Часть 2: террор в Галичине

Терроръ въ Галичине. Терроръ въ Буковине.

ЛЬВОВЪ, 1925

Изданiе ”Талергофскаго Комитета”

ТИПОГРАФIЯ СТАВРОПИГIЙСКАГО ИНСТИТУТА

под yправлением А. И. ЯСЬКОВА

Наша дорогая Галичина. Смотри брате – и помни.

П. В. ЮРЬЕВ

* * *

Старинный город русской славы,

Где бились, Русь спасая, Львы,-

И южнорусскіе Мстиславы

И братья северной Москвы.

С холмов напевных и зеленых

Зовет их жертвенная кровь, —

В их приношеніях священных

Была сыновняя любовь.

Нам, умирая, завещали

0ни бороться до конца,

Хотя-бы путь борца венчали

Шипы терноваго венца.

Был день: в расплывчатом тумане

Вставала красная заря,

Как кровь запекшаяся в ране

Морозным утром января, —

Звеня ножными кандалами

В неверном отблеске штыков

Прошли несчетными рядами

Они в далекій Талергоф…

Горит луна над небосклоном

Уходят в небо тополя

И зеленеющим восходом

Покрыта руская земля:

Она дала благіе всходы,

Сумела крестный путъ пройти

И в край прадедовской свободы

Поможет правнукам войти.

1914-1917

Описывая счастье народа, добрыя, светлыя минуты его жизни, изображая героическіе подвиги богатырей военнаго времени или мирнаго государственнаго строительства, или доторкаясь хотя-бы только его литературы и культуры, — вы всегда найдете массу интереснаго матеріала, который переплетая собственными соображеніями и наблюденіями изъ прошлаго, сумеете представить глазамъ читателя въ менее или более яркомъ свете. Отъ такъ изложеннаго вами матеріала повеетъ теплотой, ибо вы въ свой трудъ кроме сухой истины вложили часть души своей, некоторую долю поэзіи, присущую каждому человеку. „Дела давно минувшихъ дней” — которыя зарыты въ запавшихся подъ бременемъ времени родныхъ могилахъ, или которыя покрылись уже пылью въ хранилищахъ музеевъ, где они лежатъ веками, станутъ предъ вами живой картиной. Описывая героевъ и оставшіеся после нихъ памятники, или читая о ихъ деятельности, вы вторично переживаете то, что давно совершилось, о чемъ лишь сказка поветвуетъ, какъ о „преданіяхъ старины глубокой”. Все это объясняется, природой человеческаго ума и сердца — человеческой души. Вы переноситесь мысленно въ бывальщину, безсознательно принимаете участіе въ возстановленныхъ вами историческихъ событіяхъ, переживаете вместе съ воскресшими героями ихъ радость и горе. Изучаемая вами старина подсказываетъ вамъ новыя мысли; —изложенныя вами мысли воспринимаются вашими читателями.

Попробуйте, въ свою очередъ, передать словами постигшее народъ несчастье, горе, которое пришлось и вамъ лично перенести или бытъ его косвеннымъ свидетелемъ. Тутъ вы встретитесь съ тяжелой задачей, которая окажется не подъ силу даже недюжинному уму. Какъ бы вы ни старались скрасить нагую правду, убавить впечатленій, — на деле получатся одни лишь факты, отъ которыхъ всегда пахнетъ свежей кровью невинно замученныхъ жертвъ, заноситъ дымомъ сожженныхъ жилищъ, построенныхъ упорнымъ трудомъ многихъ поколеній и исчезнувшихъ съ лица земли по беззаконію, неисправимой ошибке судей, по злобной ненависти инакомыслящихъ, у которыхъ звериные инстинкты выходятъ наружу съ особой яркостью во время войны. Мечъ и пуля заступаютъ тогда законъ. Культурныя пріобретенія духа, отличающія человека отъ зверя, какъ по мановенію волшебной палочки, исчезаютъ или подавляются. На ихъ место выступаетъ звериный, кровожадный инстинктъ. Этотъ инстинктъ заразителенъ. Онъ передается толпе, а та уже вымещаетъ свою злобу за действительную или воображаемую обиду на противникахъ. Стоитъ указать пальцемъ на человека какъ на виновника, и толпа его растерзаетъ.

Въ напечатанномъ нами изданіи изображены именно такіе безхитростные, но вместе съ темъ кошмарные факты, имевшіе место въ жизни галицко-русскаго народа съ 1914 года до развала Австріи. Предвестникомъ воспоминаемыхъ ужасовъ былъ рядъ политическихъ процессовъ въ Галичине, Буковине и Угорской Руси, начиная съ 80-ыхъ годовъ XIX столетія. Обвиняемые русскіе люди оправдывались коронными судами за неименіемъ доказательствъ, ибо исповедываніе культурнаго и національного единства галицко-русской ветви съ остальнымъ русскимъ міромъ не подлежало наказанію по австрійскимъ законамъ. Какъ видимъ, почва къ обговариваемымъ событіямъ подготовлялась австрійскимъ правительствомъ заранее.

Въ Прикарпатскомъ Крае живутъ три племена: русское, польское и еврейское.

Каждое изъ нихъ пропитано разною кулътурой, характеромъ и особенностями. Евреи устраиваютъ свое благополучіе на экономическомъ порабощеніи ими поляковъ и русскихъ. Поляки, собственно ихъ духовенство и шляхта проникнуты культурными налетами западной Европы стараются устроить благополучіе своего народа на счетъ закрепощеннаго ими еще въ средневековье части русскаго народа.

Галицко-русскій народъ несмотря на продолжительное подневольное пробываніе его подъ польскимъ и австрійскимъ владычествомъ благодаря своей стойкости, не потерялъ русско-восточного облика и всегда относился съ предубежденіемъ къ западнымъ завоевателямъ. Онъ смотрелъ на западъ, какъ на культурнаго хищника, стремящагося его съесть культурнымъ образомъ. Не по душе было галицко-русскому народу отдать западу свои русскія культурныя пріобретенія и растворится въ его стихіи. Онъ мечталъ о культурномъ возсоединеніи съ ближайшимъ, роднымъ востокомъ и лелеялъ надежду, что раньше или позже настанетъ пора, когда онъ освободится изъ подъ чуждаго ему владычества.

Сохраненіе русской души въ русскомъ населеніи Прикарпатской Руси объясняется еще и темъ, что русское боярство очень скоро ополячилось, пропиталось западной культурой и совершенно денаціонализировалось, а темъ самымъ и подрезало въ корне доверіе къ себе галицкаго простонародья и избавило его отъ нежелательнаго вліянія запада, стремившагося проникнуть въ русскую среду посредствомъ отпавшаго отъ народа высшаго сословія. Доказательствомъ сего служатъ разныя уніи, сулившія галицко-русскому народу блага на земле и небесе, а между темъ послужившія только для вящаго его закрепощенія иноплеменному элементу.

И русское населеніе Прикарпатья чувствовало эту чужую экспанзію. Оно сослужило русскому міру службу внешней предохраняющей оболочки, черезъ которую Западу необходимо было проникнуть въ русскую сердцевину. Уразумела это Австрія, которая, считая Прикарпатье Ахиллесовой пятой русскаго народа, пошла на него приступомъ.

Последнія описываемыя нами событія изъ жизни галицко-русскаго народа являются завершеніемъ движенія западно — европейской культуры на русскій Востокъ.

Въ дни великой войны грянулъ на нашу голову громъ и посыпались удары за ударомъ. Ополчились тогда противъ насъ представители австрійской власти съ своими аничарами галицкими украинофилами. Все вражія силы въ союзе съ украйнофильствующей австрійской мірской и духовной іерархіей использовали войну дпя уничтоженія галицко-русскаго населенія, исповедующаго свое единство съ остальнымъ русскимъ народомъ.

Въ чемъ обвиняли насъ? Въ измене и предательстве. По ихъ мненію исконное русское населеніе Галичины, не можетъ не чувствовать симпатіи къ своимъ закордоннымъ братьямъ.

Основываясь на этомъ мненіи, а не на содеянныхъ преступленіяхъ противъ существующихъ законовъ, требующихъ положительныхъ фактовъ, — они искали лишь приметъ русскости, и безъ разбора возраста, пола и сословія вели на смерть тысячи галицко- и угро-русскаго народа. Разнузданность достигла крайнихъ пределовъ. Австрійскія власти не имея прямыхъ доказательствъ на которыхъ можна бы было опереться и судитъ законнымъ порядкомъ русскій народъ Прикарпатья и Закарпатья, пошла по примеру средневековой инквизиціи. Руководствуясь однимъ только подозреніемъ, Австрія наказывала жестоко за одни русскія убежденія, воспринятыя русскими галичанами, буковинцами и угророссами отъ предковъ и передаваемыя отъ рода въ родъ — за духовное единство Руси, котораго не отрицаетъ ни наука, ни австрійскіе императоры присоединившіе Галичину къ своей имперіи, за идею, которую разрешала исповедывать австрійская конституція, давшая всемъ націямъ на территоріи Австріи свободу культурнаго развитія и національнаго исповедыванія.

Въ Австріи — при наличіи правового порядка, установленнаго народнымъ представительствомъ — царствовало во время войны беззаконіе. Ответственность за содеянныя въ Галичине зверства несетъ правительственный центръ, и поощрявшіе его къ тому галицкіе предатели украинофилы, задумавшіе по трупамъ своихъ кровныхъ братьевъ добиться при помощи немцевъ господства надъ малорусскимъ населеніемъ.

Повторяемъ, что Австрія подготовляла почву къ уничтоженію галицко-русскаго народа давно. Во имя принципа Dіvіde еt іmрerа, стала пропагировать въ русскомъ народе идею національнаго отщепенства. Идея изменника Мазепы дала неожиданные для самыхъ немцевъ плоды. Нашлись среди галицко-русскаго населенія люди, которые за іудины сребренники, получаемые отъ австрійскихъ властей въ виде жалованія, отреклись русской народности и положили основаніе подъ „украинскій” народъ, развращая русскій народъ Галичины извращеніемъ исторіи. Съ помощью правительственныхъ пособій воспитались кадры галичской молодежи въ слепой ненависти ко всему русскому. Такимъ образомъ за несколько летъ до войны габсбургскій тронъ располагалъ внушительнымъ количествомъ мазепинской интеллигенціи, являющейся съ одной стороны рабской опорой династіи и сохранившей эти традиціи до сихъ поръ (Василь Вишиваный-Габсбургъ), съ другой стороны продолжавшей насаждать въ народе мысли зародившіяся въ уме Мазепы и его последователей. Внутренная борьба съ мазепинцами была для насъ страшнее всего. Они съ помощью австрійскихъ властей вытесняли насъ систематически изъ одной культурной позиціи на другую. Рядъ русскихъ обществъ и институцій захватываютъ мазепинцы въ свои руки. Взбогатившись нашимъ трудомъ и имуществомъ, темъ энергичнее ведутъ они свою пропаганду до настоящаго времени.

Въ месяцъ после объявленія мобилизаціи и воинственнаго воззванія дряхлаго императора Франца Іосифа „Къ моимъ народамъ”, розосланнаго по всей Галичине при сопроводительномъ пастырскомъ архіерейскомъ посланіи — львовскій греко-католический митрополитъ Шептицкій разослалъ, независимо отъ перваго, второе пастырское посланіе, въ которомъ взываетъ галицко-русскій народъ схватить за оружіе. „Война ведется ради насъ, ибо лютый врагъ царь московскій не смогъ стерпеть того, что мы въ австрійской державе имеемъ свободу. Изменою хочетъ нашихъ людей побудить къ измене” — гласитъ посланіе.

Въ то время, когда греко-кат. митрополитъ такъ писалъ, мадьяро-австрійцы вели этапнымъ порядкомъ тысячи крестьянъ и сотни священниковъ на смерть; и ни одного слова защиты для своей паствы.

Годъ 1917 принесъ облегченіе. „Талергофы” кончились. Одни остались въ Талергофе „подъ соснами”, другіе потянули въ родную Галичину.

Въ 1918 г. развалилась Австрія; родилась Украина; но и она сошла скоро со сцены.

Галицко-русскій народъ медленно приходитъ къ себе. Начинаетъ возстанавливать разрушенныя хижины, берется за мирный, созидательный, культурный трудъ.

А какъ бытъ съ недавнимъ прошлымъ? Должно ли оно быть забытымъ? Нетъ, это было бы преступленіемъ, большимъ того, какое совершили враги. Пусть-же кровь галицко-русскаго народа, его страданія, слезы женъ и детей, вдовъ и сиротъ, пепелища его усадьбъ и селеній будутъ, хотя бы въ маленькой части занесены на страницы исторіи русскаго народа.

Первый періодъ австрійскаго террора въ Галичине
(Пополненія къ I выпуску)

Бобрецкій уездъ

Спасаясь отъ преследованій я бежалъ изъ Зборовщины въ родной Бобрецкій уездъ. Тутъ я все таки былъ арестованъ 26 августа 1914, а на следующій день втолкнули въ камеру моего заключенія г. Зубрицкаго, председателя уезднаго суда въ Бобрке. Господинъ Зубрицкій весь дрожалъ отъ волненія, а на мой вопросъ, что послужило причиной его арестованіи, ответилъ едва слышно:

— Собственно говоря, я и самъ не знаю. Немного спустя г. Зубрицкій прійдя къ себе разсказалъ, что какіе то незнакомые ему солдаты хотели у него расквартироваться. Когда же онъ запротестовавъ не пустилъ ихъ къ себе на квартиру, явился къ нему жандармъ, бывшій до того въ его распоряженіи въ качестве исполнительнаго органа местнаго суда, и безъ предъявленія какихъ либо распоряженій высшихъ властей, вопреки существующему правопорядку, объявилъ ему объ его аресте.

—Вотъ почему, продолжалъ председатель суда, я никакъ не могу понять, что такое сейчасъ происходитъ, и къ чему приведетъ этотъ военно-административный произволъ. А ведь разбираясь внимательно въ происходящемъ приходишь къ заключенію, что естъ кто то, кто всемъ этимъ руководитъ — закончилъ судья Зубрицкій.

Утромъ въ день Успенія Пр. Богородицы приказано намъ готовиться къ путешествію. Въ камеру явился жандармъ, тотъ самый, который арестовалъ судью Зубрицкаго и давъ ему теперь пощечину велелъ выходить на улицу. Судья пытался протестовать противъ незаконныхъ действій бывшего своего подчиненнаго, а въ ответъ на свой протестъ получилъ вторую пощечину уже от конвойнаго солдата.

На вокзале въ Бобрке мы погрузились въ вагоны и пріехавъ во Львовъ были распределены по разнымъ тюрьмамъ и я потерялъ г. Зубрицкаго изъ виду. Позже уже въ Талергофе я часто виделъ судью Зубрицкаго въ компаніи крестьянъ за чисткой картофеля для общаго арестанскаго котла. Судья Зубрицкій не долго оставался въ Талергофе. Онъ былъ освобожденъ после допроса и разбора его дела, а вернувшись домой въ Галичину скоро умеръ отъ пережитыхъ волненій не дождавшись развала злопамятной Австріи.

Свящ. Александръ Юл. Илевичъ

Борщевскій уездъ

Въ I части Альманаха, въ дописи изъ Волковецъ, нашлись неточности или сведенія, не вполне согласныя съ тамъ описаными действительными событіями. О бл. п. свящ. Іоанне Смольномъ написано будто бы онъ „съумелъ оправдаться и былъ отпущенъ на свободу”, между темъ дело представляется следующимъ образомъ:

Обыски и арестованія въ с. Пановцахъ произошли раньше другихъ селъ, ибо уже 5 и 6 августа 1914 г. свящ. I. Смольный и писарь Василій Максимовъ были доставлены въ Борщевъ, а псаломщикъ Григорій Гладышъ попалъ прямо въ Чортковскую тюрьму. Кроме арестованныхъ больной о. Іоаннъ былъ сопровождаемъ двумя его дочерьми Еленой и Ярославой, решившими не оставлять больного отца безъ опеки.

Борщевскій уездный староста объявилъ арестованнымъ, что имъ получено свыше распоряженіе арестовать всехъ организаторовъ и общественныхъ деятелей русскаго движенія въ Галичине. Староста былъ недоволенъ прибытіемъ дочерей о. Іоанна. Не имея приказа арестовать девушекъ, онъ распорядился поместить ихъ пока съ больнымъ отцемъ на частной квартире подъ жандармскимъ наблюденіемъ, Такъ какъ продвиженіе россійскихъ войскъ последовало неожиданно, растерявшіяся австрійскія власти не успели эвакуировать арестованныхъ изъ частной квартиры. Такъ же оставили отступавшіе австрійцы арестованныхъ въ Чортковской тюрьме и Львовскихъ Бригидкахъ. Что о. Смольный не „оправдался” передъ австрійскими властями, видно хотя бы изъ того, что онъ возвратился въ Паневцы только въ начале октября т. е. две недели после прибытія русскихъ войскъ въ Борщевъ, а то въ Паневцяхъ и надъ Днестромъ еще две недели после отступленія австрійскихъ войскъ шныряли австрійскіе жандармы, арестовывали кого попало и уводили черезъ реку въ Венгрію. Такъ сделали съ освобожденнымъ русскими войсками изъ Чортковской тюрьмы Григоріемъ Гладышемъ. Возвратившагося ночью домой съ радостнымъ известіемъ „что русскіе меня освободили”, утромъ австрійцы опять арестовали и выслали въ Венгрію въ Арадъ. Кроме упомянутыхъ были еще арестованы крест. Гудзъ изъ Пановецъ и помещикъ Ив. Ал. Жаровскій изъ Дзвонячки. Последнему не могло уездное начальство забыть его прогулки въ Каменецъ-Подольскъ, состоявшейся въ обществе друзей и знакомыхъ въ 1913 г.

После возвращенія австрійцевь въ 1917 г. взновились по доносу местныхъ мазепинцевъ обыски и придиранія къ русскимъ людямъ и покойный ныне отецъ Іоаннъ былъ выселенъ съ семьей въ Городенскій уездъ.

Марья Смольная-Рудко

Бродскій уездъ

г. Броды. Въ конце іюля 1914 г. пріехалъ изъ Львова въ г. Броды, близъ бывшей австро-русской границы комиссаръ полиціи Хорватъ, известный нашему обществу изъ политическаго процесса о.о. Сандовича и Гудимы и, распределивъ роли бродской полиціи, нагрянулъ съ обыскомъ въ Читальню, Русскую Кассу а также къ г. г. Ст. Ив. Носевичу, Луке Н. Темеху, Николаю Д. Кушпета, Ивану Гр. Серко, и къ пишущему эти строки, т. е. Андрею Гр. Полищуку. Прійдя изъ города домой, я уже засталъ у себя непрошеныхъ гостей, а после произведенія ревизіи приказано мне явится въ полицію. Тутъ уже находились г.г. Носевичъ и Темехъ. После допроса и списанія протокола, Носевича и Темеха отправили во Львовъ, а я вернулся на этотъ разъ домой съ ключами Р. Кассы, передаными мне г-номъ Носевичемъ. Проходя мимо Прагскаго Банка встретился я съ четырьма местными украинофилами: чиновникомъ Сек. Левицкимъ и священниками А. Софиновскимъ, Сев. Глебовицкимъ и Фенчинскимъ. Высказанное вслухъ этими господами удивленіе, что я до сихъ поръ еше не за решеткой убедило меня окончательно, что раньше или позднее меня постигнетъ участь г. Темеха и г. Носевича. Спокойнейшимъ образомъ прошелъ я мимо достойной компаніи делая видъ, что даже ихъ не замечаю, а уже 2 августа я былъ арестованъ и вместе съ Иваномъ Григ. Серко въ цепяхъ отправленъ во Львовъ. Насъ поместили въ полицейскихъ арестахъ при ул. Яховича въ небольшой камере, въ которой въ теченіе двухъ дней собралось 17 человекъ. Изъ знакомыхъ помню г г. Ив. Пашкевича, Ю. Кисилевскаго и Дрыгинича.

Такъ продержали насъ 20 дней въ невозможнейшихъ и неподлежащихъ описанію санитарныхъ условіяхъ, а 27 августа въ 3 часа утра мы были присоединены къ общему транспорту въ составе около 1000 человекъ и отправлены въ глубь Австріи. По пути на вокзалъ некій львовскій гражданинъ въ порыве патріотическаго чувства съ бранью замахнулся на священника Скоробогатаго, нашего товарища недоли, съ целью нанести ему ударъ. Тогда одинъ изъ конвойныхъ поймавъ зазнавшагося нахала за шиворотъ присоединилъ его къ нашему транспорту и онъ несмотря на слезы и оправданія былъ отправленъ вместе съ нами.

Моя жена осталась после моего ареста дома, но недолго. После вступленія передовыхъ русскихъ отрядовъ въ Броды и скораго ихъ отступленія была арестована также и моя жена, а затемъ и ея мать, понесшая своей дочери въ тюрьму пищу. Когда же русскія войска вторично приближались къ Бродамъ, погнали ихъ пешкомъ съ соседомъ Козьмою Крижановскимъ въ Золочевъ, а отсюда по железной дороге во Львовъ. У соседа К. Крыжановскаго была найдена при ревизіи после отступленія русскихъ передовыхъ частей солдатская сумочка съ россійской махоркой. Жена сидела во Лъвове въ обществе 350 человекъ въ арестахъ по ул. Баторія. Австрійцы не успели ихъ во время эвакуировать и после занятія Львова русскими войсками жена вернулась благополучно домой, а въ 1915 г. при наступленіи австрійцевъ спаслась въ Россію.

Въ общемъ въ Бродахъ и двухъ бродскихъ предместьяхъ Малыхъ и Великихъ Фольваркахъ были арестованы въ 1914 г. следующія лица:

1. Андрей Гр. Полищукъ,

2. Марія Р. Полищукъ,

3. Ирена Ал. Кучерина,

4. Николай Желехъ,

5. Козьма Крижановскій,

6. Лука Д. Серко,

7. Григорій Серко,

8. Иван Гр. Серко,

9. Марія Бойчукъ,

10. Елена Бойчукъ,

11. Василій Шусть,

12. Игнатій Дзьоба,

13. Иванъ Караимъ,

14. Лука Караимъ,

15. Марія Караимъ,

16. Анна Караимъ,

17. Петръ Дзьоба,

18. Данило Горницкій,

19. Н. Горницкая,

20. Лука Темехъ,

21. Лука Бойчукъ,

22. Василій Ивасюкъ,

23. Семенъ Бойко,

24. Павелъ Олейникъ,

25. Марія Олейникъ,

26. Семенъ Олейникъ,

27. Димитрій Зен. Плисъ,

28. Иванъ Як. Лысайко,

29. Семенъ Гладунъ,

30. Павелъ Гладунъ,

31. Ольга Гладунъ,

32. Екатерина Гладунъ,

33. Ярославъ Гладунъ,

34. Андрей Гладунъ,

35. Марія Ив. Шлюзъ,

36. Марія Вас. Бойко,

37. Марія Ник. Бойко,

38. Марія Темехъ,

39. Иванъ Чорній,

40. Лука Ник. Темехъ,

41. Степанъ Ив. Носевичъ,

42. Иванъ Мих. Дребичъ,

43. Софья Фом. Лынъ,

44. Василій Р. Ваврыкъ,

45. Марфа Фил. Дребичъ,

46. Юліанъ Кустыновичъ,

47. Н. Шпакъ,

48. свящ. Мартинъ Як. Балюта,

49. Андрей Васильцевъ, Высоцко,

50. Данило Ив. Сидорикъ,

51. Семенъ Ал. Боечко,

52. Н. Свистуновичъ, Поповцы,

53. свящ. Юстинъ Сухаровскій, Заболотцы,

54. Н. Бендаревскій, с. Берлинъ,

55. Іосафатъ Якимовичъ, с. Берлинъ,

56. свящ. Игнатій Ф. Гудима, Дытковцы,

57. Филипъ Гудима, Дытковцы,

58 Иванъ Придиба, Буратинъ,

59. Иванъ Чорнобай, Буратинъ,

60. Чижъ, Черница.

Кроме поименованыхъ было арестовано еще несколько человекъ, къ сожаленію ихъ фамиліи установить мне не удалось.

Андрей Гр. Полищукъ

Горлицкій уездъ

С. Мацина вел. Австрійскія войска вели себя на Лемковщине, какъ дикая орда въ завоеваной стране. Не давали пощады даже церквамъ. Такъ н. пр. въ с. Мацине вел. въ половине минувшаго декабря солдаты расположились въ местной церкви. Тамъ спали, держали своихъ лошадей, а за престоломъ устроили отхожее место. Однажды, отнявъ у местнаго крестьянина свинью, они закололи ее тутъ же въ церкви и повесили ее на кресте, употребляемомъ во время крестныхъ ходовъ, для справленія.

”Прик. Русь” 1915 г. № 1548

Золочевскій уездъ

С. Бортковъ. Въ селе Борткове, еще до начала войны, 3 августа 1914 г. были арестованы прежде всего все крестьяне, состоявшіе членами правленія местной читальни О-ва им. М. Качковскаго, а именно:

1) псаломщикъ Иванъ Сабрига;

2) эсаулъ „Русской Дружины” Иванъ Валучинскій, умеръ въ Талергофе;

3) Василій Пивоваръ;

4) лавочникъ Григорій Регета;

5) Степанъ Фурда, умеръ въ Талергофе:

а несколько дней спустя также рядъ другихъ русскихъ крестьянъ:

6) Никита Орищишинъ,

7) Василій Орищишинъ,

8) Иванъ Маркевичъ,

9) Иванъ Коть,

10) Павелъ Кухаръ,

11) Михаилъ Чупрій,

12) Григорій Котъ,

13) Василій Коханъ,

14) Василій Хамула, умеръ въ Талергофе,

15) Марія Хмель, умерла въ Талергофе.

Все они были закованы въ кандалы, при чемъ ихъ заколачивали молотомъ нарочно до того небрежно, что почти у всехъ руки оказались поранеными.

Арестованные были отправлены подъ конвоемъ въ г. Золочевъ, где евреи разбили Ив. Маркевичу камнемъ голову, такъ что онъ лишился чувствъ. Павлу Кухару толпа оборвала бороду, жандармы же ничуть не мешали этимъ безчинствамъ.

Крестьянина Василія Хамулу, члена правленія местной русской читальни арестовали и увели отдельно на жел.-дор. вокзалъ, чтобы затемъ отправить его въ Золочевъ. На вокзале напали на него „украинцы” изъ Краснаго и избили кольями, изранивъ его въ грудь, руки, спину и изорвавъ на немъ одежду.

Большинство этихъ крестьянъ были арестованы по доносу местнаго еврея Рейсберга. Другіе изъ арестованныхъ въ Борткове были указаны жандармамъ, какъ „опасные руссофилы” „украинцами” изъ Краснаго и Фирлеевки, въ частности двумя „украинскими” агитаторами изъ Краснаго, братьями Детчуками, которые вообще были доверенными лицами и осведомителями жандармовъ.

За три дня до занятія русскими войсками с. Борткова, сюда вошли мадьяры и польскіе легіонеры. Капитанъ-полякъ окружилъ приходской домъ солдатами, самъ же вошелъ внутрь, выкрикивая, что онъ имеетъ приказъ арестовать священника. Когда-же на встречу ему вышелъ 80-летній немощный старикъ, свящ. Феофилъ Дейницкій, капитанъ смутился и, приказавъ только произвести обыскъ, ушелъ, оставляя старика въ покое.

Тотъ-же капитанъ приказалъ солдатамъ снять колокола съ колокольни и отцепить языки, угрожая растрелять каждаго, кто посмеетъ звонить.

Въ день отступленія австрійскихъ войскъ изъ Борткова были еще арестованы два крестьянина — Николай Орищишинъ и Александръ Сяноцкій.

Солдаты связавъ имъ руки взяли ихъ съ собой. Наконецъ последніе австрійскіе отряды арестовали войта Ивана Магеру, но такъ какъ, уже некогда было расправиться съ нимъ, то заперли его въ громадскомъ доме. Его освободили оттуда вступившія въ село передовыя русскія стражи.

Арестованныхъ въ 1914 г. бортковскихъ крестьянъ конвоировали въ Золочевъ жандармы подъ командой некоего Яворскаго. Передъ входомъ въ Золочевъ последній приказалъ арестованнымъ сойти съ подводъ и идти медленно пешкомъ, сообщивъ предварительно толпе, что онъ ведетъ „шпіоновъ”.

Поощренная и разъяренная этимъ сообщеніемъ городская толпа стала избивать несчастныхъ чемъ попало и куда попало. Та-же самая бойня повторилась въ ограде тюрьмы. На следующій день въ 8 ч. утра арестованные были закованы въ кандалы и отправлены во Лъвовъ. Путь съ главнаго вокзала въ военную тюрьму во Львове былъ для насъ тоже настоящимъ крестнымъ ходомъ. Многіе отъ побоевъ и оскорбленій едва держались на ногахъ.

У входа въ военную тюрьму увиделъ насъ тюремный надзиратель по національности чехъ, и приказалъ снять немедленно цепи съ нашихъ рукъ.

31 августа мы были посажены въ вагоны, а 4 сентября пріехали въ Талергофъ.

Иванъ Сабрига

Въ с. Вел. Ольшанице были арестованы 23 крестьянъ, въ томъ числе несколько женщинъ.

Въ с. Скнилове были арестованы 9 крестьянъ, въ томъ числе одна женщина. По словамъ жителя того же села Петра Сукача, служившаго въ австрійской арміи и попавшаго въ русскій пленъ, австрійцы повесили 12 крестьянъ въ м. Ярычеве.

(”Прик. Русь” 1914 г. № 1441)
Золочевскій уездъ
(По сообщенію Феодора Андрухова)

Г. Золочевъ. Еще въ 1914 г. въ первыхъ дняхъ августа былъ арестованъ въ Золочеве Феодоръ Ляховичъ и вместе съ многими высланъ въ Терезіенштадтъ. Затемъ по истеченіи некотораго времени былъ онь переведенъ въ концентраціонный лагеръ въ Талергофе. После пережитыхъ волненій, больной, и разстроенный вернулся въ 1917 году домой, где и умеръ после развала Австріи.

Въ с. Жашкове того-же уезда былъ арестованъ Григорій С. Зубинскій.

Анна Ляховичъ

С. Переволочная. 13 августа 1914 г. явился въ с. Переволочной комендантъ жандармской станицы въ Соколовке Пузьо съ 3 солдатами и после короткаго совещанія съ тогдашнимъ сельскимъ старостой Петромъ Иваховымъ пошли съ ревизіей въ домъ сельскаго писаря Феодора Андрухова. После ревизіи подвергли Андрухова и его сына Михаила, гимназиста 8-го класса допросу поставивъ имъ рядъ вопросовъ въ роде — чемъ оба занимаются въ свободное время, какія газеты читаютъ, въ частности на какомъ языке и какимъ правописаніемъ (казенной ли фонетикой или же этимологическимъ) ведетъ Андруховъ переписку съ властями. Получивъ отъ Андруховыхъ разъясненіе, что ими делается все, что разрешено законами, жандармъ оставилъ обоихъ подъ карауломъ пока дома приказавъ имъ собираться къ отъезду въ Олеско къ судебному допросу, а самъ съ солдатами зашелъ въ домъ Андрея Рудко, 70 летняго старика. После тщательнаго обыска не найдя ничего подозрительнаго, жандармъ арестовалъ Рудко съ женой Екатериной не разрешивъ имъ запастись необходимымъ пропитаніемъ и переодеться на дорогу.

Предлогомъ къ самочинному обыску и арестованіямъ произведеннымъ жандармскимъ комендантомъ, какъ позднее выяснилось, былъ недостойный доносъ со стороны „regierungspartei”-цевъ т.е. местныхъ „украинцевъ” чаявшихъ такимъ образомъ создать „самостійную Украіну”.

Присоединивъ такимъ же манеромъ къ арестованнымъ еще Ивана Ф. Ивахова, комендантъ обыскалъ у всехъ карманы и отобравъ у нихъ деньги велелъ садиться въ поданныя подводы. Каково же было удивленіе арестованныхъ, когда подводы вместо ехать въ Олеско свернули на путь въ Золочевъ, а спрошенный жандармъ ответилъ, что все команды наверно перебрались уже въ Белый Камень, значитъ туда и следуетъ имъ ехать. После пріезда въ это местечко жандармъ передалъ сопровождаемыхъ жандармской смене. Тутъ арестованные сделались предметомъ надруганій собравшейся толпы, ревевшей неистово:

— повесить, разстрелять изменниковъ.

Въ Золочевъ пріехали въ 11 ч. ночи. Въ уездномъ старостве не было уже ни живой души, начальство ведь заблаговременно сбежало, Въ виду этого арестованныхъ заперли въ тюрьме, помещавшейся въ старинномъ замке. Тамъ продержали двое сутокъ. Собравъ въ тюрьме около 150 человекъ „изменниковъ” тюремная администрація распорядилась отправить ихъ подъ конвоемъ на вокзалъ. Тутъ попало беднягамъ отъ местныхъ ротозеевъ, отъ железнодорожной прислуги, не воздержались отъ оскорбленій по адресу арестованныхъ даже интеллигентные казалось представители армій. Какой то капитанъ артилеріи увидевъ младшаго Андрухова въ гимназической форме набросился на него съ руганью и съ поднятой рукой. И только движеніе толпы напиравшей сзади и непроизвольно оттолкнувшее разъяреннаго капитана спасло гимназиста отъ верныхъ побоевъ. Офицеръ приказалъ жандарму обратить особое вниманіе на гимназиста.

Мазепинецъ жандармъ по фамиліи Щуръ поощренный офицеромъ, съ наглымъ злорадствомъ не замедлилъ стянуть гимназисту цепями крепко руки. Уже въ вагоне по пути изъ Золочева во Львовъ старикъ Андруховъ просилъ жандарма освободить немного сыну руки. Но тотъ въ ответъ, увидевъ между арестованными еще одного гимназиста Н. Мандыбура изъ Соколовки, обратился къ нему на офиціальномъ языке (на польскомъ):

— иди сюда, твой коллега говоритъ, что ему въ цепяхъ скучно, въ двоемъ будетъ вамъ веселее.

Во Львове на вокзале построили всехъ въ шеренги, а скованныхъ гимназистовъ жандармъ-провокаторъ умышленно выдвинулъ впередъ. Это возимело свое действіе. Городская толпа жаждавшая зрелищъ и теперь ежедневно собиравшаяся кругомъ вокзала встретила эшелонъ неистовымъ крикомъ и угрозами, готовая арестованныхъ растерзать на месте. Не смотря на присутствіе наспевшей конной и пешей полиціи и вооруженныхъ солдатъ бросала камнями, бревнами, толкала и била. Больше всехъ досталось закованнымъ гимназистамъ, покойному судье Мих. Ивануссе, которому подбили глазъ и разбили голову. Такъ прошли они черезъ городъ на улицу Баторія, а когда тамъ не оказалось свободныхъ местъ, арестованные были размещены въ Бригидкахъ.

Въ мирное время культурная на первый взглядъ львовская публика, превратилась въ начале войны въ варваровъ, въ дикихъ зверей, потеряла свой человеческій обликъ. А ведь каждый изъ жителей Львова считаетъ себя европейцемъ. А русскій народъ въ Галичине страдалъ и кровью истекалъ отъ моральныхъ и физическихъ ранъ наносимыхъ ему этой страшной „европой”.

Во дворе въ Бригидкахъ стояли готовыя несколько виселицъ, ежедневно скрипевшіе подъ тяжестью повешенныхъ неумелою рукою жандарма или солдата невинныхъ жертвъ. Трудно было смотреть изъ камеръ въ окошко на страшное зрелище. А ведь до ушей заключенныхъ долеталъ снизу смехъ должностныхъ лицъ высылавшихъ арестованныхъ на тотъ светъ.

Несколько дней спустя началось новое движеніе. Это переводили арестованныхъ изъ Бригидокъ на вокзалъ. Наверно власти распорядились сделать снаружи на вагонахъ соответствующія надписи, ибо не смотря на полное закрытіе вагоновъ на каждой станціи и полустанке толпа встречала транспортъ грознымъ „распни”.

И вдругъ какъ по мановенію волшебной палочки крики замолкли, наступила тишь. Ссыльные узнали отъ конвоя, что поездъ перешагнулъ галицкую границу и остановился въ пределахъ Моравіи.

Сочувственно-радушная встреча оказанная транспорту местнымъ чешскимъ населеніемъ вселила въ ссыльныхъ веру, что есть уголки на земле, где нетъ переодетыхъ людоедовъ, где торжествуетъ право и правда, где живетъ культурный народъ.

Иванъ Рудко

Добромильскій уездъ

С. Рыботицкій Посадъ. После закрытія всехъ русскихъ институцій и издательствъ въ августе 1914 года, я, не получая русской газеты изъ Львова, а интересуясь политическими событіями, ходилъ иногда въ близъ лежащее местечко Рыботичи къ врачу Гурскому читать газеты. Однажды на обратномъ пути встретившись съ жандармомъ Рудовскимъ, весьма совестнымъ и честнымъ человекомъ (белый крукъ между жандармами — поляками) разсказалъ ему о французской победе надъ немцами надъ Марной. Жандармъ предупредилъ меня, что въ настоящее время надо быть осторожнымъ, что молъ можно невинно пострадать за каждое неосторожное слово. — „Dzisіаj nikt nіe рewny czу gо nіkt nie wezma”.

Видно, что-нибудь да зналъ жандармъ, только неловко было ему распространяться передъ хорошимъ своимъ знакомымъ. Я конечно взялъ во вниманіе его соображенія и чувствуя инстинктомъ, что злой рокъ виситъ надъ всеми русскими галичанами, весь ушелъ въ себя и въ исполненіе своихъ священническихъ обязанностей.

Въ первыхъ дняхъ всеобщей мобилизаціи отправился я съ списками своихъ прихожанъ въ сельское правленіе. Тутъ составлялись и проверялись списки подлежащихъ воинской повинности. Сельское правленіе было уже въ сборе, также присутствовали два жандармы-мазепинцы. Когда последніе удалились въ село, я случайно заметилъ лежащую на полу бумажку. Поднявъ ее, я познакомился съ ея содержаніемъ. Бумагу потерялъ жандармъ. Было это отношеніе жандармскаго управленія, въ которомъ сообщалосъ изъ Вены, что 1) за арестованіе всякаго неблагонадежнаго интеллигента назначается правительствомъ награда въ 60 коронъ; 2) арестованіе подозреваемаго крестьянина награждаетоя суммой 8 коронъ; и 3) за саботажъ, шпіонажъ, въ частности поврежденіе телеграфной и телефонной сети полагается строжайшее наказаніе, лицамъ же схватившимъ преступника или указавшимъ его выдается вознагражденіе въ сумме 200 коронъ.

Мне стала ясной причина массовыхъ арестовъ. Ведь темныя личности, желающіе выручить грошъ хотя бы ценой жизни своего ближняго, находятся везде въ изобиліи. Распоряженіе правительства было понято жандармами и ихъ агентами какъ средство наживы—благо моментъ такой подошелъ, не следуетъ выпускать его изъ рукъ.

Заходилъ въ то время къ моему сыну коррепетиторъ гимназистъ Михаилъ Хроновичъ. Молодой человекъ, хотя по убежденіямъ своимъ былъ ярымъ украинофиломъ, однако душа и совесть его была неиспорчена. Какъ то заходитъ ко мне въ кабинетъ, весь взволнованный и возмущенный. На вопросъ, что съ нимъ случилось, ответилъ:

— „Сейчасъ я былъ въ Рыботичахъ, где повстречавшійся мне знакомый жандармъ предложилъ мне отправиться въ соседнія русскія селенія и заняться слежкой русскихъ людей, въ частности интеллигенціи, обещая постоянное месячное вознагражденіе и особое за всякій доносъ”.

Гимназистъ отклонилъ съ отвращеніемъ предложеніе жандарма, а чтобы не подвергнуться мести, поступилъ охотникомъ на военную службу.

Примеромъ кровавой неразберихи, господствовавшей во время войны въ Галичине, можетъ также послужитъ маленькое происшествіе съ сельскимъ старостой въ Рыбот. Посаде. Домъ его стоялъ за селомъ, а безпрерывно проходившія австрійскія войска постоянно требовали старосту для разныхъ справокъ, для дачи квартиръ, подводъ и т. д. Чтобы упростить дело, сельскій староста приместился со своей канцелярій т. е. съ кипой бумагъ на вольномъ воздухе въ месте, где скрещивались дороги. Надошли мадьярскіе жандармы и увидевъ мужика, лежащаго съ бумагами и перомъ на траве, сейчасъ же его арестовали и раздели съ целью повесить въ недалекой церковной ограде. Счастье хотело, что въ тотъ же моменть надъехалъ галопомъ мадьярскій офицеръ, утекающій съ отрядомъ кавалеристовъ. Офицеръ справился сперва у жандармовъ, а затемъ заговорилъ къ полуживому старосте на „русско-польскомъ” языке. Такъ определилъ староста наречіе на которомъ заговорилъ къ нему офицеръ, бывшій по національности по всей вероятности словакомъ. Офицеръ приказалъ освободить крестьянина, а когда жандармы удалились посоветовалъ ему спрятаться и совсемъ не показываться никому на глаза.

Вскоре и я былъ арестованъ. Въ перемышльскую тюрьму препровождали меня среди обычныхъ надругательствъ вместе съ г.г. Нездропой, Заблоцкимъ, свящ. Гукевичемъ, д-ромъ Ильницкимъ и множествомъ другихъ. Въ трехъ товарныхъ вагонахъ ехало 200 человекъ, въ томъ числе несколько россійско-подданыхъ поляковъ изъ Красника. Не смотря на усиленную просьбу начальника конвоя дать еще одинъ вагонъ, чиновникъ тяги, полякъ, грубо отказалъ въ просьбе, пожелавъ намъ „передохнуть” по пути въ Градецъ.

свящ. Мирославъ Лысякъ

Жидачевскій уездъ

Транспортъ изъ Стрыя въ Вадовичи. Какъ все трагедіи, такъ и Талергофъ имеетъ свое предисловіе. Во время последняго, передъ европейской войной, заседанія австрійской делегаціи въ Буда-Пеште обратился мазепинскій депутатъ Кость Левицкій, позднейшій „украинскій” министръ при Петрушевиче, а ныне принесшій повинную полякамъ и организовующій въ Галичине правительственную партію среди коренного населенія, къ австрійскому военному министру Кробатину съ запросомъ, знаетъ ли онъ, что въ Галичине роится отъ „rollеnden Rubeln” и что на счетъ Россіи содерживаются въ Галичине бурсы, которыхъ воспитанники по окончаніи гимназіи получаютъ офицерскую степень? Можна ли полагаться на случай войны съ Россіей на того рода людей? Какія предохранительныя меры намеряетъ предпринять министръ, чтобы целость австрійской имперіи не пострадала?

Кробатинъ обещалъ сделать все возможное и отъ него зависящее. Сейчасъ былъ изданъ приказъ по арміи, что не всякій кончившій среднее учебное заведеніе можетъ быть допущенъ къ офицерской степени. По арміи пошло разъясненіе, что въ Галичине имеются „руссофилы”, съ которыми следуетъ обращаться какъ съ изменниками. Мазепинецъ Баронъ Василько постоянно обращаетъ вниманіе должностныхъ круговъ на опасность, угрожающую государству со стороны „руссофиловъ” и ничуть не смущаясь науськивалъ правительство къ преследованіямъ русскихъ галичанъ: „расkеn sіе dосh еіnmal dіе Sріtzen аn”. Немедленно после этого очутились въ тюрьме Бендасюкъ, Гудима, Сандовичъ и Колдра. Австрійскіе офицеры получили даже карты, на которыхъ были обозначены русскія деревни спеціальными значками.

Во время войны мадьяры применяли эти инструкціи министра Кробатина при встречахъ съ галицкими мужиками спрашивая ихъ: ”ты руссъ?”, а получивъ ответъ: „я руссинъ”, таковыхъ на месте убивали. Единственно благодаря гнуснымъ доносамъ мазепинскихъ вождей съ высоты парламентской трибуны, какъ то Костя Левицкаго, фонъ Василько и др., а также местной польской администраціи, горевшей наравне съ мазепинцами слепой ненавистью къ русскому міру, пало столько неповинныхъ жертвъ.(Дашинскій насчитываетъ ихъ 60 тысячъ человекъ). Доносчики готовили виселицу для передовыхъ людей (Sріtzеn) — но вышло иначе. Передовые люди попали въ Талергофъ, откуда многіе все таки вернулись домой, а на местахъ расправлялась дикая мадьярская орда съ серой крестьянской массой.

И въ Талергофе Кость Левицкій не оставилъ свою жертву безъ вниманія. Сюда делегируетъ онъ своего зятя д-ра Ганкевича, который въ качестве члена лагерной комиссіи имелъ должную „опеку надъ ненавистными москвофилами”.

Кровавые годы 1914 — 1917 предсказалъ передъ войной покойный депутатъ Вас. Давидякъ, сообщавшійся съ депутатомъ свящ. Стояномъ. Последній же былъ въ тесныхъ отношеніяхъ съ убитымъ наследникомъ Фердинандомъ.

Въ Конопишъ, резиденцію Фердинанда было переведено Гл. Упр. Воен. Шт. Въ его составе организовано особое отделеніе ведавшее украинофильской пропагандой въ Галичине и Россіи и всеми делами, связанными съ этимъ вопросомъ. Посты главковерховъ заняли въ этомъ отделеніи Кость Левицкій и фонъ Василько готовя гибель русскому народу въ Галичине. Подобныя организаціи были въ каждомъ уезде, где мазепинцы въ качестве Leibgаrde-истовъ при уездныхъ начальникахъ вели точные указатели будущихъ жертвъ проскрипціи. Съ объявленіемъ мобилизаціи и военнаго положенія, пошли аресты усмотренныхъ жертвъ. Въ некоторыхъ уездахъ более совестные у. начальники не могли своимъ авторитетомъ пріостановить арестованій невинныхъ людей, за которыхъ сами могли поручиться. Если данное лицо не принадлежало къ Regіerung-раtrei т. е. къ мазепинской фракціи, тогда Lеіbgаrde была всесильной и безконтрольной въ своихъ произвольныхъ действіяхъ.

Для достоверности и лучшаго доказательства истины изображаемаго нами положенія приведемъ еще одинъ фактъ. Въ мае 1914 г. былъ подписанъ адвокатами Костемъ Левицкимъ, Федакомъ и 180 товарищами, и поданъ въ имперское наместничество во Львове меморіалъ съ просьбой передать „украинцамъ” русскія народныя общества: Народный Домъ, Ставропигійскій Институтъ и О-во им Качковскаго. Въ этомъ письме обращается вниманіе австр. правительства на вредную для государства деятельность означенныхъ обществъ содерживавшихъ рядъ ученическихъ пріютовъ и воспитывавшихъ русскую молодежь въ духе, согласно съ исторической истиной наперекоръ повсеместно учреждаемымъ мазепинскимъ училищамъ, где застрашающимъ образомъ извращалась родная исторія (н. пр. „Украінска Правда” вместо „Русская Правда” истор. памятн., князь Владиміръ и Ольга и т. п. были украинцами и т. д.)

Даже во время войны Кость Левицкій и К° не присели, а наоборотъ съ рвеніемъ и энергіей, достойной лучшаго примененія занимались доносами, не смотря на то, что по ихъ же самыхъ пониманію все „руссофилы” частично припрятаны по тюрмамъ, или вывешаны, или же бежали въ Россію, следовательно Галичина оставалась вольной отъ деструктивнаго „руссофильскаго” элемента. За подписью этого доносчика и компаніи былъ поданъ въ Наместничество вторично меморіалъ 24 ноября 1915 года. № 35470 /рr. подъ заглавіемъ: „Меморандумъ общей украинской національной Рады, касающійся меропріятій по реформе украинскихъ учрежденій, захваченныхъ руссофилами во Львове” — въ которомъ между прочимъ говорится: „Es gibt іn Lеmberg drеі grоsse Korperschaften, welche den Zwecken der russophilen Propaganda dienstbar gemacht wurden, so dass diese Propaganda in diesen Instituten ihre Hauptherde gefunden hat.

Durch mehrere Dezenien wurde das Vermogen dieser Institute zur Unterstutzung der russophilen Aktion in Osterreich verwendet”.

О Ставропигійскомъ Институте пишетъ : „Als Patronatsherr der wichtigsten Stadtpfarre in Lemberg besetzte das Seniorat dieselbe immer mit hervorragenden russoph. Greistlichen, das Internat erzog die Jugend im russischen freiste, in der Buchdruckerei wurden die russophilen Zeitungen und Broschuren meistenteils unentgeltlich in Druck gelegt, sie wurde zum Brennpunkte der ganzen russischen Agitations-literatur in Galizien”.

О Народномъ Доме: „aus den Einnehmen des Institutes erhielten die russophilen Agitatoren direkte Subventionen. Im Internate fur die Schuljugend wurde diese im russischen Greiste erzogen. Dieser Internat, unterstutzt sehr reichlich aus Russland… wurde zu einer Pflegestalle des russischen Geistes und russischer… gegen das Reich gerichte-ten Propaganda… Die Vertreter der Ukrainer lenkten seit vielen Jahren mehrmals die Aufmerksamkeit der Regierung auf diese anormalen Zustande… Die Taetigkeit… des Narodnyj Dim war seit Jahren angerichtet gegen die vitalsten Reichsinteressen… erzog die Jugend zu den Aposteln… der russischnationalen Propaganda, wurde zur Brutstatte und zum Hauptherde der russischen gegen die Monarchie gerichteten, die Foerderung russischer Interessen fur den Kriegsfall vorbereitenden und bezweckenden Action”.

О об-ве им. Качковскаго: „Dieses Vereineshaben sich die Fuhrer der Russophulen bemachtigt mit Hilfe… seiner.. Leseweine (?) in den Dorfgemeinden das Gift des Russophilis-mus in die Volksseele einzuimpfen, die breiten Volksmassen fur Russland… zu gewinnen.. dass derselbe Verein sowohl vor dem Kriege als auch wahrend des Krieges mit den Fuhrern der Verraterreien und der Spionage zusammenwirkte und aus Russland sehr reichlich subventioniert wurde…

Въ этой денунціаціи обращается вниманіе на политическій процессъ деп. венскаго парламента Маркова и тов. длившійся отъ 21/6—21/8 1915 г. въ которомъ въ качестве свидетелей въ пользу правительства давали показанія члены „украинской націон. рады” Костя Левицкій, Н. Василько, А. Весоловскій, Ф. Кормошъ и др.

Какъ видимъ, несмотря на то, что „ненавистный москвофилъ” истекающій кровью былъ поверженъ во прахъ и „обезвреженъ”, Кость Левицкій и честная его компанія не унимались, a прилагали всехъ силъ чтобы услышать последній вздохъ этого самого „москвофила”.

Въ Жидачевскомъ у. начались аресты въ первыхъ дняхъ августа рокового 1914 г. Уездный начальникъ Казиміръ Яворчиковскій, находившійся подъ силънымъ вліяніемъ уездной мазепинской организаціи, состоявшей изъ вожаковъ: учителей Ивана Вилинскаго изъ Пчанъ и Михаила Рихвицкаго изъ Розвадова и ксендзовъ Головкевича изъ Тейсарова и Борочка изъ Яйковецъ, побилъ рекордъ относительно числа арестовываемыхъ. Одновременно наполнялись все тюрьмы въ уезде; въ Николаеве, Жидачеве и Журавне. Когда въ этихъ местечкахъ не хватило места, арестовываемые переводились въ уголовную тюрьму въ Стрые. Такъ 20 августа переведено изъ Николаевской крепости надъ Днестромъ 52 человека въ Стрый. По пути изъ Николаева ,,украинскіе соколы” напали на транспортъ избивая арестованныхъ. Всего въ Стрые къ моменту моего прибытія было свыше 300 человекъ. Надо съ признательностью вспомнить, что тогдашній председатель окружного суда въ Стрые г. Маркеллъ Месинскій самъ наблюдалъ и строго приказалъ обращаться съ нами по человечески. Даже разрешилъ арестованнымъ на собственныя средства пріобретать пропитаніе. Воспользовавшись гуманностью г. Месинскаго мы заказали и постоянно получали обеды изъ ресторана г. Вонсовича. Это не понравилось стрыйскимъ украинофиламъ и они посредствомъ своей организаціи затребовали примененія къ намъ строгаго режима, a для большаго давленія выбили г. Вонсовичу все окна. Тогда по приказанію г. Месинскаго и съ согласія н-ка тюрьмы Іос. Потушинскаго продукты покупались на наши средства на базаре и обедъ готовился въ тюремной кухне.

Когда русская армія подступила къ Стрыю явился въ тюрьму съ конвоемъ чиновникъ у. начальника Броньскій и уставивъ насъ въ шеренги погналъ на вокзалъ. Впереди шелъ г. Марушакъ и какой то чехъ — оба въ цепяхъ. Улица огласилась адскими ругательствами. туча камней полетела на наши головы. ехали мы не евши трое сутокъ, a 5 сентября нашъ поездъ остановился въ Вадовицахъ. При разгрузке устанавливалъ насъ по четыре лейтенантъ Боцянъ, полякъ, посылая намъ плевки въ лицо, a во время шествія изъ вокзала въ вадовицкую тюрьму передъ нами семенилъ старичокъ-полякъ отставной уланскій ротмистръ, призывавшій смотревшихъ на насъ женщинъ, выливать изъ оконъ нечистоты на наши головы.

После пріезда изъ Вост. Галичины новаго эшелона въ Вадовицы, мы опять погрузились на вокзале и уехали дальше на западъ.

С. Вишневъ. Въ с. Вишневе были арестованы въ 1914 г. следующія лица:

Петръ Казимирчукъ 54 летъ,

Григорій Курилецъ,

Иванъ Мельниктъ;

все три умерли въ Талергофе. Вернулись изъ Талергофа домой:

Иванъ Феникъ,

Степанъ Блюзновскій,

Феодоръ Петр. Казимирчукъ,

Даніилъ Феникъ,

Феодоръ Курилецъ,

Михалъ Гучко и

Марфа Федакъ.

крест. Феодоръ П. Казимирчукъ.

С. Дубравка. Въ первыхъ дняхъ августа 1914 г. крестьянинъ села Дубравки Матвей Зваричъ, 60 летъ, въ разговоре о разыгравшейся войне сказалъ, что россійскія войска могутъ дойти и до Жидаческаго уезда. Россія, молъ, большая и война ведется не на жизнь a на смерть. Подле стоялъ и слышалъ разговоръ местный крестьянинъ украинофилъ Данило Мудрый, известный въ целой окрестности ябедникъ и доносчикъ. Мудрый не принималъ участія въ разговоре сельскихъ политиковъ, но услышавъ сказанное М. Зваричемъ немедленно отправился домой, запрягъ лошадей и поехалъ въ с. Ляховичи-Заречные съ доносомъ къ тамошнимъ жандармамъ. Жандармы истолковали доносъ по своему и старикъ М. Зваричъ очутился въ Журавне въ тюрьме, по обвиненію въ государственной измене. После недельнаго заключенія М. Зваричъ былъ отпущенъ на свободу благодаря показаніямъ евреевъ Шулима и Хаима Шрайеровъ удостоверившимъ, что М. Зваричъ невиновный, a слова сказанныя нимъ среди собравшихся крестьянъ были доносчикомъ Мудрымъ злостно извращены.

Въ другой половине августа по доносу мазепинца Музыки и двухъ евреевъ изъ Журавна были арестованы на базаре въ Журавне, явившіеся тамъ за покупками жители с. Дубравки: Павелъ Мисакъ, Кириллъ Зваричъ, Петръ Брычъ и гимназистъ Илья Брычъ, обвиняемые украинофилами и евреями въ укрывательстве бомбъ и въ стремленіи отравить воду для уничтоженія имеющихъ расквартироваться въ Журавне мадьярскихъ частей.

Этотъ нелепый доносъ послужилъ толчкомъ къ высылке арестованныхъ въ административномъ порядке изъ родной местности на продолжительное заключеніе въ Талергофе.

По пути на вокзалъ и въ Талергофъ арестованные подверглись надругательствамъ и избіеніямъ со стороны оголтевшей толпы.

Кириллъ Зваричъ

Коломыйскій уездъ

С. Вел.-Камянки. Я служила въ с. Вел.-Камянкахъ учительницей, a мой отецъ Илья Мих. Мардаровичъ состоялъ настоятелемъ прихода въ томъ-же селе. 22-го августа, 1914 г. заманили насъ жандармы хитростью въ с. Годы, возле Коломыи и арестовавъ насъ тамъ безъ всякого повода отправили въ Станиславовъ. Два дня водили насъ по Станиславове изъ тюрьмы въ тюрьму на потеху городской черни. По пути на вокзалъ напали на насъ уланы, упражнявшіеся возле железнодорожнаго полотна. Они нанесли мне сильный ударъ въ лице и голову тяжелымъ, тупымъ орудіемъ; я потеряла сознаніе, a когда очнулась, увидела себя на носилкахъ. Врачъ приводилъ меня въ сознаніе поливая холодной водою голову. Поезда нашего уже не было. После краткаго отдыха, конвойный солдатъ отвелъ насъ обратно въ тюрьму.

Первые два месяца моего арестованія были выполнены безпрерывнымъ путешествіемъ изъ одной тюрьмы въ другую. Сперва отправили насъ въ Шатмаръ-Неметте, затемъ въ Мискольчъ потомъ обратно въ Галичину, въ Сяноцкую тюрьму. Относительно обращенія съ нами административныхъ властей должна сказать, что мой отецъ и свящ. Семеновъ [законоучитель въ Станиславове] при следованіи въ тюрьму были посажены въ возъ, въ которомъ живодеры перевозятъ собакъ. Оба старика преклоннаго возраста, избитые и взволнованные не могли подвигаться, силъ имъ не хватало. Въ Сяноке томилъ насъ голодомъ заведующій тюрьмой Лоренцъ не разрешал намъ пріобретать пищу на собственныя средства. Наконецъ мы были сосланы въ Талергофъ.

Иванна Ил. Мардаровичъ

учительница

Уездъ Каменка-Струмиловая

С. Убинье. Когда вспоминаешь пережитыя времена, то въ памяти воскресаютъ только самые яркіе эпизоды, резко нарушающіе нашу жизнь или же сильно действующіе на наше чувство и воображеніе.

Въ начале Великой войны меня не миновала судьба, постигшая многихъ моихъ земляковъ; я былъ арестованъ и отправленъ во Львовъ, въ тюрьму „Бригидки”.

Ночъю съ 27-го на 28 августа едва мы дожились спать, съ шумомъ открылась дверь каземата и раздался наглый крикъ:

— Выходи!

Корридоры и внутренній дворъ тюрьмы осветился яркимъ светомъ, въ которомъ зловеще засверкали жандармскіе штыки и каски.

Зрелище неописуемое, чувство ошеломляющее. Зачемъ столько вооруженныхъ съ ногъ до головы жандармовъ, что будутъ они делать съ нами? Неужели после десятковъ летъ неусыпнаго учительскаго труда въ народной школе и воспитанія сотенъ маленькихъ гражданъ прійдется на старость летъ погибнуть на ножахъ? На что сдалось культурное воспитаніе молодыхъ поколеній? Чего ради провозглашались и прививались народнымъ массамъ идеи права и морали, если холодное железо имеетъ право распоряжаться жизнью сотенъ и тысячъ невинныхъ людей?

Велели всемъ выйти во дворъ. Собралось до 2600 человекъ. Въ углу подъ тюремной стеной засела комиссія со списками на столе и начала вызывать по фамиліямъ. Вызванныхъ строили въ ряды по четыре. Когда набралось до 250 человекъ, жандармы окружали ихъ усиленнымъ конвоемъ и уводили въ сторону вокзала.

Сердце у меня екнуло. Неизвестность хуже всего, a спросить некого — куда отправляютъ? Ворота отпирались и закрывались несколько разъ, засовы гремели, арестованныхъ спешно направляли на железную дорогу. Остальнымъ велели итти спать.

Можно предполагать, что вызываемые были заблаговременно намечены, ибо вызывались преимущественно молодые и здоровые люди.

На следующій день, после обеда, вызвали и меня во дворъ, где я встретилъ между прочимъ Ф. Назаркевича, котораго привели изъ военной тюрьмы. Тамъ тоже всю ночь шла перекличка и отправка на вокзалъ.

Оказалось, что власти искали кого-то другого, a не найдя его повели меня и г. Назаркевича въ полицію, запретивъ распространяться о происходившемъ въ тюрьме.

На полиціи насъ заперли въ камеру, нанеся предварительно г-ну Н-чу пощечину, a на следующій день прискакалъ вестовой съ приказомъ освободить насъ.

Я остался во Львове и поселился у своего сына, a черезъ несколько дней явились русскія войска.

С. Т. Свенцицкій

Любачевскій уездъ

Произвольная рука австрійцевъ, уничтожавшая русскій народъ по всей Галичине, не минула и Любачевскаго уезда. Местечка Нароль и Липско совершенно уничтожены пожаромъ, сильно пострадали местечка Любачевъ и Цъщановъ.

Въ с. Цевкове жандармы ворвались въ церковь въ то время, когда старикъ свящ. Мокрицкій служилъ обедню. Жандармы сорвали съ него ризы, вывели изъ церкви и погнали домой, не давъ, ему возможности окончить литургію. Дома хозяйничали уже другіе жандармы. После тщательнаго обыска, не найдя конечно ничего подозрительнаго, арестовали о. Мокрицкаго съ женой и двумя дочерями и отправили въ Цешановъ въ тюрьму.

Въ Любачеве былъ арестованъ местный псаломщикъ Иванъ Дубикъ. Его посадили въ маленькую камеру, заделали дверъ кирпичемъ оставивъ только небольшое отверстіе для подачи пищи. Такъ просиделъ Дубикъ две недели въ полной темноте, холоде и грязи. Освободили Дубика русскіе солдаты, Когда его вывели изъ заключенія, онъ почти совсемъ потерялъ зреніе.

Въ Любачеве кроме того были арестованы 7 человекъ, въ томъ числе А. Мончаловскій и свящ В. Гошовскій съ сыномъ Иваномъ.

Въ Олешичахъ были арестованы 9 человекъ, въ томъ числе священники: Макаръ и Лучечко и студенты И. М. Рышавый и И. М. Козей съ двумя младшими братьями гимназистами.

Въ с. Сухой Воле были арестованы 6 человекъ, въ Бегаляхъ — 3, въ Липовце — свящ. Шумелда, въ Коровице и Улазове по одному, въ Новомъ Дикове — 4, въ Неметове — 3, въ Целкове — 7, въ Синявке — свящ. Федоронко, въ Горной Башне — 4, въ Брусне — 2, въ Ловче — 2, въ Горайце и Жукове по 3, въ Новомъ Селе — 5, въ Стар. Дикове — 3, человекъ.

Въ с. Хотилюбе были арестованы все члены сельскаго правленія съ войтомъ Федоромъ Давидко во главе. Въ общемъ арестовано здесь 11 человекъ.

(”Прик. Русь” 1915 г. № 1514)

Перемышльскій уездъ

Кроме поданныхъ въ первой части Альманаха были еще арестованы въ с. Поздячъ и сосланы въ Талергофъ: Иванъ Чубъ младшій и Никита Федашъ, a въ с. Накло — Иванъ Фешакъ.

Накловецъ

Перемышлянскій уездъ

С. Женевъ. Въ с. Женеве былъ арестованъ въ 1914 г. весь составъ правленія местной русской читальни въ лице Тимофея Грицая, Петра Грицая, Степана Чайковскаго, Никиты Чайковскаго, Василія Мазура и Степана Мазура. Исполняя обязанность сельскаго писаря былъ я въ то время вызванъ въ уездное староство для полученія инструкцій относительно реквизиціи у крестьянъ скота для войскъ. Возвратясь домой встретилъ я на своемъ дворе жандарма и двухъ ландштурмистовъ, которые после обыска въ читальне ждали спокойно моего возвращенія изъ города. Связавъ насъ попарно за руки отправили подъ радостные оклики и площадную ругань односельчанъ католиковъ на станцію Задворье. Тутъ вдоволь натешились нами железнодорожники колотя насъ палками подъ свистъ падающихъ сверху камней, бросаемыхъ толпою. Конвойные исподтишка подгоняли насъ нечаянными, короткими ударами прикладовъ. Больше всехъ пострадалъ я и Ивавъ Джара изъ Перегноева. Окровавленныхъ и усталыхъ доставили насъ въ Львовъ въ Замарстиновскую военную тюрьму. Следуетъ отметить, что въ теченіи дальшаго путешествія изъ Львова на Западъ неистовства неунимающейся оравы, встречавшей насъ повсеместно на станціяхъ адскимъ гамомъ и колотушками не прекращались до границъ Щлезка. Въ Бохне отказались торговки продать намъ съестныхъ припасовъ.

Предварительныя страданія, сопутствовавшія намъ на протяженіи проезда черезъ Галичину, кончились только на Чешско-моравской границе. После 6-ти месячнаго заключенія въ Ольмюце на Моравіи и допроса военнымъ судьей мы были сосланы въ Талергофъ.

Степанъ Мазуръ

Подгаецкій уездъ

Арестованія „прикарпатскихъ Россіянъ”. Подъ такимъ заглавіемъ поместила украинофильскаягазета „Діло” сообщеніе объ арестованіяхъ русскихъ галичанъ въ Подгаецкомъ уезде, при чемъ слова „прикарпатскихъ Россіянъ” были въ „Діл”-е злорадно взяты въ кавычки. Подаемъ это сообщеніе въ переводе изъ местнаго галицкаго діалекта:

Въ пятницу 7-го сего августа былъ арестованъ жандармеріей въ Вышневчике свящ. Вас. Томовичъ, настоятель прихода въ Мозолевке и Зарваницкій благочинный и былъ препровожденъ въ судебные аресты Подгаецъ, откуда того же дня былъ перевезенъ почтовымъ поездомъ въ 3-мъ часу пополудни во Львовъ для преданія военному суду. Въ субботу въ 4 ч. утра былъ арестованъ жандармами въ Голгочахъ помощникъ прис. повереннаго изъ Журавна Владиміръ Навроцкій и былъ препровожденъ въ судебные аресты въ Подгайцахъ. Уездное староство въ Подгайцахъ закрыло въ четвергъ 6-го числа сего месяца все существовавшія въ уезде „москвофильскія” организаціи, какъ-то: читальни им. Качковскаго, дружины и ссудо-сберегательныя товарищества при читальняхъ Качковскаго.

Газ. „Діло” 1914 г. № 177

Русско-Равскій уездъ

М. Магеровъ. 2 августа 1914г. пріехавшій ко мне на подводе крестьянинъ с. Лаврикова съ просьбой ехать туда хоронить покойника сообщилъ, что ихъ приходникъ Николай Осмеловскій арестованъ и вместе съ несколькими другими жителями Лаврикова отправленъ въ цепяхъ въ Жолкву.

Это сообщеніе сильно меня обеспокоило, такъ какъ я былъ однихъ національныхъ убежденій съ арестованнымъ соседомъ, вовсе не скрывался со своими политическими воззреніями, и укреплялъ въ своихъ прихожанахъ любовь къ родной Руси, что вовсе не мешало мне быть одновременно хорошимъ австрійскимъ гражданиномъ.

На другой день после похоронъ въ Лаврикове явились въ Магерове гузары, чтобы меня арестовать и посадить въ тюрьму, На этотъ разъ однако мне удалось при помощи разныхъ уловокъ увернуться отъ тюрьмы. Когда же я, после уничтоженія Магерова артиллерійскимъ огнемъ, переселился въ Лавриковъ, тамъ вторично былъ я арестованъ и преданъ полевому суду, квартировавшему въ Каменке-Липнике. Судъ не нашелъ доказательства моей виновности и отпустилъ меня на волю.

Третій разъ былъ я арестованъ въ 1915 г. жандармомъ Зелинскимъ и отправленъ въ Перемышль, где после допроса былъ оправданъ, a четвертый разъ уже въ 1916 г. преступная душа австрійскаго жандарма Слезака подвергла меня общей участи, постигшей десятки тысячъ моихъ земляковъ, Я былъ арестованъ и препровожденъ въ Талергофъ.

Свящ. Іоаннъ Решетыло

С. Корчевъ. Я былъ арестованъ въ первыхъ дняхъ августа 1914 года въ Ждане на Лемковщине и вместе съ другими просиделъ въ Горлицкой тюрьме до 14 сентября 1914 г; после того я былъ вывезенъ въ Талергофъ. Въ іюле 1915 былъ я препровожденъ съ 24 галичанами въ Вену и заключенъ въ военную тюрьму, где просиделъ ровно два года. После предварительнаго следствія я былъ поставленъ передъ военный судъ по обвиненію въ государственной измене вместе съ г. Богатырцемъ и товарищами. Судъ меня оправдалъ однако я былъ задержанъ въ тюрьме по настоянію военно-прокурорскаго надзора; окончательно вышелъ я на волю 17 іюля 1917 г. после объявленія имп. Карломъ амнистіи.

Свящ. Феодосій Дуркотъ

Примечаніе. Священникъ Феодосій Дуркотъ, настоятель прихода въ с. Корчеве Русско-Равскаго уезда былъ убитъ поляками въ своемъ приходе въ 1924 году.

Рогатинскій уездъ

Въ Рогатинскомъ уезде были арестованы: воспитатель русской бурсы въ Рогатине, священники Іоаннъ Мащакъ изъ Липицы гор., Аполлинарій Филиповскій изъ Подкаменья съ дочерью, почт. чин. въ Рогатине Романъ Кобринскій, псаломщикъ Мих. Демчишинъ изъ Конюшокъ и одинъ дворовый служащій изъ Стратина.

”Діло” 1914 г. № 179

Скольскій уездъ

С. Орава. Въ селе Ораве были арестованы и сосланы въ Талергофъ следующіе крестьяне: Михаилъ Глуханъ, Иванъ Марковичъ, Алекей Диньковичъ, Яковъ Вайдичъ, Павелъ Бутчакъ и Юрко Добровольскій. Вся вина арестованныхъ заключалась въ томъ, что они интересуясь общественной жизнью любили читать русскую газету и русскую книгу, a зная историческое прошлое родного народа твердо и сознателъно стояли на точке культурнаго единства всего русскаго народа. Арестованные были передовыми людьми въ своемъ селе, a нескрываясь вовсе, съ своими убежденіями, темъ самимъ уже были солью въ глазахъ враговъ всего русскаго.

Крест. Михаилъ Глуханъ

С. Тарнавка, Скольскаго уезда. Въ с. Тарнавке Скольскаго уезда были арестованы и сосланы въ Талергофъ: Николай Осиповичъ Матыцевскій и Елисавета Васильевна Матыцевская, перенесшіе благополучно ссылку и затемъ возвратившіеся на родину.

Т-цъ

Станиславовскій уездъ

С. Горохолина. Кроме упомянутаго въ I части Альманаха Ивана Капущака, въ селе Горохолина были еще арестованы: псаломщикъ Алексей Дмитр. Капущакъ и войтъ Иванъ Борищакъ 72 летъ. Первый изъ нихъ умеръ въ Талергофе, a второй былъ сосланъ въ Гминдъ; оба были солью въ глазахъ нашихъ недруговъ; имъ не нравилась просветительная деятельность обоихъ среди сельскаго населенія и стремленіе ихъ учредить въ Горохолине русскую читальню. Оклеветанные передъ австрійскими властями, Капущакъ и Борищакъ обвинялись въ шпіонстве, государственной измене и, въ частности, въ осведомленіи ими русскихъ войскъ относительно австрійскихъ „укрепленій кругомъ с. Горохолины”.

Михаилъ Тимковъ

Тернопольскій уездъ

С. Купчинцы. 12 августа 1914 r. явились въ селе мадьярскіе офицеры съ целью набрать тутъ подводъ для передвиженія австрійскихъ войскъ. На следующій день съехалось в Купчинцы изъ соседнихъ селеній множество подводъ, a остановившіеся у меня на ночлегъ мадъярскіе офицеры со своими солдатами потребовали меня, д-ра Эмил. Гладишовскаго, войта Мих. Броду и местнаго учителя украинофила Фуртака участвовать въ оценочной комиссіи по вымеру вознагражденія подводамъ за перевозъ войскъ и военныхъ грузовъ. По окончаніи оценки мы получили выговоръ отъ присутствовавшаго тутъ-же военнаго начальства будто бы за чрезмерно высокія цены, признанныя нами крестьянамъ-подводчикамъ и разошлись домой.

Не успелъ я немного отдохнуть, вижу, является ко мне два жандарма съ требованіемъ следовать съ ними въ г. Тернополь для подписанія какого то протокола. Предполагая, что выдуманный жандармами протоколъ имеетъ связь съ действіями расценочной комиссіи, въ которой я принималъ участіе, я велелъ запрячь своихъ лошадей и въ полночь очутился вместе съ жандармами въ г. Тернополе. Тамъ сверхъ моихъ ожиданій отведено меня въ тюрьму при окружномъ суде; тюремный надзиратель обшарилъ все мои карманы, отобралъ у меня часы и бумажникъ съ деньгами и заперъ меня въ камеру, наполненную находившимися подъ следствіемъ уголовными преступниками. Ответомъ на мой вопросъ, когда же предложатъ мне къ подписи обещанный протоколъ, была нанесенная мне пощечина.

Въ безпокойстве и томленіи провелъ я въ тернопольской тюрме целыя сутки. 14-го августа вывели меня въ корридоръ, где я встретился со знакомыми священниками: Павломъ Дудикомъ Александромъ Майковскимъ и Александромъ Мироновичемъ. После несколько-часового ожиданія жандармы заковали насъ въ кандалы и увели целый эшелонъ, въ числе около 200 человекъ, на вокзалъ для отправки во Львовъ. По пути на вокзалъ подверглись мы яростному нападенію городской толпы.

15-го августа нашъ поездъ остановился во Львове на вокзале Подзамче. Былъ латинскій праздникъ Успенія Пр. Богородицы. Гулявшая кругомъ вокзала чернь полюбопытствовала кого привезли, a узнавъ, что это эшелонъ „опасныхъ шпіоновъ”, обкидала насъ градомъ камней. Окруженые конвоемъ съ трудомъ добрались мы въ гарнизонную тюрьму на Замарстинове. Тутъ среди множества заключеныхъ я встретился съ священниками Діонисіемъ Бачинскимъ изъ Городища и Іоанномъ Мащакомъ, a затемъ въ теченіи последуючихъ дней после сортировки мы были отправлены эшелонами кто куда — въ Талергофъ, Терезіенштадтъ и т. п. Я очутился въ Талергофе.

свящ. Владимиръ Микитка

Толмачскій уездъ

С. Ольшаница. Я былъ членомъ О-ва им. М. Качковскаго и предплачивалъ издаваемую во Львове русскую газетку для народа. Другихъ прегрешеній за мной не числилось, следовательно могъ быть спокойнымъ въ начале войны, что австрійскія тюрьмы меня минуютъ. По возрасту своему я не подлежалъ воинской повинности, былъ я единственно назначенъ кондукторомъ организовавшегося в селе обоза для перевозки военныхъ матеріаловъ. Выйдя вечеромъ въ село встретилъ я своего знакомого и мы розговорились о разыгравшихся событіяхъ. По моимъ соображеніямъ виновниками разгоревшагося военнаго пожара были сербы, убившіе австрійскаго кронпринца. На следующій день явился ко мне сельскій полицейскій и потребовалъ меня къ коменданту жандармеріи. Не предчувствуя ничего плохого, въ убежденіи, что жандармъ вызываетъ меня для дачи справокъ относительно организавшагося обоза, отправился я въ жандармское управленіе. Тутъ былъ я арестованъ и съ многими другими отправленъ въ западныя провинціи. Только въ Градце въ Австріи узналъ я мнимую причину моей ссылки. Я обвинялся въ непочтительныхъ и злословныхъ выраженіяхъ по адресу убитаго престолонаследника Фердинанда. После годичнаго пребыванія въ Талергофе мне удалось доказать свою невиновность и въ 1915 г. былъ я отпущенъ на свободу.

Изъ с. Ольшаницы былъ еще арестованъ Северинъ Депутатъ, изъ Милованя Василій Яворскій, изъ Пелагичъ Кириллъ Овчаринъ умершій въ Талергофе, изъ Толмача Михаилъ Атановскій.

крест. Иванъ Мих. Боднаръ

Турчанскій уездъ

Въ С. Ботля были арестованы въ августе кроме перечисленныхъ въ первой части Семенъ А. Еводчакъ и Иванъ Ст. Хрептакъ. У нихъ производилъ обыскъ вместо жандарма школьный инспекторъ Иванъ Середа.

6 сентября 1914 были дальше арестованы: Василій С. Фацинецъ, Иванъ И. Ниразъ, Иванъ С. Малетичъ, Павелъ Сав. Фацинецъ, Феодоръ Михалковъ, Юрій Негеръ, Юрій Малетичъ, Алексей Бугиръ, Павелъ Лозницкій, Иванъ Сем. Малетичъ. Все были вывезены въ Талергофъ.

Въ Ботелке ниж. были арестованы и высланы въ Талергофъ: учитель Діонисій Г. Чайковскій, затемъ после обыска произведеннаго по приказу войта Ивана Фумича, были арестованы:

Наталія С. Чайковская, Михаилъ В. Михайлечко, Фома Захаревичъ, Александръ Мешко, Яковъ Іошанъ (умеръ въ Талергофе), Василій Дм. Калиничъ и Андрей Ф. Тяжкунъ.

Изъ с. Гнилой были сосланы въ Талергофъ: свящ. Петръ Ив. Яневъ, Иванъ Иваничка, Иванъ Бодакъ, Андрей Бугринецъ, Василій Иречко, Степанъ Гундертайло, Василій Кизюръ, Феодоръ Марканичъ, Василій Иваничка, Степанъ Яворскій, Константинъ Иречко, Михаилъ Кизюръ, Татьяна Дуранъ.

учителъ Діонисій Чайковскій

С. Гнилая. Священникъ Яневъ организовалъ въ селе вечернія чтенія, на которыхъ присутствовала большей частью взрослая молодежь. Учились церковного пенія, церковно-славянскаго письма и исторіи Руси. Наша вечерная школа была солью въ глазахъ мазепинцевъ и 12 августа 1914 г. по доносу свящ. украинофила Мороза изъ Борыни и учителя Ив. Кульчицкаго изъ Гнилой былъ арестованъ сначала свящ. Яневъ, a затемъ все курсанты, дальше члены О-ва им. М. Качковскаго и предплатители газетки „Голосъ Народа”. Въ общемъ были арестованы Иванъ и Василій Иваничка, Василій Юрочка съ сыномъ Костей 14 летъ, Степанъ Яворскій, Андрей Бугринецъ, Федоръ Марканичъ, Иванъ Бодакъ, Степанъ Гундертайло, Степанъ Дендачъ, Михаилъ и Иванъ Кизюръ, Татьяна Дуранъ и Юрко Иваничка.

Священникъ Яневъ обвинялся въ полученіи рублей, въ совершеніи фальшивыхъ погребеній — будто бы вместо покойниковъ закапывались на кладбище ящики съ винтовками и темъ подобныя нелепости.

Я въ то время находился еще на свободе. По долгу службы при сельскомъ управленіи меня вызвали въ м. Борыню и тутъ я случайно по делу одного изъ знакомыхъ зашелъ къ местному приходнику свящ. Морозу. Тотъ узнавъ, что я изъ села Гнилой, сейчасъ же взялся меня смущать по поводу моихъ убежденій и выговаривать по адресу о. Янева. Затемъ сталъ мне чертить пальцемъ на карте и на глобе политическія границы будущей триединой державы: Австро-Венгро-Украины после победы Австріи надъ Россіей. Я слабо возражалъ, a въ два дня после этого разговора, я былъ арестованъ жандармами. Остальныхъ прихожанъ арестовали „украинскіе січовики” совместно съ австрійскими жандармами.

Въ списке подлежавшихъ арестованію, находившемся въ рукахъ учителя Кульчицкаго значилось 48 фамилій изъ села Гнилой, и только благодаря военному набору, остальные гниличане спаслись отъ тюрмы. Также изъ Борыни попало множество жителей въ тюрьму благодаря свящ. Морозу.

Всехъ насъ сослано въ Талергофъ a отсюда, кто не палъ жертвой эпидемій и былъ помоложе векомъ отправляли власти впоследствіи на позицію.

крест. Иванъ Иваничка

Бережанскій уездъ

М. Козловъ. Въ 1914 г. были арестованы въ местечке Козлове и сосланы въ Талергофъ следующія семьи и лица:

Михаилъ Зелинскій, Даніилъ Зелинскій, Иванъ Дедиловскій, Андрей Дедиловскій, Николай Дедиловскій (умеръ дома), Николай Веретельникъ (умеръ дома), Марфа Веретельникъ, Иванъ Кульбаба (умеръ въ Талергофе), Андрей Кульбаба, Дмитрій Кушнеръ (умеръ дома), Матвей Кушнеръ (умеръ дома), Ксенія Кушнеръ (умерла дома), Юлія Кушнеръ (умерла въ Ропчицахъ въ Зап. Галичине), Михаилъ Кушнеръ (умеръ въ Талергофе), Анна Кушнеръ, Иванъ Кушнеръ, Василій Бучинскій, Кириллъ Семчишинъ, Петръ Гесь, Илья Гесь, Иванъ Гесь, Иванъ Гураль (умеръ въ Талергофе), Дмитрій Стечишинъ (умеръ въ Талергофе), Андрей Фалинскій (умеръ въ Талергофе), Михаилъ Лещишинъ, Анна Лещишинъ, Анастасія Ракоча, Людомиръ Зарицкій.

Заключеніе въ Талергофе и пережитыя лишенія сильно подорвали здоровье козловцевъ, и некоторые изъ нихъ умерли на возвратномъ пути изъ Талергофа въ Галичину, иные-же умерли дома после возвращенія изъ Талергофа.

Козловскій

Бобрецкій уездъ

С. Шоломыя. Я былъ арестованъ въ первыхъ дняхъ августа 1914 года во время уборки хлеба въ поле. После предварительнаго карманнаго обыска тутъ же на месте, a затемъ после обыска у себя дома, я былъ отправленъ жандармскимъ вахмистромъ Ковальскимъ подъ рукоплесканія украинофиловъ сначала въ Звенигородъ, a после въ уездную тюрьму въ Бобрке и посаженъ вместе съ уголовными преступниками. Допрашивалъ меня судебный следователь Вассерманнъ. Тогда я узналъ, что я арестованъ по доносу односельчанъ украинофиловъ: П. Лобы и Гр. Болкота. Вменялось мне въ вину сообщничество съ православнымъ священникомъ Гудимой и съ студенческой молодежью, и что будто бы ко мне часто пріезжали изъ Львова неизвестныя темныя личности, вместе съ которыми я составлялъ планы и пересылалъ ихъ въ Россію, a дальше, что я выписывалъ изъ Россіи кукурузу и рисъ распределялъ ихъ въ агитаціонныхъ целяхъ между крестьянъ. Доносъ былъ подписанъ обоими упомянутыми украинофилами и скрепленъ печатью сельскаго правленія. Я конечно постарался защитить себя отъ взведеныхъ на меня ложныхъ обвиненій. Я показалъ судебному следователю переводы и фактуры на кукурузу и рисъ, выписанный мною въ 1913 году изъ Буда-Пешта и Одерберга для распределенія между голодающее населеніе.

Должно быть судебный следователь убедился въ моей невиновности и отпустилъ меня домой после краткаго совещанія съ председателемъ суда г. Зубрицкимъ.

Однако мне не судилось остаться дома. Сейчасъ же на другой день явились ко мне на домъ жандармы во главе съ комиссаромъ уезднаго староства и опечатавъ сельскую читальню, председателемъ которой былъ я, увезли меня обратно въ Бобрку и посадили въ уездную тюръму. Вскоре привезли сюда о. Глинскаго изъ Подмонастыря, Алексея Ревуцкаго изъ Стреличъ, о. Стецева изъ Берездовичъ, студ. Швайку— служ. русс. кред. О-ва въ Бобрке, о. Кармалиту изъ Стрелокъ и др. 13 августа насъ перевезли въ Львовъ и разместили въ Бригидкахъ. О страшныхъ мученіяхъ и лишеніяхъ въ этой тюрьме разсказали уже другіе. Я постараюсь возстановить картину, потрясшую до глубины души жителей нашей келіи.

Изъ маленькаго окошка видели мы, какъ во дворе вешали нашихъ крестьянъ. Роль палачей исполняли солдаты. Одного парня, кажется изъ с. Туринки вешали дважды; когда онъ первый разъ повисъ въ воздухе, и подъ тяжестью тела заколыхалась и затрещала виселица, не выдержала веревка и сорвавшійся парень шлепнулся на землю. Пролежавъ несколько минутъ неподвижно, парень поднялся на колени и началъ молиться.

Мы онемели отъ ужаса, a разфранченные палачи не смущаясь вовсе изображенной мною картинкой принесли новую веревку на которой повесили свою жертву.

Чуть светъ въ день Усп. Б. М. насъ повели изъ Бригидокъ по Городецкой ул. на главный вокзалъ. Не смотря на раннее время на улице ожидала насъ толпа городской черни, приветствовавшая насъ градомъ камней и отборными ругательствами. Конвойные солдаты вместо защищать сопровождаемыхъ, подзадоривали толпу, обвиняя насъ въ неуспехахъ австрійскихъ войскъ на русскомъ фронте.

Передъ мною шла учительница изъ Знесенья (фамиліи не помню). Вдругъ приступаетъ къ ней неизвестный франтъ и ударяетъ палкой по голове. Обливаясь кровью учительница упала на мостовую. Я съ студентомъ Навроцкимъ подхватили ее полуживую и понесли на вокзалъ, где мы были размещены по 70 человекъ въ каждомъ вагоне.

Въ Шоломые были арестованы следующія лица: студ. Григорій Чемерисъ, крестьяне Яковъ Милявскій, Григорій Порада, Андрей Мокрый, Михаилъ Бащишинъ, Даніилъ Шипула и Михаилъ Карабинъ. Аидрей Мокрый и Михаилъ Бащишинъ умерли отъ истощенія вскоре после освобожденія.

крест. М. К. Кузыкъ

Лемковщина

После арестованія священниковъ Гнатышака изъ Криницы, Дуркота изъ Лобовы, Венгриновича изъ Тылича, Мохнацкаго изъ Мохначки мы ожидали, что по всей вероятности также у насъ будетъ произведенъ обыскъ и намъ угрожаетъ то же самое. Было видно, какъ ежедневно везли изъ Криницы въ Санчъ арестованныхъ. Между темъ доходившіе изъ позиціи известія все больше тревожили населеніе. Вместе съ эвакуировавшимся въ Криницу Львовскимъ Наместничествомъ съ целымъ административнымъ аппаратомъ, толпа тайныхъ агентовъ и жандармовъ разбрелась по селеніямъ Сандецкаго округа.

11 сентября явились къ намъ жандармы и произвели обыскъ просматривая главнымъ образомъ корреспонденцію. После обыска мы были арестованы, то естъ — местный приходникъ Іоаннъ Дуркотъ 84 летъ, я и моя жена съ груднымъ ребенкомъ и были доставлены въ Лобову. Тутъ после допроса старику Дуркоту посчастливилось вернуться домой, a я съ женой и Маріей Трохановской изъ Лобовы были отправлены въ Санчъ. Въ управленіи уезднаго старосты повстречалась намъ целая вереница арестованныхъ крестьянъ изъ Криницы. Комиссаръ староства гр. Лось не посмотревъ даже на врученные ему именные списки приказалъ насъ заключить въ тюрьму при местномъ суде. И тутъ только началась пытка. Субботній день, городъ полонъ гуляющимъ еврействомъ, которое съ ругательствами бросилось на насъ съ зонтиками и кулаками. Я боялся, какъ бы разъяренная толпа нечаянно не убила палкой или камнемъ моего малютку. Перешагнувъ порогъ арестантскаго дома намъ легче вздохнулось. На встречу мне вышелъ священникъ Масцюхъ, посаженый въ тюрьму несколько дней раньше меня. A тюрьма наполнялась все больше и больше. Привели сюда моихъ хорошихъ знакомыхъ благочиннаго Сандовича изъ Брунаръ, Авксентія Савчака и братьевъ Качмарчиковыхъ Любоміра и Владиміра. Курить въ заключеніи не разрешалось. Такъ просидели мы целую неделю ожидая допроса. Вдругъ въ день Рождества Пр. Богородицы выдали намъ наши вещи и должны были вывезти насъ дальше на западъ. Однако вместо отъезда получилось нечто неожиданное. Въ Санче начался военно-полевой судъ. Позвали священниковъ: Курилло, Вл. Мохнацкаго, Феофила Качмарчика съ сыновьями Любомиромъ и Владиміромъ и свящ. Сандовича съ сыномъ Антоніемъ студ. философіи. Свящ. Сандовича съ сыномъ приговорилъ полевой судъ къ смертной казни; приговоръ прочли ему утромъ въ праздникъ Воздвиженія Ч. Кр., a черезъ часъ увели осужденныхъ въ часовню исповедатъся. Мы замерли отъ ужаса и несправедливости, содеянной властью наперекоръ попранной справедливости. Ведь они наши хорошіе знакомые, совершенно невинные погибаютъ ни за что, ни про что. Осужденныхъ посадили въ автомобиль и увезли за городъ, где они были разстреляны.

На следующій день после происшествія, потрясшаго насъ до глубины души, мы были построены въ ряды по четыре и отправлены на вокзалъ для дальнейшаго следованія на западъ. Были тутъ по большей части жители Сандецкаго и Грибовскаго уездовъ числомъ въ несколько сотенъ, a также остатки интеллигенціи изъ Вост. Галичины бежавшей изъ районовъ военныхъ действій.

Былъ поданъ поездъ исключительно изъ товарныхъ вагоновъ. Разместились мы кто куда. Въ моемъ вагоне помещались три сестры Стеранки учительницы, г. Савчакъ съ дочерью Стефаніей, учитель изъ Тылича Джуганъ съ дочерью, братья гимназисты Дуркоты Сергей и Феодосій изъ Лобовы, остальные все женщины и дети. Нашъ конвойный, полисменъ изъ Мушины Юрчакъ, на каждой станціи разсказывалъ справляющимся прохожимъ, кого везутъ, вследствіе чего, конечно, мы были выставлены на постоянныя оскорбленія и побои со стороны спрашивавшихъ, a въ Живце обскочили насъ проезжавшіе на позицію уланы и тростями обкладали попадавшихъ имъ подъ руку арестованныхъ земляковъ. После трехдневнаго, мучительнаго путешествія, проехавъ Венгрію на Прешбургъ мы очутились въ Стиріи.

свящ. Мих. Соболевскій

Короснянскій уездъ

Въ с. Бонаровке былъ арестованъ псаломщикъ и писаръ Петръ Завойскій, ныне уже покойный. Онъ былъ душою села и его стараніями и трудами было разделено местное помещичье поместье исключительно между русскимъ населеніемъ с. Бонаровки.

С. Ваневка. Во второй половине сентября 1914 г. былъ арестованъ безъ предварительнаго следствія и положительныхъ доказательствъ какой либо виновности Григорій Мих. Шуфлатъ и после суточнаго заключенія въ Коросне былъ отправленъ съ транспортомъ въ Талергофъ, где просиделъ до іюля месяца 1915 г. Затемъ после двухнедельной конфинировки въ Гминде и двухмесячнаго пребыванія на воле въ Пильзне было ему разрешено вернуться въ Галичину. После двухнедельнаго пребыванія дома Г. М. Шуфлатъ былъ вторично арестованъ, какъ обвиняемый въ дезертирстве, что не согласовалось съ истиной, такъ какъ Шуфлатъ въ первый же день своего пріезда на родину какъ военнообязанный явился къ местному учителю поляку Лесняку. Учитель Леснякъ занималъ въ это время должности учителя, писаря, войта и комиссара, a въ отношеніи къ русскому населенію целой окрестности былъ истиннымъ бичемъ Божіимъ. Когда по указанію Лесняка явился жандармъ къ Щуфлату для вторичнаго его арестованія, сказалъ ему:

— Ну собирайся, поедешь говоритъ Богородицу.

Не смутившись циническимъ замечаніемъ жандарма и великолепно сознавая потуги австро-польской администраціи, стремившейся къ уничтоженію малейшаго проявленія русскаго движенія въ Галичине, Шуфлать спокойно ответилъ:

— И Верую знаю и Верую буду говорить.

На допросе въ уездномъ старостве выяснилась безосновательность арестованія Г. М. Шуфлата и онъ былъ выпущенъ на свободу.

Г. М. Шуфлатъ живъ до сихъ поръ и непоколебимо веруетъ въ лучшія времена, поддерживая русскій духъ и надежды среди местнаго крестьянскаго населенія.

Вторымъ талергофцемъ въ с. Ваневке есть Григорій Мотовилякъ неграмотный беднякъ, попавшій въ Талергофъ и просидевшій тамъ полный годъ. Дальше были арестованы въ Ваневке и сосланы въ Талергофъ Петръ Мотовилякъ, неграмотный, которому не разрешено даже проститься съ больной ракомъ женой. Такая же судьба постигла Григорія Сем. Шуфлата, по профессіи псаломщика и сельскаго писаря, оставившаго дома безъ всякаго обеспеченія нервнобольную жену и трое детей. Последній съ тоски за семьей лишился въ Талергофе разсудка и бросился тамъ подъ колеса поезда. Похороненъ въ Талергофе „подъ соснами”. Старшій его сынъ Семенъ продолжаетъ просветительную работу среди народа, начатую его покойнымъ отцомъ и прерванную австрійскимъ произволомъ.

С. Красна. Въ половине сентября 1914 года явились въ деревню Красну короснянскіе жандармы и арестовали сельскаго старосту Алексея Яблонскаго, писаря Семена Вархолика, псаломщика Петра Возняка и лавочника Павла Газдайка.

Дело произошло следующимъ образомъ : Всехъ этихъ людей хитростью заманили жандармы въ соседній Корчинъ будто бы для полученія поученій и инструкцій, какъ должно вести себя во время войны сельское населеніе, котораго наставниками они будто бы будутъ назначены. Крестьяне по своей простоте поверили жандармской затее и безъ злыхъ предчувствій отправилисъ на жандармскій постъ въ Корчинъ. Здесь однако имъ заявили, что это дело въ виду такъ сказать особой важности будетъ устроено въ уездномъ старостве въ Коросно. Наши простецы отправились на собственной подводе туда. Пріехавъ въ Коросно сошли съ подводы и ждали на улице передъ зданіемъ староства, пока позовутъ ихъ на мнимое совещаніе. По истеченіи какихъ-нибудь десяти минутъ увидели они себя окруженными солдатскимъ конвоемъ и не понимая вовсе происходящаго оказались такимъ образомъ арестованными. Первую ночь провели въ местной тюрьме, a подъ утро были отправлены вместе съ другими на железную дорогу и увезены въ Талергофъ.

На станціи Доброй в. Вадовице чуть не сделались они жертвой жестокаго самосуда озверевшей черни, подстрекаемой какимъ то фельдфебелемъ и только энергичная защита одного лейтенанта спасла ихъ отъ верной смерти. Кто былъ этотъ благородный офицеръ неизвестно.

Безспорно, арестъ этотъ произошелъ по чьему-то доносу, трудно однако безъ малейшей улики, единственно на основаніи предположеній указывать на кого бы то не было пальцемъ.

Не въ укоръ будъ сказано нашей интеллигенціи, вернувшіеся домой и оставшіеся при жизни крестьяне чувствуютъ себя бодро и гордятся темъ, чтo имъ пришлось пострадать за народную правду. Исповедуютъ одну идею, вместе за нее страдали въ тюрьме и желаютъ быть вместе записаными въ памятную книгу талергофцевъ, которыхъ чувство всенароднаго единенія и австрійскій произволъ соединилъ въ одну великую семью.

Арестованный Петръ Вархоликъ умеръ въ Талергофе отъ тифа.

M. A. Кметко, учитель

С. Репникъ. За долго до войны подготовлялся австрійскими властями и ихъ исполнительными органами генеральный наступъ и разгромъ коренного русскаго населенія въ Галичине. Этотъ наступъ проходитъ красной нитью на всемъ протяженіи исторіи Галицкой Руси; латинизація церкви, попытки ”латинизаціи русскаго письма, затемъ принудительное введеніе фонетики были теми искусственными преградами, которыя постепенно но неуклонно прогрессируя разъединяли русскія земли Галича отъ культурнаго единства съ русскимъ міромъ, подвергая неуклонно русское населеніе Галичины моральному параличу, уничтожая русскій обликъ коренного населенія Червонной Руси.

Въ Галичине обязываетъ по нынешній день австрійскій законъ, который для скорейшаго обезличенія галицко-русской народной массы налагалъ особый налогъ на русское печатное слово въ размере 25% противъ такого же налога на печатное слово на польскомъ, a даже на еврейскомъ языке. Чего то боялись австро-польскіе правители. За два или три года до войны эти опасенія, хранившіяся въ душе нашихъ соседей стали высказываться вслухъ.

Не нравилось правителямъ стремленіе галицко-русскаго народа къ просвещенію и наплывъ его молодежи въ училища и явно и недвузначно начали говорить, что въ Галичину плывутъ русскіе pубли. Русскія деньги мерещились нашимъ врагамъ и въ нашей греческой вере, и въ колоколахъ, въ строющихся церквяхъ, и въ малейшихъ проявленіяхъ протеста со стороны закрепощеннаго народа противъ грубаго попранія его правъ, и въ народныхъ читальняхъ и кооперативахъ, которыя росли по селамъ, какъ звезды по небу. Могучая и вооруженная Aвстрія, сильнейшіе матеріально поляки, захватившіе весь административный аппаратъ въ Галичине въ свои руки, боялись русскаго народа. Такія опасенія привели австрійскую администрацію въ начале европейской войны къ попытке поголовнаго уничтоженія русскихъ Галичанъ.

Въ августе 1914 г. является въ Репникъ шесть жандармовъ и первымъ долгомъ срываютъ вывеску „Русская школа”, висевшую на зданіи сельской школы въ теченіи 70 летъ. Арестовываютъ крестьянина Павла Галько „za zbrodnie zbierania ofiary na serbski czerwony krzsyz w 1912 r.” и скованнаго отправляютъ въ Талергофъ. Конечно, „собираніе на сербскій красный крестъ въ 1912 г.”, было злостной выдумкой и предлогомъ жандармовъ для арестованія невиннаго, но весьма деятельнаго и сознательнаго крестьянина Галько.

Три недели наводили жандармы справки въ соседнихъ селахъ относительно благонадежности свящ. Мерены и перечитывали на почте въ Лончкахъ всю корреспонденцію поступающую на его имя. Трудно было имъ къ чему-нибудь придраться.

1 сентября явился къ нижеподписавшемуся жандармъ въ сопровожденіи двухъ солдатъ и произвелъ обыскъ. Я былъ уже тогда благочиннымъ и хотя не нашелъ ничего подозрительнаго, все-таки велелъ мне собираться въ уездный городъ для дачи показаній и списанія протокола. Въ Кросне предъявили мне три обвиненія: будто бы я собиралъ, Богъ весть когда, на сербскій красный крестъ, дальше, что я не разрешалъ своимъ прихожанамъ ходить въ польскій костелъ въ Лончкахъ, где настоятелемъ былъ польскій кс. Антонъ Тенчаръ и в конце предплачивалъ издававшуюся во Львове газету „Прикарпатская Русь”. Что касается кс. Антона Тенчара, такъ у насъ были съ нимъ счеты другого характера. Онъ стремился перевести въ латинство русскихъ крестьянъ въ селахъ соседнихъ сь Лончками; я боролся съ этимъ до долгу своего духовнаго званія, какъ священникъ русской церкви. Ксендзъ Тенчаръ по этому поводу постоянно распускалъ о мне нелепые слухи съ политической закраской, такъ что я въ конце концовъ былъ принужденъ искать защиты передъ австрійскимъ судомъ. Понятно ксендзъ Тенчаръ былъ уличенъ въ низкой провокаціи и тяжбу проигралъ. Этотъ фактъ повидимому и послужилъ въ последствіи причиной моего ареста. На этотъ разъ после допроса меня отпустили домой. Но уже черезъ две недели арестовуютъ жандармы въ селе войта Корнея Макуха, Василія Яскилку, Михаила Помайбу, Іосифа Каминскаго, Степана Галько, псаломщика Михаила Трамбу и меня и отправляютъ въ Коросно, где уже была собрана въ арестахъ почти вся русская интеллигенція изъ уезда въ числе 124 человекъ. Былъ тутъ, помню хорошо, г. Дяковъ Валерій съ женой и ребенкомъ, гимназистъ Колинскій, гг. Кос, Григоровичъ, Копчакъ, священники Слонскій 54 летъ, Томовичъ съ зятемъ Войтовичемъ, Чеснокъ, я 68 летъ и др.

Тюремный режимъ изображенъ надлежащимъ образомъ другими, его я касаться не стану. Сентября 29 дня возвращено намъ отобраныя у насъ вещи кроме денегъ и мы погрузились въ вагоны. Никто не зналъ, куда насъ везутъ. На границе Галичины и Моравіи, переменило сопровождавшее насъ начальство написанныя меломъ на вагонахъ надписи „zdrajcy” на „Landesverraeter”, и заявило намъ, что мы едемъ въ Вену.

Свящ. Феодоръ Мерена

Въ С. Чернорекахъ были арестованы и высланы въ Талергофъ крестьяне: Михаилъ Вознякъ, Димитрій Сеньчакъ, Степанъ Сеньчакъ, Григорій Сеньчакъ и сынъ его Фаддей. Последній, после освобожденія изъ заключенія и определенія его на военную службу, погибъ на позиціи.

Иванъ Михновскій

Стрижевскій уездъ

С. Пет. Воля. Казалось бы, что безчинства австрійской администраціи должны были происходить въ военное время только въ Восточной Галичине, a въ Западной только тамъ, где русское населеніе живетъ компактной массой. Въ действительности же аресты производились и въ техъ местахъ Западной Галичины, где въ перемежку разбросаны русскія и чисто уже польскія селенія.

Везде, где только проявлялась русская мысль, куда доходили печатныя русскія изданія изъ Львова, дозволенныя цензурой, по большей части даже изданія напечатанныя не на литературномъ языке, a на местномъ галицко-русскомъ говоре съ сохраненіемъ единственно историческаго этимологическаго правописанія — везде съ наступленіемъ военнаго времени проникали щупальцы австрійскаго правительства въ лице галицкаго жандарма и извлекали изъ народныхъ массъ подозреваемыхъ въ неблагонадежномъ для Австріи образе мышленія. Клочекъ, случайно попавшаго въ домъ жертвы, русскаго письма, заемъ на покупку сельско-хозяйственнаго инвентаря, полученный крестьяниномъ въ одномъ изъ кредитныхъ русскихъ товариществъ во Львове, молитвенная книжка, напечатанная кириллицей, — все это служило власть имущимъ предлогомъ къ безчисленнымъ арестамъ и массовому истребленію русскаго жителя въ Галичине.

Я былъ арестованъ въ конце августа 1914 г. жандармами изъ Корчина и отправленъ на извозчике, которому уплачено моими же деньгами—въ Кросно. После несколькодневнаго странствованія изъ одного места на другое въ сопровожденіи жандарма я очутился въ судебныхъ арестахъ въ Стрижеве, где просиделъ до 21 сентября. Тутъ насъ собралось 13 человекъ. Насколько память мне не изменяетъ были тамъ: свящ. Мудрый изъ Бонаровки, свящ. Мих. Артемовичъ съ сельскимъ старостой Николаемъ Левдакомъ изъ Близнянки, священники Михаилъ Семко изъ Опаровки, Михаилъ Твердохлебъ и Николай Мельничинъ изъ Городка, псаломщикъ Петръ Завойскій изъ Бонаровки и трое россійско-подданыхъ изъ Царства Польскаго. На вокзале были мы попарно скованы и такимъ образомъ отправлены въ Санчъ, где по обыкновенію собравшіеся местные жители всячески издеваясь надъ нами требовали отъ конвоя немедленнаго нашего казненія. За неименіемъ свободныхъ местъ въ арестантскихъ помещеніяхъ въ Санче были мы направлены въ Вадовицы где просидели до 9 октября. Того-же дня пополудни приказано нашему транспорту, въ составе 63 человекъ, отправиться подъ усиленнымъ конвоемъ на вокзалъ для ссылки въ Талергофъ. Изъ знакомыхъ помнится были еще священники Іоаннъ Гладышъ изъ Турки и Левъ Коцыловскій. Въ Талергофъ пріехали мы 11 октября. Дома осталась у меня жена и семеро детей.

Крест. Павелъ Галько

Сяноцкій уездъ

С. Даліева. Во время арестованій русскихъ людей въ Сяноцкомъ уезде въ 1914 г. состояли двое священниковъ украинофиловъ Петръ Левицкій и Василій Мигаль доверенными комиссарами на судебный округъ Рымановъ.

Изъ нихъ особенно усердно подвизался Мигаль въ приходе Даліева где въ то время была русская читальня, дружина и кредитное товарищество „Возрожденіе”. Мигаль совместно съ жандармами изъ Яслискъ преследовалъ и предавалъ немилыхъ ему лицъ изъ местнаго русскаго населенія. Когда же некоторое время спустя россійскія войска заняли уездъ, украинофилъ Мигаль ползалъ передъ жителемъ с.Суровицъ г. Жубріемъ умоляя его о заступничестве передъ сменившейся властью. Этотъ эпизодъ довольно характеренъ для лучшаго пониманія психологіи техъ трусливыхъ и до мозга костей испорченныхъ людей, которые не взирая на свой векъ и санъ, пренебрегая всякой моралью не убоялись запачкать своихъ рукъ братской кровью въ ничемъ неповинныхъ людей въ угоду австрійскому произволу и своимъ сепаратистическимъ стремленіямъ.

Въ августе 1914 г. былъ арестованъ въ Ольховскомъ Посаде Иванъ Волчко-Кульчицкій и отправленъ въ Талергофъ съ первымъ сяноцкимъ транспортомъ. После освобожденія въ мае 1916 г. изъ Талергофа Волчко-Кульчицкій прибылъ въ Ольховскій Посадъ, где все его имущество было разграблено, a постройки сломаны и растащены.

Разгромъ редакций «Прикарпатская Русь» и «Голосъ Народа» накануне войны

1915—1916

ВОЗВРАТНАЯ ВОЛНА
австро-мадьярскихъ насилій

Бобрецкій уездъ

С. Старое Село. Результатомъ возвратной австрійской волны следовавшей по пятамъ отступающей русской арміи, явился отливъ новыхъ транспортовъ арестуемыхъ русскихъ галичанъ въ австрійскія тюрьмы и концентраціонные лагеры въ западныхъ австрійскихъ провинціяхъ. Я былъ арестованъ вместе со своимъ племянникомъ Федоромъ Ник. Дяковымъ по доносу бывшихъ австрійскихъ ступаекъ. После длительныхъ странствованій по галицкимъ тюрьмамъ въ Лъвове — Перемышле — Кракове и после голода, холода и надругательствъ, я очутился съ многими иными въ Вене, a отсюда былъ отправленъ въ Талергофъ, где прожилъ до окончательной его ликвидаціи. Въ общемъ сиделъ я въ тюрьме больше года, a затемъ вернулся домой. Въ Талергофе заставили меня немцы возить въ телеге булыжникъ для постройки улицъ и мостовыхъ въ Талергофе. Передъ самымъ освобожденіемъ я работалъ въ качестве столяра и плотника.

крест. Василій Ф. Дяковъ

Долинскій уездъ

С. Подбережье. (Сообщеніе пок. o. Іоанна Бирчака). Первые бои пережилъ я въ своемъ приходстве. Когда русскіе заняли Долинскій округъ, покоя не было, такъ какъ слышно было днемъ и ночью орудійный гулъ изъ Карпатъ. Въ мае 1915 г. началось отступленіе русскихъ армій, a за ними тянулись длинными вереницами обозы бегущихъ изъ боязни передъ мадьярами, крестьянъ. Въ селе появились мадьярскія части, a въ моемъ приходстве расположился штабъ. Началась упорная битва. Мои дети и 30 малютокъ изъ села, собравшихся на приходстве ночевали въ погребе, такъ какъ каждую минуту угрожала опасность быть убитымъ отъ пролетающихъ пуль и осколковъ. Вееръ пулеметной стрельбы разъ-у-разъ проходилъ надъ приходствомъ, задевая и сильно портя крышу приходского дома, въ виду чего капитанъ Янковскій посоветовалъ мне отправить детей въ с. Тыссовъ. Я сиделъ съ женой подъ каменной стеной дома, тоже спасаясь отъ возможной смерти въ то время, когда начальникъ штаба изучалъ съ чердака русскія расположенія.

Около 8 часовъ вечера явился во дворе приходства мадьярскій жандармъ съ однимъ солдатомъ. Жандармъ заговорилъ къ полковнику на непонятномъ мадъярскомъ языке, изъ чего я понялъ одно слово „попа”. Предполагая, что разговоръ касается меня, спросилъ я полковника о причинахъ посещенія жандармомъ вь столь необычное время моего дома. Полковникъ ответилъ кратко по-немецки: „жандармъ приглашаетъ васъ въ Болеховъ для составленія краткаго протокола. Ведь это недалеко. До свиданія, отче!” и пожавъ мне руку, полковникъ любезно простился со мною.

Въ Болехове отвели меня въ жандармское управленіе, где комендантъ жандармеріи Губеръ прочелъ мне мои политическіе грехи въ роде, что я главный вожакъ въ уезде, устраиваю политическія собранія, являюсь председателемъ местной читальни, дальше, что въ виду распространенія въ уезде руссофильской агитаціи отреклись отъ меня даже мои дети, что въ моемъ приходстве одинъ только учитель „украинецъ”, a всехъ остальныхъ совратилъ я въ „руссофильство” и много другихъ несуразностей. Я выслушавъ спокойно все обвиненія ответилъ жандарму, что онъ шутитъ и что мне пора вертаться домой.

Хотя я действительно являюсь председателемъ читальни, такъ въ этомъ не предусматривается еще ничего преступнаго, такъ какъ статутъ читальни утвержденъ австрійскимъ наместничествомъ.

— Въ данномъ случае вы должны были действовать даже противъ воли наместичества. Вы не пойдете домой, a заночуете въ школе — ответилъ комендантъ и велелъ посадить меня въ арестахъ. Здесь было уже полно всякаго народа. Была полночь, я приселъ на стуле. Сменялись караулы, a съ ними явился жандармъ-мадьяръ, конвоировавшій меня въ Болеховъ. Жандармъ поздоровался со мной и угостилъ сигарой и виномъ. Въ шесть часовъ принесли кофе, отъ котораго я отказался, въ виду его сомнительнаго достоинства. Завтракалъ вместе съ болеховскимъ жителемъ г. Ормизовскимъ, который поделился со мною полученною изъ дому закускою. По полудни 20 сент. переведено насъ въ судебные аресты. Я надеялся допроса, однако его не дождался. Въ праздникъ Сошествія вечеромъ явился въ арестахъ некій капитанъ съ поручикомъ украинофиломъ Кордубою, сыномъ священника изъ Бережанъ. Капитанъ обратился ко мне следующими словами: ”Вы свободны, однако на основаніи мненій нашихъ доверенныхъ вы неблагонадежны, потому будете вывезены изъ пределовъ Галичины. Вы вмешивались не въ свои дела совершали богослуженія для россіянъ”.

Я возразилъ, что взводимыя на меня обвиненія неверны. Богослуженія совершались въ церкви по обыкновенію для прихожанъ, a случайное участіе въ Богослуженіяхъ русскихъ воинскихъ чиновъ не делаетъ меня преступникомъ, ибо входъ въ церковь доступенъ и „еврею и эллину”. Русскій солдатъ искалъ въ церкви не политики, a молитвы. Тутъ вмешался въ нашъ разговоръ упомянутый поручикъ : „Стыдно священникамъ такъ поступать, эй батя, слишкомъ ужъ много масла на вашей голове”.

Я счелъ лучшимъ не отвечать на замечаніе Кордубы и промолчалъ. Капитанъ далъ мне разрешеніе сходить въ сопровожденіи солдата домой за кое-какими вещами. Сопровождавшій солдатъ былъ безъ штыка, что означало некоторую снисходительность со стороны властей по отношенію ко мне. Дома я засталъ уже другой штабъ, другихъ офицеровъ и после краткаго свиданія съ женой, ушелъ обратно въ Болеховъ. Сопровождавшій меня солдатъ помагалъ нести клунокъ.

25 сентября былъ я отправленъ съ 16 болеховскими мещанами, среди нихъ бургомистромъ Филеромъ и г. Ормизовскимъ и двумя изъ м. Сколье, a именно г. г. Мушинскимъ и Конопкой въ горы. Въ Тыссове я виделся со своими детьми. Затемъ Ормизовскаго, Филера и двоихъ скольскихъ интеллигентовъ вернули въ Болеховъ, a меня съ остальными направили въ Сколье, где мы прибыли около 10 ч. вечера. Конвоировавшій насъ солдатъ не имелъ никакихъ инструкцій относительно дальнейшей нашей судьбы, a потому решилъ заночевать среди базара, a утромъ видно будетъ, где насъ пристроитъ Изъ эгого положенія вывелъ насъ прусскій жандармъ, проходившій мимо и велевшій нашему конвоиру свести насъ въ жандармское управленіе. Утромъ насъ вызвали въ уездное староство. Староста увидевъ насъ сказалъ сердито: „Такъ, вместо гнать москалей они занимаются ловлей мирнаго населенія”. Затемъ предложилъ мне войти въ кабинетъ. Начался обыкновенный разговоръ. Узнавъ отъ меня, что мне не знаны причины моего ареста, староста уверилъ меня, что: „наверно кто то имелъ личные счеты, которые сейчасъ выравниваетъ денунціаціей. Такая вещь можетъ и со мной случиться” — закончилъ уездный староста по-польски.

Начальникъ суда г. Терлецкій, чтобы облегчить немного мою участь велелъ тюремному сторожу выпускать меня на свежій воздухъ, когда же пришло распоряженіе отправить всехъ лишенныхъ свободы въ Талергофъ, онъ посоветовалъ мне обратиться къ кому либо изъ знакомыхъ депутатовъ съ просьбой ходатайствовать объ освобожденіи. Услышавъ, что я кроме депутатовъ Левицкаго и Романчука никого больше не знаю, советовалъ къ Левицкому не обращаться такъ, какъ онъ по его словамъ есть „nieuczynny” Я не замедлилъ сейчасъ же составить писъмо на бумаге, предложенной мне любезно председ. суда г. Терлецкимъ.

Въ полдень проводилъ насъ жандармъ Кисликъ на вокзалъ. Велъ польными тропинками по всей вероятности, чтобы избежать нападеній со стороны городской черни. ехали мы въ направленіи на Лавочне. Здесь встретился я съ однимъ изъ своихъ прихожанъ Людвикомъ Д. Въ Мункачъ конвоировалъ насъ кроме Кислика скольскій еврей Цуккеръ, певшій всю ночь „коломыйки” не исключая еврейскихъ, a потому не давшій намъ спать всю ночь. Мадьяры пытались было подходить къ вагону, въ которомъ мы ехали, однако сопровождавшіе насъ жандармы выручили изъ беды прибегая къ невинной хитрости, что въ вагоне молъ едутъ не арестанты, a беженцы. Переехавъ черезъ Буда Пештъ и очутившись въ Вене, мы перекочевали изъ восточнаго на южный вокзалъ. Здесь съ помощью незнакомаго офицера, благодаря знанію немецкаго языка, я пробовалъ переговорить съ деп. Левицкимъ, однако получивъ ответъ, что его нетъ въ зданіи парламента, мы около часу дня сели въ поездъ и черезъ Семерингъ отправились въ Абтиссендорфъ, предверіе Талергофа.

свящ. Іоаннъ Бирчакъ

Залещицкій уездъ

С. Зазулинцы. Въ дополненіе и исправленіе известія о моемъ и моихъ родныхъ арестованніи, поданному и подписанному моимъ братомъ въ I. ч. Альманаха 58 стр. следуетъ отметить, что войтъ Максимъ Бурденюкъ, постаравшійся загнать насъ въ австрійскую тюрьму, былъ награжденъ австрійцами серебряннымъ крестомъ заслуги согласно газетнымъ офиціальнымъ сообщениямъ. Именно по этому поводу было напечатано пъ венской „Wiener Zeitung” и перепечатано краковскимъ, „Illustrowany-мъ Kurjer-омъ Codziennу”-мъ, № 74, отъ 15 марта, 1916 г. следующее: „Odznaczenia wojenne”… „Srebrny krzyz zaslugi na wstedze medalu walecznosci w uznaniu dzielnego zachowania sie wobec nieprzyjaciela dostal naczelnik gminy Maksym Bordeniuk w Zazulincach.”

Кроме того были арестованы изъ моихъ близкихъ знакомыхъ: свящ. Іоаннъ М. Дольницкій с. Тустань возле Галича и свящ. Василій Стрельцевъ с. Бедриковцы. Последній пробылъ въ Талергофе все время вплоть до закрытія лагеря aвcтp. властями.

B. K. Дольницкій

Золочевскій уездъ

Г. Золочевъ. Меня арестовали австрійцы первый разъ въ 1914 г., но, благодаря уездному старосте Пржибыславскому, черезъ неделю освободили.

Вторично я былъ арестованъ въ 1915 г., причемъ просиделъ 5 недель въ тюрьме въ Золочеве, a затемъ 3 недели въ львовскихъ Бригидкахъ.

Въ 1916 г. меня предали военному суду во Львове, который составилъ обвинительный актъ по доносу одного ресторатора и крест. М. Рудинскаго изъ с. Заречья возле Зопочева. Они донесли, будто я приказывалъ вывешивать флаги по случаю взятія русскими Перемышля и на собраніи сельскихъ старостъ въ Золочеве выражался враждебно противъ Австріи.

Военный судъ оправдалъ меня, но военный староста, полковникъ Бастгенъ, выслалъ меня въ Талергофъ, где я пребывалъ съ 11 іюня 1916 г. по 2 февраля 1917 г. После этого жилъ восемь месяцевъ подъ надзоромъ полиціи во Львове и только въ октябре 1917 г. получилъ разрешеніе вернуться домой,

Семенъ Як. Трушъ

препод. гимназіи

Мостисскій уездъ

С. Пакость. — Папа, вставай! жандармы пришли. —Будитъ меня дочь Наталія въ 10 ч. вечера 20 іюня, 1915 г.

Лето было горячее, и я устроилъ себе постель въ клуне, на соломе. Целый день былъ занятъ въ поле, вечеромъ возилъ мадярамъ въ соседнее село четыре корца реквизированнаго зерна. Поднялся я съ трудомъ и вижу — обступило мою загороду шесть солдатъ съ фонарями. Ихъ комендантъ, жандармъ Богуцкій, кричитъ на меня:

— Вставай, погулялъ съ „москалями”, a теперь плачешь за ними? а где награбленныя вещи? a русскій катехизисъ кто читалъ? Ничего не отвечаю жандарму. Зная, что меня сейчасъ уведутъ, иду въ хату, одеваюсь и прощаюсь съ семьей.

Меня увозятъ на подводе въ м. Крукеничи. Помещаютъ въ волостномъ аресте. Просиделъ я тутъ всю ночь, a подъ утро приноситъ мне жена пищу и немного денегъ.

Черезъ день утромъ пришелъ въ камеру жандармъ Богуцкій и заявилъ, что отвезетъ меня въ Самборъ.

Передъ отъездомъ прибегаетъ вторично жена и разсказываетъ, что после моего ареста солдаты взялись серіозно за работу. Переискали все углы, перетрясли всю солому, постель, чердакъ, перевернули всю мебель, даже иконы. Облупили со стенъ штукатурку и изрыли всю землю въ ограде. Мою библіотеку сожгли, а товары въ моей лавочке разграбили.

Въ Самборе после составленія протокола определили меня на сборный пунктъ при улице M. Kaчкoвскaгo № 5. Тесно было здесь, такъ какъ ежедневно прибывала свежая партія такихъ же, какъ и я арестованныхъ.

9 іюля ночью отставили насъ несколько человекъ на вокзалъ и отправили черезъ Буда-Пештъ на западъ.

Иванъ Кметь

Русско-равскій уездъ

С. Каменка-Помлиновъ. Въ 1914 г. некогда было нашимъ недругамъ заняться истребленіемъ русскихъ людей въ нашемъ селе.

Въ 1915 некоторыя личности видя, что пахотныя земли разбежавшихся и арестованныхъ крестьянъ въ соседнихъ селеніяхъ отдаются распоряженіемъ властей въ заведываніе довереннымъ лицамъ, постарались и у насъ устроить нагонку на сознательнейшихъ крестьянъ. За дело взялся местный еврей съ комендантомъ жандармскаго поста Францомъ Дембовичемъ, a помогали имъ въ нечестномъ деле войтъ-украинофилъ Иванъ Банахъ и его заместитель Иванъ Иванецъ. Имъ мало было арестовать человека и отправить по назначенію, то есть къ допросу или уже въ худшемъ случае прямо въ тюрьму. Обыкновенно являлись они къ крестьянину въ компаніи несколькихъ ландштурмистовъ и избивали поголовно всехъ членовъ семьи намеченной жертвы. Терроромъ довели нашихъ крестьянъ до того состоянія, что те, чтобы смягчить гневъ грозныхъ лиходеевъ откупались у нихъ продуктами, a местнаго еврея крестьянство встречало страха ради низкими поклонами.

Въ селе Каменка Помл. были арестованы и сосланы въ Талергофъ стараніями упомянутыхъ личностей: Лука Ив. Вовкъ, Николай Саломаха, Гаврило Подсудокъ, Василій Клубъ, Григорій Коминаръ и Андрей Перетятко. Въ 1917 году вернулись изъ ссылки домой те изъ арестованныхъ, у которыхъ было крепкое здоровье. Остальные не перенесли побоевъ и лишеній и остались навсегда въ Талергофе.

Следуетъ заметить, что трое сыновей Луки Вовка служили въ австр. арміи въ то время, когда отецъ ихъ томился въ тюрьме.

Григорій Лукичъ Вовкъ

Изъ Стрыйскихъ горъ

Глухіе слухи о новой кровавой расправе возвратившихся австро-мадьярскихъ войскъ съ русскимъ населеніемъ карп. горъ начинаютъ подтверждаться.

Узнаемъ, что въ с. Синеводске выжнемъ, занятомъ австрійцами 17-го октября, повешены следующіе крестьяне: М. Коваль, П. Коваль, Я. Герасимовъ, Н. Джусъ, И. Матеишинъ, А. Коваль, Ф. Гудзъ, И. Коваль, И. Фединишинъ, И. Горбаль и П. Джусъ за то, что они по приказанію русскихъ военныхъ властей, помогали при постройке моста, a одинъ 16-летній мальчикъ за то, что его мать выстирала белье русскимъ солдатамъ. Въ с. Тишовце убитъ австрійцами Г. Воронъ, a въ с. Синеводске нижнемъ — С. Кучера.

Последній шелъ домой черезъ лесъ и тамъ былъ захваченъ и разстрелянъ австрійцами.

„Прик. Русь” 1915 г. № 1594

Какъ австрійцы поджигали селенія? Прибывшіе изъ окрестностей Турки крестьяне показывали куски чистаго фосфора, найденные ими на крышахъ своихъ домовъ. Мадьярскія войска отступая изъ турчанскаго уезда бросали на соломенныя крыши съ целью поджога куски фосфора. Такимъ образомъ сгорело рядъ русскихъ селеній.

”Прик. Русь” 1915 г. № 1594

Ярославскій уездъ

Въ Ветлине, мадяры ворвавшись съ улицы, ходили въ разныхъ направленіяхъ со списками въ рукахъ, и те дома подле которыхъ они останавливались, были немедленно поджигаемы. Такъ какъ почти не было дома, который не удостаивался бы ихъ вниманія, то населенію угрожало полное разореніе. Къ счастью во время подоспели русскіе казаки и заставили мадьяръ прекратить свои безчинства.

Въ с. Святомъ находилась церковь особенно любимая приходомъ. Мадяры войдя въ Святое открыли храмъ и поставили туда своихъ лошадей покрывая ихъ церковнымъ облаченіемъ; офицеры распивали за престоломъ водку и устраивали оргіи; тамъ же они отправляли естественныя надобности. Большую икону Богоматери мадьяры вынесли въ окопы устроивъ тамъ изъ нея родъ прикрытія. При отступленіи австрійской арміи церковь была взорвана теми же мадьярами.

Въ с. Соснице превратили мадьяры церковную ограду въ виселицу. Ворвавшись въ селеніе, они прежде всего арестовали на улице попавшихъ въ ихъ руки местныхъ крестьянъ Илью Якимца, Ивана Шустака, Андрея Гордея, Николая Снегоровскаго, Илью Яворскаго и Ивана Кошку. Затемъ созвавъ все населеніе офицеръ объявилъ, что австрійское правительство будетъ всегда „вотъ такъ расправляться съ изменниками”, — и здесь же на глазахъ жителей села арестованные были повешены, причемъ подъ трупами первыхъ трехъ были разложены костры и тела сожжены. Оставляя селеніе мадьяры взорвали церковь.

Въ с. Маковиске было сожжено 140 загородъ.

Въ Ярославскомъ уезде вообще, везде где проходили мадьяры, оставались лишь груды развалинъ и множество безпріютныхъ сиротъ. Большинство населенія разоренныхъ местечекъ и селъ принуждены были жить въ устроенныхъ землянкахъ благодаря произволу австрійскихъ войскъ.

Въ д. Медвежьей *) [*) По доносу свящ. Н. Крайчика]произошелъ следующій случай. Тамъ жилъ сознательный крестьянинъ Илья Коваль. Года 2 или 3 назадъ онъ умеръ оставивъ жену съ несколькими детьми. Австрійцы вступивъ въ эту деревню, спросили прежде всего, где живетъ Коваль, a когда узнали, что онъ давно уже умеръ, сказали его жене: „Тогда одевайся ты и пойдешь съ нами. Все равно”… Ничего не подозревая женщина последовала за солдатами, a те приведя ее въ соседную деревушку, повесили на дереве вместе съ двумя другими крестьянами.

„Прик. Русь” 1915 № 1594

ЛЕМКОВЩИНА

Западная окраина Карпатской Руси (Галичина) представляетъ собой печальную картину. Все русскія села почти пусты, дома жителей разграблены; кроме дряхлыхъ старичковъ, мужчинъ почти не встречается, женщины же держаться въ стороне и на все вопросы только пожимаютъ плечами отвечая одно и тоже: „не знаю, ничего не знаю”. Чувствуется тяжелая атмосфера, у встречныхъ замечается страхъ и печаль. Это последствія австрійскихъ издевательствъ надъ мирнымъ русскимъ населеніемъ.

Мазепинцы, которыми на Лемковщине являются не местные люди, a пришельцы изъ Вост. Галичины, исключительно учителя, священники и жандармы, заведомо сюда присланные, создали въ моментъ объявленія войны одну общую организацію, съ целью уничтожить русскаго духа среди местнаго населенія посредствомъ доносовъ. Ихъ-то наши крестьяне, въ особенности въ Горлицкомъ и Грибовскомъ уездахъ, боялись больше мадьяръ, такъ какъ они всюду проникали, везде подслушивали. Довольно было кому нибудь изъ русскихъ несимпатично высказаться о комъ-нибудь изъ „украинскихъ” агитаторовъ, чтобы на следующій день быть схваченнымъ жандармами. Такъ н. пр. въ с. Лосье, Горлицкаго у. неосторожное слово сказанное въ сердцахъ однимъ крестьяниномъ послужило поводомъ къ арестованію и отдаче подъ военный судъ до обвиненію въ государственной измене 35 крестьянъ.

Уже въ самомъ начале мобилизаціи были арестованы и вывезены все священники и интеллигентные крестьяне. Чтобы случайно не оставить кого-нибудь изъ опасныхъ „москвофиловъ” на свободе, уездные начальники получили приказъ пользоваться всеми указаніями и сообщеніями мазепинскихъ деятелей и арестовать всехъ, на кого они укажутъ. Однимъ изъ виднейшихъ такихъ советчиковъ уезднаго начальства въ Сяноке былъ настоятель местнаго уніатскаго прихода и мазепинскій организаторъ кс. Эмиліанъ Константиновичъ. Благодаря его заботливости въ Сяноке и въ уезде арестованы все русскіе люди принимавшіе малейшее участіе въ народной работе. Этотъ же ксендзъ дошелъ до того, что самъ лично ездилъ по селамъ и собиралъ сведенія, прибегая неоднократно къ провокаціи.

Кроме арестовъ происходили так-же казни. Отступая австрійцы многихъ вывозили съ собой и вешали по дорогамъ, или собирали въ одномъ месте несколько десятковъ человекъ и казнили. Бургомистръ Сянока полякъ Адольфъ Рудницкій разсказываетъ, что въ Сяноке, кроме местныхъ жителей военныя власти казнили несколько десятковъ крестьянъ, но кто они такіе, откуда ихъ привели мы не знаемъ. Намъ сказали только, что это опасные „москвофилы”.

Больше всего казнено крестьянъ въ техъ селахъ, въ которыхъ побывали уже казаки и откуда затемъ русскіе отступили.

”Прик. Русь” 1914. № 1477

Горлицкій уездъ

Въ с. М. горлицкаго уезда жандармы, подъ руководствомъ бежавшаго и затемъ возвратившагося местнаго свящ. мазепинца Игнатія Заяца, производили обыски въ крестьянскихъ домахъ ища какихъ то прокламацій и военныхъ картъ, когда же таковыхъ не нашли, взяли по указанію того же священника молитвенныя книжки изданія львовск. Ставроп. Института.

Усердное содействіе оказывали австрійцамъ поляки и украинофилы, указывавшіе техъ крестьянъ, которые по ихъ мненію сочувственно относились къ русскимъ войскамъ, сводя такимъ образомъ счеты съ личными своими врагами, обыкновенно съ виднейшими и сознательнейшими крестьянами. Много крестьянъ и интеллигенціи уцелевшей раньше пало теперь жертвой провокаціи.

„Прик. Русь” 1915 г. № 1526 В. К.

Съ Дуклянскаго перевала

Во Львовъ пріезжаютъ ежедневно все новые и новые голодные и оборванные беглецы изъ западныхъ окраинъ Галицкой Руси, такъ называемой Лемковшины, и въ особенности изъ окрестностей Дукли, Змигорода и Горлицъ. Они, очертя голову бегутъ изъ родныхъ местъ, отъ ужасовъ вражеской расправы, отъ страшнаго призрака голода и холода.

Жалкое впечатленіе производитъ внешний видъ несчастныхъ беглецовъ, но уже прямо потрясающимъ кошмаромъ веетъ отъ ихъ разсказовъ о пережитыхъ ими ужасахъ. Беглецы пріезжаютъ чаще всего въ одиночку — женщины, старики, дети, редко 3—4 лица одной семьи, но изъ каждой семьи обязательно недостаетъ кого-нибудь. Мать потеряла дочь, сынъ отца, малыя дети родителей и т. д. Однихъ убили австрійцы, другихъ, въ особенности женщинъ, увели съ собою въ Венгрію на дикую потеху, иные бежали передъ ихъ зверствами и по неделямъ скрывались въ лесахъ.

Жестоко и безпощадно расправлялись австрійцы съ населеніемъ Лемковщины за его русскія убежденія и горячую любовь къ своему прошлому. Болшинство селъ сожгли до тла, много священниковъ и крестьянъ казнено безъ следствія и суда, а тысячи народа арестовано и вывезено вглубь Венгріи и Австріи.

Въ особенности жестоко мстили лемкамъ после временнаго отступленія русскихъ войскъ. По многимъ селамъ австрійскіе жандармы производили новые тщательные обыски, ища, главнымъ образомъ воззваній Верх. Главнокомандующаго къ русскому народу.

„Прик. Русь” 1915 № 1526

БУКОВИНА

Аресты русскихъ буковинцевъ начались до объявленія войны Россіи.

Eщe въ начале балканскихъ войнъ составляли доверенныя лица изъ украинофильской фракціи по всемъ селамъ Буковины точные списки т. н. „руссофиловъ”, не пожелавшихъ идти на увязи барона Николая Василько, Степана Смаль-Стоцкаго и Эмельяна Поповича. Эти списки, составляемые украинофилами, отдавались коменданту черновецкой жандармеріи маіору Фишеру Эдуарду со всеми собранными „доказательствами”.

Кроме этого, „доказательства” собиралъ усердно доверенный черновецкой полиціи Францъ Недведъ. Каждый, кто только находился въ какомъ-нибудь отношеніи къ русской народной партіи, кто читалъ или выписывалъ русскія газеты и книжки, кто былъ членомъ русскихъ обществъ, читаленъ и пожарныхъ дружинъ, a не хотелъ поклоняться мазепинскимъ богамъ, тотъ записывался въ черную книгу. Не спалъ также черновецкій прокурорскій надзиратель въ лице „знатока по руссофильскимъ деламъ” Премингеръ. Все они зорко следили за проявленіемъ культурнаго русскаго движенія на Буковине.

По наущенію этихъ доверенныхъ лицъ закрыто 7 мая 1910 г. все русскія народныя общества и воспитательные пріюты въ Черновицахъ, a ихъ имущество было конфисковано.

Съ техъ поръ все жандармскіе пункты на Буковине начинаютъ вести точные списки „руссофиловъ”, пополняя ихъ старательно отъ поры до времени неофитами и донося по начальству въ мельчайшихъ подробностяхъ о малейшемъ проявленіи русской жизни среди православныхъ русскихъ буковинцевъ.

Въ 1914 г. арестованія начались въ начале августа. Первыми были арестованы священники: д-ръ богосл. и архіеп. экзархъ Кассіянъ Богатырецъ изъ Веренчанки, архіеп. экзархъ Діонисій, Кисель-Киселевскій изъ Садыгоры, Семенъ Волощукъ изъ Васловецъ, Димитрій Дроботъ изъ Задубровки и Емеліянъ Маковьевичъ изъ Черновки. Профессоръ чернов. богосл. ф-та прот. Евгеній Козакъ съ семьей былъ сосланъ въ Зальцбургъ, а о. Корней Томовичъ въ Градецъ.

Дальше были арестованы священники: Антоній Тофанъ изъ Плоской, Николай Джуремія (румынъ) изъ Боровецъ съ зятемъ Іоанномъ Шоршомъ, Илларіонъ Преличъ (румынъ) и Феодоръ Ракъ, уніат. священникъ—оба изъ Раранча, монахъ Кириллъ Козаркевичъ изъ монастыря Драгомірна, монахъ Германъ Ганякъ изъ св. Пантелеймонова монастыря на Афоне.

Затемъ дополнительно были арестованы супруги правосл. священниковъ г-жи Саввина Маковьевичъ (умерла въ 1915 г. въ Талергофе) и Эмилья Рахмистрюкъ; Іоаннъ Мильчохъ съ женой Еленой, учительницей изъ Садыгоры; сироты по правосл. священнике Мильтіадъ, Фемистоклъ и Аристидъ Гуменюки, ученики въ возрасте 9, 11 и 14 л.; Петръ Павловичъ—начальн. станціи въ Барбовцахъ; около 1.600 русскихъ буковинцевъ кръстьянъ, просидевшихъ по различнымъ тюрьмамъ буковинскимъ, галицкимъ, угорскимъ и стрыйскимъ; около 150 липованъ (старообрядцевъ, давнишнихъ выходцевъ изъ Россіи) изъ Белой Криницы и Климовецъ со своимъ іеромонахомъ о. Макаріемъ были въ Талергофе.

Чтобы народъ, видящій арестованія своихъ передовыхъ людей, не возмутился, распустили жандармы слухи, что у одного священника найдены военные планы, у другого амуниція, у третьяго боченки съ русскими имперіалами, у иного переписка съ россійской арміей и т. п.

Всехъ арестованныхъ помещено сначала въ местныхъ уездныхъ арестахъ, а въ теченіе следующей недели они были перевезены въ тюрьму черновецкаго уголовнаго суда.

Изъ мірской интеллигенціи были еще арестованы : адвокатъ Евгеній Гакманъ *) [*) Былъ вскоре освобожденъ.] изъ Черновицъ, Корней Могильницкій съ супругою изъ Серета, учителя и преподаватели : Кароль Шоршъ изъ Василева, Корней Кейванъ, Иванъ Тодосанъ, Лицію, Настасій, Василій Орза; мещанинъ Василій Нагорнякъ изъ Черновицъ; студ. богословы: Гавріилъ Василовичъ изъ Ревны, Петръ Мойсюкъ изъ Репужинецъ, Алексей Сопюкъ изъ Вашковецъ, Ананій Тарновецкій изъ Боровецъ, Степанъ Фотей; судья Владиміръ Смеречинскій изъ Заставны, помощ. прис. повер. Константинъ Снеречинскій изъ Садыгоры, Николай Рахмиструкъ изъ Черновицъ, также несколько псаломщиковъ: Яковъ Богданъ, Яковъ Бульбукъ, Леонтій Кейванъ, Онуфрій Лемный, Парфеній Драбикъ, Антоній Діаконовичъ, Иванъ Реуцкій, Парфеній и Александръ Маковьевичи, Евгеній Лупашко, Епифаній Бачинскій, Иванъ Бошнягъ и множество другихъ, которыхъ имена и фамиліи установить не представляется возможнымъ.

Въ половине августа были переведены арестованные частями въ Станиславовъ. Тутъ заполнили ими острогь „Дуброву” и тюрьмы окружного и военнаго судовъ, остальныхъ-же выслали въ тюрьмы Олмютца, Берна, Мискольчъ, Быстрицы и др., куда также ссылали галичанъ и угророссовъ.

Подъ конецъ августа месяца произошла въ Станиславове сортировка арестованныхъ на группы весьма опасныхъ, менее опасныхъ и вовсе неопасныхъ „руссофиловъ” — арестованныхъ на основаніи доносовъ и безъ такового основанія.

Разыгравшіяся тогда не въ пользу австрійцевъ военныя событія заставили австр. администрацію въ спешномъ порядке выслать заточниковъ вглубь Австріи — однихъ въ Талергофъ, иныхъ въ Терезинъ.

Буковинцевъ отправили почти всехъ непосредственно въ Талергофъ или же съ краткими остановками въ передаточныхъ лагерахъ въ Зитцендорфе и Оберголлабруне.

Когда арестованныхъ переводили изъ арестовъ на Станиславовской вокзалъ, на нихъ напали съ саблями и кольями бежавшіе изъ подъ Галича австр. уланы, мадьярскіе обозные и местная польская железнодорожная прислуга. Перо не въ состояніи описать происходившаго. Священника Дробота и монаха Козаркевича избили до крови. На станціи Делятинъ повторилось нападеніе со стороны толпы, руководимой и подстрекаемой директоромъ черновецкой рум. гимназіи Бужоромъ, въ то время поручикомъ, а на венгерскихъ станціяхъ были арестованые избиваемы мадьярскими офицерами.

До сихъ поръ удалось мне составить далеко не полный списокъ повешенныхъ буков. русскихъ крестьянъ:

1. Карлъ Качковскій изъ Сторожинецъ 26/9 1914 г.

2. Петръ Красовскій „ Панки окт. „

3. Димитрій Кручко „ Глубокой 22/10 „

4. Василій Горюкъ „ Сторожинецъ 20/10 „

5. Василій Гандюкъ „ Глубокой 20/9 „

6. Емельянъ Головачъ „ „ 22/9 „

7. Георгій Илика „ Брошковецъ 19/9 „

8. Илья Лупашко „ Волоки 7/9 „

9. Трофимъ Лупулякъ „ Глубокой 28/10 „

10. Георгій Мелянка „ Вел. Кучурова 3/10 „

11. Флоръ Оларашъ „ Ропча 18/9 „

12. Параскевія Олярашъ „ „ 18/9 „

13. Георгій Рыбарчукъ „ Трестьяна ноябрь „

14. Иванъ Рогатиновичъ „ Жадовы 17/9 „

15. Иванъ Стефановичъ „ Вел. Кучуровы окт. „

16. Конст. Сторощукъ „ „ окт. „

17” Васнлій Цыганюкъ „ Дубовца 25/10 „

18. Василій Выжнюкъ „ Глубокой 22/10 „

19. Феодоръ Хабайло „ Волоки н. Дер. 9/12 „

20. Илья Іеремчукъ Высш. Шеровецъ сент. „

21. Илья Молдованъ „ Чорнавки сент. „

22. Иванъ Новекъ, лип. „ Молодіева 28/9 „

23. Ст. Червинскій „ Чорнавки окт. „

24. А. Тарновецкій „ Красна Ильскій ”

25. Василій Дущакъ „ Вел. Кучурова янв. 1915.

26. Прокофій Яцко „„ „ „

27. Иванъ Оларъ „ Волавца апр. „

28. Николай Сушинскій „ Вел. Кучурова янв. „

29. Адріанъ Яремко „ Топоровецъ Пасха „

30. Михаилъ Демчукъ „ Нов. Мамаевецъ мартъ „

31. Петръ Завадюкъ „ „ „ „ „

32. Евстафій Червинскій „ Чорнавки на Цвет. нед. „

33. Димитрій Руданъ „ Погореловки 21/3 „

34. Степанъ Гуменюкъ „ Боянчука апрель „

35. Андрей Чупрунъ „ Чункова мартъ „

36. Николай Андріецъ „ Кисилева 18/5 „

37. Мих. Балабащукъ „ Брязы іюль 1916.

38. Ст. Валабащукъ „ „ „ „

39. Миронъ Чуперковичъ изъ Фундулъ Молдовей іюль 1916.

40. Евфимій Ерганъ „ „ „ „

41. Артемій Громада „ Брязы „ „

42. Димитрій Русанъ „ Фундулъ Молдовей „ „

43. Артуръ Шексъ „ Нижн. Викова авг. „

44. Іордатій Романчукъ „ ? 14/1 „

45. Петръ Макаренко „ Топоровецъ убитъ жанд. „

46. Памфилій Купаренко „ Ропча 16/3 1917.

Святолдъ.

Политическое положеніе русского народа въ Буковине въ начале войны

Параллельно съ гоненіемъ со стороны австро-венгерскаго правительства русскаго народа въ Галичине и на Угорской Руси въ лице его сознательныхъ представителей, интеллигентовъ и крестьянъ, группирующихся въ Русско-народной Партіи, шло тоже и въ Буковине.

За каждымъ шагомъ ея розвитія, (основаніе ли сельской читальни или дружины, собраніе или изданіе газеты) следили зорко и здесь различные правительственные органы, поддерживаемые „украинскою” фракціею, стоящею подъ командою своихъ лидеровъ Николая Василька, д-ра Стефана Смаль-Стоцкаго, препод. Іерофея Пигулякъ и краевого школьнаго инспектора Емельяна Поповича. Въ каждомъ проявленіи ея жизни чуяли уже „государственную измену”.

Со временемъ выработались въ этомъ направленіи даже „спеціалисты”, а именно краевый комендантъ жандармеріи полковникъ Едуардъ Фишеръ, советникъ полиц. дирекціи Францъ Недведъ и государ. прокуроръ Маркусъ Премингеръ.

Незавидная роль слежки за Русско-народною Партіею, особенно за священниками, принадлежащими къ ней, выпала на „украинское” учительство (а такимъ было оно здесь почти все), пребывавшее подъ тяжелымъ кнутомъ своего краевого инспектора Поповича, добившагося за свои „заслуги” степени краевого школьн. инспектора. Онъ задалъ подведомственному ему учительству задачу поддерживать въ русскомъ народе „украинскій духъ”, руководить всеми „украинскими” читальнями, сечами, кассами, зорко следить за каждымъ движеніемъ Русско-народной Партіи, парализовать его и обо всемъ доносить. Во время выборовъ въ законодательныя учрежденія ,,украинскіе” учителя оставляли свои школы и целыми неделями шатались по селамъ, агитируя за правительственныхъ кандидатовъ.

А если кто изъ учителей не „действовалъ” въ указанномъ направленіи, то былъ въ немилости Поповича. На какое-нибудь прошеніе со своей стороны онъ слышалъ отъ него сейчасъ фразу: не знаю васъ, пане! вы ничего не делаете…

„ Украинская” партія доставляла также правительству всевозможные ”матеріалы” для „черной книги”, въ которой значились все члены Русско-народной партіи и все подписчики русскихъ газетъ. И на основаніи этихъ сведеній дополнялись по приказу краевой команды жандармеріи „Russen-Fаszіkеl”, веденные на каждомъ посте жандармеріи.

Въ начале балканскихъ войнъ были разосланы на провинцію даже агенты съ печатными формулярами, въ которые вписовались различныя замечанія о „руссофилахъ”.

Помню, какъ однажды когда я сиделъ, въ это время, вместе съ моею семьею и однимъ случайнымъ гостемъ за обедомъ, постучалъ кто-то въ мою дверь. Вошелъ управитель народной школы въ Высшихъ Шеровцахъ Ипполитъ Владъ, одинъ изъ видныхъ укр. организаторовъ и агитаторовъ, и извиняясь, за безпокойство, заявилъ; „Прихожу къ вамъ, отче, въ крайнемъ возмущеніи, чтобы запротестовать противъ мошенничества, свидетелемъ какого я сейчасъ былъ”. На мой вопросъ : въ чемъ дело? — разсказалъ онъ намъ, что въ кабаке Садыгорскаго корчмаря-крестьянина, очень ревнаго украин. агитатора Дим. Грицука, какой-то субъектъ изъ украин. правленія Черновицъ выполняетъ при помощи несколькихъ украин. учителей опросные листы, касающіеся поодинокихъ „руссофильскихъ” священниковъ, псаломщиковъ и крестьянъ Садыгорской окрестности.

Гоненіе австр. правительствомъ буковинско-русскаго народа, а особенно Русско-народной Партіи, велось до 1910 г. довольно скрыто. Оно объявлялось въ частой конфискаціи и пріостановленіи газетъ, въ недопущеніи заграничныхъ русскихъ газетъ и книгъ, даже богослужебныхъ и молитвослововъ, въ тайномъ наблюденіи жандармеріею, полиціею и ихъ конфидентами за поодинокими лицами, обществами и ученическими бурсами, въ недопущеніи на государственную службу лицъ, принадлежащихъ къ Русско-народной Партіи, въ исключеніи изъ школъ русскихъ учениковъ за чтеніе русскихъ книгъ, также за нерасположенію къ православію, которое считали однимъ изъ видовъ „руссофильства”, и наконецъ въ явномъ и остентативномъ покровительстве „украинцевъ”.

Только въ 1910 г. решилось правительство подъ давленіемъ Николая Василька нанести Русско-народной Партіи смертоносный ударъ.

Распоряженіями отъ 29/4 1910 № 2348, 2406 и 2430 Рrаes. приказало оно закрыть дня 7 мая 1910 г, черновицкія общества: „Русско-православный Народный Домъ”, ”Детскій Пріютъ”, „Общество русскихъ женщинъ”, студ. „Карпатъ” и состоящія при первыхъ двухъ обществахъ ученическія бурсы, выбросивъ воспитанниковъ попросту на улицу. Того-же дня, даже въ тотъ самый часъ, были произведены у всехъ виднейшихъ нашихъ людей въ Черновицахъ и на провинціи комиссарами полиціи при многочисленной ассистенціи строгіе обыски.

Въ то же время затеяли австро-венгерскія власти процессъ противъ русскаго народа, живущаго въ пределахъ монархіи, а вернее говоря, три процесса, одинъ во Львове — противъ русскихъ галичанъ, другой въ Черновцахъ — противъ русскихъ буковинцевъ, а третій въ Венгріи — противъ угро-россовъ, вменяя всемъ въ вину государственную измену.

Съ муравейнымъ прилежаніемъ начали спеціалисты по делу руссофильства собирать „матеріалы” для затеянныхъ процессовъ, разъезжая по городамъ и деревнямъ, допрашивая тысячи „свидетелей”. Венгерскіе и галицкіе следователи скоро вывязались изъ возложенной на нихъ задачи и пустили въ ходъ 1913 и 1914 г.г. Мармарошъ-Сиготскій и Львовскій процессы. Между темъ черновицкій судебный следователь советн. Леманъ и госуд. прокуроръ Премингеръ медлили съ изготовленіемъ обвинительнаго акта, хотя взяли подъ арестъ целую семью Геровскихъ, братьевъ д-ра Алексея и Егора, ихъ мать Алексею и сестру Ксенію и допросили за помощью галицкихъ, венгерскихъ и буковинскихъ судовъ тысячи свидетелей. Сколько труда они вложили въ это дело, доказываютъ 60 толстыхъ томовъ протоколовъ и 28 объемистыхъ фасцикуловъ съ „corpora delicti”. Также произведены были строгіе обыски у обжалованныхъ. Несмотря на это, „матеріалы” все еще были слишкомъ скудны. чтобы пустить въ ходъ дело Vr. VII, 81/14.

Какими способами пользовались власти при добываніи уликъ, да послужитъ следующее. Я состоялъ оть многихъ летъ въ переписке съ однимъ монахомъ русскаго св.-Пантелеймоновскаго монастыря на св. Афоне. Содержаніе сей переписки было чисто религіозно-духовное. И эта переписка обратила на себя вниманіе властей. Съ некотораго времени я заметилъ, что мои письма доставляются мне съ 3 —5 дневнымъ опозданіемъ, а, кроме того, были не подлежащіе ни найменьшему сомненію приметы, что кто-то письма вскрывалъ и вновь очень неумело заклеивалъ. Между темъ шелъ Мармарошъ-Сиготскій процессъ. Черновицкая газета „Czernowitzer Tagblatt” № 3380 отъ 22 февр. 1914 г. принесла отчетъ процесса подъ заглавіемъ ”Die russophile Propaganda in der Bukowina”, въ которомъ между прочимъ сказано, что на одномъ изъ разбирательствъ былъ прочтенъ докладъ черновицкой краевой команды жандармеріи съ следующимъ пассусомъ: „Правосл. свящ. Діонисій Кисель-Киселевскій изъ Садыгоры состоитъ ревнымъ партизаномъ руссофиловъ, получаетъ часто деньги изъ Россіи и хотя сейчасъ еще не ведется судебное следствіе противъ него, то уже вскоре подвергнется дисциплинарному следствію за распространеніе календарей, изданныхъ редакціею Черновицкой „Pyсской Правды”.

Прочитавъ эгу ложную статью, я обратился следующаго дня къ краевому коменданту жандармеріи полк. Фишеру сь запросомъ: автентиченъ-ли упомянутый докладъ? — Нетъ! — ответилъ онъ решительно и добавилъ: „Наша команда такого доклада никогда никому не высылала. Впрочемъ, я васъ лично знаю уже отъ трехъ десятковъ летъ; знаю, что принадлежите къ русской партіи, однако и то знаю, что до сихъ поръ вы стояли всегда на легальной австр. почве”… На мое замечаніе, что ввиду такого решительнаго заявленія команданта я решаюсь обжаловать редакцію газеты „Czern. Tagblatt” за клевету, онъ началъ меня на все способы убеждать, что не стоитъ возиться по судамъ съ… евреями и что лучше будетъ все это игнорировать, какъ и онъ это делаетъ ввиду имъ покровительствуемаго „украинца” Веретельника, который въ последнее время перешелъ на службу „Новаго Времени” и тамъ его теперь мараетъ… Затемъ вынялъ я изъ кармана пачку съ 26 письмами, полученными мною изъ Афона, и спрашиваю его, какъ пояснить то обстоятельство, что мою корреспонденцію доставляютъ мне со значительнымъ опозданіемъ, къ тому еще и кемъ то открытую? На это уверялъ меня полк. Фишеръ, что объ этомъ абсолютно ничего не знаетъ, что такого приказа никогда никому не давалъ, что въ Австріи „чернаго кабинета” не существуетъ и только въ случае войны съ Россіею вошелъ бы въ жизнь…

По приказу судебнаго следователя отъ 28 марта 1914. Vr. VII 81|14 произведенъ у меня 30 марта по уголовному делу братьевъ Геровскихъ и товар. по § 58 уголовн. зак. строгій обыскъ — конечно съ негативнымъ результатомъ. A дня 25 іюня былъ я допрошенъ по этому делу. При этомъ предложилъ мне судебный следователь, советн. Леманъ два или три фотографическихъ снимка полученныхъ мною Афонскихъ писемъ, требуя поясненія некоторыхъ ему непонятныхъ местъ!..

Въ 1920 года, когда Буковина уже находилась при Румыніи, нашелъ я полное подтвержденіе моихъ предположеній насчетъ моей корреспонденціи. Именно признался мне почталіонъ, что по приказу почтоваго начальника мои письма доставлялъ вахмистру жандармеріи — еврею, a потомъ давалъ мне. Несколько месяцевъ позже признался въ этомъ и почтовый начальникъ, извиняясь темъ, что получилъ прямый приказъ оть полк. Фишера.

После окончанія Мармарошъ-Сиготскаго процесса я обратился насчеть выше упомянутаго доклада чернов. команды жандармеріи къ одному изъ защитниковъ въ Дебрецинъ и получилъ оттуда утвердительный ответъ.

Между темъ въ самый день праздника Сошествія Св. Духа бежали изъ черновицкой тюрьмы братья Геровскіе. A черезъ несколько недель были высланы чернов. полиціею ихъ мать и сестра въ Инсбрукъ въ Тироле.

Вскоре затемъ последовала всеобщая мобилизація въ Австріи и посыпались изъ Вены на основаніи § 14 численныя распоряженія, стесняющія главнейшія права и вольности гражданъ. На этомъ основаніи закрыто Думу Державную, пріостановлено суды присяжныхъ, место которыхъ заняли военные суды; государствен. административный аппаратъ подчинено военной команде; устранена была личная свобода и тайна писемъ ; введена цензура; пріостановлена деятельность обществъ и запрещены все собранія гражданъ; заведены Passierschein-ы, безъ которыхъ нельзя было выходитъ изъ дому; войску и жандармеріи разрешено производитъ обыски и аресты безъ предварительнаго судебнаго приказа.

Минист. распоряженія заострены были еще добавочными приказами военныхъ командъ и жандармеріи, такъ что вскоре краемъ завладелъ неслыханный терроръ. Упомянутыя команды приказали своимъ подведомственнымъ органамъ безпощадно обращаться „со всякимъ заподозреннымъ и неблагонадежнымъ элементомъ и въ выборе причинъ къ арестованію не быть малодушнымъ, ибо лучше раньше поспешить, чемъ когда-нибудь опоздать („in der Wahl des Vorwandes nicht engherzig sein, — denn es wird besser sein, ofters zu weit zu gehen, als einmal etwas zu versдumen. Land. Gend. C-do Nr. 13, Nr. 299 отъ 27 іюля 1914). Такіе и подобные приказы давали, особенно жандармеріи, широкое поле къ ”успешной деятельности”, къ чему ее еще поощряли отличіями и денежными преміями.

Въ виду такого положенія делъ нашелся нашъ народъ вне всякихъ правъ и безъ всякаго законнаго покровительства.

Уже 1 авг. 1914 года началисъ аресты русскихъ интеллигентовъ. Всехъ влекли изъ одной тюрьмы въ другую, наконецъ однихъ заключили въ Талергофе, другихъ передали военнымъ судамъ, a только немногихъ конфиновано въ западныхъ провинціяхъ бывшей австрійской монархіи.

За интеллигенціею пришла очередь и на русскихъ мещанъ и крестьянъ, которыхъ также арестовали въ громадномъ числе, и то по большей части на основаніи доносовъ. Многіе злые люди считали надоспевшую ужасную пору желанною, чтобы разсчитаться со своими противниками, изъ-за какихъ бы то ни было причинъ, преимущественно чисто личныхъ. Довольно было только указать жандарму или солдату на кого-то пальцемъ, и онъ нашелся уже сейчасъ въ тюрьме, если не подъ виселицею.

Жандармамъ, по большей части съ очень скуднымъ школьнымъ образованіемъ, предоставлено было решать на счетъ „лояльности” и „благонадежности” русскаго народа. Команды снабдили ихъ почти неограниченными полномочіями, они ими и воспользовались. Некоторые изъ нихъ, какъ Евгеній Кляпа и Дрешеръ, окружили себя целымъ штабомъ конфидентовъ и денунціянтовъ и многихъ неповинныхъ, не исключая даже женщинъ и детей, повесили.

Къ аресту и къ судебнымъ приговорамъ причинились особенно евреи своими ложными доносами. A надо заметить, что евреи считались во все время войны „патентованными австрійскими патріотами”.

Замечательно, что одновременно съ арестами русской интеллигенціи жандармы пускали въ ходъ вздорныя и тенденціозныя вести, вероятно, чтобы этими сплетнями успокоить народъ насчетъ производимыхъ поголовныхъ арестовъ, съ другой же стороны и поддержать въ народе воинственный духъ. Такъ, объ одномъ арестованномъ разсказывали жандармы и ихъ сателиты, будто бы у него найдены въ стене или подъ иконою военные планы, другого будто бы схвачено при черченіи такихъ же, у третьяго будто бы найдено подъ поломъ боченку съ росс. имперіалами, у четвертаго — тайный телефонъ, бомбы, гранаты, пятаго будто бы схвачено при взрыве моста или телеграфическихъ проводовъ. Удивительно, что все эти слухи появлялись одновременно и разнозвучно въ различныхъ местахъ по точно выработанному плану.

Хронологическій и точный перечень арестованій, хотя бы только одной интеллигенціи, сегодня очень трудно составить. Въ виду этого постараюсь сообщить то, что осталось въ памяти.

2 н. ст. августа 1914 г., въ 6 часовъ утра, арестованъ я; 3 авг. свящ. Симеонъ Волощукъ изъ Васловецъ (умершій 12|10 1914. въ Талергофе), 4 авг. свящ. Димитрій Дроботъ изъ Задубровки (умершій 22|3 1915 г. въ Талергофе), 5 авг. свящ. Емельянъ Маковьевичъ изъ Черновки, 11 авг., свящ. Емельянъ Гнедый изъ Луки, 12 авг. свящ. Георгій Драчинскій изъ Товтеръ, 22 авг. свящ. Іоаннъ Шоршъ и Василій Арійчукъ изъ Топоровецъ, 27 авг. свящ. Илларіонъ Ивановичъ изъ Кадобища, 6 окт. свящ. Стефанъ Галипъ изъ Бергометы н. Пр; далее арестованы священники : Георгій Калинюкъ изъ Прелипча, Антоній Тофанъ изъ Плоской, монахъ Кириллъ Козаркевичъ изъ монастыря Драгомірна (умершій 24|5 1917 г. въ Шванберге въ Стиріи), Феофилъ Гливка изъ Старой Жучки, монахъ афонскій Германъ Ганякъ, служившій потомъ рядовымъ въ австр. арміи до 1918 г.), Николай Журомія (румынъ) изъ Воровецъ, Игнатій Гудима изъ Залуча, Илларіонъ Преличъ (румынъ) изъ Раранча, гр.-кат. свящ. Ракъ изъ Раранча. Всехъ ихъ, после долгихъ мытарствъ, отправлено въ Талергофъ.

Свящ. д-ра Кассіяна Богатырца увезли на военный судъ въ Вене, проф. богосл. д-ра Евгенія Козака изъ Черновицъ поселили въ Зальцбурге, свящ. Корніилія Томовича изъ Звинячки въ Граце (умеръ 16/11 1918 г. въ больнице въ Дрогобыче), свящ. Василія Яворовскаго изъ Сергіевъ и свящ. Авксентія Кибидевича изъ Стебней освободили военные суды, свящ. Димитрія Лагадина изъ Вергометы н. Сер. освободилъ после несколькодневняго ареста въ различныхъ этапахъ полк. Фишеръ по ходатайству тайн. совет. и краеваго маршала гр. Георгія Василька, свящ. Георгія Калинюка изъ Прелипча также вскоре отпущено на свободу, a греко-уніат. свящ. Іосифа Сохора изъ Заставны (укр.) конфиновано въ Нижней Австріи, ст. советн. лесовод. Илларіона Козака конфиновано въ Вене директ. салинъ Петра Лесинецкаго въ Граце, проф. Льва Кирилловича въ Граце, старш. почтов. контрол. Іоанна Маріяна засужено воен. судомъ на 5 летъ тюрьмы, начальникъ лесов. Борисъ Велигорскій былъ также арестованъ, a Илларіонъ Цуркановичъ переведенъ въ военный судъ въ Вене и т д. Кроме сихъ были еще арестованы еще нескольконадцять рум. священниковъ, которые потомъ были освобождены военнымъ судомъ и отпущены домой. Также изъ Талергофа освободили после несколько месяцевъ украинскихъ и pyмынскихъ священниковъ по ходатайству ихъ пословъ. Однимъ только русскимъ пришлось испить чашу до самаго дна. Два изъ нашихъ священниковъ и одинъ монахъ умерли въ Талергофе a все прочіе сломанные душевно и физически, возвратились на родину, где нашли только одни пепелища вместо оставленныхъ ими хозяйствъ.

Въ Талергофъ отослано также пять слушателей богословія чернов. факультета: Гавріила Василовича, Петра Мойсюка, Стефана Фотея, Алексея Сопюка и Ананія Тарновецкаго, далее судью Владиміра Смеречинскаго изъ Заставны, адвок. канд. д-ра Константина Смеречивскаго изъ Садыгоры, старшихъ учителей Кароля Шорша и Василія Орзу (умершаго 27-6 1917 въ Граце), учителя Корнилія Кейвана, учительницу Елену Мильчохъ, адвоката д-ра Корнилія Могильницкаго изъ Серета съ супругою Любою, проф. Вас. Лицю (рум. + 1915 въ Талергофе), правосл. псаломщиковъ: Николая Рахмистрюка, Леонтія Кейвана, Якова Бульбука, Якова Богдана (+ 1915 въ Талергофе) Парфенія и Александра Маковьевичей, Евгенія Лупашка, Михаила Тарновецкаго, Ивана Реуцкаго, Александра Никоровича, Михаила Непота (+ 1915 въ Талергофе), Василія Галипа, Антонія Діаконовича, Онуфрія Лемного, Парфенія Драбика, Александра Драгавуша (рум.), Епифанія Бачинскаго (рум.) и Іоанна Бошняка (рум.), далее чернов. мещанина Василія Нагорняка, надзир. дорогъ Ис. Бошняка и мн. другихъ.

Тысячи нашихъ крестьянъ томились по различнымъ тюрьмамъ въ Буковине, Галичине, Семиграде и Венгріи и судились военными судами — почти все на основаніи доносовъ изъ-за мнимыхъ „преступленій” во время т. наз. „русскихъ инвазій”. Многіе приговорены были къ долголетнымъ тюрьмамъ, a не которые и къ смертной казни.

Священникамъ Николаю Григорію Евгенію Мачущаку, Василію Ведигорскому, Григорію Лазе, Константину Василовичу и Евгенію Вуркановичу удалось заблаговременно бежать въ Россію, откуда только первые три возвратились на родину, прочіе-же тамъ померли.

Изъ русскихъ священниковъ остались дома нетронутыми только Орестъ Козакъ, д — ръ Василій Антимовичъ, Александръ Тотоескулъ, Иларіонъ Кадищукъ и почти все, причисляющіеся къ „украинской партіи”.

* * *

Дня 2 августа н. ст. 1914 года въ 6 часовъ утра, въ воскресеніе (праздникъ св. пророка Иліи) арестовали меня здешніе жандармы по приказу коменданта краевой жандармеріи полк. Фишера и отвели въ тюрьму при Садыгорскомъ уездномъ суде. Дома осталось трое детей въ возрасте 9 и 10 летъ и 70-летняя теща.

7 августа перевезли меня въ черновицкую тюрьму при уголовномъ суде, где меня приместили въ камере вместе съ бродягами и конокрадами. Вечеромъ того же дня два тюремныхъ надзирателя пытались „венчать меня арестантскою шапкою”.

Вечеромъ 13 го августа отправлено меня вместе съ правосл. священникомъ Дим. Дроботомъ, Симеономъ Волощукомъ, Антоніемъ Тофаномъ, Илларіономъ Преличемъ и Ник. Журоміею, греко уніат. священниками Юльяномъ Гумецкимъ, Зиновіемъ Романовскимъ, Ракомъ и Кирилломъ Дольницкимъ, так-же русскими священниками изъ Бессарабіи Тимушемъ, Сорочаномъ и Попискомъ и слуш. богосл. Гавріиломъ Василовичемъ въ закрытыхъ повозкахъ на чернов. вокзалъ и далее по железной дороге въ Станиславовъ, куда мы прибыли 14-го августа.

Подъ сильною эскортою повели насъ пешкомъ черезъ целый городъ раньше въ гарнизонную тюръму, a потомъ въ окружный судъ, при чемъ разношерстная публика насъ ругала, на насъ плевала и обкидала камнями. Въ окружномъ суде приместили насъ въ двухъ камерахъ. Пришедши сюда, отслужили мы все вместе акафистъ Спасителю.

Въ продолженіи 29, 30 и 31-го августа продержали насъ целыми днями на подворье, бeзycтaнно сортируя на какія-то группы A, B и С. Последняго дня пригнали сюда 500 сострадальцевъ, переведенныхъ изъ тюремъ ва „Дуброве”, наконецъ перевели насъ почти всехъ въ гарнизонный арестъ и впхнули въ комнату, где уже было около 120 человекъ. На следующій день повторилась снова та самая сортировка. Подъ вечеръ, когда подоспели плохія вести изъ-подъ Галича, где состоялась битва, насъ отправили наскоро на железнодорожный вокзалъ. По пути туда нашъ транспортъ подвергся напастямъ толпы и солдатъ. Недалеко отъ вокзала встретили мы венгерскій тренъ, убегающій изъ Галича. На самомъ вокзале напало на насъ несколько сотенъ улановъ съ саблями и палками, бьючи направо и налево, чемъ попало. И въ самомъ деле побили сильно многихъ изъ нашихъ, между иными свящ. Дим. Дробота и монаха Кирилла Козаркевича. Одинъ уланъ поднялъ кирпичъ, чтобы имъ разсечь мне голову. Но въ самый критическій моментъ ударилъ его по руке шедшій возле меня Илія Шелепюкъ изъ Серета, чемъ спасъ мою жизнь.

Насъ погрузили по 80—120 человекъ въ грязные товарные вагоны, которые прицепили къ поезду, везшему улановъ на Венгрію. Около 9 часовъ вечера отбылъ нашъ поездъ по направленію Стрыя, но уже по 1/4 часовой езде былъ задержанъ сигналомъ и возвращенъ въ Станиславовъ, такъ какъ русскія войска оказались недалеко. Отсюда отправлено насъ черезъ Делятинъ въ Венгрію. Во время езды насъ безустанно безпокоили едущіе съ нами уланы, польскія и укр. железнодорожная прислуга, встречающіеся съ нами эшелоны войскъ, не меньше и толпа, заблаговременно извещенныя о нашемъ проезде. Въ Сегедине, когда насъ вели на обедъ въ одинъ железнодорожный магазинъ, присутствующіе венгерскіе офицеры били старшихъ священниковъ кулаками по лицу. А въ Винеръ-Найштадтъ немецкая толпа пыталась сделать штурмъ на наши вагоны. Во время всей четырехдневной езды насъ плохо питали, ибо комендантъ конвоя спряталъ деньги, для этой цели полученныя, въ свой карманъ.

Наконецъ прибыли мы 4-го сентября на станцію Абтиссендорфъ, отдаленную на 2 километра отъ Талергофа.

Здесь началась наша Голгофа. Офицеры и солдаты, ожидающіе насъ, накинулись сейчасъ на насъ съ саблями и прикладами. Насъ повели на широкое поле, Flugfeld, где обучались летчики. При перечисленіи нашего транспорта повторились прежнія сцены. Офицеры, какъ дикіе звери, кидались на священниковъ и техъ, кто былъ въ форме или имелъ на своей голове должностную шапку, бьючи ихъ и срывая имъ розеты и звездочки.

Своею дикостью ввиду сюда привезенныхъ отличился комендантъ, капитанъ Фашингъ.

На следующій день раннимъ утромъ пришелъ къ намъ прапорщикъ съ 4 солдатами, ища „langhaarige Рорреn”, долговолосыхъ поповъ, правосл. священниковъ. Забравъ меня и свящ. Тофана и Сорочана, повели къ казарме. На месте, онъ заставилъ насъ снять съ себя рясы и подрясники и поставилъ подъ стену казармы, одного отъ другого въ отдаленіи двухъ шаговъ, a напротивъ каждаго изъ насъ солдата съ ружьемъ въ руке. Это выглядело на то, что насъ будутъ стрелять. После несколькихъ тревожныхъ минутъ прапорщикъ заставилъ меня и свящ. Сорочана пилить дерево, a свящ. Тофана колоть его. A после этой работы отвели насъ обратно на Flugfeld, откуда взяли другую партію нашихъ священниковъ.

Что и сколько мы перестрадали въ Талергофе, особенно за время коменданта полк. Стадлера, не стану здесь описыватъ. Не буду также упоминать, что во все время нашего пребыванія въ этомъ лагере наша жизнь висела всегда на нитке, если не отъ свирепствовавшихъ здесь болезней, то отъ оловянной пули или стальнаго штыка перваго лучшаго часового. A тоска по оставшимся семьямъ, отъ которыхъ иногда целыми месяцами и даже годами не получали никакой весточки, дополняла чашу нашихъ страданій… Одинокою отрадою въ нашемъ горе была наша незабвенная часовня и дружнія беседы и пренія съ братьями галичанами, съ которыми мы здесь познакомились.

Наконецъ въ марте м. 1917 г. пробилась къ намъ весть о приказе импер. Карла насчетъ распущенія Талергофа и другихъ подобныхъ лагерей. Новыя надежды насъ оживили. И въ мае м. того же года начали „арестанты” покидать Талергофское пекло. Однихъ пустили на родину, другихъ поселили въ различныхъ городахъ западныхъ немецкихъ провинцій, a меня съ буковинскими священниками Маковьевичемъ и Тофаномъ и другими 28 „неблагонадежными” погнали въ „besondere Zwangstation” Доберсбергъ надъ Таею, где мы прожили подъ жандармскимъ надзоромъ почти до конца августа 1917 года.

Венскій Kriegsuberwachungsamt, состоящій при министерстве, переслалъ мне и моимъ товарищамъ недоли письменныя свидетельства о томъ, что насъ зачислено въ группу А, т. е. „politisch Unbedenkliche”, и отпустилъ на свободу. Староство въ Вайдгофене н. Т. доставило намъ и паспорта для возвращенія на родину.

Однако тщетною оказалась моя радость скоро увидеть моихъ деточокъ, ибо комендантъ черновицкой Passierscheinstelle № 1003, капитанъ — полякъ Каменецкій не хотелъ мне дать соизволенія на возвращеніе на Буковину. И я, радъ не радъ, долженъ былъ осесть съ начала въ Визельбурге н. Ерл., позже въ Самборе и Вашковцахъ н. Черем., откуда только 15-го февраля 1918 г. за разрешеніемъ буков. краев. президента графа Ецдорфа переселился въ Садыгору, заставъ мою семью здоровою, но мой домъ совершенно разграбленнымъ.
Протоіерей

Діонисій Кл. Кисель-Киселевскій,

настоятель правосл. прихода

Садыгора, Буковина

„Белый ужасъ” на Буковине

Кoppecпoндентъ „Южной Копейки” Г. Фурманъ описываетъ „белый ужасъ”, охватившій Буковинское населеніе при известіи о вторичномъ наступленіи австрійцевъ:

„За двумя поворотами мы найшли Г-кое. Большое местечко. Есть банкъ, церковь, костелъ, синагога, лавки—конечно, разграбленныя и опустошенныя…

Жители толпились у себя на дворахъ, суетились у повозокъ, саней, выносили и укладывали пожитки.

— Немцы идутъ…

Признаться, я въ первый моментъ не поверилъ всему тому, что мне говорили о зверствахъ мадьяръ и немцевъ. Хотелось найти ту исходную точку, которая послужила основаніемъ для созданія этой басни.

Несколько такихъ предположеній я высказалъ доктору. Тотъ только пожалъ плечами, a ямщикъ, который былъ невольнымъ свидетелемъ моего разговора, вдругъ остановилъ лошадей.

— Панъ думаетъ, что это все неправда? Ось я пану что покажу…

— Алекса, где войтъ? — спросилъ онъ у проходившаго мужика.

Подъехали къ войту. Ямщикъ что-то сказалъ ему и тотъ жестомъ пригласилъ насъ за собою.

Во дворе у войта мы остановились. Войтъ вошелъ въ конюшню и вывелъ оттуда лошадь вороной масти.

— Бачите (видите)? — спросилъ онъ.

Мы не понимали решительно ничего во всемъ этомъ. Только княжна вдругъ громко вскликнула:

— Волосы… волосы женщины… тамъ, въ хвосте…

Войтъ повернулъ лошадь — и мы ясно увидели въ пышномъ хвосте чернаго цвета 3—4 пряди белокурыхъ волосъ съ запекшейся кровью на нихъ…

— Что это ?… — тихо спросилъ докторъ.

Намъ объяснили.

Въ соседней деревне, уже занятой немецкимъ корпусомъ, была произведена экзекуція населенія.

Два дня тому назадъ эта лошадь пробежала по улице местечка. Ее поймали и обратили внимание на белокурые волосы. Войтъ объяснилъ это только темъ, что къ хвосту полудикой лошади, была привязана женщина…

Отъ дикой скачки тело женщины оторвалось и погибло где-нибудъ въ снегахъ.

— Чи это одна только, може съ многими такъ поступили…

Вокругъ насъ собралась толпа. Кто-то разсказывалъ о томъ, что вешаютъ десятаго.

— Пустите, пустите меня! — стоналъ голосъ какой-то старухи. Она приближалась къ намъ, съ нечеловеческой силой расталкивая взрослыхъ мужчинъ.

Стала возле насъ въ двухъ шагахъ и безумнымъ, дикимъ взглядомъ впилась въ доктора. Еще моментъ, и она сжимала его горло, шепча что-то и скрежеща зубами. Если бы не десятки рукъ, доктору пришлось бы плохо. Старуху оттащили и она уже детскимъ тономъ спрашивала всехъ :

— Что съ моими дочками?… что съ моими дочками?..

Въ прошлый разъ, когда наступали австрійцы, чуть ли не двадцать человекъ мадьяръ ворвались въ домъ старухи и на глазахъ матери изнасиловали, a потомъ убили ея дочерей…

На заваленке хаты войта сиделъ высокій старикъ. Онъ перебиралъ пальцами какія-то деревяшки и ни на что не обращалъ вниманія. Еще недавно этотъ старикъ былъ первымъ богатеемъ въ селе. Когда пришли мадьяры, старикъ былъ подвергнутъ такому наказанію: его заставили зарезать всехъ 4-хъ детей. Старика заставляли делать это. Теперь для него уже все безразлично. Онъ по целымъ днямъ перебираетъ деревяшки и о чемъ-то думаетъ…

Писать еще?.. Приводить еще факты?.. Разве этихъ недостаточно?..

Ужасомъ веяло отъ всего того, что мне пришлось видеть и слышать. Разсказы одного подтверждались всеми остальными, мелкими штрихами, которыхъ выдумать, фальшиво создать нельзя.

Били по нервамъ эти разсказы торопящихся съ отъездомъ беженцевъ.

Одинъ разсказъ следовалъ за другимъ и содержаніе ихъ было удивительно коротко и несложно.

— Повесили.

— Разстреляли.

— Сжигали имущество просто для острастки.

— Насиловали женщинъ и девушекъ.

— Истязали и убивали детей. И. т. д. и т. д.

Въ этихъ высокихъ горахъ, такъ глубоко занесенныхъ снегомъ, царилъ белый ужасъ. Онъ поднимался онъ стелился повсюду и въ безмолвіи вечныхъ снеговъ вопилъ о мщеніи.

Белый ужасъ…

Беженцы уехали. После глубокаго обморока очнулась княжна, всхлипывая после истерики, сидитъ въ саняхъ докторъ.

Только ямщикъ, не то чехъ, не то румынъ, обращаясь ко всемъ намъ, со злой ироніей спрашиваетъ:

— Чего вы теперь не смеетесь?”

„Прик. Р.” 1915, № 1558

Выдержки изъ газетъ, журналовъ
и отдельныхъ сочиненій, относящіяся къ арестамъ, тюрьмамъ
и казнямъ русскихъ галичанъ и буковинцевъ

Справка. Первый выпускъ „Талергофскаго Альманаха” оконченъ въ 1924 году. Онъ появился въ светъ благодаря заботамъ ”Талергофскаго Комитета”, который составленіе этой пропамятной книги поручилъ проф. д-ру Ю. А. Яворскому. Когда последній переехалъ въ Чехію, не стало человека, который могъ бы заняться редакціей накопившагося матеріяла. Правда, много трудился препод. Д. И. Ключникъ, однако безуспешно: изданіе не продвинулось впередъ.

Будучи всецело занятымъ въ редакціи „Русскаго Голоса”, и я не могъ выполнить возложенной на меня задачи изданія дальнейшаго выпуска; столь важное и неотложное дело лежало подъ спудомъ забвенія и пыли. Только съ пріездомъ д-ра Ю. И. Демьянчика изъ Праги я по лучилъ более свободы и сейчасъ принялся за трудъ.

Не вношу никакихъ измененій. Подаю то, что было собрано „Комитетомъ”, и продолжаю ихъ работу. Разумеется, что весь матеріалъ, который уже появился и въ будущемъ появится, не отвечаетъ строгой системе распределенія; это сделаетъ будущій труженникъ, изследователь-историкъ горя карпато-русскаго народа. Задача современныхъ издателей заключалась и заключается въ собраніи всего того, что еще уцелело въ памяти самихъ мучениковъ и очевидцевъ неслыханнаго въ міре террора.

В. Р. Ваврикъ

Палачъ русскаго народа

Въ 1925 году скончался *) [*) Существовала молва, будто покончилъ съ собою самоубійствомъ изъ-за угрызеній совести.] во Львове адвокатъ д-ръ Станиславъ Загурскій, одинъ изъ видныхъ деятелей польскаго общества, председатель „вшехнародоваго и вшехпартійнаго польскаго союза защитниковъ Львова”. Его хоронила тысячная толпа поляковъ, представители всехъ польскихъ сословій и общественыхъ, политическихъ и культурно-просветительныхъ организацій. Этотъ печальной памяти человекъ врезался своими ногтями въ душу русскаго населенія Галичины такъ, что безъ содраганія трудно о немъ и писать.

Поэтому, чтобы насъ никто не заподозрилъ въ пристрастіи, приводимъ то, что пишутъ о немъ сами поляки въ львовской газете „Dziennik Ludowy” въ №№ 287-292, появившихся въ 1924 году:

„Кошмарныя отзвуки всемірной войны”

Д-ръ Станиславъ Загурскій, адвокатъ во Львове, председатель „Союза защитниковъ Львова”, въ роли судьи австрійской арміи вынесъ сверхъ 100 приговоровъ смерти.

Чудовищный приговоръ въ Синеводске — 11 невинныхъ мужиковъ повешено.

Остаются еще въ живой памяти галицкаго населенія, какъ польскаго, такъ и „украинскаго”, кровавыя оргіи беззаконія, какія совершали австрійскія войска на этомъ населеніи, массово гонимомъ за мнимый шпіонажъ и пособіе русскимъ войскамъ.

По поводу глупоты, безсилія и трусости австрійскихъ штабовъ терпели эти войска постоянныя пораженія и, чтобы свалить съ себя вину и ответственность, убегая передъ вооруженнымъ противникомъ, извергали свою месть на беззащитномъ населеніи, будто занимающемся массовымъ и организованнымъ шпіонажемъ въ пользу непріятеля. Тысячи ничемъ непровинившихся людей вывозились на западъ, чтобы въ продолженіи многихъ леть держать ихъ безъ суда въ тюрьмахъ и ужасныхъ лагеряхъ для интернированныхъ; тысячи невинныхъ людей гибли на основаніи спешно и массово вынесенныхъ смертныхъ приговоровъ; тысячи гибли безъ приговоровъ — просто-напросто ихъ убивали фронтовыя войска по приказу своихъ военоначальниковъ.

Чемъ трусливее были австрійскія войска ввиду вооруженнаго непріятеля, темъ свирепее и мстительнее они вели себя ввиду мирнаго гражданскаго населенія. Время міровой войны — это періодъ разнузданнаго преступленія и беззаконія на Галицкой Руси.

Виновниковъ этихъ преступныхъ деяній выбросила за бортъ общественной жизни волна повоенной революціи; однако они остались безъ наказанія, a даже тамъ и сямъ пробуютъ втереться въ общественный водоворотъ и играть въ немъ известную роль.

Въ этомъ ужасномъ деле массоваго истребленія невинныхъ людей сыгралъ выдающуюся, отличительную роль, къ сожаленію, и полякъ, адвокатъ, докторъ правъ Станиславъ Загурскій, который, какъ поручикъ аудиторъ въ австрійской арміи, при военно-полевомъ суде исполнялъ отвратительнейшую, кровожадную должность палача.

Этотъ Загурскій состоялъ продолжительное время председателемъ „Союза защитниковъ Львова”, принималъ деятельное участіе почти во всехъ патріотическихъ комитетахъ, выступалъ часто въ качестве „народнаго трибунала” во время манифестацій, a по время выборовъ въ сеймъ былъ руководителемъ „боювекъ христіанско народоваго табора” и делалъ своей ценной особой честь львовской палестре, адвокатской палате.

Д-ръ. Станиславъ Загурскій — выдающаяся фигура въ „народовомъ” лагере, имеетъ на своей совести свыше 100 смертныхъ приговоровъ. Судъ надъ этимъ индивидуумомъ предоставляемъ обществу, a приговоръ этого суда пусть будетъ вынесенъ на основаніи кровью сочащихся документовъ:

11 смертныхъ приговоровъ на основаніи показаній одного свидетеля.

Руководитель судебнаго разбирательства д-ръ Станиславъ Загурскій.

Дословный текстъ приговора.

Цесарско-королевскій судъ. №КІ.14.5

Именемъ импер. Франца Іосифа.

Цесарско-королевскій военно-полевой судъ въ Синеводске Выжнемъ, числа 18-го октября 1914 года, подъ председательствомъ ц. и. к. ротмистра Gustav-a Kuhn-a и подъ руководствомъ поручика-аудитора д-ра Станислава Загурскаго, въ присутствіи протоколиста сержанта Людвика Unterschnetz-a и капитана-аудитора Іосифа Bartehnus-a, обжаловавшаго подсудимыхъ въ преступленіи противъ вооруженныхъ силъ государства, согласно § 327 в. у. з. и на основаніи предложенія обвиняющаго наказать всехъ обвиняемыхъ согласно § 444 в. у. п., вынесъ единогласно приговоръ:

1. Михаилъ Коваль, изъ Синеводска, 54 года, гр.-кат. вероисповеданія, женатый, отецъ 9 детей, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

2. Феодopъ Гудзъ, изъ Синеводска, 47 летъ, гр.-кат. вероисп., женатый, отецъ 4 детей, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

3. Степaнъ Гpибъ, изъ Синеводска, 26 летъ, гр.-кат. вероисповеданія, женатый, бездетный, подъ судомъ не состоявшій;

4. Hиколaй Джусъ, изъ Синеводска, 39 летъ., гр. кат. вероисп., женатый, отецъ 3 детей, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

5. Петръ Джусъ, изъ Синеводска, 35 летъ, гр.-кат. вероиспове-данія, женатый, 3 детей, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

6. Адамъ Струкъ, изъ Синеводска, 28 легь, гр.-кат. вероисп., неженатый, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

7. Антонъ Коваль, изъ Синеводска, 64 летъ, гр.-кат. вероисп., женатый, отецъ 6 детей, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

8. Петръ Коваль, изъ Синеводска, 62 года, гр.-кат. вероисповеданія, женатый, бездетный, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

9. Иванъ Матеишинъ, изъ Синеводска, 44 года, rp.-кат. вероисп., бездетный, земледелецъ, подъ судомъ не состоявшій;

10. Феодоръ Фединишинъ, изъ Синеводска, 44 года, гр.- кат. вероисповеданія, женатый, отецъ 6 детей, земледелецъ. каранный 6-ти дневнымъ арестомъ за преступленіе § 411;

11. Ивaнъ Tишовскій изъ Синеводска, 30 летъ, гр.-кат. вероисп., женатый, отецъ 5 детей, сельскій полицейскій въ Синеводске, подъ судомъ не состоявшій — признаны виновными въ томъ, что въ последнихъ двухъ неделяхъ сентября месяца 1914 года и въ двухъ первыхъ неделяхъ октября месяца того-же года, во время войны между австро-венгерской монархіей и россійской имперіей, состояли въ связи съ непріятелемъ, чемъ нанесли австрійскимъ вооруженнымъ силaмъ вредъ, a непріятелю принесли пользу.

Поэтому все они, отъ 1 до 11, являются виновниками преступленія противъ вооруженныхъ силъ государства согласно § 327 в. у. к. и за это согласно § 444 в. у. к. приговорены къ смертной казни черезъ повешеніе.

Основаніе:

Военно-полевой судъ, на основаніи показаній свидетеля Семена Муссака, единогласно установилъ, что обжалованный Степанъ Грибъ показалъ русскимъ дорогу въ горы; показанія свидетеля Муссака признаны военнымъ судомъ вполне веродостойными, темъ более, что обжалованный не представилъ никакихъ отказовъ противъ показаній свидетеля, a сверхъ того самъ сознался въ томъ, что русскіе спрашивали его о количестве австрійскихъ войскъ, переходившихъ черезъ Синеводскъ, и узнавали у него дороги по направленію юга. Къ принятію такого мненія решился военный судъ на основаніи сбивчивыхъ показаній, изъ которыхъ выходило, что Грибъ былъ москвофильски настроенъ, темъ более, что свидетель Муссакъ подтвердилъ, что обжалованный Грибъ въ самомъ деле — москвофилъ. Взявъ во вниманіе, что обжалованный Грибъ имеетъ 28 летъ, не умеетъ читать и писать какъ тоже ввиду того, что вина обжалованнаго Гриба показалась военному суду самой малой въ сравненіи съ виной остальныхъ обжалованныхъ — вoeнный судъ постановилъ, что онъ первый долженъ понести смертное наказаніе на основаніи вынесеннаго приговора согласно § 444 в. у. п.

На основаніи показаній, военный судъ установилъ, что обжалованный Адамъ Струкъ былъ въ сношеніяхъ съ русскими, въ чемъ онъ самъ сознался: онъ купилъ у русскихъ захваченныя ими подводы, и они узнавали у него на счетъ количества нашихъ (австрійскихъ) войскъ и дорогъ, ведущихъ нa югъ отъ Синеводска. На основаніи показаній, достоверныхъ показаній свидетеля Муссака, военный судъ принялъ за правду, что обжалованный Струкъ осведомлялъ непріятельскія войска о дороге на югъ черезъ горы и объ уходе австрійскихъ войскъ. Установивъ, что Струкъ входилъ въ сношенія съ русскими, военный судъ убедился въ томъ, что этотъ обжалованный давалъ непріятелю объясненія, чтобы пособить врагу, a нашимъ войскамъ нанести вредъ. Вынесенную смертную казнь долженъ обжалованный Струкъ понести другимъ, такъ какъ его вина разительнее прочихъ обжаловaнныхъ.

На основаніи показаній, военный судъ установилъ, что обжалованный Иванъ Матеишинъ ездилъ несколькократно съ русскими въ Лавочное, — следовательно вошелъ съ ними въ соглашеніе. На основаніи принято за истину, что этотъ обжалованный осведомлялъ непріятельскія войска относительно количества и розмещенія нашихъ войскъ. Дальше установлено, что обжалованный Матеишинъ, находящійся несколько разъ въ сношеніяхъ съ русскими, далъ имъ требуемыя поясненія съ целью принести нашимъ военнымъ силамъ вредъ. Ha oсновaніи этихъ докaзательствъ вoeнный судъ призналъ его виновнымъ въ преступленіи § 327 в. у. з. и нa основaніи § 444 в. у. п. приговорилъ его къ смертной казни черезъ пoвешеніе. Взявъ во вниманіе, что обжалованный Матеишинъ продолжительное время былъ въ сношеніяхъ съ русскими, решено военнымъ судомъ, что его смерть последуетъ въ третью очередь.

Свидетель Муссакъ показалъ также, что обжалованный Петpъ Koвaль пряснялъ русскимъ войскамъ, где спрятались жандармы поста въ Синеводске при приближеніи русскихъ разведчиковъ. Въ этой информаціи усмотрелъ военный судъ злонамереніе обжалованнаго выдать гарнизонъ жандармеріи въ Синеводске и ополченія, организовавшаго оборону противъ непріятеля, Вменяемое въ вину обжалованному Петру Ковалю действіе имеетъ знаменіе преступленія § 327 в. у. з., вследствіе чего Петръ Коваль признанъ виновнымъ и приговоренъ къ смертной казни черезъ повешеніе согласно § 444 в. у. п. Одновременно решено, что этотъ обжалованный долженъ понести смертную казнь четвертымъ съ ряду.

На основаніи показаній свидетеля Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Николай Джусъ указалъ русскимъ солдатамъ дорогу въ село Чабло. На основаніи признанія самого обжалованнаго, удостоверено, что у него были расквартированы въ теченіи 2 сутокъ русскіе солдаты. На основаніи этихъ фактовъ принято, какъ доказательство, что обжалованный Николай Джусъ далъ русскимъ информаціи съ целью оказать имъ услугу. Смepтную казнь, определенную ему на основаніи § 444 в. у. п., онъ долженъ понести пятымъ, такъ какъ его лживая защита указала на то, что онъ былъ всецело преданъ pусскимъ.

На основаніи показаній свидетеля Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Ивaнъ Tишoвницкій разыскивалъ австрійскихъ военнообязанныхъ Семена Муссака и Прокопія Сливку, чтобы ихъ выдать Русскимъ. Такъ какъ обжалованному было известно, — въ чемъ онъ самъ сознался, что Семенъ Муссакъ и Прокопій Сливка являются военнообязанными, то его розыски упомянутыхъ лицъ имели только ту цель, чтобы принести непріятелю пользу. Посему Tишовницкій пpизнанъ виновнымъ въ пpеступленіи § 327 в. у. з. и приговоренъ къ смертной казни черезъ повешеніе, которую долженъ понести шестымъ.

На основаніи показаній Семена Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Антонъ Коваль указалъ русскимъ солдатамъ дорогу и помогалъ непріятелю во время его отступленія изъ Синеводска вытаскивать застрявшія въ трясине орудія. Ввиду признанія обжалованнаго, что русскіе солдаты осведомлялись у него относительно направленія ухода нашихъ войскъ, военный судъ призналъ его зa сношeнія съ нeпpiятелемъ въ его пользу, a во вредъ нашей apміи, виновнымъ и приговорилъ его къ смертной казни черезъ повешеніе, котopyю онъ долженъ понести седьмымъ.

На основаній показаній свидетеля Семена Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Фeoдopъ Федишинъ указалъ русскимъ солдатамъ дорогу черезъ горы — на югъ и разыскивалъ военнообязаннаго Семена Муссака съ целью выдать его непріятелю. На основаніи этого утвержденія, равно какъ і признанія самого Федишина, что русскіе осведомлялисъ у него, куда отступали наши войска, военный судъ принялъ за истину, что Федишинъ былъ въ сношеніи съ врагомъ, чтобы такимъ образомъ принести непріятелю пользу, a австрійскимъ вооруженнымъ силамъ нанести вредъ. Позтому Федишинъ признанъ виновнымъ въ преступленіи § 327 в. у. з. и приговоренъ на основаніи § 444 в. у. п. къ смертной казни чepeзъ повешеніе, которая будетъ приведена въ исполненіе въ восьмую очepeдь.

На основаніи показаній свидетеля Семена Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Фeoдopъ Бyдзъ разыскивалъ известнаго ему, какъ военнообязаннаго, Семена Муссака, чтобы его выдать непріятелю Обжалованный Феодоръ Будзъ сознался, что старался хитрымъ способомъ затянуть въ Синеводскъ также военнообязаннаго Прокопія Сливку, чтобы его выдать непріятелю въ качестве военнопленнаго. На основаніи этихъ удостоверенныхъ фактовъ, военный судъ убедился въ томъ, что обжалованный Феодоръ Будзъ въ согласіи съ непріятелемъ старался выдать австрійскихъ военнообязанныхъ русскимъ, чтобы принести имъ пользу, a австрійскимъ вооруженнымъ силамъ нанести вредъ. Феодоръ Будзъ признанъ виновнымъ въ преступленіи § 327 в. у. з. и приговоренъ согласно § 444 в. у. п. къ смертной казни черезъ повешеніе. Въ силу важности вменяемаго въ вину Феодору Будзу деянія, долженъ онъ понести наказаніе девятымъ.

На основаніи показаній самого обжалованнаго Петра Джуса и показаній свидетеля Семена Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Петръ Джусъ разыскивалъ известныхъ ему, какъ военнообязанныхъ, Семена Муссака и Прокопія Сливку изъ Синеводска, чтобы ихъ выдать непріятелю На основаніи показаній свидетеля Семена Муссака, удостоверено, что обжалованный Петръ Джусъ служилъ непріятельскимъ войскамъ въ качестве проводника. На основаніи частныхъ признаній Петра Джуса принято за правду, что у него были расквартированы русскіе солдаты и что, следовательно, онъ имелъ возможность войти въ сношенія съ русскими. Вменяемое обжалованному въ вину и установленное действіе можетъ служить яркимъ примеромъ соглашеніи съ непріятелемъ. Петръ Джусъ совершилъ, чтобы пpинести вpaгy пользу, a австрійскимъ вооруженнымъ силамъ нанести вредъ, преступленіе § 327 в. у. з. и приговоренъ къ смерти согласно § 444 в. у. п. Смертную казнь черезъ повешеніе долженъ Петръ Джусъ понести, ввиду важности вины, десятымъ.

На основаніи показаній свидетеля Семена Муссака, военный судъ установилъ, что обжалованный Mихaилъ Коваль въ характере сельскаго старосты (войта) велелъ разыскивать хорошо ему известныхъ, какъ военнообязанныхъ, Семена Муссака и Прокопія Сливку, чтобы ихъ выдать непріятелю. Обжалованный угрожалъ родственникамъ Муссака принудительными мерами, чтобы ихъ выдать непріятелю. На основаніи показаній допрошеннаго свидетеля Муссака равно же установлено, что Михаилъ Коваль даже лично разыскивалъ упомянутаго Муссака, что ярко указываетъ карыдостойное намереніе совершить преступленіе § 327 в.у.з. Ввиду этого Михаилъ Коваль признанъ виновнымъ и приговоренъ согласно § 444 в.у.п. къ смepтной казни черезъ повешеніе. Такъ какъ Михаилъ Коваль былъ довереннымъ лицомъ aвстpійскaгo правительства и этимъ доверіемъ злоупотребилъ, военный судъ усмотрелъ въ его преступленіи самую тяжелую вину за которую онъ долженъ понести смертное наказаніе последнимъ.

Синеводскъ, 18 октября 1914 г.

Kuhn,

ротмистръ, какъ председатель

Д -pъ Станиславъ Загурскій,

поручикъ-аудиторъ, какъ руководитель.

Людовикъ Unterschne’z,

какъ протоколистъ.

Приговоръ утверждается и подлежитъ его привести въ исполненіе въ случае надобности посредствомъ разстрела возле Горнаго (Hurnіе) на югъ отъ Стрыя. Числа 19-го октября 1914 года.

Peter Hoffman, ген.-маіоръ.  Загурскій, поручикъ-аудиторъ.

Эти 11 человекъ приговорены къ смерти, повешены или разстреляны на основаніи показаній одного свидетеля!

Согласно оффиціальнаго протокола разбирательства, показанія этого классическаго свидетеля звучатъ: „Будучи зачисленнымъ въ ополченіе, я явился на службу 1-го авг. 1914, изъ за болезни, однако я былъ освобожденъ по 20-ое октября того же года. Жители деревни знали, что я освобожденъ; зналъ и войтъ. Русскіе были въ нашей деревне три недели. Кроме меня, разыскивали и раненаго Сливку. Я записалъ себе людей, которые ходили съ русскими. Поэтому войтъ велелъ искать меня и Сливку Якову Тишовницкому, Феодору Будзу и Николаю Масному. Я бежалъ, неподозревая, что Масный разыскиваетъ меня Антонъ Сернишинъ выкупилъ меня отъ русскихъ, которыми я былъ пойманъ Такъ какъ моя жена не имела чего есть, я хотелъ еще пойти домой, но меня не пустили. И только, когда Сернишинъ поручился за меня, я получилъ свободу. Козаки не принимали участія въ поискахъ за мной.

ad l) Разсказалъ русскимъ, сколько здесь австрійскихъ войскъ было и куда они ушли. Это было перваго дня.

ad 2) Сказалъ, когда здесь были русскіе, что у русскихъ лучше и что намъ будетъ лучше, если русскіе победятъ.

ad 3, 4, 5, 6) Ходили вместе съ русскими грабить и, по всей вероятности, указывали имъ дорогу.

ad 7) Грабилъ и указалъ русскимъ дорогу и всегда ходилъ съ русскими.

ad 8) Грабилъ съ русскими и указалъ имъ дорогу.

ad 9) Грабилъ съ русскими и указалъ имъ дорогу,

ad 10) Грабилъ съ русскими и указалъ имъ дорогу.

ad 11) Грабилъ съ Русскими и указалъ имъ дорогу”.

Стоитъ действительно разсмотреть на мгновеніе мотивы этихъ одиннадцати исполненныхъ смертныхъ приговоровъ. Касательно Степана Гриба показалъ свидетелъ, что Грибъ „будто показалъ русскимъ дорогу”. Военный судъ „установилъ”, что онъ „указалъ дорогу непріятельскимъ войскамъ”. Какимъ образомъ установилъ? Было очевиднымъ, что онъ былъ „москвофильски настроенъ”.

Адамъ Струкъ сознаетъ, что русскіе спрашивали его про дорогу, a свидетель показываетъ, что Струкъ „будто указалъ русскимъ дорогу”. Военный судъ принялъ, какъ „истину”, что Струкъ указалъ русскимъ дорогу”.

То же касается Николая Джуса. На Тишовницкомъ нетъ вины, кроме того, что онъ по приказу войта „разыскивалъ двухъ человекъ. „Военный судъ вынесъ приговоръ, что онъ ихъ разыскивалъ для того, чтобы „выдать русскимъ”.

Не иначе обстоитъ дело съ Федишинымъ, Феодоромъ Будзомъ, Петромъ Джусомъ и Михаиломъ Ковалемъ.

„Dziennik Ludowy” 1924, №№ 287, 288.

Ha чемъ основывалъ Загурскій свои приговоры ?

По приговору Загурскаго былъ среди множества казненъ также священникъ Романъ Березовскій и судившіеся одновременно темъ же Загурскимъ Кобылянскій и Жабякъ.

Теперь хотимъ описать, какъ действительно обстояло дело съ этимъ священникомъ. Уже после повешенія Загурскимъ выше названныхъ трехъ человекъ дело поступило въ другой военный судъ, въ военно-полевой судъ краевой обороны въ Стрые, который 17-го января 1918 года отменилъ приговоръ на повешенныхъ въ полномъ его основаніи у вынесъ оправдательный приговоръ.

Разсмотримъ прежде всего поводы, которые свидетельствуютъ о невинности священника Березовскаго. Изъ актовъ судебнаго разбирательства ц. и к. команды г. Львова въ Мукачеве установлено, что обжалованные перешли границу возле Сеничева, долинскаго уезда въ Галичине и тамъ были арестованы австро-угорскими военными патрулями по подозренію въ шпіонстве. При обжалованномъ свящ. Березовскомъ нашли:

1)      Карту Угорщины, Галичины и Буковины изъ школьнаго атласа Козена;

2)      Записки о количестве австрійскихъ войскъ въ действующей арміи по отдельнымъ частямъ;

3)      Несколько коробокъ спичекъ австрійскаго и угорскаго происхожденія;

4)      Сумму въ 276 коронъ 16 геллеровъ.

Защитникъ поддерживаетъ оправданіе подсудимаго передъ военнымъ судомъ, который отрицаетъ, будто у него было какое, либо намереніе заниматься шпіонажемъ и вовсе не чувствуетъ себя виновнымъ. Въ свое оправданіе онъ подаетъ, что перешелъ угорскую границу потому, что хотелъ, опасаясь русскихъ войскъ, попасть въ Угорщину, которую считалъ более безопасной, чемъ была Галичина. Изъ дому выехалъ уже вечеромъ и только ночью нашелся на угорской территоріи. Онъ отрицалъ, будто бы былъ москвофиломъ, и утверждалъ, что принадлежалъ къ украинской партіи. Относительно найденной при немъ карты утверждалъ, что она взята имъ изъ атласа, купленнаго его отцомъ; на ней онъ не делалъ никакихъ знаковъ. Изъ любопытства спрашивалъ, сколько человекъ имеется въ одномъ корпусе. Относительно спичекъ онъ объяснилъ, что две коробки были имъ куплены въ Долине, a одна въ Сеничеве. На вопросъ, почему находившіяся при немъ деньги были разделены на отдельныя суммы, заявилъ, что случилось это вследствіе размена по пути.

Изъ показаній свидетелей Іосифа Охримовича, Семена Даниловича, Тимофея Березовскаго, Василія Кулика, Маріи Чегуты, Ивана Безрукаго, Романа Чернецкаго, Іосифа Лозинскаго, Ярослава Роснецкаго, Іосифа Сгараго и изъ доклада жандармскаго поста въ Журавне явствуетъ со всей положительностью, что приговоренный къ смерти Романъ Березовскій былъ по убежденію украинофилъ и, какъ таковой, пользовался безупречнымъ мненіемъ, затемъ что, ввиду носившихся слуховъ о преследованіи русскими украинофильствующихъ священниковъ, имелъ почти болезненный страхъ и опасенія передъ ними и что вследствіе этого при приближеніи русскихъ войскъ бежалъ изъ своего прихода въ Протчахъ; какъ беженецъ, онъ прибылъ въ Сеничевъ и оттуда опять въ виду ходившихъ слуховъ о приближеніи казаковъ, съ большой поспешностью и испугомъ ушелъ къ угорской границе, чтобы не попасть въ руки русскихъ.

Изъ показаній Маріи Даниловичъ и Романа Чернецкаго можно заключить, что казненный Романъ Березовскій непосредственно передъ своимъ бегствомъ изъ Протчъ захватилъ съ собой изъ церковной кассы сумму 200—300 кор., состоявшихъ изъ мелкихъ денегъ, въ томъ числе изъ 10 и 20 банкнотовъ.

Изъ показаній свидетелей Маріи Даниловичъ, Семена Даниловича, Евгеніи Вольманнъ и Соломона Геллера следуетъ, что въ Сеничеве и въ окрестности, одинаково до войны, такъ и въ критическій моментъ, можно было получить спички угорскаго изделія. Ввиду этого объясненіе Романа Березовскаго, что онъ перешелъ угорскую границу только изъ опасенія передъ русскими, несомненно верное и уже темъ самымъ обосновано отсутствіе намеренія шпіонажа.

Несмотря на это, военный судъ занялся изследованіемъ найденной при Березовскомъ карты и записокъ о количестве войскъ действующей арміи и согласно существующихъ предписаній вызвалъ офицера ц. и. к. генеральнаго штаба, какъ знатока, для объясненій и принятыхъ военнымъ судомъ заключеній. На карте обозначенъ пунктами путь, избранный русскими для передвиженія вглубь Галичины и для эвентуальнаго ихъ дальнейшаго похода черезъ Карпаты и черезъ провинціи угорской короны по направленію къ сербскому королевству.

На основаніи определеній знатока, военный судъ установилъ, что на относительной карте не видно обозначенія дороги. Находящіяся на ней подчеркнутыя места не стоятъ съ собою въ связи, находятся въ каждомъ школьномъ атласе, а сделаны безъ всякой определенной цели; съ военной точки зренія они не имеютъ ни малейшаго значенія; съ другой стороны, местности, весьма важныя въ стратегическомъ отношеніи, вовсе не подчеркнуты. Изъ объясненій знатока следуетъ также, что эта карта въ военномъ и тактическомъ отношеніяхъ не имеетъ стоимости, и совершенно исключено, чтобы изъ нея можно было узнать подробности о военныхъ операціяхъ.

Относительно записокъ следуетъ отметить, что въ нихъ определяется составъ одной бригады въ четыре полка, одной дивизіи — въ четыре бригады. Уже изъ этихъ чиселъ, не отвечающихъ фактическому соотношенію, можно заключить, что записки не служили для целей шпioнажa, независимо отъ того, что согласно определенію знатока русскіе въ этомъ отношеніи вовсе не нуждались въ разъясненіяхъ.

Ясно, что относительно шпіонства не было ни малейшаго подозренія и что абсолютная невиновность этого человека была положительно очевидна.

Dzennik Ludowy, Nr. 220.

отъ 20 декабря 1924

Жабякъ и Кобылянскій

Въ следующихъ двухъ жертвахъ пана Загурскаго — Кобылянскомъ и Жабяке—трудно найти преступленіе. Кобылянскій имелъ при себе 100 коронъ и коробку спичекъ съ угорскимъ ярлычкомъ и абсолютно ничего больше. Послушайте, что сочинилъ панъ Загурскій:

Обжалованные Кобылянскій и Жабякъ были въ то же время арестованы патрулемъ на угорской границе. Оправдывались они желаніемъ осведомить австрійскія войска, a именно военныя заставы, расположенныя нa галицко-угорской границе, что возле Сенечола видны русскія войска. Такъ какъ свидетели: поручикъ Coervoes, подпоручикъ Szerdahaly, Szuets и Buri показали, что обжалованные Кобылянскій и Жабякъ старались пройти мимо австро-угорскихъ форпостовъ и при встрече съ ними дрожали, что, въ свою очередь, сейчасъ возбудило подозреніе, ввиду чего военно-полевой судъ пришелъ къ заключенію, что желаніе уведомить австро-угорскіе пограничные форпосты о появленіи русскихъ войскъ въ окрестности Сенечола должно было послужить имъ отговоркой въ случае, если бы не могли обойти австрійскихъ форпостовъ.

Къ такому заключенію пришелъ военно-полевой судъ темъ более, что на основаніи показаній свидетеля, подпоручика Szerdahaly установлено, что заявленіе подсудимыхъ, которое должно было оправдать переходъ угорской границы черезъ крутыя горы, было выдумано, особенно потому, что въ это время не было видно русскихъ войскъ въ окрестности Сенечола. Подсудимые Кобылянскій и Жабякъ сознали на разбирательстве передъ военно-полевымъ судомъ, что они видели по пути Березовскаго, следовавшаго ва ними въ отдаленіи около 200 шаговъ, но не могли объяснить, почему онъ шелъ за ними. Эти показанія призналъ военно-полевой судъ достоверными, особенно потому, что на основаніи показанія поручика Coetvoes установлено, что Кобылянскій пытался защитить Березовскаго темъ, что онъ также желалъ известить пограничныя австро-угорскія стражи о вступленіи Русскихъ войскъ въ окрестность Сенечола, Это заявленіе стоитъ въ яркомъ противоречіи съ предыдущими показаніями Кобылянскаго и Жабяка, согласно котораго они не знали, почему Березовскій въ то самое время намеривался перешагнуть черезъ крутыя вершины угорскую границу, какъ тоже съ защитой Березовскаго, который не хочетъ ничего знать о намереніи уведомить пограничныя угорскія стражи.

Военно-полевой судъ пришелъ къ заключенію что эти трое обжалованныхъ действовали взаимно въ согласіи и старались другъ другу взаимно помогать. Во время очной ставки на главномъ разбирательстве обжалованные Кобылянскій и Жабякъ старались свои показанія, несовпадающія съ показаніями Березовскаго, всегда согласовать съ его показаніями, хотя къ этому не было бы надлежащаго повода, если бы Березовскій былъ для нихъ совершенно чужой. Кроме того, надо отметить, что показаніе всехъ трехъ обжалованныхъ совпадаютъ въ томъ направленіи, что Березовскій и Кобылянскій побывали на приходстве въ Сенечоле раньше, чемъ Кобылянскій и Жабякъ.

Это обстоятельство было для военно-полевого суда доказательствомъ, что обжалованные Березовскій и Кобылянскій до ухода изъ Сеничева свой планъ точно обдумали и выдумали эвентуальное заявленіе для необойденныхъ пограничныхъ карауловъ.

У Кобылянскаго найдено 100 кор. Такъ какъ Кобылянскій не имеетъ имущества и получаетъ жалованіе около 50 коронъ въ месяцъ, и не могъ объяснить, почему носитъ при себе такъ значительную сумму, которая для него составляетъ имущество, военно-полевой судъ счелъ доказаннымъ, что найденная у него сумма была определена на предательскую цель, a именно на подкупъ русскаго руссофильски настроеннаго населенія пограничнаго округа Угорщины, и обжалованный Кобылянскій хотелъ пробраться черезъ границу въ северную Угорщину, чтобы тамъ найти сообщниковъ и шпіоновъ для наступающихъ Русскихъ войскъ. Къ этому убежденію пришелъ военно-полевой судъ на томъ основаніи, что подсудимый Кобылянскій находился въ тесной связи съ Березовскимъ, который, какъ это доказано, обязательно долженъ считаться Русскимъ шпіономъ.

Противъ Кобылянскаго свидетельстуютъ еще найденныя при немъ угорскаго происхожденія спички, какихъ въ Сеничеве нельзя получить, что оффиціально удостоверено. Кобылянскій утверждаетъ, что именно въ Сеничеве недавно эти спички купилъ. Такъ какъ Кобылянскій отрицаетъ, будто бы въ последнее время перешелъ угорскую границу, a спички угорскаго происхожденія доказываютъ какъ разъ противоположное, следуетъ принять, что Кобылянскій старается затаить своя путешествія въ Угорщину, ибо оне имели спеціальную цель, Ввиду того, военно-полевой судъ установилъ, что подсудимый Кобылянскій въ качестве разведчика въ последнее время 10 сентября 1914 года отдавалъ непріятелю услуги и объезжалъ северную границу Угорщины съ целью предательства.

Изъ выше приведенныхъ мотивовъ говоритъ противъ обжалованнаго Жабяка еще то обстоятельство, что имъ давались ложныя информаціи о вступленіи Русскихъ въ окрестность Сенечола. Этимъ Жабякъ хотелъ вызвать тревогу гарнизона въ Торонье на случай, если бы другія шпіонскія старанія завели; онъ хотелъ положеніе и передвиженіе австрійскихъ пограничныхъ войскъ разузнать.

На основаніи изложеннаго и принятаго за правду военно-полевой судъ призналъ Жабяка виновнымъ. За свое преступленіе оба (Кобылянскій и Жaбякъ) были повешены.

Мы повторили весь этотъ вздорный романъ, a теперь послушайте, какъ въ действительности обстояло дело съ этими двумя подсудимыми. A это пояснитъ вамъ другой судъ.

„Dziennik Ludowy” № 291

отъ 21 дек. 1914

Пора приговорить „судью” Загурскаго

Обжалованные Кобылянскій и Панько Жабякъ, приговоренные Загурскимъ къ смертной казни черезъ повешеніе, защищались темъ, что перешли угорскую границу по приказанію войта съ целью донести австрійскимъ войскамъ о появленіи казаковъ возле Долины. Кобылянскій утверждалъ тоже, что получилъ отъ войта письмо для нашихъ (австр.) войскъ и передалъ его жандармскому посту. Съ обжалованнымъ Березовскимъ вместе не уходилъ; последній шелъ въ отдаленіи 200 шаговъ за нимъ, совершенно не зная, почему священникъ шелъ за нимъ. Спички купилъ въ Сенечоле, относительно денегъ сознался, что 29 коронъ получилъ изъ почты, прочія получилъ за проданные овощи. Мелкія деньги выменялъ на бумажныя.

На основаніи показаній свидетелей Семена Гачки, Николая Жабяка, Маріи Жабякъ, Анны Гачки, Филиппа Угрина и Фанды Горовицъ следуетъ считать доказаннымъ то, что некій Илья Пеневъ узналъ отъ какихъ-то людей, проходящихъ мимо его дома, что вблизи Сенечола на „полонине” стоитъ сотня казаковъ. Узнавъ объ этомъ, войтъ Петръ Щепенякъ заявилъ, что следуетъ известить австрійское войско на угорской границе, куда необходимо пойти. Филиппъ Угринъ отказался идти къ австрійскимъ войскамъ; решились идти обжалованные Панько Жабякъ и сельскій писарь Левъ Кобылянскій.

Защита обжалованныхъ Панька Жабяка и Кобылянскаго была верна: по приказанію войта они перешли угорскую границу съ целью донести австрійскимъ войскамъ, что вблизи видели казаковъ.

Изъ показаній свидетеля священника Іосифа Охримовича вытекаетъ, что обжалованный Кобылянскій получилъ отъ студента университета Ленинскаго на бумажке соответствующее для австрійскихъ войскъ донесеніе, такъ что и здесь его защита удостоверена.

Все это было на второмъ разбирательстве доказано, эти люди были освобождены приговоромъ суда отъ всякой вины, однако случилось это после ихъ повешенія. Подобно ничемъ не провинился и свящ. Березовскій.

Такихъ случаевъ имеетъ д-ръ Загурскій на своей совести сверхъ 100, a люди, которые имели сомнительное счастье встречаться съ нимъ, подтверждаютъ то, что онъ любовался своими богатырскими военными „подвигами”.

По случаю объявленія вызывающихъ отвращеніе документовъ мы получили со всехъ сторонъ благодарственныя письма за то, что всенародно сорвали маску изъ индивидуума, имеющаго на своей совести столько злодеяній и нахально играющаго въ общественности на почетномъ посту первую роль.

Заканчиваемъ циклъ нашихъ публикацій, такъ какъ не желаемъ копаться въ отвpaтительныхъ документахъ прошлаго. Думаемъ, что хватитъ того, что нами объявлено. Не сомневаемся въ томъ, что „судья” Загурскій заслужилъ себе приговоръ своихъ жертвъ. Но этотъ приговоръ пускай уже вынесетъ само общество.

„Dziennik Ludowy”, № 292

22 декабря 1924

Документъ

„Русское Слово” сообщаетъ текстъ приказа главнокомандующаго австрійской арміей эрцгерцога Фридриха о необходимости поставить въ известность войска относительно терминовъ „русинъ” (Ruthene) и „украинецъ”.

Вотъ этотъ текстъ:

„Неосведомленность частей относительно политическихъ взглядовъ и убежденій населенія, какъ средней и восточной Галичины, a также Буковины, такъ и юго-западной Россіи имела часто последствіемъ крупные промахи и несправедливое отношеніе къ собственнымъ подданнымъ.

Необходимо осведомлять части въ вышеуказанномъ смысле, причемъ отправнымъ пунктомъ можетъ послужить следующая краткая справка. Какъ юго-западъ Россіи, такъ и средняя и восточная Галичина, a также Буковина, населены одной и той же народностью, которая въ Россіи называется малороссами, a въ Австріи — русинами или украинцами. По вере это частью уніаты, въ большинстве же православные. По своимъ политическимъ убежденіямъ русины разделяются на две части. Одна часть — руссофилы — либо открыто, либо тайно стремятся къ отлученію отъ Австріи и присоединенію къ Россіи. Въ этомъ политическомъ теченіи главную роль играютъ не крестьяне, a ихъ вожаки — учителя и попы. Другая часть — украинцы — преследуютъ цель объединенія всехъ украинскихъ земель, съ пpисоединенieмъ къ Австріи.

Въ то время, какъ первая часть преследуетъ противогосударственныя цели, вторая можетъ быть названа лояльной. Понятно, что какъ въ той, такъ и въ другой группе встречаются личности съ противоположными или индифферентными взглядами. Поэтому, при разсмотреніи каждаго случая надлежитъ считаться съ данной личностью. Следующіе пункты могутъ служить руководствомъ для более справедливой и правильной политики:

1) Необходимо поставить въ известность каждаго нижняго чина, что безусловно ошибочно считать заранее всехъ русинъ изменниками.

2) Также неправильно считать всехъ задержанныхъ изменниками, такъ какъ многіе изъ нихъ арестовываются по ложнымъ доносамъ.

3) Ложные доносы прекратятся, если вместе съ оговореннымъ задерживать (где это возможно) также и доносчика.

4) Плохое обращеніе съ задержанными подрываетъ авторитетъ военной власти и должно быть наказуемо.

5) Нижнимъ чинамъ, не говорящимъ на местномъ языке, должно быть внушено офицерами, что Галичина отнюдь не является чужой страной; къ живущему въ Галичине лояльному населенію необходимо относиться возможно более дружественно.

Ничемъ не вызванное плохое обращеніе нашихъ войскъ, не говорящихъ на местномъ языке, съ населеніемъ можетъ легко повлечь за собою то, что это населеніе будетъ видеть въ нашемъ солдате врага, a въ родственномъ по языку и крови казаке — избавителя.

Въ заключеніе не следуетъ забывать, что какъ русинскіе (украинскіе) солдаты, такъ и солдаты польской и другихъ національностей, съ геройскимъ мужествомъ сражались въ рядахъ нашей арміи и исполнили, такимъ образомъ свой долгъ передъ родиной”.

Этотъ любопытный документъ является ценнымъ, хотя и запоздалымъ, признаніемъ самихъ же австрійцевъ въ собственныхъ безчинствахъ и зверствахъ надъ карпато-русскимъ населеніемъ.

”Прик. Русь” 1915 г.

№1628 (27 апреля)

Тюрьма св. Бригиды

Боже, какъ это было гадко!.. Такъ гадко, что стиснувъ зубы, я чувствовалъ въ себе одно тоскующее, безсильное бешенство.

В. В. Шульгинъ.

Львовъ

Миша не узналъ его… Эго былъ сумасшедшій домъ… Все здесь смешалось, ничего разумнаго здесь не было. Въ серой толпе героями рыскали военные, ландштурмисты, жандармы и городовые. Жаждущіе мести, они вместе съ потерявшими гражданское чувство гражданами врывались въ сотни повязанныхъ русскихъ людей и били, били безъ пощады. Пройти одну львовскую улицу — значило выдержать страшное наступленіе. И не все выдерживали: женщины рыдали и, умлевая, падали подъ ноги, мальчики и девочки неистово кричали, a мужчины сбивались въ кучи, въ которыя падали камни, палки, грязь… Счастливъ уже тотъ, за кемъ захлопнулась тяжелая, черная, тюремная дверь. Другое дело, что тамъ при осмотре обокрадутъ, нарочно поведутъ въ баню, где переменятъ или сдерутъ платье, но тамъ нетъ толпы и ландштурмистовъ. Тамъ испробованные мучители, но y нихъ пріемы другіе.

Миша былъ помещенъ въ одной комнате съ о. Григоріемъ. Когда захлопнулась тюремная дверь, онъ, стоя у порога, плюнулъ трижды. Съ подозреніемъ посмотрели на него находящіеся тутъ священники: Были случаи, что предатели находились въ комнатахъ… Свой своего боялся. Миша еще разъ плюнулъ.

— Тюрьма, то значитъ, кончено! — произнесъ онъ; о. Григорій улыбнулся.

— Миша, что новаго? — спросилъ онъ.

— Побейте меня, о. Григорій, куда хотите, я на васъ не буду сердиться. Дуракъ я, о. Григорій ! Ныне я могъ быть въ Кіеве, a я здесь. Два дня ни одного австрійца не было. Бежать было, нетъ не бежалъ: росы побоялся!..

Много читалъ Миша о тюремныхъ заведеніяхъ, но все имъ запечатленное въ памяти не соответствовало тому, что онъ увиделъ въ тюрьме св. Бригиды. Онь не могъ себе представить, какъ въ комнатахъ могли находиться отхожія, отъ которыхъ подымались паръ и смрадъ, какъ туча въ ненастный день. Сырость делала этотъ паръ тяжелымъ, и лампочка висела, какъ далекая звездочка, и всю ночь вокругъ жолтаго света стояло желто — синоватое кольцо, какое мы иногда видимъ вокругъ месяца. Отъ сжатаго воздуха высыхала во рту слюна, и отдыхать было весьма тяжело. Неуклюжія, широкія, обросшія мхомъ и грибами стены, говорили, что она принадлежитъ средневековію. Одно окно, правда большое, было лишь на то прорублено, чтобы арестантъ виделъ кусочекъ неба и еще сильнее мучился. Солнце въ комнату Миши вторгалось толъко посредственно, отражаясь отъ стеколъ почерневшей церкви, стоящей, какъ олицетвореніе унынія, въ середине кирпичныхъ и каменныхъ тюремныхъ стенъ. Железныя прутья придавали окну видъ клетки, въ которую птичке-арестанту головы никогда не высунуть.

— A зачемъ ты, окаянный дуракъ, въ дырочку смотришь? — смеясь, обратился къ часовому Миша. Раздался легкій хохотъ. Прибитые роковымъ несчатьемъ, жившіе въ тревожной неизвестности, ожидавшіе страшнаго суда, непривыкшіе къ тюремной жизни, многіе пали духомъ, ослабли, заболели… То же наблюдалось и въ комнате Миши. Обращенія, слезныя письма не помогали, и страхъ росъ все более и более. Самое слово: тюрьма было ужаснымъ для людей, души которыхъ неспособны были на паденіе… Это слово для нихъ было убійственнымъ ударомъ и душевной пыткой. Въ пригнобленномъ состояніи духа раздражалось чувство. Для нихъ все было противно: решетки, черная дверь съ двумя замками, железныя койки, глупая лампочка, стулъ часового. На все сыпалось проклятіе. Отъ думокъ голова ходила, въ ушахъ шумело.

На улицахъ Львова кишмя кишело и кипело. Съ каждымъ днемъ становилось страшнее. Всемъ стало ясно, что Австрія отступаетъ; и всемъ стало ясно, что можетъ наступить за пораженіемъ страшная расправа. Толпы хлынули и хлынули. Росла тревога. Беженцы смешались съ войсками; тюрьма наполнилась отчаяніемъ. Стали вешать и это потрясло до глубины все души загнанныхъ въ тюрьму. Каждый сталъ думать свою тяжелую думу. Шопотомъ лилась молитва, ибо каждому казалось что вотъ-вотъ подъ дверью зазвонитъ колокольчикъ, откроется дверь, и его схватять и поведутъ въ уголъ за черныя ворота. Въ углу за черными воротами стояло 3 столба съ большими крюками. Эго были виселицы.

Наступившая ночь усилила страхъ еще въ большей мере. Въ тюрьме произошла суматоха, на улицахъ раздавался одинъ гулъ. Все бежало. Около 11-ти часовъ, шепнулъ въ дырочку часовой: козаки во Львове!.. Миша передалъ известіе прочимъ, и оно подействовало, какъ громъ изъ яснаго неба. Священники пали на колени и стали исповедываться, говорить молитвы. Кто-то шепнулъ, что тюрьму взорвутъ, и все поверили въ это. Каждая минута становилась невыносимой.

Ровно въ полночь, однако, раздалось грозное австрійское heraus. Приказано выходить и ставать въ ряды… Легко сказать: ставать въ ряды. Но стать по требованію австрійскаго жандарма — стоило большихъ усилій и мученій, a иногда и жизни. Опять били въ животъ прикладами, по голове кулаками и штыками.

B. Р. Ваврикъ

„Въ водовороте”. Львовъ, 1920

Первая жертва въ тюрьме св. Бригиды

Ц. и К. военныи комендантъ г. Львова объявляетъ: Фабричный истопникъ Ивавъ Хель и поденный рабочій Семевъ Хель изъ села Пониковцы бродскаго уезда за то, что сообщали разныя сведенія русскимъ войскамъ, a кроме того Семенъ Хель за то, что ввелъ нарочно въ заблужденіе австрійскій разъездъ, такъ что этотъ разъездъ попалъ въ засаду, — значитъ за совершеніе преступленія противъ военной мощи государства, приговорены на ocнованіи § 327 военно-уголовнаго закона военно-полевымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы во Львове къ смертной казни черезъ повешеніе. Приговоръ приведенъ въ исполненіе 24-го августа 1914 г. во Львове.

Изъ прик. военн. коменданта г. Львова

Семенъ Хель крепкій и бодрый мужикъ, косилъ, какъ поденный рабочій, на лугу въ глубине небольшой рощи траву. Солнце поднялось уже надъ рощей, и его косые луги падали на загорелое лицо шагавшаго вдоль покоса косаря. Семенъ былъ бедный и забитый селянинъ, всю жизнь прожившій въ кругу своей семьи, въ пределахъ своего села. Онъ мало съ кемъ разговаривалъ, отъ своего жалкаго хозяйства почти не отходилъ и остальнымъ широкимъ міромъ вовсе не интересовался. Былъ онъ къ тому же неграмотенъ и къ газетамъ даже не прикасался. A между темъ въ міре разразилась неслыханная война и возле ближайшаго города Броды уже скопились австрійскія войска, готовясь оттуда начать свое хвастливое наступленіе вглубь русскаго государства, a Хель продолжалъ жить своею трудовой жизнью.

Было чудесное утро. На листьяхъ и на траве ослепительными алмазами сверкала роса. Въ тенистой гущине дубовъ и въ кустахъ звонко щебетали и пели птички. Съ востока подувалъ тихій теплый ветерокъ. Изредка въ бездонной синеве небесъ проносились белоснежныя облака. Хель продолжалъ мерно размахивать своей косою и глубоко вдыхалъ въ себя пріятные запахи летняго утра. Передъ новой полосой онъ остановился, чтобы передохнуть и поострить косу. Поднялъ голову и, къ своему крайнему изумленію, въ конце поляны увиделъ двухъ ездоковъ въ военной форме — съ желтыми вензелями на брюкахъ и жупанахъ. Ездоки тоже остановились и пегіе, выхоленные кони нетерпеливо зафыркали и забили подъ ними о землю копытами.

— Что бы это значило? — сталъ соображать Семенъ, внимательно разсматривая понравившихся ему игривыхъ лошадей. Вдругъ онъ вздрогнулъ: надъ самой его головой прожужжала пуля и въ глубине леса двойнымъ эхомъ отдался ружейный выстрелъ.

— Неужели война? — холодомъ обдала Хеля страшная мысль.

Точно по команде, всадники сорвались съ своихъ местъ и вихремъ понеслись къ нему.

— Поймали! Шпіонъ ! — дико закричалъ по-мадьярски одинъ изъ гусаръ. Весь багровый отъ ярости, онъ вытащилъ изъ ноженъ блестящую саблю и ударилъ ею Хмеля по голове. Тотъ слегка отшатнулся; соломенная его шляпа свалилась съ головы на землю, и сквозь седыя космы волосъ просочилась свежая кровь.

— Ага, русскій шпіонъ! — завизжалъ другой гусаръ и, подъехавъ къ Хелю, началъ бить его шашкой по плечу. Хель совсемъ растерялся. Глаза его заволокло слезами боли.

— За что вы на меня напали ? Въ чемъ я передъ вами провинился? застоналъ онъ, рукавомъ рубахи стирая съ лица струйку крови, въ ответъ Хелю гусары спрыгнули съ своихъ лошадей, повалили беззащитнаго на землю и тяжелыми сапожищами стали бить его по голове. Черезъ минуту все его лицо покрылось багровыми пятнами и кровью, одежда — прорвами, a зеленая трава вокругъ — клочьями волосъ. Хель лишился сознанія.

На галицко-русскомъ мужике семь шкуръ. Не одно, a целыхъ шесть столетій невзгодъ и страданій, вынесъ онъ на своихъ плечахъ, Знаетъ онъ, кто такіе австрійцы, a въ минувшую міровую войну узналъ онъ, кто такіе и мадьярскіе гусары. О, это народъ горячій, и русскихъ не щадитъ.

Когда Семенъ очнулся, гусары еще находились возле него. Они приказали ему встать и следовать за ними. Съ трудомъ поднялся онъ и направился было къ своей соломенной шляпе, но одинъ изъ гусаръ загородилъ ему дорогу и опять яростно заоралъ на него. Хмель понурилъ израненную голову и побрелъ за гусарами, Кровь на лице и на рукахъ уже подсохла, но раны мучительно горели.

— Милые мои, — заговорилъ крестьянинъ къ гусарамъ, молитвенно сложивъ морщинистыя руки — во имя Христа отпустите меня домой. Тамъ у меня жена и дети. Они безъ меня пропадутъ..

Мадьяры разразились страшнымъ хохотомъ и пальцами обвели вокругъ своихъ шей. Въ смертельномъ ужасе замерло сердце Семена.

— Боже, неужели виселица? — простоналъ онъ. Мысли спутались въ его голове. Онъ пробовалъ молиться и — не могъ.

Доставили Хеля въ Броды, где все уже воинственно было настроено и волновалось. Тамъ онъ впервые почувствовалъ всю свою слабость и беззащитность и передъ лицомъ грубаго насилія совершенно растерялся и палъ духомъ. Его передавали изъ рукъ въ руки и всюду осыпали грубой бранью, угрозами и побоями… До вечера его держали въ местной тюрьме, a ночью, вместе съ другими мужиками, отправили во Львовъ и бросили въ ужасную Бригидскую тюрьму. Эта тюрьма была мрачна и тесна и давила смрадомъ и гнилью. Хмель повалился на голыя доски железной койки и судорожно зарыдалъ.

— Боже, за что такое безчестіе и такая неправда? Схватили и заперли здесь… И въ какое время? Когда лугъ еще не скошенъ, и жнива не убраны. A вдругъ отсюда не выпустятъ живымъ — повесятъ?! Что тогда ждетъ семью? — Она при мне едва сводила концы съ концами, a безъ меня наверно разорится и пойдетъ по міру съ сумой.

Семенъ смертельно затосковалъ по своей семье и родной хате. Онъ какъ-то сразу осунулся, совсемъ побелелъ и лишился сна.

Что было причиной его теперешнихъ бедъ? Только его pусскoe имя!.. Къ такому убежденію Хмель пришелъ после долгихъ тягостныхъ размышленій въ тюремномъ заключеніи.

Въ тюрьме Хмель буквально переродился. Проснулась стихійная любовь къ несчастному родному краю, къ своей русской вере, къ своему многострадальному народу.

Иногда впадалъ онъ въ сладостное забытіе. Тогда чудился ему плескъ родного Стыра; точно наяву, зеленела передъ нимъ знакомая роща съ невыкошенной полянкой. A вверху, словно проснувшееся дитя, ему улыбалось утреннее солнышко. Выплывали изъ светлой дымки безконечно милыя лица всегда озабоченной жены и еще неокрепшихъ детей. И слезы огненной тоски теплыми ручьями тогда текли по морщинистому и израненному лицу Семена, a могильную тишину тюрьмы тревожилъ стонъ: Боже милосердный! Неужели ихъ я больше не увижу?

Молніей неслись по Галицкой Руси, къ седому престольному Львову, доблестныя русскія войска a всюду и всегда битые австрійцы изо всехъ силъ отъ нихъ убегали, Потерпевшимъ пораженіе нужны были оправданія своего позорнаго отступленія — и вся вина пала на русскихъ галичанъ. Военно-полевой судъ приступилъ къ действіямъ и первой жертвой въ тюрьме св. Бригиды оказался Семенъ Хмель. Въ поданномъ мадьярскими гусарами рапорте онъ обвинялся въ томъ, что былъ пойманъ ими въ роще и ввелъ ихъ въ заблужденіе.

Светало. На улицахъ седого Львова было еще безлюдно, но въ Бригидской тюрьме уже закипела жизнь. Железныя двери одиночной камеры съ визгомъ распахнулись и въ камеру Семена вошелъ ксендзъ подъ охраной профоса и двухъ капраловъ.

Отъ стука Хмель очнулся и при виде ксендза слезъ со своей койки.

— Сынъ мой ! — съ напускной грустью въ голосе и во взоре заговорилъ ксендзъ. — По приговору военно-полевого суда тебя должны сейчасъ казнить и я поспешилъ къ тебе съ последнимъ утешеньемъ. Не желаешь ли ты передъ смертью исповедаться?

Неловкимъ отъ неуверенности движеніемъ ксендзъ поднялъ надъ Хмелемъ крестъ…

Взглянулъ Семенъ на ксендза, потомъ на вооруженныхъ профоса и капраловъ и побледнелъ. Сердце словно оборвалось; по телу пробежала ледяная дрожь. Не приснилось ли ему все это? Онъ провелъ рукой по голове и глазамъ и опять посмотрелъ на ксендза.

— Я? На смерть? На какую? И за что? — переспросилъ онъ тихо.

Кивкомъ головы капралъ указалъ ему на ламповый крюкъ, a пальцемъ обвелъ вокругъ шеи.

— Смирись, покайся и прими Святое Причастіе, посоветовалъ ксендзъ.

Но старикъ вдругъ выпрямился, подошелъ почти вплотную къ низенькому ксендзу и твердо заговорилъ:

— Мою предсмертную исповедь выслушаетъ лишь одинъ Господь Богъ. A передъ тобою — слугой лжи и насилія — коленъ я не преклоню.

Уныло прозвенелъ колокольчикъ; ксендзъ удалился.

Съ нескрываемымъ удовольствіемъ капралы связали Хмелю руки и длиннымъ корридоромъ вывели его во дворъ къ мусорному месту. Тамъ на фоне розоваго неба уже чернела виселица. Взглянулъ Хель на железный крюкъ и — согнулся, точно этимъ крюкомъ его ударили по затылку. Закружилась голова. Потемнело въ глазахъ. Судорожно вскинулъ голову вверхъ, чтобы еще разъ полюбоваться солнцемъ, но оно еще не взошло, а во дворъ тюрьмы никогда и не заглядывало. Въ последнюю минуту ему почудился надгробный плачъ жены. Онъ трижды истово перекрестился и сталъ покоренъ, какъ ребенокъ.

Палачъ приказалъ ему взойти на стулъ и накинулъ ему на загорелую морщинистую шею петлю.

Несмотря на ранній часъ, у тюремныхъ воротъ собралось много австрійскихъ офицеровъ и городской шляхты, желавшихъ насладиться казнью перваго русскаго „шпіона”…

Загорелось сердце у Семена и изъ всехъ силъ онъ имъ крикнулъ :

— Эй, вы палачи! Думали смертью запугать русскаго человека?.. Знайте же, что сейчасъ не такъ мне жаль жены и детей, какъ жаль того, что почти всю жизнь я прожилъ слепымъ и не зналъ, где правда. A теперь знаю, что ея здесь нетъ и не было, но уже скоро будетъ.

Палачъ поспешилъ выбить изъ-подъ его ногъ стулъ. Хель повисъ въ воздухе, захрипелъ и затрепыхался.

B. P. Baвpикъ

Bиновнaя
(Изъ газ. „Новое Время”)

Чистая сердцемъ, простая обычаемъ, небогатая, подчасъ голодная, сильная множествомъ, слабая непорядкомъ и темнотою строилась святая Русь. То — неладно, это — нехорошо, a въ общемъ, слава Богу, живы: Христосъ терпелъ и намъ велелъ. Но если многое свое она упускала, если порой робко сторонилась передъ самодовольнымъ хозяйничаньемъ блестящихъ западныхъ господъ, одного она никогда не могла вынести: плача и стоновъ, долетавшихъ до нея съ далекой чужбины. Сколько разъ ополчалась она, чтобы выручать своихъ и отъ злого татарина, и отъ зверя башибузука, и отъ закованнаго въ железо немца. Вся русская летописъ, оть древнейшихъ временъ и до последнихъ дней, не является ли сплошною повестью неволи и мученій, сплошнымъ и кровавымъ усиліемъ освобожденія?

Последнихъ своихъ детей, въ конецъ замученныхъ и обезсилевшихъ, святая Русь освобождаетъ Она очистила ихъ земли, но дальше, за пределами огненной полосы, еще томятся по тюрьмамъ, еще стонутъ въ оковахъ тысячи русскихъ галичанъ.

Она очистила ихъ земли: на крики распинаемыхъ, битыхъ, сожженныхъ, на вопли сиротъ задушенныхъ и прирезанныхъ, она устремилась непобедимымъ порывомъ сераго войска и ворвалась съ винтовкою въ рукахъ, въ изодранной, запыленной одеже, она только что разбила прикладомъ зеркальное окно великолепныхъ палатъ западной культуры, вскочила въ это окно и ступила тяжелымъ сапогомъ на мягкій, роскошный коверъ…

И вотъ она озирается, застенчиво и виновато улыбаясь.

Она какъ будто не можетъ понять что эти роскошныя палаты созданы вековою несправедливостью и рабскимъ трудомъ обобранныхъ и подневольныхъ ея сыновъ. Ей совестно помять причудливые цветники, вырощенные на дедовской земле чужими насильниками, прогнавшими съ родного поля голоднаго хозяина и его ребятишекъ. Цветники такъ красивы, и среди нихъ гуляетъ такой важный баринъ.

Растерянно глядитъ бедная, торжествующая виновница, — крестьянская Русь, робко замираетъ у нея на устахъ вопросъ: ”где же вы, мои сыны?” A сыны ея тутъ: это карпатскій пастухъ съ холщевымъ мешкомъ за спиной, a въ мешке хлебъ, да кусокъ овечьяго сыра, это — приниженный, бедный хлопъ, не знающій какому пану ему теперь нужно руку целовать, это въ голосъ ревущія поповы дети, подобранныя казаками въ лесу, куда они „втекли” после того, какъ мать ихъ закололи штыками „жолнеры”, a отца увели куда то въ кандалахъ по приказанію блистательнаго князя церкви, уніатскаго митрополита графа Андрея Шептицкаго.

— Ахъ вы бедные… все ли вы тутъ? —

Нетъ, не все; вотъ идутъ еще стройными рядами, смелые, довольные, со знаменами. Говорятъ: жилось намъ хорошо и тебя мы не знали. Чуръ, близко не подходи и насъ не трогай, да съ родствомъ своимъ не больно приставай, — не такъ ужъ лестно.

— Да кто же вы такіе?

— Вотъ, что обозначено на нашихъ стягахъ, a что на знамени, то и на сердце: видишь полотнище австрійскихъ цветовъ и на немъ портретъ Мазепы. Что ты — отвергла, тому мы молимся; что проклинаешь, то мы чтимъ. Не сыны мы тебе и ты намъ не мать.

И еще ниже клонится голова святой, крестьянской Руси, и еще смущеннее ея добрая, страдающая улыбка… Что делать? Какъ быть?

На выручку является господская, ученая Русь. Она все знаетъ, все читала, все порешила, всякую беду руками развела и распоряжаться мастерица. Вотъ она и учитъ: первее всего помни, что ты — дура, сапогами по коврамъ не следи и со своими хлопами да пастухами не лезь. Хлопы къ нищете привыкли, потерпятъ еще; беды не будетъ. Главное — помни, что на насъ смотритъ Европа, a немцы въ тысячу глазъ глядятъ, все ждутъ, на чемъ мы проштрафимся.

Такія поученія несутся изъ Кіева, Москвы и Петрограда, где суетятся печальники „несчастныхъ украинцевъ” и попечители „культурныхъ” немцевъ. Они охаютъ, какъ бы святая Русь не сделала неудобнаго шага, какъ бы не проявила усердія къ своей православной вере. Они въ ужасе шипятъ: начнутся безтактности, возня съ православіемъ, что о насъ будутъ думать вельможные прелаты, аристократическіе, нарядные враги?

Нетъ: бедная, чистая сердцемъ, святая страдалица Русь, — не виновна ты ни въ чемъ и … можешь съ высока поднятымъ челомъ вступить въ завоеванныя богатыя палаты. Стены ихъ тысячу разъ оплачены безценною кровью родныхъ страдальцевъ и нетъ въ нихъ места для насильниковъ и предателей. Оне не огласятся воплями зверскаго торжества, но звуки своей древней пламенной молитвы пусть громко наполнятъ эти стены величественной, торжественной хвалой.

А. А. Столыпинъ

Въ уніатской церкве

Величественое, мрачное, обвеянное дымкой средневековья зданіе Ставропигійскаго Успенскаго Собора съ первыхъ же дней моего пріезда въ Львовъ очаровало меня своей своеобразной красотой.

Захотелось пріоткрыть окованную железомъ дверь и проникнуть внутрь этихъ мглисто — серыхъ, массивныхъ стенъ, напоминающихъ каменныя громады старинныхъ замковъ.

Когда мне сказали, что „то есть русская церковь”, то я не поверилъ, — настолько мрачная красота этого зданія была чужда моему представленію о нашихъ жизнерадостныхъ православныхъ храмахъ.

Выкрашенныя въ светлую краску — розовую, голубую, желтую или ярко белую, съ золотыми, всегда сіяющими куполами и крестами, съ огромными окнами, просторныя, оглашаемыя переливчатыми созвучіями звонкихъ колоколовъ, — наши русскія церкви уже своимъ наружнымъ видомъ сулятъ каждому входящему въ нихъ столько света и тепла, столько успокаивающаго, бодрящаго уюта, что утихаютъ страданія, безмятежный покой охватываетъ душу, простая, светлая и радостная вера теснитъ сердце, когда молишься подъ ихъ круглыми сводами.

Такъ ясно становится на душе, разрешаются все сомненья, находятся простые, убедительные ответы на мучительные, проклятые вопросы, раскрываются все тайны…

A эта серо-зеленая башня, какъ гранитный надмогильникъ, мрачнымъ силуэтомъ вырезается на туманномъ осеннемъ небе. И чудится, будто подъ ней въ старинномъ склепе, погребена какая то страшная, горестная тайна…

Внутри холодно и мрачно. Тревога и печаль видна на скорбныхъ лицахъ молящихся.

Судорожно вздрагиваетъ и колеблется пламя массивныхъ свечей по бокамъ маленъкаго иконостаса предъ двумя огромными иконами.

Строго глядятъ лики святыхъ на стенныхъ фрескахъ западнаго письма.

И снова возникаетъ тревожная мысль, что эти холодныя, тяжелыя плиты хранятъ какую то мрачную тайну — память объ ужасахъ средневековья, объ упорной борьбе за родную, старую веру и о мучительныхъ насиліяхъ надъ героями-борцами…

* * *

Мы зашли на пеніе въ церковь, — священника не было, служили сами солдаты. Было Рождество Богородицы. Пели часы и тропари. Церковь старинная съ удивительной колокольней и оградой византійскаго стиля, крытой гонтомъ, обсаженной елями. Въ этой археологической прелести — щели въ палецъ, но въ ней — масса интереснейшихъ старинныхъ памятниковъ церковнаго искусства.

Никогда, кажется, я не испытывалъ такого религіознаго чувства и умиленія, какъ на этомъ солдатскомъ богослуженіи. Былъ сначала благовестъ. Сошлись и крестьяне. Тутъ все старики, семейные хозяева. Церковка биткомъ набита солдатами. Они поютъ и молятся. Горитъ и мерцаетъ масса свечей. Выходитъ впередъ запасный, рыжій и грубый обозный, онъ падаетъ на колени и умилительно, безпредметно молится; a хоръ мужиковъ стройный, прочувствованный поетъ, хватая за живое:

— „На тя Господи уповахомъ, научи мя оправданіемъ Твоимъ”…

И голоса пропитаны слезами; лица хотябы старшаго кузнеца — унтеръ-офицера съ тремя полосками — спокойнаго силача, — орошены умиленными слезами. Вотъ по его мужественному лицу покатится слезинка.

— „Яко же согрешихъ предъ Тобой”…

Но вотъ, торжественное верой и упоеніемъ звучитъ : „Во свете Твоемъ узримъ светъ”…

Тропарь Богородицы на Рождество Ея звучитъ уже бодро: „Яко Спаса родила еси душъ нашихъ”. Припевъ къ ектеніи „Помилуй мя, Боже, помилуй мя” пели на разные лады, дружно и трогательно. Слезы катились изъ глазъ, въ груди щемило, въ горле щекотало и я поспешилъ на почту, на ждавшую насъ „вольную” подводу одного изъ местныхъ мужиковъ, присоединенныхъ къ обозу.

Почти повсеместно остался гал.-русскій народъ безъ своихъ священниковъ, увезенныхъ австрійцами, между темъ какъ священники мазепинскаго толка оставили большей частью свою паству на произволъ судьбы и бежали вследъ за австрійцами.

И вотъ въ горячихъ молитвахъ, хотя и безъ священниковъ, но при повышенномъ религіозномъ настроеніи, находитъ народъ душевное утешеніе, причемъ закрепляется въ его душе сознаніе народнаго и религіознаго единства съ освободителями солдатами въ гармоніи общихъ молитвъ.

(Изъ газ. „Кіевская Мысль”)

Сиpoты

Сиротой росъ галицко-русскій народъ подъ скипетромъ деспотической мачехи Австріи. Нелюбимый пасынокъ въ чужой семье, обреченъ былъ на мучительные упреки за каждый съеденный кусокъ хлеба.

Отвергнутый, презираемый, онъ, озлобленный, замыкается въ себе и въ мечтахъ, затаенныхъ въ самой глубине сердца, лелеетъ свои надежды на светлое, безмятежное счастье.

Пусть тяжелая, полная страданій безотрадная действительность продолжаетъ окружать обездоленнаго ребенка, идеальный міръ радужной мечты крепнетъ и ширится въ его душе. И настаетъ время, когда мечта сливается съ действительностью; когда и въ жизни сироты блистаетъ, наконецъ, переливаясь яркими цветами, радужное, солнечное счастье. Неизведанная доселе ласка и чистая любовь пробуждаетъ сироту къ новой жизни, и радостное сознаніе пробужденія, вытесняетъ изъ его истерзанной души воспоминаніе о кошмарномъ сне.

Сиротой выросъ галицко-русскій народъ, пасынкомъ былъ онъ въ австро-венгерской семье народовъ. Но въ недрахъ народнаго сознанія въ Карпатской Руси таилась нежная мечта, перешедшая затемъ въ твердую веру, что расцвететъ на опустошенной галицкой земле цветокъ счастья, что суждено сирой Галичине узнать материнскую ласку…

Мачеха и ея сынки, прощаясь съ сиротой Галичиной, ярко проявила свое отношеніе къ ней — безжалостно разрушили галицкіе города и деревни, осквернили храмы, полонили отцовъ и детей, обезчестили женщинъ и ушли, оставивъ въ разоренной стране однихъ детей — беззащитныхъ сиротъ, лишенныхъ крова и семьи.

А. Кисловскій

„Прик. Р.” 1914, № 1471
Памяти замученныхъ
(Сокальскій уездъ)

1 іюня 1923 г. состоялся переносъ тленныхъ останковъ крестьянъ села Ульвовокъ и Конотопъ, Сокальскаго у., изъ села Хороброва на кладбище въ Ульвовке. Это — жертвы австрійскаго террора 1915 г.

Въ прибужанской долине, въ Сокальскомъ уезде густо раскинулось рядъ селеній, заселенныхъ русскимъ населеніемъ. Названія селъ указываютъ на ихъ старое происхожденіе, сягающее княжескаго періода, a историческія хроники упоминаютъ о нихъ впервое въ летахъ 1400. О русскомъ происхожденіи населенія въ упомянутыхъ селахъ свидетельствуетъ также местный волынскій говоръ, сохранившійся тутъ по нынешній день. Населеніе твердо сохраняло свою русскость и жило всегда лучшимъ будущимъ. Русскія войска заняли въ 1914 году окрестность безъ боя.

Но судилось иначе. Наступилъ 1915 годъ, русская армія отступила, вернулись австрійцы. Въ каждомъ селе десятками арестовывали молодыхъ и старыхъ у кого лишь нашли хотя бы кусокъ русскаго письма. Арестованныхъ отставляли въ село Хоробровъ, отдаленное на две мили. Тамъ находилась штабъ-квартира командира армейской части.

Въ с. Ульвовке были арестованы псаломщикъ Саганскій — разстреленный въ Сокале, a кроме него Іоакимъ Сачокъ, Василій Криштофъ и Илья Кузьма, a въ Конотопахъ Даніилъ Головка. Арестованные были отправлены въ Хоробровъ. Военный судья не нашелъ ихъ виновными. Тогда дивизіонный командиръ заявилъ, что для устрашенія необходимо разстрелять несколько человекъ.

Судьба хотела, что карандашъ въ руке генерала подчеркнулъ фамиліи Сачока, Криштофа, Кузьмы и Головки. Мучениковъ привязано къ деревьямъ и разстрелено.

По долгихъ мытарствахъ семьи разстреленныхъ получили разрешеніе перевезти ихъ въ родное село. Для похоронъ былъ вызванъ крестьянами изъ Русско-Равскаго уезда бывшій талергофецъ свящ. Пант. Скоморовичъ. Характерно, что Ульвовскій настоятель прихода украинофилъ Карпякъ несмотря на просьбы свящ. Скоморовича не разрешилъ внести гробъ съ тленными останками въ церковь.

„Русскій Голосъ” 1923 г.

Могила надъ Бугомъ

Кто прочитаетъ этотъ разсказъ, пусть вместе со мной заплачетъ на могиле замученнаго Петра Сологуба, ибо тогда, какъ хоронили его— никто не плакалъ надъ его гробомъ, лишь озверевшіе немецкіе солдаты, зарывая еще теплое тело убитаго, говорили, сжимая кулаки: „ферфлюхтеръ гундъ!”

Произошло это 27-го іюля 1915 г. Село Добротворъ на Буге лежало между двухъ позицій. Съ одной стороны стояли австрійцы, съ другой — русскіе. Часть добротворцевъ бросила село: одни пошли съ русскими, другіе отдалились за австрійскую боевую линію. Те, которымъ жаль было оставлять свое хозяйство, остались дома, прячась въ ямахъ и погребахъ. По Добротворе шныряли русскіе и австрійскіе разведчики, раздавались выстрелы, падали мертвые люди, a ихъ трупы лежали подъ голымъ небомъ, ибо нельзя было ихъ похоронить. Чернели они на солнце, разлагались, наполняя целое село невыносимой вонью, отъ которой невозможно было дышать. Те изъ штатскихъ жителей Добротвора, которымъ жизнь въ селе стала невыносимой, перекрадывались ночью несжатой рожью, захватывая съ собой часть имущества, и прятались въ лесахъ, или искали себе пристанища среди родственниковъ и знакомыхъ въ Рогаляхъ, Химкахъ и Константовке.

Я былъ тогда переводчикомъ русскаго языка при штабе первой бригады всеобщаго ополченія и потому черезъ мои руки переходили все те несчастные беженцы, которымъ я долженъ былъ подыскивать квартиры; эту задачу я исполнялъ съ величайшимъ удовольствіемъ, a моя душа сіяла невысказанной радостью, когда мне приходилось этимъ несчастнымъ жертвамъ жестокой войны осушить горькую слезу или дать какой-либо советъ.

Приходилось часто не спать не одну ночь, целыми днями бродить по лесамъ и поляхъ, была ли тогда погода или ненастье, въ голоде и холоде, однако я чувствовалъ себя счастливымъ, когда не одна женщина и не одинъ старикъ съ глазами, полными слезъ, благодарили меня, если удавалось кому-нибудь изъ нихъ спасти передъ реквизиціей корову, или вырвать изъ рукъ патруля того или иного мужика.

Случалось, что не одну жертву удавалось мне вырвать съ подъ виселицы, доказывая передъ судомъ, что приговоренный къ смерти, и не изменникъ, и не шпіонъ. Но все же въ одномъ случае, именно въ томъ, который здесь хочу разсказать, я не могъ сделать ничего, моя помощь оказалась опоздавшей.

Повиненъ въ томъ мой голодъ. Уже несколько дней мы не видели хлеба. Намъ варили какую то траву, которой я никакъ не могъ есть, a питался лишь овощами, которыхъ было вдоволь въ опущенныхъ селахъ.

Того дня, когда погибъ ни въ чемъ неповинный мужикъ съ Добротвора Петръ Сологубъ, раннимъ утромъ изъявилъ я свое желаніе отвести несколькихъ штатскихъ людей въ село, расположенное вблизи позиціи, куда штатскимъ людямъ можно было идти лишь въ сопровожденіи военныхъ. Я думалъ отвести людей и одновременно сходить въ Константиновку и купить тамъ для себя хлеба. Такъ и сделалъ. Запасся провизіей на дня два и возвращаюсь въ приселокъ Рогали, где стояла моя бригада. Не успелъ я еще раздеться, какъ вбежалъ ко мне „капралъ отъ дня” и кричитъ по-немецки: „Сейчасъ въ судъ, читать смертный приговоръ!”

Мое сердце что-то сжало, бегу… Въ комнате, где былъ судъ, сидитъ нашъ маіоръ-авдиторъ Лянгеръ, два незнакомыхъ офицера и нашъ такъ называемый ”пляцкомендантъ” оберъ лейтенангъ Людвигъ (изъ Вены). Маіоръ, протягивая мне листъ бумаги, заметилъ:

„Куда вы ходите, васъ искали, a потому что васъ не было — замещалъ васъ г. оберъ-лейтенантъ N. N. (здесь назвалъ маіоръ фамилію, которой я все таки не помню) какъ переводчикъ русскаго языка, Вотъ здесь имеемъ шпіона (онъ указалъ мне на мужика, который стоялъ передъ столомъ съ связанными руками) котораго мы присудили къ смерти. Прочитайте приговоръ!”

Дрожащей рукой взялъ я бумагу и читаю:

”Въ имени его величества кесаря… признается Петръ Сологубъ, хозяинъ съ Добротвора, виновнымъ въ пополненіи преступленія, какъ шпіонъ, свершеннаго дня такого то темъ, что, оставаясь въ Добротворе, выслеживалъ австрійскія позиціи и ночью сообщалъ непріятелю при помощи огня, после чего всегда наступалъ усиленный непріятельскій огонь на наши позиціи и т. д. — посему на основаніи такого то параграфа приговаривается названнаго къ смерти черезъ разстрелъ”.

Дочиталъ я слабымъ голосомъ до конца и смотрю — Петръ Сологубъ бледный все равно, что стена, связанныя крестообразно руки опустилъ къ низу, потомъ сложилъ ихъ вроде того какъ на молитву, поднесъ въ верхъ и сталъ говорить сквозь слезы:

„Господа, мне все равно, буду я жить иль нетъ, но васъ будетъ судить Богъ за то, что вы отнимаете мужа жене и отца детямъ. Я не могу оправдываться потому, что васъ не понимаю, a вы не понимаете меня. Но вижу среди васъ одного человека, который мой языкъ понимаетъ (здесь Сологубъ указалъ на меня) и я ему разскажу что я сделалъ и за что меня схватили”…

„Некогда разговаривать! — перебилъ маіоръ авдиторъ — вы слышали присудъ, который сейчасъ будетъ исполненъ, скажите, хочете ли еще видеться съ женой и дочерью, которыя стоятъ здесь на дворе?”

Петръ Сологубъ побледнелъ еще больше и смолкъ.

Судьи вышли. Тогда приговоренный къ смерти обратился ко мне съ молящимъ взглядомъ, a я, не зная еще въ чемъ дело, спрашиваю:

„Что съ вами случилось?”

„Я сиделъ въ яме уже две недели. Днемъ сиделъ, ибо запрещено было показываться, a ночъю выходилъ на гумно посмотреть въ конюшню или сарай, ибо нужно было и корове дать корму и, извините за выраженіе, къ поросенку заглянуть, Этой ночи я вышелъ съ ямы, чтобы, какъ обыкновенно, взглянуть на скотинку, темно было, я споткнулся на какой то предметъ, вроде спящаго человека, зажегъ спичку смотрю — мертвый солдатъ лежитъ на моемъ подворье. Возвращаюсь, хочу жене объ этомъ разсказать, когда въ ту же минуту вбежали два венгерскихъ солдата и меня отвели”.

Я темъ временемъ успелъ бегло просмотреть актъ, списанный съ приговореннаго, где было написано, что онъ подавалъ огненные знаки непріятелю, ходилъ ночью между трупами и обыскивалъ у нихъ карманы. Такія показанія далъ подъ присягой одинъ венгерскій ”цугсфиреръ”.

Повторяю это приговоренному, a онъ решительно опровергаетъ это, говоря:

„Когда бы я грабилъ убитыхъ, тогда бы имелъ при себе деньги, либо въ томъ месте, где живу. Что же касается огненныхъ знаковъ, которыми я якобы сообщалъ русскимъ войскамъ, чтобы они стреляли въ венгерцевъ, которые стояли возле моего хозяйства въ окопахъ, то темъ самимъ привлекалъ бы ихъ огонь на свое хозяйство, на свою жену и детей, на свою скотинку, которую я такъ отъ огня хранилъ”.

Темъ временемъ кто то уведомилъ жену Сологуба, что его присудили къ смерти. Она вбежала съ отчаяннымъ крикомъ, припала къ его коленямъ и, вкрывая поцелуями его связанныя руки, кричала:

„И за что? За что? За что берете его, палачи”.

За нею вбежала дочь приговореннаго и обе обняли его за шею, впились губами въ его перестрашенное, смертно-бледное лицо…

Эта картина длилась можетъ быть полъ минуты, a мне казалось, что она тянется целые годы, такъ тяжело мне было смотреть на мученія этихъ троихъ человекъ…

„Я сама не ела, все, что имела— стряпала и выносила тайкомъ нашимъ солдатамъ въ окопы, кормила ихъ, потому что были голодные, потому что „наши”, a натоместъ враговъ себе выкормила, — они отъ меня собственную жизнь отбираютъ”, такъ приговаривала жена Сологуба, заламывая руки.

Пришло распоряженіе забрать приговореннаго и убрать женщинъ, чтобы не видели, что будетъ съ ихъ отцомъ и мужемъ.

Ихъ отрываютъ; одинъ тянетъ дочь, которая оплела свои белыя руки вокругъ шеи отца, другой пробуетъ сдвинуть жену, которая обняла приговореннаго ноги, валяясь по земле и заливаясь горькими слезами.

„Берите и меня съ нимъ!.. Куда же я пойду безъ него, что я на свете предприму безъ мужа? — продолжала выть жена Сологуба.

Пришло четырехъ солдатъ съ винтовками, двоихъ съ лопатами, плацкомендантъ выдаетъ какіе то распоряженія… Везде нервничанье, беготня, ибо предстоитъ разстрелять шпіона!

Я какъ пришибленный стою возле избы, где состоялся судъ. Жену и дочь отвели въ сторону обоза, откуда все еще неслись ихъ стоны и душу раздирающій крикъ. Приговоренный стоялъ на улице съ обнаженной головой. Четыре солдата съ наеженными штыками стерегли его. „Плацкомендантъ” заметилъ меня и говоритъ:

„ Альзо, должны разстрелять шпіона; съ истиннымъ удовольствіемъ самъ скомандую: пли! Ибо подобнымъ людямъ это единственное возмездіе: пуля въ лобъ и кончено!

„Разве это должно произойти сейчасъ? — спросилъ я, набравшись храбрости (да, нужно сказать—тогда я былъ уже „ефрейторомъ”, a всемъ известно, что значитъ въ австрійской арміи обыкновенный солдатъ въ сравненіи съ офицеромъ), — можетъ быть… я не знаю… потребовать больше свидетелей, потому что лишь одинъ свидетель уличилъ Сологуба… A это можетъ быть мало, мужикъ говоритъ въ свое оправданіе такъ, что я побоялся бы бросить даже тень подозренія въ томъ, что oнъ шпіонъ.

„Молчать!.. Какъ вы смеете что либо подобное говорить — загремелъ на меня „оберъ-лейтенантъ”, — не то — пойдете туда, куда этотъ пойдеть!”

Все пропало, подумалъ я. Попалась несчастная жертва въ руки такихъ людей, которымъ смерть человека открываетъ дверь къ авансамъ, карьере, крестамъ. Поэтому, стоитъ-ли останавливаться передъ темъ, пустить иль нетъ пулю въ лобъ русскому мужику? Что сегодня стоитъ одна человеческая жизнь? Потому то такъ поспешно приговорили къ смертной казни Сологуба и уже ведутъ его за село, где передъ нимъ должна открыться черная могила, въ которой уже никогда ему не засветитъ красное солнышко.

После моей неудачи съ „плац-комендантомъ” выбежалъ я за село, въ противоположномъ направленіи отъ места казни Сологуба, чтобы возможно дальше быть отъ убійцъ, отъ места убійства…

Иду, вдругъ вижу изъ леса выезжаетъ адъютантъ нашего бригадира, оберъ-лейтенантъ Г, полякъ, однако человекъ хорошій. Онъ въ суде всегда стоялъ по стороне нашихъ гонимыхъ крестьянъ и имелъ на своихъ товарищей-офицеровъ такое громадное вліяніе, что при нашей бригаде весьма въ редкихъ случаяхъ приговаривали къ смертной казни.

Подбегаю къ нему и съ полнымъ доверіемъ говорю:

„Въ сію минуту имеютъ разстрелять одного человека изъ Добротвора; я свято убежденъ въ его невиновности, спасайте его!”

„Какъ такъ?—спрашиваетъ. „Судъ уже состоялся?”

„Нетъ! — говорятъ, что „шпіона” можно разстрелять безъ суда, stante pede.

„Идите со мной! — сказалъ адъютантъ, и въ ту же минуту мы очутились возле квартиры генерала…

Адъютантъ разговаривалъ съ генераломъ не долго, Выбежалъ и говоритъ ко мне: „Бегите и скажите „плацкоменданту”, чтобы воздержался отъ исполненія приговора и немедленно предложилъ акты Сологуба для пересмотра!”

Я какъ сумасшедшій выбежалъ на улицу и побежалъ въ ту сторону, куда можетъ быть пять минутъ назадъ повели Сологуба. Вижу вдали возле леса толпу солдатъ и кричу что есть мочи: „Обождите!”

Оглянулись. Выбегаетъ напередъ офицеръ и спрашиваетъ: „Васъ истъ?”

Повторяю приказъ адъютанта.

„Опоздали!” — проговорилъ офицеръ.

Подхожу ближе къ толпе солдатъ. Передъ моими глазами свежая могила. Все говорятъ, что закопали ”шпіона” и „изменника”…

Одинъ солдатъ, чехъ, изъ группы техъ, которые копали могилу, разсказываетъ мне: „Приговоренный шелъ на смерть хладнокровно. Лишь тогда, когда ему завязывали глаза, упалъ на колени и зарыдалъ. Въ тотъ моментъ раздалось четыре выстрела и тоть перепугъ, который въ последнюю минуту овладелъ приговореннымъ, завмеръ на eгo устахъ вместе съ его жизнью”.

Петръ Сологубъ — это одинъ изъ техъ безчисленныхъ мучениковъ-крестьянъ, павшихъ жертвой міровой бури, которыхъ единственнымъ преступленіемъ было то, что родились на русской земле и носили русское имя.

Вечеромъ того же дня я встретилъ еще разъ жену и дочь убитаго, которыя ничего еще не знали о смерти ихъ отца, и я не имелъ смелости объ этомъ имъ сказать. На видъ были даже спокойнее, чемъ утромъ и дочь боязливо подошла ко мне и застенчиво говоритъ:

„Правда, что моего отца не разстреляютъ? Потому что разсказывали люди, которые только что пришли изъ Добротвора, что они, те господа, лишь такъ пугаютъ насъ, чтобы мы не болтались возле позицій”…

И лучъ надежды засіялъ на ея лице легкою улыбкой, и я тоже улыбнулся и говорю:

„Не безпокойтесь, не разстреляютъ, нетъ причины… Вы и не оглянетесь, какъ отецъ къ вамъ возвратится”…

Разве я могъ сказать ей чистую правду, когда мне казалось, что эта правда могла убить ее?! Пусть лучше живетъ въ надежде, что отецъ возвратится, a темъ временемъ пусть еще больше насмотрится на бедствія міровой бури, пусть ея молодое сердце привыкаетъ къ трупамъ и крови, пусть убедится, что для насъ „кругомъ неправда и неволя”, a после, со временемъ, можетъ быть ея испытанное сердце легче перенесетъ этотъ ударъ, когда после войны случайно встретитъ надъ Западнымь Бугомъ среди зеленыхъ луговъ могилу, въ которой спитъ ея несчастный отецъ.

Могилу же отца она встретитъ легко. Потому что, когда я виделъ, какъ немцы, загребая убитаго, сжимали кулаки и зверски втаптывали землю нa могиле, проклиная : „so ein verfluchter Hund”, — я, зная, что по убитомъ можетъ и следъ пропасть, нашелъ въ нашей рабочей роте столяра, упросилъ его смастерить деревянный крестъ и поместить на дощечке день смерти и имя убитаго.

На опушке леса, недалеко отъ приселка Химки, стоитъ эта могила, скрывая невинную жертву немецко-венгерскаго зверства. Эта жертва была не первой и не последней.

Гр. Гапулякъ

Надъ Западнымъ Бугомъ въ 1915 г.

3a что?

Кульпарковъ это такое захолустье возле Львова. Скверныя квартиры, скверная еда, где-то вдали безустанно грохочутъ пушки. Вечеромъ, когда ложишся на солому спать, замыкаешь глаза съ молитвой :

„Святый Боже, пошли насъ завтра въ бой!”

Пять часовъ утра. Поднимается надъ холмами красное солнце. Тамъ впереди, на востоке, работаютъ снова. Тамъ гремитъ и шумитъ, какъ вчера вечеромъ.

Летить на лошади полковой адъютантъ. У него весьма служебный видъ… „Herr Oberleutenant! — во главе съ полъ эскадрономъ обыскать окрестные села! Здесь роится отъ шпіоновъ! Всехъ подозрительныхъ арестовать!

„Servus!” — і поехалъ дальше.

Черезъ десять минутъ я выезжаю съ моими людьми въ свежее, ясное утро ловить шпіоновъ — фи, къ черту! Но это все таки работа! Можетъ быть сотня казаковъ встретится намъ по дороге?

Пopшнa — это моя первая остановка. Беру съ собою ”постенфирера” и неожиданно входимъ вь домъ священника. Тотъ совсемъ не настрашенъ и даже очень любезенъ.

„Можетъ быть пожалуете, г-нь оберь-лейтенaнтъ, стакaнчикъ винa? Можеть быть кой-что закусите? Ведь оно после ранней езды таки порядкомъ есть хочется!”

Видъ у него таковъ, какъ будто-бы онъ хотелъ благословлять меня и моихъ людей. Неужели онъ могъ бы быть шпіономь, этоть спокойный, любезный человекъ? Съ вопросительнымъ взглядомъ обращаюсь кь жандарму, который стоитъ возле меня.

Но тотъ не сомневается. Хватаетъ за воротникъ попа и тащитъ его съ собою къ лошади.

„Я уже давно тебя ожидалъ!” — выкрикиваетъ и тормоситъ человека въ черной рясе. Тотъ набожно складываетъ pyки и имеетъ видъ, какь будто всецело сдаегся на милость Божію.

Схожу съ лошади и съ несколькими людьми иду въ избу. Уланы народъ не поблажливый! Перевертиваютъ все вверхъ дномъ. Обаруживаютъ вкусныя вещи: большіе запасы окорка, колбасы, водки, много водки! Вже приготовлено дли русскихъ. A тамь вь глубокомъ углу ящика въ столе лежитъ бронзовая пуля на которой написано : „Слава Богу”. Это условный знакъ между „изменниками” и русскими. Кто покажетъ такую пулю, тому ничего худого не будетъ!

Я тычу шарлатану эту пулю вь носъ. Онъ уже больше не улыбается, сжимаеть плечами и молчитъ. Онъ знаетъ свою судьбу…

Темъ временемъ вахмистръ притащилъ старосту того же села, седого человека съ выразительнымъ, умнымъ лицомъ. И въ него нашли такую же пулю. Богъ одинъ знаетъ, сколько нашихъ храбрыхъ солдатъ должны распрощаться съ жизнью черезъ техъ шарлатановъ! Помимо воли хватаетъ рука за саблю.

„Aufsitzen!” Стучатъ по дороге лошадиные копыта. Длиннымъ гуськомъ быстро едемъ въ Подъярковъ. Попъ и мужикъ привязаны съ правой стороны седла жандарма, a потому должны бежать съ нами. Оба они люди пожилые. Попъ съ откормленнымъ животикомъ. Оба кашляютъ, стонутъ, глаза ихъ выпучиваются изъ лба. Я еду впереди, ничего не слышу и не вижу.

Въ Подъяркове исторія повторяется. Мужики прячутся въ трущобы, a мы беремъ попа и старосту.

,,Но я же не могу такъ сразу идти”, протестуетъ священникъ. „Я долженъ покончить свои дела, чтобы завтра возвратиться”.

„Возвратъ тебе сберегутъ, собака! — кричитъ вахмистръ и вяжетъ его вместе съ старостой. Тотъ осматриваетъ своего коллегу изъ Поршны, потомъ вместе осматриваютъ поповъ, ихъ лица насупливаются и наполняются гневомъ и злобою.

И вдругъ одинъ изъ нихъ, старикъ изъ Поршны, подноситъ руку и валитъ своего священника въ лицо — разъ, другой. Бьетъ такъ, что гулъ несется.

„Ты этому виноватъ, что я на старости летъ долженъ бежать, выставивши языкъ, что завтра я буду висеть, какъ собака”.

„Ты, лишь ты отому виною!” — кричитъ и бьетъ, и бьетъ…

Отсылаю вахмистра жандармеріи съ двумя попами и двумя старостами назадъ въ Кульпарковъ, a самъ съ эскадрономъ еду дальше, до Кагуева.

Едемъ прекраснымъ густымъ лесомъ, надъ нимъ носится гулъ битвы, a мы едемъ медленно и разсматриваемся по сторонамъ…

Какъ разсказывалъ мне это изящный уланскій поручикъ, такъ и я записалъ.

Эрнстъ Клейнъ *)

[*) Я, лишъ перевелъ то, что печатала венская газета „Neue Freie Presse” 12-го октября 1914 г. въ № 18.008, какъ фельетонъ подъ заглавіемъ: „Ein Ulanenritt”. Думаю, что когда самъ палачъ разсказываетъ свои подвиги, то онъ ихъ лучше помнить, чемъ жертва, которую истязаютъ. Отъ себя я далъ только другое заглавіе. Я спрашиваю: „За что?”, a ответъ на это давала, даетъ и дастъ всегда наша исторія! Пеpеводчикъ.]

Памяти жертвъ

Пользуюсь матеріалами, которые были предложены депутату бывшаго австрійскаго парламента г. Стшибрному вь то время, когда за ложность поданыхъ фактовъ можно было предать суду. Кроме того руковожусь темъ, что виделъ и пережилъ самъ. Уверяю, что наведенные мною факты, это только незначительная часть преследованій, мукъ и слезъ, пролитыхъ въ славянскомъ аду — Талергофе.

Будущее принесетъ намъ тотъ счастливый моментъ, когда выйдетъ въ светъ подробный трудъ по делу трагедіи русскихъ галичанъ и буковинцевъ; сегодня даемъ лишь то, что возможно въ это тяжелое время.

* * *

Этотъ отчаянный крикъ пусть идетъ въ светъ и говоритъ о трусливой австрійской арміи, которая, будучи разгромлена на поле битвы, воровала, грабила, жгла, уничтожала, равняла все съ землей, била, арестовывала, a прежде всего убивала и вешала.

И все то по приказу своихъ начальниковъ, дегенератовъ-эрцгерцоговъ и идіотичныхъ кровожадныхъ генераловъ.

Въ эпоху Наполеона говорили, что каждый французскій солдатъ носилъ въ торнистре маршальскую булаву. Австрійскій солдатъ не то! Онъ въ торнистре носилъ веревку, чтобы по приказу своихъ богатырей-генераловъ, бросая поле битвы, могъ по дороге вешать невинныхъ стариковъ, детей и женщинъ.

Галиція дрожала! Тамъ на востоке гремели пушки, a тутъ плачъ и вопли наполняли города и села! Однихъ провожали смутнымъ похороннымъ гуденьемъ колокола, другихъ же, прошибающій сердце, лязгъ цепей. Одни подъ огонь пушекъ, другіе въ тюрьмы и на виселицы.

Рыскали гіены, бегали собаки-ищейки, ловили свои жертвы и получали за то кресты и медали!

Наибольшимъ же удальствомъ отличались венгерцы-дикари, кровожадные гунны, издеватели и мучители! Разбойники и насильники, убійцы и палачи!!.

Безнаказанность этимъ умундированнымъ палачамъ была заверена!

Цена человеческой жизни въ рукахъ техъ защитниковъ гангренированной Австрійской Имперіи равнялась цене теперешней австрійской короны.

И что же? Въ это то время, время сильнаго подъема патріотическаго духа въ первыхъ месяцахъ войны и по отступленіи русской арміи, повешено по суду и безъ суда шестьдесятъ тысячъ русскаго народа!!.

Отцы и сыновья, те „козлы отпущенія” и рекруты, швейны и гунды — пошли на пушечное мясо, на убой, — a другіе отцы и сыновья феретеры, изменники и „кацапскіе болваны”—дождались виселицы.

Заскрипели тысячи виселицъ! Полилась кровь — невинная кровь!

Полилась и залила техъ, которые копали гробъ русскому народу, a онъ съ верой въ грядущую гибель враговъ ложилъ головы на поле битвы, съ верой въ русскую победу шелъ на виселицы, съ верой въ единую неделимую Русь умиралъ въ Терезинскихъ казематахъ, въ Талергофскихъ норахъ, немецкихъ и венгерскихъ тюрьмахъ съ верой, что, хотя:

Погибнуть придется

По тюрьмахъ, баракахъ сырыхъ,

Дело за насъ отозвется

На поколеньяхъ живыхъ!..

Apecтуютъ!

Почти одновременно съ объявленіемъ общей мобилизаціи начались аресты русскихъ галичанъ. Арестовано ихъ много тысячъ. По селамъ арестовывали жандармы при помощи известныхъ нашихъ опекуновъ. Приказы начальниковъ жандармеріи давали своимъ подчиненнымъ ничемъ неограниченную свободу действій. Поэтому можно себе представить что свершалось! Списки русскихъ людей: членовъ читаленъ общества имени М. Качковскаго, Русскихъ Дружинь и другихъ русскихъ обществъ были у нихъ точны; если же кого-нибудь случайно пропустили, то имъ съ помощью приходили наши „друзья”. У Венской тюрьме мы нашли доносы со стороны нашихъ „друзей”, подписанные полнымъ именемъ! Арестовывали часто въ одной только рубашке, на поле, пастбище, безъ одежды и денегъ, заковывали въ цепи 70-ти и 80-ти летнихъ старцевъ, нередко съ женщинами и детьми.

Ha Гoлгофу!

Такъ гнали ихъ целыми милями въ города еврейскими улицами. A здесь ожидала ихъ Голгофа. Ихъ били по голове палками, плевали и били въ лицо, бросали камнями и то не только городской сбродъ и евреи, но и братья по Христу и по народности: городской босякъ и интеллигентъ, адвокатъ и чиновникъ!

Члены Русскихъ Дружинъ, у которыхъ обнаружены трехцветныя ленты, сокольскія шапки и знамена, должны были одеть шапки, перевязать лентой рукавъ, взять знамя и идти подъ штыками въ городъ. Сколько кулаковъ, палокъ, прикладовъ и камней пришлось имъ получить, пока доплелись въ тюрьму, которая въ тотъ моментъ была имъ спасеньемъ! Но все таки, нужно сказать правду, наибольше пришлось получать нашимъ священникамъ! Ихъ считали вожаками техъ будто бы темныхъ крестьянъ и потому не щадили имъ ударовъ, особенно евреи. Но ошибались наши враги, думая, что русскіе крестьяне — темная масса; тюрьмы доказали, что наши русскіе крестьяне защищали русскую идею далеко лучше, чемъ некоторые интеллигенты. Противъ нападеній разъяренной толпы почти не случалось, чтобы жандармерія брала подъ защиту, — наоборотъ, весьма часто она сама ссуживала арестованныхъ прикладами. Путь на Голгофу велъ улицами города Львова. Тысячныя толпы народа, городской и пригородній сбродъ, пребывающій дни и ночи подъ австрійскимъ наместничествомъ, или подъ германскимъ консульствомъ, распевая попеременно „Boze wspieraj” и „Боже буди” съ крикомъ „Хай живе цісар Вільгельм”, бросались на проходящихъ подъ штыками арестованныхъ русскихъ людей и били, били до крови, до потери сознанія!

Въ тюрьмахъ

Счастливцы, когда закрывалась за ними дверь тюрьмы! Но не всегда! Здесь они попадались въ руки тюремной страже. Въ комнату, где было места для троихъ — замыкали человекъ 15 и больше, пища была скверная, битье частое. Особенно было тяжело арестованнымъ въ львовскихъ полицейскихъ арестахъ—норахъ, где нельзя было одновременно держать больше 24 человекь ночныхъ пяницъ и хулигановъ. Никого на допросъ не брали. Только надсмотрщики терзали своими замечаніями, какъ напримеръ: „Вчера повесили 10 изменниковъ, намедни 12!” Иногда вырывали кого-нибудь и куда-то увозили.

Надсмотрщики говорили: „Повесили!”

Поэтому можно себе представить, что было съ теми, которые оставались, которыхъ какъ-будто ждала подобная судьба ! Въ какомъ психическомъ состояніи находились несчастныя жертвы австрійскаго произвола, какія муки переживали, можно видеть изъ того, что въ первыхъ дняхъ многіе сошли съ ума!

Стреляютъ, рубаютъ саблями!

Когда же сближался грохотъ пушекъ, сейчасъ открывали двери тюремныхъ келій, формировали большіе транспорты по 400—500 и даже 700 людей, которыхъ подъ конвоемъ сотенъ солдатъ, среди крика, гама и побоевъ тысячной толпы, гнали на железнодорожныя станціи. Въ товарные вагоны помещали по 100 и больше человекъ, сковывано въ цепяхъ по 6-10 и 20 человекъ разомъ, такъ, что никто не могъ сделать малейшаго движенія, ибо цепи въедались въ тело! Во время езды солдаты безъ милосердія били по лице, голове — руками и прикладами. И такъ, напримеръ, священника Михаила Ясеницкаго били до техъ поръ, пока онъ окровавленный не упалъ на землю. Дня 31 августа 1914 года въ транспорте между Львовомъ и Краковомъ убили солдаты священника Сохацкаго.

Была невозможная жара, но воды не смелъ просить никто, ибо за то ожидала немедленно смерть!

Львовскій транспортъ, ехавшій въ товарныхъ вагонахъ, въ теченіи трехъ дней не получилъ ни пищи, ни воды.

Перепуганные крестьяне плакали и молились. Некоторые интеллигенты пробовали просить воды, но жестоко за то поплатились. Доктора Драгомирецкаго билъ солдатъ до техъ поръ, пока кровь не полилась струей. За что?.. За то, что просилъ воды! На железнодорожной станціи въ Новомъ Санче гусарскій маіоръ ворвался въ вагонъ и такъ долго билъ священника Рыхлевскаго, пока тотъ окровавленнымъ не упалъ на землю, лишившись сознанія.

17-го августа 1914 года транспорть въ 34 интернированныхъ долженъ былъ идти пешкомъ изъ Баковчицъ въ Перемышль. Въ 12 1/2 часовъ дня встретился онъ съ отрядомъ гонведовъ. После короткаго разговора съ комендантомъ транспорта, гонведы вытянули сабли, бросились на транспортъ и на месте убили 29 человекъ!!.

Православнаго священника изъ Ждыни Горлицкаго уезда убилъ безъ суда и следствія офицеръ!

О техъ всехъ мукахъ, которыя достались въ уделъ несчастнымъ жертвамъ, говорить тяжело, и чтобы передать о нихъ — не хватаетъ словъ!

Безъ воды и пищи 5—7 дней! Священникъ Ю. Гумецкій просилъ солдата, своего прихожанина, воды, но увы — напрасно! Солдатъ съ слезами въ глазахъ ответилъ, что имъ запрещено подъ строжайшей ответственностью давать кому-нибудь изъ нихъ воду. „Детище — сказалъ священникъ Гумецкій — складываю присягу, что если возвращусь, то дамъ тебе въ пользованье десятину земли до техъ поръ, пока буду жить самъ, — дай только воды!.. Напрасно!..

Кто-нибудъ могъ бы подумать, что пощаду давали женщинамъ. Жену священника села Турья, г-жу Ясеницкую, офицеръ избилъ до крови!

Слушайте! Поверите ли, какія терпенья пришлось перенести священнику Ивану Городецкому изъ Новицы?

Слушайте! Ноги и руки сковано кандалами, руки за спиной крестообразно и такъ подвешено его на веревкахъ къ потолку вагона; пальцы ногъ его едва касались пола вагона! Въ продоженіи пути къ Талергофу били его солдаты прикладами, a офицеръ плетью и железнымъ прутомъ. Изъ головы и тела текла кровь ручьемъ. И не выдержалъ мученикъ! Лишился ума! Но и въ Талергофе не сжалились надъ нимъ: 48 часовъ сиделъ онъ въ кандалахъ безъ хлеба и воды!..

Г-жу Веру Драчинскую, племянницу Буковинскаго вицемаршалка и учительницу Янину Мардаровичъ, которыя были въ транспорте на станціи города Станиславова, дня 30 августа 1914 года схватили германскіе солдаты, избили до крови, a когда обе упали на землю, обернули ихъ лицомъ къ земле, взяли за ноги и тянули такъ по грязи и щебню!.. Г-жа Мардаровичъ среди техъ издевательствъ лишилась чувствъ. Родители обеихъ смотрели на издевательства надъ своими детьми.

У Зборова
(Изъ собственныхъ военныхъ заметокъ)

Въ „победоносномъ” наступленіи мы шли русскимъ войскамъ „по пятамъ” и остановились на ночлегъ въ селе Зарудье возле Зборова.

Генеральный штабъ двенадцатой дивизіи гонведовъ, при которомъ я служилъ, разкватировался въ именіи, a я задумалъ подыскать себе уюта въ селе, потому что стосковался за нашими крестьянами. Въ именіи встречаю иногда господъ, евреевъ, экономовъ, которые, заискивая передъ австрійскими офицерами, какъ говорятъ — „вешаютъ собакъ” на русскихъ, за то въ селе иначе. Тамъ нашъ крестьянинъ, разкрывая мне свою душу, высказываетъ свои затаенныя мысли, проситъ совета, a мне самому делается легче на душе, когда услышу изъ устъ мужика родную речь, полную заботъ и кручины.

Въ Зарудьи уже не было ни одной живой души. Значитъ, крестьянъ эвакуировано. Избы пустыя, двери и окна открыты настежь, кой-где возле избы пробежитъ встревоженная собака, въ иномъ месте крадется, готовая къ побегу кошка, но изъ людей нигде никого не видно. Я хочу уже возвращаться въ именіе, когда въ одной избушке на конце села мигнулъ светъ и тотчасъ погасъ. Подхожу ближе и вижу—какая то девица. Тихонько продвигается подъ заборомъ, какъ будто бы желая, чтобы ея не заметили.

— Не бойся, милая, — говорю, — обожди!

Девушка выпрямилась и узнавши, что я какой то „свой солдатъ”, осмелилась настолько, что ответила:

— Чего же мне бояться, я не боюсь…

Я подошелъ ближе и разузналъ что целое село эвакуировано где то подъ Золочевъ, a она съ двумя соседками, съ отцомъ, матерью, и тетей возвратились накануне ночи въ Зарудье, чтобы забрать кой что съ оставленной и закопанной въ землю посуды.

— A моя тетя Анна даже забыла деньги въ чулане подъ комодомъ.

Они все работали на огороде, выкапывая ямы, чтобы спрятать туда остатки своего имущества.

— Все оно хорошо, — говорю я,— но ведь ты неосторожно поступаешь. Если бы вместо меня тебя встретилъ какой-нибудь венгерецъ или немецъ, то тебя поставили бы уже передъ военнымъ судомъ, какъ шпіона.

— Господи Іисусе, a въ чемъ же я виновата? — встревожилась девушка.

— Прежде всего ты скажи мне, какъ тебя зовутъ?

— Катя Олейникъ.

— Вотъ послушай, Катя, въ чемъ твой грехъ. Когда я шелъ улицей, то увиделъ въ избе светъ, который немедленно погасъ. Знаешь, что это такое?

— Девушка встревоженно стояла и молча смотрела мне въ глаза.

— Это сигналы для врага — для русскихъ.

— Побей меня Богъ, когда этому правда! Я зажигала спичку и она погасла.

— Я верю тебе, Катя, но венгерецъ или немецъ не поверилъ бы. Вы возвратились въ село, находящееся вблизи боевой линіи; это село эвакуировано, a поэтому скорее собирайте въ потьмахъ то, что вамъ нужно и немедленно уходите куда глаза глядятъ, лишь бы дальше отъ этого ада.

— Это я знаю, мы такъ и поступимъ… Я только желала бы поискать въ избе молитвенникъ, который оставила за иконой.

— За кого же ты хочешь молиться?

— За всехъ насъ, за целый міръ, чтобы не истекалъ кровью, чтобы люди начали жить въ мире.

— За все это уже третій годъ молятся все европейскіе народы; все храмы на земномъ шаре посылаютъ Богу молитвы, чтобы помогъ Господь покорить нашихъ враговъ и окончить войну. И молятся наши австрійцы, чтобы помогъ Богъ победить нашихъ враговъ, т. е. въ первую очередь „москаля”, a тотъ москаль молится въ своихъ храмахъ, чтобы Господь сокрушилъ немца и австрійца и, подумай Катя, они христіане и мы христіане, у нихъ величественные золоченные храмы и у насъ тоже святыя церкви. У нихъ вера правая и у насъ тоже, они пріятны Богу, и мы также Богу пріятны, a все таки наши молитвы Богомъ удовлетворены быть не могутъ. Мы ставимъ Бога въ безвыходное положеніе, потому что, когда бы Богъ пожелалъ удовлетворить какую-нибудь одну сторону, то долженъ бы погубить другую. Поэтому Богъ не внемлетъ подобнымъ молитвамъ.

— Ну, и что же будетъ дальше?— промолвила Катя.

— Что будетъ? — повторяю ея вопросъ — будетъ то, чего еще міръ не слыхалъ и не видалъ. Будемъ истекать кровью такъ долго, пока истощенные не упадемъ все въ одну пропастъ — могилу… A тамъ уже не будетъ враговъ, тамъ будемъ уже все въ мире.

— Ахъ, и зачемъ кто то выдумалъ войну?

На этотъ вопросъ я уже не успелъ ответить.

Слышу въ именіи — суматоха. Недавно распряженныя лошади снова начали запрягать у телеги и обозъ выехалъ на улицу.

Тревога! Русскіе идутъ въ наступленіе и нашъ дивизіонный штабъ ищетъ новыхъ квартиръ.

* * *

Прошло три месяца. Положеніе на фронте не изменилось. Армія Брусилова после победоноснаго наступленія и тріумфа снова отступила, a немецкіе и австрійскіе войска опять заняли оставленныя позиціи. Въ районе Зборова некоторые участки фронта выравнялись въ пользу австрійцевъ. Возле села Зарудья боевая линія отошла еще дальше на востокъ и поэтому эвакуированные крестьяне могли возвратиться въ родное село.

Нашъ дивизіонный штабъ стоялъ въ селе Бранахъ возле местечка Дружкополя Волынской губерніи.

Одного дня призываетъ меня мой командиръ и делаетъ следующее приказаніе: „Телегой поедешь въ село Зарудъе. Тамъ мы, назадъ три месяца, во время тревоги закопали въ погребе, въ огороде возле беседки, несколько ящиковъ съ провіантами и табакомъ. Все это отыщешь и привезешь сюда. Вотъ имеешь необходимые удостоверенія для предъявленія тому военному отряду, который пребываетъ въ Зарудьи. Старайся поскорее возвратиться, потому что у насъ и есть нечего и нечего курить”.

— Что же делать въ томъ случае, когда тамъ не отыщу ничего? — спрашиваю я.

— Оно понятно, когда выследили нашъ „кладъ” русскіе и забрали, то тогда ничего не поделаешь, но если это все забрали наши, тогда обязательно потребуй, чтобы возвратили. Пусть местное начальство разследитъ, кто забралъ. Но весьма возможно, что все лежитъ ненарушенное. Видишь ли, лошади наши заболели, a тутъ тебе тревога! Не было иного выхода: нужно было одну телегу разгрузить, a потому что жаль было оставлять Брусилову — мы и закопали въ погребе возле беседки.

Съ такимъ приказомъ пріехалъ я въ село Зарудье.

Въ именіи стояла команда бригады; я туда явился и предъявилъ свои бумаги. Бригадиръ, седой какъ лунь толстякъ, „оберстъ” принялъ меня, какъ посланца отъ дивизіи, весьма любезно и пошелъ вместе со мной отыскивать нашъ „кладъ”. Я взялъ въ руки лопату и внимательно осмотрелъ землю вокругъ беседки. Нетъ и следа, чтобы кто-нибудь разгребывалъ землю, значитъ, нашъ „кладъ” не тронутъ. Призываю двухъ солдатъ и, согласно полученнымъ мною инструкціямъ, раскапываемъ землю. Мы выкопали шесть ящиковъ, которые мы погрузили на телегу, и я сталъ возвращаться.

И какимъ-то удивительнымъ образомъ очутился я возле избушки Ксеніи Олейникъ. Почему то мне эта девушка врезалась въ память. Тогда, при нашей первой встрече, я не имелъ времени даже проститься съ ней. Мне спешилось и она, услышавши слово — тревога, исчезла. Съ того времени ея я больше не виделъ. Но ея бледное лицо, ея большіе ясные глаза, которые при лунномъ свете какъ то своеобразно блесели, ея нежная белая фигура на фоне сада возле „хаты” весенняго вечера — напоминали мне картину Пимоненко „На війну” или же подобныя ей, которыя такъ часто встречаются у насъ на открыткахъ.

— Интересно, возвратилась ли она уже домой?—подумалъ я, и приказалъ ямщику остановить лошадей.

Вошелъ я въ дворъ, изба закрыта. Ни души. Но зато возле соседней избы слышно человеческую речь. Подхожу ближе… Сидятъ, наежившись, какіе то дети. Когда они увидели меня, вскочили, побежали къ избе, открыли дверь, быстро захлопнули ее за собою, щелкнули засовомъ и… наступила тишина. Осматриваюсь и вижу въ огороде возле забора какую то женщину, которая какъ будто чего то ищетъ. Увидевши меня, выпрямилась и пошла, скрывшись за стеною амбара.

— Убегаютъ отъ меня люди, какъ отъ прокаженнаго, — думаю, — не любятъ „своихъ” и конецъ!

Но все-таки мне хотелось хоть съ кемъ-нибудь поразговаривать. Возвращаюсь снова на дворъ и тамъ встретился я снова съ той женщиной, которая отъ меня пряталась. За ней шла какая то девушка съ какъ будто бы знакомыми чертами лица…

— Скажите, пожалуйста, вы можетъ быть Ксенія Олейникъ?

Девушка подняла на меня свои, какъ небо, голубые глаза, но въ нихъ было столько печали, что я содрогнулся.

— Такъ, это я. Чего вы отъ меня желаете? — промолвила девушка.

— Чего я желаю? Ничего! Я лишь желалъ тебя видеть.

— Если вы таковъ, какъ остальные, то лучше идите своей дорогой.

Здесь я заметилъ, что ея щеки начали судорожно кривиться, глаза пріобрели какое то гневно-грозное выраженіе и, бросивши на меня быстрый какъ молнія взглядъ, отвернулась и побежала въ сторону своей избы.

Женщина, слышавшая нашъ разговоръ, видя, что я какой то „человекъ свой”, задержалась и заметя мое удивленіе по случаю поступка Ксеніи, какъ будто оправдывала ее, говоря:

— Она очень бедная, баринъ, отца и мать и даже дальнихъ ея родственниковъ разстрелялъ какой то венгерецъ, a она осталась одна какъ палецъ. Мне кажется, что она сходитъ съ ума, потому что воетъ и плачетъ, ничего не естъ, ночью не спитъ, Она ночуетъ у меня, потому что въ своей избе боится. Она очень бедная…

Я слушаю и мне кажется, что все это сонъ. Пусть будетъ что хочетъ, думаю я, но я долженъ съ ней поговорить, я долженъ выслушать ея горе, можетъ быть чемъ-нибудь ей помогу, можетъ быть дамъ какой полезный советъ.

Съ этимъ постановленіемъ зашелъ я въ ея дворъ. Сидела она на пороге и смотрела стеклянными глазами вдаль, какъ будто кого то поджидая. Не заметила, какъ я остановился возле нея.

— Катя! Я слышалъ о твоемъ горе. Погибшихъ никто не возвратитъ изъ того света, но я помогу тебе отомстить за смерть твоихъ родныхъ. Катя, я сынъ того же народа, что и ты, твое горе для меня такое же тяжелое, какъ и для тебя, разскажи мне все о томъ, кто и какъ тебя обиделъ, a я можеть бытъ дамъ тебе хорошій советъ, можетъ быть съумею защитить тебя отъ дальнейшей кривды…

Катя какъ будто пробудилась отъ сна. Начала мне присматриваться, слушаеть мою речъ, глаза ея оживляются и вдругъ поднимается съ места и говоритъ:

— Узнаю васъ, вы тотъ, который однажды былъ здесь возле забора, вечеромъ, помните?

— Такъ, тогда село было эвакуировано, a ты пришла сюда взять оставленное добро.

— Такъ, такъ, тогда были со мною отецъ и мать… и это былъ ихъ последній путь… Но вы сказали, что поможете отомстить за ихъ смерть…

— Помогу, Катя, разскажи лишь, какъ это было, что съ ними случилось?

Катя мне начала разсказывать такъ:

— Того самого вечера, когда вы встретили меня здесь у дворе, когда „наши” начали убегать, потому что наступали русскіе, мы должны были отступать также. Если бы насъ никто не виделъ. если бы мы спрятались въ какую-либо трущобу, то пришли бы русскіе и мы остались бы живы… A такъ, то свершилось такое, что мне въ голове мешается, кажется мне, что схожу съ ума, a можетъ быть уже и сошла, не знаю… Подоспели какіе то венгерцы и подъ стражей отвели насъ за село. Тамъ на перекрестке, недалеко отъ Храбузной, стоялъ какой то солдатъ на часахъ и те, которые насъ вели, оставили насъ при немъ, a сами возвратились… Тотъ же венгерецъ тоже намъ что то говорилъ, размахивалъ руками, но мы его не поняли. Поняли мы лишь то, что онъ сказалъ намъ идти въ Храбузную и то только потому, что онъ показалъ рукой и сказалъ: „Маршъ!”

Мы пошли молча. На насъ напалъ какой то страхъ, мы не проронили ни одного слова. Уже мы приближались къ Храбузной, какъ слышимъ, что за нами кто то идетъ. Оборачиваемся и видимъ, что въ следъ за нами идетъ тотъ солдатъ, который стоялъ иа перекрестке. Подошелъ къ намъ и крикнулъ:

— Гальтъ!

Мы остановились.

— Ту, нидеръ! —продолжаетъ онъ кричать и показываетъ рукой на землю. Мы поняли, что онъ велитъ намъ сесть. Мы сели возле канавы. Отецъ селъ на придорожной куче камней, a я, мама и тетя вместе на верхушке насыпи, Лунa показалась изъ-за тучъ, я мелькомъ глянула на солдата и увидела, какъ его глаза какъ то странно горели. Стоялъ онъ по средине дороги и присматривался къ моему отцу. Потомъ исподлобья бросилъ взоръ въ нашу сторону и мгновенно схватилъ въ свои руки винтовку, прицелился къ отцу и выстрелилъ. Отецъ безъ малейшаго звука скатился съ кучи камней и свалился въ канаву.

Мы одновременно ужасно закричали, но когда онъ съ винтовкой повернулся въ нашу сторону — мы онемели. Меня что то давило въ горле, но я въ предсмертномъ испуге не могла, a не такъ не могла, какъ боялась произнести единое слово, боялась плакать, ибо чувствовала, что мой плачъ ничего не поможетъ. Ожидаю, что вотъ—вотъ подобное встретитъ насъ. Осматриваюсь, нетъ ли где намъ спасенія, не идетъ ли какой человекъ, но, увы — вблизи нетъ никого.

— Маршъ! — крикнулъ снова нашъ палачъ и показалъ по направленію ржаного поля. Видя винтовку на изготовке, мы, какъ немыя, идемъ въ рожь и просимъ въ душе Бога о помощи. Намъ темнеетъ въ глазахъ и мы ожидаемъ того момента, когда солдатъ насъ прикончитъ.

И солдатъ этого желаетъ. Когда мы отошли отъ дороги достаточно далеко, онъ снова крикнулъ: „гальтъ!”

Отойдя два шага назадъ, онъ выстрелилъ и моя мама навзничь упала въ рожь. Тогда моя тетя падаетъ предъ нимъ на колени и отчаянно молитъ:

— Не убивай меня, я имею маленькихъ детей! Ради Бога, не стреляй!

Но палачъ не слушалъ и выстрелилъ снова, a тетя замолчала.

Теперь пришла моя очередь.

Я уже не падаю на колени, знаю, что это не поможетъ, a стою, примкнувши глаза… Но онъ почему то долго не стрелялъ. Вижу, онъ бросаетъ винтовку въ рожь и хватаетъ меня за обе руки. После этого прижимаетъ меня къ себе и какъ будто хочетъ целовать и, наконецъ, ударяетъ меня кулаками въ грудь, и я упала. Хочу подняться, но онъ уже возле меня и налегаетъ своимъ теломъ, ища чего-то…

— Ну, и что же дальше? — спросилъ я.

— Я уже перестала обороняться, потому что сознавала, что мои усилія тщетны, но все мое тело инстинктивно начало отодвигаться отъ него и со мною какъ то такъ было странно, что и разсказать трудно… Казалось мне, что какая то противная гадина прикасается къ моему телу и я въ конце концовъ вырвалась и начала убегать. A онъ, какъ зверь, догналъ меня и снова свалилъ на земь, и снова привалилъ меня своимъ теломъ.

— И что же, онъ изнасиловалъ тебя?

— Я снова вырвалась и начала бежать. Вдругъ слышу выстрелъ. Я упала и не шелохнусь. Онъ въ меня не попалъ, но думаю, прикинусь мертвою, можетъ быть онъ больше стрелять не будетъ. Лежу и прислушиваюсь — тишина. Подношу голову: никого не видно. Но я не встаю, лежу и жду дня. Наконецъ зардело. Я осторожно встаю и разсматриваюсь по сторонамъ: никого нигде не видно. Я не иду смотреть, что делается съ моими родными, боюсь, что тотъ извергъ спрятался где-нибудь и сторожитъ меня, я тихохонько, согнувшись, бегу въ Храбузную. Тамъ были наши односельчане, тамъ я разсказала о своемъ горе. Немедленно сообщили о всемъ начальству и позвали меня, чтобы я указала место совершеннаго преступленія, a они убедились въ правдивости поданныхъ мною фактовъ.

И группа людей идетъ вместе со мною къ месту совершеннаго преступленія. И нашли среди ржи мою мертвую маму и тетю, a выйдя на дорогу, увидели въ канаве мертваго отца. И лишь тогда я только заплакала, заливаясь горькими слезами.

Убитыхъ забрали, ихъ секціонировали военные доктора, потомъ похоронили, а я сиротой странствовала по чужимъ селамъ и лишь недавно возвратилась домой… И вотъ теперь я здесь въ одиночестве, безъ отца и матери.

Выслушавши эту исповедь Кати, я долго не могъ очнуться. Я верилъ девушке, что все разсказанное есть правдой, потому что лично виделъ и слышалъ, какъ обращались венгерцы и немцы съ нашимъ народомъ. Я зналъ еще, что на бумаге у насъ были распоряженія, что штатскихъ людей нельзя не то что убивать, но даже чемъ-либо обижать. Эти предписанія были, какъ я уже сказалъ, лишь на бумаге. Никто ими не руководился, a нашимъ мужикомъ помыкалъ и делалъ съ нимъ что лишь вздумалось каждый, кто только желалъ. Я служилъ въ дивизіонномъ полевомъ суде въ качестве переводчика украинскаго и русскаго языка. Сначала, когда председателемъ суда былъ венгерецъ, никогда не обращали вниманія на обиды, учиненныя солдатами, штатскому населенію. Но черезъ годъ этотъ председатель поехалъ въ отпускъ и не возвратился. Ему на смену были присланы два: одинъ немецъ, a другой чехъ. Они оба не любили венгерцевъ и ввели порядокъ, что солдатъ нашей дивизіи за малейшее нарушеніе предписаній относительно штатскаго населенія, строго наказывали. Это дало мне возможность поймать прекрасную мысль: не только помочь несчастной девушке отомститъ за смерть своихъ родителей, но и сыграть роль сыщика и темъ дать для суда серіозную работу!

Поэтому я мигомъ сложилъ себе планъ действій, и спрашиваю:

— Катя! Скажи, ты узнала бы того солдата, который убилъ твоихъ родителей?

— Конечно! Если бы даже былъ милліонъ солдатъ, то среди ихъ я его бы узнала! — решительно ответила Катя.

— Ну, a какъ бы ты его узнала?

— Главнымъ образомъ по его глазамъ и носу. Кроме того, его целая фигура можетъ себя выдать: тонкая и высокая. Онъ имелъ на воротнике три звездочки, a на плече цыфру 20.

— Хорошо! Будемъ его искать. Садись ко мне въ телегу, поедемъ въ нашъ штабъ, a тамъ мы его уже отыщемъ.

— A если вы такой, какъ и онъ? — недоверчиво спросила девушка.

— Таковъ ли я, увидишь потомъ!— сказалъ я, — идемъ, время не ждетъ!

— Хорошо, я иду, въ общемъ мне уже все равно! — сказала Катя и пошла со мной.

Отъ Зборова до Бранъ не такъ уже и далеко, но дорога была скверная, a потому пришлось намъ ехать два дня. Ночевали мы въ Золочеве. Ксенію я отвелъ къ одному нашему мещанину, a самъ заехалъ въ какую-то еврейскую распивочную лавку—заезжій дворъ. Отдохнувъ, на другой день пріехалъ я въ Браны. Провіанты сдалъ въ офицерскую кухню, a Ксевію привелъ въ квартиру полевого суда, который расквартировался возле церкви въ школе.

Разсказалъ я точно о всехъ переживаніяхъ Ксеніи и о томъ, что она готова узнать убійцу.

Наши председатели стали затирать руки, потому что имели разсматривать весьма интересную и до того еще пикантную исторію. Какъ должно было совершаться узнаванье убійцы и кто долженъ производить это — объ этомъ я долженъ былъ осведомиться завтра, после совещанія председателей съ генераломъ.

На другой день получилъ я письменный приказъ за подписью председателей и генерала, чтобы я взялъ девушку и на целомъ участке двадцатой дивизіи поискалъ убійцу. Въ случае неуверенности или вообще какихъ-либо сомненій, долженъ телефонировать въ штабъ дивизіи за инструкціями. Для этой надобности предоставлено мне автомобиль и судейскаго „профоса” (коменданта полевого ареста).

Ездимъ на фронтъ уже целую неделю. Прихожу къ батальонному начальнику, докладываю о сути дела, и начальникъ батальона снимаетъ съ фронта по одной роте и представляетъ ее мне и Ксеніи. A она ходитъ передъ фронтомъ каждой роты, засматриваетъ въ глаза каждому солдату, меритъ каждаго съ ногъ до головы — и идетъ дальше…

— Не тотъ, не тотъ, не тотъ!..

I такъ целую неделю. Я уже потерялъ надежду, a дальше началъ злиться на девушку, ибо я засвидетельствовалъ, что съ того памятнаго вечера въ Зарудьи наша дивизія ни одного раза не была въ бою, что ни одинъ солдатъ не убылъ, a поэтому извергъ долженъ былъ быть въ нашей дивизіи. A она перешла почти целую дивизію и его не встретила. Наконецъ седьмого дня подходимъ къ части саперовъ. И едва мы стали передъ длиннымъ рядомъ солдатъ, какъ Ксенія остановилась при первомъ „цугсфирере”, который стоялъ на правомъ фланге, и взволнована прошептала, обращаясь ко мне:

— Это онъ!

— Здесь, Катя, идетъ о жизни человека, — говорю я — присмотрись хорошо и подумай, не ошибаешся ли ты случайно!

— Это онъ! — сказала уже громко Ксенія. — Я бы его не узнала? Глаза, носъ, какъ у черта, на воротнике три звездочки… Это онъ, я могу присягнуть…

Между темъ и онъ узналъ свою воскреснувшую жертву и стоялъ бледенъ, какъ полотно.

Тогда я решилъ не арестовывать его и не надевать кандаловъ, которыми „профосъ” уже позванивалъ, a будто бы какъ свидетеля потребовать въ дивизіонный судъ.

После перваго допроса въ суде не было уже сомненій, что все преступленія подъ Зборовомъ совершилъ онъ.

Ксенію въ Бранахъ мы задержали до момента главнаго судейскаго разбора дела. Следствіе производилось две недели и Ксенія все то время жила въ одной вдовы — крестьянки. Для показаній ее вызывали почти каждый день.

Процессъ былъ сенсаціонный. Показанія Ксеніи были точны и убедительны настолько, что не было никакого выхода для преступника. Безусловно онъ не признавался въ пополненіи преступленія, потому что такъ научилъ его адвокатъ, тоже венгерецъ.

Но не помогли ему никакіе выкруты. Следствіе установило, что того вечера онъ действительно куда-то запропастился и отсутствовалъ у своей части; что после того у него было много денегъ (которыя онъ забралъ отъ своихъ жертвъ), что онъ не зналъ ни одного славянскаго языка, a только венгерскій и некоторые слова немецкаго языка, которые относились къ команде. Ксенія же показала, что никакихъ иныхъ словъ, кроме „гальтъ — нидеръ” отъ него не слышала. Когда на суде на вопросы адвоката Ксенія сказала, что ее подсудимый не изнасиловалъ, тогда адвокатъ неизвестно для сенсаціи ли, или для какой иной цели предложилъ, чтобы девушку поддали медицинскому освидетельствованію для удостоверенія въ правдивости ея словъ.

Девушка перенесла и это надруганіе; но когда докторъ удостоверилъ, что она говоритъ правду и каждое ея слово было такъ решительно произнесено, что адвокатъ не дерзалъ оспаривать, убеждаясь въ томъ, что подсудимый совершилъ преступленіе, тогда онъ сделалъ предложеніе, чтобы отложить дело, a подсудимаго поддать медицинскому осмотру, потому что считаетъ его ненормальнымъ. A ненормальнымь считаетъ его потому, что имея въ рукахъ молодую красивую девушку, не могъ ее лишитъ невинности.

Но не помогло и это, потому что докторъ, изучивши дело подсудимаго, констатируетъ фактъ, что все поступки преступника только и доказываютъ нормальность человека, ибо когда онъ не могъ изнасиловать своей жертвы, то только потому, что убивши троихъ людей, былъ настолько слабъ нервами, что не могъ этого совершить…

Вообще судъ былъ произведень по всемъ правиламъ закона.

Постановленіе суда было такое, котораго все и ожидали, a именно: смерть за смертъ.

Но начальникъ дивизіи (венгерецъ) пожалелъ своего соотечественника, темъ более, что онъ не былъ еще наказываемый и имелъ три медали „за храбрость”. Поэтому заменилъ ему смертный приговоръ 15-ти летней тюрьмой, отсиживаніе въ которой отложено до окончанія войны, a темъ временемъ приговоренный долженъ былъ идти на фронтъ и тамъ убивать дальше, но уже не галицкихъ невинныхъ мужиковъ, a врага — русскихъ.

И немедленно передано по этапу этого „героя” на фронтъ, на передовыя позиціи.

A Катя, встретивши меня после суда возле церкви, капризно заметила:

И къ чему были ваши все хлопоты?

— Не безпокойся, Катя, его встретитъ первая пуля! — сказалъ я шутя.

И не знаю, сказалъ ли я это въ такую минуту, или можетъ быть рокъ уже таковъ изменилъ постановленіе суда и отомстилъ за бедную Катю, ибо не прошла еще и неделя, какъ привезли съ фронта раненнаго солдата въ полевой лазаретъ у. Бранахъ, въ которомъ онъ того же дня и умеръ.

Это былъ Стефанъ Эрдешъ, тотъ самый герой, котораго назадъ неделю судилъ нашъ полевой судъ.

Кати въ Бранахъ уже не было: возвратилась въ родное село мыкать свое сиротское горе — кручину. И я не знаю, узнала ли она, что палачъ ея родителей получилъ заслуженное возмездіе?

Гр. Гапулякъ

Брана, Волын. губ., авг. 1917 г.

Разсказъ крестьянина о своемъ аресте

После мобилизаціи въ 1914 r. не стало молодыхъ рабочихъ рукъ и намъ старикамъ пришлось доканчивать сборъ хлеба съ поля.

Солнышко начало клониться къ западу. Въ тяжеломъ раздумьи, пригнувшись къ земле, собиралъ я пшеницу. Когда немного выпрямился, увиделъ передъ собой двухъ жандармовъ и девять ландштурмистовъ во главе съ комендантомъ Ковальскимъ изъ Звенигорода, которые обступили меня со всехъ сторонъ. Если бы кто смотрелъ со стороны то подумалъ бы, что эти люди ловлятъ кого то очень опаснаго.

Комендантъ приказалъ мне поднять руки вверхъ, сделалъ обыскъ въ моихъ карманахъ, и въ снопахъ пшеницы, но не найдя ничего подозрительнаго, велелъ вести меня въ село, где произвелъ ревизію въ моемъ доме. Между бумагами жандармы нашли приглашеніе на заседаніе „Русской Рады”, что было причиной разныхъ ругательствъ на счеть русскихъ, a одинь крестьянинъ-ландштурмистъ изъ Звенигорода поднесъ кулакъ, желая меня ударить въ лицо. Меня оставили пока подъ домашнимъ арестомъ, a на следующій день т. е. 4 августа въ 3 часа утра жандармъ Ковальскій съ 3-мя ландштурмистами все таки забрали на жандармскій постъ въ Звенигородъ, где тамошніе украинцы бросали въ меня болотомъ и кричали: „на гакъ зъ зрадныкамы-кацапамы” a жена коменданта, какъ кошка, набрасывалась на меня требуя рвать съ меня кожу да солить.

После допроса перевезли меня въ уездный городъ Бобрку и тутъ посадили въ тюрьму. Позвали въ судъ.

Судья Вассерманъ прочелъ мне обвинительный актъ. Обвиняли меня крестьяне изъ Шоломыи: Петръ Лоба, председатель читальни „Просвиты” и войтъ Григорій Болкотъ въ томъ, что я держалъ у себя русскаго агитатора свящ. Гудиму, что ко мне часто пріезжали студенты изъ Львова, a 2-го августа ночью съ какими-то „панами” делалъ планы для русскихъ войскъ, что я, какъ организаторъ округа, получилъ изъ Россіи два вагона риса и кукурузы и раздавалъ крестьянамъ въ целяхъ агитаціонныхъ. Въ ответъ на это, я предложилъ судъе железнодорожный переводъ, въ которомъ было написано, что кукурузу получили мы посредствомъ О-ва Качковскаго изъ Будапешта, a рисъ изъ Одерберга и продавали въ долгъ, чтобы такимъ образомъ помочь крестьянамъ во время голода въ 1913 году. При томъ заметилъ я, что Будапештъ и Одербергъ, кажется, находятся въ Австріи, но не въ Россіи. Верно, что ко мне пріезжали знакомые студенты изъ Львова, но этого не считаю никакимъ прогрешеніемъ, такъ какъ всякій можетъ у себя гостить своихъ знакомыхъ.

После продолжительной конференціи съ начальникомъ суда, судья Вассерманъ освободилъ меня подъ условіемъ, что не смею никуда уходить изъ своей деревни и на воззваніе долженъ немедленно явиться въ судъ. Не долго радовался я своей половинчатой свободой. На другой день пріехалъ въ Шоломыю комиссаръ изъ староства въ Бобрке съ 3-мя жандармами, позвалъ меня въ читальню о-ва Качковскаго, сделалъ обыскъ, запечаталъ библіотеку, a меня вторично арестовалъ и повезъ въ тюрьму.

Меня перваго арестовали въ округе. Дня 7-го августа привезли туда же арестованного старичка свящ. Глинскаго изъ Подмонастырья, Александра Ревуцкаго изъ Стреличъ, студ. Петра Швайку изъ Бобрки, свящ. Кармалиту изъ Стрелокъ, свящ. Стецева изъ Берездовичъ, a съ моей деревни, о чемъ я узналъ позже, арестовали студ. Григорія Чемериса, крестьянъ Андрея Мокраго, Михаила Бащишина, Даніила Шинусу и Якова Милявскаго.

13 го августа перевезли насъ всехъ подъ конвоемъ у Львовъ въ Бригидки, где ожидало насъ много страданій, о которыхъ когда вспомню, кровь стынетъ въ жилахъ.

Михаилъ Конд. Кузыкъ

крест. изъ с. Шоломыи, Бобркскаго у.

Новая жертва

„Secolo” сообщаетъ изъ Инсбрука, что тамъ на дняхъ состоялся передъ военнымъ судомъ разборъ дела русскаго священника львовской епархіи Iосифa С., обвинявшагося въ государственной измене и подстрекательстве населенія противъ австрійской арміи. Подробности дела сохраняются въ глубокой тайне. Священникъ приговоренъ къ смертной казни черезъ повешеніе.

Изъ печальной хроники

По полученнымъ нами сведеніямъ, въ Перемышле скончался въ тюремной больнице за 2 недели до паденія крепости одинъ изъ нашихъ узниковъ о.Іоаннъ Маркевичъ, настоятель прихода въ с. Берлоги, Калушскаго уезда. Покойникъ родился въ 1871 г., былъ рукоположенъ въ священники въ 1895 г. Покойникъ принималъ весьма деятельное участіе въ народной жизни и много поработалъ для улучшенія матеріальнаго благосостоянія нашего крестьянства. Въ с. Берлогахъ было имъ учреждено сельско-хозяйственное кооперативное общество, маслобойня, которая развивалась очень успешно и пользовалась заслуженной известностью. Во время мобилизаціи былъ арестованъ и подвергся жестокому избіенію, вследствіи чего заболелъ. Болезнь помешала австрійцамъ вывезти его накануне осады изъ Перемышля. Онъ былъ отправленъ въ тюремную больницу, где и пробылъ все время осады и скончался въ крайней нужде недождавшись вступленія победоносной русской арміи въ Перемышль и освобожденія изъ тюрьмы.

Въ перемышльской тюремной больнице скончался во время осады еще одинъ русскій священникъ, фамиліи котораго намъ, къ сожаленію, до сихъ поръ не удалось узнать.

„Прик. Р.” 1915, № 1626 (25 апреля)

Талергофцы изъ Жидачевского уезда, Журавенскаго округа

Рядъ І. Лешко Волкъ, Марья Дыкъ, о. Григорий Макаръ, Розалия Скалько, Иосифъ Лемчакъ.

Рядъ ІІ. Михаилъ Лешега, Иосифъ Лешега, Евстахий Макаръ, Роман Макаръ, Михаилъ Биндасъ.

Рядъ ІІІ. Михаил Грыбъ, Иванъ Ганчакъ (съ Руденки), Иосифъ Биковский, (съ Руденки), Иванъ Биндасъ, Иосифъ Устияновский.

Талергофцы изъ с. Угорцы, Лесскаго уезда.

Концентраціонные лагери, места заточеній и тюрьмы
Памяти мученниковъ, погибшихъ отъ австрійскаго палача

Но если и есть за могилою

Песни иныя, живыя, веселыя,

Жаль намъ допеть нашу песню унылую,

Грустно намъ сбросить оковы тяжелыя.

А. П. Августинъ

После того, какъ вдохновенный сербъ, 18 летній гимназистъ Гаврило Принцетъ, покончилъ въ Сараеве съ однимъ изъ наибольшихъ враговъ славянскихъ народовъ, въ безобразный смертоносный застенокъ превратилась вся галицко-русская земля.

Какіе веянія ни веяли бы надъ человеческими умами, они никогда не будутъ въ состояніи унести именъ, отдавшихъ жизнь свою за русское дело въ Галичине. Галицкая Русь отпоетъ имъ, когда разсеется туманъ равнодушія и безразличія, большую соборную тризну.

Въ печальномъ ряду станутъ Cандовичи: молодой, православный священникъ о. Максимъ, по правую руку возле него станетъ жена съ ребенкомъ, съ которымъ она после разстрела своего мужа уехала въ Талергофъ, по левую руку станетъ его мать — величественная крестьянка съ чернымъ, морщинистымъ и печальнымъ лицомъ, которая, молча, ухаживала заботливо въ тюрьме за внукомъ и невесткой. Второй Сандовичъ — уніятскій деканъ, a третій Сандовичъ — его сынъ, студентъ. Эта тройца Сандовичей разстрелена только потому, что была русской по происхожденію.

Рядомъ съ ними будетъ стоять свящ. Игнатій Гудима, сынъ дьяка Филиппа изъ Дытковецъ Бродскаго уезда. Голова у него тяжела, но не отъ похмелья, a отъ горя и кручины; онъ сделалъ ненужный далекій путь, сиделъ два года въ тюрьме у Львове, побывалъ въ Талергофе, спалъ въ одномъ рваномъ рубище въ погребе католическаго патера, елъ картофель, рубилъ дрова и вернулся въ родную страну, каясь: грешенъ я, душу спасать надо.

Изъ львовской тюрьмы, что носить имя Бригиды, пробьется сквозь толпу крестьянинъ Семенъ Хель, первый повешенный на позорномъ столбе за то, что родился за Бродами на русско-австрійской границе. Зачемъ другія доказательства? Пойманъ въ поле съ косою — но хитрость русскаго мужика хорошо венгерцу известна! Жена и дети ждутъ отца, a его нетъ какъ нетъ: где же онъ, где? Виситъ на крюке и не содрогнется.

A тамъ густою толпою пойдутъ все вдоль Карпатскихъ горъ разстреленные безъ суда, повешенные безъ допроса, добитые въ темницахъ на Родине и на чужой неприветливой земле. Ихъ окружатъ печальники и мученники, побывавшіе въ заточеніи и все вместе споютъ жалобно: вечная память.

Ниже помещаемъ заметки о разныхъ тюрьмахъ на чужбине. Въ этотъ очеркъ войдутъ все тюрьмы кроме Талергофа, которому будетъ отведенъ целый томъ. В. Р. Ваврикъ.

Гнacъ

4-го сентября 1914 г. прибыли въ Талергофъ 92 вагона съ 2000 узниками. 13-го сентября опаснейшіе изъ нихъ были переведены въ военную тюрьму въ Градеце (K. n. K. Garnisonsarrest in Graz, Paulustorg 15), где прожили полъ года. Неоднократно водили ихъ подъ конвоемъ въ военный судъ, где производилъ допросъ онемеченный чехъ; онъ, услышавъ о русскомъ происхожденіи сосланныхъ, бесился и угрожалъ имъ револъверомъ.

6-го марта, 1915 г., изъ за недостатка доказательствъ следствіе было пріостановлено, a 22-го марта, въ день паденія Перемышля пишущій настоящія строки былъ освобожденъ изъ тюрьмы съ определеніемъ на конфинацію въ стирійскомъ городке Гнасъ (старославян. Князь), Фельдбахскаго у., въ 7 km. отъ известнаго курорта Gleichenberg-a. ІІІестимесячное заключеніе въ сырыхъ казематахъ сильно подорвало его здоровье и наделило ревматизмомъ.

Въ Гнасе началось новое страданіе. Ежедневная явка въ жандармское управленіе, ограниченіе свободы передвиженія до 7 km, въ окрестности, враждебное отношеніе местныхъ жителей немцевъ, делали жизнь невыносимой. Тоска по роднымъ, отсутствіе известій изъ родины и недостатокъ занятія убивали нравственно заточенцевъ, которыхъ число съ временемъ увеличивалось. Девятнадцать священниковъ и 23-хъ мірянъ обоего пола и разнаго возраста влекло тяжелую жизнь въ неприветливой чужбине, где умерли священники: Мих. Гандякъ изъ Березки, Миронъ Черлюнчакевичъ изъ Крукеничъ и учителя: Гр. Задорожный изъ Джурина, І. Кульматицкій изъ Яворова — Наконечнаго. Ссыльные жили въ Гнасе два года. Когда же освобожденіе галичанъ было объявлено съ австрійской парламентской трибуны, тогда одни были отпущены на свободу, a более опасные для австрійскихъ властей были задержаны въ Гнасе.

Въ последнихъ дняхъ іюня, 1917 г., мне было разрешено вместе съ пок. свящ. Феод. Капко изъ Демянова переехать изъ Гнаса въ Drahotuse на Моравіи. Среди чеховъ началась совершенно иная жизнь. Впоследствіи прибыли къ намъ изъ Вены священники: о. Маркелъ Раставецкій изъ Громна, о. Іоаннъ Мащакъ изъ Липицы Верхней и о. Николай Винницкій изъ Галича.

Въ Гнасе настоятель римско-кат. прихода разрешилъ только одному изъ нашихъ священниковъ служить въ местномъ костеле, здесь же въ Drahotuse д-ръ Францъ Prikryl, известный чешскій исторіографъ, весьма сочувственно относился къ нашимъ священникамъ, разрешая всемъ безъ исключенія жить въ своемъ костеле. Чехи откровенно оказывали свои симпатіи русскимъ галичанамъ.

Австрія опять заняла Галицію и заточенцамъ было разрешено вернуться домой. Въ половине сентября авторъ статьи вернулся на свой приходъ въ Ладанцы, a на следующій день явился ко мне жандармъ, арестовавшій его 1914 г. Съ любопытствомъ, присущимъ ребенку, разсматривалъ онъ мои документы не подозревая, что черезъ годъ тюрьма народовъ Австрія будетъ вычеркнута изъ списка великихъ европейскихъ государствъ.

Свящ. A. Бучко

с. Ладанцы Перемышл. у.

Эстергомъ

Австрійцы отправили целую партію интернированныхъ спешнымъ порядкомъ изъ Русской Равы въ Олешицы, a оттуда черезъ Новый Санчъ и Буда-Пештъ въ Эстергомъ. Изъ знакомыхъ земляковъ находились въ этой партіи: Петръ Морозюкъ (умершій въ Эстергоме 16 декабря 1914 года), почтмейстеръ Баюкъ, белзскій благочинный свящ. Ринявецъ и Лука Кисель изъ села Осердова, убитый венгерцемъ (прикладомъ въ грудь) въ тюрьме. Убитаго похоронили въ Эстергоме. Тамъ жили арестованные два месяца подъ открытымъ небомъ, a затемъ были доставлены имъ доски и строительный матеріалъ, изъ котораго построили они себе бараки.

Въ марте 1915 г. пріехалъ къ арестованнымъ изъ Вены какой-то генералъ. На допросе каждый показалъ, откуда происходитъ и какими судьбами попалъ въ концентраціонный лагерь. Одни выдумывали, что попали сюда на подводахъ, оставленныхъ при военныхъ частяхъ или же утерянныхъ на фронте, другіе показали, что были заподозрены въ политической неблагонадежности. Последніе, по полученіи изъ Вены „волчихъ” паспортовъ съ красной надписью „ferdachtig”, были отправляемы на поселеніе въ Талергофъ; первые же были переведены въ Гминдъ, где жизнь была сравнительно сноснее. Тамъ была своя часовенька, школа, киноматографъ, слышалась русская речь. Отсюда, кто былъ помоложе, то забрали на фронтъ, a старики вернулись домой.

Множество, безъ различія возраста и пола осталось на гминдскомъ кладбище.

Ф. Вудкевичъ

с. Мыцова Сокольскаго у.

Оберголлябрунъ и Энценсдорфъ
изъ „хожденій по мукамъ”

Наконецъ, дня 9-го октября 1915 г., наша партія вышла изъ Талергофа на конфинацію, что обозначало половинчастую свободу: жилось подъ надзоромъ явной и тайной полиціи, на своемъ столе. Назначено насъ въ Оберголлябрунъ въ 49-ти кил. отъ Вены, при дороге въ Знаймо. Вместе насъ было 7 человекъ: кроме меня, свящ. Романъ Крыжановскій изъ Небылова, свящ. Александръ Яремкевичъ изъ Крехова, свящ. Иванъ Беласъ, свящ. Николай Кокурузъ изъ Каменя и свящ. Ев. Киселевскій изъ Хлебичина, и Арсеній Дорожинскій, преподаватель гимназіи изъ Дембицы.

Оберголлябрунъ — местечко маленькое, едва 5000 душъ, но чистое, дешевое и дающее все выгоды къ мирной жизни. И именно это отсутствіе жизненныхъ тревогъ и хлопотъ было причиною моей тоски и скуки. Сидишь, словно на вокзале и ожидаешь и смотришь, не идетъ ли поездъ, не часами, не днями и не месяцами, но целый годъ. Вставши рано, идешь въ 6 часовъ въ костелъ, затемъ на базаръ за покупками, — мне было поручено продовольствіе на 4 человека — въ 9 час. ежедневно являешься въ полицейской канцеляріи, потомъ читаешь военные сообщенія, гуляешь съ свящ. Крыжановскимъ въ недалекомъ лесу, a въ половине 2-го ч. обедаешь — и такъ постоянно кругомъ да около.

Все закоулки местечка и окрестности стали намъ известны: Sonnberg Wiesenberg, Suttenbrun. При дороге мы открыли памятникъ на могиле русскихъ воиновъ, которые въ 1805 и 1809 годахъ сдерживали натискъ Наполеона I. Такой же высокій, каменный памятникъ нашли мы на ровной, вспаханной вышине возле Schongraben. Ha памятнике прочли мы рядомъ съ другими и русскую надпись, что насъ весьма обрадовало и оживило. Мы отпевали тамъ тихія панихиды и молились за души почившихъ братьевъ, и за волю и свободу родного народа.

Бывали мы и въ латинскомъ костеле Schongraben изъ XI столетія, съ престоломъ на восгокъ, что указываетъ на возможность его постройки въ Кирилло-Мефодіевское время, когда сюда доходило греко-славянское вліяніе. Мыслью переносимся далеко далеко въ старое время, когда здесь братское намъ племя передъ нашествіемъ немцевъ молилось и служило Богослуженія на славянскомъ языке въ своихъ славянскихъ церквяхъ. Сегодня тамъ можно лишь вычитать:

Uber uns stille leichten die Sterne,

Unter uns ruhen die Todten.

Вокругъ церкви въ камне изображена вся исторія Ветхаго и Новаго Завета, a въ середине, между пресвитеріей и навою, не хватаетъ иконостаса, только стоятъ, насколько помнится, у стены два столба. Следуетъ добавить, что костелъ съ алтаремъ на востокъ нашли мы и въ соседнемъ селе Aspernsdorf.

Обходя постоянно околицу, мы встречали множество славянскихъ именъ, a мне доводилось побывать въ местной и гимназической библіотекахъ, где по несколькимъ трудамъ легко найти ключъ къ правде. Село Теrn не что иное, какъ теpнь, Mugl — искаженное наше слово: могила, речка Gollershach называлась когда-то Geleni— Eленій, Оленій потокъ. Везде въ этой окрестности, вплоть до Моравіи, находятся ямы — пещеры, идущія оть Дуная, похожія на лисьи норы и корридоры, въ которыхъ то тутъ, то тамъ вырыты заглубленія, имеющія видъ комнатки. Норы эти весьма узенькія, такъ что едва проползетъ одинъ человекъ, комнатки же бываютъ на несколько метровъ выше и шире. Такихъ Erdhohlen много вокругъ Оберголлябрунъ.

Въ Gollersdorf жилъ въ то время старенькій священникъ, который изследовалъ эти странные памятники. Однажды зашелъ я къ нему, однако онъ меня не принялъ просто потому, что находился из-за своего труда подъ полицейскимъ наблюденіемъ и считался неблагонадежнымъ. Пользовался я также изданіями fur Vaterlandskunde, но все они, выражаясь польской поговоркой, psu na buty. Немцы объясняли все такъ, какъ это имъ было желательно, безъ доказательствъ и историческихъ данныхъ. Я описалъ все вокругъ находившіеся ямы, сделалъ снимки, но къ сожаленію моя рукопись была уничтожена во время польско-украинской войны.

Занимаясь такими делами, я все таки былъ недоволенъ и душевно страдалъ. Я искалъ занятія для себя и для моихъ братьевъ-земляковъ, также разбросанныхъ по разнымъ селемъ. Надзиратель д-ръ Гриммъ былъ довольно хорошій человекъ, и онъ мне разрешилъ post longum et tatum поехать въ Рашаль и тамъ служить Богослуженіе. Вместе съ жандармскимъ комендантомъ Strohmajer-омъ я селъ въ возокъ к уехалъ въ бараки. Удивился я, когда туда прибылъ: у выстроеннаго престола собралось множество нашихъ людей и кроме того учительница изъ Любляны привела сюда своихъ школьныхъ детей. Жандармъ оть меня не отходитъ ни на шагъ, не могу говорить со своими, прошу разрешенія и получаю его: Nu, fragen sie. Обращаюсь къ людямъ съ вопросомъ, кто можетъ быть дьякомъ. Приглашается, какъ узналъ я сейчасъ, Николай Вергунъ изъ Городка, весьма замечательный человекъ.

Началось Богослуженіе. Народа полно со всехъ сторонъ Галицкой Руси. Такого воодушевленія, какъ тогда, я еще не виделъ. Я чувствовалъ, что молюсь вместе съ моимъ народомъ, живу одними и теми же мыслями. Когда я обращался лицомъ къ молящимся, то они внимательно смотрелъ на меня, въ мою душу полные умиленія и со слезами въ глазахъ. Хотелось мне служить, какъ можно дольше, хотелось поразговаривать со своими братьями и сестрами, однако мне было лишь разрешено спросить: желаютъ ли люди исповедываться?

Таково мое начало въ Рашале, и знакомство съ Николаемъ Вергуномъ, отцомъ д-ра Дмитрія Вергуна, стараго моего знакомаго и когдашняго учителя дочери свящ. Ю. Войнаровскаго въ Гориглядахъ. Несмотря на то, что жандармъ зорко смотрелъ за мною, я все таки поговорилъ съ честнымъ Николаемъ, и узналъ, что при аресте сильно его побили и разбили верхнюю губу, отъ чего по заявленію тамъ же интернированнаго д-ра Вербенскаго получился ракъ. Николай былъ справедливый человекъ: помню, какъ чудно и четко онъ читалъ „Верую” и „Помилуй мя Боже”, точно произнося слова и правильно отмечая ударенія.

Ссыльные в Гнасе

Летомъ 1916 года наши люди были увезены изъ Рашаля въ Enzensdorf in Thale, 14 km. отъ насъ. Ихъ место заняли беженцы изъ Буковины, румыны и русскіе, которые были подъ покровительствомъ небезъизвестнаго барона Николая Василько и его клевретовъ Лукашевича, Драгомирецкаго и о. Жука изъ Вены. Для нихъ былъ особый управителъ. Румыны имели своего священника, русскіе уніяты находились подъ ведомствомъ немецкаго настоятеля прихода тамъ же, котораго иногда я замещалъ. Беженцы, какъ гости кесаря и какъ патріоты, пострадавшіе изъ-за кесаря, пользовались всеми правами свободы, хотя часто голодали. Имъ шли жители на встречу; напротивъ, наши люди — арестанты не имели за собою, кроме Бога, никого.

Узнавъ, что наши люди живутъ въ Enzensdorf, я выпросилъ у д-ра Гримма разрешеніе пойти туда. Со мною отправился и о. Романъ Крыжановскій. Вложивъ на плечи ранецъ съ кускомъ хлеба, несколькими яичками, просфорами и виномъ, пустились мы пешкомъ въ путь черезъ Wiesenberg и Aspernsdorf.

Солнце зашло уже совсемъ, когда пришли въ Enzensdorf. Стало темно, и мгла нависла надъ землею. Мы были утомлены и голодны, такъ какъ всюду въ деревняхъ намъ отказывали въ покупке чего-либо. Прошли мы мостъ, за которымъ былъ дворъ. Думали зайти туда, однако поспешили въ Fluchtlingslager. Входъ у воротъ оберегалъ Керберосъ со штыкомъ и, увидя насъ, крикнулъ:

— Wer da?

Узнавъ причину нашего прихода онъ отвелъ насъ въ Wachzimmer, где жандармъ коротко объявилъ намъ, что насъ не переночуетъ и приказалъ явиться въ 7 ч. утра.

— Вотъ тебе на! Имеешь, баба, редуты. Куда-же теперь?

Жандармъ направилъ насъ въ гостинницу, но и здесь намъ отказали. Остался одинъ выходъ: зайти къ настоятелю прихода. Долго добивались мы къ нему, блуждая вдоль высокой каменной, похожей на крепость, стены, пока попали въ домъ. Насъ встретила жизнерадостная хозяйка и попросила въ гостинную. Явился самъ Herr Pfarrer, который на отрезъ отказалъ намъ въ служеніи въ костеле и разрешилъ служить только въ часовне. У себя дома онъ не оставилъ насъ и отослалъ въ темную ночь въ Wirtshaus.

— Es sinkt im schonen Staate Dannemark — подумалъ я себе. А всему виною то, что мы grecocatholici Staatsgefahrliche Galizianer. Съ большимъ трудомъ получили мы комнатку въ хозяина, a къ ужину принесли намъ два красныхъ картофеля и что-то въ роде чая.

На следующій день мы отслужили службу, исповедывали 10 человекъ и осмотрели жилища нашихъ людей, которые помещались въ темноте разныхъ закоулковъ. Нa тапчане, высоко на чердаке, лежалъ старый больной Николай Вергунъ. Увидевъ насъ, онъ весьма обрадовался и извинился, что не пришелъ на Богослуженіе; у него ноги попухли, силы его опустили.

— Прійдется умирать на чужбине — сказалъ онъ со слезами. Жалко стало намъ старика, да что было делать Простившись съ нимъ, мы ушли къ своему временному жилищу. Позже узнали мы, что Николай Вергунъ былъ перевезенъ въ Siltzendorf, где и почилъ вечнымъ сномъ. Да будетъ ему и всемъ, за святое русское дело погибшихъ, вечная память.

Вотъ въ краткости таковы „хожденія по мукамъ”.

Свящ. Иванъ Билинкевичъ

изъ с. Грыбовичи Львовск. у.

Ссыльные въ Оберъ-Цейрингъ 1915-1917 г.

Сидятъ: о. В. Рихлевский, о. А. Мокрицкий, г-жа Мокрицкая, о. М. Вербицкий, о. Вас. Мокрицкий, г-жа Демянчикъ и Ольга Падохъ съ сыномъ.

Стоятъ. Е. Мокрицкая, о. А. Рудевский, г-жа О. Мокрицкая, о. Боднарукъ, г-жа Демянчикъ, г. Збеглей и о. Падохъ

Ссыльные въ St. Peter am Ottersbach

1-ый рядъ: г-жа Городецкая, о. Корвацкий, о. Кокуревичъ, Н. Корвацкая, о. Богачевский.

2-ой рядъ: о. Левицкий, о. Подлесецкий, Иванъ Яськовъ, о. Ив. Дольницкий, о. Ив. Козакъ.

3-ий рядъ: Б. Корвацкий, о. Богатчукъ, о. Городецкий, о. Кир. Дольницкий и о. Ив. Яськовъ.

Шатмаръ-Немети — Мискольчъ

30-го августа 1914 года пришелъ въ домъ къ советнику суда, бл. п. Горницкому жандармъ Иванъ Юзковъ съ солдатомъ Иваномъ Волошинымъ и после предварительнаго обыска, арестовалъ его и отправилъ въ тюрьму при окружномъ суде въ Коломыи. На вопросъ о причине арестованія, г. Горницкій не получилъ ответа. Не разрешено ему даже жаловаться въ суде ни въ уездное староство за грубое нарушеніе закона, на страже котораго бл. п. Горницкій стоялъ въ теченіи многихъ летъ. Нечеловеческое обращеніе съ нимъ жандармовъ, конвоя и тюремной администраціи безъ всякаго къ этому повода ставило этого судью въ худшее положеніе въ сравненіи съ уголовными преступниками.

Покойный такъ разсказываетъ о своемъ аресте: „5-го сентября 1914 года были мы отправлены особымъ поездомъ изъ Коломыи въ Шатмаръ-Немети въ Венгріи, где въ то время находился дивизіонный судъ станиславовской „ландверы”. Во время путешествія я не получилъ ни капли воды. Отъ усталости, жажды и голода, я упалъ въ полусонное состояніе, просыпаясь отъ поры до времени отъ сильныхъ толчковъ приклада сопровождавшей насъ стражи.

Ожидавшая меня въ будущемъ неизвестность, действовала на мое душевное состояніе, a адскій ревъ встречавшей насъ толпы не предвещалъ ничего хорошаго.

Въ ІПатмаръ-Немети были мы закрыты въ пустомъ магазине при паровой мукомольне. Тутъ помещено 600 человекъ арестантовъ обоихъ половъ отъ восьмилетнихъ детей до преклонныхъ стариковъ.

Разъ въ сутки водили насъ на прогулку на реку. Разшатанная, полусгнившая лестница вела къ большой бочке для отправленія естественныхъ надобностей. Издевались надъ нами немилосердно. Однажды поднимался по этой лестнице священникъ изъ Ляцкаго-Шляхотскаго, 76-ти летній старикъ о. Іосифъ Кустыновичъ и, потерявъ равновесіе, упалъ головою въ бочку. Друзья вытянули старика изъ бочки безъ признаковъ жизни и много стоило труда привести его въ сознаніе.

Въ полдень 8-го сентября приказано намъ собираться въ дальшій путь, a въ 10 ч. вечера мы сели на поездъ и уехали въ Мискольчъ. Тамъ ждала насъ ужасная тюрьма съ небольшимъ дворомъ, съ большой виселицей передъ окнами камеръ; съ страшными арестантскими помещеніями, съ неизбежными гадкими насекомыми, холодомъ и голодомъ.

Были слухи, передаваемые другъ другу интернированными, что котлы, назначенные для варки нашей пищи, употреблялись поварами въ ночное время для отправленія ихъ естественныхъ надобностей. Не знаю, почему ходили такіе слухи и были ли они верны или нетъ, но я не могъ превозмочь себя есть казенную пищу и жить на скудныя собственныя средства, захваченныя изъ дому во время ареста. Когда же мои деньги вышли, наступила для меня систематическая, продолжительная голодовка.

Ссыльные в Туррахъ

Ссыльные в Vordernberg bei Leoben – Steiermark.

Свящ. о.о. Евстахий Кушнеръ, Илия Лагола, Илия Левицкий, судья Евгений Бачинский, о. Феодоръ Чеснокъ, чин. Исидоръ Цыбыкъ, судья Владимиръ Дейницкий

Нельзя забыть момента, когда какая-то словакиня произнесла: „Не бойтесь, Богъ съ вами!” Но къ сожаленію дальнейшія ея слова заглушило венгерское „басама теремтете!” Во дворе тюрьмы венгерскіе солдаты уставили виселицу съ веревкой, a на толстой каменной стене назначили место для разстрела.

Въ каземате, въ которомъ могло поместиться 15 человекъ, сажали ихъ 60! Гнилая солома, сырость, вши, клопы, мокрицы и т. п. гадость. Узники свои естественныя потребности удовлетворяютъ въ ведре, въ которомъ стоитъ вода для питья!

Я спалъ подъ окномъ. Ночью дождь вымочилъ меня до костей, Я озябъ и началъ болеть. Болезнь укоренилась въ моей груди. Насъ выгоняютъ на работы, какъ средневековыхъ невольниковъ.

Утромъ грязная жидкость, которую повара попеременно называли то кофе, то чай, то супъ. Разсказывали, что котлы, въ которыхъ намъ готовили эту пищу, повара ночью пользовали для известныхъ надобностей.

Зная, что венгерскаго солдата можно подкупить деньгами, я воспользовался этимъ, благодаря деньгамъ, зашитымъ въ рубашке. Это поддерживало меня некоторое время. Но когда ихъ запасъ исчерпался, мне въ глаза заглянулъ голодъ.

Я, советникъ суда, сделался невольникомъ самыхъ черныхъ работъ! Подъ принудительнымъ действіемъ штыка и приклада, я выносилъ параши, чистилъ отхожіе места, въ холодной воде я стиралъ белье возле колодца! Однажды, идя въ отхожее место, часовой еврей заметилъ мне: „Смотри, не загадь доски, потому что будешь языкомъ слизывать!”

Вши, клопы и прочая мерзость размноживались несметнымъ количествомъ.

Изъ товарищей по тюрьме помню свящ. Павла Глебовицкаго, благочиннаго изъ Слободки Лесной, дальше бывшаго депутата д-ра Николая Павловича Глебовицкаго, советника суда Феофила Копыстянскаго изъ Коломыи, лесничаго частныхъ лесовъ въ Ватра Молдавица Антона Гладыка и д-ра Болеслава Порай-Мадейскаго изъ Маріамполя.

Н. Н.

Терезинская тюрьма

Жизнь въ Терезине сравнительно была сносной въ первое время. Крепостная администрація, состоявшая частично изъ чеховъ, относилась къ намъ сочувственно и мы могли постепенно пользоваться некоторой свободой въ пределахъ тюремной дисциплины. Неоффиціально разрешалось днемъ гулять весь день во дворе крепости, где интеллигенція проводила время за игрой въ шахматы или преферанса, молодежь занималась гимнастическими упражненіями, a крестьяне занимались все время разговорами и предположеніями о будущей жизни въ Галичине. Все были убеждены, что Галичина отойдетъ отъ Австріи къ Россіи.

Положеніе наше резко изменилось со времени военныхъ неудачъ Австріи. У насъ была отобрана казенная постель, главнымъ образомъ соломенные матрацы и увезены въ военные госпитали и узникамъ пришлось спать на холодномъ каменномъ полу, потому что невозможно было пріобрести собственную постель и белье за отсутствіемъ матеріальныхъ средствъ у арестованныхъ. Вследствіе этого завелись насекомыя. Более опытные и энергичные изъ нашей среды постарались о керосинъ и, смазывая имъ все тело и белье, предохранили себя до некоторой степени отъ назойливыхъ паразитовъ.

Осенью узники шли на принудительныя полевыя работы и къ постройке бараковъ для военнопленныхъ. Отъ нихъ узнало чешское населеніе о господствующей въ крепости нужде и посредствомъ доброй Aнны Лayбе, державшей въ крепости лавочку, снабжали насъ одеждой, бельемъ и провіантами. Все это пріобреталось на средства, собранныя чехами между собой.

Опять улучшилось наше положеніе со времени выдачи жалованья чиновникамъ и священникамъ, находившимся въ заключеніи. На деньги пріобреталось все необходимое; безденежные могли занимать у своихъ знакомыхъ, получавшихъ жалованье, вконце деньгами, собранными въ складчину задобривались строгіе надзиратели.

Наше время проходило на допросахъ, производимыхъ военными следователями, прививке, дезинфекціи, работахъ. Постепенно стали узники приготовляться къ надходившей зиме. Пріобреталась теплая одежда.

Интеллигенція теперь разместилась въ кавалерійскихъ казармахъ въ пределахъ крепости, a крестьяне остались на старыхъ местахъ, т. е. въ камерахъ и въ кавалерійскихъ конюшняхъ. Въ 6 ч. вечера заключенныхъ загоняли въ помещенія и все входы на глухо запирали.

Были между арестованными и провокаторы, нырявшіе везде, и затемъ доносившіе властямъ о разговорахъ и настроеніяхъ среди узниковъ. Наши крестьяне, не получая никакой поддержки изъ дому, принялись за рукоделье. Они делали крестики, табакерки, мунштуки, коробочки, изготовляли соломенную обувь и шили костюмы. Все то покупала интеллигенція.

Съ приходомъ въ Терезинъ русскихъ военнопленныхъ, наши земляки стали неузнаваемы. Дело въ томъ, что наступилъ живой обменъ одежды. Трудно было иногда отличить заточенца-галичанина, одетаго въ русскую шинель и папаху отъ русскаго солдата. Впоследствіи тюремная администрація запретила русскимъ менять и продавать одежду.

Комендантъ Терезинской крепости былъ человекъ не строгій. Съ его согласія было намъ разрешено въ день Рожд. Христова служить св. литургію. Уніатамъ служилъ свящ. Н. Малый, a православнымъ два военныхъ священника: сербъ и румынъ. Народъ исповедывался и причастился къ встрече великаго праздника.

Радость была въ то время между заточенцами редкая.

Въ Терезине мало было смертныхъ случаевъ. Умирали по большей части старики. Народъ жилъ постоянно на свежемъ воздухе и мало болелъ. Оффиціальнымъ врачемъ арестованныхъ былъ назначенъ арестованный д-ръ Цюкъ изъ Самбора, который находился постоянно въ пріемной комнате, a по камерамъ и казармамъ обслуживалъ больныхъ частнымъ образомъ д-ръ Лаврецкій. Мне самому пришлось прибегать къ его медицинскимъ советамъ. Я заболелъ апендецитомъ и по распоряженію военнаго врача былъ отправленъ въ центральный лазаретъ въ большой крепости. Д-ръ Лаврецкій не советовалъ мне поддаваться операціи, лишь соблюдать строгую діету. Трижды предлагали мне немецкіе хирурги подписать заявленіе о моемъ согласіи на операцію, но я отказывался. Своему врачу я больше верилъ, и въ этой вере я не ошибся

— So werden sie, wie Hund Krepieren! — закричали немцы и оставили меин въ покое. Вечеромъ санитаръ принесъ мне, за вознагражденіемъ, втихомолку ледъ для прикладыванія къ больному месту. Такъ я подъ опекой санитара-чеха и навещавшаго меня д-ра Лаврецкаго, сталъ постепенно поправляться. Навещали меня часто и обнадеживали свящ. М. Романовскій съ моимъ братомъ Евгеніемъ. Они помещались въ то время въ казармахъ въ малой крепости.

На третій день после моего прибытія въ лазаретъ осматривалъ больныхъ штабсъ-врачъ, онъ, осмотревъ меня, началъ было въ остромъ тоне политическій разговоръ. Мне не хватало физическихъ силъ для разговоровъ съ немцемъ и я молчалъ.

После выздоровленія уехалъ я 1-го мая въ числе несколькихъ сотъ терезинцевъ въ Талергофъ.

Ю. H. Киселевскій

изъ Коломыи

* * *

Въ четвергъ вечеромъ 3-го сентября 1914 г. пріехали мы въ Терезинъ, находящійся въ северной Чехіи. По нашемъ прибытіи, посадили въ крепость въ квартиры кавалерійскихъ казармъ. За все время путешествія это былъ первый ночлегъ на соломе. На следующій день мы прохаживались по землянымъ валамъ кругомъ крепости. День былъ хорошій, везде зелень, много знакомыхъ, a всехъ арестованныхъ находилось въ Терезине около 1000 человекъ. Я разделся и посмотрелъ на свои плечи, которые отъ побоевъ, полученныхъ въ Кракове, кожа была темно-синяго цвета. Свидетелями того были: бухгалтеръ Иванъ Пашкевичъ и купецъ Владиміръ Дригиничъ изъ Львова. Въ полдень выдали намъ котелки и обедъ, a после прогулки и ужина насъ запирали на ночь въ казармахъ. Гулять разрешалось въ узкомъ внутреннемъ дворе. Въ ненастные дни, сидели мы почти целый день подъ замкомъ въ казармахъ. Такъ жили мы въ продолженіи трехъ месяцевъ. Случалось, что наши ключники, идя на базаръ за покупками для кухни и буфета, брали съ собой охотниковъ изъ среды узниковъ въ городъ. Вообще жизнь въ Терезине была довольно сносная, благодаря сочувствію и матеріальной поддержке чеховъ. Дисциплина постепенно малела, не запирали насъ больше въ душныхъ кавалерійскихъ помещеніяхъ, разрешалось свободно ходить на казарменный дворъ и гулять тамъ подъ надзоромъ стражи.

Крыжановскій,

с. Небыловъ, Калушскаго уезда

* * *

Я былъ арестованъ австрійскими жандармами 28-го августа 1914 г. въ 11 час. ночи и препровожденъ въ Терезинъ, въ Чехіи, вместе съ священниками: Даніиломъ Пирогомъ изъ Тихани, Николаемъ Феленчакомъ изъ Полянъ и крестьянами: Михаиломъ Кушварою, Яковомъ Дзюреемъ, Лешкомъ Галадеемъ изъ Мшанны и Яковомъ Пушкаремъ изъ Тылявы.

ІІуть къ западной границе Галичины былъ для насъ однимъ мученіемь вследствіе издевательствъ со стороны населенія ж.-дор. станцій, черезъ которыя приходилось переезжать. За границей Галичины было намъ оказано сочувствіе и даже матеріальная помощь со стороны чешскаго населенія.

Въ Терезине былъ я заключенъ 29-го октября безъ допроса въ одиночную камеру, въ которой раньше сиделъ известный сербъ Габриновичъ и просиделъ тамъ полныхъ два месяца, т. е. до 28-го декабря 1914 года, a затемъ былъ переведенъ въ общую арестантскую казарму.

7 — го мая 1915 года былъ я отправленъ съ эшелономъ въ Талергофъ.

Свящ. Влад. Дуркотъ

изъ с. Мысцовой, Кросненскаго у.

* * *

Мы погрузились въ поездъ на главномъ вокзале въ Львове. Женщинамъ и священникамъ были отведены вагоны третьяго класса, a остальнымъ теплушки. Несмотря на дурное предчувствіе дальнейшей нашей судьбы, мы все таки радовались, что разстаемся съ лъвовскими Бригидками.

Начальникомъ транспорта былъ бродскій еврей. Намъ было строго воспрещено выглядывать и слазить съ вагоновъ, a конвойнымъ приказано прикалывать неподчиняющихся установленному маршрутному порядку.

На жел.-дор. станціяхъ Моравіи встречное населеніе спрашивало „кого везутъ?” и получало отъ конвойвыхъ и жел.-дор. прислуги ответъ, что „руссофиловъ”. Между нами были также чехи, проживавшіе до начала войны во Львове и попавшіе наравне съ нами въ тюрьму. Они поясняли моравскому населенію меткими выраженіями, кого везутъ и изъ кого состоитъ транспортъ.

Подобныя разъясненія были въ нашу пользу. Кто-то изъ публики послалъ въ Прагу телеграмму и когда 29-го августа мы очутились въ Праге, чешское населеніе оказало намъ радушный пріемъ; намъ казалось, что мы въ Праге гости, a не обвиняемые въ предательстве. Чешскія женщины подали намъ завтракъ, обедъ и ужинъ въ вагоны.

Когда мы пріехали въ Терезинъ, насъ встретили на вокзале наши землячки украинофилы цинически-площадной бранью и провожали насъ до самой крепости.

Въ крепости ощущался больше всего недостатокъ нижняго белья, ибо насъ арестовывали въ чемъ попало.

Однако и тутъ насъ выручили чехи. Главной иниціаторшей и организаторшей несенія помощи арестованнымъ галичанамъ являлись Анна Лаубе и Юліанна Куглерова. Оне занялись собираніемъ белья и платья между чехами и такимъ образомъ имъ удалось устранить грязь, господствовавшую въ крепости. Являясь дважды въ неделю въ терезинскую крепость, г-жа А. Лаубе и Ю. Куглерова переодели почти всехъ узниковъ. Позже, когда государственнымъ чиновникамъ и духовенству начали выдавать жалованье, среди арестантовъ организовался „благотворительный комитетъ” для несенія помощи темъ изъ насъ, которые были лишены всякой поддержки. A такихъ было очень много, такъ какъ большинство ссыльныхъ составляли крестьяне. Помощь была необходима въ виду ухудшенія казеннаго пропитанія. Хлебъ выпекался вначале изъ кукурузной и бобовой муки, a во время ухудшенія пищи, изъ каштановъ и картофельной муки пополамъ съ березовыми отрубями.

Главнымъ иниціаторомъ этого благого дела былъ судья Григорій Глебовицкій, a весьма деятельное участіе въ „комитете несенія помощи” принимало два православныхъ священника изъ Америки. Членами-попечителями этого благотворительнаго комитета были священники, госуд. чиновники и те изъ крестьянъ, которымъ выдавались казной суммы въ уплату за взятые у нихъ въ первыхъ дняхъ войны военнымъ ведомствомъ лошади и рогатый скотъ.

Зимой въ Терезине крестьяне выделывали вместе съ русскими военнопленными соломенные валенки для австрійской арміи. За это получили они по паре белья и по паре старыхъ солдатскихъ ботинокъ. Въ праздники Рождества и Светлаго Воскресенія Христова было намъ разрешено до зари сходить подъ конвоемъ въ костелъ.

Такъ прожили мы въ Терезине до мая месяца 1915 г.

А. Г. Полищукъ

Похороны крест. Андрея Феодоровича Рудко

Жизнь въ Терезине была невеселая, но все таки спокойнее галицкаго ада. Голодали те, у кого не было при себе денегъ. Со временемъ и это уладилось, голодающими занялся комитетъ чешскихъ женщинъ. Арестованные были вызываемы многократно на допросы и распределяемы на группы. „Опасные” были отправлены въ Талергофъ, a „менее опасные” определялись на конфинировку по немецкимъ селеніямъ или же на военную службу.

На многихъ терезинцахъ отразились последствія галицкихъ побоевъ, въ особенности на лицахъ постарше векомъ. Тутъ скончался после непродолжительной болезни 71-летній Андрей Ф. Рудко. Похороны состоялись на Терезинскомъ кладбище при участи 15 лицъ галичанъ. Въ числе участвовавшихъ была жена покойнаго, Екатерина, землякъ Феодоръ Андруховъ и 12 студентовъ, составившихъ хоръ. Тело сопровождалъ къ месту упокоенія свящ. Зарицкій изъ Козлова, Бережанскаго уезда. Пеніе хора привлекло многочисленную чешскую публику и такимъ образомъ бедные похороны сераго галицкаго арестанта превратились въ величавое похоронное шествіе.

Иванъ А. Рудко

Въ Терезіенштадте
(Разсказъ очевидца)

Объявленіе войны застигло меня въ одномъ изъ германскихъ университетскихъ городовъ. Со дня объявленія Австріей войны Россіи, почтовое сообщеніе почти прекратилось, и я пересталъ получать письма отъ родныхъ изъ Галичины. На мои частые запросы, которые я посылалъ на родину, не было ответа. Только въ ноябре 1914 года я получилъ письмо отъ отца, изъ котораго я узналъ, что онъ арестованъ и находится въ малой Терезіенштадтской крепости. Въ конце декабря я получилъ опять письмо, въ которомъ отецъ просилъ меня немедленно пріехать къ нему.

Раздобывъ съ трудомъ немного денегъ и паспортъ, я отправился въ дорогу. На станцію Терезинъ нашъ поездъ прибылъ ночью. Отправиться сейчасъ же въ городъ было трудно. На вокзале не оказалось ни одного извозчика, a до города, какъ я узналъ, было довольно далеко. Пришлось до утра оставаться на вокзале.

Кроме меня, на вокзале оказались еще два железнодорожныхъ служащихъ, съ которыми я вскоре вступилъ въ разговоръ. Отъ нихъ я узналъ, что въ городе находятся русскіе пленные, a кроме того, около 1.200 русскихъ изъ Галичины, часть которыхъ занята при чистке города.

Въ словахъ моихъ собеседниковъ пробивалась искра симпатіи къ нашимъ узникамъ; чувствовалось, что имъ понятны ихъ страданія, понятно и дело, за которое они страдаютъ. Однако же, открыто они не высказывались. Видно было, что они что-то скрываютъ, боясь, по-видимому, раскрыть свою душу передъ чужимъ, незнакомымъ имъ человекомъ. Чтобы устранить это чувство недоверія къ себе, я разсказалъ имъ о цели моего пріезда — что среди арестованныхъ гaличанъ находится и мой отецъ и что я пріехалъ повидаться съ нимъ.

Моя откровенность по-видимому, окончательно устранила недоверіе моихъ собеседниковъ. Одинъ изъ нихъ туть же признался мне, что онъ чехъ и что и у него несколько родныхъ — чеховъ арестованы и находятся въ настоящее время вь Іосифштадте.

Въ беседе съ железнодорож. служ. я просиделъ до утра. Рано утромъ я простился съ ними, отправился въ городъ и скоро очутился у воротъ „малой крепости”.

На улице передъ огромнымъ зданіемъ цитадели, подъ сильнымъ конвоемъ работала группа людей. Я почувствовалъ, что это oни — наши галицкіе крестьяне. Дрожа отъ глубокаго волненія, я подошелъ къ нимъ и приветствовалъ ихъ по нашему:

,,Слава Іисусу Христу!”

И въ ответъ я услышалъ знакомыя, родныя слова:

„Слава навеки!”

Грусть и, вместе съ темъ, радость пробивалась на ихъ исхудалыхъ лицахъ. На глазахъ некоторыхъ изъ нихъ показались слезы. Десятокъ рукъ потянулось ко мне, стараясь пожать мою руку, надеясь, быть можетъ, узнать хотя что-нибудь о родине. Но конвойные не пустили ихъ ко мне, мне же приказали сейчасъ же уходить прочь.

Я ушелъ и долго еще чувствовалъ ихъ скорбный взглядъ, которымъ они молча провожали меня, незнакомаго, но все-таки близкаго имъ человека.

Я отправился къ тюремному сторожу и объяснилъ ему цель моего прихода. Онъ сказалъ мне, что отца я могу видеть только съ согласія маіора, который имеетъ право выдавать разрешенія на свиданіе съ заключенными. Пришлось идти къ маіору. После краткихъ объясненій онъ выдалъ мне письменное разрешеніе на свиданіе, которое, однако, можетъ продолжаться не больше часа. Времени оставалось еще много, и я отправился въ городъ.

Характеръ города чисто чешскій. Почти все гостинницы и лавки — чешскія, и только на одномъ зданіи красуется немецкая надпись „Deutsches Haus”. Ha улицахъ масса военной публики; штатскихъ сравнительно меньше.

Но часъ свиданія приближается. Я отправился опять въ крепость. Уладивъ все формальности, я отправился въ совровожденіи прапорщика-чеха въ камеру, въ которой находился мой отецъ. По дороге, проходя мимо другихъ камеръ, я встречалъ много знакомыхъ лицъ. Товарищи и знакомые окружили меня и забрасывали меня со всехъ сторонъ массой вопросовъ. Я отвечалъ на ходу, такъ какъ останавливаться мне не было разрешено.

Наконецъ, мы вошли въ камеру моего отца. Онъ лежалъ на полу, прикрытый слегка грязной соломой…

Сцены нашей встречи въ столь неожиданныхъ условіяхъ я описывать не стану.

Насъ сразу же окружила группа знакомыхъ, которая увеличивалась все больше. Весть о томъ, что въ крепость прибылъ землякъ изъ Галичины, мигомъ разнеслась по всемъ камерамъ. Каждый старался поздоровиться съ новымъ человекомъ, каждый, по-видимому, надеялся узнать кое-что о своей родине, каждый хотелъ передать коротенькую весть о себе своимъ близкимъ въ Галичине. Все спрашивали о томъ, долго-ли продлится еще война, долго ли еще придется имъ сидеть въ Терезіенштадтской тюрьме.

Такъ мы просидели вместе только около 10-ти минутъ. Сопровождавшій меня прапорщикъ потребовалъ, чтобы я съ отцомъ отправился въ комнату, предназначенную для разговоровъ, ибо мне разрешено свиданіе съ однимъ только отцомъ.

Пришлось проститься съ земляками и отправиться въ пріемную комнату. По дороге повторились те же сцены. Группы нашихъ людей, узнавшихъ о моемъ пріезде, выходили изъ своихъ камеръ, обступали насъ со всехъ сторонъ, здоровались и забрасывали опять тысячами вопросовъ.

Въ пріемной мы разговорились. Отецъ разсказалъ мне о своемъ аресте, о страшныхъ сценахъ, какія разыгрывались на улицахъ Львова и на вокзале въ то время, когда нашихъ узниковъ начали вывозить въ Австрію, и о зверскихъ издевательствахъ львовской толпы надъ арестованными. Въ Терезіенштадтъ ихъ привезли въ летнихъ платьяхъ. Почти ни у кого не было денегъ, белья чистаго нельзя было купить, есть давали скверно и относилисъ къ узникамъ очень строго. Такъ жилось нашимъ узникамъ въ Терезіенштадте полныхъ 4 месяца, пока военный судъ не просмотрелъ актовъ, относящихся къ заключеннымъ. Начались допросы, изъ которыхъ начало выясняться, что арестованные ни въ чемъ неповинны. Вследствіе этого отношеніе къ нимъ властей стало немногимъ лучше. Узникамъ позволили въ известные часы дня встречаться другъ съ другомъ и, вообще, жизнь стала сноснее и легче.

Но время незаметно уходило. Присутствовавшій при разговоре прапорщикъ поднялся и заявилъ, что разговоръ конченъ. Я простился съ отцомъ и, решивъ еще на следующій день опять посетить „малую крепость”, отправился въ городъ.

На следующій день, въ первый день праздника Рождества Христова, я опять отправился къ отцу. Целый часъ мы разговаривали съ нимъ, a затемъ прапорщикъ увелъ отца въ его камеру, оставляя меня въ пріемной. Тутъ я воспользовался случаемъ и, вместо того, чтобы идти въ городъ, отправился на верхъ, въ камеру, въ которой находились мои друзья и знакомые. Съ искренней радостью встретили они меня и решили угостить обедомъ. Они объяснили мне, что всехъ ихъ надзиратели не знаютъ лично, такъ что присутствія чужого человека не заметятъ. Такъ и случилось. Мне дали чашку супа съ кусочкомъ мяса и чашку капусты и картофеля, Начали обедатъ. Камера быстро оживилась. Вопросы и порученія сыпались со всехъ сторонъ. Вспоминались чудные праздничные дни Рождества Христова на родной земле. Изъ устъ многихъ слышались меланхолическіе вопросы:

— Какъ проводятъ этотъ светлый праздникъ тамъ — на родине?!

Пополудни пришлось проститься с ними и идти назадъ. Скоро я уехалъ совсемъ изъ Терезіенштадта и, после долгихъ мытарствъ, пробрался въ Галичину.

Въ день Рождества Христова я последній разъ виделъ ихъ тамъ, въ далекой австрійской крепости.

А. Я.

„Прик. Русь” 1915 г. № 1694

Малая крепость въ Терезине

Твой плачъ, твой стонъ покажется смешонъ,

и будетъ все ужасно мрачно.

М. Ю. Лермонтовъ

— Все вы, всякость, здесь подохнете; одинъ студентъ только выкрутится — сказалъ вахмистръ на прощаніе.

Терезинъ, маленькій городокъ, лежитъ на речке Огре. Та часть, куда загнаны были изгнанники, называется малой крепостью. Стены, почерневшія отъ времени, пасмурныя и имеющія вместо оконъ маленькія дыры, производятъ тяжелое впечатленіе, грустно-романтическое, Оне образуютъ длинные и довольно высокіе валы, словно насыпи, которые всецело напоминаютъ средневековье. На валахъ казармы. Когда-то въ нихъ помещались солдаты, и тутъ было все, что необходимо для воинскихъ крепостныхъ нуждъ: конюшни для лошадей, склады оружія и пороха, амбары для зерна, хлеба и соломы; возы, корчма, жилища для женатыхъ, всякаго рода погреба, ямы, конурки и разныя тюрьмы: общія темницы и полутемницы. Входъ въ этотъ лабиринтъ былъ возможенъ только съ двухъ концовъ черезъ тесныя, оберегаемыя часовыми ворота.

Все валы описывали квадратъ, въ средине котораго лежала площадь для упражненія солдатъ, загороди для лошадей, разные участки для артиллеріи, кавалеріи, обоза — однимъ словомъ, малая крепость лишь называлась малой, a въ самомъ деле она была огромнымъ, неуклюжимъ, съ множествомъ гадовъ, лягушекъ, крысъ, мышей, швабовъ, червей и прочей гадости старымъ зданіемъ, въ полутемныхъ, сырыхъ и душныхъ корридорахъ, въ которыхъ свисталъ неизвестно откуда залетающій ветеръ. На валахъ, заросшихъ травою, были устроены укрытія изъ-за которыхъ солдаты должны были отбивать наступающаго врага. На эти валы можно выйти только черезъ маленькія ворота; a тамъ уже рвы съ водою и безъ воды. Таковъ приблизительно Терезинъ!

— Ну, солдаты могли жить въ крепости, то почему бы вы, изменники, не могли жить въ ней? — пробормоталъ немецъ, тюремный ключникъ.

Что-жъ на это ответить? Напрасно отвечать и доказывать, что солдаты — выбранный, здоровый, молодой народъ, что все таки были размещены по несколько человекъ въ комнате и только ночью тамъ бывали, когда спали, a все прочее время они проводили на воздухе, въ постоянномъ движеніи и занятіи.

— Ну, ну! — опять пробормоталъ немецъ и ушелъ, покуривая трубку.

Старикамъ, женщинамъ и детямъ, какъ тутъ жить въ навозе, еще невысохшемъ после ухода лошадей, на голыхъ камняхъ, где лежало одно железо или стояли подводы? Не все могли попасть въ комнаты, т. е. казармы, большая часть была загнана въ полутемныя конюшни и темные погреба, и все вместе были окружены численными часовыми, ключниками, профоссами, у которыхъ хранились ключи отъ дверей, подваловъ, погребовъ, сараевъ и казармъ.

Дальше у воротъ стоялъ тоже часовой, a ключи отъ воротъ находились у надзирателя. Команда солдатъ и тюремная прислуга подчинялись коменданту крепости. Какая жизнь могла быть въ такой обстановке, среди камней? Неудивительно, что изгнанные люди затосковали, поглохли, ослепли, съ ума посходили. И неудивительно, что они однимъ хоромъ, явившись впервые на валы и сбившись въ одну кучу, затянули: Пречистая Дево, мати Русскаго краю!

Народъ пелъ съ чувствомъ, слезами, надеждой и верой въ силу русскаго духа, въ чистоту и правоту свою.

Ибо были тамъ люди, совершенно ни въ чемъ неповинные.

Можно ли кого-нибудь бить, арестовать и заключать въ тюрьму лишь за то, что онъ любитъ свою землю, что исполняетъ и хранитъ заветы своего края и не хочетъ изменить своему народу? Да кроме того, тамъ были жертвы, никогда политикой незанимающіяся и непонимающія ея. Возьмемъ г-жу Демьянчикъ, жену священника. Въ томъ ли вина, что она жила у Перемышля, австрійской крепости? Ея мужа увезли мадьяры на мадьярщину. На следующій день увели двухъ ея сыновей студентовъ и дочь-учительницу. Осталось дома четверо детей, девочка 14-ти, мальчикъ 12-ти летъ и две маленькія девочки. Старшихъ выслала г-жа Демьянчикъ въ мельницу за мукою, и что случилось? Ихъ арестовали мадьярскіе солдаты, девочку выслали на мадьярщину, a мальчика въ немецкіе края. На следующій день арестовали и самую несчастную мать. Ее разлучили съ детьми, изъ которыхъ одному было всего несколько месяцевъ. Где же здесь политика? Стоило только посмотреть на эту женщину, какъ она ходила, какъ слезы проливала…

Миша страшно жалелъ того, что не записалъ себе имени одного гимназиста IV класса, нелюдимаго, пугливаго и постоянно двигающагося. Возможно, что онъ еще живъ. Когда ключникъ Зальманъ, грубый и отвратительный человекъ, крикнетъ, то онъ затрепещетъ и убегаетъ въ толпу. Причина этой боязни состояла въ следующемъ: онъ пасъ лошадей за селомъ; вдругъ появилась конная мадьярская разведка. Не задумываясь, уланы повесили его на дерево. Веревка, однако, разорвалась, и онъ упалъ на землю; после этого его избили ногами, но все таки второй разъ уже не вешали и въ селе передали жандармамъ.

Сумасшедшій Сильвестръ — отчего сошелъ съ ума? Толку у него не добьешься; онъ бегаетъ, всемъ честь отдаетъ по-воински, говоритъ какія-то ненонятныя слова, приказываетъ, командуетъ, падаетъ на землю, молится, крестится, плачетъ. Второй сумасшедшій василіанинъ — монахъ. Говорили, что въ тюрьме онъ долженъ былъ внимательно смотреть за священниками. Должно быть, у него была совесть, если сошелъ съ ума. Увидевъ Зальмана, онъ бросался на него съ кулаками и кричалъ на все подворье. Его увезли, но выздоровелъ ли онъ?

Видя постоянно солдатъ да штыки вокругъ себя, видя тяжелые железные кандалы на ногахъ молодого, худощаваго, красиваго юноши Гевры, выходившаго лишь на полъ часа изъ темницы на узенькое подворье, будучи запертыми въ дырахъ съ тяжелой дверью, за окнами которыхъ мелькалъ штыкъ, студенты и гимназисты, съ ними и крестъяне, твердили одну песенку:

Солнце всходитъ и заходитъ,

A въ тюрьме моей темно;

Днемъ и ночью часовые

Стерегутъ мое окно.

Подумали, подумали немцы и придумали достойное для „изменниковъ” занятіе: чистить терезинскіе каналы, грязныя улицы, отхожіе места. И возы должны они сами тянуть. Когда кончилась эта робота, ихъ заставили равнять дороги вокругъ холерныхъ бараковъ, a наконецъ вязать соломенныя калоши для фронтовыхъ солдатъ.

Все это ничего бы, но какое-нибудь вознагражденіе должно бы быть, ну хотя бы побольше хлеба, кусокъ мыла, одна рубашенка. Ничего, a вдобавокъ простая уличная ругань. Если бы кто посмелъ поспорить, то онъ моментально попадалъ въ отдельную тюрьму. И каждый день отводилъ туда Зальманъ, то одного, то несколькихъ вместе. За что же? За то, что кто-то бросилъ кусокъ хлеба русскому военнопленному, за то, девушка-крестьянка взмахнула платкомъ и Принципъ остановился, за то, что въ казарме было шумно, когда русскими была взята Перемышльская крепость, за то, что жидъ сделалъ доносъ ва своего соседа.

Горе-тоска заедала и интеллигента и крестьянина. Вши заедали всехъ безъ различія и безъ исключенія. Дошло до того, что они лазили по земле; ихъ можно было видеть въ соломе; они облепили тело и глодали, какъ мыши, солому.

Когда закрывалась дверь, то иногда всю ночь нужно было истреблять отвратительную нечисть. Конечно, многіе пали духомъ. Молодежь бодрилась.

— Вы все одно и тоже поете: да-гей. Я вамъ спою нашу коломыйку— обратился Миша къ засевшимъ у стола товарищамъ.

— Пой, пой ! — закричало вместе несколько голосовъ. Прочіе лишь улыбнулись, ибо знали, что у Миши не было ни голоса ни слуха.

— Вниманіе! Я стану запевать, a вы повторяйте, какъ это нашъ народъ делаетъ.

— Хорошо, только начинай!

И Миша спелъ следующую коломыйку:

1.

Ой вы, воши, мои воши,

Проклятіи воши,

Чого вы позаводили

Такіи дебоши?

2.

Чи вы, воши, показились,

Чи вы подурели,

Що вы мое бедне тело,

Якъ хмара, присели?

3.

Ой цесаре, цесароньку,

Цесароньку — панку,

Ой выпиши, цесароньку,

Въ Терезине бранку.

Ссыльные въ Дрозендорофъ

Ссыльные въ Гроссавъ

4.

Ой цесаре, цесароньку,

Пане нашъ хорошій!

Ой выпиши въ Терезине

Ты бранку на воши.

5.

Въ Терезине наберешь

Ты ихъ мілліоны,

На що тобе сичевики,

Якійсь легіоны!

6.

Ними ты позаповняешь

Свои регименты,

Ними выплатишь довги все,

Довги и проценты.

7.

Ними заорешь, засеешь,

Ты свою державу,

Они тобе принесутъ

Великую славу.

Громъ хохота наполнилъ черную казарму. Потребовали, чтобы Миша повторилъ коломыйку, но онъ свалился въ берлогу и не отвечалъ ни слова. Слезы лились по его лицу, досада давила его за горло. Онъ не могъ проговорить; душно ему стало и невыносимо.

Все небо заволоклось одной серой тучей. Въ высоте она носилась легкимъ снегомъ и на землю падали лишь капли мелкаго дождя. Такова зима на чешской земле.

Прикрытые мешками, вшивыми одеялами и прочимъ дряннымъ лахмотьемъ ходили, согнувшись въ три беды, люди по черной земле крепостного вала то въ одну, то въ другую сторону. Миша стоялъ на холмике и смотрелъ на городъ. Изъ трубъ мельницы и винокурни валилъ черный дымъ. Ни домовъ, ни большой крепости, выстроенной по плану какого-нибудь инженера полковника Никласа Штейметца, совсемъ не было видно. Миша сделалъ поворотъ, чтобы посмотреть на Рудогоры, но и они исчезли въ тумане.

Не подлежитъ ни малейшему сомненію, что Австрія стояла на клерикальныхъ устояхъ. Этого нельзя было не заметить и въ тюрьме. Когда народъ коченелъ на холоде, профоссы приказали чистить казармы, подворье и корридоры, не напрасно бранили „предателей и шпіоновъ”. Завтра Рождество и даже для Сильвестра, совершенно помешаннаго человека, стало очевидно, что придетъ начальство. И представте себе, кто явился, когда народъ опять былъ загнанъ въ казармы? Самъ господинъ маіоръ въ сопровожденіи двухъ профоссовъ и трехъ ключниковъ!

Не могли „арестанты” казармы № 4 понять почему внутри ихъ помещенія при сгустившемся мраке на дворе просветлело, какъ будто солнце озарило его. Причина этого чуда ясна и понятна: господинъ маіоръ вошелъ въ казарму, маіоръ съ краснымъ лицомъ и молніеносными глазами. За решеткой взошелъ месяцъ на магометанской феске часового-босняка и засіялъ новый штыкъ на его коротенькой винтовке. Какъ же, спрашивается, не просіять хмурой казарме?

Маіоръ любилъ порядокъ прежде всего и зналъ чинопочитанье и дисциплину, какъ свою золотую звезду. Онъ подошелъ къ старосте казармы и велелъ ему высказать пожеланія. Староста сдвинулъ плечами, не зная съ чего начать; потомъ опомнился.

— Мы желаемъ, господинъ маіоръ, вместо пражухи, отъ которой у всехъ болятъ желудки, получать черное кофе; нужны намъ рубашки, ботинки, мыло.

Маіоръ посмотрелъ на него своимъ молніеноснымъ взглядомъ и прошелся, осматривая лишь верхушки головъ, мимо выстроившагося ряда. Въ конце онъ остановился напротивъ Миши.

— Pardon, ты кто, a?

— Чоловекъ!

— Pardon, вижу, что не конь! но кто ты таковъ? —

— Русскій!

— И безъ этого знаю, pardon! Все вы такіе! Изъ бумагъ мы знаемъ еще больше твоего признанія. Спрашиваю, по чину кто ты таковъ?

— У меня еще нетъ никакого чина, я — студентъ только.

— Pardon, такъ и говори! Сразу видно, что дисциплины не знаешь, Pardon, a y тебя есть какая-нибудь жалоба иди пожеланія?

— У меня нетъ ни малейшей жалобы, но есть желаніе: у насъ на нашей родине существуетъ обычай вносить на святой вечеръ солому въ хату Прикажите выдать намъ соломы, ибо эта очень вшивая; спать нельзя.

Нахмуривъ лобъ, маіоръ отступилъ къ дверямъ.

— По случаю, pardon, святого вечера получите по одной селедке и солому, а дверь будетъ открыта до 9-ти часовъ. Pardon, да получите! — произнесъ онъ важно и ушелъ.

Съ его уходомъ тьма опять наполнила казарму; всемъ чего-то стало смешно и вместе съ темъ и грустно. Принесли солому, раздали, каждый сделалъ, какъ можно лучше, свою берлогу. Выдали селедки и хлебъ. По мере приближенія вечера все становились задумчивее, грустнее и молчаливее. Наступила какая-то таинственная тишина; между темъ сердце у каждаго молотомъ билось; воспоминанія найстойчиво вселялись въ горемычныя головы. Думалъ священникъ, годъ тому назадъ читавшій у своего алтаря божественныя молитвы; думалъ крестьянинъ, годъ тому назадъ ходившій по своему двору, приготовлявшій сено на столъ и для скота; думала хозяйка, суетившаяся среди своихъ слугъ; думалъ студентъ и безусый гимназистъ, и каждый свое. Одинъ только Петръ Кондратьевичъ Швайка — царство ему небесное! — весело бегалъ изъ казармы въ казарму. Ему удалось, когда поехалъ съ возомъ на роботу въ городъ, при помощи чешки Лаубе купить кое-что, чемъ онъ теперь и торговалъ.

Въ казарме № 4 начался святый вечеръ речью священника Генсерскаго; затемъ соборнымъ хоромъ подъ управленіемъ Галушки были спеты колядки: „Богъ предвечный”, „Небо и земля”. После этого разбежались, пользуясь маіорской льготой, кто-куда: одни къ знакомымъ священникамъ, другіе къ женщинамъ, третьи на „запорожье”.

Что такое запорожье? Такъ назывались темные погреба, лежащіе вдоль Огры. Названіе это они получили отъ того, что были отгорожены отъ прочихъ казармъ узенькимъ корридоромъ съ маленькой калиткой на высокомъ пороге. Погреба имели видъ моста лукообразной формы. Жили въ нихъ одни крестъяне. Каменная дорожка отделяла два ряда соломы, лежащей вдоль черныхъ стенъ. Светъ лампочки былъ закрытъ развешеннымъ на веревкахъ тряпьемъ. Влетевшіе сюда студенты стали говорить речи, утешать, обнадеживать, поздравлять съ праздниками, целовать, кого попало. Одинъ Миша дальше порога не могъ продвинуться; видъ изнуренныхъ, тревожно жалостныхъ лицъ поразилъ его, какъ еще никогда, и приковалъ къ земле. Больной трепетъ овладелъ его сердцемъ. Несмотря на то, что самъ былъ крестьянскимъ сыномъ, онъ боялся подойти къ крестьянамъ, обмануть или обидеть ихъ неосторожнымъ словомъ. Не желая кривить душею, онъ былъ убежденъ въ томъ, что въ тюрьме онъ не въ состояніи помочъ чемъ-либо; впрочемъ онъ чувствовалъ, что неподготовленъ навязывать другому свои мысли, учить и вести другого. Студенты, какъ влетели, такъ вылетели изъ погреба; но Миша стоялъ на прежнемъ месте:

Чтобъ съ небомъ землю въ одно злучити,

Христосъ родился — славите!

Чудное виденіе озарило Мишу; ему показалось, что кружокъ крестьянъ на соломе, поющій и тонущій въ сумеркахъ тюрьмы, есть семьею пастырей, о которыхъ знаетъ каждое христіанское пятилетнее дитя. Передъ Мишей явился впервые лучезарный, чистый, несокрушимый ликъ Христа, свершавшаго сверхчеловеческій подвигъ на грешной земле, идущаго въ народъ въ имени своего Отца небеснаго, любви и смиренія.

Въ это время къ нему подошелъ его односельчанинъ Иванъ Олейникъ — да будетъ ему земля перомъ! — и попросилъ его въ глубь погреба.

— Разскажите намъ исторію, вы такъ долго и многому учились.

— Дядя, ничего я не знаю. Въ гимназіи мало учился, a теперь и то забылъ. Не знаю даже исторіи родного народа и теперь хочу научиться чему-нибудь.

Иванъ вскинулъ плечами и потянулъ его за руку. Онъ остановился по средине погреба. Песня лилась одна за другою, и звуки ея пронизывали насквозь все сердце Миши. Онъ вышелъ и, вернувшись въ свою казарму, палъ на солому. Онъ почувствовалъ сильную боль въ сердце, кровь ударила въ голову, въ его глазахъ потемнело; но потомъ обдала его какая то весьма пріятная струя, и наконецъ, онъ ничего не помнилъ, что съ нимъ случилось. Въ такомъ состояніи онъ пролежалъ около четверти часа. Страшный крикъ розбудилъ его отъ этого безчувственнаго сна.

Что случилось?

Вздумалось не кому иному, какъ Петру Кондратьевичу вступить въ переговоры съ чехомъ, взводнымъ Вольскимъ, который признался, что любитъ русскихъ и жалеетъ, что такъ страдаютъ. Пылкій Швайка не выдержалъ, протянулъ черезъ решетку руку чеху и прильнулъ устами къ железу, желая его поцеловать. Въ этотъ мигъ закричалъ следившій за чехомъ вахмистръ румынъ во всю глотку:

— Предательство, предательство!

На дворе и въ казармахъ произошло страшное замешательство.

Часовой, допустившій не своего разводящаго къ окну, сейчасъ былъ смененъ. Въ казарму № 4 ввалился вооруженный караулъ съ вахмистромъ и профоссомъ.

— Кто целовалъ? — крикнулъ профоссъ.

— Никто! — ответилъ староста — по обычаю нашей земли мы всякому, мимо окна проходящему, высказываемъ свои благопожеланія. Мы повторили взводному то, что и вамъ, господинъ профоссъ, раньше говорили.

— Молчать, собаки вы поганыя! — выходилъ изъ себя худенькій профоссъ.

Все это было напрасно; ни профоссъ, ни вахмистръ не добились желаемаго успеха. Съ шумомъ они ушли, хлопнувъ одной и другой дверью. После ихъ ухода въ казарме стали думать, что делать.

— Нечего намъ бояться; дальше тюрьмы не пойдемъ; разрешите мне завтра сказать, что я целовалъ Вольскаго — сказалъ Миша.

— Решительно нельзя! — раздались голоса.

— Тише братцы! у меня хорошая мысль: скажемъ, что мы все по очереди целовали чеха, целовали ради великаго праздника! — съ воодушевленіемъ предложилъ единственный въ этой казарме, всеми любимый, священникъ Генсерскій.

И все пріумолкли; всемъ понравилась его мысль.

* * *

Изъ тысячи арестованныхъ спало едва несколько человекъ. Поздно въ ночь заливалось колядками запорожье. Всю ночь пробивались думы-молитвы сквозь черныя стены тюрьмы и неслись на родину, въ родныя хаты. И небо прояснилось, и ночь стала светлее. Въ ту же ночь была решена участь чеха Вольскаго. Онъ былъ арестованъ и на следующій день отправленъ въ Карпаты; тамъ его заставили поддерживать великую грешницу, разбитую внутри собственными параличами, на вне смятую могучимъ шествіемъ русской стихіи.

* * *

Терезинъ былъ вне вниманія властей и закона. Кроме слюняваго Зальмана въ казармы никто не заглядывалъ. Жизнь однако въ нихъ текла, пробиваясь сквозь страшныя преграды. Чтобы не погибнуть, народъ принялся отражать призраки смерти: старательно производилась стирка тряпья, чистка казармъ: появились камни, койки, мешки съ соломой, подушки, мыло, гребешки.

Откуда все это приходило въ казарме? Во первыхъ откликнулось чешское общество, которое посредствомъ благородной женщины Лаубе присылало поношенное платье, обувь, шапки, белье. Во-вторыхъ народъ приносилъ, возвращаясь съ работы, куски досокъ, дерева и делалъ себе койки. При чистоте не стало места для насекомыхъ. Казармы и глухіе погреба превратились въ жилища. Вотъ на что способенъ русскій человекъ! И люди сошлись другъ съ другомъ; все стали одною семьею, все жили прошлымъ, разсказами, воспоминаніями и будущимъ, убежденной верой въ полную победу; и пополамъ съ горемъ и слезами жилось кое-какъ въ Терезине. Вскоре и эта жизнь была разстроена немцами.

Пришла весна. Въ одинъ светлый и солнечный день люди были выгнаны изъ казармъ на широкое подворье; пересчитаны, запломбированы въ вагоны и увезены въ Талергофъ.

B. P. Ваврикъ

изъ разсказа: ”Въ водовороте”

Документы, сохранившіеся у г-жи Лаубе *)

[*) Эти документы получилъ я въ 1922 году отъ г-жи Лаубе, нарочно съездивши къ ней въ Терезинъ. — В. P. B.]

Осенній день. Грустно льетъ солнце свои холодные лучи на долину, разрезанную рекою Огрою. Рудогоры не въ тумане, но покрыты полосками бледныхъ пятенъ. Терезинъ, недавно еще именуемый немцами Терезіенштадтомъ, отделился отъ черной земли своими белыми и красными стенами. Судьбе угодно было связать мартирологію Галицкой Руси какъ разъ съ этимъ Терезіештадтомъ.

Смертная боль наполняетъ сердце и отъ слезъ темнеетъ въ глазахъ. Вотъ та же мостовая дорога, по которой въ 1914 году шло ровно 1.000 русскихъ галичанъ. Точно те же камни, на которые капали не одни горькія слезы, на которые брызнула кровь изъ разбитой, босой ноги не одного крестьянина и на которые лился черный соленый потъ не одного хилаго старика. Точно те же красныя, кирпичныя стены крепостного лабиринта, те же длинные рвы и клоаки, те же насыпи, те же ворота и те же тюрьмы! На крепкихъ основахъ воздвигнутъ Терезіенштадтъ!

Сохранившіеся документы послужатъ намъ доказательствомъ этого. Г-жа Лаубе и Юлія Куглеръ не сразу согласились ихъ мне выдать. Опасаясь, чтобы они не пропали на почте я переписываю все, что написано на клочкахъ бумаги. Подлинники пусть хранятся, какъ наследство, для грядущихъ поколеній Галицкой Руси.

1. Письмо д-ра Владиміра Лаврецкаго къ г-же Анне Лаубе

Вена, 8-го іюля 1917 г. Благороднейшая г-жа Лаубе!

Въ виду того, что я не владею чешскимъ языкомъ на столько, чтобы я могъ писать безъ ошибокъ, и въ виду того, что нетъ возле меня такого человека, который мне помогъ бы составить письмо по-чешски, я принужденъ ответить Вамъ на Ваше письмо по-немецки.

Весьма и сердечно я вамъ благодаренъ за вещи, которыя вы мне прислали 4-го сего месяца. Я долженъ вамъ сообщить, что оне стоятъ гораздо более, чемъ вы ценой обозначили. Все приготовлено превосходно, темъ более, что такихъ вещей нельзя уже получить въ Вене. Но на какомъ основаніи я — Вамъ чужой человекъ — беру ихъ отъ Васъ? За что такое снисхожденіе?

Какъ вамъ известно, меня перевели въ начале марта 1915 года изъ Терезина въ Будневицы и на доносъ одного еврея меня посадили въ тюрьму, где после истеченія 6-ти месяцевъ, пріостановлено противъ меня разбирательство. Между темъ пришелъ второй новый доносъ, на основаніи котораго меня препроводили въ Пражскій дивизіонный судъ. Меня обвинили, что я будто бы изготовлялъ бомбы. Въ іюне месяце явился еще одинъ доносъ, что я изменялъ государству и я былъ выданъ Венскому дивизіонному суду. Такимъ образомъ разбирательство и допросы не прекращаются и после трехлетней

Семья Лаубовыхъ общеназываемая «Маминка» въ Терезиенштадте.

Въ середине Процыкъ сынъ покъ. Ивана, редактора «Науки».

Ссыльные въ Чаславе въ Чехахъ

Сидятъ: о. Владимиръ Мохнвацкий, г. Иосифъ Жантовский, г. Михаилъ Гумецкий

Стоятъ: о. Михаилъ Еднакий, о. Иосифъ Марицкий

тюрьмы я еще не получилъ обвинительнаго акта, котораго я жду съ нетерпеніемъ. Я удивляюсь самъ себе и силе моего отпора, что мое здоровье надломалось очень мало, несмотря на то, что я въ трехлетней тюрьме перенесъ ужаснейшія душевныя муки. Теперь я уже оставилъ всякую надежду и не ожидаю освобожденія отъ мученій. Ужасъ терзаній, пытку, надруганія всякаго рода, голодъ и прочія лишенія, которыя несетъ съ собою арестъ, я переношу съ стойкимъ спокойствіемъ и силу къ жизни черпаю въ сознаніи, что я совершенно не виновенъ, что моя совесть чиста — я даже горжусь этимъ, что я мучусь такъ страшно единственно и исключительно черезъ мое національное чувства. Крепко убежденъ я, что доносчики, которые ввергли меня въ муки, не уйдутъ отъ должнаго наказанія и правда восторжествуетъ.

Если Вамъ не тяжело, прошу прислать мне сухарей, сахару, шоколадъ и проч. непортящіеся вещи, за что буду вамъ очень благодаренъ. Съ чувствомъ глубокаго къ Вамъ почтенія, остаюсь преданнымъ—д-ръ Владиміръ Лаврецкій. Wien, IX. K. u. k. Garnisonsgericht, Rossauerkaserne ll. Hof.

* * *

Терезинская крепость была названа немцами : die kleine Festung, по-чески она называлась и называется mala pevnost Ha самомъ деле это не малая, a большая крепость съ многочисленными бастіонами, сильными укрепленіями и военными устройствами со временъ Маріи Терезіи и ея сына Іосифа II. Милліоны кирпичей въ земле и надъ землею, ровные и глубокіе рвы, всякаго рода казармы для солдатъ и постройки для лошадей, снаряженія и хлеба доказываютъ, что не мало потрачено человеческой силы, народнаго добра и времени. Не подлежитъ сомненію, что тамъ таскалъ камни и бродилъ по грязи „верный найяснейшему пану Русинъ”.

Тотъ же преданный и верный рабъ былъ загнанъ штыкомъ и прикладомъ въ мокрое подземелье, въ темные и сырые погреба, въ вонючія клоаки и конюшни, которыя строилъ его дедъ-рабъ. Судьба знаетъ зло посмеяться, но такъ, какъ она посмеялась надъ русскимъ галичаниномъ, не смеялась ни надъ однимъ народомъ. Въ то время когда Василій Щуратъ писалъ похвальныя отзывы за то, что ушедши передъ русскими, нашелъ место „до ин дэ” и знаетъ Gmund-ы, одна тысяча галичанъ гнила въ навозе соломы, наполненой вшами, валялась въ конскомъ навозе, костенела на холодныхъ камняхъ, изнывала въ смрадной тюрьме. Не голодъ съедаетъ человека въ темнице, a его гложетъ упорнымъ червякомъ мука, его уничтожаетъ тихо и медленно то страданіе, черезъ которое ему не милы: солнце, люди и жизнь.

Прибавить надо, что разные Salmann-ы держали людей какъ скотовъ, не дали имъ ни белья ии обуви, лишили ихъ света и книжки и заставили повиноваться дикому, грубому: hersus! и einrucken! Оставалось одно занятіе: истреблять вшей, чтобы не быть ими изгложеннымъ.

Въ такомъ тяжеломъ положеніи явились съ помощью „арестантамъ” две благородныя чешки: Aннa Лaубе и Юлія Куглеръ. Они принесли необходимое для существованія: мыло, белье, обувь, шапки, гребешки и проч., собранное ими въ чешскихъ селеніяхъ. У меня письмо къ этимъ женщинамъ съ подписями, которое и перевожу буквально. Оно было дано имъ при отъезде „арестантовъ” въ Талергофъ, въ еще большій адъ.

2. Письмо къ г-же Анне Лаубе

„Благородная г-жа Анна Лаубе! Галицкіе русскіе, интернированные въ Терезинской крепости, считаютъ своимъ долгомъ поблагодарить Васъ и уважаемой Юліи Куглеръ, a также всемъ вернымъ сынамъ Чехо Славіи, нашимъ братьямъ чехамъ, наша искреннейшая благодарность за все то, чемъ вы намъ помогли. Благодаримъ за сердечное состраданіе и преданную славянскую любовь, которую вы чувствовали вместе съ нами.

Примите дорогіе братья, нашу искреннейшую благодарность и за то, что Вы, несмотря на границы сторожей и массу кирпичей, окоповъ, дали намъ убедиться, что у Васъ бьется теплое, доброе, чувствительное славянское сердце.

Приветъ Вамъ всемъ за то, что Вы намъ дали доказательство, что Ваше сердце бьется такъ, какъ и наше. Да здравствуетъ чешская земля! Да здравствуютъ верные сыны Славіи!

Терезинъ, 4-го мая 1915 г.

Александра Игнат. Козакъ, Подгорки-Калушъ, Ольга Михайловна Бойко, Самборъ. Елена Ивановна Демянчикъ, Скоповъ. Меланія Ст. Демянчикъ, Скоповъ. Ольга Филимоновна Падохъ, Крича надъ Саномъ. Евгенія Прислонская, Львовъ. Романъ Д. ІІІкирпанъ. Д-ръ Владиміръ Ив. Антоневичъ, Львовъ; Иванъ Максимовичъ Пашкевичъ, Львовъ; Кузьма Николаевичъ Пелехатый, членъ ред. „Прикарпатская Русь”, Львовъ; Ярославъ Степановичъ Кунанецъ, студ. политехникума, Львовъ: Филаретъ В. Кмицикевичъ; Павелъ Павловичъ (неразборчиво); Д-ръ Иванъ Гриневецкій; Гриневичъ Алексей; Феодоръ Дм. Филипповичъ; студ. унив. Гр. Ст. Смольскій; гимн. VIII кл. Апол. Тылявскій; Karel Secky. Nalezac Chrudim. Петръ Кондратьевичъ Швайка, студ. унив. Львовъ; Іосифъ Львовичъ Морозъ, Львовъ; Карлъ Фридманъ; о. Юрій Ив. Генсерскій, свящ. въ Кальнице ad Леско; Константинъ Ив. Чнеякъ, рольникъ, Чехи, Броды; Лонгинъ Вис. Мокрицкій, абс. инженеръ, Львовъ; В. Л. Галушка; Викторъ Г. Кмицикевичъ; Vlada Procyk, student, Lwow; Дмитрій Юр. Сосюкало; Илларіонъ Ив. Ляховичъ, землевладелецъ, Поморяны; Иванъ Миськовъ, Репневъ, Каминка стр.; Михаилъ Т. Андруховъ, Переволочна ad Волочевъ; Антонъ Ив. Генсерскій; Дмитрій Феодоровичъ Васевичъ, студ. мед. фак., Львовъ; Волошинъ, Самборъ; Романъ Мих. Харполя, студ. юр. фак. Львова; Владиміръ Застырецъ, помощникъ прис. пов., Львовъ; Медитонъ Ив. Голинатый, Львовъ; Симеонъ Максимов. Палайда. Михаилъ Ив. Стасюкъ; Антоній Осип. Яворскій, дир, 4 кл. школы въ Ивановцахъ, уездъ Коломыя; К. Кметь, Львовъ; Матвей Феод. Квасникъ, управ. народн. школъ, Львовъ-Раковецъ; Василій Петровичъ Лемишевскій, гимн. VIII кл. въ Стокахъ-Бобрка; Юрій Иванов. Осмянчикъ, Скоповъ, абс. гимн.; Иванъ Андр. Бойковъ, гимн. VII кл., Подмихайлье, Калушъ; Романъ Ив. Демянчикъ, Скоповъ; Михаилъ Вас. Хоминъ, псаломщ. церковн. Щирецъ; Д-ръ Владиміръ Львов. Лаврецкій, врачъ изъ Войнилова; Владиміръ Ив. (неразборчиво) Львовъ; Димитрій Пр. Гуска-Чертежинскій, прихож. въ Бобрке ad Леско; Феодоръ Вас. Дуфанецъ (Dufanec), Горожанка малая, п. Рудки; Романъ Григор. Макаръ студ. вет. акад.; Евстафій Гр. Макаръ, юристъ въ Угорцахъ п. Леско; Андрей de-Оленичъ Стрельбицкій, учит. въ Самборе; Николай Васильевичъ Галушка, слушателъ юрид. факулътета Львовскаго университета, 19-го Января 1915 года.

Время плохое пришло. Мы отчизну свою дорогую

Были принуждены бросить съ тоскою въ душе,

Мы истязаній пучину прошли, пока въ Вартислава

Мы земли не нашли гостепріимный пріютъ.

Братья Чехи! Намъ со строгимъ Пасербомъ велелъ рокъ жить;

Потому нагимъ, убогимъ Намъ пришлось къ Вамъ загостить:

Шесть вековъ намъ не сіяло

Солнце ласкавымъ лучомъ

И погибло насъ не мало,

Взятыхъ злобнымъ палачомъ.

И средь муки и томленья

Мы уныло дни влекли

И сухой къ Вамъ на леченье

Нашъ скелетъ лишь привели.

После упорныхъ сраженій Вы волю добыли

Кровью отчизне своей. Съ труповъ воздвигнувъ оплотъ,

Передъ волною чужой и жаждущей крови стихіей

Оть заглады Вы насъ охраняли собой.

Насъ и Васъ передъ врагами

Защищали Жижка, Гусъ

И не разными степями

Пойдутъ къ славе Чехъ да Русъ.

Станетъ небо намъ погодней,

Отдохнетъ отрадней грудь;

Hej Slovane намъ свободней

Будетъ можно затянуть.

И Славянъ орелъ могучій

Понесется въ небосводъ;

Ветеръ развеетъ мглы и тучи,

Встанетъ Вашъ и нашъ народъ.

Ныне, когда насъ тиранятъ и те, за которыхъ мы клали

Головы наши въ бою, чтобъ спасать имъ житье,

Приподнести ничего мы Вамъ не въ состояніи

За несенную намъ помощь обильной рукой.

Но когда врага насилья

Поглотитъ забвенья ночь,

Мы припомнимъ все усилья

Ваши, чтобы Вамъ помочь.

Очень дорого и мило

Будетъ вспомнить намъ о той

Стороне, где встарь съ Людмилой

Володелъ князь Боривой.

Дорога намъ будетъ Прага,

Где несъ светъ въ народъ Вашъ Гусъ

И мы грянемъ : пусть во благе

Здравствуютъ и Чехъ и Русъ!
В. Р. Ваврикъ

Группа Терезинцевъ. (Слева направо). 1. А.Гичко, чинов.; 2. Аппель, унтеръ-офиц., ключникъ, немецъ; 3. Цюкъ, юристъ; 4. Какерда. унт.-офиц., ключ, чех; 5. О. Як. Берковский; 6. О. П. Яневъ; 7.8. ? 9. Караульн. Солдатъ; 10. Д-ръ Цюкъ, врачъ; 11. О. Киричинский; 12. Кр. И.Тузъ; 13. О. Н. Добрянский; 14. ?; 15. о. И. Кузьмакъ; 16. Кр. ?; 17. Г-жа О.Байко; 18. Учит. Д.Чайковский; 19. Чинов. суд И.Гичко; 20. Айт. Влашинъ; 21. Крест ?; 22. о. Д.Гичко; 23. о. Гамерский; 24. Учит. сем. Фидыкъ; 25. Австрийск. фельд. ?; 26. Гимназистъ ?; 27. А. Генсиорский; 28. о. Ю.Генсиерский; 29. Крест. девуш; 30. ?; 31. В. Киричинский; 32. Г-жа Е.Прислопская; 33. Крест. ?; 34. ?; 35. о. Р.Чайковский; 36. Учитель старичокъ неизъ. фам. сконч. въ Тер. отъ несч. случая; 37. Судья Глебовицкий; 38. Зомбекъ, полякъ; 39. ?; 40. Л.Чайковский; 41. Ст. Макаръ, студ.; 42. Д-ръ Заяцъ; 43. Р.Макар, студ.; 44. о. ?; 45. о. Перчинский; 46. Учит. Стрельбицкий; 47. Ф.Дуфанецъ; 48. Судья Р.Авдыковский; 49. о. Феленчакъ; 50. о. Петровский; 51. ? полякъ; 52. ? мещанъ; 53 ? о.; 54. о. Беласъ; 55. В.М.Добрянский, журнал.; 56. Студ. Галушка; 57. о. К.Грушкевичъ; 58. о. Н.Полянский; 59. о. М.Добрянский; 60. Крест. ?; 61. о. Пирогъ; 62. К.М.Добрянский, студ.; 63. ? французъ; 64. ?; 65. Шуминский, студентъ; 66. Караульный солдатъ; 67. Препод. Дорожинский; 68, 69, 70 дети.

Наши узники въ Австріи

По полученнымъ сведеніямъ въ Терезине, въ Чехіи, въ числе многихъ другихъ, находятся следующіе:

B. Сегиновичъ съ детьми изъ Болшовца, свящ. Р. Чайковскій изъ Тарнавы-Выжней, свящ. Л. Чайковскій, преподаватель гимн. Арсеній Дорожинскій, Я. Кмицикевичъ, Владиміръ, Федоръ и Самуилъ Процыки, свящ. Гр. Стецевъ, инж. К. Чижъ, братья Гичко, свящ. Л. Варицкій изъ Козлова, Гошовскій, П. Семчишинъ изъ Полоничной, свящ. Кармалита, свящ. Д Домбровскій изъ Микротина, Глебовицкій, свящ. Скоробогатый, свящ. Малый, свящ. Яремкевичъ, изъ Крехова, свящ. Лозинскій изъ Горпина. Изъ с. Туринки находятся въ Терезине крестьяне: А. Кавла, оба Купецкіе, Гумены, Ф. Белецкій и др.

Значительное количество нашихъ узниковъ находилось также въ Моравскомъ Берне.

„Прик. Русь” 1915 № 1559, 1569

Гминдъ

He вся Галицкая Русь терпела въ Талергофахъ, Терезинахъ и подобныхъ местахъ постепеннаго умерщвленія.

Для верныхъ сыновей Австріи, для техъ, которые передъ „зверствами русскихъ дикарей” бежали изъ Галиціи подъ теплое крыло „матушки-Австріи”, правительство постаралось обдарить Гминдомъ. Гминдъ — небольшое местечко Верхней Австріи, въ которомъ наскоро были построены многочисленные бараки, где ютились верные подданные старенькаго императора.

Они имели своего г-на Старосту, своихъ священниковъ, ихъ просвещали и укрепляли въ австрійскомъ патріотизме, словомъ — въ сравненіи съ Талергофомъ—Гминдъ былъ раемъ.

И вотъ что разсказывалъ мне одинъ талергофецъ, который удостоился конфинированія, и дерзнувъ взглянуть въ прибежище верныхъ австрійцевъ:

— Пришелъ я туда подъ вечеръ. Осматриваюсь за местомъ ночлега. Когда вижу: идетъ Николай изъ Р.; посмотрелъ на меня и узналъ.

„Откуда, дядя, вы сюда забилисъ”? — спрашиваетъ.

„Иду съ Талергофа”, ответилъ я.

„Т-с-съ! Тише, ради Бога! Если желаете оставаться здесь, то храни васъ Богъ признаваться въ томъ, что вы были тамъ”, — поспешно, полушепотомъ сталъ наставлять меня землячекъ.

Мне не нужно было повторять этой науки и я весьма былъ благодаренъ ему, что предостерегъ меня передъ многими непріятностями.

Записался я въ временномъ адресномъ столе, какъ то безъ всякихъ препятствій. Но трудно было скрыть то, что я былъ въ Талергофе. Но хорошо, что о томъ знала лишь канцелярія.

Въ баракахъ я разсказывалъ, что попалъ сюда, какъ возница во время отступленія нашихъ войскъ.

Но видно, не лишь я пришелъ сюда изъ Талергофа, Незадолго пришла сюда целая партія подобныхъ мне изменниковъ. Почему ихъ сюда направили— неизвестно. Неизвестно также, почему вдругъ ночью въ бараке, где жили конфинированные талергофцы, явились вооруженные солдаты, окружили баракъ, разбудили спящихъ, выстроили въ ряды, не забывая того же талергофскаго обращенія.

Началась проверка документовъ. Позже лишь оказалось, что императорское добросердіе не простиралось на насъ всехъ одинаково. У кого на документахъ оказалось проклятое „verdachtig” (подозрительный) того безцеремонно, какъ собаку, хватали солдаты, отводили въ сторону и замыкали теснымъ кольцомъ.

На счастье я имелъ документъ чистый и остался. Прочихъ беднягъ уставили по четыре въ рядъ и стали выводить.

„До смерти не забуду того дикаго крика, техъ изуверски сжатыхъ кулаковъ, того поношенія, которыми проводили несчастныхъ гонимыхъ талергофцевъ… свои галицкіе, родные братья-крестьяне, верные подданные своего старенькаго отца”, съ глазами, полными слезъ, говорилъ мой знакомый.

„Кацапы, проклятые изменники! Еще не сгнили въ Талергофе! Назадъ ихъ туда! Чтобы издохли до одного! Мы ради васъ здесь должны мучиться! Черезъ васъ подлецовъ вся война началась”!

Толпа озверела, рвалась къ драке, бросала чемъ попало въ техъ, которые дерзнули осквернить австрійскій рай…

Въ темную, холодную, ненастную ночь повели ихъ, подозрительныхъ талергофцевь, но куда — не знаю!.. Говорили, что обратно въ… Талергофъ.

Д-ръ С.

* * *

Пріехавъ въ Талергофъ, мы вздохнули тутъ немного легче. Трое сутокъ жили мы въ поле, многіе въ однихъ только рубахахъ и брюкахъ. Какъ ихъ арестовали дома, не разрешивъ одеться на дорогу, такъ и загнали въ Талергофъ.

Тамъ носилъ я одну рубаху восемь месяцевъ. Было у меня немного серебрянныхъ монетъ, которыя пришлось отдать вместе съ перочиннымъ ножемъ, ибо по словамъ начальства „злодеямъ не полагается иметь при себе ни денегъ, ни оружія”.

Въ Талергофе продержали меня до 19-го августа 1915 г. Тамъ допрашивали насъ, стараясь выяснить нашу виновность, но, убедившись, что мы арестованы по причине злостнаго и безпредметнаго доноса, отправили насъ несколько человекъ въ Гминдъ въ Нижней Австріи. Тамъ были намъ выданы виды на жительство и намъ разрешено поселиться на частныхъ квартирахъ.

Я былъ оправданъ безъ суда.

Въ Гминде было легче жить; былъ тамъ свой храмикъ, построенный русскими военнопленными, можна заняться заработкомъ.

Представители какого-то чешскаго благотворительнаго общества снабдили насъ бельемъ и одеждой.

Въ Гминде прожилъ я всего 4 месяца, a 12 декабря выехалъ эшелономъ домой въ родную Галицію.

Дома я, никуда негодный старикъ, узналъ о смерти моего сына, солдата австрійской арміи.

Крест. Иванъ Зверко,

с. Возники, Бобркскаго уезда

* * *

Дня 11-го октября я очутился въ Талергофе. Сначала въ палаткахъ, a потомъ въ баракахъ прожилъ я до 12-го іюня 1915 года. Въ этотъ день былъ я отправленъ въ Гминдъ и примещенъ среди беженцевъ, но уже несколько дней после этого я былъ определенъ въ рабочую дружину, отправляемую въ Татендорфъ возле Блюмау для работъ при постройке железнодорожнаго полотна.

Моя жена, узнавъ о моемъ местопребываніи, внесла прошеніе къ военнымъ властямъ въ Блюмау о предоставленіи мне отпуска. Просьба жены была удовлетворена и я вернулся 12-го августа 1915 года къ своей семье въ Галицію.

Кpecm. Павелъ Галько.

с. Петрова Воля, Стрижевскаго уезда

ВЕНСКІЕ ПОЛИТИЧЕСКІЕ ПРОЦЕССЫ
1915 и 1916 г.г.

Въ ряду безчеловеческихъ истязаній, избіеній, массовыхъ арестовъ и казней, ни въ чемъ неповиннаго и мирнаго населенія, заслуживающихъ особаго вниманія, известны процессы по обвиненію въ государственной измене целаго ряда галицко-русскихъ общественныхъ деятелей.

Хотя такихъ судныхъ делъ въ эти жуткіе дни было безчисленное количество, но въ то же время являются замечательными 2 процесса, которыя происходили не въ провинціальномъ захолустьи или обстановке прифронтовой полосы, a именно въ самомъ центре государственной жизни — въ блестящей столице, клонящейся къ упадку двуединой монархіи.

И еще выделяются эти процессы темъ, что въ нихъ, особенно въ первомъ процессе 1915 г. въ качестве главнаго подсудимаго привлекалась идея единства русскаго народа и русскій литературный языкъ.

Первый венскій русскій процессъ

Слушалосъ это дело передъ военным дивизіоннымъ судомъ ландверы (Landwehrgivisionsgericht) въ Вене въ теченіи двухъ месяцевъ, съ 21 іюня по 21 августа 1915 г., подъ председательствомъ (Vorsitzender) оберста Карла Петцольда, докладчикомъ-руководителемъ (Verhandlungsleiter) оберлейтенанта-аудитора д-ра Роберта Пейтельшидта и военнаго прокурора (Militar-Anwalt) оберлейтенанта-аудитора д-ра Рудольфа Вундерера.

Въ качестве обвиняемыхъ въ государственной измене,—обвиненіе обычное въ то безумное время, — привлекались арестованные въ первые дни начавшейся войны:

1.      Д-ръ Дмитрій Андреевичъ Maрковъ, депутатъ австрійскаго парламента;

2.      Владиміръ Михайловичъ Курыловичъ, депутатъ австрійскаго парламента;

3.      Д-ръ Кириллъ Сильвестровичъ Черлюнчакевичъ, адвокатъ в Перемышле;

4.      Д-ръ Иванъ Николаевичъ Дрогомірецкій, адвокатъ въ Золочеве;

5.      Дмитрій Григорьевичъ Янчевецкій , журналистъ, корреспондентъ газ. „Новое Время”;

6.      Фома Дьяковъ, крестьянинъ изъ с. Вербища;

7.      Гавріилъ Мулькевичъ, кузнецъ изъ Каменки-Струмиловой.

Уже самъ внешній подборъ лицъ изъ различныхъ общественныхъ круговъ и местожительствъ и предъявленіе имъ одного и того же обвиненія, свидетельствуетъ о томъ, что объединеніе всехъ этихъ лицъ подъ однимъ общимъ обвиненіемъ не имело никакихъ фактическихъ основаній, за исключеніемъ русской идеи, свойственной всемъ подсудимымъ.

Сущность государственной измены подсудимыхъ состояла, по обвинительному акту, въ томъ, что 21 іюля 1914 года и после объявленія всеобщей мобилизаціи, 31 іюля 1914 г. состояли членами „Русскаго Народнаго Совета” и прочихъ русскихъ обществъ, и что въ качестве основателей „Карпаторусскаго освободительнаго Комитета” посредствомъ руссофильской агитаціи и подстрекательства, какъ зачинщики предпринимали нечто, угрожавшее отпаденію отъ Австро-Венгерской имперіи Галиціи, Буковины и части Венгріи, населенной „рутенами” и т. п.

Вместо уликъ — всевозможныхъ документовъ и вещественных доказательствъ, фигурировали на суде русскіе газеты и журналы, выписываемые посредствомъ австрійской же государственной почты, русскія книги, частныя письма съ безобиднымъ содержаніемъ, a даже открытки съ видами Россіи.

Для тенденціоннаго австрійскаго военнаго правосудія ничего больше и не требовалось — это стало яснымъ сразу, какъ все дело свелось къ тому, что въ Австро-Венгріи никогда не было нетъ и быть не можетъ никакого русскаго народа, a есть лишь одинъ верноподданный „украинскій” народъ. Потому, кто лишь осмеливается признавать себя русскимъ и употребляетъ русскій литературный языкъ, уже темъ самимъ совершаетъ тяжкое государственное преступленіе.

Былъ вызванъ целый рядъ свидетелей, здесь же приводятся показанія лишь несколькихъ, более видныхъ „украинскихъ” деятелей; показанія ихъ не нуждаются въ комментаріяхъ и говорятъ сами за себя:

Владиміръ Ясеницкій, отставной советникъ суда въ Черновцахъ, сообщаетъ, что „русскій” въ національно-культypномъ отношеніи — это лишь пустыя слова, подъ которыми скрыты действія государственной измены. Всемъ очевидно, что подсудимые хотели отторженія Галиціи отъ австрійскаго государства, и присоединенія ея къ Россіи. Такое соединеніе подготовлялось посредствомъ русских газетъ, русскаго правописанія, и деятельностью обществъ. Качковскій, основатель (!?) общества, хотя и былъ советникомъ суда, но былъ русскихъ убежденій и умеръ въ Кронштадте.

Василій Яворскій изъ Новаго Сонча заявляетъ, что въ 1897 г. состоялось въ Новомъ Сонче собраніе, на которомъ все ораторы хвалили Россію, утверждая, что въ Россіи населеніе плотитъ меньше налоговъ и имеетъ больше земли. Все лемки и священники на Лемковщине — это руссофилы.

Ярославъ Веселовскій, редакторъ „Діла” утверждаетъ, что деятельность Русскаго Народнаго Совета имела целью присоединеніе Гадиціи, Буковины и части Венгріи къ Россіи; после объявленія войны Дудыкевичъ, Лабенскій, Сьокало, Глушкевичъ основали „Освободительный Комитетъ”, задачи котораго сводились сключительно къ одному: отторженію Галиціи, причемъ после паденія Перемышля Дудыкевичъ созвалъ торжественное заседаніе, после чего былъ представленъ царю. Въ настоящее время и Народный Советъ имеетъ сношенія съ Синодомъ, властями и всевозможными обществами; переменяютъ школьную систему, языкъ и веру. Общество им. М. Качковскаго вело подготовительную работу для вступленія русской арміи посредствомъ книжекъ издаваемыхъ на деньги полученныя отъ гр. Бобринскаго, a „Народный Советъ” занимался вербовкой для русской арміи добровольцевъ — противъ Австріи, преимущественно изъ членовъ „РусскихъДружинъ”, которыя пользовались русской командой и имели русскіе флаги. Слово-же „Русь” значитъ то же самое, что и „Россія”. Царь въ своей речи сказалъ „неделимая Русь”.

Д-ъ Федоръ Ваньо, адвокатъ изъ Золочева, являясь свидетелемъ — экспертомъ формулируетъ нелепую дилемму: „Кто употребляетъ русскій языкъ, не можетъ бытъ хорошимъ австрійцемъ; хорошими австрійцами являются лишь — украинцы; поэтому все члены русско-народной партіи — изменники, ибо они не украинцы.

Дудыкевичъ и товарищи, по его мненію, стремились къ отторженію Галичины, событія подтверждаютъ это, и хотя точныя действія въ этомъ направленіи ему неизвестны, однако осведомленъ о томъ, что велась пропаганда православія и русскаго языка съ целью уничтоженія украинцевъ. Известно, что въ селе Трудовачъ, во время собранія пели „Боже Царя храни”.

Д-ръ Кирилъ Студимскій, профессоръ Львовскаго университета сообщаетъ, что по его мненію все лидеры партіи стремились къ отторженію Галичины отъ Австріи и подготовляли къ этому народъ посредствомъ газетъ; въ пользу православія занималось О-во им. М. Качковскаго, издавая книжки для народа, a бурсы содерживались на рубли.

А. Колесса, профессоръ университета утверждаетъ, что руссофильскіе лидеры старались убедить народъ, что онъ русскій, и что его роднымъ языкомъ является русскій языкъ, воспитывая народъ въ симпатіи къ Россіи и къ православію; для бурсъ выписывали учителей изъ Россіи; общество им. М. Качковскаго пропагандировало поездки въ Почаевъ, a большія суммы рублей создавали симпатіи въ Пользу Россіи.

Семенъ Витыкъ, депутатъ показываетъ, что книжки издаваемыя обществомъ им М. Качковскаго учили народъ, что въ Россіи было бы лучше, и если бы пришелъ Царь, то онъ будетъ заботиться о крестьянстве. Со временъ гр. Потоцкаго усиливалась агитація въ пользу Россіи, во всехъ направленіяхъ посредствомъ газетъ, бурсъ и каждый угадывалъ, что эта агитація ведется за рубли и усиливается до невозможныхъ пределовъ (напр. Пустошкинъ и гр. Бобринскій). „Русскія Дружины” организовывались для борьбы на стороне Россіи, противъ Австріи и украинцевъ. Во время выборовъ, благодаря милліонамъ рублей розданныхъ агитаторамъ русскіе избрали 10 депутатовъ и были бы избрали больше если бы во время правительство не начало преследованій. Молодежь массами шла въ Почаевъ и Холмъ, где еп. Евлогій подготовлялъ изъ нея кадры православныхъ священниковъ для Галичины.

Д-ръ Феофилъ Кормошъ, адвокатъ изъ Перемышля: подсудимые состояли въ тайной связи съ Россіей, a въ книжкахъ, издаваемыхъ О-вомъ им. М. Качковскаго восхвалялся Царь; для поддержки бурсъ и многихъ руссофиловъ получались изъ Россіи рубли.

О. Стефанъ Онышкевичъ, депутатъ говоритъ, что русская партія стремилась къ соединенію съ Россіей, причемъ все газеты занимались цареславіемъ и восхваляли Россію. Пропаганда православія имела политическій характеръ. Деньги массами высылались изъ Кіева, причемъ наши (украинскія) газеты имеютъ квитанціи изъ Кіева. По мненію о. Онышкевича русская партія вредна Австріи; подтвержденіе своего мненія видитъ онъ въ изменахъ многихъ деревень, и темъ объясняетъ массовые аресты за шпіонство и измену.

Вячеславъ Будзиновскій, депутатъ: Не было тайной, что руссофильскіе священники и интеллигенція стремятся къ отторженію Галичины отъ Австріи, они ведь говорили: „русскій штыкъ спасетъ насъ отъ рабства”, a крестьянъ обманывали игрой словъ: „русинъ — русскій, напр.: „Царь русскій, правительство русское, вы тоже русскіе”. Многіе священники, напр, Гоцкій, Ясеницкій, Сойка, — шпіоны, причемъ въ с. Ценева все крестьяне служатъ русскимъ подъ руководствомъ свящ. Сойки.

Д-ръ Я. Петрушевичъ, депутатъ (впоследствіи „західно-украінський диктатор”) утверждаетъ, что вследствіе притесненій рутеновъ, более слабые изъ нихъ перестали надеяться на Австрію, и предполагали съ помощью Россіи выбороть себе лучшее будущее. Если бы не поддержка гр. Потоцкаго, то русскіе давно исчезли бы. Несомненно, что все стремились къ отторженію Галичины отъ Австріи и присоединенію последней къ Россіи. Вели агитацію посредствомъ газетъ и обществъ, песни „Боже Царя храни”, a y ”Русскихъ Дружинъ” были русскіе прапоры.

Д-ръ Кость Левицкій депутатъ: со временъ Наумовича ихъ кличъ: „мы одинъ народъ съ русскими”. Начиная съ 1907 г. велась открытая пропаганда въ пользу Россіи. Изъ Россіи получалось много пособій, a дележъ рублей происходилъ открыто. Я говорилъ Наместнику Корытовскому, что все это представляетъ для Австріи большую опасность и потому Австрия должна оказывать украинцамъ больше поддержки, чемъ до сихъ поръ. О-во им. М. Качковскаго, гонки, молочные кооперативы и др. общества и учрежденія занимались агитаціей въ пользу Россіи, a въ бурсахъ, где пелись русскія песни, были портреты Царя и русскихъ полководцевъ. Крестьянъ учили измены, a „Русскія Дружины” подготовляли крестьянъ для Россіи; русскихъ офицеровъ осведомляли руссофилы. Въ 1913 г. въ голодный годъ разпределялись въ Галичине рубли и хлебъ изъ Россіи со словами : „все это отъ Царя”.

Не удовлетворяясь массой свидетелей изъ „украинскихъ” общественныхъ круговъ, изъ которыхъ кроме перечисленныхъ свидетелей — „экспертовъ” было много добровольцевъ — свидетелей-доносчиковъ, и которые все вместе старались, принимая въ основаніе формулу д-ра Ф. Ваньо, — что кто употребляетъ русскій языкъ, тотъ не можетъ быть хорошимъ австрійцемъ”, — доказать, что въ пределахъ Австро-Венгріи никогда не было, нетъ и не мо-жетъ быть никакого русскаго народа, австрійское судилище, надеясь поддержать и доказать утвержденія своихъ верныхъ сыновъ, призвало научнаго эксперта въ лице самаго авторитетнаго славяноведа д-ра Вацлава Вондрака, профессора Венскаго (впоследствіи Брненскаго) университета, ныне уже покойнаго, задачей котораго было выяснить отношеніе русскаго литературнаго языка къ отдельнымъ русскимъ наречіямъ. Глубоко научная и правдивая экспертиза проф. Вондрака не побоявшагося въ то лютое время мужественно и нелицепріятно эаявить на основаніи научныхъ данныхъ, что русскій народъ и его языкъ едины, не убедила судей палачей решившихся все таки приговорить ни въ чемъ неповинныхъ людей къ смертной казни черезъ повешеніе, предотвращеной лишь случайно благодаря усиленному ходатайству испанскаго короля.

Весь ходъ этого военно-политическаго дела — трудно въ настоящее время точно отобразить въ виду его громадныхъ размеровъ — 40 съ лишнимъ большихъ томовъ самого стенографическаго отчета, но изъ приведенныхъ показаній части свидетелей можно проследить цель этого страшнаго и позорнаго суднаго дела.*)

[*) Краткій обзоръ процесса см. въ статье К. Николаевича: „Первый веденскій процессъ” въ календаре О-ва им. М. Качковскаго на 1920 г., Львовъ, 1919, стр. 130—134. Экспертиза проф. В. Вондрака изложена въ книге: Вопросъ объ единстве русскаго языка передъ австрійскимъ военнымъ судомъ въ Вене въ 1915 г. съ предисловіемъ и примечаніями проф. Ю. А. Яворскаго, Львовъ, 1924, Издательство „Живое Слово”.]

Второй венскій процессъ

Для устрашенія ненавистныхъ руссофиловъ и съ целью отвлечь вниманіе населенія отъ новыхъ неудачъ и отъ начинающагося голода, по совету всегда верныхъ Австріи украинцевъ, былъ инсценированъ второй процессъ по обвиненію въ государственной измене 24 лицъ, галицко-русскихъ общественныхъ деятелей.

Темъ же военнымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы (Landwehrdivisionsgericht) привлекались въ качестве обвиняемыхъ:

1.      Свящ. Кассіанъ Бoгaтырецъ, православный священникъ въ Веревченке, въ Буковине,

2.      Илларіонъ Цуркановичъ, редакторъ изъ Черновецъ.

3.      Д-ръ Семенъ Буликъ, адвокатъ въ Мушине,

4.      Свящ. Гавріилъ Гнaтышaкъ, настоятель прихода въ Кривице,

5.      свящ. Романъ Пpислопскій, настоятель прихода въ Жегестове,

6.      Д-ръ Александръ Гaссaй, адвокатскій кандидатъ въ Мушине,

7.      Д-ръ Иванъ Чеpлюнчaкевичъ, адвокатъ въ Скалате,

8.      Д-ръ Александръ Сaвюкъ, адвокатъ въ Сяноке,

9.      Д-ръ Ярославъ Сьокaло, адвокатскій кандидатъ въ Галиче,

10.  свящ. Николай Винницкій, настоятель прихода въ Галиче,

11.  свящ. Корнилій Сеникъ, настоятель прихода въ Бережнице Коропевской,

12.  свящ. Маркеллъ Pocтавецкій, настоятелъ прихода въ Громне,

13.  Дмитрій Вислоцкій, студентъ университета, изъ Лабовой,

14.  свящ. Іоаннъ Maщaкъ, настоятель прихода въ с. Липица горная,

15.  свящ. Іоаннъ Станчакъ, настоятель прихода въ с. Высоцко,

16.  Евстафій Цюкъ изъ Самбора

17.  Иванъ Андрейко, студентъ универс., изъ с. Тыличъ,

18.  Феодоръ Мохнацкій, помещикъ, изъ с. Мохначка,

19.  Алекс. Миляничъ, учитель въ с. Поворозникъ,

20.  Мефодій Трохановскій, учитель въ с. Кринице,

21.  свящ. Феодосій Дypкотъ, настоятель въ с. Ждыня,

22.  Николай Громосякъ, крестьянинъ изъ Криницы,

23.  Лука Старицкій, псаломщикъ изъ с. Знесенье возле Львова,

24.  Яковъ Гaдзюкъ, крестьянинъ с. Шипоте

Преступленіе обвиняемыхъ состояло въ томъ, что все они до 26 іюля 1914 г. и после объявленія всеобщей мобилизаціи 31 іюля 1914 г. состояли членами различныхъ руссофильскихъ обществъ въ Галиціи и Буковине и своею деятельностью и руссофильской пропагандой подготовляли отторженіе названныхъ областей и части Венгріи отъ австро-венгерской имперіи, усиленіе опасности внешней для государства и внутренній бунтъ. Эти преступленія совершили первые 15 человекъ, такъ какъ они являясь лидерами партіи и подстрекателями, действовали въ тайной связи посредствомъ агитаціи устной и печатной, шпіонства и т. п., и созданной ими организаціи изъ сознательнаго русскаго крестьянства въ Галиціи и въ Буковине. Кроме того подсудимые обвинялись въ томъ, что изменой понесли серьезный вредъ и. к. австро-венгерской и союзной съ ней германской арміи во время войны, входя въ сношенія и поддерживая связь съ врагомъ, т. е. съ русской императорской арміей.

Какъ и въ первомъ процессе, такъ и теперь каинову работу вели украинцы, причемъ все безъ исключенія свидетели были изъ украинцевъ; вотъ главные изъ нихъ: Д-ръ Евгеній Олесницкій, Д-ръ Евгеній Петрушевичъ, Д-ръ Стефанъ Баранъ, Д-ръ Лонгинъ Цегельскій, Д-ръ Левъ Бачинскій, депутатъ Николай Василько, Д-ръ Кость Левицкій, о. Платонъ Филясъ, о Стефанъ Овышкевичъ, Левъ Гузаръ, Илія Семака, Д-ръ Альфредъ Говиковичъ, Эмиліянъ Константиновичъ и др.

Каиновымъ отродьемъ — „украинскими” общественными кругами прилагались все усилія къ тому, чтобы подсудимые были приговорены къ смертной казни.

И действительно, все кроме Д-ра Я. Сьокало, Е. Цюка, Ф. Мохнацкаго, А. Милянича, М. Трохановскаго, о. Ф. Дуркота и Я. Гадзюка были приговорены къ смертной казни черезъ повешеніе, однако впоследствіи помилованы.

Изъ подсудимыхъ умеръ въ тюрьме о. Гавріилъ Гнатышакъ.

Чертова башня въ Вене

Пробывшій шесть месяцевъ въ венской тюрьме (Чертова башня) М. И. Якубовскій прибылъ въ Петроградъ и сообщилъ сотруднику ”Нового Времени” еще некоторыя данныя объ ужасахъ тюрьмы, въ которой томятся еще тысячи русскихъ галичанъ:

„Холодная, темная, сырая, мрачная камера, въ которую меня, въ буквальномъ смысле слова, бросили, была въ продолженіи шести месяцевъ для меня темъ каменнымъ гробомъ, въ которомъ я былъ заживо погребенъ. Ни клочка бумаги, ни карандаша, ни газеты; кроме дикихъ криковъ сторожей и вечнаго напева „русскій шпіонъ”, я ничего не слыхалъ, и единственнымъ моимъ общеніемъ съ внешнимъ міромъ были те моменты, когда меня водили на допросы, къ военному следователю.

Здесь, спускаясъ по лестнице подъ конвоемъ, я нередко встречалъ, также въ сопровожденіи конвойныхъ, депутатовъ венскаго парламента Галичанъ Маркова и Курыловича и десятки галицко-русскихъ интеллигентовъ, адвокатовъ, судей, врачей и пр., одинъ видъ которыхъ свидетелъствовалъ, о томъ, что я въ сравненіи съ ними нахожусь еще въ райскихъ условіяхъ. Въ той же ужасной „Чортовой башне” томится и до сихъ поръ корреспондентъ „Новаго Времени” Д. Г. Янчевецкій.

Нужно ли говорить о томъ, каковы были матеріальныя условія моей жизни тамъ. Пища была такая отвратительная, что я спустя недели две не на шутку занемогъ и, боясь

Чертова башня в Вене

заболеть чахоткой, какъ величайшей милости, просилъ разрешенія за свой счетъ получать пищу. Это мне не безъ препятствій было разрешено. Вообще по темъ маленькимъ снисхожденіямъ, которыя мне стали оказываться, я могъ судить о томъ, что уверенность победы австріаковъ падала. Такъ, после победы русской арміи на Сяне, разрешили моей квартирной хозяйке принести мне теплое одеяло. A надо сказать, что вся эта тюрьма ради экономіи, конечно, не отапливается, окно въ моей камере оставалось всегда открытымъ, a зима въ этомъ году въ Вене была необычайно холодная.

Особенно тяжело было подъ Рождество. Въ первый день Рождества намъ было объявлено, что для православныхъ, желающихъ религіознаго утешенія, придетъ православный священникъ — сербъ. И действительно, насъ собрали въ сопровожденіи громаднаго количества сыщиковъ и караульныхъ, но собирали не для утешенія, а, какъ я вскоре убедился, съ чисто провокаціонными целями. Обещаный священникъ — сербъ пришелъ въ военной форме и началъ свою проповедь темъ, что на плохомъ немецкомъ языке началъ обзывать насъ всехъ шпіонами, предателями и изменниками.

На этомъ собеседованіи присутствовалъ и Янчевецкій, присутствовали и галицкіе депутаты и вся обстановка была направлена къ тому, чтобы выяснить, были ли мы между собою раньше знакомы или нетъ и какія у насъ отношенія. Этотъ священникъ-проповедникъ бросалъ всемъ въ лицо самыя оскорбительныя и невероятныя обвиненія. Особенно яростно разносилъ онъ галицкихъ русскихъ узниковъ за то, что ихъ сородичи въ Галичине не оказывали сопротивленія наступавшимъ русскимъ войскамъ. И тутъ изъ этой яростной проповеди мы впервые узнали, что Галичина занята русскими и что Львовъ въ русскихъ рукахъ. Какъ я потомъ узналъ, и депутатовъ, и галицко-русскихъ деятелей обвиняли въ государственной измене”.

Прик. Русь 1915 r. Nr. 1568

СОДЕРЖАНИЕ

1914-1917…………………………………………………………………………………………………………… 2

Бобрецкій уездъ…………………………………………………………………………………………………… 7

Борщевскій уездъ…………………………………………………………………………………………………. 7

Бродскій уездъ…………………………………………………………………………………………………….. 8

Горлицкій уездъ………………………………………………………………………………………………… 10

Золочевскій уездъ………………………………………………………………………………………………. 10

Золочевскій уездъ………………………………………………………………………………………………. 11

(По сообщенію Феодора Андрухова)………………………………………………………………….. 11

Добромильскій уездъ…………………………………………………………………………………………. 13

Жидачевскій уездъ…………………………………………………………………………………………….. 14

Коломыйскій уездъ……………………………………………………………………………………………. 18

Уездъ Каменка-Струмиловая…………………………………………………………………………….. 18

Любачевскій уездъ…………………………………………………………………………………………….. 19

Перемышльскій уездъ………………………………………………………………………………………… 19

Перемышлянскій уездъ………………………………………………………………………………………. 20

Подгаецкій уездъ……………………………………………………………………………………………….. 20

Русско-Равскій уездъ………………………………………………………………………………………….. 20

Рогатинскій уездъ………………………………………………………………………………………………. 21

Скольскій уездъ…………………………………………………………………………………………………. 21

Станиславовскій уездъ………………………………………………………………………………………. 22

Тернопольскій уездъ………………………………………………………………………………………….. 22

Толмачскій уездъ……………………………………………………………………………………………….. 23

Турчанскій уездъ……………………………………………………………………………………………….. 23

Бережанскій уездъ……………………………………………………………………………………………… 24

Бобрецкій уездъ…………………………………………………………………………………………………. 24

Лемковщина……………………………………………………………………………………………………… 25

Короснянскій уездъ……………………………………………………………………………………………. 26

Стрижевскій уездъ…………………………………………………………………………………………….. 29

Сяноцкій уездъ………………………………………………………………………………………………….. 30

ВОЗВРАТНАЯ ВОЛНА……………………………………………………………………………………… 32

австро-мадьярскихъ насилій………………………………………………………………………………. 32

Бобрецкій уездъ…………………………………………………………………………………………………. 32

Долинскій уездъ………………………………………………………………………………………………… 32

Залещицкій уездъ………………………………………………………………………………………………. 34

Золочевскій уездъ………………………………………………………………………………………………. 34

Мостисскій уездъ………………………………………………………………………………………………. 34

Русско-равскій уездъ………………………………………………………………………………………….. 35

Изъ Стрыйскихъ горъ………………………………………………………………………………………… 35

Ярославскій уездъ……………………………………………………………………………………………… 36

ЛЕМКОВЩИНА……………………………………………………………………………………………….. 36

Горлицкій уездъ………………………………………………………………………………………………… 37

Съ Дуклянскаго перевала…………………………………………………………………………………… 37

БУКОВИНА……………………………………………………………………………………………………… 38

Политическое положеніе русского народа въ Буковине въ начале войны……………. 40

„Белый ужасъ” на Буковине……………………………………………………………………………….. 47

Выдержки изъ газетъ, журналовъ……………………………………………………………………….. 48

и отдельныхъ сочиненій, относящіяся къ арестамъ, тюрьмамъ………………………… 48

и казнямъ русскихъ галичанъ и буковинцевъ……………………………………………………….. 48

Палачъ русскаго народа……………………………………………………………………………………… 49

„Кошмарныя отзвуки всемірной войны”…………………………………………………………….. 49

Ha чемъ основывалъ Загурскій свои приговоры ?……………………………………………….. 54

Жабякъ и Кобылянскій………………………………………………………………………………………. 55

Пора приговорить „судью” Загурскаго………………………………………………………………… 57

Документъ………………………………………………………………………………………………………… 57

Тюрьма св. Бригиды………………………………………………………………………………………….. 58

Львовъ……………………………………………………………………………………………………………… 59

Первая жертва въ тюрьме св. Бригиды………………………………………………………………. 60

Bиновнaя………………………………………………………………………………………………………….. 63

(Изъ газ. „Новое Время”)…………………………………………………………………………………… 63

Сиpoты…………………………………………………………………………………………………………….. 65

Памяти замученныхъ…………………………………………………………………………………………. 66

(Сокальскій уездъ)……………………………………………………………………………………………… 66

Могила надъ Бугомъ………………………………………………………………………………………….. 66

3a что?………………………………………………………………………………………………………………. 70

Памяти жертвъ………………………………………………………………………………………………….. 71

Apecтуютъ!……………………………………………………………………………………………………….. 72

Ha Гoлгофу!………………………………………………………………………………………………………. 72

Въ тюрьмахъ……………………………………………………………………………………………………… 73

Стреляютъ, рубаютъ саблями!……………………………………………………………………………. 73

У Зборова…………………………………………………………………………………………………………. 74

(Изъ собственныхъ военныхъ заметокъ)…………………………………………………………… 74

Разсказъ крестьянина о своемъ аресте………………………………………………………………… 81

Новая жертва…………………………………………………………………………………………………….. 82

Изъ печальной хроники…………………………………………………………………………………….. 82

Концентраціонные лагери, места заточеній и тюрьмы……………………………………….. 84

Памяти мученниковъ, погибшихъ отъ австрійскаго палача………………………………….. 84

Гнacъ………………………………………………………………………………………………………………… 84

Эстергомъ…………………………………………………………………………………………………………. 85

Оберголлябрунъ и Энценсдорфъ……………………………………………………………………….. 86

изъ „хожденій по мукамъ”………………………………………………………………………………….. 86

Шатмаръ-Немети — Мискольчъ………………………………………………………………………… 91

Терезинская тюрьма………………………………………………………………………………………….. 94

Похороны крест. Андрея Феодоровича Рудко…………………………………………………….. 97

Въ Терезіенштадте……………………………………………………………………………………………… 97

(Разсказъ очевидца)…………………………………………………………………………………………… 97

Малая крепость въ Терезине………………………………………………………………………………. 99

Документы, сохранившіеся у г-жи Лаубе *)………………………………………………………. 107

1. Письмо д-ра Владиміра Лаврецкаго къ г-же Анне Лаубе……………………………….. 107

2. Письмо къ г-же Анне Лаубе………………………………………………………………………….. 110

Наши узники въ Австріи………………………………………………………………………………….. 113

Гминдъ……………………………………………………………………………………………………………. 113

ВЕНСКІЕ ПОЛИТИЧЕСКІЕ ПРОЦЕССЫ

1915 и 1916 г.г…………………………………………………………………………………………………. 115

Первый венскій русскій процессъ…………………………………………………………………….. 115

Второй венскій процессъ…………………………………………………………………………………. 118

Чертова башня въ Вене……………………………………………………………………………………. 120