ТАЛЕРГОФСКІЙ АЛЬМАНАХ часть 1

ПРОПАМЯТНАЯ КНИГА  австрiйскихъ жестокостей, изуверстствъ и  насилий надъ карпато —  русскимъ народомъ во время Bceмiрной войны 1914 — 1917 гг.

Выпускъ первый

Терроръ в Галичине въ первый перiодъ войны 1914 — 1915 гг.

омитета”

ТИПОГРАФIЯ СТАВРОПИГIЙСКАГО ИНСТИТУТА

под yправлением А. И. ЯСЬКОВА

ГАЛИЦКАЯ ГОЛГОФА

Отходящая тьма предъ разсветомъ особенно черна и грозна, последнiя судороги бури, проломные порывы шквала наиболее неистовы и злы. Победный восторгъ достиженiя, торжествующiй прорывъ новой жизни и воли жертвенно искупляются раньше жестокой и жуткой мистерiей сугубыхъ томленiй и мукъ. Искупительный путь къ Воскресенiю ведетъ через крестныя страсти Голгофъ.

И такой именно страшной и мучительной крестной жертвой искупила и наша многострадальная родина — изстари нуждой прибитая и незбывнымъ горемъ повитая Прикарпатская Русь — свой долгожданный, но, увы, оказавшiйся столь непродолжительнымъ и непрочнымъ, освободительный, воскресный миражъ 1914—1915 годовъ, Закаленная въ многовековой борьбе и неволе, привычная къ наилютейшимъ гоненiямъ и мукамъ, она, навечная страдалица-раба, подверглась тутъ такой бешеной облаве и травле, такимъ чудовищнымъ издевательствамъ и пыткамъ, предъ которыми вчуже бледнеютъ самые мрачные и дикiе ужасы средневековыхъ изуверствъ и боенъ, которые превзойдены ужъ разве только нынешнимъ лютымъ кошмаромъ ”чрезвычайныхъ” застенковъ и норъ.

Въ смертельномъ предчувствии близкаго падения и бегства, въ судорожномъ страхе мрачнаго и позорнаго конца, обезумевшiй врагъ пытался выместить на своей безвинной и безответной жертве последнюю, отчаянную свою ярость, упырно упиться ея сиротскими слезами и кровью въ свой крайнiй, предъутреннiй часъ.

И упился тутъ ими онъ въ волю, сверхъ всяческой меры и краю! Залилъ, обагрилъ ими всю жалкую жертву-страну. Оплевалъ, осквернилъ скорбное лицо мученицы трупнымъ ядомъ своей кошунственной слюны. Опалилъ, прожегъ ее сплошъ злобнымъ заревомъ безсмысленныхъ пожаровъ и костровъ. Разорилъ ея убогiя, старые хижины, ограбилъ или уничтожилъ злостно ея серенькiй, нищенскiй скарбъ. Поругалъ ея тихiя, заветныя святыни, зверски оскорбилъ ея чистую веру и народную честь. Завалилъ свой беглый, злопамятный путь безчисленными трупами ея лучшихъ, любимыхъ сыновъ. А тысячи, тысячи другихъ злобно повергъ въ свои цепкiя тюрьмы, истязалъ ихъ и мучилъ нещадно, а затемъ и увлекъ за собою на своемъ предъисчезномъ бегу.

О, да будетъ же проклята въ мiре его гнусная, страшная: память, пусть сгинетъ на вечные веки этотъ дикiй, безумный кошмаръ.

Но выставить и пригвоздить весь этотъ кошмаръ и ужасъ къ позорному столбу исторiи все-таки желательно и нужно. Хотя-бы только для безстрастнаго и нелицепрiятнаго суда грядущихъ временъ, хотя-бы для прославнаго увековеченiя испытанныхъ тутъ нашимъ народомъ ужасныхъ мытарствъ, издевательствъ и мукъ. Для достойнаго и признательнаго запечатленiя на пропамятныхъ скрижаляхъ исторiи его сверхчувственнаго долготерпенiя и вернаго и устойнаго героизма на искупительномъ кресте.

Воспринялъ нашъ доблестный мученикъ-народъ всю эту жестокую казнь и хулу, какъ и все прежнiя гоненiя и козни подъ австрiйскимъ ярмомъ, не за какую-нибудь действительную измену или другую определенную вину, которыхъ тутъ въ общемъ, въ спокойномъ нацiонально-культурномъ быту и труде его, и не было, и быть не могло, а просто и исключительно только благодаря тому, что рядомъ, бокъ-о-бокъ, жила-цвела могучая, единокровная ему Pocciя, передъ которой дряхлая тюрьма народовъ — Австрiя всегда испытывала самый злобный и неистовый страхъ. И въ этомъ-то суетномъ страхе, въ этой трусливой вражде ея къ Pocсiи, съ одной стороны, а въ русскомъ же облике, сознанiи и даже имени нашего злосчастнаго народа, съ другой, и следуетъ, очевидно, признать ту главную, основную причину, тотъ внутреннiй двигатель зла, которые и вызвали ныне, въ безумномъ военномъ угаре, весь этотъ чудовищный, жуткiй кошмаръ.

Словно въ дикомъ, разбойномъ разгуле, какъ въ безумномъ, кровавомъ бреду, разомъ ринулись на несчастную жертву, вдругъ сорвавшись съ праздныхъ своръ и цепей, какъ все органы государственной стражи и власти, такъ и всякiя темныя и враждебныя силы въ стране вообще.

Такъ, съ первыхъ-же сполоховъ бури, зapaнеe обреченная на гибель, вся верная нацiональнымъ заветамъ, сознательная часть местнаго русскаго населенiя была сразу-же объявлена вне всякаго закона и щита, а вследъ за этимъ и подвергнута тутъ-же безпощадной травле и бойне. По отношенiю къ этимъ — по государственной логике Австрiи — заведомымъ и обязательнымъ „изменникамъ” и „шпiонамъ” — „руссофиламъ” — все экстренныя меры воздействiя и мести стали теперь, вне обычныхь нормъ и условiй культуры и правопорядка, уместны, целесообразны и хороши. Все наличныя средства и силы государственной охраны и власти, вся наружная и тайная полицiя, кадровая и полевая свора жандармовъ, и даже отдельные воинскiе части и посты, дружно двинулись теперь противъ этихъ ненавистныхъ и опасныхь „тварей” и стали бешено рыскать по несчастной стране безъ всякой помехи и узды. А за ихъ грозными и удобными спинами и штыками привольно и безудержно эасуетился также, захлебываясь отъ торжествующей злобы, вражды и хулы, и всякiй ужъ частный австрофильскiй закидень и сбродъ, съ окаяннымъ братомъ-изуверомъ — Каиномъ несчастнаго народа — во главе…

И это последнее уродливое явленiе, ужъ помимо самой сущности вещей, следуетъ тутъ выдвинуть съ особымъ возмущенiемъ и прискорбiемъ на видъ, на позоръ грядущимъ поколенiямъ, на проклятiе отъ рода въ родъ! Потому что, если все чужiе, инородные сограждане наши, какъ евреи, поляки, мадьяры или немцы, и пытались тутъ всячески тоже, подъ шумокъ и хаосъ военной разрухи, безнаказанно свести со своимъ безпомощнымъ политическимъ противникомъ свои старые споры и счета или даже только такъ или иначе проявить и выместить на немъ свой угарный ”патрiотическiй” пылъ или гневъ вообще, то все-таки делали все это, какъ ни какъ, заведомо чужiе и более или менее даже враждебные намъ элементы, да и то далеко не во всей организованной и сплошной своей массе, а только, пожалуй, въ самыхъ худшихъ и малокультурныхъ своихъ низахъ, действовавшихъ къ тому-же большей частью по прямому наущенiю властей или въ стадномъ порыве сфанатированной толпы. А между темъ, свой-же, единокровный братъ, вскормленный и натравленный Австрiей ”украинскiй” дегенератъ, учтя исключительно удобный и благопрiятный для своихъ партiйныхъ происковъ и пакостей моментъ, возвелъ все эти гнусные и подлые наветы, надругательства и козни надъ собственнымъ народомъ до высшей, чудовищной степени и меры, облекъ ихъ въ настоящую систему и норму, вложилъ въ нихъ всю свою пронырливость, настойчивость и силу, весь свой злобный, предательскiй ядъ. И мало, что досыта, въ волю — доносами, травлей, разбоемъ — надъ нимъ надругался, где могъ, что на муки самъ eгo предалъ и злостно ограбилъ до тла, но наконецъ даже, въ добавокъ, съ цинической наглостью хама, пытaется вдругъ утверждать, что это онъ самъ пострадалъ такъ жестоко отъ лютой австрiйской грозы, что это ему именно принадлежитъ этотъ скорбный, мученическiй венецъ… А дальше ужъ, въ злостномъ бреду и цинизме, ведь, некуда, не съ чемъ идти !

Возвращаясь къ самимъ событiямъ, приходится прежде всего отметить, что началось дело, конечно, съ повсеместнаго и всеобщаго разгрома всехъ русскихъ организацiй, учрежденiй и обществъ, до мельчайшихъ кооперативныхъ ячеекъ и детскихъ пpiютовъ включительно. Въ первый-же день мобилизацiи все они были правительствомъ разогнаны и закрыты, вся жизнь и деятельность ихъ разстроена и прекращена, все имущество опечатано или расхищено. Однимъ мановенiемъ грубой, обезумевшей силы была вдругъ вся стройная и широкая общественная и культурная: организованность и работа спокойнаго русскаго населенiя разрушена и пресечена, однимъ изуверскимъ ударомь были разомъ уничтожены и смяты благодатные плоды многолетнихъ народныхъ усилiй и трудовъ. Всякiй признакъ, следъ, зародышъ русской жизни былъ вдругъ сметенъ, сбитъ съ родной земли…

А вследъ за темъ пошелъ ужъ и подлинный, живой погромъ. Безъ всякаго суда и следствiя, безъ удержу и безъ узды. По первому нелепому доносу, по прихоти, корысти и вражде. То целой, гремящей облавой, то тихо, вырывочно, врозь. На людяхъ и дома, въ работе, въ гостяхъ и во сне.

Хватали всехъ сплошъ, безъ разбора, Кто лишь признавалъ себя русскимъ и русское имя носилъ. У кого была найдена русская газета или книга, икона или открытка изъ Россiи. А то просто кто лишъ былъ вымеченъ какъ „руссофилъ”.

Хватали, кого попало. Интеллигентовъ и крестьянъ, мужчинъ и женщинъ, стариковъ и детей, здоровыхъ и больныхъ. И въ первую голову, конечно, ненавистныхъ имъ русскихъ „поповъ”, доблестныхъ пастырей народа, соль галицко-русской земли.

Хватали, надругались, гнали. Таскали по этапамъ и тюрьмамъ, морили голодомъ и жаждой, томили въ кандалахъ и веревкахъ, избивали, мучили, терзали, — до потери чувствъ, до крови.

И, наконецъ, казни — виселицы и разстрелы — безъ счета, безъ краю и конца. Тысячи безвинныхъ жертвъ, море мученической крови и сиротскихъ слезъ. То по случайному дикому произволу отдельныхъ зверей-палачей, то по гнуснымъ, шальнымъ приговорамъ нарочитыхъ полевыхъ лже-судовъ. По нелепейшимъ провокацiямъ и доносамъ, съ одной стороны, и чудовищной жестокости, прихоти или ошибке, съ другой. Море крови и слезъ…

А остальныхъ потащили съ собою. Волокли по мытарствамъ и мукамъ, мучили по лагерямъ и тюръмамъ, вновь терзая голодомъ и стужей, изводя лишенiями и моромъ. И, словно въ адскомъ, чудовищномъ фокусе, согнали, сгрузили все это, наконецъ, въ лагере пытокъ и смерти — приснопамятномъ Талергофе, по проклятому названiю котораго, такимъ образомъ, и возглавляется ныне настоящiй пропамятный альманахъ.

Печальная и жуткая это книга. Потрясающая книга бытiя, искуса и мукъ многострадальной Галицкой Руси въ кошмарные дни минувшаго грознаго лихолетiя. Прославный памятникъ и скорбный помяникъ безвинно выстраданной ею искупительной, вечерней жертвы за Единую, Святую Русь!

Заветная, пропамятная книга. Конечно, пока-что она далеко еще не закончена, не полна. Еще много въ ней пробеловъ и изъяновъ, а даже, можетъ быть, ошибокъ вообще. Целые округи и перiоды, многiя подробности и черты — за отсутствiемъ сведенiй и справокъ — въ ней пока пропущены совсемъ. Некоторыя данныя, въ особенности — изъ современныхъ газетъ, недостаточно проверены и, можетъ быть, не точны и смутны. И, наконецъ, въ ней вовсе нетъ еще надлежащей исторической цельности и призмы, нетъ стройности и глади вообще. Лишь сырой и отрывочный сборникъ черновыхъ матерiаловъ и датъ. Но все это нисколько не изменяетъ самой сущности и верности вещей. Но все-таки уже вполне сквозитъ и оживаетъ вся общая картина во всей своей ужасной яркости и широте.

И эта жуткая и скорбная картина такъ грозно вопiетъ сама ужъ за себя!

Ю. Яворский

Доктор Василий Романович Ваврик

Талергофец, известный общественный деятель и писатель

КЛАДБИЩЕ ВОЗЛЕ ТЕРЕЗИНСКОЙ КРЕПОСТИ

Здесь покоятся жертвы австро-венгерского террора времен 1914-1917 гг.

и жертвы гитлеровских злодеяний времен II-ой Мировой Войны.

ПЕСНЬ ТЕРЕЗИНА

1914-1917 гг.

Ой, цісарю, цiсароньку,

На що нас карбуєшь,

За яку провину в тюрьмах

Мучишь і мордуєшь.

Ой, скажи нам, цісароньку,

Чим ми провинились,

За що в мурах і болоті

Ми тут опинились?

Предисловiе къ первому выпуску

Предлагая благосклонному читателю первую книгу о страданiяхъ русскаго народа Прикарпатья во время мipовoгo пожара, мы должны предупредить его, что въ этой книге будетъ отведено место только тому историческому матеpiaлy, который въ воображенiи читателя долженъ нарисовать яркую и полную картину австро-мадьярскаго террора, творившагося надъ русскимъ народомъ у нeгo дома, въ Галичине, Буковине и Угорской Руси, въ caмoмъ начале великой войны, въ 1914 тоду. Введемъ его пока въ тотъ первый перiодъ войны, который въ oтнoшенiи Галичины ознаменовался поcпешнымъ отходомъ австро-мадьярскихъ войскъ за р. Сянъ, и дальше за Дунаецъ. Делаeмъ это по следующимъ соображенiямъ.

Однимъ изъ caмыхъ важныхъ побуждающихъ обстоятельствъ является то, что этотъ перiодъ, xoтя и связанъ въ многихъ случаяхъ органически съ понятiемъ концентрацiонныхъ лагерей для pycскихъ людей въ глубине Австрiи, въ общей сложности всехъ тяжелыхъ явленiй безпощадной кровавой расправы и при той безмятежной широте мучительной картины нечеловеческаго издевательства и политическаго террора надъ неповиннымъ русскимъ народомъ, несравненно грандiознее и ярче въ исторiи обширнейшей мартирологiи карпаторусскаго народа во время войны, чемъ caмыя ужасныя минуты страданiй десятковъ тысячъ русскихъ во вcехъ концентрацiонныхъ австрiйскихъ лагеряхъ. Талергофъ, Терезинъ, Вена и другiя места заключенiя русскихъ страдальцевъ — это все-таки известная система террора, въ нихъ были определенныя ycлoвiя, была своя форма, однимъ словомъ — все то, что легче дается формально установить и определить. Ибо одно указанiе на характерныя явленiя, съ особенной яркостью выделявшiяся на фоне мученической жизни заключенныхъ, даетъ уже представленiе о целомъ комплексе техъ факторовъ, благодаря которымъ приходилось страдать талергофцамъ или терезинцамъ физически и нравственно. А наоборотъ, весь ужасъ и мученiя, перенесенныя русскимъ населенiемъ въ Австро-Венгрiи, главнымъ образомъ, на первыхъ порахъ войны, т.е. до момента вытеcнeнiя русской армiей австро-мадьярскихъ вoйcкъ за Дунаецъ и по ту сторону Карпатскаго хребта, не имели предела: это была сплошная полоса неразборчиваго въ средствахъ, безсистемнаго террора, черезъ которую прошло поголовно все pyccкоe населенiе Прикарпатья.

Черная гроза военнаго и административнаго австро-мадьярскаго террора, клокотавшая надъ русскимъ населенiемъ въ Галичине, Буковине и Угорской Руси въ этоть первый перiодъ войны, была настолько свирепа, что вполне подтвердила то мненiе, какое постепенно стало утверждаться за испытавшими первые ея приступы, a затем очутившимися въ концентрацiонныхъ лагеряхь въ глубине Aвстрии, какъ о более счастливыхъ.

Слишкомъ велики и безконечно жестоки были страданiя карпато-россовъ въ этотъ первый пepioдъ войны на ихъ-же прадедовской земле, у нихъ-же дома. На нихъ мы должны остановиться ближе. Это темъ более необходимо, что съ каждым годомъ, отделяющимъ наши дни оть того жестокаго въ истopiи русскаго народа времени, память о немъ начинаетъ тускнеть и затираться въ народномъ сознанiи.

А кь тому-же, въ то время, какъ о ужасахъ концентрацiонныхъ лагерей писалось сравнительно много въ начале войны въ русской, швейцарской, итальянской, французской и даже немецкой (coцiaлистической) печати, а после войны появились более или менее обстоятельныя сведенiя въ галицко-русскихъ и американскихъ печатныхъ изданiяхь, — о австро-мадьярскихъ зверствахъ надъ неповиннымъ ни въ чемъ pyccкимъ населенiемъ, находившимся подъ властью Австрiи, совершаемыхъ на местахъ, писалось oчeнь мало и къ тому-же случайно, отрывочно, а главное — противоречиво. Все те случайныя сведенiя объ этомъ жестокомъ перiоде, какiя попадали въ печать, не могли претендовать на полноту и элементарную безпристрастность именно потому, что были современными и писались въ исключитительно болезненныхъ общественныхъ условiяхъ, въ oбcтановке непосредственнаго военнаго фронта. Современныя газеты сплошь и рядомъ пестрели по поводу каждаго отдельнаго случая этой разнузданной расправы сведенiями беззастенчиво тенденцioзнагo характера. Этoй преступной крайностью грешила, за редкими исключенiями особенно галицкая польская и „украинская” печать. Въ ней вы напрасно будете искать выраженiя хотя-бы косвеннаго порицанiя массовымъ явленiямъ безцеремонной и безпощадной, безъ суда и безъ следствiя, кровавой казни нашихъ крестьянъ за то только, что они имели несчасгье быть застигнутыми мадьярскимъ или немецкимъ (австрiйскимъ) полевымъ патрулемъ въ поле или въ лесу и при допросе офицера-мадьяра или немца, непонимавшаго совершенно pyccкагo языка, пролепетали фатальную фразу, что они всего только ”бедные руссины”! А что пocле этого говорить о такихъ случаяхъ, когда передъ подобными ”судьями”, по доносу въ большинстве случаевъ жалкаго „людця”-мазепинца, целыя села обвинялись въ откpытомъ ”pyccoфильстве”? He редко кончались oни несколькими разстрелами, а въ лучшемъ случае сожженiемъ села. Широкая публика объ этомъ не могла знать подробно въ те знойные дни всеобщаго военнаго угара, а еще меньше она знаетъ сейчасъ.

И поэтому ясно сказывается именно тa необходимость, чтобы раньше, чемъ писать объ ужасахъ Талергофа, и на эту кровавую полосу страданiй русскаго народа у подножья родныхъ Карпатъ бросить больше света и попристальнее взглянуть нa нее. Она настолько выразительна и, пожалуй, исключительна въ исторiи недавней военной мартирологiи Европы, что было-бы заметнымъ упущением съ нашей cтopoны нe остановиться на ней ближе въ отдельнoй первой книжке, не указать на то, что нe только предварило Taлepгoфъ и ему сопутствовало, но было куда ужаcнеe Талергофа. Объ этом и будетъ говорить предлагаемая первая часть „Талергофскаго Альманаха”.

Въ этoй книге читатель найдетъ разнородный матерiалъ, правдиво и рельефно рисующий грозную картину страданiй Галицкой и Буковинской Руси, и сложившiйся изъ политико-общественныхъ очерковъ, статей, отрывковъ изъ дневниковъ разныхъ лицъ и, наконецъ, изъ беллетристическихъ разсказовъ и стихотворенiй, написанных на фоне переживанiй обездоленнаго народа въ первомъ перiоде войны. Отъ eгo вниманiя не ускользнетъ тоже явное указанie на то, кто изъ соседей и даже родныхъ братьевъ сознательно прилагалъ свою руку къ этoмy страшному преступленiю австрiйскихъ немцевъ и мaдьяръ надъ нашимъ народомъ.

И только въ последующихъ выпускахъ „Талергофскаго Альманаха” бyдемъ постепенно знакомить нашего читателя съ дальнейшей исторiей жестокаго мученiя окраинной, Карпатской Руси, со всеми ея подробностями; посвятимъ серьезное вниманiе непрекращавшемуся ужасу надъ русскимъ народомъ и въ другихъ перiодахъ войны, какъ тоже на чужбине, вдали оть родныхъ Карпатъ, вдали отъ прадедовской земли. Въ нихь мы отведемъ достаточное место описанiю мученическаго заточенiя сознательнейшей части карпато-русскаго народа въ Taлepгoфе, Терезине и др. концентрацiонныхъ лагеряхь въ глубине Австро-Венгрiи и въ то-же время въ отдельномъ выпуске постараемся вернуться къ тому жуткому австро-венгерскому террору, какой съ половины 1915 года, пocле отхода русскихъ войскъ изъ пределовъ Карпатской Руси за р. Збручь и Стырь, съ новымъ ожесточенiемъ бушевалъ повсеместно въ русской Галичине и Буковине.

Принимаясь за работу надъ составленiемъ „Талергофскаго Альманаха”, мы здесь въ общихъ чертахъ указали на порядокъ и схему нашего труда. Изъ этого читатель видитъ, что въ немъ не объ одномъ Талергофе будетъ речь. Наша задача значительно шире и многостороннее. Почему и названiе нашей книги о страданiяхъ карпато-русскаго народа во время великой мiровой войны является лишь символическимъ, относительнымъ. Оно заимствовано изъ одной лишь частности мартирологiи нашего народа, по своей яркости оказавшейся до известной степени отличительнымъ послевоеннымъ внешнимъ признакомъ для русскаго нацiональнаго движенiя въ Прикарпатьи. Характерная частность, указанная въ заглавномъ меcте нашей книги, должна быть глубокомысленнымъ идейнымъ символомъ для общей картины, рисуемой нами въ отдельныхъ выпускахъ ”Альманаха”.

Никто не скажетъ, что наша задача легка. Она и тяжела, и глубокоответственна. Здесь мы должны охватить и передать отдельныя и знаменательныя явленiя этого жуткаго для нашего народа времени и изъ обилiя тысячныхъ случаевъ безчеловечнаго насилiя соткать верную и яркую памятную картину того, какъ страдалъ карпато-русскiй народъ во время войны, подъ игомъ б. Австро-Венгрiи.

Наша задача тяжела еще потому, что она прежде всего ответственна, какъ передъ лучшимъ будущимъ нашего народа, такъ темъ более передъ великой памятью его мученическаго героизма, проявленнаго имъ въ неравной борьбе съ безпощаднымъ и сильнымъ противникомъ за cвои ocoбые права сознательной нацiи. Этo обстоятельство и требуетъ отъ насъ, чтобы составленная нами мартирологiя карпато-россовъ была въ тоже время и книгой глубокаго нацiональнаго вocпитaнiя будущихъ поколенiй нашего народа.

Въ заключенiе необходимо заметить, что фактическiй матерiялъ, собранный въ настоящей книге далеко еще не полный и не исчерпывающiй вполне данную жуткую историческую картину, но въ этомъ виноваты, съ одной стороны, весьма скудныя матерiяльныя средства, которыми располагала въ данномъ отношенiи редакцiя, съ другой-же — достойная сожаленiя инертность или запуганность caмиxъ участниковъ и жертвъ данныхь историческихъ событiй, не сознавшихъ своей обязанности передать и запечатлеть ихъ письменно для памяти грядущихъ поколенiй. Эти невольные упущенiя и изъяны будутъ пополняемы, въ меpy полученiя новыхъ cведенiй и матepiалoвъ, въ дальнейшихъ выпускахъ книги, въ качестве ocобыхъ приложенiй, а, можетъ быть, даже въ виде отдельных очерковъ и дополненiй.

Виновники и мучители

Великая война много горя принесла человечеству, больше горя, чемъ радости. Затяжная, упорная и жестокая, въ конце концовъ тяжелымъ свинцомъ, легла она на душу всехъ народовъ, принимавшихъ въ ней прямое или косвенное участiе, и долго-долго будутъ помнить ее лютую и нещадную…

Но особенно ужасной, неизведанно тяжелой оказалась война для окраинной западной Руси въ Галичине, Буковине и на бывш. Угорской, ныне Карпатской Руси. Огненной лавиной сплошного ужаса накатилась она на нашу землю, залила весь русскiй край по ту и эту сторону Карпатскаго хребта и своей разрушительной стихiей на своемъ пути уничтожала все живое, смелое, открытое и хорошее въ нашемъ народе. Злой и кровавый демонъ войны въ 1914 году хищно налетелъ на нашу мирную страну.

И съ первыхъ же ея дней начались мучительныя минуты горя и жестокихъ страданiй карпато-русскаго народа, начался грозный перiодъ въ его исторiи, перiодь великой мартирологiи. Началась война, начались насилiя, началась короткая расправа Австро-Венгрiи надъ русскимъ населенiем Прикарпатья, надъ лучшими его представителями.

Но кто въ состоянiи описать этотъ ужасъ исчерпывающе полно и правдиво, или хотя-бы въ смутномъ приближенiи къ живой, непреложной правде?.. Это врядъ-ли смогли бы сделать великiе таланты литературы и художества.

Еще не раздались первые выстрелы на поле брани между готовящимися къ ожесточенной схватке, еще настоящая война фактически не началась, какъ безконечныя сотни и даже тысячи представителей нашего народа сгонялись со всехь уголковъ Прикарпатья въ тюрьмы. Среди ужаснейшихъ условiй, при отвратительнейшихъ издевательствахъ и физическихъ насилiяхъ, закованные въ цепи, избиваемые жестоко солдатскими толпами австро-мадьярской армiи, уличной беснующейся толпой и не редко сопровождающимъ конвоемъ, неповинные и безъ ропота шли народные мученики на дальнейшiя муки. А въ то-же время другая часть ихъ благословляла Русь Трiединую, широкую, съ военныхъ виселицъ, или въ последнiя минуты передъ разстреломъ, стоя на краю своей могилы.

Непрерывными рядами шелъ народъ-мученикъ въ тюрьмы, оставляя за собой кровавую тропу. А тамъ опять тоскливой вереницей, безшумно, сохраняя въ душе горячее чувство любви къ гонимой, терзаемой Родине, къ своему народному идеалу, проходили другiе, чтобы принять мученическую смерть у густого леса виселицъ или отъ австро-мадьярскихъ пуль. А было ихъ — тысячи, десятки тысячъ!..

Тутъ были и немощные старики, и женщины и даже дети. Подавляющее большинство составляли крестьяне, но здесь тоже находилась и интеллигенцiя. Народное и нацiональное горе всехь сравняло. Но наконецъ-то — кто были эти мученики? 3а что ихъ терзали голодомъ, грубымъ физическимъ насилiемъ, за что издевались безчеловечно надъ ними? И кто были ихъ мучители и виновники мученiй?

И вотъ тутъ-то, при попытке собраться съ несложнымъ, казалось бы, ответомъ, ясно чувствуется необходимость глубже вникнуть въ толщу всехъ техъ современныхъ условiй и фактовъ, которые должны послужить основанiемъ для нашего ответа и которые играли решающее значенiе въ этой величайшей мартирологiи нашего народа.

Мы все чувствуемь нашимъ инстинктомъ, нашимъ нацiональнымъ чутьемъ, что положенiе карпато-русскаго народа въ эту войну было неизведанно тяжелымъ, глубокотрагическимъ. Для насъ кроме того должно быть очевиднымъ, что это положенiе было исключительнымъ, а потому безпримернымъ. Безпримернымъ потому, что его нельзя сравнить съ положенiемь Бельгiйцевъ подъ германской оккупацiей, а даже Армянъ въ Турцiи, хотя те (особенно последнiе) страдали физически, можетъ быть, больше русскихъ въ Австро-Венгрiи.

Наша мартирологiя не выросла изъ некоторой органической неизбежности, вытекающей изъ наличiя такого обстоятельства, какъ война. Ея сущность заключается не столько въ самомъ факте упорной и свирепой войны на территорiи русскаго Прикарпатья, сколько въ комплексе целаго ряда другихъ исключительныхъ, особыхъ причинъ, раскрытiе которыхъ единственно даетъ возможность понять, почему она была такой жестокой и трагической. Въ то время, какъ насилiя и терроръ въ Бельгiи или другихъ странахъ всецело объяснимы однимъ фактомъ — войной, здесь, въ отношенiи Прикарпатской Руси, этого недостаточно. Война тутъ была лишь удобнымъ предлогомъ, а подлинныя причины, действительныя побужденiя къ этой позорной казни зрели у кого-то въ уме и въ душе самостоятельно, какъ самодовлеющая внутренняя нравственная сила, еще задолго до войны. Зная карпато-русскiй народ, его душевныя достоинства и пороки, зная нашего крестьянина и интеллигента, принимавшихъ участiе въ общественной и политической жизни края передъ войной, нельзя ни на минуту допустить мысли, чтобы Австро-Венгрiя, издеваясь надъ десятками тысячъ заключенныхь въ тюрьмахъ и лагеряхь и сотнями посылая ихъ на виселицы и на разстрелъ, — въ душе была убеждена, что эти несчастные несутъ справедливое наказанiе хотя бы за попытку преступленiя, наказуемаго уложенiемъ военно-полевого судопроизводства. Австрiйскiе суды приговаривали весьма часто карпатороссовъ къ смертной казни не потому, что они были действительными преступниками, шпiонами или явными изменниками Австро-Венгрiи, а потому, что этого заранее хотелъ кто-то, добивался кто-то, подло науськивая. Въ этомъ и заключается выразительная особенность нашей мартирологiи.

И теперь, отвечая прямо на вопросъ, кто такiе эти мученики, намъ уже легче будетъ сказать, кто ихъ мучители, кто виновники ихъ мученiй?

Исключительнымъ объектомъ для австро-мадьярскихъ жестокостей надъ карпато-русскимъ населенiемъ во время войны, особенно въ начале ея, было—русское народное движение, т.е. сознательные исповедники нацiональнаго и культурнаго единства малороссовъ со всемъ остальнымъ русскимъ народомъ, а практически — члены О-ва им. М.Качковскаго изъ Галичины, Буковины и Карпатской Руси… Эго то великое, сердцевинное ядро, тотъ сознательный элементъ нашего народа, который свято и бережно хранилъ основоположные заветы единства нацiональной и культурной души всего русскаго народа. Это та часть карпато-русскаго народа, которая оставалась верной великой своей исторiи и не изменила своему имени. И противъ нихъ только была направлена вся сила австро-мадьярскаго террора.

Противники же этого убежденiя пошли другой дорогой. Передъ ними открывалось другое, беспредельное поле. Ихъ ждалъ другой „подвигъ”. Часть карпато-русскаго народа, среди тяжелыхъ страданiй, несла на алтарь своей общей Родины — Родной Руси — свою жизнь, а другая — творила позорное и лукавое дело сознательнаго братоубiйцы Каина…

Роль этихъ народныхъ предателей, т. н. „украинцев”, въ эту войну общеизвестна. Детеныши нацiональнаго изменника русскаго народа изъ подъ Полтавы, вскормленные подъ крылышкомъ Австрiи и Германiи, при заботливомъ содействiи польской администрацiи края, въ моментъ войны Австрiи съ Россiей, т.е. въ знаменательный въ исторiи русскаго народа моменть собиранiя искони-русскихъ земель на западе, сыграли мерзкую и подлую роль не только въ отношенiи Россiи и идеи всеславянскаго объединенiя, ставъ всецело на стороне Австро-Венгрiи, но въ особенности въ отношенiи безконечныхъ жертвъ австро-мадьярскаго террора и насилiя надъ карпато-русскимъ населенiемъ. Жутко и больно вспоминать о томъ тяжеломъ перiоде близкой еще исторiи нашего народа, когда родной братъ, вышедший изъ однихъ бытовыхъ и этнографическихъ условiй, безъ содроганiя души становился не только всецело по стороне физическихь мучителей части своего народа, но даже больше — требовалъ этихъ мученiй, настаивалъ на нихъ…

Прикарпатскiе ”украинцы” были одними изъ главныхъ виновниковъ нашей народной мартирологiи во время войны. Въ ихъ низкой и подлой работе необходимо искатъ причины того, что карпато-русскiй народъ вообще, а наше русское нацiональное движенiе въ частности съ первымъ моментомъ войны очутились въ пределахъ Австро-Венгрiи вне закона, въ буквальномъ смысле на положенiи казнимаго преступника. Это печальная истина. Въ ней не нужно убеждаться кому либо изъ насъ. Она нерушимо установилась въ памяти и сознанiи каждаго русскаго Галичанина, Буковинца и Угрорусса.

Современникъ помнятъ еще главные переходы и черты внутренней борьбы между русскимъ нацiональнымъ движенiемъ и т.н. украинофильствомъ въ последнее время передъ войной. Эта борьба велась за утвержденiе въ нашемъ народе двухъ противоположныхъ, исключающих себя идейно-нацiональныхъ мiровоззренiй — съ pycскимъ народомъ, съ Poccieй или противъ нихъ. Aвстрiйскому правительству былъ понятенъ смыслъ этой борьбы и оно не могло ocтaваться равнодушнымъ, темъ более, что Aвстро-Beнгрiя вообще никогда не была равнодушной къ малейшимъ случаямъ, дающимъ ей возможность ослаблять внутреннюю силу каждаго изъ славянскихъ народовъ, населявшихъ ее, путемъ насильственнаго воздействiя, выраженнаго красноречиво въ ея государственной аксiоме: ”divide et impera”, но кроме того, что особенно для нея, eя имперiaлистическихъ целей было важно, она сообразила, что известный исходъ этой борьбы могъ бы ускорить ocyщeствленie ея зaветной мечты — возвести на престолъ ”des Furstentums von Kiev” одного изъ Гaбcбypгoвъ. И неудивительно, что во время этой борьбы мeждy Aвстpieй и вождями ”украинцевъ” установились отношенiя обоюднаго доверiя и преданности. Австрiйское правительство доверило ”украинцамъ”, какъ cвоимъ преданнымъ и истиннымъ лакеямъ, а въ свою очередь наши „украинцы” визжали отъ радости по случаю такой ласки хлебодателей и изъ кожи лезли вонъ, чтобы всячески оправдать это доверiе. И они старались…

Здесь не нужно прибегать къ помощи формальныхъ доказательствъ, чтобы указать, какими несложными и прозрачными средствами осуществляли „украинцы” борьбу съ русскимъ нацiональнымъ движенiемъ. Эти средства cлишкомъ известны каждому из насъ. Ихъ легко найти въ каждомъ выразительномъ событiи oбщeственной жизни Прикарпатья нa пpотяженiи последняго десятка летъ передъ войной. Клевета и доносъ, доносъ и клевета на своихъ нацiональныхъ противниковъ передъ благоволевшей властью — воть ихъ ”повседневныя, испытанныя средства … идейной(!) борьбы съ „москвофильствомъ”. Фраза „москвофилы — враги габсбургской мoнapxiи и ”украинскаго народа”, эта упрощенная форма открытаго доноса и циничной клеветы на наше идейное движенiе, сделалась существеннейшей потребностью довоеннаго ”украинскаго” общества. За несколько лет до войны вся галицкая ”украинская” пресса восторженно повторяла основной смыслъ этой фразы на разные лады и при всевозможейшихъ случаяхъ. ”Украинцы” повторяли ее на своихъ собранiяхъ, партiйныхъ съездахъ и — мало того — ”украинскiе” депутаты венcкaгo парламента и галицкаго и буковинскаго сейма съ театральнымъ жестомъ произносили съ парламентскихъ трибунъ.

Вотъ несколько характерныхъ и убедительныхъ случаевъ этой подлой работы.

Въ 1912 году, осенью, разыгралась на Балкане кровопролитная война. Ея событiя находились въ тесной связи съ тяжелыми событiями великой европейской войны. Балканская война сделалась причиной, съ одной стороны, сильнаго охлажденiя австро-русскихъ отношенiй, а съ другой — въ сильной степени отразилась на положенiи и безъ того политически прибитаго карпато-русскаго народа въ Австро-Венгрiи. На юге грохотала освободительная война между славянами Болгарами и Сербами, а также Греками, съ одной стороны, и ихъ вековыми поработителями — Турками, съ другой, а въ тоже время австрiйская власть въ Галичине и Буковине сотнями арестовывала русскихъ Галичанъ и Буковинцевъ, мадьярское же правительство торопило съ инсценировкой многолюднаго политическаго процесса закарпаторусскихъ крестьянь въ Мармарошъ-Сигете. Въ чемъ делo? Это станетъ понятнымъ, когда вспомнимъ, какъ въ то время, въ моментъ угрозы австро-русской войны изъ-за балканскихь событiй, вели себя прикарпатскiе т.н. ”украинцы”. На это они сами дали ответъ. И такъ, депутатъ австрiйскаго рейхстага Смаль-Стоцкiй на заседанiи делегацiй отъ 15 октября 1912 года, въ своей речи заявилъ оть имени ”украинскаго” парламентскаго клуба и „всего украинскаго народа”, что после того, какь ”все надежды „украинскаго народа” соединены съ блескомъ Габсбургской династiи, этой единственно законной наследницы короны Романовичей, — серьезной угрозой и препятствiемъ на пути къ этому блеску, кроме Pocсiи является тоже ”москвофильство” среди карпато-русскаго народа. Это движение — сказалъ онъ — является армiей Pocciи на границахъ Австро-Венгрiи, apмieй уже мобилизованной.”

Въ томъ же cмысле высказались, отъ имени „всeгo украинскаго народа” съ парламентской трибуны и депутаты Василько, Олесницкiй, Окуневскiй, Кость Левицкiй и целый рядъ другихъ. Не трудно заключить, насколько подобные доносы оказывали прямое влiянiе на зверское отношенiе австро-мадьярской власти къ мирному населенiю Прикарпатья. Ибо достаточно сказать, что, въ ответъ на речь Смаль-Стоцкаго въ делегацiяхъ, министръ Ауфенбергъ ответилъ, что „те, кто обязанъ, силою прекратятъ русское движенiе въ Галичине”.

Подобныя заявленiя приходилось тоже очень часто читать и на столбцахъ галицкой ”украинской” печати. Такъ, на пр., въ iюле 1912 г. газета „Дiло” заявляла, что ”когда восточная Галичина станетъ ”украинской”, сознательной и сильной, то опасность на восточной границе совершенно исчезнетъ для Aвcтpiи”. Поэтому ясно, что Австрiи следуетъ поддержать ”украинство” въ Галичине, такъ какъ, дескать, все то, что въ карпато-русскомъ народе не носитъ знамени ”украинскаго”, являтся для нея (Австрiи) весьма опаснымъ. ”Kъ уразуменiю этого — читаемъ дальше въ той же статье „Дiла” — приходять уже высшiе политическiе круги Австрiи”… A тамъ, после такого удачнаго дебюта, дальше все дело пошло еще лучше и чище. Какъ бы въ глубомысленное развитiе и разъясненie декларацiи доносчиковъ на заседанiи делегацiй отъ 15 oктябpя, это-же „Дiло” въ номере отъ 19 ноября 1912 года писало буквально следующее:

„Москвофилы ведутъ изменническую работу, подстрекая темное населенiе къ измене Австрiи въ решительный моментъ и къ принятiю русскаго врага съ хлебомъ и солью въ рукахъ. Вcexъ, кто только учитъ народъ поступать такъ, следуетъ немедленно арестовывать на месте и предавать въ руки жандармовъ…”

Послъ этого, кажется, уже нельзя быть более откровеннымъ въ своемъ цинизме.

Думается, что этихъ несколько цитатъ изъ заявленiй парламентскихъ представителей „украинцевъ” изъ главного ихъ печатнаго органа въ Галичине достаточно, чтобы иметь непреложные доказательства позорной Каиновой работы этих доносчиковъ и подстрекателей австрiйскаго правительства противъ карпато-русскаго народа. Необходимо только иметь въ виду, что такимъ способомъ т. н. „украинцы” боролись съ русскимъ нацiональным движениемъ еще и до 1912 года. Въ 1912 году они лишь сочли нужнымъ не скрываться съ этими средствами, а выступить открыто. И кроме того то, что здесь приведено, только ярко выраженные, т. ск. декларативные случаи ихъ доноса и клеветы.

Само собой понятно, что подобный способъ борьбы неминуемо долженъ былъ привести къ глубокопечальным результатамъ. Благодаря этой работе „украинцев”, австрiйское правительство хватилось крайних репрессивныхъ жестокихъ меръ по отношенiю русскаго нацiональнаго движенiя въ Галичине, Буковине и даже въ Закарпатской Руси, где, кстати говоря, не было никакой народной организацiи, а только отъ поры до времени вспыхивало стихiйное движенiе русскихъ народныхъ массъ противъ мадьяризаторской политики правительства. И если въ 1910 году по ихъ настоянiю австрiйская администрацiя закрыла въ Буковине все русско-народныя общества и ихъ имущество конфисковала, а въ Галичине съ этого времени начался открытый походъ власти противъ русскихъ бурсъ и русскаго языка, и если въ 1912 году весь ”подвигъ” этихъ услужливыхь лакеевъ завершился арестами только несколькихъ сотенъ русскихь Галичанъ и Буковинцевъ, то въ 1914 году, во время войны, эта Каинова работа „украинцевъ” ввергла уже весь карпато-русский народъ въ пучину неслыханныхъ ужасовъ, жестокихъ физическихъ страданiй.

Прежде всего и больше другихъ они виновны въ великой военной мартирологiи нашего народа, не только какъ косвенные виновники, побуждавшiе австро-мадьярское правительство путемъ клеветническихъ доносовъ къ жестокой физической расправе надъ русскимъ населенiемъ Прикарпатья, но тоже какъ непосредственные участники этого насилiя. Bъ нашей маpтиpoлoгiи не редки случаи физическаго надругательства и террора, чинимыхъ многими изъ нашихъ т. н. „украинцевъ”. А галицкiе „украинскiе сечовые стрелки”, заботливо организованные Австрiей для борьбы съ Pocciей, въ надежде послать ихъ въ авангардъ войскъ, двинутыхъ въ Малоpocciю? Русское крестьянское нaceлeнie юго-восточной части Галичины хорошо помнитъ ихъ кровавыя насилiя изъ-за нацiонально — культурныхъ убежденiй : и тутъ виновники мученiй и мучители выступаютъ уже въ одномъ партiйномъ лице.

Некуда правды девать. „Украинцы” сыграли постыдную, подлую роль въ отношенiи карпато-русскаго народа. Это они сегодня сами сознаютъ. Имъ стыдно за свою низкую работу. И поэтому то понятно, почему сегодняшнiе ”украинцы” съ такой тщательностью и предупредительной заботливостью подыскиваютъ те редкiе случаи, когда жертвой австро-мадьярскаго террора являлся тоже и ”украинецъ”. Повторяемъ, такихъ случаевъ не много, и они въ общей сложности всего того ужаса, какой творился повсеместно надъ карпато-русскимъ народомъ, прямо-таки теряются. Но и это не спроста делается, а съ целью. Обращая вниманiе на фактъ, скажемъ, насилiи Австро-Венгрiи надъ ними во время вoйны, после того, какъ нацiонально-политическая идеологiя прикарпатскаго украинофильства органически была связана съ австро-немецкимъ имперiализмомъ и пpiypочeнa къ его военнымъ успехамъ нaдъ Poccieй, даже въ последнiй моментъ передъ розваломъ Австро-Bенгpiи. И если сегодня они пытаются говорить oбъ этом, такъ, повторяемъ, единственно и исключительно потому, чтобы хоть отчасти сгладить то жуткое и гадливое впечатленiе, какое вызвали они у всехь культурныхъ народoвъ своей Каиновой работой по отношению русскаго народа Прикарпатья.

Но этотъ трюкъ не спасетъ ихъ передъ суровымъ судомъ нашего народа и судомъ безпристрастной исторiи. Слишкомъ много горя, кpoвaвoго горя испытало русское Прикарпатье по ихъ вине и настоянiю. И въ данномъ случае для нихъ было бы куда сooбpaзнеe и благороднее молчать и не касаться этого вопроса, если ужъ такъ-таки не хватаетъ моральныхъ силъ открыто и честно coзнатъся въ своемъ величайшемъ преступлeнiи, чемъ пытаться напрасно обелять себя такимъ дешевенькимъ способомъ, cваливая теперь всю вину на покойника — Австро-Beнгpiю.

Но указавъ нa „украинцевъ”, на ихъ роль, мы въ то-же время не можемъ не вспомнить и о другихъ, которые въ значительной, если не въ одинаковой съ „украинцами” степени были тоже вдохновителями кровавого австро-мадьярскаго террора надъ карпато-русскимъ народомъ во время великой вoйны. Этого тpeбyeтъ справедливость. А ими была значительная часть галицкихъ Поляковъ, главнымъ o6paзoмъ техъ, которые къ своей нaцioнально-пoлитической цели шли параллельной дорогой съ ”украинцами” и для которыхъ матepiaльнoй бaзoй для идейныхъ устремленiй была Aвcтpo-Beнгpiя, а непременнымъ условieмъ — paзpyшенie русскаго государства и обезсиленiе великаго русскаго народа. Здесь преобладающая часть галицкой администрацiи всехъ ступеней, начиная съ наместника края и кончая poзcыльнымъ при суде или жандармомъ въ глубокой деревне, состоявшей преимущественно изъ поляковъ, и сюда нужно отнести тоже те круги польскаго общества, общимъ выразителемъ которыхъ во время войны явился Iосифъ Пилсудскиiй, организаторъ и вождь польскихъ лeгioновъ для вооруженной борьбы npoтивъ Pоссiи въ рядахъ австро-мадьярской и немецкой apмiй. Подобнo какъ и у прикарпатскихъ ”укpaинцевъ”, болезненная ненависть къ Россiи, къ русскому народу, привитая австрiйской школой, была основнымъ стимуломъ политической идеологiи этихъ Поляковъ. Эта параллельность целей, тождественность и общность внешнихъ политическихъ условiй для той части галицкихъ Поляковъ и нашихъ ,,украинцевъ” прошли красной непрерывной нитью черезъ всю общественную жизнь русской Галичины на пpoтяжeнiи несколькихъ десятковъ лътъ передъ войной и особенно ярко выступали въ отношенiи pyccкaгo нацiональнаго движенiя такiе моменты, какъ 1912 и 1914 г. г.

Bъ отношенiи русскаго движенiя и егo мнoгочисленныхъ сторонниковъ значительная часть польскаго общества русской Галичины, подобно какъ и галицкiе ”украинцы”, согрешила въ те перiоды не мало. Она вполне сошлась съ ”украинцами” на пунктъ тупой ненависти къ русскому народу, къ eго культурной стихiи, а заодно и къ нашему нацiональному движенiю, — на пункте крайнего руссофобства. И тутъ нужно искать причину того, что въ 1912, а особенно въ 1914 году, въ моментъ, когда австрiйское правительство применяло невероятный военный и административный терроръ по отношенiю нашего народа, польское общество нe только было равнодушнымъ на все жестокiя физическiя cтpaдaнiя, но даже бoльшe — оно при всехъ случаяхъ помогало этому правительству косвенно и непосредственно, въ такой же, приблизительно, степени, какъ и „украинцы”.

Что это было такъ — нетъ особенной нужды доказывать. Это неоспоримое утвержденiе, противъ котораго никто изъ русскихъ Галичанъ, действительно прошедшихъ полосу страданiй въ 1914 году, возражать не станетъ. Достаточно здесь указать только на то, что добрая половина чрезмерно ревнивыхъ исполнителей насильственной политики центральнаго австрiйскаго правительства по отношенiю галицко-русскаго народа въ 1914 году и задолго до него — были поляки, действовавшiе въ данномъ отношенiи вполне сознательно, въ угоду своеобразной нацiонально-политической идеологiи, идеологiи возстановленiя исторической (Ягеллоновской) Польши при помощи Aвстpiи на развалинахъ нацiональной и политической Росciи. Красноречивымъ выразителемь взглядовъ этой части галицко-польскаго общества и польской администрацiи въ крае былъ злопамятный намеcтникъ Галичины М. Бобжинскiй, заявлявшiй, между прочимъ, въ 1911 году въ галицкомъ сейме, что „я борюсь противъ ”руссофильства” потому, что оно является опаснымъ для государства, но борюсь съ нимъ и какь полякъ, верный польской исторической традицiи”. И действительно, Бобжинскiй, и какъ наместникь, и какъ полякъ, всеми средствами старался уничтожить русское нацiонально-культурное движенiе въ Галичине. Его угроза не могла остаться безрезультатной, темъ более, повторяемъ, что въ данномъ отношенiи онъ не былъ въ одиночестве среди галицкихъ Поляковъ, а являлся въ то-же время истолкователемъ определеннаго убежденiя большинства польскаго общества.

А галицко-польская пресса? Кто изъ насъ не читалъ ея постоянную гнусную травлю на русское движенiе, а въ начале войны, когда австрiйскiя военныя и политическiя власти принялись насильственно, путемъ пoвceместныxъ разстреловъ, виселицъ и тысячныхъ арестовъ ликвидировать наше движенiе, — какъ вела себя она? Въ преобладающемъ своемъ большинстве она такъ же, какъ и ”украинская” пресса, только смаковала въ этихъ жестокостяхъ и подло клеветала на несчастныя жертвы aвcтpiйскаго кроваваго террора и въ припадочномъ исступленiи требовала дальнейшихъ жертвъ.

Да, русское движенiе среди карпато-русскаго народа, это стихiйное и сознательное выраженiе единства великаго русскаго народа, проявленiе упорной силы влiянiя общерусской культуры на все этнографическiя разновидности въ русскомъ народе въ смысле объединенiя, показалось для кое-кого слишкомъ опаснымъ. Для Поляковъ въ ихъ стремленiи къ возстановленiю старой Польши, а для техъ слепцовъ изъ нашего народа, которые окончательно поверили въ новыя сказки про объособляемость и объособленность малорусскаго племени отъ прочаго русскаго мipа, въ стремленiи создать при помощи Австрiи и Германiи „велику незалежну Украину”. И по отношенiю нашего народа между одними и другими установилось полное единодушiе. Единая ненависть, единое желанiе уннчтоженiя.

При такихъ условiяхъ жестокая мартирологiя нашего народа во время, a въ особенности въ начале русско-aвcтpiйcкой вoйны была неизвестной. И она тяжелымъ убiйственнымъ ураганомъ пронеслась пo обездоленному русскому Прикарпатью…

Вотъ они — главные виновники мартирологiи карпато-русскаго народа! Благодаря имъ-то Прикарпатская Русъ сделалась беззащитной жертвой жестокаго австpiйcкo-мадьяpcкaгo террора во время войны. Именно они сознательно и неуклонно делали все, чтобы эта мартирологiя совершилась, ибо она была имъ нужна въ ихъ нацiонально-политическихъ paзcчетахъ, также какъ это было нужно и aвcтpiйcкому правительству. И на нихъ прежде всего падаетъ тяжелая нравственная ответственнocть за совершенную Австро-Венгрiей казнь надъ русскимъ народомъ Прикарпатья, ответственность, вытекающая изъ различныхъ точекъ зренiя.

Bъ пepвyю очередь и бoльшe другихъ виноваты т.н. „украинцы” темъ, что ихъ позорная работа по отношенiю сторонниковъ общерусскаго нацiональнаго движенiя въ Прикарпатьи была работой преступныхъ братьевъ, paбoтой Каина. Съ нихъ прежде всего должно взыскаться въ нравственномъ отношенiи. А затемъ, такую же ответственность несетъ вышеотмеченная чacть польскаго общества. Она въ данномъ отношенiи и грешила противъ своихъ родственныхъ соседей, а тамъ — и сущности общеславянскаго объединенiя. И только пocле этого, какъ одни, такъ и дpyгie являются ответственными съ общечеловеческой точки зренiя.

Пpaвда, къ числу этихъ виновниковъ, а отчасти и мучителей, нельзя не причислить подавляющаго большинства австрiйскаго, a въ первую очередь галицкаго еврейства, оказывавшаго австрiйскому правительству въ его насилiяхъ и издевательствахъ надъ нашимъ народомъ при всехъ ихъ разновидностяхъ, весьма значительную помощь. Это верно по существу. Но, съ другой стороны, это уже не такъ удивительно и необычайно, въ особенности, если принять во вниманie исключительную предрасположенность местнаго еврейства къ aвстpiйcкoмy правительству и то, что это все таки — евреи, действующiе обыкновенно изъ корыстолюбивыхъ побужденiй.

А ведь те — свои братья и близкiе родственные соседи…

И вотъ въ этой-то причастности т.н. ”украинцевъ” и Поляковъ къ мартiрологiи нашего народа и заключается ея особенность и исключительность. Въ ней поэтому есть то, чего не было въ военной мартирологiи другого народа.

Противъ русскаго народа въ Прикарпатьи съ самаго начала войны направились положительно все, чтобы убить въ немъ все живое, чтобы грубымъ насилiемъ и жестокимъ мученiемъ поколебать въ немъ и разрушить многовековые устои его нацiональной и культурной жизни, чтобы изъ души его вытравить глубокозасевшее сознанiе о его нацiональной правде.

Но напрасными оказались все ихъ кровавыя усилiя…

М. А. Марко

ДОКУМЕНТЫ

I. Предвоенная травля на русскихъ Галичанъ

1. Списки политически-неблагонадежныхъ

Еще задолго до мipoвoй войны австрiйскими старостами велись списки ”неблагонадежныхъ въ политическомъ oтнoшeнiи” лицъ. Разумеется, такими „политически неблагонадежными” лицами были исключительно приверженцы русской идеи.

Приводимъ для образца въ оригинале одинъ изъ такихъ списковъ — (См. след. стр.). Въ ниже приведенномъ документе вотъ что знаменательно: въ графе 8 — ”Более подробныя сведенiя о неблагонадежности или подозрительности” — жандармы отмечали ”преступленiя” нашихъ людей. Такими „преступленiями” были: ”ездитъ въ Россiю”, ”агитаторъ и приклонникъ кандидатуры Маркова въ парламентъ”, „председатель руссофильской партiи”, ”председатель Русской Дружины” или просто „руссофилъ”. Это те проступки, которые влекли за собою резолюцiи старостъ въ роде техъ, какiя мы находимъ въ нижеприведенномъ документе въ графе 9: „Заключенiе, какъ съ нимъ (т. е. съ лицомъ, попавшимъ, благодаря этимъ страшнымъ уликамъ, на чорную доску) поступить въ случае алярма (тревоги) или мобилизацiи”. И жандармы относительно каждаго такого лица выводили свои заключенiя: ”Зорко следить, въ случае чего — арестовать”, „выслать въ глубь страны” и т. д.

Дальше мы наталкиваемся здесь на одинъ очень любопытный фактъ. Въ графе 10 приведеннаго документа относительно Ивана Сороки, войта изъ Репнева, читаемъ, что онъ „ревностный руссофилъ” и потому за нимъ следуетъ ”зорко следить, въ случае чего — арестовать”, а въ рубрике „Примечанiй” онъ отмеченъ, какъ ”волостной старшина (войтъ) въ служебномъ отношенiи безупречный, исправный и т.д.” То же объ Иване Мыскове, волостномъ писаре въ Репневе. Въ спискахъ онъ значится, какъ „главный двигатель руссофильской пропаганды”, что такъ-же, какь въ отношенiи войта, вызываетъ необходимость зоркой за нимъ слежки и въ случае необходимости ареста, несмотря на то, что въ рубрике „Примечанiй” жандармерiя отмечаетъ, что ”какъ волостной писарь, онъ исправный и безупречный”.

Следовательно, служи верно своимъ палачамъ, будь ихъ рабомъ, они тебя за это похвалятъ, признаютъ твою служебную полезность и незаменимость, но то, что ты ”руссофилъ”, ставитъ ни во что все твои общественныя заслуги и уже эаблаговременно, когда еще ста-роста сердечно треплетъ тебя по плечу, какъ ”porzadnego wojta”, или когда заглядываетъ къ тебе по обязанностямъ жандармъ и ты принимаешь его, какъ своего доброжелателя, обрекаетъ тебя на тюрьму и виселицу.

Bezirkshauptmannschaft: KAMIONKA STR.                                 Gendarrnerieabteilung N 15. Zolkiew.

VERZEICHNIS

politisch unverlässlicher Personen,*)

*) Въ виду значительнаго рахзмера документа помещаемъ его въ извлеченіи.

1
2
3
4
5
6
7
8
9
10

ZI.
Vor und Zuname
Geburtsjahr
Standiger wohnort
Stand

Eventuell

Kinder
Sonstige

Verwandte
Beschaftigung
Nahere Angaben warum unverlasslich bezw. verdachtig
Antrag was mit ihm im Alarm- bezw. Mobilisierungsfalle zu geschehen hatte
ANMERKUNG

1
Gabriel Mulkiewicz
1871
Kamionka
Verechelicht, 4 Kinder
In Kamionka keine
Schmied
Russisch gesinnt, besuch Russland bes. tatifer Agit
Schaft beobachten eventuell verhaften!!

2
Dr. Ladislaus

Stupnicki
1851

dtto

3 Kinder

Arzt
Obmann der russofilen Partei
In das Innere des Landes abschieben

3
Roman

Stupnicki
1890


Vater wie sub 2. Mutter u. 2 Geschw
Horer der Rechte in Lemberg
Agitator u. Verfechter der Markowschen Kaqndit, in d. Reichsr
Scharfbeobachten (wenn moglich assentieren) eventuell im Inneren des Landes unterbringen

4
Johann

Haluszko
1882
Chreniow
Verechelicht, 2 Kinder
Bruder u. Schwager
Taglohner
Obmänner des Vereines “Russkaja Druzyna” Eifrige Anhänger u. Hauptverfechter den Chreniow stark auftrenden russofilen Propaganda
Scharf beobachten eventuell verhaften!

5
Dmytro

Pecuch
1860

Frau u. 1 Kind
Vater u. Bruder
Gemeinde-schreiber
dtto

6
Johann

Panas
1883

HNr 103

Mutter, Schwester u. Bruder
Taglohner
dtto

7
Johann Muzyk

Sohn

des Hrynko
1880

HNr 364


dtto
dtto

8
Simeon

Swiecicki
1852
Ubinie
Frau u. 4 Kind

Pensonierter Schullehrer
Eifriger russofiler Agitator
Streng uberwachen event, in das Innere des Landes abschieb

9
Julius Zielski
1856

1 Sohn

3 Tochter

Gr. kth. Pfarrer
Russofile
dtto

10
Johann

Soroka
1870
Rzepniow
4 Kinder
Bruder u. Verwandte
Gemeinde-Vorsteher
Eifriger Russofile
Streng uberwachen event, verhaften
In der Amtsleitung als Gemeindevorsteher ohne Anstand, punktlich u. rigoros

11
Johann

Myskow
1876

Frau u. 2 Kinder
Vater, Bruder u 2 Schwestern
Gemeinde-

schreiber
Haupttriebfeder der russischen Propaganda
dtto
Als Gemeindeschreiber punktlich u. Ohne Anstand

1
2
3
4
5
6
7
8
9
10

12
Johann

Kozak



Eltern
Gehilfe bei der Grundwirtschaft
eifriger Russofile
Wehrpflichtig (Landw.) streng überwachen ev. verhalten

16
Ilko Romanow

Sonn des Oleksa
1877
Dziedzilow HNr 70
3 Kinder
Zahlreiche Verwandte loco
Grundwirt
fanatischer Anhänger der russischen Staatsidee u. Agit
Scharf beobachten eventuell verhaften

17
Ilko Koszynsky
1870
Huta Polonicka HNr 10
Frau u. Kind
dtto
dtto
eifriger Agitator — der Spionage verdächtig
verhaften
Unternimmt verdächtige Ausflüge nach Lemberg

21
Kirylo Prytula

Poloniczna HNr 56
Frau u. 4 Kinder
dtto
dtto
radicaler Russofile u. Agitator
streng überwachen eventuell arretieren
Unternummt wiederholende Reisen nach Russland

23
Michael Babirecki
1882
Geburtig

In Huta polonicka

Verwandte (Bruder) in Huta pol.
Angeblich Guts verwalter in Bialacerkiew (Russland)
der Spionage verdächtig – kommt zuöfters aus Russland nach Huta polonicka
scharf- u. Anhaltend beobachten und arretieren

24
Stefan Pechnik
1884
Poloniczna HNr 115

Vater Timoftej u. Geschwister
Weber u. Gehilfe bei der Landwirtschaft
Eifriger u tätiger Anhänger der russofilen und schismatischen Propaganda
verhaften
sehr verdächtig hat einige Gymnasialklassen

25
Johann Lozinski
1854
Horpin
3 Kinder

Gr.-kth. Pfarrer
eifriger Russofile
beobachten- event. In das Innere des Landes zurückschieben

26
Hrynko Koszycki
1870
Sokolow HNr 8
Frau u. 3 Kinder
Zahlreiche Verwandte in der Ortschaft
Grundwirt
Fanatischer Agit. Durch u. Durch rus. Gesinnt gleisnerich und schlan
verhaften

gefährlich! Versteht auf die Gesinnungen Einfluss zu üben

27
Fed’ko Koszycki

Dtto HNr 72
Frau u. 4 Kinder
dtto
dtto
Eifriger Agitator Russofile
scharf beobachten event. verhaften
Obmann des russof Vereines „Russk Druz“

53
Johann Jaskow
1885
Sokole

dtto
Grundwirt Reserve Korporal 80 I.R.
Russofile eifriger agitator
scharf beobachten event. verhaften oder einreichen

56
Teodor Jaskow

Sohn des Stefan
1889
dtto

dtto
Gehilfe bei der Landwirtschaft
Ultraradicaler Russofile
scharf beobachten event. verhaften

57
Wasil Labaj

dtto
2 Kinder

Schmied
Russofiler Agitator
streng überwachen
Kurij – gewesener Infanteriezugsführer mit Kurij verkehrt der absolwierte Techniker Kazimir Markiewicz aus Zwiahel in Wollynien (Russland)

60
Aleksander Kurij
1878
Busk
Frau u. Zwei Kinder
Familie der Ehegattin
Gewesener Handlungsgehilfe gegnw. Grundb.
Radicaler Russofile u. Agitator
streng überwachen respective verhaften

Kamionka, 21. Dezember (1913)                                                                                         Der kk. Statthaltereirat

DÜLTZ

2. Бopьба с этимологическимъ правописанiемъ

Изъ Лемковщины получено нами след. письмо:

Чтобы запечатлеть въ памяти русскаго народа неравную борьбу за русскiй языкъ и этимологическое правописанiе въ самыхъ крайнихъ западныхъ рубежахъ Червонной Руси, предлагаются несколько документовъ, касающихся этой борьбы.

Въ начале вceoбщей мобилизацiи я былъ военными властями въ моемъ 18 пех. полку въ Пepeмышле арестованъ и отведенъ въ гарнизонную тюрьму, а при отходе моего полка на русскiй фронтъ меня обратно отвели въ пoлкъ и я, конечно, подъ надзоромъ всей компанiи, пошелъ воевать. Пocле тpикpaтныхъ аудиторскихъ допросовъ на фронте и несколькихъ сраженiй съ русскими отступающими отрядами, я былъ ночью 15 августа ст. ст. 1914 г. взятъ въ русскiй пленъ, что и было моимъ спасенiемъ…

А.К. Хома

Wydzial Rady powiatowej

w NOWYM SĄCZU.

L. 3469.

Nowy Sacz dnią 17. wresnia 1913

Do

PANA ANDRZEJA KONRADA CHOMY, PISARZA GMINNEGO

w ŻEGIESTOWIE.

Wydzial powlatowy na posiedzeniu dnia 6. września 1913. uchwalił udzielić Panu nagany z powoda niewlasciwosci w urzędowaniu Panskiem jako pisarza gminnego, skonstatowanych wedle wyników dochodzenia, a w szcziegolnosci z powodu prowadzenia wewnętrznego urzędowania w języku przeładowanym nalecialosclami jezyka rosyjskiego i wedle urzedownie nie uznanej pisowoj etymologicznej, — nieastosowania sie do zarządzeń Naczelnika gminy, samowładnego wystosowania pisma imieniem Zwlierzchności gmionej bez wiedzy Naczelnika gminy, — wreszcie z powodu zaniedbania sporządzenia na czas listy pospolitakow.

O czem się Pana zawiadamia z tem, że w razie powtórzenia się podobnych niewlasciwosci będzie przedlozony ck. Starostwu wniosek na usunięcie Pana z urzedu pisarza gminnego w tamtejszej gminie.

Sekretarz:

Prezes Rady powiatowej:

(KOBAK)

(WITTIG).

Wydzial Rady powiatowej

w NOWYM SĄCZU.

L. 3469.

O D P I S .

Nowy Sacz dnia 17. września 1913.

Do

C. K. STAROSTWA

w NOWYM SĄCZU.

Odnośnie do tamtejszego pisma z dnia 23/1 1913. L. 3541/8. donosimy przy dołączeniu % aktów tutejszych dochodzeń dyscyplinarnych, ze Wydział powiatowy na posiedzeniu z dnia 6/9 1913. uchwalił: 1) zakonumikować c.k. Starostwu, iz nie znajduje podstawy do przedstawienia wniosku na usuniecie Konrada Andrzeja Chomy z urzedu pisarza gminnego w Żeglestowie i że należy jedynie wydać zarzadzenia, zmierzajace do tego, by urzedowanie wewnetrzne urzędu gminnego w Żegiestowie było prowadzone stosownie do obowiązujących prepisow w jezyky krajowym i w pisowni urzędownie uznianej, 2) udzielić wymienionemu wyzej pisarzowi gminnemu nagany z powodu skonstatowanych w dochodzeniu niewłaściwości w urzedowaniu.

O wydanych ze swej strony zarzadzeniach zechcą c.k. Starostwo zawiadomić Wydział powiatowy.

Prezes Rady powiatowej          Sekretarz. Kobak, wr.

Wittig,wr.

L. 3469.

Nowy Sacz dnia 17. września 1913.

ZWIERZCHNOŚCI GMINNEJ

w ŻEGIESTOWlE

do wiadomodci z poleceniem dorecznia przyleglego % pisma adresatowi Andrzejowi Konradowi Chomie, tamtejszemu pisarzowi gminnemu, za dowodem doreczenia % ktуry tu odesłać należy.

Zarazem poleca sie Zwierzchności gminnej, aby prestregala, by urzędowanie wewnętrzne tamtejszego urzędu gminnego, stosownie do obowiazujacych przepisów, prowadzone bylo bezwarunkowo w języku krajowym i wedle pisowni urzedownie uznanej.

Sekretarz:

Prezes Rady powiatowej:

(kobak).           (WITTIG).

L. 159/pr

Nowy Sącz dnia 3l. lipca 1914.

Do

Pana Chomy, pisarza gminnego

w Żegiestowie.

Na podstawie §§ 2 i 3 ustawy z 5. maja 1869, dz. u. p. Nr. 66. i rozporzadzenia calego Ministerstwa z 26. lipca 1914. dz. u. p. Nr. 154, zakazuję Panu wydalać się e Muszyny aż do odwołania.

Od tego zakazu wolno wniesc rekurs do ck. Namiestnictwa, ktory podać należy w ck. Starostwie w dniach 14. licząc od doręczenia. Rekurs — niema mocy wstrzymującej.

Ck. Radca Namiestnictwa i Starosta hrabia LOS.

3. Поиcки за шпioнами

Переписка между Львовомъ, Стaниславомъ и Черновцами въ деле: Дiяковскiй, Билинскiй — Ивануса.

На доносъ жандарма — Эмилiяна Пасканюка изъ Черновецъ, что будто некоторыя личности изъ Чорткова находятся въ близкихъ отношенiяхъ съ гр. Бобринскимъ, (жандармъ зacлышалъ фамилiи: Дiяковскiй, Билинскiй, Ивануса), — делаетъ черновецкое Landes-gendarmerie — Kommando очередной доносъ во Львове. Львовское oтделенie генер. штаба при 11 корп. посылаетъ названный доносъ для проверки въ Станиславовъ, замечая: “строго доверочно и незаметно произвести следствiе!” Станиславовскiй штабсъ — офицеръ докладываетъ окончательно львовскому ген. штабу следущее: 1) Дiяковскiй — считался здесь неопаснымъ; 2) о. Билинскiй де Салесса сocтoялъ приходникомъ въ Шмаковцахъ, Чортковскаго уезда, потомъ былъ препровожденъ въ Станиславовъ, а окончательно перемещенъ въ Доброполе: онъ является однимъ изъ опаснейшихъ pyсскихъ агитаторовъ; 3) судья Ивануса — сознательный руссофильскiй агитаторъ, кaкъ судья — былъ изъ-за партiйной нетерпимости дисциплинарнымъ пyтeмъ наказанъ и т. д.

Ивануса и Билинскiй — утверждаетъ со всей уверенностью станиславовcкiй штaбcъ-oфицepъ — получали русскiя деньги (russisches Geld) для агитацiонныхъ целей. Переписку приводимъ въ подлинныхъ документахъ.

К, k. Landesgendarmeriekommando Nr. 13.

E. Nr. 24 res.               Abteilung Czernowitz Nr. 1 Posten zu Nowosielitza-Bahnhof Nr 16.

Deakowski, Bilinski de Saiessa und Iwanussa der Spionage verdächtig.

An das

k. k. Landesgendarmeriekommando Nr. 13

Nowosielitsa Bhf, am 13. Februar 1914                        in Czernowitz

Am 13. Februar 1914 geriet Gend. Postenfьhrer Emilian Paskaniuk am Bahnhofe Czernowitz mit einem zirka 28—30 Jahre alten, den besseren Ständen angehörenden Manne in ein Gespräch über den Marmarosszigeter Prozess.

Im Veriauie desselben erzählte der Mann dem Paskaniuk, dass einige Persönlichkeiten aus Czortkow schon seit längerer Zeit mit dem Grafen Bobrinski in brieflicher Verbindung stehen und auch öfters Geld von demselben, vermutlich zu Spionage oder irgendwelchen Propagandazwecken, erhalten, und zwar :

Deakowski, Komissär der kk. Bezirkshauptmannschaft Czortkow,

Bilinski de Salessa, gr. kat Pfarrer in Czortkow und

Iwanussa, Richter in Czortkow.

Wo und was dieser Mann ist und von wo er sei, wisse Paskaniuk nicht, jedoch gibt er an, dass als er noch beim Militär in Czernowitz diente, er denselben öfters in Czernowitz gesehen habe.

Die Meldung wurde dem kk. Landesgendarmeriekommando Nr. 13 und dem kk. Gendarmerieabteilungskommando Nr. l in Czernowitz erstattet.

WOPATA, Wachmeister.

К. К. LANDESGENDARMERIEKOMMANDO № 13

PRAS. CZERNOWITZ, am 15/2 1914.

ad K. N 31 res R. A ./* BLG.

Generalstabsabteilung des k. u. k. 11. Korps

Czernowitz, am 16. Februar 1914.        Lemberg.

Wird zur Kenntnis ubermittelt.

(Подпись неразборчивая.)

K. u. k. Generalstabsabteilung des 11. Korps.

Pras. Lemberg, am 19/2 1914.

K. Nr. 261. ./• Blgn.

An

den exponierten Gendarmerie-Stabsoffizier

in

Lemberg, am 19/2 1914.          S t a n i s l a u.

Es wird d. h. ersucht, die umstehend gemachten Angaben uberprufen lassen zu wollen und das Erhebungsresultat anher mitteilen zu wollen.

Die Erhebung ware streng vertraulich und unauffallig durchzufuren.

g. g R.

Pras. Stanislau am 20 / 2 1914

k. k. exponierter Stabsoffizier

E Nr. 54 res Adj. mit Beilag.

An die

k. u. k. Generalstabsabteilung des 11. Korps

in

Czortkow. am 10. Marz 1914. LEMBERG.

Ein Kommissar namens DEAKOWSKI ist hier unbekannt und existiert ein solcher diesen Namens uberhaupt nicht. Sollte jedoch ein gewisser Cyryl DIAKOWSKI gemeint sein, dann melde ich, dass dieser vor einem Jahr nach Lemberg als Finanzrat versetzt wurde. Derselbe galt jedoch hier als ungefahrlich.

Der gr, kat. Pfarrer BILINSKI DE SALESSA war nie in Czortkow, sondern in Szmankowce, Bez. Czortkow. Derselbe kam vor ca. drei Jahren als Kanonicus nach Stanislau, wurde jedoch von dort nach einiger Zeit nach Dobropole versetz. Derselbe gilt als einer der gefahrlichsten ruthenischen Agitatoren.

Der Richter Iwanussa ist seit mehr als Jahresfrist von Czortkow abtransferiert; ist ein uberzeugter russophiler Agitator, galt als sehr parteiischer Richter, und ist mir auch bekannt, dass er wegen seiner Parteilichkeit, die auf nationaler Basis fusste, im Disziplinarwege bestraft wurde.

Dass Iwanussa wie Bilinski russisches Geld zu Agitationszwecken erhalt, gilt als sicher!

Подпись неразборчивая.

DI. E NO. 54 res. Adj. Gesehen !

K. k. Exponierter Stabsoffizier in Stanislau

Stanislau am 11 Marz 1914.

Exponierter Stabsoffizier beurlaubt.

W—K.            Подпись неразборчивая.

K. u. k. Generalstabsabteilung des 11. Korps

Pras. Lemberg, am 14/3 1914

K. Nr. 261 ./* Blgn.

S—V.

II. Военный терроръ

1. Mеpы противъ ”руссофильской” пропаганды

Президiумъ ц.к. Наместничества.

Львовъ,8 августа 1914.

№ 18385/пр.

Руссофильская пропаганда.

Циркуляръ

Bcемъ гocд. ц.к. старостамъ и ц.к. диpeктopaмъ полицiи вo Львoве и Кракове.

Настоящiя напряженныя отношенiя между нашей импepieй и Рoссieй требуютъ энергичной борьбы съ москвофильскимъ движeнieмъ, не скрывающимъ своихъ симпатiй въ Poссiи.

Такъ какъ сторонники и opгaнизaцiи этого враждебнаго государству движенiя мoгутъ въ серьезный моментъ пагубно повлiять на действiя нашихъ вооруженныхъ силъ, следуетъ немедленно принять соответствующiя меры, чтобы энергично раздавить это движенiе всеми находящимися въ распоряженiи средствами.

Также противъ всякихъ руссофильскихъ выступленiй и публичныхъ манифестацiй, или на собранiяхъ или въ пeчати, или иныхъ какимъ-либо образомъ, следуетъ безпощадно выступить, прибегая ко всемъ законнымъ средствамъ, а въ особенности къ самому широкому примененiю средствъ экзекуцiи и съ виновниками поступать безъ всякаго снисхожденiя.

Объ этомъ уведомляю господина старосту (г. директора), согласно рескрипту ц. к. Мин. Вн. Делъ отъ 1 авг. 1914 г. №. 9140 М. I. для точнаго исполненiя, при чемъ yкaзaнiя, данныя местными циркулярами отъ 25 июля 1914 г. № l50/d и 26 iюля 1914 г. № 17707 (пр.), относительно предотвращенiя сербскихъ покyшeнiй, cepбoфильской пpoпaгaнды и южно-славянскаго движенiя студентовъ, следуетъ, применять по аналогiи и при подавлeнiи pyссофильскихъ стремленiй и манифестацiй.

Принятая по министерскому распоряженiю отъ 25 iюля 1914 г. Вести госуд. зак, № 158 прiостановка ст.8,9,10, 12 и 13 ocновнаго закона оть 21 дек. 1867 г. Вестн. гoc. зак. № 142, даетъ Вамъ возможность принять yспешныя меpы въ pамкахъ закона oтъ 5 мая 1869 г. Жypн. госуд. зак. № 67, для подавленiя этого враждебнаго г’oсyдаpствy движенiя.

О всехъ въ этомъ деле наблюденiяхъ и возможныхъ меpахъ въ каждомъ отдельномъ случае следуетъ безотлагательно мне доносить.

Зa ц. и к. Наметника

Гродзицкiй

2. Увозъ изъ Львoвa арестованныхъ „руссофиловъ”

Пpeзидiyмъ ц.к. Дирекции полицiи во Львове, отправлено 28 августа (н. ст.) 1914 г. № 4926.

Въ Президiумъ ц. к. Наместничества.

Уже несколько разъ я имелъ честь обратить вниманiе ц.к. Н. на необходимость вывезти изъ Львова арестованныхъ опасныхъ для государства москвофиловъ, которые, въ числе около 2000, съ большимъ трудомъ размещены въ местной тюрьме, въ тюрьме местнаго краевого уголовнаго суда и въ полицейскомъ арестномъ доме.

Уже само размещенiе въ виду недостатка меcтa, пo санитарнымъ соображенiямъ угрожаетъ взрывомъ эпидемическихъ болезней и въ eщe большей степени становится oпaснымъ въ виду возможности вспышки бунта, вследствiе возмущенiя техъ заключенныхъ, которые уже теперь высказываютъ громкiя угрозы. что они, молъ, посчитаются.

Эти угрозы, въ случае нeблагопpiятной перемены военныхъ обстоятельствъ, навеpнoe могли бы отразиться кровавой pезнeй на польскомъ населенiи гopода.

Поэтому настойчиво прошу ц.к. безотлагательно приступить къ yвозу этого крайне опаснаго для государства и oбщества элемента изъ Львовa въ глубь страны.

Львовъ, 27 aвгуста 1914 г.

Рейхследеръ

3. Доносъ на святоюрскихъ священниковъ

Львовъ, 24 авг. 1914 г.

Ц. и к. Плацъ-Комендантству во Львове.

Питая безграничную симпатiю къ aвcтpiйcкимъ вооруженнымъ силамъ и видя, что, вследствiе безчестной измены нашихъ москвофиловъ, не одна сотня нашихъ невинныхъ солдатъ уже пролила свою кровь и еще далее должна будетъ проливать, не могу утаить своихъ наблюденiй, къ кoтopымъ я пришелъ после долгаго опыта, чтобы этихъ поразительныхъ тайнъ не открыть Высокому Плацъ-Кoмендантству еще во время, чтобы этимъ самымъ обратить вниманiе властей въ cтоpoнy, откуда для государства можетъ получиться неисчислимый вредъ. Итакъ: До ныне несчастьемъ государства, какъ въ этомъ убедились, являются москвофилы, которые, не скрываясь, льнутъ къ москалямъ, т.е. къ Pocсiи, а лучшимъ доказательствомъ этого являются нынешнiя ареcтованiя и переполнeнie тюремъ такими личностями.

Кто далъ толчокъ къ изменническому поведенiю? Именно москвофильскiе священники, которыхъ наше пpaвительство всегда поддерживало и все имъ позволяло. До сихъ поpъ арестовано очень много такихъ индивидуумовъ, однако не все еще, ибо те, которые собственно дали толчокъ къ изменническому поведенiю, остаются до настоящаго времени на свободе, чтобы быть въ состоянiи доставлять москалямъ сообщенiя, которыя пpосто пагубны для плановъ нынешней войны.

Поэтому я обращаю вниманiе Высокаго Плацъ-Комендантства на священниковъ и даже канониковъ москвофиловъ местнаго львовскаго митрополичьяго капитула, духомъ и теломъ преданныхъ Россiи и имеющихъ въ своихъ квартирахъ очень много компрометирующаго и уличающаго ихъ матерiала, въ случае, если бы у нихъ былъ произведенъ неожиданный обыскъ.

Приведу фамилiи этихъ священниковъ: о. Андрей Белецкiй, о. Мартинъ Пакежъ, о. Александръ Бачивскiй, а так-же зять о. Белецкаго о. Дорожинскiй: все они живутъ и скрываются въ стенахъ св. Юра во Львове, такъ какъ тамъ для нихъ безопаснее всего. Эти выше указанныя фамилiи очень хорошо известны россiйской oxpaне, съ которою они вели переписку до последняго момента.

Высокое комендантство изволитъ заняться этими личностями, и тогда еще болеe убедится въ правильности, когда при обыске найдетъ основанiя для этого.

Съ глубочайшимъ уваженiемъ

Алойзiй Вожиковскiй
4. Пpикaзъ военной Коменды во Львове

(„Прик. Русь”  № 1470/1480 отъ 23 ноября 1914 г.)

Сooбщaeмъ переведенный cъ немeцкаго тексть распоряженiя австрiйской военной коменды во Львове, на основанiи котораго разстреляно и повешено множество русскихъ галичанъ. Документъ нaйдень въ письменномъ столе директора львовской полицiи.

Ц. и к. Военная Коменда во Львове. К. Н. 283.

Д. Строго секретно.

Въ Президiумъ ц. к. Дирекцiи Полицiи во Львове.

Львовъ, 15 августа 1914 г.

Къ сведенiю

Гоффманнъ.

(На oбpатнoй стороне).

Президiумъ ц.к. Дирекцiи полицiи

Во Львове.

Поступило 18 августа 1914 г.

№ 4509

Къ сведенiю.

(Несколько нечеткихъ подписей).

(Внутри)

Ц. и к. Военная Коменда во Львове. К. Н. 28З.

Ц.к. Краевой Обороны Дивизiонный Судъ въ …

Подвинувшiяся на восточной границе, въ paioне Белнецъ — Сокалъ — Подволочискъ — Гусятинъ, русскiя войска произвели на руссофильское населенiе Воcтoчнoй Галичины, находившееся уже издавна въ изменническихъ сношенiяхъ съ Poссieй, огромное впeчaтленie.

Государственная изменa и шпioнcтво, съ одной стороны, и терроръ по отношенiю къ нерусскому населенiю тамъ, где оно находится, въ меньшинстве, съ другой (Сокалъ, Залозцы, Гусятинъ), множатся самымъ опаснымъ и прямо угрожающимъ образомъ. Если немедленно не будутъ приняты самыя стpогiя меры, то paioнъ вoeнныхъ действiй въ Восточной Галичине и Буковине можетъ вследствiе преступныхъ замысловъ руссофильскаго населенiя оказаться въ cepioзнoй oпacнocти. Нacтyпленiе же и начальныя вoeнныя действiя могyтъ быть значительно затруднены. Скорое наказанie является крайне необxoдимымъ, какъ острастный примеръ однимъ и въ доказательство другимъ, что австрiйское правительство имеетъ власть и силу для того, чтобы наказать виновныхъ и охранять нeвинныxъ.

Эти пpимеры смогутъ только тогда оказать свое действie, когда они будутъ производиться на глазахъ техъ, кто были свидетелями ныне названныхъ пpecтyпленiй.

Казнь хотя бы даже, нaпpимеръ, ста человекъ во Львoве произвела бы на населенiе Залозецъ, сильные нервы котораго требуютъ сильныхъ впечатленiй, гораздо меньшее действiе, чемъ казнь хотя бы только двухъ лицъ въ самихъ же Залозцахъ.

Военная коменда приказываетъ поэтому:

1. Испoлненie приговоровъ за все предусматривааемыя исключительными пoстановленiями преступленiя, подлежащiя военному суду, строжайшее наказанiе которыхъ является необходимымъ, какъ устрашающiй примеръ, дoлжнo происходить тамъ, где преступленiя были сoдеяны.

2. Во всехъ этиxъ случаяхъ должно применяться coкpaщeннoe судопроизводство, чтобы наказанiе по возможности скоро, буквально по пятамъ (auf dem Fusse), следовало за пpecтyплeнieмъ.

3. Производство следствiя вo всехъ этихъ случаяхъ должно быть поручено судьямъ, которые, съ одной стороны, благодаря своему опыту, даютъ ручательство, что они успеютъ разобраться въ исключительныхъ отношенiяхъ и освободить себя отъ ненужнаго формализма, съ другой же стороны, будучи лишенными всякой чувствительности, иметь въ виду одно — только благо государства.

4. Этoгo рода дела должны быть поручены установленному львовскимъ судомъ краевой обороны аудитору, секретарю суда и лейтенанту запаса Гехту и установленному коломыйскимъ судомъ краевой обороны адвокату и оберъ-лейтенанту запаса д-ру Риxе или другому аудитору, который отмечалъ бы выше указаннымъ требованиямъ.

5. Въ трудныхъ, не совсемъ ясно представляющихся (nicht ganz klar darliegenden) cлучаяхъ преступленiя, можно, для ycкopенiя следствiя, потребовать оть военной коменды содействiя полицейскаго чиновника.

Сie препровождается въ Дивизioнный Судъ Краевой Обороны вo Львове и Коломые, въ Президiумъ Дирекцiи полицiи во Львoве и Черновцахъ, командированному штабсъ-офицеру во Львове и Станиславове и въ краевое жандармское Управленiе № 13.

5. Пoлицейскiя меропрiятiя

(”Прик. Русь” № 1483, 1914 г.)

Президiумъ ц. к. Дирекцiи полицiи во Львове.

Поступило 25 (н. ст.) августа 1914 г. № 4876.

Ц. и к. Военному Коменданту, здесь.

Въ последнее время многiя лица, заподозренныя въ государственной измене, щпiонстве и другихъ враждебныхъ государству действiяхъ, были отданы подъ военный судъ, а задержанiя этихь лицъ въ военной тюрьме на время войны требують особые интересы государства. Поэтому честь имею просить повлiять въ этомъ смысле на военные суды и въ особенности действовать въ томъ направленiи, чтобы тоже въ такихъ случаяхъ, въ которыхъ военно-судебное следствiе, въ виду отсутствiя соответственнаго матерiяла, должно быть прiостановлено, обвиняемые не отпускались на свободу, а наоборотъ препровождались въ ц. к. дирекцiю полицiи для дальнейшихъ полицейскихъ меропрiятiй.

Львовъ, 28 августа 1914 г.

Рейхлендеръ

6. Изъ секретнаго рапорта ген. Римля

Первымъ комендантомъ г. Львова пocле отступленiя русскихъ войскъ, былъ генералъ-майоръ Фр. Римль, который до войны служилъ здесь въ продолженiе четырехъ летъ въ качестве начальника генеральнаго штаба 11, корпуса. По происхожденiю немецъ, имелъ онъ широкiя связи въ местнoмъ польскомъ обществе, что cпocoбствовало ему въ paбoте нa новомъ ответственномъ посту коменданта города. По истеченiи месяца управленiя городомъ сообщилъ онъ рапортомъ главнокомандующему apмieй те отношенiя, которыя были на лицо во Львове. Paпopтъ этотъ имеетъ названiе: ”Впечатленiя и наблюденiя, собранныя мною после освобожденiя Львова, въ качестве коменданта города. 22 iюня — 27 iюля 1915 г.”.

После общихъ замечанiй о настроенiи нaceлeнiя, следуетъ спецiальное изложенiе объ отношенiяхъ въ политическихъ партiяхъ, обоснованное на весьма точныхъ информацiяхъ.

Mненie столь авторитетнаго лица должно было повлiять на отношенiе aвcтpiйcкaгo правительства къ отдельнымъ паpтiямъ и лицамъ, потому считаемъ, что перепечатанiе выдержекъ изъ этого рапорта послужитъ до некоторой степени разъясненiемъ нашей мартирологiи.

Пропуская несущественные положенiя, приведемъ лишь непосредственно насъ касающiяся соображенiя генерала Римля:

”Гал. Pycскie разделяются на две группы: а) руссофиловъ (Russofil. Stuatsfeinliche und Hochverrater) и б) yкpaинофилoвъ (0esterreicher).

Русской пapтieй руководитъ депутaтъ Марковъ; принадлежатъ къ ней д-ръ Дудыкевичъ, Семенъ Вендасюкъ, Колдра, д-ръ Глушкевичъ, д-ръ Coхoцкiй, Maлецъ и др. Ихъ стремленiя общеизвестны: окончательное соединенiе съ Рoccieй и православiемъ.

Еше до объявленiя войны эта партiя занималась изменой, на что я неоднократно безрезультатно обращалъ вниманie.

Военныя событiя были лучшимъ доказательствомъ, что эта партiя еще въ миpнoe время работала сообща съ врагомъ въ направленiи созданiя благопрiятныхъ условiй къ соединенiю Вост. Галичины съ Poccieй (см. брошюру ”Das Galizien der Gegenwart”).

Во Львове организовалась русская радикальная партiя подъ руководствомъ д-ра Дудыкевича въ ”Народномъ Совете”, съ целью служить россiйскому правительству, подъ покровительствомъ гр. Бобринскаго, при руссификацiи края и распространенiи православiя.

Въ составе ”Народнаго Совета” входили также австрiйскiе государственные чиновники, какъ напр. советникъ месн. ведомства Кавимiръ Тиховскiй, госуд. прокуроры Третьякъ и Сивулякъ. Въ виду изложеннаго лишними являются дальнейшiя доказательства, что русскie (russofil.) являются государственными изменниками; следовало бы ихъ не содрогаясь уничтожить. Если вообще возможно русскихъ (russofil.) исправить (вмеcте съ партiей Грабскаго), то это возможно единственно при примененiи средствъ безпощадного террора.

Проявляющiеся часто взгляды на партiи и лица („умеренный руссофилъ”) принадлежатъ къ области сказокъ: мое мненie подсказываетъ мне, что все ”руссофилы” являются радикальными и что следуетъ ихъ бeзпoщадно уничтожать.

Украинцы являются друзьями Австрiи и подъ сильнымъ руководствомъ правительственныхъ круговъ мoгутъ сделаться честными aвcтpiйцaми. Пока что украинская идея не совсемъ проникла въ русское простонародье, темъ мeнеe замечается это въ россiйской Украине.

При низкомъ уровне просвещенiя украинскаго мужика не следуетъ удивляться, что матерiальныя соображенiя стоятъ у него выше политическихъ соображенiй. Воспользовались этимъ Россiяне во время оккупацiи и такимъ образомъ перешли некоторыя украинскiя общины въ руссофильскiй лaгерь.

Сдедуетъ, однaко, признать украинцамъ, что такiе случаи были редки и что въ конце концовъ украинцы остались верными австрiйскому царствующему дому”.

Изъ ”Gazet-ы Porann-ой” 1919 г. NN. 4674, -75, -77.

7. Oбъявленiя вoенныхъ cyдoвъ

1. Три смертныхъ приговора

(Изъ офицiальной газеты)

Приговоромъ суда ц. к. Львовскаго военнаго коменданта въ Мукачеве, отъ 30 сентября 1914 года К. 183.—14 признаны:

1) Романъ Березовскiй, гр.-католический настоятель прихода изъ Протесовъ, Жидачевскаго уезда, рожденный 26 сентября 1874 г. въ Ванятичахъ, вдовецъ, отецъ 3 детей, не бывшiй раньше подъ судомъ;

2) Левъ Кобылянскiй, громадскiй писарь изъ Ceнeчoла, Долинскаго уезда, рожденный 27 января 1857 г. въ Надворне, гр.-катол. веpoиcпoведанiя, xoлocтoй, небывшiй раньше подъ судомъ;

3) Пантелеймонъ Жабякъ, крестьянинъ, рожд. въ 1867 г. въ сенечоле, женатый, отец 5 детей, не бывшiй подъ судомъ;

виновными въ преступленiи шпiонства по 321 cт. yгoлoвнаго зaкoнa, выразившагося въ томъ, что названные, а именно: Романъ Березовскiй въ последнихъ числахъ августа и первыхъ числахъ сентября 1914 г, а Левъ Кобылянскiй и Пателеймонъ Жабакъ въ первыхъ числахъ сентября 1914 г., во время военнаго подоженiя Австро-Beнгрiи въ виду Pocciи, т.е. во время войны, по взаимному соглашенiю старались узнать о cилахъ и состоянiи армiи въ крае, объ ея намеренiяхъ, планахъ, расположенiи и движенiи, а также о состоянiи предметовъ, относящихся къ военной обороне государства, съ целью сообщать oбъ этомъ непрiятелю, — и приговорены за это, нa ocнoвaнiи § 444 уголовнаго судопроизводства, къ смертной казни чрезъ повешенiе.

Приговоръ приведенъ въ исполнeнie.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1479)

2. Новосандецкая расправа

L. 595/moh.

OBWIESZCZENIE

Wyrokiem doraźnym Expozytury c. i k. Sadu wojennego w Nowym Sączu z dnia 28. września br. K. 1/14. zostali:

Piotr Sandnwicz, w Żegiestowie urodzony, 56 lat liczący, grecko-katolickiego obrządku, żonaty, proboszcz w Brunarach, i Antoni Sandowicz, w Roztoce wielkiej urodzony, 27 lat liczący, grecko-katolickiego obrządku, stanu wolnego, sluchacz Akademii, zamieszkały w Brunarach, za zbrodnie zdrady stanu po myśli §. 334:c. kodeksu karnego wojskowego (par. 58:c. kodeks karny cywilny) na śmierć’ przez rozstrzelanie zasądzeni.

Wyrok został w dniu 28. września 1914. w Nowym Sączu wykonany, co podaje się do publicznej wiadomości.

Nowy Sacz dnia 3. pazdziernika 1914.

Z C. K. STAROSTWA

Первый перiодъ австрiйскаго террора въ Галичине
Бережанскiй уездъ

Въ Бережанскомъ уезде, по имеющимся сведенiямъ были арестованы следующие лица: свящ. Александръ Чубатый съ женой изъ с. Жукова; свящ. Мих. Горчинскiй изъ Болотны; священники Влад. Коновалецъ изъ Малехова и Ваньо изъ Заланова; свящ. Григорiй Качала изъ с. Лесникъ; чиновникъ табачн. фабрики Исидоръ Цыбикъ; свящ. Ioaннъ Потерейко изъ Мельниче и много другихъ, фамилiи которыхъ остались невыяснены.

Вотъ что рассказываетъ о своемъ арестованiи о. Григорiй Качала: Меня арестовали 4 августа 1914 г. Въ поле нашелъ меня лежащаго въ траве неизвестный мне фeльдфeбeль и сельскiй стражникъ и велели мне идти домой, где долженъ ждать меня какой-то aвстpiйскiй офицеръ.

Bместo офицера встретилъ я дома жандарма. Во время обыска жандармъ взялъ почему-то чешскiй проповедническiй журналъ ”Kаzаtе1nа” и составилъ протоколъ, а затемъ увeлъ къ уездному старосте въ Бережанахъ.

Комиссаръ староства заявилъ, что имеется доносъ будто бы я пугалъ своихъ прихожанъ страшнымъ голодомъ, который вoзникнеть во время войны.

По пути изъ староства въ тюрьму, на мою просьбу, мы зашли въ окружной судъ.

Прокуроръ прочелъ протоколъ и, подписалъ жандарму книжку, отправилъ его, заметивъ:

— My z ksiedzem juz sami zrоbimy porzadek.

После ухода жандарма прокуроръ пригласилъ мeня садиться и сказалъ: My tych aresztantуw mamy już bez liku: ktos tam na drodze rozglądał się inny kiwnął ręką lub glową, inny znowu siadł pod krzakiem dla załatwienia.., a zandarm by to zoczył; zaraz każdego chwyta i dostawia tutaj jako podejrzanego szpiega. Dalej już niema gdzie pomiescic tych aresztantów. Ja tutaj w papiorach żandarma nie znajduję nic karygodnego, a więc mogę księdsza puscić do domu. Radzę tytko chować sie przed żandarmami.

Со страхомъ пробрался я между патрулями ночью, какъ воръ, домой, но на другой день явился тотъ-же жандармъ съ пятью другими и забралъ меня прямо въ бережанскую тюрьму. Въ тюремной канцелярiи объявили мне приказъ львовскаго дивизионнаго суда объ apecте, пocле чего отправили на вокзалъ.

Туть я встретился съ благочиннымъ изъ с. Мозоловки о. Томовичемъ, также въ обществе жандарма.

Во Львове въ какой-то канцелярiи, не то военной, не то тюремной, федьдфебель-еврей отнялъ у насъ все „опасныя” вещи, какъ часы, портмоне съ деньгами, брачныя кольца и т.п., давая намъ во время этой операцiи наставленiя, что молъ не следуетъ священникамъ-духовнымъ пастырямъ заниматься шпiонажемъ, что онъ этого не надеялся и пр.

Некий молодой украинофилъ, служащiй этой кaнцeляpiи, угрожалъ намъ виселицей, пока фельдфебель бережливо пряталъ, какъ доказательство измены, отобранныя у нacъ мелочи.

Былъ здесь также свящ. Дуркотъ съ двумя сыновьями.

На третiй день перевели насъ въ большую камеру, въ которой помещалось уже 48 человекъ, между нами знакомые священники Савула, Пилипецъ, Билинскiй.

Меня и свящ. Баковича изъ Лесеничь допрашивалъ д-ръ Станиславъ Загypскiй (или Зигоржинскiй); хотя нашъ следователь хвастался во время допроса, что онъ львовскiй адвокатъ, но своимъ обращенiемъ онъ былъ похожъ более на австрiйскаго капрала или стараго дядьку, обучающаго новобранцевъ и всячески старающагося показать имъ свою власть и превосходство.

Панъ Станиславъ бросался на меня съ кулакомъ, угрожая смертью и стараясь страхомъ заставить меня признаться, что я занiмался пропагандой православiя: но, получивъ oтъ меня въ десятый разъ oтветъ, что я никакой пропагандой вообще не занимался, а только однажды прочелъ въ церкви посланiе митрополита Шептипкаго о православiи безъ всякихъ комментаpieвъ, — онъ распорядился отвести меня обратно въ камеру. Тутъ следуетъ заметитъ, что о. Баковичъ, весьма нервный и больной, сошелъ после этого съ ума и умеръ въ Taлepгoфе.

Жизнь въ тюрьме была незавидная. Кажется, 2-го сентября я уехалъ съ вторымъ транспортомъ въ Талергофъ; не помню даже хорошо, съ кемъ ехалъ, потому что все мы были истомлены жаждою и голодомъ.

Въ нашемъ вaгоне ехало 85 человекъ, кроме конвоя, который довольно удобно расположился по середине теплушки, занявъ одну треть всего помещенiя и отталкивая насъ прикладами на право и на лево въ углы вагона.

Ехали мы пять сутокъ, получивъ за все время путешествiя разъ чай съ ромомъ, а разъ рисовый супь.

По пути на вокзале били прикладами, куда попало. Меня ударили въ бедро: счастье, что я тогда несъ шинель свящ. Петровскаго изъ Рыкова. Помню также, что, когда мы грузились во Львове на главномъ вокзале, полицейскiй ударилъ свящ. Марицкаго дважды саблею плашмя по шее. Тотъ упалъ, и уже товарищи изъ его четверки вынесли его на рукахъ изъ вестибюля по лестнице въ вагонъ.

Свящ. Гp. Качала

Бобрецкiй уездъ

Сейчасъ после объявленiя мобилизацiи въ 1914 г. начались аресты виднейшихъ русскихъ деятелей въ уезде. Насколько можно было установить, число арестованныхъ достигло до начала военныхъ действiй 195 человекъ.

Въ особенности пострадало русское нaсeленie отъ австрiйцевъ въ то время, когда уже стали развертываться военныя действiя въ Вост. Галичине. Терроръ былъ до того страшный, что населенiе сидело безвыходно дома, чтобы не попадаться на глаза австрiйскимъ палачамъ.

Въ с. Новыхъ Стрелискахъ солдаты закололи Григорiя Вовка, стоявшаго въ своемъ саду и смотревшаго на проходившiя австрiйскiя войска.

Трупъ убитаго крестьянина солдаты внесли въ хату, которую затемъ сожгли вместе съ покойникомъ.

Въ с. Бортникахъ жандармы арестовали и увели четырехъ 10-летнихъ мальчиковъ за то, что они смотрели на проезжавшiй поездъ.

Въ первыхъ дняхъ августа 1914 г. былъ арестованъ о. Иванъ Яськовъ, местный настоятель прихода, мобилизованный въ качестве военнаго священника. Его возвратили съ фронта и посадили въ тюрьму въ Коломые, после перевели въ военную тюрьму въ Bене, оттуда перевели въ Дрозендорфь, а наконецъ отправили въ Талергофъ.

Kpoме него арестовали въ Бортникахъ Iосифа Слюзара, черезъ несколько дней войта Федора Сенева, Андрея Двендровскаго, Семена Хоменка, а въ конце августа Евгенiю Пахтингеръ. Арестованныхъ перевозили поодиночке въ тюрьму въ Бобрке, а отсюда вместе съ львовскимъ транспортомъ сослали въ Талергофъ.

Все упомянутые лица вернулись домой накануне развала Австрiи, кроме Андрея Даендровскаго, почившаго „подъ соснами” въ Талергофе.

Въ с. Волощине мадьяры привязали къ пушке Ивана Терлецкаго и еще одного 80-летняго старика и поволокли такимъ образомъ съ собой. Судьба ихъ неизвестнa.

Австрiйцы, въ особенности мадьяры и немцы, не считались и съ религiозными чувствами нашего народа. Они врывались въ церкви, грабили ихъ и устраивали тамъ настоящiя оргiи. Къ подобнымъ фактамъ, имевшимъ место и въ другихъ уездахъ, можно прибавить также случаи оскверненiя и грабежа церквей въ Бобрецкомъ уезде. послъднiе имели место въ селенiяхъ Гриневе, Суходоле, Острове и въ м. Новыхъ Стрелискахъ.

Газ. „Прикарп. Русь” № 1456, 14 окт. (18 нoября) 1914

С. Водники. (Разсказъ крестьянина Михаила Ив. Зверка, старика 74 летъ). Меня арестовали 24 августа 1914 г. по доносу одного изъ односельчанъ за то, что я читалъ газету „Русское Слово”. На разсвете явился ко мне на домъ aвcтpiйскiй жандармъ Кобринъ и, арестовавъ меня безъ обыска, отвелъ въ м. Звенигородъ въ полицiю, где издевались надо мной вместе съ кoмeндантомъ Ковальскимъ. Изъ Звенигорода отправили этапнымъ порядкомъ въ Старое Село на железную дорогу.

Туть полицейскiй избилъ меня и моего спутника-арестанта Ивана Наконечнаго до крови. Во Львовъ прiехали мы подъ сильной охраной въ праздникъ Успенiя и насъ поместили въ тюрьме „Бригадкахъ” по Казимировской улице.

Во Львове сиделъ я вместе cъ другими русскими галичанами целyю неделю, а тамъ погрузили насъ въ товарные вагоны и подъ пломбой отправили на западъ. По пути въ Перемышль дали намъ на обедъ бочку воды.

Изъ Львова въ Талергофъ еxaли мы съ понедельника до пятницы. Въ вагонахъ, разсчитанныхъ на шесть лошадей или же сорокъ человекъ, находилось по 80 и больше людей. Невозможная жара и страшно спертый воздухъ въ вагонахъ безъ оконъ, казалось, убъетъ насъ, пока доедемъ къ месту назначения въ Талергофскiй адъ.

Физическiя мученiя, которымъ насъ подвергли австрiйскiя власти въ начале нашего ареста, были злонамеренны. Чтобы усилитъ ихъ, намъ никоимъ образомъ не разрешалось слазить съ вагона, дверь была наглухо заперта, даже естественныя надобности приходилось удовлетворять въ вагоне.

С. Букавина. 19 августа 1914 г. Въ с. Букавине австро-мадьярскiя войска, отступая передъ русскими, разобрали на реке мостъ, желая такимъ образомъ задержать наступленiе врага. Затемъ вошли въ село, где на самомъ краю находилась усадьба 55-летняго крестьянина Михаила Кота, получившаго приказъ переселиться съ семьей въ самую деревню, въ виду возможнаго обстрела перехода черезъ реку русскими войсками. Упомянутый крестьнинъ, подчиняясь военному приказанiю, наспехъ отвезъ свое семейство вглубь села, а самъ вернулся еще домой, чтобы вывезти самое необходимое изъ своихъ пожитковъ. Увидевъ свое хозяйство совершенно разграбленнымъ австiйцами, обратился кь офицеру съ просьбой — хоть частично возместить ему изъ казенныхъ суммъ причиненный войсками убытокъ. Въ ответъ на его просьбу последовалъ грубый окрикъ oфицepa и громкий смехъ солдатъ, зарезавшихъ еще въ добавокъ две eгo свиньи, после чего они ушли дальше. А черезъ несколько минутъ подъехало къ загороде несколько мадьярскихъ кавалеристовъ. Спросивъ стоявшаго подъ воротами еврея — нетъ ли здеcь ”руссифиловъ”? и получивъ oтъ него кaкoй-то ответъ на немецкомъ языке, мадьяры тут-же застрелили Михаила Кота бeзъ всякаго допроса и суда. Свидетелями этого дикаго произвола были крест. Никита Ворона и еврей Исаакъ Гастенъ. Убитый, сознательный п просвещенный русскiй человекъ, оставилъ жену и шестеро детей.

Сообщающiй эти строки находился въ то время съ подводой въ военныхъ обозахъ. Въ 1915 году, пocле отступленiя русской армiи, былъ арестованъ и отвезенъ германцами въ стрыйскую тюрьму, откуда после полуторамесячнаго заключенiя былъ сосланъ въ Грацъ, а затемъ въ Taлepгофъ. Причиной ареста послужили наговоры настоятеля прихода изъ с. Молотова, ”украинца” Виктора Соколовскаго.

Василий Котъ

Богородчанскiй уезъдъ

„Львовскiй Bестникъ”, по точно установленнымъ документамъ, сообщилъ следующiя данныя объ австрiйскихъ зверствахъ надъ несчастнымъ русскимъ населенiемъ Галинчины.

Наиболее пострадавшими надо считать местности, которыя расположены вблизи Карпатъ, где все время велись ожесточенные бои. Населенiе вблизи горъ чрезвычайно бедствуетъ, какъ отъ голода, такъ и отъ внезапныхъ налетовъ мадьяръ, а отчасти и польскихъ стрельцовъ. Они вторгаются въ села и деревни, безчинствуютъ, грабятъ мирное населенiе, отнимаютъ все, что только покажется имъ пригоднымъ для своихъ надобностей и, въ довершенiе вceгo, при каждомъ налете забираютъ мужское населенiе и уводятъ его въ горы.

Въ Порогахъ они угнали весь крестьянскiй cкoтъ и увели съ собой въ горы более 400 мужчинъ.

Въ с. Разсольномъ увели 140 человекъ. Была сделана попытка напасть и на Солотвину, но въ это время подошли наши козаки и прогнали грабителей. О предметахъ продовольствiя и говорить нечего: мародеры обшариваютъ каждый уголокъ дома, все, что только попадается подъ руку, забираютъ и уносятъ, и протестовать противъ этого не приходится изъ боязни поплатиться жизнью, какъ этo и имело место въ некоторыхъ случаяхъ.

Однако, въ м. Солотвины они поплатились сами на свои бесчинства.

Однажды польскiе стрельцы, не подозревая близости козаковъ, ворвались въ селенiе и начали грабить и избивать жителей. Объ этомъ тотчасъ узнали козаки, которые и поспешили на выручку жителей. Стрельцы, испугавшись, не успели все убежать, и многiе изъ нихъ начали прятаться въ домахъ и оттуда стрелять по козакамъ. Однако, после непродолжительной перестрелки, они должны были уступить натиску козаковъ и часть ихъ сдалась, а часть погибла отъ пуль.

Мадьяры совершенно не считаются съ вопросомъ о действительности симпатiй населенiя къ русскимъ. Во многихъ случаяхъ они убивали людей, совершенно далекихъ отъ какихъ-либо политическихъ воззренiй и только потому, что те или протестовали противъ насилiй, чинимыхъ надъ ними, или же не умели говорить по-мадьярски.

Борщевскiй уездъ

С. Волковцы. Въ злопамятномъ 1914 г., въ августе месяце, начались аресты русскихъ людей въ Борщевскомъ уезде. Я былъ въ тo время по своимъ деламъ въ уездномъ старостве, где одинъ изъ знакомыхъ чиновниковъ показалъ мне телеграмму львовскаго наместничества, гласившую: „арестовать всехъ pyccoфиловъ хотя бы только подозреваемыхъ”. Въ виду скораго наступленiя русскихъ войскъ австрiйцы не успели арестовать всю интеллигенцiю въ уезде. Пострадали только свящ. Курыловичъ изъ Волковецъ и его семья, состоящая изъ жены, двухъ сыновей и зятя Богдана Драгомирецкаго, кpoме того свящ. Смольный изъ с. Панoвeцъ. Последнiй съумелъ оправдаться и былъ отпущенъ на свободу.

Сильно потерпело крестьянство въ Борщевскомъ уезде. Было арестовано несколько десятковъ человекъ въ с. Пановцы и Худиковцы. Арестованныхъ отправили черезъ Станиславовъ на Венгрiю. На пограничной ст. Лавочное бросились на нашъ эшелонъ „украинскiе ciчoвики” съ целью переколоть ненавистныхъ „изменниковъ”, но благодаря энергiи эскорты мы уцелели.

Для лучшаго представленiя того безправства, которое применялось aвcтpiйскими властями въ Галичине, следуетъ рассказать характерный примерь. Именно, въ сентябре 1914 г. австрiйскiй ландштурмъ и жандармы отступили за Днестръ на Буковину, где обнялъ надъ ними командованiе жандармскiй офицеръ, румынъ Трубой. Однажды привели къ нему трехъ людей изъ Коссова, крестьянина, еврея и некоего ресторатора, обвиняемыхъ въ измене.

Трубой безъ допроса и суда скомандовалъ повесить несчастныхъ.

Подозреваемыхъ разстреливали где попало, даже въ поездахъ.

Приведу второй, не менее ужасный случай, разсказанный моимъ братомъ, генералъ-аудиторомъ Курыловичемъ, членомъ военнаго трибунала въ Вене.

Однажды — разсказывалъ братъ — я нашелъ на столе у себя въ канцеляpiи обыкновенную карточку, писанную карандашомъ. Это былъ рапорть одного изъ моихъ подчиненныхъ, въ которомъ онъ собщалъ, что, переезжая изъ Перемышля въ Медику, застрелилъ въ вагоне второго класса опаснаго руссофила.

Разстрелянный былъ, конечно, русскiй галичанинъ.

Н.М. Kypыловичъ

Бродскiй уездъ

Я была арестована полицейскимъ агентомъ, который отвелъ меня въ пустой домъ меcтнaгo купца Розенталя, где уже находилось несколько человекъ изъ Бродовъ. Спали где кто могъ; вместо постели служили купеческiя книги. Изъ дому увели меня полураздетой. Такъ просидела я здесь две недели въ голоде и холоде. Родные приносили теплую одежду и пищу, но не были къ намъ допущены карауломъ. Не оставалось ничего другого, кроме всегдашней надежды, что страданiя наши кончатся и меня отпустятъ на свободу.

После недельнаго пребыванiя въ бродской казарме отправлено всехъ арестованныхъ во Львовъ, где мадьяры, проводивъ нашу партiю целый день по городу отъ одной тюрьмы къ другой, поместили насъ наконецъ въ тюрьме по улице Баторiя. Черезъ неделю мы были переведены въ ”Бригидки”. Здесь пришлось мне заболеть; у меня пошла носомъ кровь, почему меня и отправили въ городскую больницу, где я пролежала спокойно два месяца. Оправившись немного, я вернулась обратно въ тюрьму, а отсюда уехала вместе съ другими русскими людьми въ Талергофъ.

Анна Ф. Сущинская.

Въ Старыхъ Бродахъ былъ арестованъ упр. школы Чердарчукъ Василiй. Въ Гаяхъ Старобродскихъ — Мартинюкъ Тимофей, Каминскiе Акимъ и Анна, Чорнобай Александра, Литвинъ Петръ, Кушпета Николай, Щедрикъ Марiя, Корнейчукъ Прасковiя, Проказюкъ Ксенiя, Котельницкая Ксенiя, Рыплянскiй Петръ, Снятюкъ Иванъ, Кушпета Антонъ. Въ с. Бучина были арестованы Чорнiй Стефанъ, Сечкарукъ Феодоръ, Галадюкъ Николай, Рудакевичъ Феодоръ, Панковецкiй Стефанъ и Ковальчукъ Онуфрiй.

Бучацкiй уездъ

Въ гaзeте „Прикарпатская Русь” (1916 г, № 1523) помещенъ списокъ русскихъ людей, арестованныхъ въ свое время австрiйскими властями въ Бучацкомъ уезде. Въ самомъ гор. Бучаче были арестованы 16 человекъ, въ томъ числе д-ръ Вл. Ос. Могильницкiй, его жена и сынъ-гимназистъ, судья Ф. М. Костецкiй и др.

Въ с. Нагоряине были арестованы 3 крестьянина, въ с. Медведовцахъ о. Iоанъ Ульчанскiй, въ с. Ковалевке о. Ник. Красицкiй, въ с. Григорове о. Ром. Копыстинскiй. Въ Озерянахъ о. Iоаннъ Андрiяшъ, въ с. Барише о. Вас. Козловскiй, въ с. Скоморохахъ, Ковалевке и Кoровце по одному крестьянину, въ с. Соколове о. Н. Илевичъ, въ с. Доувине учитель Г. Н. Задорожный и несколько кpeстьян.

Дoмъ д-ра Могильницкаго въ Бучаче былъ сожженъ и сравненъ съ землей, причемъ даже каменная ограда вокругъ дома была разрушена и уничтожена до тла, а въ большомъ фруктовомъ саду не осталось ни одного дерева, все было выpyбленo и унесено громилами.

Аресты ”московскихъ агентовъ”

[Продлежащiя строки взяты изъ украинофильской газеты ”Дiло”, которая была въ 1914 г. главнымъ информацiоннымъ факторомъ австрiйской полицiи и австр. военныхъ властей. Подъ ”московскими aгентами, шпiонами, староруссинами” — надо понимать русское населенiе Галичины, стоящее въ почве культурнаго и нацiональнаго единства всего русского народа, котороe по милости ”Дiла” и кoмпанiи претерпело oписываемую мapтирологiю.

Редакцiя „Альманаха”.]

”…Biйськовi власти пiдприняли цiлий ряд репресийних i превенцийних середникiв, якi проявилися передовсiм в арештованню московських агентiв i шпiонiв та в розвязанню русофiльських товариств. Серед того арештовано також чимало „старорусинiв” в Бучачи й околици. В першiй мipi опинився пiд ключем звiсний д-р Могильницький… Переведена в него в домi строга ревiзия мала дати так обтяжаючий i компрометуючий матерiял, що слiдуючого дня арештовано також його жiнку i сина. Разом з Могильницьким постигла однакова доля судию Костецького i начальника почти в Нагорянцi Кисiлевського… Попри сих головних провiдникiв русофiльського руху, чи радше зради i шпiонажi, арештовано piвнoж кiлькох священникiв, о. Кузика з Осiвцiв, о. Ульванського з Медведiвцiв та чимало мiщан i селян. В тiй мipi поводилися власти з такою осторожностию i строгостию, що попалилися в арешт люде, якi нiколи не брали участи в русофiльськiм життю, якi навiть не були русофiлами, a хiбa оставались в родиннiй звязи з попередно арештованними. Bcix арештованих вивезено на разi до Коломиi. Розвязано в цiлiм повiтi всi русофiльськi товариства…”

„Дiло” 1914 г. Nr. 180

С. Коропецъ. Нашего села не миновала общая судьба, постигшая все русскiя селенiя въ Галичине. Арестовано у насъ члена и основателя читальни им. М.Качковскаго, крестьянина Павла Ив. Мельника, 61-летняго старичка.

Павелъ Ивановичъ былъ главнымъ нервомъ въ нашей деревне и несмотря на то, что самъ былъ неграмотнымъ, много пopaбoталъ надъ просвещенiемъ нашей молодежи. Мельника заподозрено въ измене и шпiонстве и после ареста выслано его въ Талергофъ, откуда онъ вернулся домой совершенно больнымъ 20 октября 1918 г.

Василий М. Андрейшинъ

Городецкiй уездъ

Городокъ. Корреспондентъ „Утра Pocciи” Мих. Ратовъ передаетъ разсказъ одного крестьянина изъ Городка про ужасы, какiе творили австрiйскiя власти при приближенiи русскихъ:

„Вотъ видите, на этихъ деревьяхъ передъ окнами висели заподозренные въ „руссофильстве”. такъ прямо на деревьяхъ вешали. Сутки повисятъ, снимутъ — и другихъ на нихъ же вешаютъ. Много ужасовъ набрались. Здесь вотъ обломанная ветка. Повесили одного, обломилась, подтянули его повыше. А тутъ за угломъ учителя разстреляли. Поставили къ стене, а напротивъ 5 солдать съ ружьями. Дважды дали залпъ, хоть онъ и упалъ, — хотите посмотреть?”

Пошли. На cтене выбито несколько дыръ отъ ружейныхъ пуль.

И трудно себе представить, что на этомъ самомъ месте, где мы стоимъ, разыгралась такая ужасная трагедiя. Здесь, на этомъ меcте, со связанными назадъ руками, подкошенный пулями, свалился несчастный — по доносу шпiона.

А шпiоновъ развели австрiйскiя власти маccy. На заборахъ, стенахъ — всюду висели объявленiя съ расценками: за учителя — столько-то, за священника — столько-то, за крестьянина цена ниже и т.д.

И достаточно было одного голословнаго доноса, чтобы несчастнаго схватили и бросили въ тюрьму либо предали казни.

Много страшныхъ вещей разсказалъ нашъ хозяинъ…

(”Прик. Русь”, 1915, № 1521)

Расправа

(Сообщ. И.Н. Boвкa)

Пocле сраженiя у Краснаго австрiйцы отступили за Львовъ на линiю Городокъ-Яворовъ. Я стоялъ со взводомъ въ деревне Подавиче, вблизи Городка. Два дня уже продолжался бой и положенiе австрiйцевъ становилось все бoлеe критическимъ. На третiй день, когда мы, пользуясь временнымъ затишьемъ, отдыхали, привели къ намъ несколькихъ пленныхъ русскихъ солдатъ, а вместе съ ними 60 местныхъ крестьянъ и около 80 женщинъ и детей. Крестьяне оказaлись жителями селъ Цунева, Оттенгаузена и Подзамча.

Мне приказали конвоировать узниковъ. По дороге я узналъ оть солдатъ-мадьяръ, что арестованные ими крестьяне „руссофилы”…

Мне сделалось страшно, хотя я и не зналъ, какая судьба ожидаетъ моихъ единомышленниковъ. По дороге подошелъ къ одному крестьянину, седоглавому старику съ окровавленнымъ отъ побоевъ лицомъ, какой-то еврей и со всего размаха ударилъ его въ лицо. Съ негодованiемъ я заступился за беззащитнаго крестьянина и оттолкнулъ еврея. Въ этомъ моемъ поступке мне пришлось впоследствiи оправдываться передъ моимъ начальствомъ.

Наконецъ, мы пришли на место, которое я буду помнить до конца моей жизни. Чистое поле, на которомъ вокругъ одинокаго дерева толпились солдаты. Тутъ-же стояла группа офицеровъ. Насмешки и крики, въ роде „русскiя собаки, изменники”, посыпались по адресу ожидавшихъ своей участи крестьянъ.

Видъ седыхъ стариковъ, женщинъ съ грудными детьми на рукахъ и плачущихъ отъ страха, голода и устали детей, цеплявшихся за одежду своихъ матерей, производилъ такое удручающее впечатленiе, что даже у одного изъ офицеровъ-немцевъ показались на глазахъ слезы. Стоявшiй рядомъ лейтенантъ, заметивъ слезы у товарища, спросилъ: ,,Что съ тобой?” Тотъ ответилъ: „Ты думаешъ, что эти люди виновны въ чемъ нибудь? Я уверенъ, что нетъ”. Тогда лейтенантъ безъ малейшей запинки сказалъ: ,,Ведь-же это руссофилы, а ихъ cледовало еще до войны всехъ перевешать”.

Одинъ изъ несчастныхъ, парень летъ 18-ти, пробовалъ было бежать. Въ догонку послали ему пулю. Но его можно считать счастяливымъ, потому, что остальныхъ ожидало еще худшее.

Мужчинъ отделили отъ женщинъ и детей и выстроили въ рядъ вблизи дерева. Женщинъ-же и детей поставили въ стороне подъ карауломъ. Я ожидалъ, что ихъ будутъ судить.

Но… несколько минутъ томительнаго ожиданiя — и началась казнь… Солдатъ-румынъ подводилъ одного крестьянина за другимъ къ дереву, а второй солдатъ-мадьяръ, добровольный палачъ, вешалъ. Съ жертвами обращались самымъ нечеловеческимъ образомъ. Закладывая петлю, палачъ билъ ихъ въ подбородокъ и въ лицо. До сихъ поръ я не въ состоянiи говорить объ этой казни безъ содроганiя. Достаточно будетъ сказать, что всехъ вешахи одной и той же петлей. По истеченiи пяти минуть повешеннаго снимали и туть-же, по приказанiю присутствовавшаго врача, прикалывали штыкомъ.

Женщинъ и детей австрiйцы заставили быть свидетелями страшной смерти.

Крестьяне умирали спокойно. Трупы повешенныхъ сложили въ общую могилу и сравняли съ землей, чтобы отъ нея и следа не осталось.

После разсказаннаго событiя меня отправили съ частью на Beнгpiю, где пришлось видеть подобныя же картины на Угорской Руси. Напр. въ селе Веречке, Берегскаго комитата, арестовано по доносу местнaгo еврея 73 крестъянъ, а расправа была обычная — петля…

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1442)

С. Дубровица. Жители села Дубровицы знали уже въ первыхъ дняхъ мобилизацiи о предстоящихъ арестахъ русскихъ людей.

Сообщилъ объ этомъ своему приходнику о. Илье Лагоде Левъ Порохнавецъ (погибъ на итальян. фронте), взятый на военную службу и определенный въ жандармскiй отрядъ, стоявшiй въ соседней деревне Ловина. Узнавъ случайно, что комендантомъ полученъ приказъ изъ львовскаго штаба корпуса арестовать свящ. Лагоду, онъ, подвергаясь caмъ большой опасности, решилъ предупредить о. Лагоду о грозящемъ ему аресте.

Однако, уже поздно быдо думать о бегcтве. 14 августа явились на приходство семь жандармовъ и приступили къ caмомy тщательному обыску, во время котораго комендантъ, саркастически улыбаясь, сказалъ по-польски: ”Ищу царскаго портрета, рублей, винтовокъ и бомбъ, ибо знаю, что русскiе все это привозили на аэропланахъ”. Увидевъ портретъ Толстого, комендантъ весьма обрадовался и взялъ его, какъ доказательство „государственной измены”.

Арестовавъ о. Лагоду, жандармы отвели его въ с. Лозину, где заперли его вместе сь сельскимъ старостой Василiемъ Цяпаломъ, въ зданiи школы. Между темъ за стеной въ другой комнате шелъ допросъ лжесвидетелей-мазепинцевъ изъ с. Лозина и лесного сторожа, поляка Домарацкаго, изъ села Рокитна.

После oбедa отправлено обоихъ арестованныхъ подводой во Львовъ. По пути чуть не растерзалъ ихъ отрядъ упражнявшихся въ Брюховичахъ солдатъ. Однако, главное было впереди. Переходя черезъ предместье Замарстиновъ, наткнулись на толпу, обкидавшую арестованныхъ камнями, а какой-то еврей ударилъ о. Лаголу по голове.

На меcте, въ военной львовской тюрьме, прочли составленный въ Лозине жандармомъ протоколъ, въ которомъ, между прочимъ, говорилось, что священникъ Лагола уговаривалъ военнообязанныхъ прихожанъ на исповеди — не стрелять въ русскихъ.

Затемъ заперли свящ. Лаголу въ одиночную камеру, а пocле 2-недельнаго заключенiя отправили съ транспортомъ земляковъ въ Талергофъ.

Въ день ареста свящ. Лаголы проходилъ житель с. Дубровицы Евстахiй Кутный черезъ с. Брюховичи, который, услышалъ, что кучка мазепинцевъ злорадно разсуждаетъ объ аресте о. Лаголы, вступилъ съ ними въ споръ, за что cейчacъ тутъ-же былъ арестованъ и увезенъ въ далекiй Терезинъ.

Подобная же участь постигла также и несколькихъ другихъ русскихъ крестьянъ изъ с. Дубровицы, причемъ часть ихъ yмepлa въ заточенiи или отъ последствий последняго — уже дома.

Кроме того въ львовскихъ „Бригидкахъ” былъ повешенъ Адамъ Манoвcкiй, за то, что указалъ дорогу разбудившему его казачьему разъезду.

После возврашенiя австрiйцевъ въ 1915 г. былъ сделанъ доносъ, что церковь въ Дубровице сооружена на „московскiе рубли”. Въ этомъ деле допрашивалъ несколькихъ лицъ полковникъ перемышльского штаба корпуса, после чего былъ присужденъ къ смертной казни заместитель местнаго сельскаго старосты Яковъ Беликъ, однако, исполненiе приговора было затемъ отложено, такъ какъ Беликъ сослался на свое участiе въ усмиренiи боснiйскаго мятежа въ 1878 г. чемъ частично поколебалъ достоверность доноса, а затемъ уже при вторичномъ разследовaнiи успелъ совершенно оправдать себя отъ этого нелепaго обвиненiя.

Въ с. 3алужьи были разстреляны австрiйцами 5 крестьянъ: Иванъ Коваль, Иванъ Михайлишинъ, Станиславъ Дахновичъ, Григорiй Снеда, Bacилiй Стецикъ.

Въ с. Поречьи возле Янова: И. Байцаръ, Ф. Ильчишинъ, Н. Кроль, С. Швецъ, М. Кроль и Ф. Оробей.

Въ с. Зушицахъ было арестовано 40 человекъ, 16 изъ которыхъ повешено въ Каменоброде.

Въ с. Пoветне австр. солдаты, загнавъ рядъ жителей въ церковь и продержавъ ихъ тамъ четверо сутокъ, отправили ихъ после въ Судовую Вишню, где ихъ спасли отъ смерти pyccкie казаки.

Особенно зверски относились aвстрiйцы къ русскому нaceлeнiю после первыхъ сраженiй, кончившихся победой русскихъ войскъ. Всю свою злобу старались выместить нa мирномъ населенiи края. Очевидцы рассказывали, что австрiйцы, отступая подъ нажимомъ русской армiи, просто метили свой путь отступленiя повешенными русскими крестьянами. Свидетельствуетъ объ этомъ, между прочимъ, сотрудникъ львовской газеты „Wiek Nowy”, ехавшiй изъ Городка во Львовъ уже после отступленiя австрiйцевъ и видевшiй чуть-ли не на каждомъ придорожномъ дереве висевшихъ крестъянъ…

Въ м. Городке, какъ сообщаетъ свящ. Осипъ Яворскiй, австрiйцы повесили, уже после занятiя русскими Львова 14 мещанъ. Здесь же австрiйцы разстреляли войта изъ села Цукена, однако, смерть невиннаго не удовлетворила еще кровожадныхъ австрiйскихъ ”патрiотовъ”: местные евреи зверски надругались надъ его трупомъ, закинувъ ему петлю на шею и волоча его по городу.

Въ числе арестованныхъ городецкихъ мещанъ были также отецъ и братъ известнаго нашего писателя Д. Н. Вергуна, Николай и Григорiй Вергуны, причемъ домъ ихъ былъ разрушенъ до основанiя. Судью Крыницкаго австрiйцы арестовали съ целой семьей, но, отступая, отпустили его старушку-мать съ внуками домой, а самого съ женой увезли на западъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г, № 1428)

Въ с. Великополе было арестовано 70 крестьянъ, но во время случившагося какъ-разъ боя передъ домомъ разорвалась шрапнель, въ виду чего австрiйцы-караульные разбежались, такъ что смогли бежать и арестованные.

Въ томъ-же ceле закололи мадьяры Ивана Олеярника, П. Чабана (получилъ восемь колотыхъ ранъ, причемъ обе руки оказались у него переломленными), С. Бенду, В. Яцыка, Марiю Кметь и В. Кметя.

На поляхъ Великополя закололи австрiйцы трехъ крестьянскихъ мальчиковъ изъ с. Мальчичъ. Отступая изъ Великополя, австрiйцы захватили съ coбoй много местныхъ жителей, въ томъ числе также шестнадцать 10-16 летнихъ мальчиковъ и девочекъ. Всехъ ихъ освободили русскiя войска въ с. Галичанове.

Въ м. Каменобродъ повесили или разстреляли австрiйцы 55 человекъ. Прибывшiя туда русскiя войска похоронили убитыхъ.

Въ с. Ставчанахъ были во время отступленiя захвачены австрiйцами местные крестьяне М. Струминскiй, Р. Давилишинъ, Н. Яроть, П. Куснесъ, а также Н. Дедухъ, О. Тузякъ и А. Рейтера изъ с. полянокъ. Въ томъ же селе австрiйцы сожгли несколько десятковъ крестьянскихъ хатъ.

Въ с. Жашковичахъ былъ арестованъ (21 августа) студентъ В. А. Саврукъ, который затемъ былъ отправленъ въ Талергофъ. (В. А. былъ 27 iюля 1915 г. зачисленъ въ армiю и отправленъ нa фронтъ. Примеч. ред. ”Т. Альм.”)

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1435)

Гусятинскiй уездъ

С. Тудоровъ. Мои воспоминанiя начинаются съ августа месяца 1914 г. Однажды пocле Богослуженiя я вышелъ изъ церковной ограды и направился домой. Возле волостной канцелярiи я увиделъ телегу, окруженную народомъ и австр. солдатами. Нехорошее предчувствiе зашевелилось у меня въ душе.

Поспешивъ къ ceбе въ домъ и позавтракавъ, вышелъ я на дворъ, но тутъ уже всретился съ двумя жандармами, заявившими мне, что будутъ производить oбыскъ. При обыске найдено около полтораста книжечекъ изд. О-ва им. М.Качковскаго, что и послужило причиной моего ареста.

Вначале я думалъ, что конвойные отвезутъ меня въ уездное староство въ Копычинцахъ. Вскоре, однако, убедился, что дело не такъ, скоро кончится, когда изъ Копычинецъ погнали меня черезъ Сухоставы въ Чортковъ. Пo дороге пришлось не мало вытерпеть отъ проходящихъ войскъ, которыя при встрече съ ”pocciйскiмъ шпiономъ” всячески старались показать свой ”патрiотизмь» и выместить на немъ всю свою злобу.

Сухоставскiй сельскiй староста, мазепинецъ, первымъ долгомъ вспомнилъ о ”рубляхъ”, за которые я будто бы продалъ Австрiю.

Я утешалъ себя единственно темъ, что злая судьба постигла не только меня одного, а и многихъ другихъ земляковъ, что вмеcте съ другими легче будетъ сложить голову во имя правды и мечты, залелеянной веками.

Въ Чорткове подъ ночь отвели меня на вокзалъ, где я встретился съ свящ. Ковчемъ изъ Лисовецъ, также арестованнымъ по подозренiю въ „шпiонстве”.

На следующiй день утромъ прибыли мы въ Станиславовъ. Сначала поместили насъ въ тюрьме „Дуброва”, а черезъ несколько часовъ перевели въ военную тюрьму.

Тутъ встретился я со старыми знакомыми, о. Боднарукомъ изъ Братковецъ, съ избитымъ до полусмерти о. Бабiемъ изъ Товстобабья, о. Андрiйшинымъ изъ Озерянъ и о. Кульчицкимъ. Они сидели уже несколько дней. Въ общемъ въ камepе № 44 было насъ 14 человекъ, каковое число ежедневно увеличивалось. За исключениемъ казеннаго хлеба, пищу покупали мы на собственныя деньги. Ежедневно выпускали насъ на 1/3 часа на прогулку въ тюремномъ дворе.

Съ распространенiемъ слуховъ о занятiи русскими войсками Нежнена, въ тюрьме, пошли cпешныя приготовленiя къ высылке узниковъ на западъ. Прежде всего къ намъ перевели вcехъ политическихъ изъ ”Дубровы”, между которыми нашлись также знакомые, какъ о. Кузыкъ изъ Оссовецъ, о. Богачевскiй изъ Говилова и родной мой братъ Емилiанъ.

Арестанты, большей частью интеллигенты, мужчины и женщины разныхъ возрастовъ, едва поместились въ тюрьме, заполнивъ все камеры. Число жильцовъ нашей камеры увеличилось съ 14 до 100 человекъ.

Вечеромъ насъ, въ количестве несколькихъ сотъ человекъ, вывели на шоссе и, среди злобной брани и издевательствъ со стороны собравшейся толпы и солдатъ, подъ градъ камней, отправили на железную дорогу.

Нашъ эшелонъ направили на Делятинъ-Карешмезе. Въ Сиготе, по ту сторону Kapпaтъ, присоединили къ нaмъ православныхъ священниковъ-буковинцевъ. ехали мы подъ сильнoй охраной въ товарныхъ вaгoнаxъ.

Подвергаясь на каждой остановке оскорбленiямъ и нападенiямъ со стороны враждебной толпы, собиравшейся на станцiяхъ поглядеть нa „шпioнoвъ”, кoтoрыхъ ежедневно вывозили тысячами въ глубину Австрiи, мы приехали въ Будапештъ. После краткаго отдыха эшeлонъ двинулся черезъ Пресбургъ въ Вену, откуда чepeзъ Альпы прибыли въ Талергофъ.

Не все перенесли тяжелое ожиданiе неизвестности, пoбoи и дикое обращенiе. На другой же день пocле нашего прибытiя, по соседству съ местомъ привала, появилась свежая могила съ маленькимъ крестомъ, а черезъ день пpибавилось еще несколько.

Арестованные умирали вдали отъ семьи, не чувствуя за собой ни малейшeй вины, умирали за любовь къ pycскому имени, къ своему народу.

После долгихъ мытарствъ, страданiй и принудительныхъ работъ въ Талергофе, меня освободили въ мapте месяце 1915 г., разрешивъ мне проживать подъ надзоромъ полицiи въ Вене.

Свящ. Феофилъ Coкевицкiй

Добромильскiй уездъ

Гор. Добромиль. Изъ местной русской интеллигенцiи не осталось въ Добрoмиле къ началу войны почти никого. Вообще арестовали австрiйцы въ Добромиле 41 человека. Въ числе другихъ были арестованы местный настоятель прихода о. Владимиръ Лысякъ, секретарь город. управы Петръ Теханскiй и адвокатъ д-ръ Мирославъ Ильницкiй. Характерно, что тутъ-же былъ арестованъ также caмъ уездный староста-полякъ Iосифъ Лянге за то, что будто бы слишкомъ вяло принялся за истpeбленie ”pycсофилове” въ уезде.

Вообще въ Добромильскомъ уезде, какъ везде, не обошлось безъ казней и разстреловъ русскаго населенiя. Центральнымъ местомъ для этихъ казней было село Кузьмино. Сюда приводили арестованныхъ со всей окрестности и здеcь же вешали. Виселицы были устроены очень просто. Въ стену одного крестьянскаго дома вбили рядъ железныхъ крюковъ, на которыхъ затемъ и вешали несчастныя жертвы. Въ общемъ казнено здесь 30 человекъ, въ томъ числе 20 изъ с. Бирчи.

Среди замученныхъ такимъ образомъ жертвъ удалось впоследствiи опознать четырехъ крестьянъ изъ с. Тростянца — Кассiяна Матвея, Евстахiя и Ивана Климовскихъ и пастуха Дуду.

Въ с. Кваскнине застрелилъ австр. офицеръ крестьянина Павла Коростенскаго за то, что тотъ не могъ yкaзaть ему, куда пошли русскiя войска.

(”Прик. Русь” 1914 г., № 1490)

С. Крецовъ. 11 августа 1914 г. былъ арестованъ въ с. Крецове свящ. Владимиръ Венгриновичъ, который описываетъ свои переживанiя следующимъ образомъ:

После предварительнаго трикратнаго обыска на приходстве и въ церкви, я очутился подъ арестомъ. Комиссаръ уезднаго староства въ сопровожденiи жандармовъ и солдатъ просмотрелъ все закоулки, перетрясъ все церковныя ризы, затемъ домашнюю библiотеку, сельскую читальню, и даже погребъ псаломщика и лавочника Андрея Мищишина. Мне было объявлено, что ищутъ pocciйcкiй флагъ, который будто бы былъ вывешенъ на церкви въ день поминальнаго богослуженiя по эрцгерцоге Фердинанде. Во время обыска допрашивали также объ изображенiяхъ Почаевской Богоматери, которыми я будто-бы наделялъ своихъ прихожанъ, отправляющихся на войну, Вменялось мне въ вину также то, что придорожные столбы указатели въ Крецове были выкрашены въ зеленый цветъ съ золотыми надписями, что, по мненiю представителей власти, заключало въ себе преступленiе государственной измены. Эти „вещественныя доказательства” были забраны вместе со мной въ Сянокъ. Въ местномъ уездномъ старостве допрашивалъ меня комиссаръ относительно моего ”руссофильства”. Считая себя русскимъ, я подиктовалъ въ протоколъ, что признаю культурное и нацiональное единство всего русскаго народа, несмотря на полититическую принадлежность отдельныхъ его частей къ разнымъ державамъ. После допроса я очутился въ тюрьме, ожидая решенiя добромильскаго старосты. Добромильскiй староста Лянге былъ противникомъ арестованiй нашихъ людей, зная великолепно, что причиной преследованiй являются не какiя нибудь ихъ преступленiя, а политическiя соображенiя административныхъ и военныхъ частей. После недельнаго заключенiя я былъ отпущенъ на свободу, и староста Лянге за свое человеческое oбpaщeнie съ населенiемъ былъ отданъ подъ судъ и долго просиделъ cъ нашими людьми въ венской тюрьме.

Вторично былъ я арестованъ жандармомъ „украинцемъ” Oнуферкомъ изъ Кривчи подъ Перемышлемъ. Последнiй увезъ меня изъ дому въ день Успенiя Пp. Богородицы въ 6 ч. утра, не разрешивъ отслужить обедню и взять cъ собою нa дорогу некоторыя книги и зонтикъ.

Въ полицейскомъ аресте въ Перемышле сиделъ вместе съ некiимъ крестьяниномъ-портнымъ изъ Пикуличъ. Когда насъ переводили въ тюрьму при окружномъ суде, онъ съ замечательною настойчивостью затребовалъ возвращенiя отобранныхъ у него книгъ и бюста Ивана Наумовича, взятыхъ въ eго доме во время обыска. Держа отвоеванныя такимъ oбpaзомъ свои драгоценности крепко при груди упомянутый портной перенесъ ихъ сpeди надруганiй уличной толпы въ здaнiе суда. Тотъ-же крестьянинъ-патрiотъ умеръ отъ сыпного тифа въ Талергофе и былъ пoгpeбeнъ въ одинъ день cъ покойными Павловскимъ изъ Гялича и врачомъ Дорикомъ.

По пути въ Талергофъ нашъ поездъ задержался нъкоторое время въ Новомъ Caнче. Что тамъ делала нахлынувшая толпа съ препровождаемыми въ ссылку — трудно описатъ! Въ одномь вагоне со мной находился десятокъ священниковъ, а между ними престарелый о. Iосифъ Черкавскiй, умершiй позже въ Талергофе. Отецъ Iосифъ лежалъ на полу товарнаго вагона. Вдругъ впрыгиваеть въ вагонъ фельдфебель съ обнаженной шашкой, бросается на лежащаго старика и заноситъ надъ его головой каблукомъ, угрожая размозжить голову. Охрана молчала, съ удовольствiемъ наблюдая зверскую картину.

Въ одномъ изъ местечекъ нa Венгрiи, когда стража и большинство арестантовъ спало, и, проснувшись и услышавъ, что рядомъ съ вагономъ продаютъ пиво, попросилъ дежурнаго караульнаго достать бутылку вина. Расплатившись за товаръ, я первымъ долгомъ угостилъ дежурнаго. Вино развязало ему языкъ. Оглядываясь кругомъ, нетъ ли непрошенныхъ свидетелей, солдатикъ сказалъ мне шопотомъ следующее:

— Отче, я также русскiй. Тяжело мне смотреть на ваши мученiя, темъ более, что самъ являюсь невольнымъ участникомъ вашихъ страданiй. Но вамъ бы волосы дыбомъ стали, когда бы вы узнали те инструкцiи, которыя дало намъ вo Львове нaшe начальство!

Boзвpaтившись въ мае месяце 1917 г. изъ Талергофа въ свой приходъ, я узналъ о следующихъ печальныхъ событiяхъ, постигшихъ двухъ моихъ прихожанъ. Именно, во время окупацiи русскими войсками Галичины управляющiй кpeцoвскимъ поместьемъ спряталъ въ соседнемъ лесу помещичьихъ лошадей. При допросе, где спрятаны барскiя лошади, указалъ крестьянинъ Николай Кокитко, 40 летъ, родомъ изъ Лихавы, ихъ местонахожденiе. Когда же pyccкie отступили изъ Галичины, Кокитка потянули передъ военный судъ въ Сяноке, откуда онъ уже не вернулся более, оставивъ дома жену и шестеро детей. Очевидно, онъ быль убить. Другой кpeстьянинъ, Пeтpъ Ткачъ изъ с. Крецовской Воли, вышелъ во время отступленiя русскихъ въ поле — посмотреть на убытки, причиненные переходящими войсками. Подоспевшiе австрiйцы, заметивъ его, арестовали и затемъ повесили его на вербе при дороге. Трупъ виселъ въ продолженiе пяти сутокъ.

Въ две недели после моего арестованiя были арестованы и сосланы въ. Талергофъ местная учительница Фекла М. Лисовская-Бедзыкъ и 15 крестьянъ.

Свящ. Вл. Венгриновичъ

C. Тарнава. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскаго

7-го aвгуcта 1914 г. находился я съ женой и внучкой въ саду возле приходского дома, когда во дворъ къ намъ заехала повозка съ жандармомъ и четырьмя солдатами; черезь несколько минутъ после нихъ явился также меcтный войтъ. Жандармъ кратко заявилъ, что имеетъ пopyчeнiе отъ уезднаго начальства произвести у меня тщательный обыскъ. Перерывъ все комнаты, жандармъ отобралъ кипу разныхъ писемъ и опечаталъ ихъ приходской печатью, а затемъ отправился на чердакъ въ пoискахъ за дальнейшими уликами моей неблагонадежности. Къ великой своей радости онь нашелъ на чердаке самодельный глобусъ грубой работы и велелъ солдату взять его въ уездное староство, какъ доказательство ”шпiонскoй” работы. Затемъ велелъ мне coбиpaться въ дорогу.

Въ Добромиле я былъ заключенъ въ отдельную, довольно чистую камеру при местномъ суде. Вотъ где я очутился на 41-омъ году служенiя церкви и народу. Имея чистую совесть и сознавая свою правоту, я былъ убежденъ, что причиной моего ареста явились мои взгляды на нацiональное единство русскаго народа и та культурная работа, которую я велъ среди народа въ продолженіе своей жизни. Это успокаивало меня до некоторой степени, но, съ другой стороны, я сильно безпокоился за судьбу своихъ детей и внуковъ. Также безпокоила меня мысль, какъ подействуетъ известіе о моемъ аресте на моего отца, 95-летняго старика-священника, и что сделаютъ власти съ моими четырьмя братьями-священниками?

Утромъ я былъ вызванъ въ канцелярію суда для свиданія съ пріехавшей женою. Жена передала мне привезенную постель и белье и сообщила, что разлука наша будетъ, по всей вероятности, продолжительной, такъ какъ въ мой приходъ пріехалъ уже заместитель — въ лице добромильскаго законоучителя, назначеннаго на мое место временнымъ настоятелемъ прихода. Видно, зналъ епископъ, что я буду арестованъ, и заблаговременно назначилъ на мой опустевшій приходъ новаго священника.

Въ добромильской тюрьме обращались съ узниками по-человечески. Въ частности мне было разрешено читать книги и газеты. Въ Добромиле просиделъ я неделю.

13 августа въ камеру вошелъ надзиратель съ темъ-же жандармомъ, который меня арестовалъ, и велелъ мне собираться для следованія въ Перемышль. На вокзалъ отставили меня въ закрытой повозке во избежаніе издевательствъ со стороны уличной толпы. Жандармъ селъ рядомъ со мною, а на козлахь приместился солдатъ съ отнятымъ у меня глобусомъ въ рукахъ. Впоследствiи уже разсказывали мне, что по городу ходила весть, будто бы я начерталъ на этомъ глобусе разделъ Австріи. Въ восемь часовъ вечера пріехали мы въ Перемышль. Въ канцеляріи военной тюрьмы фельдфебель отнялъ у меня все вещи, имевшіяся у меня въ карманахь, после чего велелъ отвести меня въ камеру № 25, где уже находилось более двадцати человекъ, почти все знакомые. Находилось здесь несколько священниковъ, знакомый адвокатъ изъ Сянока, студенты Климъ и Грицыкъ, помещикъ Товарницкій и др. И все время перемышльская военная тюрьма постепенно наполнялась все новыми, заподозренными въ государственной измене, русскими людьми со всехъ концовъ Галичины.

Харчи были военные. Вначале трудно приходилось есть, ибо не было ни ложекъ, ни ножей, и лишь со временемъ мы пріобрели на свои деньги семь ложекъ, а посредствомъ цыгана-арестанта добыли несколько ножиковъ. Этотъ-же цыганъ снабжалъ заключенныхъ табакомъ, карандашами и бумагой. За отсутствіемъ спичекъ курильщики пользовались стеклами оть очков для зажиганiя папирос отъ солнечныхъ лучей. Во время прогулокъ, во дворе тюрьмы я встречался съ многими знакомыми и друзьями. На прогулку выводили вместе съ нами также двухъ солдатъ, убившихъ въ Пикуличахъ еврейскую семью. Повидимому, насъ держали здесь наравне съ простыми разбойниками.

Немало удивился я, когда къ нашей компаніи присоединили также несколькихъ украинофиловъ, напр. свящ. Ив. Сорокевича изъ Уйковичъ и адвоката, „украинскаго” организатора изъ Мостискъ д-ра Д., который самъ искренно недоумевалъ по этому поводу: — Представьте себе, я председатель одиннадцати „украинскихъ” обществъ и организаторъ „Сечей” въ Мостискомъ уезде — и меня дерзнули арестовать!..

Однако, черезъ неделю его отпустили на свободу вместе съ остальными, арестованными по недоразуменію украинофилами.

Наконецъ я дождался допроса передъ военнымъ судьей. Трижды вызывали меня туда, предъявляя мне самыя нелепыя обвиненія. Все вопросы военнаго аудитора сводились къ тому — „руссофиль” ли я ?, а какъ доказательство этого ставилось мне въ вину то, что я состоялъ членомъ многихъ русскихъ просветительныхъ и экономическихъ обществъ во Львове. Также и злополучный глобусъ являлся вескимъ доказательствомъ моей виновности, хотя я и разъяснилъ судье, что онъ сделанъ мною для лучшаго и нагляднаго объяснения исторіи ветхаго завета своимъ прихожанамъ. Впрочемъ, въ конце концовъ судья, повидимому, убедился въ моей невинности, ибо, когда впоследствіи последовали на меня доносы со стороны двухъ моихъ прихожанъ, а затемъ еще доносъ со стороны некоего Ивашкевича, сидевшаго вместе съ нами въ тюрьме, онъ не придаваль этимъ доносамъ большого значенія и, после краткаго допроса меня и свидетелей о. Максимовича и г. Товарницкаго, оставилъ меня уже въ покое. Темъ не менее доносъ Ивашкевича явился причиной моего заключенiя въ одиночной камере. Въ частности онъ, чтобы заслужить признательность властей и добиться скорейшаго освобожденiя, обвинялъ меня въ полученіи отъ русскаго правительства „рублей”, а также въ томъ, что я, подъ предлогомъ поездки къ моей сестре въ г. Красноставъ въ Россіи, имелъ какія-то подозрительныя сношенія съ русскими военными властями.

Одиночная камера, въ которую я былъ теперь переведенъ, была куда удобнее комнаты № 25. Въ ней находились, кроме наръ, столъ, скамейка и стулъ, а главное, не было клоповъ. Проводилъ я время въ чтеніи, а также въ составленіи записокъ, каторыя я писалъ обгоревшей спичкой и разжиженнымъ шоколадомъ.

Въ военной тюрьме въ Перемышле просиделъ я въ общемъ 5 недель, въ томъ числе 3 недели въ одиночномъ заключеніи. Четыре недели караулили насъ солдаты, после чего ихъ сменили львовскiе городовые. Последніе допекали намъ до крайности: каждыя 5-10 минуть открывали глазокъ въ двери и заглядывали въ камеру; одинъ изъ нихъ, когда я молился, врывался въ камеру и съ грубой руганью отнималъ у меня молитвеникъ, если же я отдыхалъ или читалъ, язвительно увещевалъ меня молиться, такъ какъ это более приличествуеть мне, какъ священнику, чемъ шпіонство, которое вотъ привело меня въ тюрьму…

За две недели до моего отъезда изь Перемышля образовался у меня на ноге нарывъ, въ виду чего меня отправили къ тюремному врачу, а тотъ перевелъ меня въ военный госпиталь для операціи. Однако, дежурный военный врачъ, злобно смеривъ меня глазами, крикнулъ:

— Что? Попа, предателя, шпіона лечить? Ни за что въ свете! У меня довольно работы съ ранеными воинами-патріотами. Убирайся вонъ! — И только на следующій день я получилъ медицинскую помощь въ другомъ, частномъ лазарете саперовъ.

После этого оставаться въ тюрьме пришлось мне уже недолго. 17-го сентября, во время обеда, забили тревогу. Были настежь открыты все камеры, и всемъ намъ, политическимъ арестантамъ, было приказано скорее собираться къ выезду изъ Перемышля. Въ тюрьме возникло небывалое движенiе. Во дворе стали строиться: во главе духовенство, затемъ мірская интеллигенція, студенты, крестьяне, а въ ковце эшелона — женщины-арестантки. Всехъ насъ было свыше восьмисоть человекъ. Между рядами сталъ бегать незнакомый фельдфебель, нанося направо и налево удары по чемъ попало. Я отделался легкой пощечиной. Больше всехъ попало лицамъ полнаго телосложенія. Увндевъ передъ собой священниковъ Куновскаго, Семенова и Р. Крушинскаго, бешеный фельдфебель набросился на нихь. Тогда о. Крушинскiй сталъ звать на помощь, после чего изъ канцеляріи выбежалъ офицеръ и запретилъ фельдфебелю бить насъ. Побои прекратились, но зато усилилась отборнейшая брань. Туть уже все тюремные сторожа дали волю своему австрійскому „патрiотизму”, такъ что у всехъ насъ, въ особенности у женщинъ, просто вянули уши.

После проверки мы подошли подъ конвоемъ къ готовому уже поезду. Я и священники И. Миланичъ, Е. Гомза, Ф. Сапрунъ, Р. Крушинскій, М. Раставецкій, Д. Куновскій и др. вошли въ товарный вагонъ. Въ обшемъ поместилось насъ вместе 35 человекъ, а на свободномъ месте посередине вагона разместилось пять караульныхъ солдатъ-крестьянъ изъ зборовскаго уезда; это были славные и добрые люди, по убежденію — наши единомышленники, всячески намъ помогавшее и защищавшіе насъ въ пути отъ напастей и издевательствъ со стороны встречной разъяренной толпы. Выехавъ изъ Перемышля, мы увидели вокругъ города свежіе окопы и военныя укрепленія, а также на некоторомъ разстоянін горящія скирды хлеба, изъ чего мы заключали, что русскiя войска находятся недалеко.

Куда насъ везли — мы не знали, — и только далеко уже за Перемышлемъ, узнали отъ караульныхъ солдатъ, что насъ отправляютъ въ какой-то неизвестный, далекій Талергофъ…

Свящ. Генрихъ Полянскiй

Долинскій уездъ

Во время вторичнаго вторженія австрійцевъ въ Долинскій уездъ, въ первой половине октября 1914 г., были арестованы ими въ с. Княжолукъ, по доносу местныхъ мазепинцевъ, 5 крестьянъ и одна крестьянка. Одинъ изъ арестованныхь далъ доносчику 100 коронъ и после этого былъ отпущенъ на свободу, все же остальные были повешены въ с. Выгоде, подъ мостомъ. Имена повешенныхъ: Матвей Петрикъ, Иванъ Гайнюкъ, Осипъ Фединякъ, Дорофей Сосникъ и Елена Коверданъ.

Двумя жандармами, полякомъ Холевой и „украинцемъ” Винницкимъ, былъ предложенъ властямъ списокъ лицъ, которыхъ следуетъ повесить. На первомъ мъсте въ списке стоялъ настоятель местнаго прихода С. Т. Рудь. Однако, въ виду прихода русскихъ войскъ, австрійцы не успели исполнить своихъ замысловъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г., № 1493)

Въ г. Долине австрійцами былъ схваченъ крестьянинъ Иванъ Шинковъ, которому, после продолжительнаго допроса и издевательствъ, объявили, что онъ приговаривается къ смертной казни за „предательство”. Но затемъ „сжалились” и предложили уплатить 100 коронъ (30 рублей) штрафа „за измену”, и ”онъ будетъ помилованъ”. Къ счастью Шимкова, у него нашлась требуемая сумма и онъ былъ отпущенъ. Односельцы же его — Иванъ Гаянюкъ, Елена Коверданъ, Матвей Петрикъ, Дорофей Сосникъ и Осипъ Фединякь, по-видимому, не имевшіе въ своемъ распоряженіи требуемой суммы, были все повешены.

(„Львовскiй Вестникъ”)

Дрогобычскій уездъ

Въ г. Дрогобыче арестовали австрійцы служащаго город. управы Степана Кушнера, городового Ивана Кушера, ремесленниковъ братьевъ Леськовыхъ, мещанина Яхна и более десятка другихъ русскихъ людей.

Въ с. Стебнике быль арестованъ жандармами свящ. Петръ Ив. Лазурко; онъ быль затемъ отвезенъ въ Перемышль, где предсталъ передъ военнымъ судомъ, но быль оправданъ, причемъ судья сказалъ ему при освобожденiи: ”Происходитъ что-то невозможное; сыплются обвиненія, а все основывается на однихъ сплетняхъ и ложныхъ, часто анонимныхъ, доносахъ”. Впрочемъ, впоследствіи оказалось, что жандармы арестовали о. Лазурка безъ какого бы то ни было приказа, по собственному побужденію.

Темъ не менее о. Лазурко остался недолго на свободе. Черезъ несколько дней вторично явились къ нему жандармы и, арестовавъ его, вывезли вглубь Австріи. Вторичный арестъ последовалъ после доноса местныхъ поляковъ, что о. Петръ распространяетъ православіе.

Кроме того тогда-же были арестованы: инженеръ Михаилъ А. Ивасевка, Петръ О. Сушкевичъ ст. двумя сестрами и Иванъ Сушкевичъ. ІІоследняго арестовали за то, что во время обыска нашли черновикь письма, въ которомъ находилось положеніе: „Теперь деньги летятъ ко мне, какъ воробьи”, въ чемъ жандармы усмотрели явное доказательство, что онъ получаетъ рубли.

Въ Стебнике-же были арестованы дальше: псаломіщикъ Степанъ Стинавка, рабочій Михаилъ Дмитровъ, столяръ Иванъ Дуцякъ и сельскій староста Илья Дмитровъ; у последняго забрали, какъ corpus delicti, икону св. Николая. Крестьянинъ Матвей Хоминъ съ сыномъ былъ арестованъ по доносу поляка, управителя народной школы, съ которымъ Хоминъ раньше судился. Подъ арестъ попалъ также помещикъ Терлецкій, но онъ съумелъ добиться освобожденiя.

Всехъ арестованныхъ погнали мадьяры за Карпаты.

Въ с. Уличномъ былъ арестованъ свящ. Антонiй Вербицкій съ сыномъ гимназистомъ; хотя военный судъ въ Перемышле оправдалъ обоихъ отъ всякаго обвинеія, но въ скоромъ времени они были арестованы вторично и высланы на западъ.

В с. Старомъ Кропивнике былъ арестованъ свящ. Скородинскій, гостившій у него советникъ наместничества Кокуревичъ и крестьянинъ Свящъ.

Въ с. Унятичахъ были арестованы несколько крестьянъ и помещикъ Антонъ

Крыськовъ, а въ с. Нагуеничахъ свящ. Михаилъ Еднакій.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1489)

4-го октября 1914 года ворвался австрійскій разъездъ въ села Медвежу, Унятичи и Попели. Въ Медвеже солдаты арестовали крестьянъ Н. Савяка, Ф. Гавриша м Марію Коваль и увели ихъ съ собой. Въ с. Нагуевичахъ солдаты арестовали крестьянъ Ив. Коника и Анну Дрогобыцкую, а изъ с. Попелей привели войта и всехь ихъ повесили передъ хатой крестьянина Лилюка.

(„Прик. Русь”. 1914 г. № 1451)

Г. Дрогобычъ. Въ начале войны я служилъ податнымъ инспекторомъ въ м. Подбуже, Дрогоб. уезда. За время съ 1 августа по 15 сентября 1914 г. былъ четыре раза арестованъ по доносу местными жандармами. Въ последній разъ следствіе продолжалось двое сутокъ, но я все-таки былъ освобожденъ изъ-подъ ареста, благодаря, главнымъ образомъ, вахтмейстеру жандармеріи Дайголосу, проживающему ныне въ Рудкахъ, который лично поручился за меня и за мою „благонадежность”. Темъ не менее я былъ поставленъ подъ надзоръ жандармеріи, а затемъ мне было приказано эвакуироваться изъ Дрогобыча. Жилъ я некоторое время въ Белой и Моравскомъ Прерове, а вернулся домой только въ августе 1915 г.

Но тутъ я опять былъ арестованъ по доносу местныхъ „патріотовъ” и отправленъ въ Персмышль передъ военно-полевой судъ, которымъ, однако, былъ окончательно оправданъ и возстановлень въ своихъ правахъ.

Александр Горницкiй

С. Уличное. Утромъ 24 августа 1914 г. направился я въ церковь для совершенія богослуженія. Подъ церковью подошелъ ко мне вахмейстеръ, украинофилъ Пастущинъ, съ приказомъ: — Вернитесь, отче, домой. Сейчасъ будетъ у васъ обыскъ. Я уже послалъ за войтомъ и комендантомъ жандармеріи.

После краткаго препирательства вахмейстеръ заставилъ меня вернуться на приходство, а вследъ затемъ явился туда и самъ въ сопропожденіи войта и другого жандарма, тоже украинофила Ленскаго. Перетрясли верхъ дномъ всю усадьбу. Ночь разрешили мне переночевать дома, подъ наблюденiемъ оставшагося въ комнатахъ жандарма, а на следующій день, около десяти часовъ утра, велели собираться въ путь. Подъехали подводы. На одной посадили меня съ сыномъ Иваномъ и дочерью Степанiею, а на другой посадили гостившихъ у меня братьевъ Зигмунда и Густава Ланговъ, какъ нашихъ сообщниковъ. Узнавъ по дороге оть жандармовъ, что мы отправляемся въ ІІеремышль, я просилъ кучеровъ передать объ этомъ моей жене. Въ Нижнихъ Гаяхъ мы сели въ поездъ, а вместе съ нами поехали и жандармы. Изъ Бакунчичъ подъ Перемышлемъ насъ отвели въ военную тюрьму въ Перемышле. Тутъ только было объявлено намъ, что мы арестованы. Явился солдатъ-капралъ, приставленный къ политическимъ арестантамъ. Осведомившись о моей фамилiи и месге принадлежности, сообщилъ намъ, что въ тюрьме есть уже много крестьянъ и интеллигенціи, въ частности священниковъ. Затемъ онъ попросилъ дежурнаго фельдфебеля допросить насъ сейчасъ, въ особенности мою дочку, чтобы дать ей возможность вернуться скорее домой, где осталась больная, слепая мать, моя жена. Повидимому, фельдфебель доложилъ объ этомъ въ канцеляріи, ибо немного спустя вызвали насъ передъ военный судъ.

Стоимъ въ корридоре. Тутъ находилась также какая-то еврейка изъ подъ Леска, вывезенная въ качестве свидетельницы противъ местнаго крестьянина, который потребовалъ въ ея лавочке нюхательной махорки, а на вопросъ, почему онъ не беретъ австрійскаго табаку, ответилъ, что русскій табакъ лучше, что и явилось причиной преданія его военному суду за ”руссофильство”.

Судья-аудиторъ вызвалъ къ допросу прежде всего нашего жандарма Брикса; черезъ четверть часа онъ вышелъ въ корридоръ и со смущеннымъ видомъ сказалъ мне: — ”Кажется, васъ отпустять сейчасъ на свободу”. После этого позвали къ судье меня, причемъ было разрешено войти въ комнату также и моимъ детямъ. Допросивъ меня, заявилъ аудиторъ, что не находить за мной никакой вины, а потому отпускаетъ насъ на свободу. Счастливые, что освободились изъ тюрьмы, мы возвратились домой.

Однако, уже 28-го августа явился кь намъ вторично коменданть Бриксъ и приказалъ мне съ сыномъ ехать вместе съ нимъ въ Дрогобычъ, будто-бы для совместнаго представленія уездному старосте оправдательныхъ бумагъ изъ перемышльскаго военнаго суда. На этотъ разъ дочка осталась дома. Соровождавшіе насъ жандармы были безъ штыковъ, такъ что мы действительно не заподозрили въ нашей поездке никакой опасности.

Въ Дрогобыче жандармы, миновавъ уездное староство, направили насъ въ зданіе уезднаго суда, где заключили всехъ насъ въ тюрьму (меня съ сыномъ и обоихъ Ланговъ). Тутъ только почувствовали мы свое безсиліе противъ произвола. Въ тюрьме сидело уже несколько священниковъ, напр. о. Еднакій, много крестьянъ, дрогобычскихъ мещанъ, крестьянскій поетъ Федоричка и другіе. Нашего кучера отправили жандармы домой, сказавъ ему, что изъ тюрьмы насъ не выпустять скоро. Не помогли старанія моихъ адвокатовъ, представлявшихъ политическимъ властямъ, что я оправданъ военнымъ судомъ, следовательно — невиновенъ. Черезъ некоторое время, когда русская армія приближалась къ Дрогобычу, насъ выгнали на железную дорогу и отправили на западъ. На станцiи Мшанна Нижняя собралось возле нашихъ вагоновъ много железнодорожниковъ и солдать, чтобы посмотреть на „руссофиловъ изменниковъ”. Къ открытому вагону подошелъ также какой-то офицеръ и велелъ караульному поставить меня въ дверяхъ вагона, чтобы людямъ лучше было видно „попа-предателя”, причемъ началъ меня бить по голове, а железнодорожники стали тянуть меня за руки изъ вагона, угрожая тутъ-же на фонаре повесить; держась въ смертельномъ страхе за железную перекладину вагона, я потерялъ сознаніе, но къ счастью, крестьяне Федоричка и Низовый, ехавшіе вместе со мной, схватили меня за ноги и на силу вырвали изъ рукъ озверевшихъ людей. Пришелъ я въ себя только въ Вадовичахъ, где насъ согнали съ поезда и разместили въ тюрьме при окружномъ суде. Обращеніе съ нами тюремщиковъ было ужасное. Ничего не помогали также и жалобы, которыя представлялъ покойный о. Сеникъ председателю суда. По истеченiи двухъ недель насъ вывезли черезъ Вену и Семерингъ въ Талергофъ.

Свящ. Михаилъ Вербицкiй (+)

Крестный путь
(Сообщенiе свящ. I. Р. Винницкаго)

Насъ вывели изъ камеръ дрогобычской тюрьмы для следованія на вокзалъ. Камеры, предназначенныя для четверыхъ, вмещали по двадцати и больше человекъ, такъ что мы были рады, увидевь дневной светь и вздохнувъ свежимъ воздуюмъ. Подъ воротами тюрьмы стояла уже заранее предупрежденная толпа и неистово ревела: „смерть изменникамъ!”, причемъ сразу же посыпался на наши головы градъ камней; затемъ запруженная народомъ улица всколыхнулась, подалась немного назадъ и, пропустивъ насъ, окруженныхъ значительнымъ конвоемъ, впередъ, двинулась вследъ за нами по направленiю къ вокзалу. Здесь мы немного отдохнули за железнодорожкой решеткой, во ненадолго, такъ какъ некоторые изъ дрогобычскихъ мясниковъ, несшіе службу въ жел.-дорожной милиціи, обкладывали насъ прикладами и кулаками. Попадало намъ также отъ бегущихь съ фронта солдатъ, пристававшихъ на каждомъ шагу къ интернированнымъ. Къ студенту Вербицкому подошелъ офицеръ и, со словами: „почему смотришь на меня?”, ударилъ его по голове. Мы съ минуты на минуту ждали, что вотъ-воть солдаты бросятся на насъ и изобьютъ или даже поубиваютъ насъ всехъ. Къ счастью, начальникъ конвоя, дрогобычскiй еврей, успелъ вовремя посадить насъ въ вагоны, причемъ ему пришлось съ револьверомъ въ рукахъ защищать насъ отъ разъяренной толпы.

Неимоверно тяжелымъ оказался нашъ переездъ изъ Рыманова въ Вадовичи. Попутно польское и еврейское население, науськиваемое железнодорожникаин и полиціей, бросалось на каждой станціи на наши вагоны, на которыхъ находились провокаціонныя надписи: ”jada zdrajcy”, — а даже кое-кто изъ более ретивыхъ врывался въ самые вагоны, нанося намъ оскорбленiя словомъ и действіемъ. Были также попытки со стороны нападающихъ вызвать у едущихъ интернированныхъ нашихъ крестьянъ вражду къ рядомъ сидяшимъ интеллигентамъ, въ частности къ духовенству. Хуже всего приходилось намъ, когда вь вагоны врывались офицеры. Те били нагайками всехъ безъ разбора. Двое изъ едущихъ въ вагоне, отъ постояннаго испуга и побоевъ, сошло съ ума, а девица Н. въ полупомешательстве пыталась даже удавиться платкомъ. Наконецъ, после продолжительнаго и тяжелаго пути (съ 2—18 сентября), мы очутились ночью въ Abtissendorf-е; возле Талергофа. Тутъ окружили насъ солдаты, подъ конвоемъ которыхъ, среди новыхъ издевательствъ и побоевъ, достигли мы въ теченіе двадцати минуть окончательной, страшной цели — Талергофа…

Свящ. Iосифъ Винницкiй

Жидачевскiй уездъ

Въ с. Устьи надъ Днестромъ ворвавшіеся въ село австрійцы увели 10 человекъ крестьянъ (двое мужчинъ и восемь женщинъ) и въ продолженiе двухъ дней зверски издевались надъ ними. Арестованныхъ настойчиво спрашивали — русскіе ли они, или-же поляки, причемъ крест. Федора Горака, назвавшаго себя русскимъ, ограбили и тутъ-же убили. Опасаясь судьбы несчастнаго Горака, арестованныя женщины заявили, что оне польки, после чего имъ было приказано молиться по-польски. Польскую молитву знала только одна изъ нихъ, и ее отпустили домой, остальныхъ же взяли съ собой и во время сраженія держали впереди боевой линiи. Напоръ русскихъ войскъ со стороны Дороговыжа заставилъ австрійцевъ бежать, что спасло арестованныхъ отъ неминуемой смерти.

Въ своей ненависти къ русскому населенію австрійцы пользовались также и провокаціей. Напр. въ с. Тернавке появилась какая-то женщина и просилась къ крестьянамъ на ночь. Ее пріютилъ А. Каминскій. Утромъ после ея ухода нашли въ комнате 3-рублевку, а въ часъ после этого явился жандармъ и арестовалъ Каминскаго, какъ опаснаго шпіона. Доказательствомъ послужила русская ассигнацiя.

Неизвестная женщина дальше оставалась въ селе на свободе, но ей никто уже не позволилъ ночевать въ своемъ доме.

Какъ относились къ этимъ издевательствамъ и арестамъ галицкіе ”украинцы”, можно видеть изъ следующихъ фактовъ:

Въ с. Дубравку несколько разъ заезжалъ благочинный Березовскій (украінофилъ) изъ Ляховичъ Заречныхъ, разспрашивая крестьянъ, о чемъ говоритъ ихъ священникь (русскій), въ частности-же, не распространяетъ ли онъ среди нихъ „руссофильства”?

Въ с. Ляховичахъ Подорожныхь арестовали крестьянъ по указаніямъ железнодор. кондуктора изъ Стрыя, ”украинца” В. Найды, который за освобожденіе изъ-подъ ареста бралъ отъ крестьянъ 10-20 коронъ. Освобожденныхъ записывалъ Найда за такую-же плату ”на Украину”, уверяя темный народъ, что только эти записанные останутся на свободе и въ безопасности.

(„Прик. Русь”, 1914, № 1478)

Я былъ арестованъ 7 августа 1914 г. въ с. Великой Воле, возле Николаева надъ Днестромъ, за то, что будто-бы я давалъ сигналы русскимъ войскамъ, когда австрійцы подходили къ г. Калишу въ Польше. После обыска меня перевели въ тюрьму въ Николаеве, а потомъ въ Стрый, Вадовицы, St. Vicheli въ Каринтіи и, наконецъ, въ Талергофъ. До 14 марта 1916 г. я сиделъ въ Талергофе, затемъ меня зачислили на военную службу въ Грацъ, а черезъ две недели отправили на итальянскiй фронтъ. После контузіи я былъ приделенъ въ рабочую дружину.

Северинъ Сем. Павлюкъ,

студент юрид. Факультета

Жолковскій уездъ

С. Нагорцы. Настоятель прихода въ с. Нагорцахъ, о. Набакъ, возвращавшийся 31 н.ст. августа 1914 г., вместе со своимъ псаломщикомъ и его дерью, изъ Могилянъ въ Нагорцы, балъ на дороге задержавнъ австрыйскимъ разъездомъ. Солдаты приказали провести себя въ Нагорцы. Все трое проводжили солдатъ до самого села. Перед селомъ солдаты остановились и обращаясь къ о. Набаку со словами: ”Твоя служба кончена!”, завязали ему глаза, привязали къ дереву и разстреляли. Затемъ солдаты хотели завязать глаза псаломщику. Дочь последняго бросилась перед ними на колени и, рыдая, умоляла

Арестованные изъ с. Мацошина: о. Антонъ

Жолкевский, Дмитрий Дзюбъ и Степанъ Бутлеръ

палачей не убивать ея отца и не делать её круглой сиротой. Тогда эти звери со смехомъ, тутъ-же, на глазахъ отца, застрелили и её. Очередь пришла за псаломщикомъ. Онъ не далъ завязывать себе глаза, говоря: ”Я виделъ смерть моего священника и моей дочери. Не боюсь и своей смерти”. Тогда солдаты бросились на него со штыками. Онъ получилъ семь ранъ, но ни одна из них не оказалась смертельной. После страшной расправы с невинными людьми, разведчики уехали, но под угрозой смерти запретили крестьянам хоронить священника. Полных четыре дня лежалъ труп священника на поле, и только на пятый день, после разгрома австрийцев русскими войсками, когда въ деревню пріехалъ православный полковой священникъ, онъ похоронилъ эту жертву австрійскихъ палачей.

Въ с. Батятичах австрійцы убили одного крестьянина, а въ с. Речкахъ повесили крестьянку Пороновичъ за то, что она, узнавъ въ Угнове о приближеніи русской арміи, сказала объ этомъ своимъ соседямъ. Ее вытащили на улицу, избили до крови, а затемъ вывели за село и повесили. Прибежавшую за ней соседку, просившую солдатъ не убивать несчастной женщины, они повесили тоже.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1432)

В Угнове, куда уже 15 сентября заезжалъ казачій разъезд, явились на следующий день австрійскіе драгуны и арестовали старика-войта за то, что онъ, вместе съ другими оставшимися въ деревне стариками-крестьянами и женщинами, ”не прогнали казаковъ из села”.

Его связали, избили до крови и положили на возъ. Тоже самое сделали затемъ съ его женою и дочерью. Осталась только 85-летняя старуха, мать войта. Избитый и окровавленный войтъ попросилъ ее подать ему воды. Мать вынесла стаканъ воды, но драгуны не позволили дать ее сыну. Съ крникомъ: ”Ты смеешь подавать еще москалю воду!” они набросились на старуху, связали ее тоже ип забрали вместе съ остальными съ собой.

Въ томъ-же селе австрийцы повесили 18-го сентября войта с. Колодка.

С. Вел. Передримехи. 1. Федоръ Махницкiй былъ арестованъ жандармами 4 августа 1914 г. После недельнаго заключенія въ Жолкве онъ былъ переведенъ во Львовъ въ тюрьму „Бригидки”, а отсюда высланъ въ Талергофъ 1 сентября 1914 г. Освобожденъ 29 февраля 1917 г.

2. Алексей Лесикъ, войтъ, былъ арестованъ мадьярскимъ офицеромъ 6-го августа. Вместе съ Махницкимъ былъ отправленъ во Львовъ и Талергофъ, где умеръ 15 февраля 1915 г.

3. Корней Лесикъ былъ арестованъ вместе съ Алексеемъ Лесикомъ и высланъ въ Талергофъ. Вернулся домой больной и умеръ 15 декабря 1918 г.

4. Алексей Гамаль былъ арестованъ жандармами 16 августа, по доносу еврея. Сиделъ въ Жолкве, во Львове, отсюда былъ высланъ 28 августа въ Терезіенштадтъ, а 15 мая 1915 г. переведенъ въ Талергофъ. Освобожденный 12-го іюля 1915 г., жилъ несколько дней въ Гминде, откуда отправился въ Вену на работы при жел. дороге. После возвращенія домой 12-го іюня 1916 г. былъ взятъ на военную службу.

Здесь-же были убиты мадьярами: Григорій Савицкій, Илья Сало, Михаилъ Гр. Лесикъ, Алексей Козакъ и Екатерина Валько, а ранено около 10 человекъ.

Алехсей Поврозникъ быль арестованъ мадьярами и отправленъ во Львове подъ военный судъ, но затемъ былъ отпущенъ неизвестнымъ офицеромъ-чехомъ на свободу.

Во время боя 2 сент. 1914 г. сгорела половина села и школа и была разбита мадьярами церковь.

Въ 1915 г., во время отступленія русской арміи, жители Передримехъ, опасаясь участи убитыхъ и арестованныхъ односельчанъ, оставили свои хозяйсгва и уехали въ Россію (95 семействъ). Въ селе осталось всего 5 семействъ. Въ 1918 г. эти беженцы вернулись домой, но далеко не все, такъ какъ многіе умерли въ пути, а другіе уже дома отъ разныхъ эпидемій.

Крест. Алексей Гамаль

Въ с. Дзеболкахъ однимъ изъ мадьяръ былъ раненъ штыкомъ „подвернувшійся” подъ руку крестьянинъ Алексей Козакъ; истекая кровью, несчастный собралъ все силы и поползъ въ свою хату, но едва онъ скрылся за дверью, какъ толпа солдать заперла дверь и подожгла домъ. Козакъ сгорелъ подъ развалинами своего дома.

Въ томъ-же самомъ селе много народа погибло только за то, что не научилось говорить по-немецки. Въ другой разъ тамъ-же мадьяры, найдя семью Лысековыхъ спрятавшуюся оть пуль въ яме на время обстрела, принялись колоть ее штыками. Изъ 5 душъ раненыхъ одинъ, мальчикъ 9 летъ, скончался. Точно за такую-же провинность былъ убить и крест. Петръ Поврозникъ.

Въ с. Наторцахъ мадьяры во время отступленія схватили по дороге крестьянъ Трофима Мартина и Антона Максимова и повели ихь въ с. Мервичи, но потомъ имъ надоело возиться съ задержанными и они ихъ тамъ-же въ поле прикололи.

Отъ руки палачей погибъ и нагорянскiй священникъ Набакъ, который, ничего не подозревая о присутствии мадьяръ, возвращался къ себе домой, въ с. Нагоряны, изъ соседняго местечка Могилянъ. По дороге его остановили мадьяры, долго пытали, а потомъ застрелили и тело бросили на дороге. Лишь спустя некоторое время несчастного нашли со связанными руками, завязанными глазами и несколькими ранами.

Въ соседнемъ м. Куликове мадьяры ранили 19 и убили 24 крестьянъ. Деятельно помогали въ этомъ мадьярамъ и австрійскіе полиціянты. Въ с. Липовице жандармъ проведалъ, что крестьянинъ произнесъ где-то фразу: „какъ бы пришли москали, то не было-бъ тутъ тогда воли жидамъ и полякамъ”. Жандармъ явился къ крестьянину, арестовалъ его, продержалъ подъ стражей целыя сутки, а потомъ вывелъ на огородъ и застрелилъ. Все это было проделано съ возмутительнымъ хладнокровiемъ, точно вопросъ заключался не въ человеческой жизни, а въ какой — нибудь игре.

(”Прик. Русь”. 1914, № 1611)

С. Сулимовъ. Въ Сулимове первый палъ жертвой австрійскаго произвола местный настоятель прихода о. Савва Георг. Кмицикевичъ. Во время карманнаго обыска жандармы отняли у него все деньги, перочинный ножъ, пенснэ и другiя мелочи и отвезли его 3 августа въ Жолкву, а по истеченіи недели во Львовъ, где поместили въ тюрьме ,,Бригидки”.

16 августа пригнали въ Жолкву новый транспортъ арестованныхъ, въ которомъ находились студенты Ярославъ Сав. Кмицкевичъ и Феодоръ Демковъ, учитель Василій Паночко, псаломщикъ Михаилъ Лоикъ, эсаулъ „Русск. Дружины” Павелъ Палайда и крест. Илья Бандикъ, Семенъ Скамай и Димитрій Пенчишинъ, все изъ Сулимова. Эсаула Палайду опоясали жандармы трехцветньми лентами и такъ, подгоняя прикладами, вели изъ Жолквы во Львовъ.

Все попали въ тюрьму по доносу сулимовскаго учителя „украинца” Ив. Шерстила. Доказательствомъ сего можеть послужить следующій фактъ: вместе съ другими были первоначально арестованы также сельскій староста Степанъ Нарембикъ и писарь Петръ Кузьмякъ, но учитель Шерстило, узнаве объ аресте своихъ одномышленниковъ и родныжъ — Нарембика и Кузьяка, поспешилъ имъ на выручку. После краткой конференціи съ комендантомъ жандармеріи, последній послалъ жандарма въ Сулимовъ, приказавъ ему: „Idz przyprowadz syna popa”. Когда привели Ярослава Сав. Кмицикевича и Вас. Паночка, сейчасъ — же отпустили Нарембика и Кузьмяка.

Когда у свящ. С. Г. Кмицикевича не стало чистаго белья, онъ написалъ объ этомъ изъ тюрьмы домой. Черезъ несколько дней принесли ему таковое мальчики-гимназисты — сынъ Богданъ и его товарищи Евст. Зваричъ и Иванъ Демковъ; на следующiй день, после полученія пропусковъ оть военныхъ властей, мальчики направились обратно въ дорогу, но домой вернуться имъ не судилось. Въ с. Жедятичахъ арестовалъ ихъ австрійскій офицеръ и, избивъ ихъ, въ кандалахъ отправилъ во Львовъ, откуда они вместе съ другими были высланы въ первыхъ дняхъ сентября въ Талергофъ.

Но на этомъ не кончились еще ихъ злоключенія: въ добавокъ они попали еще подъ военный судъ. Дело въ томъ, что при задержаніи ихъ въ Жедятичахъ былъ найденъ при нихъ стаканъ съ карлсбадской солью, купленный по порученію больной матери. Подъ предлогомъ, что мальчики имеютъ при себе динамитъ, они были тогда арестованы, а затемъ, уже изъ Талергофа, поставлены передъ военный судъ въ Граце, на которомъ были, конечно, оправданы, но, темъ не менее, опять-таки водворены обратно въ Талергофъ.

Въ 1915 году былъ призванъ въ армію Ярославъ Кмицикевичъ, а въ 1917 г. и младшій его братъ Богданъ. Оба были отправлены изъ Талергофа прямо на итальянскiй фронтъ, где они со временемъ попали въ пленъ въ Италію, а потомъ изъ Италіи переехали въ Россію, где младшій изъ нихъ, Богданъ, погибъ въ ряд. Добровольч. Арміи.

Вернувшіеся вь 1917 г. изъ Талергофа въ родное село сулимовцы нашли одне только пустыя стены, такъ какъ почти все жители, боясь австрійской расправы, ушли вместе съ отступающими русскими войсками въ Россію, а все оставленное ими имущество было до тла разграблено или уничтожено своими и чужими хищниками.

Залещицкiй уездъ

С. Зазулинцы. Меня арестовали въ 1915 г. по подозренію въ шпіонстве, по доносу местнаго войта Максима Бурденюка. Свидетельствовали противъ меня также две бабы изъ с. Синькова и несколько местныхъ кресгьянъ, причемъ въ вознагражденіе за эти показанія получили бабы отъ австрiйскихъ военныхъ властей несколько сотъ коронъ, а войтъ М. Бурденюкъ — золотую медаль.

Благодаря ходатайству здешняго помещика д-ра Винницкаго, я былъ отправленъ въ Станиславовъ, а оттуда вывезенъ, после 2-недельнаго заключенія, въ Талергофъ. Въ марте 1918 г. я былъ выпущенъ на свободу и получилъ разрешеніе жить подъ надзоромъ полиціи въ St. Peter am Offerbache, вскоре, однако, былъ призванъ въ армію и отправленъ на фронтъ въ качестве простого солдата.

Кроме того были сосланы въ Талергофъ следующіе жители с. Зазулинецъ:

1) мой отецъ свящ. Кир. М. Дольницкiй;

2) Фома Ткачикъ (умерь въ Талергофе);

3) Антонъ И. Нагорянскій изъ Бучача.

Замечу еще, что О. Ткачикъ былъ русскими военными властями въ 1914 г. поставленъ сельскимъ старостой, когда же австрійцы перешли Днестръ, онъ былъ ими сейчасъ же арестованъ по доносу того-же М. Бурденюка.

Н. К. Дольницкiй

Збаражскій уездъ

Въ 1914 г. были арестованы австрійцами и сосланы въ Талергофъ:

С. Кошляки: 1) Свящ. Феофиль Луцыкъ, арестов. 15/8 1914 г., освобожденъ русскими войсками по занятіи Тарнополя 23/8 1914 г.; 2) Павелъ Як. Берекета, арестов. 18/8 1914 г., въ Талергофе просиделъ до 1/10 1915 г. затемъ былъ взятъ на военную службу; 3) Михаилъ Ст. Шевчукъ, арестов. 15/8 1914 г., умеръ отъ тифа въ Талергофе 3/6 1915 г.; 4) Михаилъ Ник. Секора, арестов. 15/8 1914 г., до 1/10 1915 г. просидель въ Талергофе, затемъ былъ взятъ на военную службу.

С. Счасновка: Иванъ Шарый, арестов. 8/8 1914 г., убитъ въ Талергофе 1915 г.

С. Пальчинцы: 1) Казиміръ Андр. Герасимовичъ, учитель, арестов. 15/8 1914 г., освобожденъ русскими войсками по занятіи Тарнополя 24/8 1914 г.; 2) Яковъ Гудима, арестов. 1/8 1914г., до 1918 г. просиделъ въ Талергофе; 3) Григорій Летникъ, арестов. 1/8 1914 г., умеръ въ 1915 г. въ Обергольбауме въ Ниж. Австріи; 4) Иванъ Сублёвскiй, арестов. 14/8 1914 г., до 1916 г. въ Талерг., затемъ былъ взять на военную службу; 5) Григорій Сублёвскiй, арестов. 1/8 1914г., до 1918 г. въ Талергофе; 6) Яковъ Сублёвскій, арестов. 14/8 1914 г., до 1918 г. въ Талергофе; 7) Петръ Ткачукъ, арест. 14/8 1914 г. умеръ 4/1 І915 г. въ Талергофе; 8) Даніилъ Сущакъ, арест. 14/8 1914 г., до 1916 г. въ Талергофе, затемъ былъ взятъ на военную службу; 9) Федоръ Хомякъ, арест. 1/8 1914 г., до 1916 г. въ Талергофе; 10) Федоръ Щирба, арест. 1/8 1914 г., до 1916 г. въ Талергофе.

С. Токи: 1)Иванъ Шиманскiй, арест. 1/8 1914 г., до 1916 г. въ Талергофе, затемъ быль взятъ на военную службу; 2) Степанъ Воляникъ, арест. 1/8 1914 г., умерь 1917 г. въ Гминде ; 3) Степанъ Шевчукъ, арест. 1/8 1914 г., умеръ 1917 г. въ Талергофе; 4) Федоръ Гунька, арест. 1/8 1914 г., умеръ 1917 г. въ Талергофе; 5) Петръ Гассай, арест. 14/8 1914 г., умеръ 1917 г. въ Талергофе; 6) Киспакь (старшій), арест. 14/8 1914 г,, умеръ 1915 г. въ Талергофе; 7) Матвей Гунька, арест. 14/8 1914 г., до 1916 г. въ Гминде ; 8) Иванъ Киспакь, арест. 14/8 1914г., до 1915 г. въ Талергофе, затемъ быль взятъ на военную службу; 9) Афанасiй Костюкъ, арестов. 14/8 1914 г., до 1917 г. въ Талергофе.

С. Черниховцы: 1) Свящ. Василій Курдыдикъ, умеръ въ Талергофе; 2) учитель Владиміръ Вас. Курдыдикъ.

Золочевскій уездъ

Г. Золочевъ. Въ самомъ Золочеве были арестованы австрійцами, между прочимъ,, следующіе русскіе деятели: адвокатъ д-ръ И. Н. Драгомірецкій, его помощникъ д-ръ И. В. Винницкій, судья Решетыло, преподаватель гимназіи С. Я. Трушъ, директоръ местной „Самопомощи” Саноцкій и др.

С. Бортковъ. Въ половине августа 1914 г. явился ко мне жандармъ Яворскій съ местнымъ жителемъ Макаромъ Солимою и произвели тщательный обыскъ. Найденныя книжечки — изданія Общества им. М. Качковскаго, и русскія газеты и брошюры религіознаго содержанія велелъ жандармъ отнести въ громадскую канцелярію, а меня съ десятью другими отвезли въ с. Ольшаницу и заперли подъ арестъ. Тамъ просидели мы целую ночь въ страшной духоте. Караулившій насъ Солима отказалъ нашей просьбе освежить немного помещенiе ареста свежимъ воздухомъ и только сменившій его другой караульный открылъ дверь и подалъ намъ воды. На следующiй день отправили насъ въ Золочевъ. Подъ самымъ городомъ шедшій впереди насъ жандармъ украсилъ себя трехцветной русской лентой, чтобы такимъ образомъ обратить на насъ вниманіе уличной толпы. И действительно, городская толпа, главнымъ образомъ — евреи, увидевъ „руссофиловъ”, набросилась на насъ съ побоями и ругательствами. У меня при этомъ оборвали поля у шляпы, такъ что на голове остался одинъ котелокъ. Такимъ образомъ завели насъ въ тюрьму, помещаюшуюся въ местномъ замке. У меня отняли хлебъ и закуску, которыми я запасся на дорогу. Въ замке неизвестный солдатъ схватилъ меня за бороду и, угрожая виселицей, билъ по голове, а натешившись вдоволь, затемъ велелъ идти въ канцелярію. Несмотря на мой преклонный возрастъ, я полетелъ кувыркомъ отъ сильнаго удара къ самому столу. Повидимому, солдаты были въ сговоре, ибо ближайшій солдатъ, къ которому я покатился, толкнулъ меня ногою въ другую сторону, а сидевшій на кровати солдатъ опять оттолкнулъ по направленiю къ выходу. Ночь просидели мы въ тесномъ, душномъ помещеніи. Утромъ построили насъ во дворе въ четверки и отправили на вокзалъ. Собравшаяся толпа опять пыталась возобновить свои безчинства, но, благодаря человеческому обращенію и энергіи начальника сопровождавшей насъ эскорты, мы благополучно дошли до вокзала, погрузились въ товарные вагоны и уехали во Львовъ. Во Львове разместили насъ въ „Бригидкахъ”. Здесь отдохнули мы немного. По крайней мере, человеку не угрожало растерзаніе посреди улицы. Въ канунъ Успенія Пресв. Богородицы проспали мы ночь не раздеваясь, а на следуюшій день насъ отправили по железной дороге въ дальнейшій путь. Въ Перемышле намъ было выдано по хлебу на человека, а въ Чешской Праге накормили насъ обедомъ. После трехдневнаго путешествія мы очутились въ Терезине…

Павелъ Кухаръ

Калушскій уездъ

Во время самой мобилизацiи австр. власти почему-то не успели расправиться съ русскими людьми этого уезда, а потому только впоследствіи, когда разбитыя подъ Галичемъ мадьярскія войска отступали, двое назначенныхъ для этого комиссаровъ уезднаго начальства, съ помощью отряда гусаръ, принялись за массовые аресты во всемъ уезде, причемъ предлогомъ послужили, какъ везде, доносы местныхъ мазепинцевъ и евреевъ.

5 октября 1914 г. ночью у всехъ русскихъ въ уезде были произведены обыски, за которыми последовали и аресты.

Въ Калуше были арестованы 2 лица; въ с. Подгоркахъ — 14, въ томъ числе свящ. Іоаннъ Козакъ, его жена и сынъ; въ с. Добровлянахъ — сельскій староста и 14 другихъ крестьянъ; въ с. Бабине — 2; въ с. Томашевке — 3, въ томъ числе свящ. Гургула; въ с. Заречной-Бабиной— 2; въ с. Копанкахъ— 2; въ с. Тужилове — 6; въ с. Вестовой — свящ. Ил. Сечинскій и 10 крестъянъ; въ с. Подмихайлье — свящ. М. Скородинскій и 16 крестьянъ; въ с. Войнилове — уездный организаторъ П. Федюшко, врачъ В. Л. Лаврецкій и несколько другихъ; въ Войниловской Севке — 2; въ с. Станковой — 1; въ с. Камне свящ. В. Кукурудзъ; въ с. Новице — 7; въ с. Сливкахъ—свящ. Іосифъ Коменда; въ с. Набылове — свящ. Романъ Крыжановскій съ сыномъ; въ с. Берлогахъ — 2, въ томъ числе свящ. Iоаннъ Маркевичъ: въ с. Медыне — свящ. Несторъ Коржинскій.

Въ с. Угринове мадьярскiй гусаръ, преследуемый казаками, успелъ все-таки арестовать студ. Авдыковскаго; привязавъ его къ седлу, онъ пустилъ лошадь галопомъ.

Жители села Кропивника, Кадодбной и др. спаслись отъ мадьярской расправы такимъ образомъ, что скрылись въ тесныхъ пещерахъ и только, дождавшись прихода русскихъ войскъ, возвратились въ свои селенія.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1491)

М. Войниловъ. Меня арестовали въ половине августа 1914 г. вместе съ Иваномъ Федюшкокъ и Мих. Борисикомъ и отправили въ Станиславовъ, а затемъ, черезъ 8 дней, эшелономъ отвезли въ Талергофъ, где я пробылъ до весны 1917 г.

Ив. Федюшко и Мих. Борисикъ умерли въ Талергофе; я, больной ревматизмомъ и неспособный къ труду, доживаю свой векъ дома.

Петръ П. Федюшко

С. Вестовая. Въ с.Вестовой были арестованы 28 августа 1914 г. следующiе жители:1) свящ. Илларіонъ Сечинскій съ женой, 2) войть Степань Ивасишинъ, 3) писарь Степанъ Шарамайлюкъ, 4) кассиръ Михаилъ Мизеракь, 5) псаломщикъ Михаилъ Домранскій 6) лавочникъ Иванъ Костевъ и 7) Михаилъ Костевъ.

Свящ. Сечинскій съ женой былъ отправленъ на автомобиле въ Краковъ, а остальные были почему-то оставлены въ Калуше въ тюрьме.

Несколько дней спустя были еще арестованы: 8) Василій Яремичъ, 9) Мартинъ Федоровъ и 10) Василій Гриневъ, которые были уже вывезены въ Венгрію. Въ руки властей предали насъ большей частью свои — же украинофилы, которые тогда держали монополь австрійскаго патріотизма. Въ арестахъ въ Калуше собралось насъ 83 человека. Когда пришлось отправлять насъ на западъ, мы были отправлены на вокзалъ и помещены все въ одномъ вагоне. Снаружи на вагоне приклеили надпись ”83 руссофила”, такъ что всякому было видно, что въ вагоне едутъ опаснейшіе для Австріи люди. Въ особенности мадьяры часто заглядывали въ нашъ вагонъ и ругали насъ самой отборной бранью. Начальникъ конвоя, происходящій изъ Болестрашичъ в. Перемышле, не позволилъ дать намъ ни есть ни пить въ продолженіе четырехъ сутокъ. Въ Тарнове какая то дама предложила намъ фруктовъ и воды, но конвой не разрешилъ воспользоваться этимъ. Ночью нашъ эшелонъ прибыль въ Краковъ. Надо было перейти въ другой поездъ. Пришелъ новый караулъ и бросился на насъ съ остервененіемъ, нанося побои прикладами, когда — же одинъ солдатикъ изъ стараго конвоя сделалъ было замечаніе, что мы тоже люди и что бить не разрешается, то туть же быль тоже арестованъ. Да и вообще далеко не всемъ военнымъ нравилось дикое обращеніе съ нами. Такъ, офицеръ, стоявшiй въ стороне и наблюдавшій эту картину, приказалъ новымъ конвойнымъ идти спать, а прежнимъ дальше охранять насъ и провожать къ месту назначенія.

На противоположномъ конце ж.-дор, станціи разместили насъ въ двухъ вагонахъ. Голодные, усталые до невозможности, мы расположились на полу, какъ кто могъ.

На следующiй день утромъ поездъ двинутся дальше. Вскоре мы выехали за галицкую границу и очутились на чешской земле. Туть начальникъ конвоя пробовалъ было вновь натравить на насъ толпу, сообщая направо и налево, что въ вагоне ”шпіоны”, но, когда чехи стали подтрунивать надъ нимъ и его „патріотическимъ” озлобленіемъ, онъ смутился и молчалъ уже до самой Праги.

Между темъ чехи первымъ долгомъ насъ накормили, а тамъ обнадежили на лучшее будущее.

Мы вздохнули свободнее. Безправіе, оскорбленія, побои, казалось, остались позади, а впереди намъ представлялось сочувствіе братскаго, культурнаго народа и затемъ возвращеніе на родину.

Въ Праге подали пассажирскiе вагоны и насъ повезли въ крепость Терезинъ, въ четырехъ миляхъ оть баварской границы.

А въ мае 1915 года мы были перевезены въ Талергофъ.

Стефанъ Шорамайлюкъ

С. Подгорки. Въ одинъ изъ августовскихъ вечеровъ 1914 г., чувствуя себя весьма усталымъ, я легъ отдыхать ранее обыкновеннаго.

Вдругъ ночью является ко мне гусарскiй маіоръ съ отрядомъ солдатъ и заявляетъ, что имеетъ приказъ арестовать меня и сына. Оставивъ возле меня вооруженнаго солдата, онъ сталъ производить въ доме тщательный обыскъ, который продолжался всю ночь. Отъ поры до времени являлись ко мне солдаты съ разными вопросами, а когда на чердаке былъ найденъ кусокъ красной матеріи, они явились въ спальню и, приложивъ къ моей голове револьверъ, велели признаться, что я въ этотъ вечерь былъ на чердаке и давалъ сигналы русскимъ войскамъ.

Утромъ маіоръ съ солдатами и съ моимъ сыномъ пошли еще въ церковь и тамъ также произвели обыскъ, а после посадили насъ обоихъ на подводу и повезли въ с. Вестовую передъ военный судъ.

Судъ присудилъ меня къ разстрелу. Но генералъ, прежде чемъ утвердить приговоръ, распорядился отправить еще разъ следственную комиссію въ с. Подгорки и окрестности и навести справки относительно моей виновности, а выяснивъ изъ свидетельскихъ показаній, что я совершенно невиновенъ и что доносъ на меня лишенъ всякихъ основанiй, отпустилъ меня на свободу.

Но тутъ вмешался въ дело местный жандармъ.

Если онъ не подходитъ подъ военный судъ, то мы займемся имъ сами, — заявилъ онъ и отправилъ меня въ уездное староство, а затемъ въ калушскую тюрьму.

По дороге жандармъ не пожалел приклада, а встречные инакомыслящiе, знавшіе меня и мои убежденія, не пожалели отборной ругани по моему адресу.

Въ тюрьме я узналъ, что можно освободиться изъ заяключенія, если д-ръ Куровецъ (украинофилъ) за кого поручится. Указывали даже примеры. Тутъ-же сообщили мне вновь поступающіе въ тюрьму, что въ три дня после меня арестовали мою жену и избитую увезли въ неизвестномъ направленіи.

Изъ тюрьмы отправили насъ, 60 человекъ, на вокзалъ въ Калуше. Конвоировали свои-же крестьяше изъ долинскаго уезда. Мы просили ихъ, чтобы не дали насъ по дороге въ обиду, но безъ этого все-таки не обошлось. Толпа бросала въ насъ камнями и пыталась даже накинуть намъ на шеи веревки, а когда на вокзале мы грузились въ товарные вагоны безъ ступенекъ, железнодорожники подгоняли насъ палками и флажками. Въ Стрые железнодорожная адиинистрація, узнавъ, что Львовъ занятъ уже русскими войсками, направила нашъ эшелонъ черезъ Освенцимъ въ Венгрію. Никому не приходилось такъ плохо, какъ мне. Меня считали все шпiономъ, а на вагоне снаружи было написано крупнымъ шрифтомъ „попъ козакъ”. Всякому хотелось посмотреть и отвести злобу на „шпiона”, попа-козака”, который несколько десятковъ летъ жилъ въ Галичине и занимался „шпіонствомъ” въ пользу Россіи. Наконецъ, эшелонъ прибыль въ Остригомъ. Туть мы прожили подъ голымъ небомъ несколько недель, пока окончательно не были перевезены въ Талергофъ, где я встретился съ своей женой.

Свящ. Іоаннъ Козакъ

С. Небыловъ. 29 августа 1914 г. явились поздно вечеромъ въ местное приходство два жандарма и спросили свящ. Романа Крыжановскаго. Одинъ изъ нихъ, по фамилiи Шотъ (ныне комендантъ жандармеріи въ Жидачеве), заявилъ проснувшемуся о. Роману, что онъ имеетъ порученіе отправить его въ Калушъ въ уездное староство.Сынъ старика — священника, въ то время кандидатъ адвокатуры, предчувствуя беду и боясь, что отецъ не сумеетъ оправдаться передъ уезднымн властями, попросилъ жандарма разрешить ему отправиться вместе съ отцомъ въ Калушъ, что и было ему разрешено. Мы отправились на подводахъ тутъ-же ночью, — разсказываетъ упомянутый сынъ о. Романа, д-ръ М. Р. Крыжановскій. По пути Шотъ сообщилъ намъ, что имеетъ строгія инструкціи относительно отца, а въ случае попытки къ бегству съ его стороны имеетъ даже право убить его на месте. Кроме того, уже передъ самимъ Калушемъ, заявилъ намъ, что целью нашего следованія является не уездное староство, а уездное жандармское управленіе. Въ 3 ч. утра прiехали мы въ Калушъ. Направились прежде всего въ староство, надеясь, что староста Трембаловичъ (ныне въ Мостискахъ) разберетъ дело и освободить отца. Однако, староство было заперто. Въ виду этого жандармъ поместилъ отца въ арестахъ, а я вышелъ въ городъ, въ надежде достать отцу чего-нибудь подкрепиться, а также переговорить съ вліятельными лицами, могущими помочь нашему горю. Первымъ долгомъ направился я къ покойному уже ныне свящ. Петрушевичу, настоятелю местнаго прихода, но тотъ наотрезъ отказался отъ всякаго ходатайства въ пользу отца, вероятно боясь, чтобы и самому не попасть въ тюрьму. Такой-же самый результатъ, имели мои обращенія и къ некоторымъ другимъ знакомымъ… После моего возвращенія изъ города жандармъ проводилъ насъ въ жандармское управленіе и передалъ отца коменданту Деумеку. Тотъ, после составленія протокола, приказалъ отвести отца въ арестъ при уездномъ суде. Одновременно онъ разъяснилъ мне, что всякія старанія не приведутъ ни къ чему, что жандармерія распоряжается теперь самостоятельно и что все арестованные будутъ еще сегодня до обеда отправлены въ глубь Австріи.

После этого я проводилъ отца въ тюрьму, а самъ, не имея возможности вернуться къ матери за отсутствіемъ пропуска, пришелъ обратно въ жандармское управленіе съ просьбой разрешить мне переждать здесь до утра, на что комендантъ Деумекъ согласился, указавъ мне пустую столовую, где я прилегъ на скамейке.

Но не прошло и 16-ти минуть, какь въ столовую является Деумекъ и коротко заявляетъ:

— Вы арестованы по приказу штаба дивизіи!

Зоветъ жандарма Шота и приказываеть отвести меня къ отцу.

Въ тюрьме встречаю покойныхъ уже ныне священниковъ Марковича изъ Берлогъ, Кукурудза изъ Каменя, Скородинскаго изъ Подмихайля, жену свящ. Козака изъ Подгорокъ, девушку изъ Тужилова Соню Фидыкъ, студента Авдыковскаго, юродивую старуху изъ Тужилова и др.

Около 8 часовъ утра было приказано намъ собираться въ путь. Вывели насъ во дворъ и прочли списки; было насъ 73 человека. Около насъ вертелось несколько австрійскихъ офицеровъ, кажется—мадьяръ; они показывали намъ на шею, что значило, что насъ ждетъ виселица. После переклички подозвалъ какой-то офицеръ нашего начальника караула и спросилъ его — какой онъ нацiональности?, а узнавъ, что онъ полякъ и называется Манукевичъ, велелъ ему соответственнымъ образомъ обращаться съ нами — „стрелять собакъ, если кто не станетъ слушаться”.

Построенные въ четверки, ряды арестованныхъ тронулись по приказу коменданта караула въ путь. Не успели мы выйти со двора и ступить на улицу, какъ тутъ уже ждала нашего выхода многочисленная толпа, преимущественно евреевъ. Слышны были крики:

Бейте ихъ камнями! — И действительно на насъ посыпался градъ камней, причемъ досталось, конечно, и караульнымъ, которые начали разгонять толпу. На рынке сообщилъ намъ наспешливо комендантъ, что поездъ не будетъ насъ ждать, надо намъ поспешить, вследствіе чего скомандовалъ: „Laufschritt”.

Началось нечто кошмарное. Старики, женщины съ грудными детьми и молодые люди, нагруженные, кто чемоданами, кто постелью и зимней одеждой, бежали подъ непрекращающійся градъ камней, среди страшной пыли и жары. Поть катился съ насъ градомъ. Некоторые изъ караульныхъ подталкивали отстающихъ въ бегу прикладомъ, а сзади ехало двое верховыхъ мадьяръ. Одинъ изъ арестованныхъ, еврей Арнольдъ, адвокатскій писарь изъ Войнилова, не могъ справиться со своей ношей и упалъ по пути. Сейчасъ — же подхватили его за руки и ноги несколько калушскихъ евреевъ и, неся его на рукахъ, бежали вместе съ нами. Однако, такъ какъ, повидимому, это все-таки сильно ихъ раздражало, да кроме того, кажется, они опасались подозреній въ сочувствіи еврею-изменнику, то они кусали его на бегу въ затылокъ. Такимъ образомъ они проявляли тутъ одновременно и свою національную солидарность, и австрійскій патріотизмъ заодно…

На вокзале насъ разделили на две группы и начали грузить насъ въ товарные вагоны. Въ особенности тяжело приходилось старикамъ, ибо ступенекъ при вагонахъ не было. По обеимъ сторонамъ входа въ вагонъ стояло по двое какихъ-то хулигановъ, которые кулаками били въ затылокъ каждаго, кто не былъ въ состоянiи скоро взобраться въ вагонъ. Не успели мы устроиться въ вагонахъ, какъ нашъ комендантъ, после краткаго совещанія съ дежурнымъ по станціи, украинофиломъ Лукасевичемъ, приказалъ всемъ поместиться въ одномъ вагоне вместе со стражей, которая заняла треть вагона, то есть, его середину противъ дверей. При этомъ Лукасевичъ распорядился маневрировать вагономъ такимъ образомъ, что вагономъ бросало въ продолжение двухъ часовъ въ разныя стороны, отчего все время падали заключенные въ вагоне арестанты.

Наконецъ, вагонъ поставили передъ вокзаломъ. Тогда стоявшая въ стороне и, по всей вероятности, ожидавшая этого толпа подошла къ нашему вагону. Посыпалась отборнейшая ругань. Поляки проклинали насъ, что мы мешаемъ имъ воскресить вновь ихъ отчизну, евреи ругали насъ изменниками, а мазепинцы укоряли насъ рублями и любовью къ царю, бросая при этомъ въ вагонъ камни и песокъ. Карауль не препятствовалъ безобразію, наобороть, коменданть постоянно поощрялъ толпу словами и жестами.

Наконецъ, въ два часа мы тронулись. Передъ каждой станціей нашъ комендантъ выгибался изъ соседняго вагона, который самъ занималъ, и кричалъ со всей силы: „Москвофилы”! Моментально сбегались къ вагону ротозеи съ целой станцiи и начинались наново издевательства и угрозы. Больше всего издевались надъ нами въ Болехове и Долине, только въ Моршине разогналъ начальникъ станцiи толпу и далъ намъ возможность легче вздохнуть. Около семи часовъ вечера пріехали мы въ Стрый.

Здесь комендантъ караула запретилъ солдатамъ подавать намъ воду и хлебъ, а самъ ушелъ въ городъ, вследствіе чего мы провели ночь относительно спокойно, хотя и въ голоде и жажде. Только проезжающіе на фронтъ солдаты, наущенные железнодорожниками, заглядывали въ нашъ вагонъ, а такъ какъ это были большей частью мадьяры, трудно было разобраться въ ихъ ругательствахъ и утрозахъ.

На следующій день къ вечеру пріехали мы въ Дрогобычъ. Тутъ одинъ изъ нашихъ упалъ въ обморокъ. Позвали военного врача, и тоть, несмотря на то, что быль евреемъ и въ австрійскомъ мундире, категорически заявилъ, что такъ дальше ехать невозможно. Въ виду этого насъ разделили на две части. Мне съ отцомъ посчастливилось перейти въ вагонъ третьяго класса.

Казалось-бы, что езда въ третьемъ классе должна быть лучше. На самомь деле вышло не то. Изъ интелигенціи въ вагоне 3-яго класса ехало только насъ двое, въ виду чего зловредный железнодорожный персоналъ обращался теперь съ оскорбленіями къ намъ. Обыкновенно вооруженные какимъ-нибудь железнымъ ннструментомъ, они открывали вагонъ и угрожали намъ смертью. Въ Перемышле, напр., угрожали моему отцу разбить молотомъ колени. Наиболее мы опасались встечи на станцiяхъ съ санитарными поездами. Тутъ уже насъ прямо обвиняли во всехъ раненіяхъ и страданіяхъ выбывшихъ изъ строя солдатъ…

Сколько пришлось намъ перенести въ этомъ пути мученій, лучше всего показываетъ прискорбный случай, что священникъ Маркевичъ изь Берлогъ сошелъ съ ума во время езды между Хировомъ и Перемышлемъ, вследствіе чего былъ оставленъ въ военномъ госпитале въ Перемышле, где, по слухамъ, вскоре и умеръ.

Такъ доехали мы до Кракова. Машинистъ остановилъ поездъ въ стороне, далеко отъ вокзала. Не успелъ мой отецъ сойти съ вагона, какъ подскочили къ нему комендантъ караула съ капраломъ ландверы и начали бить его прикладами. Я пробовалъ было защищать отца, но этимъ только стянулъ на себя ихъ вниманіе, и крепкія дула винтовокъ начали работать на моей спине?. Били также руками и толкали до техъ поръ, пока я не упалъ. Наконецъ, мы дошли до самого вокзала. Народу было здесь много, были также и польскіе легiонеры. Начался опять обычный погромъ. Били легіонеры, штатскіе, а даже комиссаръ полицiи. Слышны были возгласы : „москалофилы”, „изменники”, „родину намъ отнимаютъ” и т. п.

Я также получилъ крепкій ударъ по голове, благодаря сделанному кемъ-то замечанію, что я австрійскій чиновникъ.

Въ Кракове погрузили насъ снова въ товарные вагоны и повезли дальше. На утро мы проснулись уже на Моравской земле…

Д-р. М. Р. Крыжановскiй

Каменецкій уездъ

Въ с. Дернове крестьяне скрывались передъ австрійцами въ лесахъ. Оставшихся въ селе жителей, всего около 200 человекъ — стариковъ, женщинъ и детей, австрійцы арестовали и отвели на кладбище, чтобы ихъ тамъ разстрелять за то, что они носили восьмиконечные крестики на груди. Ихъ спасъ местный помещикъ Лехнеръ, поручившійся передъ австр. солдатами въ томъ, что они ни въ чемъ не провинились. Въ той-же деревне австрійцы убили крестьянъ: Ив. Наума (85 летъ), Н. Курія, Н. Ковалюка и И. Сердынецкаго. Последняго австрійскій уланъ сначала только ранилъ саблей въ голову, но затемъ вернулся опять и двумя револьверными выстрелами добилъ свою жертву.

Въ немецкой колоніи Сапежанке, по доносу местныхъ немцевъ, былъ разстрелянъ крест. А. Вусовичъ, трупъ же его былъ повешенъ передъ его домомъ на глазахъ его жены и детей.

С. Репневъ окружили австрійцы кордономъ, и, не выпуская никого изъ села, подожгли его съ четырехъ сторонъ. Жертвой пожара пало 120 крестьянскихъ домовъ.

Въ м. Стоянове, во время обедни, которую служилъ 85-летній о. Сохацкiй, согласно церковному обычаю, звонили, во время чего случайно появился въ местечке казачій разъездъ. Возвратившіеся эатемъ австрійцы арестовали о. Сохацкаго и войта Федора Багнюка, обвиняя ихъ въ умышленномъ трезвоне, съ целью сообщить русскимъ войскамъ о нахожденіи въ Стоянове австрійскихъ войскъ.

Арестованныхъ избили до крови прикладами и издевались надъ ними въ продолженіи несколькихъ часовъ. Затемъ войта Федора Багнюка тутъ-же повесили, а о. Сахацкого вывезли во Львовъ, где вторично уличная толпа до того избила несчастнаго старика, что его пришлось поместить въ тюремномъ госпитале. Когда некоторое время спустя нашихъ узниковъ вывозили изъ Львова, то среди нихъ быль также о. Сохацкiй. Избитый и изстрадавшиiйся старикъ не смогь дойти пешкомъ на вокзалъ и по пути упалъ. Тогда одинъ изъ конвойныхъ прокололъ упавшаго штыкомъ; трупъ накрыли соломой и оставили на улице.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1434)

Въ издававшейся въ 1915 г., при управленіи военнаго генералъ-губернатора Галичины, „Львовскомъ Вестнике” находимъ следующія, документально установленныя, данныя о бывшихъ въ Галичине до прихода русскихъ войскъ австрійскихъ и мадьярскихъ зверствахъ и надругательствахъ надъ неповиннымъ местнымъ русскимъ населеніемъ:

Въ Каменке Струмиловой одинъ священникъ разстрелянъ и одинъ арестованъ, повешено и разстреляно 10 крестьянъ и арестовано свыше 120 крестьянъ — все по доносу местнаго уніатскаго священника Михаила Цегельскаго.

Неистовства мадьяръ въ районе Каменки Струмиловой выразились въ целомъ ряде кошмарнынъ преступленій. Въ колоніи Сапежанке они схватили крест. Антона Висовича, разстреляли, потомъ повесили передъ квартирой и долгое время не позволяли похоронить его тело.

Мест. Репневъ было обречено озлобленными варварами на сожженіе. Они окружили селеніе съ четырехъ сторонъ и подожгли; бушевавшiй ветеръ моментально разнесъ пламя на все постройки и вскоре селеніе представляло сплошной костеръ. Жителей, которые пытались спастись бегствомъ иэъ селенія, мадьяры разстреливали. Точно то-же самое повторилось и въ м. Бужске, где убито несколько человекъ и сожжено 110 дворовъ съ постройками и скотомъ.

Обуреваемые жаждой крови и неистовствъ, мадьяры совершенно не считались съ темъ, кто виноватъ и невиноватъ, и уничтожали людей безъ всякаго повода и разбора. Такъ, въ дер. Дернове ими былъ зарубленъ 82-хъ летній старикъ Игнатъ Сердынецкій потому только, что подвернулся подъ руку. Тамъ-же былъ убитъ и другой крестьянинъ Наумъ, совершенно слепой и глухой уродъ.

С. Полоничная. Уже въ начале августа 1914 г., во время первой австрійской мобилизаціи, стали галицкiе украинофилы распространять заведомо ложные и нелепые слухи о томъ, что война вызвана „москвофилами”, написавшими къ русскому царю прошеніе объ освобожденiи ихъ отъ австрiйскаго гнета, что тамъ где-то за десятыми горами австрiйская полиція уже поймала множество шпіоновъ „москвофиловъ” и т. п. Въ селе Полоничной тоже распускали подобные слухи мазепинскіе провокаторы. На людей русскихъ убежденій посыпались со всехъ сторонъ угрозы и доносы, которые встретили весьма благоприятную почву, такъ такъ жандармскимъ постомъ заведывалъ у насъ въ то время заядлый украинофилъ Иванъ Чехъ, со своимъ помощникомъ полякомъ Турекомъ.

4 августа, раннимъ утромъ, оба эти австрійскіе „патріота” налетели на дома русскихъ крестьянъ и уводили ихъ съ собой прямо съ постели. Такимъ образомъ были арестованы Тимофей Пехнякъ съ двумя сыновьями Степаномъ и Иваномъ, Павелъ Ив. Семчишинъ (Кузьба), Юліанъ Павлина, черезъ два дня Василій Сенюкъ и Иванъ Уханскій, а еще черезъ неделю остальные члены семьи Пехниковъ, а именно: жена Степана — Марiя и две дочери Тимофея — Анна и Александра, такъ что въ доме осталась одна только старуха, жена Тимофея Марія. Во время обыска тотъ-же жандармъ Чехъ избилъ арестованныхъ женщинъ и конфисковалъ домашнюю библіотеку, а помогалъ ему при этомъ позорномъ деле сынъ местнаго священника, „украинскій” студентъ… Кроме названныхъ лицъ были арестованы еще заместитель войта, Романъ Галій, Филемонъ Павлина и Василій Борщъ, котораго жандармъ избилъ до крови за то, что онъ не хотелъ сказать, куда девались ключи отъ библіотеки „Русской Дружины”. На этоть разъ помогалъ бить лесничій, полякъ Кучинскій.

Всехъ арестованньхъ отвели въ тюрьму въ Струмиловую Каменку, а когда въ ночь съ 13-го на 14 августа тамъ возникла тревога, перевели ихъ спешно во Львовъ, где уже сидело множество русскихъ галичанъ. Семью Пехниковъ отправили еще раньше въ Бускъ, а оттуда, после 12-ти-дневнаго заключенія, перевели также черезъ Красное во Львовъ. Арестованныхъ повязали по-парно веревками. По пути въ Красное толпа назойливо преследовала и всячески ругала ихъ, а когда Андрей Вехоть изъ Полоничной Гуты посмелъ, защищаясь отъ надоевшихъ оскорбленій, что-то ответить, то тутъ-же ударилъ его по лицу остающійся и ныне еще въ Буске содержатель ресторана, по происхожденію чехъ. На станцiи въ Красномъ не обошлось тоже безъ обычныхъ побоевъ, после чего транспортъ въ 32 человека былъ привезенъ во Львовъ. Въ ожиданiи смены конвоя на вокзале „Подзамче” во Львове какой-то рябой полицейскiй все время ругался по адресу ”москвофиловъ”, но другой, постарше его рангомъ, приказалъ ему молчать. Две дамы — польки, разговаривая между собой и наблюдая насъ со стороны, говорили между собою:

— Что же, они ведь невиновны, теперь нетъ правды на свете…

Видно, были еще люди, которые понимали творящійся произволъ и сочувствовали намъ, его жертвамъ.

Подъ охраной конной полиціи, вооруженной съ ногъ до головы, но все-таки подъ неистовые крики и ругательства со стороны уличной толпы, въ особенности еврейства, повели насъ въ тюрьму ”Бригидки”. Камни летели на наши головы, изъ толпы стреляли даже изъ револьверовъ, изъ оконъ лили на насъ кипятокъ. Первый упалъ отъ удара камнемъ въ голову старикъ Тимофей Пехникъ. Облитаго кровью отца подхватилъ сынъ и, ставъ обратно въ ряды, понесъ въ тюрьму.

Въ конце концовъ всехъ насъ, сидевшихъ первоначально въ Буске, выслали изъ ”Бригидокъ” въ Талергофъ, равно какъ и сидевшихъ въ Каменецкой тюрьме мужчинъ, женщинъ же — Марію, Анну и Александру Пехникъ, заключенныхъ въ тюрьме по улице Баторія, освободили впоследствіи русскія войска. После отступленія русской арміи, австрійцы арестовали вторично Анну Пехникъ и Феодору Грай и вывезли въ Талергофъ.

Еще попалъ въ Талергофъ крестьянинъ изъ Полоничной Иванъ Борщъ и юродивый Сильвестръ Борщъ, оба по доносу бусскихъ евреевъ.

Василій Борщъ и Иванъ Борщъ умерли въ Талергофе; Иванъ Уханскiй, Юліанъ Павлина и Романъ Галій погибли на военной службе после освобожденія изъ талергофской тюрьмы, остальные же вернулись домой. Молодые люди, взятые на военную службу после первого освобождения, были определены въ спеціальные батальоны, где они служили подъ строжайшимъ надзоромъ.

Не лучше творилосъ въ Полоничной Гуте, где тотъ-же жандармъ Иванъ Чехъ арестовалъ 75-летняго Тимофея Кушинскаго съ сыномъ Иваномъ, Прокофія Михайлова, Степана Вехтя, Андрея Вехтя, Василія Монастырскаго и Алексея Маринюка. Последній умерь въ Талергофе.

Ст. Пехникъ

С. Таданье. „Василiй Гренка и его шона!” — крикнулъ солдатъ-мадьяръ. Изъ среды собравшагося народа, согнаннаго войскомъ на лесной полянке возле с. Дернова, выступили мои родители — Василій и Екатерина Гренки. Затемъ, вызвавъ еще и другихъ крестьянъ, мадьяры погнали ихъ черезъ с. Дерковъ въ с. Новый Ставъ. По пути, встретивъ свящ. Сивенькаго, настоятеля прихода въ Дернове, покойные мои родители просили его, чтобы онъ хлопоталъ объ ихъ освобожденiи, такъ какъ они не чувствуютъ за собой ни малейшей вины, но „украинскій отецъ духовный”, конечно, отказался.

Арестованныхъ, после обычныхъ въ такихъ случаяхъ издевательствъ, поставили передъ военнымъ судомъ. Первый свидетель, учитель-украинофилъ Романъ Пекарскій, представилъ судьямъ, что Василій Гренка, во время зянятія Галичины русскими, пытался заменить его русскимъ учителемъ. Учитель Лука Краевскій свидетельствовалъ въ деле моей матери Екатерины. Приговоръ былъ отложенъ до пріезда вызваннаго въ судъ въ качестве свидетеля свящ. Сивенькаго и только после показаній этого достойного пастыря родителямъ прочли смертный приговоръ. Осужденные просили передъ смертью показать имъ детей. Пригнали ихъ, однако родители могли лишь издали съ ними проститься, показывая детямъ рукою на шею въ знакъ того, что ихъ ожидаетъ смертная каань. После исповеди, которую совершилъ р.-католическій священникъ, Василія Гренку сковали вместе съ Федоромъ Мартинюкомъ и повели на место казни. Мать же моя, Екатерина, следовала за мужчинами, все время спотыкаясь отъ потери физическихъ силъ и предсмертной тревоги. Все трое были повешены вместе, а я въ то время съ сестрой Анной, явившись проститься съ родителями, смотрелъ издали на ихъ мученическую смерть …

Федоръ Гренка

2 августа 1914 г. явился ко мне на домъ жандармъ и велелъ мне собираться на военную службу, но подъ этимъ предлогомъ отвелъ меня въ Каменку Стр. въ тюрьму. Здесь находились уже докторъ Ступницкій съ сыномъ и мещанинъ Мулькевичъ. По истеченіи четырехъ сутокъ, местный судья, украинофилъ Шухевичъ, вызвалъ меня для допроса. Когда онъ при допросе узналъ, что я состою членомъ „Общества им. М. Качковскаго” и эсауломъ ”Р. Дружины”, сразу же заявилъ мне определенно, что за это я заслужилъ себе виселицу.

После двухъ недель заключенія отвезли насъ, всего около 20 человекъ, во Львовъ въ военную тюрьму, черезъ неделю перевели въ сборную тюрьму „Бригидки”, а затемъ въ Талергофъ. После трехнедельнаго пребыванія въ Талергофе, определили меня въ Раткезбургъ на работы по регуляціи реки Муры.

Когда русскія войска отступили съ Карпатъ за Львовъ и окопались надъ рекой Бугомъ, наступающiе вследъ мадьярскія военныя части принялись за жестокую работу по уничтоженію и искоренению русскаго элемента въ Вост. Галичине, а преусердно помогали имъ въ этомъ свои-же отщепенцы-іуды. Въ нашемъ селе несколько семействъ, собравъ свои пожитки, готовились уехать вместе съ русской арміей, однако, послушавшись злонамереннаго совета и завереній несколькихъ односельчанъ, остались дома, за что расплатились потомъ жизнью. И такъ, директоръ местнаго училища, ярый украинофилъ Пекарскій, уговорилъ бывшего тогда войтомъ Григорія Наконечнаго не уезжать. Наконечный упросилъ русскiя военныя власти оставить въ покое Пекарскаго, когда они намеревались сослать последняго въ Россію, а потому и поверилъ коварнымъ увереніямъ его на счетъ своей безопасности. Но, какъ только 20 iюня 1915 г. вступили въ Таданье мадьяры, въ тотъ-же день появился на громадскомъ доме приклеенный списокъ „руссофиловъ”, нашихъ односельчанъ, причемъ другой такой-же списокъ находился на рукахъ у директора Пекарскаго, который составлялъ его вместе съ лесничимъ Кромеромъ. Въ списокъ попали: 1) войтъ Григорій Наконечный, 2) Василій Гренка съ женой Екатериной, 3) Михаилъ Пилипецъ съ женой Маріей, 4) Федоръ Мартинюкъ, 5) Дмитрій Мотыль, 6) Феофанъ Гураль, 7) Семенъ Гавришко, 8) Никита Гавришко, 9) Иванъ Гренка, 10) Романъ Савякъ, 11) Дмитрій Лортухай, 12) Парасковія Мартинюкъ, 13) Михаилъ Подкостельный съ сыномъ Василіемъ, 14) Степанъ Ковалюкъ.

По приказу военныхъ властей все жители деревни должны были оставить ее въ теченіе несколькихъ часовъ и выселиться дальше. Когда же они очутились на поляне въ лесу, явилось войско и приказало имъ выстроиться въ ряды, а капитанъ по списку вызывалъ поименованныхъ въ означенномъ выше списке лицъ. Часть солдатъ, по приказу капитана, окружила вызванныхъ крестьянъ и погнала ихъ въ с. Новый Ставъ, где расположился штабъ армейской части, а другая часть, окруживъ остальныхъ, повела ихъ въ с. Жолтанцы, Жолковскаго уезда, и разместила здесь по домамъ и загородамъ уехавшихъ въ Россію крестьянъ.

Въ то время, когда солдаты вели таданцевъ въ с. Жолтанцы, крестьянину Ивану Портухаю, переселявшемуся со всеми своими пожитками и скотомъ, сбежалъ теленокъ по направленію Таданья. Крестьянинъ, не предчувствуя беды, вернулся за сбежавшей скотиной, но едва успелъ пройти несколько километровъ, былъ задержанъ австрiйскимъ патрулемъ и отведенъ въ с. Новый Ставъ, где его приговорили, вместе съ другими, къ смертной казни.

Приговоръ былъ основанъ на сделанныхъ подъ присягой показаніяхъ свидетелей: лесничаго Яна Кромера, учителей Романа Пекарскаго и Луки Краевскаго, ксендза Николая Кульчицкаго, Михаила Шмидта, Тадеуша Дяковскаго, Захаріи Иверльнинга и Бомбеля.

Войтъ Григорій Наконечный былъ повешенъ въ с. Жолтанцахъ, при дороге, ведущей изъ Каменки во Львовъ, причемъ къ ногамъ трупа былъ привяэанъ солдатскій котелокъ, наполненный камнями, а къ груди надпись: „за рубли”. Проезжающіе дорогой солдаты варварски надругались надъ трупомъ. На просьбу жены покойнаго командованіе разрешило черезъ несколько дней похоронить покойника, но, когда сынъ его явился съ подводой, чтобы снять отца съ дерева и отвезти домой, его схватили мадьяры и избили до потери чувствъ. Въ конце концовъ покойнаго похоронили на кладбище въ с. Жолтанцахъ.

Дмитрія Мотыля и Ивана Портухая повесили на одномъ и томъ-же суку. Первый оставилъ жену и трое детей, второй жену съ сыномъ и старуху мать. Ихъ похоронили въ братской могиле въ с. Дернове, Каменецкаго у., по приказамъ мадьяръ — головами къ югу, а ногами къ северу, чтобы, по выраженію палачей, удобнее было имъ по смерти смотреть на Россiю.

Черезъ день повесили Федора Мартинюка, члена многихъ русскихъ обществъ, прослужившаго свыше 30 летъ старшимъ братомъ при церкви въ с. Таданьи. Старшій его сынъ находился въ то время на военной службе, а невестка была интернирована въ Талергофе, такъ что трое малолетнихъ внучатъ осталось на произволъ судьбы. Мартинюка повесили и похоронили въ с. Томаче, Жолков. уезда, вместе съ Василіемъ и Екатериной Гренками. Феофана Гураля повесили день спустя после казни Гренокъ. Место его казни и погребенія неизвестно. Онъ оставилъ жену и шестеро детей.

После исполненія приговора на всехъ осужденныхъ остальныхъ заподозренныхъ отправили въ Талергофъ. Къ нимъ принадлежалъ прежде всего Семенъ Гавришковъ, 78 летъ, членъ многихъ русскихъ обществъ, называемый въ деревне ”москалемъ”, такъ какъ онъ еще въ юности выучился русскому литературному языку и любилъ при случае пощеголять своимъ знаніемъ, что и послужило причиной его арестовянiя и смерти, постигшей его въ Талергофе среди страшной нужды въ 1916 г. Кроме него были арестованы и сосланы въ Талергофъ: Никита Гавришковъ, Дмитрій Портухай (переведенный затемъ изъ Талергофа въ Гминдъ, а наконецъ въ Енцесдорфъ, где онъ и умерь въ 1916 г.), Иванъ Гренка, Романъ Савякъ, Михалаилъ Подкостельный съ сыномъ Василіем и Степанъ Ковалюкъ, причемъ Дмитрій Портухай тоже умерь въ заключеніи, оставивъ шестеро круглыхъ сиротъ (такъ какъ жена его умерла еще въ 1914 г.), а Никита Гавришковъ умеръ уже дома, въ несколько недель после возвращенiя изъ Талергофа.

Василiй Мартинюкъ

Завещаніе приговореннаго къ смерти

Крестьяниномъ Василіемъ Мартинюкомъ изъ Таданья прислано намъ последнее письмо-завещаніе, написанное за несколько минуть до смерти упомянутымъ выше Григоріемъ Наконечнымъ къ жене и детямъ. Оно написано карандашомъ на несколькихъ листкахъ записной книжки и было найдено у покойнаго за голенищемъ сапога во время погребенiя. Приводимъ его здесь полностью (насколько можно его разобрать), какъ трогательный ”человеческій документъ” изъ времени бывшаго кошмарнаго лихолетiя:

„Подякуйте, мои дети, професорови и лесничому, Захарому жонцови и Шмидтови, польскому ксендзови, що за мое добро мене въ ребро. Кождого ратувавъ, якъ могъ, професора стеригъ и боронивъ, якъ найбольшого пріятеля, а онъ мене, якъ наибольшого ворога, невинно на смерть. Не жичу имъ ничо злого. Тилько нехай имъ Богь того не памятае, бо не знаютъ, що творятъ. Ты, жинко, оддайся пидъ Божу опеку, а Богъ певно тя не опуститъ. И що будутъ люди робити, то и ты роби, гроши бережи, щобысь могла видки жити и детей годувати. Може тебе трафится где возъ купити, то купи, а якъ”…

Дальше нельзя разобрать нечеткаго, слитнаго письма. Весьма возможно, что видъ виселицы, передъ которой стоялъ уже покойный, помешалъ ему окончить письмо. Въ одномъ изъ угловъ оторваннаго листа нарисованъ краснымъ карандашомъ восьмиконечный крестъ и помещены: дата „Жолтанцы, дня 3/7 (20/6) 1915”, и подпись „Григорій Наконечный”.

Приговоры военныхъ судовъ на таданцевъ и др.

(”Изъ львовской польской газеты „Depesza”)

Ц. к. Судъ І пех. бриг. общ. ополченія издалъ 29-го іюня 1915 г. следующій приговоръ:

Степанъ Федикъ, рожд. въ Ягелл. Городке, 40 летъ, грек.-кат. вероисповеданія, женатъ, отецъ четверыхъ детей, помощникъ каменщика, виновенъ въ преступленiи противъ военной мощи государства на основ. § 327 в. у. з., имевшемъ место въ декабре 1914 г., а именно, въ томъ, что продалъ россійскимъ войскамъ австрійскіе винтовочные патроны, которые собралъ добровольно, за сумму более 70 рублей, чемъ совершилъ действіе въ пользу врага. Присуждается его на осн. §§ 328 и 125 в. у. з. къ восьми годамъ тяжелаго заключения, обостреннаго разъ въ месяцъ постомъ, твердой кроватью въ дни поста и одиночнымъ заключеніемъ въ продолженіе перваго, пятаго и девятаго месяца каждаго года.

Полевой судъ 31 пех. дивизіи издалъ следующіе приговоры:

Феофанъ Гураль, 55 летъ, православный, женатъ, отецъ 7 детей, земледелецъ, рожд. въ с. Таданье, у. Каменка Стр., совершилъ преступленіе нарушенія общественнаго порядка противъ § 341 1. а) в. у. з., темъ, что во время пребыванія россіянъ въ Таданье выразился на улице при встрече съ однимъ крестьяниномъ: ”Твой цесарь больше не вернется, не имеетъ онъ никакого значенія, императоръ Николай будетъ нашимъ царемъ”, а затемъ, при другомъ случае, смотря на цесарскій портретъ въ присутствіи собравшагося большого количества людей, подтрунивалъ въ одной хате надъ старостью Его Имп. Величества, сравнивалъ его съ крепкимъ царемъ Николаемъ и при томъ громко разсмеялся.

Димитрій Мотыль, 53 летъ, православный, отецъ 6 детей, земледелецъ, рожд. въ с. Таданье, у. Каменка Стр., совершилъ преступленіе нарушенія общественнаго порядка противъ § 341 1. а) в. у. з., темъ, что съ радостью распространялъ между крестьянами вести о пораженіяхъ цес. кор. арміи, причемъ выразился, что россіянъ есть столько, что накроютъ австрійцевъ шапками, что хватитъ однихъ россійскихъ обозовъ, чтобы взять Австрію.

Григорій Наконечный, 51 года, православный, земледелецъ, рожд. въ с. Таданье, у. Каменка Стр., совершилъ: а) преступленіе нарушенiя общественнаго порядка противъ § 341 1 а) в. у. з., темъ, что во время пребыванiя россіянъ въ Галичине уговаривалъ многихъ крестьянъ къ принятію православія, чтобы показать россіянамъ, что они настоящіе русскіе, а также къ приглашению россійскаго священника, ибо старый местный священникъ—австріецъ; в) преступление противъ военной мощи государства по § 327 в. у. з., проявившееся въ томъ, что во время наезда россіянъ на Галичину въ начале войны, въ день точно неизвестный, повелъ добровольно россіянъ противъ нашихъ войскъ.

Иванъ Портухай, 56 леть, православный, женатъ, отецъ 1 ребенка, земледелецъ, рожд. въ с. Таданье, у. Каменка Стр., виновенъ въ преступаленіи шпіонства, противъ § 321 в. у. з., заключающемся въ томъ, что, хотя онъ былъ эвакуированъ и поселенъ въ с. Дернове, то все-таки 1 іюля с. г. былъ пойманъ на месте преступленiя, когда хотелъ перейти черезъ р. Бугъ, между с. с. Таданье и Спасъ, несмотря на указаніе, что тамъ находится непріятель, такъ что, очевидно, хотелъ отправиться къ россіянамъ и сообщить имъ о расположенiи артиллеріи въ Дернове, а равно о нашихъ позиціяхъ надъ Бугомъ.

Въ виду этого полевой судъ присуждаетъ всехъ четырехъ къ смертной казни черезъ повешеніе. Приговоръ былъ исполненъ 3-го іюля 1915 года.

Федоръ Мартинюкъ, 65 летъ, православный, рожд. въ Таданье, земледелецъ, женатъ, отецъ одного ребенка, виновенъ въ преступленіи нарушенія общественнаго порядка противъ § 341 д) в. у. а., а именно, въ томъ, что во время россійской окупаціи въ Вост. Галичине, въ присутствіи значительнаго количества людей, изъявлялъ свою радость по поводу прихода „круглыхъ шапокъ” (россіянъ), отчего ”прошла уже его печаль”; дальше, при другомъ случае, въ присутствии многихъ же людей, выражалъ свою радость, что ему не нужно уже больше быть австрійцемъ; наконецъ, что держалъ приветственную речь къ входящимъ россіянамъ, причемъ спеціально указалъ на то, что местное русское населеніе ждетъ россіянъ уже 600 летъ.

Василій Гринько, [Ошибка: вместо Гренки] 69 летъ, православный, отецъ 4 детей, рожд. въ Таданье, земледелецъ, и жена его Екатерина Гринько, 49 летъ, православная, рожд. въ Таданье, виновны въ томъ-же преступленіи, заключающемся въ томъ, что Василій наклонялъ крестьянъ къ переходу въ православіе, такъ какъ Австрія не вернется больше, что выразился въ присутствіи большого количества людей, что у Австріи нетъ уже орудій, что уговаривалъ крестьянъ къ изгнанiю учителя-украинца и, наконецъ, подъ церковью выразился передъ собравшимися, какъ бунтовщикъ, о австрійскомъ правительстве. Екатерина же подсмеивалась подъ церковью въ присутствіи собравшихся надъ австрiйской арміей, разсказывая, что Россія уже победила Австрію, что у австрійцевъ нетъ обуви и что они жрутъ кошекъ.

Иванъ Круцинскій, около 40 летъ, изъ м. Угнова, у. Русская Рава, греко-кат., сапожникъ, бездетный, вдовецъ, виновенъ въ преступленіи усиленнаго шпіонства, противъ §§ 15 и 321 в. у. з., заключающемся въ томъ, что пытался изследовать въ Каменке Стр. расположеніе нашихъ войскъ съ целью уведомленія о семъ россіянъ, былъ, однако во время схваченъ и вследствіе посторонней помехи не успелъ довести до конца своихъ замысловъ.

Анастасія Лащукевичъ, 52 летъ, греко-кат., замужняя, мать 4 детей, жена чернорабочаго, рожд. въ Каменке Стр., виновна въ преступленіи нарушенія общественнаго порядка, по мысли § 341 а) в. у. з., заключающемся въ томъ, что, при вступленіи россіянъ въ Каменку Стр., приветствовала ихъ, какъ избавителей отъ австрійской неволи, а при другомъ случае, когда хотели на ея поле похоронить австрійскаго солдата, выразилась во всеуслышаніе, въ присутствіи многихъ людей, что на это не позволить, такъ какъ австрійцы воняютъ.

Наконецъ, Дмитрій Лапчина, рожд. въ Каменке Стр., греко-катъ., женать, отецъ двухъ детей, железнодорожникъ, 32 летъ, виновенъ въ преступленіи противъ мощи государства, по мысли § 327 в. у. з., такъ какъ онъ добровольно поступилъ къ россіянамъ на службу въ Каменке Стр., качестве полицейскаго, разыскивалъ солдатъ, бежавшихъ изъ россійскаго плена, и сообщалъ о нихъ россіянамъ, вследствіе чего было схвачено и уведено около 20 солдатъ.

Полевой судъ присудилъ ихъ всехъ къ смертной казни черезъ повешенiе.

Коломыйскій уездъ

Въ Коломыйшине было арестовано около 20 русскiхъ священниковъ. Между ними былъ арестованъ также свящ. Мих. Левицкій, 78-летній настоятель прихода въ Вербеже, давнишній другъ д-ра Дудыкевича. Въ с. Мышине были арестованы несколько крестьянъ, въ томъ числе бывшій русскій депутатъ сейма Миронюкъ-Заячукъ. Въ Яблонове, Печенежинскаго у., былъ арестованъ местный аптекарь А. Н. Котлярчукъ, а въ Коссове, въ числе другихъ, судья А.0.Гулла.

(„Діло”, 1914 г. № 19О)

Г. Коломыя. Въ конце августа 1914 г., явившіеся ко мне на домъ, въ мое отсутствiе, жандармъ съ солдатомъ произвели тщательный обыскъ. Когда я вернулся со службы домой, непрошенные гости явились вторично и заявили мне, что я арестованъ. Затемъ отвели меня въ тюрьму при окружномъ суде и отдали въ руки тюремному надзирателю Янчишину. После передачи денегъ, надзиратель поместилъ меня въ камеру, вместе съ двумя священниками и несколькими крестьянами. Дважды въ день выпускали меня на полъ часа въ тюремный дворъ подышать свежимъ воздухомъ. Поневоле пришлось быть предетомъ насмешекъ со стороны выглядывающихъ въ окошка преступниковъ, знавшихъ уже о томъ, что я, вчера еще судья, ныне уже ихъ товарищъ. Ежедневно наводилъ я справки въ управленіи тюрьмы, не поступило ли донесенiе жандармерiи относительно моего арестованія, но, къ сожаленію, таковаго я не дождался. Для меня было ясно, что мой арестъ, какъ и аресты другихъ русскихъ людей, являются актомъ произвола и политической мести. Чувствуя, что мои права гражданина и судьи грубо попраны, я сталъ было требовать снятія съ меня дознанiя судебнымъ следователемъ и обращался даже къ председателю суда, но все мои старанія оказались напрасными.

5 сентября 1914 г., утромъ, явился въ тюрьму военный патруль и повелъ насъ, 47 человекъ, на вокзалъ, причемъ намъ не было разршено даже получить обратно сданныя на храненiе деньги. Путь на вокзалъ мы прошли сквозь строй всевозможныхъ оскорбленій со стороны уличной черни. Тоже и на каждой станцiи поездъ нашъ задерживался, а собиравшаяся толпа, по наущенію железнодорожной прислуги, подвергала насъ новымъ издевательствамъ и брани. Такимъ образомъ пріехали мы въ Мармарошъ-Сигетъ, где были отданы подъ опеку венгерскихъ жандармовъ. Здесь, въ большомъ помещеніи, построенные въ ряды, простояли мы „смирно” несколько часовъ, чуть не падая отъ усталости, однако, нельзя было и шевельнуться подъ угрозой разстрела.

Изъ Мармарошъ-Сигета переехали мы по железной дороге въ Шатмаръ-Немети, где повторилась та-же исторія со ”смирнымъ” стоянiемъ, только уже на открытомъ воздухе, подъ перекрестными ругательствами местнаго населенія. Затемъ перевели насъ пешкомъ въ полуразрушенную мельницу, отдаленную отъ города на четыре километра. Въ мельнице было отнято у каждаго изъ насъ все мало-мальски ценное, напр., у меня, за неименіемъ денегъ, было снято с пальца обручальное кольцо … вместе съ содранной кожей. Здесь разместили насъ свыше 500 человекъ обоего пола. Воздухъ ужасный, множество насекомыхъ, никакой подстилки. Умываться водили насъ партіями на реку.

После четырехдневнаго пребыванія въ этой мельнице, насъ отправили въ Мискольчъ. Здесь посадили меня, въ числе другихъ, въ военную тюрьму. Правда, бросили на полъ немного соломы, однако, не было ни малейшей возможности прилечь — въ виду отсутствiя места: въ камере, разсчитанной на 16 человекъ, находилось 60 чел. заключенныхъ. Обыкновенной нашей пищей былъ т. наз. бараній гуляшъ, вернее сказать — кусокъ бараньяго жиру въ теплой воде. Въ виду запрещенiя пользоваться ножами и вилками, ели пальцами. Приходилось самому стирать белье, подметать, чистить и поочередно выносить судно. Тюрьма сравняла всехъ…

Подъ влiянiемъ всехъ этихъ нравственныхъ и физическихъ переживаній мое здоровье сильно ухудшилось. Это возъимело некоторое действіе и комендантъ поручилъ врачу заняться моимъ леченіемъ.

8 ноября 1914 г. допросилъ меня военный судья, а такъ какъ судъ не располагалъ никакими данными или уликами относительно моей виновности, то существенной частью допроса были лишь мои показанія о самомъ факте моего ареста. Результатомъ этого допроса явилось мое освобожденіе, съ обязательствомъ доносить рапортомъ военному суду о своемъ местопребываніи.

Такъ какъ мое постоянное местожительство — Коломыя находилась въ то время во власти русскихъ, то, по распоряженiю военныхъ властей, я уехалъ на жительство въ Вену. Здесь заявился я въ дирекціи полиціи, после чего былъ вызванъ въ 4-й полицейскій участокъ для выслушанiя и подписанія условій конфинировки. Не зная ничего о судъбе своей семьи, состоящей изъ матери, жены и двухъ малышей, я волей-неволей остался въ Вене. Просьбы, съ которыми я обращался въ наместничество въ Бялой, о снятіи съ меня подозренія или скорейшаго разследованія моего дела, остались безъ последствій. И только весной 1916 г., по отступленіи русскихь войскъ изъ Коломыи, мое дело подвинулось впередъ. Дисциплинарное следствіе показало всю неосновательность моего обвиненія и ареста, вследствіе чего дальнейшее следствіе было пріостановлено решеніемъ высшаго львовскаго суда. Темъ не менее, я все-таки еще не былъ возстановленъ въ своихъ гражданскихъ и служебныхъ правахъ, такъ какъ числился въ списке подозреваемыхъ и конфинированныхъ „руссофиловъ”.

Не будучи въ состояніи переносить дальше свое положеніе, я, после известнаго императорскаго распоряженія 1917 г. о пересмотре делъ конфинированныхъ, подалъ вновь прошеніе въ наместничество въ Бялой, прося отменить конфинировку, а затемъ, въ іюне 1917 г., подалъ такое-же прошеніе въ управленіе военнаго надзора въ Вене, на что, по истеченіи двухъ месяцевъ, получилъ изъ дирекціи полиціи въ Вене лаконическій ответь, что ”въ Вене нетъ никакихъ конфинированныхъ”, а поэтому, значитъ, и мне ничто не препятствуетъ возвратиться домой.

Промучившись, такимъ образомъ, полныхъ 3 года въ заключеніи и въ изгнаніи и совершенно потерявъ при этомъ здоровье и силы, я возвратился осенью 1917 г. къ себе въ Коломыю, где и соединился, наконецъ, съ моей, тоже крайне настрадавшейся и измученной семьей.

( Авторъ этихъ строкъ, советникъ суда О. А. Копыстянскій, скончался въ прошломъ 1923 г. въ Коломые отъ разрыва сердца).

(+) Теофилъ Копыстянскій

С. Слободка Лесная. Павелъ Авксентьевичъ Глебовицкій, настоятель прихода Лесная Слободка, Колом. уезда, былъ арестованъ 18-го августа 1914 г. После перевода въ уездную тюрьму въ Коломые, былъ обвиненъ въ государственной измене, за мнимое подстрекательство крестьянъ противъ арміи во время проповедей и исповеди. Ложныя данныя для обвинительнаго акта были представлены местыми „украинцами”; следствіе и разбирательство производилось въ Мискольче, но все-таки военнымъ судомъ о. Глебовицкій былъ оправданъ, а потомъ уже въ административномъ порядке отправленъ въ Талергофъ, а затемъ въ Посеймъ в. Вейцъ въ Штиріи. Вернулся домой въ 1917 году и умеръ въ 1923 г. Сынъ его, Николай Павловичъ, бывшій депутатъ австр. парламента, умеръ тамъ-же въ 1918 г. отъ чахотки, нажитой въ австрійской тюрьме.

С. Соповъ. 16 августа 1914 г. я былъ арестованъ жандармомъ и отведенъ въ тюрьму при уездномъ суде въ Коломые. Вечеромъ, около 9 часовъ, явился въ тюрьму чиновникъ уезднаго староства и снялъ съ насъ допросъ. Всехъ заключенныхъ находилось около 20 человекъ. Около полуночи поучилъ насъ вахтмейстеръ жандармеріи, чтобы, въ виду предстоящего следованія во Львовъ, никто не пытался бежать, во избежаніе разстрела на месте. На вокзалъ провожало насъ восемь жандармовъ. Въ безопасности почувствовали мы себя только въ вагоне, такъ какъ здесь мы были ограждены отъ побоевъ и нападеній. Во Львове насъ разместили въ ”Бригидкахъ”, отнявъ предварительно часы и деньги. Тюремная охрана пользовалась нашимъ положеніемъ, ухитряясь эксплуатировать насъ на все лады. Ежедневно извещалъ насъ ключникъ о результате продолжающагося следствія: ”столько-то ныне допрошено, столько-то повешено”. Его лаконическіе бюллетени сначала наводили на насъ животный страхъ, но затемъ мы уже привыкли къ его известiямъ и не придавали имъ большого значенія. 27 августа предупредили насъ, что скоро выедемъ изъ Львова, а 28-го августа действительно мы простились съ „Бригидками” и выехали по направленію къ западу. Путешествіе черезъ Галичину было очень тяжелое. Мы не получали ни пищи, ни воды, и только въ Чехіи положеніе наше заметно улучшилось. 30 августа мы прiехали въ Терезинъ.

Свящ. Мих. Романовскiй

Расправа въ Уторопахъ

(Разсказъ кр. В. Р. Грицюка)

У меня была семья, домъ, свое хозяйство, на которомъ я трудился 52 года, а сегодня пришлось въ одной рубахе, безъ родныхъ, бежать передъ разбойничьимъ набегомъ австрійскихъ солдатъ и мазепинцевъ изъ окрестныхъ деревень.

Когда къ нашей деревне подошли русскія войска, австрійцы отступили въ горы и скрывались въ лесахъ за рекой Пистынской. Съ русскими солдатами наладились у насъ скоро прекрасныя отношенія. Между темъ, австрійскіе жандармы приходили съ горъ, переодеваясь въ крестьянское платье и пользуясь содействіемъ евреевъ и мазепинцевъ, чтобы собирать сведенія обо всемъ, что касалось отношения местныхъ жителей къ русскимъ солдатамъ. Ежедневно ездили черезъ наше село верхомъ какіе-то люди въ м. Яблоновъ и Коломыю.

12 сентября 1914 г. зашли въ лавку Евстафія Лучки австрійскіе жандармы съ несколькими мазепинцаии и приказали подать себе закуску. Покушавъ, взяли въ лавке керосину и подожгли по очереди дома сознательнейшихъ русскихъ крестьянъ. Въ доме Ив. Стружука находилась только его старуха-мать, такъ какъ его самого раньше арестовали. Старуха, заметивъ приближающихся къ дому жандармовъ въ каскахъ, вышла на встречу и умоляла пощадить ея домъ. Но ударъ по голове прикладомъ былъ ответомъ на ея мольбы. Арестовавъ затемъ около 29 крестьянъ, жандармы ушли въ Коссовъ.

Въ воскресенье, 14 сентября, когда крестьяне выходили после Богослуженiя изъ церкви, жандармы вновь устроили охоту на нихъ и опять арестовали около 30 человекъ, такъ что въ деревне остались одне женщины и дети.

Черезъ некоторое время русскiя войска отошли въ Коломыю. Это произошло въ четвергъ вечеромъ. Въ пятницу утромъ изъ леса вышло несколько солдатскихъ и жандармскихъ австрійскихъ патрулей. Я сейчасъ оделся въ киптарь (верхняя одежда гуцуловъ) и побежалъ изъ села въ направленіи Коломыи.

На верху горы я услышалъ позади себя выстрелы и страшные крики. Оглянулся и остолбенелъ. Австрійцы группами подходили къ крестьянскимъ иабушкамъ и поджигали ихъ. Со стороны Пистыня видно было тоже облако дыма и зарево пожара и слышались выстрелы. Женщины съ детьми съ отчаянными воплями бежали, а солдаты и жандармы гнались за ними и безпощадно разстреливали ихъ на бегу.

Убегая въ ужасе отъ этой страшной картины, я только со следующаго холма решился посмотреть на родное село. Но кроме облаковъ дыма и зарева, покрывавшихъ все село, я не могъ ничего более увидеть. Издали раздавались отдельные ружейные выстрелы.

Такъ я и побежалъ дальше и насилу добрался пешкомъ во Львовъ.

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1454)

Въ тюрьме, въ армiи и на свободе

(Рассказъ б. ”ландштурмиста”.)

Пока я попалъ въ ряды арміи, успелъ побывать въ пяти тюрьмахъ въ Галичине и Венгріи, былъ подъ военнымъ судомъ, судился какъ „изменникъ”, и только после погнали меня на фронтъ.

После объявленія мобилизаціи, жандармы, а даже акцизные стражники арестовали всехъ, кого подозревали въ „руссофильстве”. Въ с. Городнице, славившемся своей ”неблагонадежностью”, было арестовано 6 человекъ, въ томъ числе я и сынъ местнаго священника, канд. адвокатуры И. В. Козоровскій. Всехъ „руссофиловъ”, въ томъ числе гусятынскаго бургомистра, еврея Кавалка (вскоре, впрочемъ, отпущеннаго на свободу) и уезднаго инженера-поляка, держали сначала въ гусятынскомъ арестномъ доме, а затемъ, подъ конвоемъ акцизныхъ стражниковъ, отправили въ Коломыю. Коломыйская тюрьма была биткомъ набита русскими галичанами. Въ числе узниковъ были судья А.О. Гулла изъ Коссова, свящ. А. Гелитовичъ изъ Коссова, его сынь, судья А. Гелитовичъ, свящ. Николай Семеновъ изъ Коломыи, свящ. М. Левицкій изъ Вербежа, б. членъ австрійскаго парламента д-ръ Н. Н. Глебовицкій, его отецъ свящ. Павелъ Глебовицкій и др. Число арестантовъ все увеличивалось. Привели страшно иэбитыхъ, изуродованныхъ — учителя изъ Хоросткова Кенса съ сыномъ Амвросіемъ, которыхъ избила еврейско-мазепинская толпа, сначала въ Хоросткове, а затемъ въ Копычинцахъ, когда ихъ везли изъ суда на вокзалъ, такъ какъ конвоировавшiе ихъ жандармы приказали нарочно извозчику ехать медленно, чтобы толпа могла выместить на нихъ свою злобу, причемъ старикъ Кенсъ потерялъ даже сознаніе отъ побоевъ. Кстати сказать, оба Кенса были въ кандалахъ, такъ что не могли парировать наносимыхъ имъ ударовъ.

Въ Коломые держали насъ около месяца, а когда русскія войска стали приближаться, насъ увезли въ Шатмаръ-Немети въ Венгріи, причемъ на всехъ станціяхъ насъ обкидывали камнями. Когда мы на вокзале въ Шатмаръ-Немети вышли изъ вагоновъ, на насъ бросилась толпа съ кусками каменнаго угля. Били, какъ зверей, посыпалась отборная ругань. Особенно досталось священникамъ Левицкому (80 летъ) изъ Вербежа и Семенову изъ Коломыи.

Мы были ошеломлены этой встречей и особенно темъ, что все эти насильники, здесь, въ глубокой Венгріи, говорили по-польски. Секретъ вскоре выяснился. Банда громилъ, около ста человекъ, были поляки, почти исключительно интеллигенты: чиновники, железнодорожники, учителя, бежавшіе передъ ,,москалями” изъ Восточной Галичины. Для нихъ была устроена въ Шатмаръ колонія. Узнавъ заблаговременно о нашемъ пріезде, они собрались на вокзале, чтобы встретить насъ должнымъ образомъ.

Въ Шатмаре держали насъ четверо сутокъ взаперти, въ совершенно темномъ магазине какой-то мельницы. Спали мы на сырой, голой земле. Затемъ насъ отправили въ Мискольчъ, въ военную тюрьму. Тамъ было уже около 600 человекъ галичанъ, въ томъ числе до 200 человекъ интеллигентовъ; были тоже чехи (двое изъ нихъ — запасные офицеры) и несколько словаковъ. Отношенія были довольно сносныя, благодаря чехамъ и словакамъ, смотревшимъ за порядкомъ. Но все-таки случались тяжелыя, гнусныя сцены. Напр., тюремный унтеръ-офицеръ, венскій еврей, приставалъ ко всемъ молодымъ крестьянкамъ, а особенно къ одной красивой гуцулке. Гуцулка съ отвращеніемъ отклоняла его гнусныя предложенія, однако, еврей не унимался, а даже, случайно захвативъ ее наедине, изнасиловалъ ее.

Солдаты немцы и мадьяры крали пищу, присваивали себе деньги узниковъ и т.п.

Всехъ узниковъ привлекли къ военному суду станиславовской дивизіи, пребывавшему въ то время въ Мискольче. Конкретной вины не доказали никому. Все сводилось къ вопросу: „что такое „руссофилы” и „украинцы” и почему первые не желаютъ называть себя „украинцами”? Военные судьи совершенно не понимали причинъ, которыя ставились въ вину узникамъ, но, несмотря на это было решено задержать всехъ арестованныхъ въ тюрьме до конца войны. Кроме того, двое крестьянъ были приговорены къ 10 годамъ тюремнаго заключенiя, одинъ за отказъ дать солдатамъ подводу, другой-же за разборку телеги, когда солдаты хотели реквизировать ее для отступающихъ войскъ. Все обязанные къ воинской повинности были „амнистированы” и призваны на военную службу, а съ ними и я былъ отправленъ въ Кошицы, а оттуда въ Левочу, въ 95 п. полкъ. Въ Левоче была образована изъ арестованныхъ особая часть и отправлена на фронтъ въ Галичину, где я и попалъ къ русскимъ въ пленъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г., № 1482-4)

Львовскiй уездъ

Две мобилизаціи.

Находясь на положеніи пасынка, русскій народь въ Австріи старался собственными силами поддерживать въ своей среде просвещеніе и развивать экономическую силу въ народныхъ массах. Лишенный собственной національной школы, принужденный воспитывать свою молодежь въ австрійско-польско-„украинскихъ” школахъ, где ради политическихъ целей извращались научныя истины, а целыя страницы исторіи, въ частности — русской, представлялись въ ложномъ свете, единственно съ темъ преднамереніемъ, чтобы удержать русскій народъ въ Галичине, если ужъ не въ полной темноте, такъ по крайней мере подальше отъ исторической правды, — онъ долженъ былъ, естественно, искать своей подлинной правды, своихъ собственныхъ культурно-національныхъ путей. Близость русскаго кордона, этнографическое и вероисповедное единство народа, живущего по обе стороны б. австро-русской границы, а кроме того напряженная и стремительная жажда проложить себе удобный путь на востокъ, подсказывали австро-немцу действовать именно такъ, а не иначе, то есть, душить всякое проявленіе русскаго духа въ народе, съ одной стороны, а воспитывать себе приверженцевъ и заодно ярыхъ враговъ русскаго міра въ нашей-же русской среде, съ другой. И, хотя часть местнаго русскаго населенія и совратилась на ложный и предательскій путь, указанный австро-немецкой агитаціей, то все-таки большинство, въ частности же серыя народныя массы не послушались и не убоялись техъ злонамеренныхъ наущеній, которыми австрійская администрацiя, жандармы и школа старались вызвать въ умахъ галицко-русскаго народа ненависть и презреніе къ главному его національному ядру, къ закордонному русскому народу. Эти массы сохранили идею національнаго и культурнаго единства и подъ этимъ угломъ шла у насъ въ Галичине, за несколько десятковъ летъ до войны, вся народно-просветительная работа.

Неразработанность природныхъ богатствъ края, скудость и безпомощность местнаго сельскаго хозяйства, экономическое порабощеніе и экслуатація населенія, состоящаго почти исключительно изъ крестьянъ и весьма немногочисленной мірской и духовной средней интеллигенцiи, заставляло некоторыя более энергичныя и вдумчивыя единицы обратить свое вниманіе на экономическое укрепленіе народа и работать для народа въ этомъ направленіи.

Следовательно, вся наша общественная жизнь, не въ примеръ другимъ народамъ, шла въ двухъ параллельныхъ направленіяхъ: созданiя собственныхъ русскихъ бурсъ, являвшихся единственно возможнымъ въ данныхъ условіяхъ суррогатомъ русской школы, и весьма медленнаго, но упорнаго распространенiя среди народа кооперативныхъ началъ для товарообмена деревни съ городомъ. Работа, требовавшая упорнаго труда, исключавшая уже по своей природе всякаго рода политику, — однако-же стоившая въ дни разразившейся въ 1914 г. міровой войны многихъ тысячей жизней русскихъ галичанъ…

Какъ для австрійскихъ властей, такъ и для нашей культурной и общественной жизни, городъ Львовъ являлся центромъ, откуда исходила вся просветительная и экономическая деятельность русской организацiи и распространялась по целой Галичине, путемъ ли печатнаго слова, или же путемъ устройства разнаго рода курсовъ, а также командировки въ уезды инструкторовъ для учрежденія на местахъ читаленъ и кооперативовъ.

Поэтому неудивительно, что въ приснопамятный 1914 годъ львовскія тюрьмы скорее и больше всехъ наполнились нашими людьми.

Не бездействовали наши передовые люди передъ войной, не покладая рукъ помогали они народу двигаться на высшую ступень культурнаго развитія, но одновременно не дремали и те, кто считалъ насъ своими врагами, въ особенности же работали и старались втихомолку, прельщенные австрійцами, доморощенные наши „украинцы”. Заблаговременно составлялись списки — сначала виднейшихъ русскихъ народныхъ деятелей, а затемъ ужъ и всехъ, кто только писалъ свою фамилію этимологически или читалъ хотя-бы самую безобидную русскую газету или книжку.

Наступили дни военной мобилизаціи для защиты Австріи отъ внешняго врага — Россіи…

А вместе съ военной мобилизаціей началась не менее грозная и повсеместная у насъ въ Галичине тюремная мобилизація русскихъ людей, заподозренныхъ не въ содеянномъ преступленіи a исключительно только въ томъ, что они могутъ въ будущемъ это преступленіе совершить. И въ извуверскомъ предвиденіи этого, только предполагаемаго еще, могущаго въ будущемъ совершиться преступленія, полилась невинная кровь, заработали виселицы, наполнились тюрьмы до краю. Ясно и откровенно сказано объ этомъ въ позднейшемъ манифесте императора Карла, которымъ онъ распорядился въ 1917 г. отпустить нашихъ узниковъ на свободу; „Zur Motivirung dieses Vorganges weist k. u. k. Regierung darauf hin, dass die zum Kriegsbeginn als Vorsichtsnahme veranlasste Interternierung von unverlasslichen eigenen Staatsangehorigen nur fur kurze Zeit zur Hintanthaltung der Storung der Mobilisirung gedacht war”. [„Въ объясненiе этой меры ц. и к. правительство указываетъ на то, что произведенная въ начале войны интернировка собственныхъ сомнительныхъ гражданъ только на непродолжительное время для предупрежденiя попытокъ помешать мобилизацiи”.]

И можно безъ преувеличенія сказать, что, если-бы австрійскія тюрьмы были попросторнее, да были 6ы ихъ побольше, тогда ревнители австрійской государственности 6ыли-бы заперли въ нихъ весь галицко-русскій народъ. Какъ доказательство, приводимъ текстъ одной изъ телеграммъ галицкаго наместника къ провинціальнымъ властямъ, извлеченный изъ архива б. наместничества, который въ русскомъ переводе гласитъ:

”Всехъ арестованныхъ политически заподозренныхъ, неблагонадежныхъ руссофиловъ и т. п., поскольку они еще не преданы военному суду, выслать немедленно въ львовскую тюрьму; арестовать всехъ, кто только подозрителенъ. [Подлин. по польски : „Wszystkich aresztowanych politycznie podejrzanych, niepewnych rusofilow i t. p., o ile nie oddano ich juz sadom wojskowym, odeslac zaraz do wiezenia we Lwowe; aresztowac, co tylko podejrzane”.]

И действительно арестовывалось все, поголовно, безъ разбора. Старики, женщины, дети, здоровые и больные, разумные и юродивые, люди съ положеніемъ и бездомные нищіе, — a o результатахъ этого патріотическаго рвенія, столь тяжелымъ бременемъ свалившагося на насъ, свидетельствуетъ другая телеграмма того-же наместинка на имя председателя краковской судейной палаты. Содержаніе ея следующее: „Ланцутскій староста сообщаетъ, что y него не имеется больше места для политическихъ узниковъ; прошу поручить начальнику суда въ Ланцуте принимать арестантовъ въ тюрьму, даже въ томъ случае, если бы она временно была переполнена, o принятыхъ же мерахъ немедленно мне донести. Принимаются меры къ переводу этихъ арестантовъ въ Ряшевъ или въ другіе края”. [Подлин. по польски : ”Starosta Lancuta donosi, ze nie ma gdzie pomiescic aresztantow politychnych; prosze polecic naczelnikowi sadu w Lancucie przyjmowac aresztantow do aresztow sadowych, gdyby chwilowo nawet bylo wielkie praepelnienie, i o zarzadzeniu mnie zaraz doniesc. Pszenieszenie tych aresztantow do Rzeszowa albo do innych krajow w toku”.]

Наравне съ ланцутской тюрьмой были переполнены также и тюрьмы всехъ другихъ галицкихъ городовъ и местечекъ. Невозможно перечесть всехъ пострадавшихъ, такъ какъ одно собираніе матеріаловъ, въ виду ужасающихъ размеровъ этихъ сплошныхъ арестовъ, продлилось бы на целые годы. A приведенныя здесь данныя являются лишь яркой и характерной частицей того отношенія и техъ неразбирающихся въ средcтвахъ пріемовъ, которые применялись Австріей къ галицко-русскому народу, чтобы вконецъ уничтожить eгo національное самосознаніе, имя и даже самое его бытіе…

Аресты и закрытіе русскихъ обществъ во Львове

„Многіе „москвофильскіе” деятели заблаговременно убежали въ Россію, между прочимъ — Бендасюкъ, Дудыкевичъ, Глушкевичъ. Бендасюкъ успелъ уже принять православіе въ Харькове.

Во Львове также производятся аресты „москвофиловъ”; между прочимъ арестованъ Пашкевичъ, директоръ „москвофильской” львовской „Самопомощи”. „Прикарпатская Русь” перестала выходить.

Произведены аресты среди „москвофиловъ” также въ Городке, Бобрке и другихъ городахъ. Аресту подверглись также польскіе ”москвофилы”. Въ Кракове арестованъ польскій депутатъ Заморскій, известный ”москвофилъ”, a eгo газета „Polska Gazeta Illustrowana” закрыта”.

(”Дiло”, 1914, № 17/18720)

„Среди москвофиловъ во Львове и на провинціи производятся дальнейшіе обыски и аресты. Въ Щирце арестованы: о. Романовскій изъ Дмитря, о. Стебельскій изъ Горбачъ и щирецкій псаломщикъ Хоминъ. Во Львове арестованъ д-рь Гриневецкій, представитель оффиціальнаго россійскаго телеграфнаго агентства. Существованіе издательства „Прикарпатской Руси” полиція прекратила, въ редакціи произвела тщательный обыскъ и арестовала несколько лицъ изъ администраціи, a также редакціи газеты. Редакторъ „Прикарпатской Руси” Лабенскій, вместе съ Дудыкевичемъ, Глушкевічемъ и другими выдающимися „москвофилами”, бежалъ въ Россію”.

(„Діло”, 1914 г. № 172 , 4 августа)

,,Вчера, по приказу наместничества, прекращена деятельностъ „москвофильскихъ” обществъ: „Народный Домъ”, „Общество им. Михаила Качковскаго” и всехъ другихъ „москвофильскихъ” обществъ. Для управленія имуществомъ этихъ обществъ назначены правительственные комиссары”.

(„Діло”. № 178 за 1914 г. отъ 5 августа)

„Въ очередномъ порядке полиція пріостановила деятельность следующихъ „москвофильскихъ” обществъ во Львове: „Русская Рада”, „Общество русскихъ дамъ”, „Свято-Владимірское Общество”, „Союзъ русскихъ дружинъ въ Австріи”, „Русская дружина во Львове”, „Общество русскихъ женщинъ” ,,Жизнь”, „Кружокъ русскихъ студентовъ — политехниковъ” и „Другъ”. Помещенія всехъ названныхъ обществъ опечатаны”.

(„Діло”, 1914 г. № 174)

Происшествія во Львове

(Сообщенiе А. И. Веретельника)

Въ день объявленія мобилизаціи появилось въ польскихъ газетахъ сообщеніе объ арестованіи депутата д-ра Д. А. Маркова, д-ра К. С. Черлюнчакевича и Н. Ю. Несторовичъ. Те-же газеты сообщили, что деп. Марковъ будетъ преданъ военному суду за государственную измену.

Это первое известiе о начавшихся арестахъ русскихъ людей въ Галичине сразу-же подлило задоръ руссофобской печати. Мазепинскія и польско-еврейскія газеты (особенно „Wiek Nowy” и „Gazeta Wieczorna”) почувствовали, что наступило время расправы съ той частью русскихъ галичанъ, которые, несмотря на всякаго рода преследованія, остались верными своей русской нацiональности.

Вся эта печать сразу подняла неистовый крикъ: ”Всехъ ”руссофиловъ” следуетъ предать суду! Всехъ ихъ следуетъ перевешать!”

Во Львове сейчасъ на первыхъ порахъ были арестованы: 3. П. Филиповскій, И. Площанскiй и директ. „Самопомощи” Ив. М. Пашкевичъ. Чтобы возбудить толпу противъ арестованныхъ, полиція сама распространяла слухи о томъ, что, напр., Пашкевичъ, б. австр. офицеръ, будто-бы былъ арестованъ въ моментъ, когда собирался сообщить русскому консулу австрійскій планъ мобилизаціи, и что за это его немедленно разстреляли. Даже жене его, пожелавшей повидаться съ мужемъ, комиссаръ заявилъ то-же самое.

На следующій день, 1 авг., были арестованы оставшіеся въ городе сотрудники „Прикарпатской Руси” К. Н. Пелехатый и д-ръ И. А. Гриневецкій, а также управляющій конторой К. Р. Клеберъ. После этого последовали уже массовые аресты русскихъ во Львове и на провинціи. Ежедневно приводились подъ конвоемъ партіи арестованныхъ; среди нихъ, были интеллигенты, крестьяне, женщины и дети. Во Львове, напр., былъ арестованъ, между прочими, 11-летній ученикъ город. народ. училища Савка за… „руссофильство”, равно какъ и 12-летнiй гимназистъ Михальчукъ изъ Мервичъ. Въ ту-же тюрьму привели дочерей свящ. Бачинскаго изъ Васючина, девушекъ летъ 13-ти и 15-ти, а также ихъ 16-летняго брата-гимназиста. Мальчика Савку держали сначала въ полиціи, где его избили до крови, затемъ перевели въ уголовную тюрьму, а оттуда вывезли съ партіей арестованныхъ въ Терезіенштадтъ. Одновременно правительствомъ были закрыты все русскiя общества и учрежденія въ целой Галичине.

Положеніе русскихъ галичанъ становилось прямо невыносимымъ. Местная польская и мазепинская печать съ восторгомъ и злорадствомъ сообщала все новыя известія объ арестахъ и казняхъ, въ особенности крестьянъ. Мазепинскія газеты (”Діло” и „Руслан”) печатали целые фельетоны о томъ, какъ вешали и разстреливали русскихъ въ провинціи (напр. въ с. Скоморохахъ, Сокальск. у.) и во Львове. Въ наместничество, въ полицію, а более всего въ канцелярію военнаго коменданта все время сыпались доносы мазепинцевъ на русскихъ людей. И такой доносъ, что тотъ или другой является человекомъ русскихъ убежденiй, довлелъ, чтобы его, какъ изменника или шпiона, сейчасъ-же арестовали, а то и казнили даже.

Знакомый фельдфебель, приделенный къ канцеляріи штаба командира корпуса, сообщилъ мне, что мазепинцы прямо заваливаютъ канцелярію письменными доносами. Знакомый почтовый чиновникъ разсказывалъ, что черезъ его руки ежедневно проходили сотни открытыхъ мазепинскихъ писемъ, приблизительно следующаго содержанія: ”Считаю своимъ гражданскимъ долгомъ сообщить, что следующія лица… являются рьяными руссофилами”.

Чтобы поощрить кровожадную толпу въ ея патріотическомъ рвеніи, правительство назначило даже доносчикамъ денежное вознагражденіе въ сумме 10 коронъ за каждаго „руссофила”.

Изъ множества фактовъ приведу, напр., следующіе: настоятеля прихода с. Стоянова, о. Сохацкаго, 80 Летъ, котораго вели въ тюрьму съ партіей крестьянъ съ вокзала Подзамче, толпа избила до потери сознанія. Мученика пришлось отправить въ тюремную больницу.

Я былъ тоже свидетелемъ следующаго факта: съ главнаго вокзала вели партію арестоваванныхъ въ тюрьму „Бригидки”. На Городецкой ул., возле казармъ Фердинанда, толпа убила камнями священника. Когда онъ упалъ подъ ударами палокь и камней, конвойный солдатъ толкнулъ его еще разъ изо всей силы прикладомъ. Солдаты сняли съ покойника кандалы, после чего крестьяне, взявъ трупъ на руки, понесли съ собой въ тюрьму…

Утромъ 6 авг. арестовали и меня. Въ тюрьме все камеры были переполнены. Спать не было где, приходилось соблюдать очередь. есть давали разъ въ сутки. Тюремные надзиратели и полицейскіе обращались съ нами безчеловечно.

Вместе со мною сидели въ камере: М. И. Гумецкій, Р. Ф. Глушкевичъ, К. М. Чижъ, свящ. А. Билинкевичъ, К. Н. Пелехатый, свящ. Скоробогатый и Н. К. Островскій.

Въ соседней камере находились д-ръ И. Л. Гриневецкій, К. Р, Клеберъ, П. П. Гаталякъ, д-ръ Н. Е. Застырецъ, Р. И. Шкирнанъ, Ю. Киселевскій, М. И. Голинатый, Морозъ, П. Одинакъ и г-жи Матковская, Прислопекая и Площанская.

Характерный случай для техъ отношеній, въ которыхъ приходилось жить русскимъ людямъ до занятія Львова русскими войсками, это арестъ банков. чиновника г. Островскаго. Онъ возвращался около 8 часовъ вечера домой. Какой-то человекъ, увидевъ его на улице, обратился къ проходившему офицеру: ”Прикажите арестовать этого гоподина, онъ наверное россійскiй шпіонъ; я слышалъ, какъ онъ у парикмахера говоритъ по-русски”. И этихъ словъ проходимца было достаточно, чтобы арестовать ни въ чемъ неповиннаго человека.

Отъ вновь поступившихъ арестантовъ мы узнали, что насъ отдадутъ подъ военный судъ, по обвиненiю въ государственной измене. Это казалось темъ более вероятнымъ, что такъ-же говорилъ намъ и комиссаръ полиціи, некто Писарскій.

27 августа намъ было приказано приготовиться къ отъезду. Все камеры были открыты и во дворъ вышло 140 человекъ. Пришлось простоять на холоде до 3 ч. ночи. Многіе были легко одеты, но никому не было разрешено послать домой за одеждой. Полицейскій комиссаръ приказалъ становиться по четыре въ ряды, после чего насъ начали по рядамъ заковывать вместе въ кандалы.

Къ счастью, я потерялъ сознаніе, и меня оставили во дворе подъ стражей. Подъ вечеръ въ мою камеру привели еще свящ. Зельскаго изъ Убинья и И. Рогозинскаго изъ Львова. Но мы уже не долго сидели. 3 сентября русскія войска заняли Львовъ и освободили насъ изъ заключенія.

(„Прик. Русь”, 1914, № 1426)

Изъ записокъ пок. д-ра Владиміра Ив. Антоневича

Военная мобилизація захватила меня съ сыномъ-гимназистомъ на каникулахъ въ с. Буркуте в. Жабья. Поневоле пришлось прервать отдыхъ и спешить обратно домой во Львовъ.

Узнавъ здесь о производящихся многочисленныхъ арестахъ и зная придирчивость и неразборчивость австрійскихъ административныхъ властей, я думалъ было предпринять кое-какія меры предосторожности, но было уже поздно. 27 августа 1914 г. явились ко мне на квартиру по ул. Скалки двое сыщиковъ, которые произвели у меня тщательный обыскъ, причемъ забрали несколько безобидныхъ открытокъ отъ Ю. А. Яворскаго, В. Ф. Дудыкевича и С. Ю. Бендасюка, а равно несколько фотографическихъ клише видовъ г. Львова, снятыхъ въ свое время моимъ сыномъ. После этого отвели меня и сына на полицію.

После составленiя краткаго протокола комиссаромъ Смулкой, заявившимъ, что имеется телеграфное предложеніе жандармеріи изъ Жабья о нашемъ аресте, насъ препроводили въ тюрьму по ул. Баторія, причемъ меня поместили въ камере №10, а сына отдельно во II этаже. Впрочемъ, сына черезъ 4 дня отпустили совсемъ на свободу.

Ночью съ 27-го на 28-е августа перевели меня пешкомъ, въ ручныхъ кандалахъ, въ одномъ нижнемъ белье и туфляхъ, въ тюрьму „Бригидки”.

Экзекуціи во Львове

Полицейскій № 129, получившій повидимому отъ начальства соответственныя инструкціи, все время подгонялъ меня прикладомъ, приговаривая: „Хорошъ полковой врачъ”. То-же происходило, когда вели насъ впоследствіи изъ „Бригидокъ” на вокзалъ. Полицейскіе (№ № 129, 130, 376) били, куда попало. После каждаго „равняйся” („szlusuj”) следовалъ ударь прикладомъ. И трудно было угодить наущеннымъ стражникамъ, такъ какъ впереди меня шелъ хромой старичокъ Рудко, спотыкавшійся на каждомъ шагу и мешавшій мне идти равнымъ шагомъ съ другими.

Самый переездъ по Галичине былъ очень тяжелый — даже для людей съ железными нервами. Только, когда нашъ эшелонъ переехалъ на чешскую землю, мы вздохнули легче. Жандармская брань: ”zdrajсу” „moskalofile” и т.п., которою встречали насъ на каждой станціи въ Галичине, заменилась дружескимъ, сердечнымъ приветомъ: „na zdar Rusove”!..

(Д-ръ мед. В. И. Антоневичъ, скончался отъ тифа въ 1918 г. въ Талергофе)

Знесенье в. Львова. Въ Знесенье арестовывалъ въ 1914 г. русскихъ людей местный комендантъ жандармеріи, вахмистръ Беднарскій.

Первый былъ арестованъ местный псаломщикъ Лука К. Старицкiй, состоявшій уже несколько дней на военной службе. Старицкій служилъ во Львове, а ночевать приходилъ домой. Ночью явились къ нему два жандарма и приказали следоватъ въ часть, а оттуда подъ конвоемъ отправили его въ военную тюрьму, въ конце же августа вывезли съ эшелономъ въ Талергофъ.

Дальше были арестованы:

Фома Семенъ, б. председатель местной читальни; его вывезли въ Терезинъ, а затемъ въ Талегофъ и Грацъ, откуда уже, несмотря на преклонный возрастъ, отправили въ армiю на фронтъ.

Учительница Марія В. Секорская была вывезена въ Терезинъ, а после отправлена въ Вену въ тюрьму.

Василiй Наорлевичъ, не пожелавшій выдать свою дочь замужъ за жандарма, былъ арестованъ последнимъ, а затемъ высланъ въ Талергофъ.

Илья Вас. Петринецъ былъ вывезенъ въ Талергофъ; умеръ черезъ неделю после возвращенія домой.

Местный настоятель прихода о. Айфаловичъ былъ арестованъ и вывезенъ въ Талергофъ вместе съ 3-мья сыновьями, которые затемъ все были отправлены на фронтъ, причемъ одинъ изъ нихъ, преподаватель гимназiи Северинъ Айфаловичъ, былъ контуженъ, оба же другіе, Владиміръ и Іосифъ Айфаловичи, были убиты.

Иванъ Тарновскій былъ посаженъ въ тюрьму во Львове, откуда былъ освобожденъ русскими войсками.

Иванъ Котулинскій былъ арестованъ за родство съ Д. Старицкимъ; изъ тюрьмы освобожденъ русскими войсками.

Григорій Котулинскій, товарищъ председателя местной читальни, былъ арестованъ по доносу местныхъ мазепинцевъ; освобожденъ русскими.

Иванъ Вацикъ, эсаулъ местной ”Русской Дружины”, Былъ арестованъ въ полку, но въ 1916 призванъ обратно на военную службу.

Екатерина Старицкая, жена Л. Старицкаго, была арестована после отступленія русскихъ, по доносу мазепинки Маріи Струкъ, что въ ея доме помещались русскіе солдаты, но затемъ была военнымъ судомъ оправдана.

Все перечисленныя лица принимали живое участіе въ народно-просветительной жизни с. Знесенья, а потому являлись солью въ глазахъ враговъ русскаго народа, которые и воспользовались военнымъ произволомъ, чтобы обезвредить ихъ и упрятать подальше. И действительно, это имъ отчасти удалось. Домой вернулись не все…

С. Гонятичи. Австрійцы, поймавъ 7 человекъ крестьянъ, поставили ихъ въ рядъ подъ стеною сарая, а затемъ бросились на нихъ со штыками.

Убили при этомъ Василiя Гринчишина, Юстина Карпинскаго, Филиппа Оприска, Григорія Кордюка (80 летъ), Тимофея Дубинка и Казимiра Карпинскаго (16 л.). Въ живыхъ остался случайно одинъ Степанъ Гринчишинъ, получившій 11 штыковыхъ ранъ.

С. Черкассы. Мадьяры увели крестьянина Ивана Сидора, судьба котораго неизвестна.

С. Островъ. Австрійскій офицеръ убилъ крест. В. Зачковскаго по доносу, сделанному евреемъ Исаакомъ Ретигомъ, будто-бы онъ показалъ русскимъ войскамъ дорогу въ Николаевъ.

Въ м. Щирце были убиты мещане Н. Мокрый и Н. Сивенькій.

Въ с. Гряде арестовано 8 крестьянъ.

Экзекуціи во Львове

Въ с. Дмитрье былъ убитъ крестьянинъ Н. Феджора. Изъ той-же деревни австрійскіе солдаты увели крестьянъ: Д. Феджору, В. Бобиляка, П. Жидика, Ф. Паренчука и священника Романовскаго.

Въ с. Ланахъ былъ убитъ крестьянинъ А. Базиль, уведены мадьярами И. Лазуркевичъ, М. Кревнюха и И. Деда.

Изъ с. Сердица были уведены: М. Деркачъ, Г. Курахъ (70 летъ), М. Филюсъ, И. Гавришъ, М. Горлатъ, В. Кухарскій, И. Кухарскій (18 летъ), Ф. Панчишинъ, Ф. Крупачъ, М. Гаврилюкъ (60 летъ), Н. Грехъ (14 летъ), М. Бернатъ (60 летъ) М. Кицанъ, И. Могуратъ и неизвестный крестьянинъ изъ с. Песковъ. Всехъ предварительно избили до крови. Для характеристики отношеній следуетъ заметить, что въ этой деревне арестовывались австрійцами все, кто только посмелъ выйти изъ дому.

Въ с. Вербеже были арестованы: о. Ю. Гумецкiй, д-ръ И. Ю. Гумецкій, В. Кинцикевичъ, Ф. Дьяковъ и Ф. Тхоровскiй.

Въ с. Запытове еще до начала войны были арестованы М. Химка и П. Козюба. 29 августа 1914 г. сюда явились передовые русскіе отряды, однако, уже на следующій день ушли обратно. Сейчасъ появился въ деревне австрійскій разъездъ. По доносу мазепинца Хомяка, будто-бы крестьяне сами пригласили русскихъ въ деревню, австрійцы повесили 16 человекъ, въ томъ числе одну женщину. Крестьянина Цыгана взяли съ собой, мучили четыре дня, а когда подошли русскія войска, зверски убили.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1429)

Въ с. Новомъ Ярычеве еще до начала войны былъ арестованъ гимназистъ В. Сварычевскiй. Въ с. Старомъ-Ярычеве австрійскія войска захватили съ собой при отступленіи: И. Когута, С. Ваврича, И. Тиса, М. Кулика, И. Ткача, М. Ткача, Т. Ярошика, Д. Ильчишина и О. Тараса, Въ томъ-же селе закололи Г. Масла.

Въ с. Цеперове были арестованы Г. Павлишинъ и Ф. Сысакъ.

Въ с. Вел.-Подлескахъ былъ арестованъ свящ. Ф. Яворовскій и студ. Г. Головачъ.

Въ с. Руданцахъ былъ арестованъ крестьянинъ Н. Долгань, во время же отступленія въ томъ-же селе былъ убитъ крест. М. Долганъ.

Въ с. Мал.-Подлескахъ были арестованы и уведены: Г. Мацехъ, С. Макогонъ, А. Ломага, Н. Ломага, Ф. Ломага, И. Оробецъ, М. Ткачъ и Анна Морозъ. Вь томъ-же селе были убиты: А. Маслюкъ, Д. Михайловъ и Г. Сидорякъ.

Въ с. Жидатичахъ были арестованы крест. Т. Михалюкъ и студ. И. Михалюкъ.

Въ с. Малахове были арестованы четверо крестьянъ.

Въ с. Стронятыне были уведены: А. Пришлякъ, Л. Палюкъ и С. Ястрембскій.

Въ с. Ситехове было арестовано шесть крестьянъ.

Въ с. Пикуловичахъ бежавшіе, после сраженія у Краснаго, австрійцы захватили крестьянъ: В. Харькова, Н. Бачинскаго, В. Фридваля, Ф. Барабаша, А. Мартинкова, В. Коваля, Н. Коваля, К. Легкаго, М. Скобанскаго, И. Дачкевича, А. Коваля и Н. Пешура. Арестованныхъ били прикладами и саблями. Въ томъ-же селе солдаты, арестовавъ крестъянина И. Таращука, повели его въ соседнее село Прусы и тамъ, въ присутствіи несколькихъ крестьянъ, обрезали ему губы и пальцы у рукъ и ногь и, наконецъ, издеваясь надъ полумертвымъ уже отъ страшныхъ мученій человекомъ, положили ему на грудь доску и задавили несчастнаго на смерть.

Въ с. Борщевичахъ были арестованы и вывезены 16 крестьянъ, въ томъ числе 85-летній Г. Мурмило. Въ томъ-же селе были убиты А. Гминковскій и С. Тешинскій.

Въ с. Прусахъ былъ арестованъ 16-летній И. Бобра.

Въ с. Грибовичахъ до начала войны были арестованы и вывезены, на основаніи доноса мазепинца войта И. Дещука, священникъ о. I. Билинкевичъ и 30 крестьянъ.

Въ с. Брюховичахъ жандармы арестовали крестьянина И. Брыкайла вследствіе доноса одного местнаго поляка. Несчастнаго повели на местное кладбище, вырыли яму и, поставивъ жертву надъ свежей могилой, приказали солдатамъ его разстрелять. После перваго залпа несчастный упалъ, но остался живъ. Когда-же, несмотря на приказъ, солдаты отказались стрелять вторично въ истекавшаго кровью крестьянина, жандармъ самъ прикончилъ лежавшаго.

Прибежавшей за своимъ мужемъ жене пришлось быть свидетельницей этой страшной расправы.

(”Прик. Русь”, 1914 г. 1487)

С. Толщевъ. Въ нашемъ селе были арестованы въ первую очередь члены читальни Об-ва им. Мих. Качковскаго, а именно: 1) председатель Яковъ Крукъ (былъ сосланъ въ Оломютць, а въ 1916 г. переведенъ въ Талергофъ), 2) Григорій Лещакъ, 3) псаломщикъ Герасимъ Керодъ, 4) Василiй Керодъ, 5) Федоръ Савка, 6) Игнатій Худышъ, 7) Іосифъ Керодъ, 8) Иванъ Илечко (оба были сосланы въ Талергофъ, где и скончались отъ тифа), 9) Иванъ Керодъ, 10) Димитрій Курса, 11) Григорій Жуховичъ, 13) Филиппъ Горкъ, 13) Меланія Жуховичъ, 14) Анна Керодъ и 16) Франка Лещакъ. Некоторые изъ нихъ были определены въ австрійскіе полки (т. наз. Steyerreimente) на военную службу и, съ 6елыми повязками на рукаве (что означало, что они политически ненадежны) отправлены на итальянскій фронтъ.

Экзекуціи во Львове

Четырехъ арестованныхъ, а именно: Ив. Керода, Дим. Курсу, Гр. Жуховича и Ф. Горака держали австрійцы целый день въ кандалахъ подъ корчмой, всячески издеваясь надъ ними, причемъ бросали жребій, что съ ними сделать — убить или-же увести? Но, когда австрійскій обозъ, къ которому были прикомандированы арестованные, выехалъ за село, появился вдругъ русскій разъездъ, въ виду чего австрійцы разбежались, а четыре означенныхъ арестанта, которые были скованы вместе, остались одни, после чего прибежавшіе изъ деревни люди, распиливъ цепи, освободили ихъ.

Григорій Лещакъ

С. Раковецъ. С. Раковецъ — село русское съ деда-прадеда. Живетъ здесь немного римо-католиковъ изъ местнаго же населенія, а потому считающихъ русскій языкъ своимъ роднымъ яэыкомъ, такъ что польско-католическіе священники разъединили ихъ, въ виду различія вероисповеіанія, на поляковъ и русскихъ. Самихъ-же русскихъ разъединилъ пок. священникъ, украинофилъ Мих. Яцкевичъ, построивъ въ селе „украинскую” читальню „Просвіты”. Такимъ образомъ, въ Раковце существовали, кроме русской читальни им. М. Качковскаго и „Русской Дружины”, также мазепинская и польская читальни. Поляковъ и „украинцевъ”, а собственно говоря — покойнаго священника, весьма раздражало, что русская читальня развивается лучше остальныхъ, благодаря стараніямъ некоторыхъ виднейшихъ крестьянъ и народнаго учителя въ отставке М. Ф. Квасника, и что часто устраиваемые ею спектакли и концерты привлекали въ читальню деревенскую молодежь и стариковъ.Пришелъ 1914 годъ. Польскій ксендзъ Янъ Домбровскій сделалъ доносъ на учителя М. Ф. Квасника, крест. Петра Орыщака и председателя русской читальни Ивана Зазуляка. Явились жандармы, въ числе 11 человекъ, для производства обыска, после чего всехъ троихъ забрали во Львовъ, а затемъ выслали въ Терезинъ и Талергофъ.

2 сентября вывели пьяные жандармы также молодого, интеллигентнаго крестьянина Василія Палея изъ дому и тутъ-же на выгоне разстреляли.

Первыя жертвы

(Изъ разсказа очевидца)

Лицо, призванное по долгу своего знанія напутствовать приговоренныхъ кь смертной казни и присутствовать при исполненіи приговора, разсказываетъ следующее:

Все, что пишутъ русскія газеты о неслыханныхъ зверствахъ австрійцевъ и мадьяръ на нашей несчастной родине, бледнеетъ передъ теми ужасами, свидетелемъ которыхъ пришлось быть мне въ силу моего званія. Сообщаютъ о томъ, какъ дикія орды солдать жгли деревни, насиловали, грабили и убивали безъ суда десятки людей въ припадке озлобленія; все это, конечно, отвратительно и ужасно, но во сто разъ безчеловечнее то, что творилось австрійскими властями по приговору суда — легально… Я говорю о приговорахъ военно-полевыхъ судовъ въ начале войны на крестьянъ и интеллигентовъ, заподозренныхъ въ государственной измене.

Вотъ, напр., первый подобный приговоръ, расклеенный по городу и напечатанный во всехъ львовскихъ польскихъ и мазепинскихъ газетахъ:

„Ц. и к. военный комендантъ гор. Львова объявляетъ: Фабричный истопникъ Иванъ Хель, поденный рабочій Семенъ Хель, оба изъ с. Пониковецъ, Бродскаго уезда, лесной сторожъ Семенъ Шпорлюкъ изъ с. Вел. Фольварковъ, Бродскаго уезда, и Антонъ Супликевичъ изъ с. Скоморохъ, Сокальскаго уезда, за то, что сообщили разныя сведенія русскимъ войскамъ, а кроме того Семенъ Хель за то, что ввелъ нарочно въ заблужденіе австрійскій кавалерійскій разъездъ, такъ что этотъ разъездъ попалъ въ засаду, — значитъ, все вместе за совершеніе преступленія противъ военной мощи государства, приговорены на основаніи § 327 военно-уголовнаго закона военно-полевымъ дивизіоннымъ судомъ ландверы во Львове къ смертной казни черезъ повешеніе. Приговоръ приведенъ въ исполненіе 24 авгусга с. г.

(1914 г.) во Львове. 16-летній Николай Щпорлюкъ приговоренъ, за то-же самое преступленіе къ 10-летнему тюремному заключенію”.

Это первый приговоръ и первыя жертвы. Следующаго дня, 25 августа, были повешены на основаніи приговора военнаго суда: 1) Валентій Кашуба, 21 года, крестьянинъ изъ Лешнева, Бродскаго уезда; 2) Александръ Батовскій, 56 летъ, крестьянинъ изъ Бродскаго уезда; и 3) Василій Пержукъ, 48 летъ, крестьянинъ изъ Лешнева. Приговоръ былъ исполненъ во дворе тюремнаго зданія по Казиміровской ул. Палачемъ былъ солдатъ. Во время казни собралась вокругъ тюрьмы огромная толпа, желавшая полюбоваться видомъ казни „изменниковъ”, но во дворъ тюрьмы были допущены только оффиціальныя лица и представители печати.

Несколько дней спустя (29 авг.) были повешены крестьяне: А. Мановскій, 23 летъ, изъ с. Дубровецъ, Яворовскаго уезда, Шущинскій, 60 леть, изъ с. Фуйна, Жолковскаго уезда, Петръ Козицкій, 21 г., изъ с. Крехова, Жолковск. у., и Андрей Пужакъ, 57 летъ, изъ с. Мокротина, Жолковскаго уезда. Первые три повешены за то, что встречали русскія войска, угощали солдатъ и указывали имъ дорогу; последній, зажиточный и весьма интеллигентный крестьянинъ, за то, что выразился нелестно объ австрійскомъ императоре, считая его виновникомъ войны. Умирали все, какъ подобаетъ героямъ-мученикамъ, безъ плача и проклятій, со словами молитвы на устахъ. А Андрей Пужакъ, стоя на ступенькахъ виселицы, крикнулъ: „Дя здравствуетъ Великая, Неделимая Русь”!

Экзекуціи во Львове

Но самыя кошмарныя картины пришлось мне наблюдать въ военной гарнизонной тюрьме, где разыгрались тякія потрясающія сцены, которыя гонятъ сонъ въ векъ, мутятъ разсудокъ, которыхъ я никогда не забуду…

Къ смертной казни были приговорены два уніатскихъ священника и 27 крестьянъ. Приговоръ былъ вынесенъ на основаніи показаній одного свидетеля, мазепинца, интеллигента, донесшаго, что эти священники и крестьяне встречали съ хлебомъ-солью русскіе передовые отряды, угощали русскихъ солдатъ и сообщали имъ сведенія относительно расположенія австрійскихъ войскъ. Никакихъ другихъ уликъ и доказательствъ не было.

Несчастные, чувствуя себя совершенно невиновными, даже выслушавъ приговоръ, считали его простой угрозой: приговорили, чтобы напугать насъ и людей въ окрестности, подержатъ месяцъ-два, пока не кончится война, а тамъ и домой отпустятъ… Не верили даже тогда, когда въ камеру вошелъ священникъ и заявилъ, что пришелъ исповедывать ихъ передъ смертью.

Однако, пришлось поверить. Казнь должна была состояться во дворе тюремнаго зданія. Но палача не было, не успелъ пріехать во время. Власти решили обойтись безъ него, не желая ждать его пріезда, темъ более, что нашелся палачъ-доброволецъ, фельдфебель-немецъ, который согласился привести приговоръ въ исполненiе.

О подробностяхъ казни не стану говорить. Скажу только, что вешали группами, по нескольку человекъ. Вывели во дворъ первую партію, четырехъ крестьянъ. Палачъ-доброволецъ истязалъ каждаго по 10 — 12 минутъ, а перваго даже 16 минутъ, да и то долженъ былъ прикончить его руками.

Вывели вторую партію, троихъ крестьянъ. Съ ними произошла та-же самая исторія. Повесивъ последняго изъ этой второй группы, палачъ сь самодовольной улыбкой обратился къ присутствовавшему при казни военному начальству: „Ну вотъ, съ седьмымъ уже пошло легче, а четырнадцатаго вздерну уже по всемъ правиламъ искусства („werde ich schon ganz perfekt aufhangen”).

Ho остальныхъ вешалъ уже не онъ, а другой. Дело въ томъ, что власти решили остальныхъ 20 крестьянъ казнить въ родной ихъ деревне для острастки всему населенiю въ окрестности. Что касается двухъ приговоренныхъ священниковъ, то участь ихъ мне неизвестна.

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1489)

Последніе эшелоны

Въ понедельникъ, 18 авг. 1914 г., за два дня до взятія русскими войсками Львова, былъ вывезенъ отсюда последній транспортъ арестованныхъ русскихъ галичанъ, насчитывавшій свыше 700 человекъ. По пути изъ тюрьмы на вокзалъ уличная толпа все время зверски издевалась надъ ними и избивала ихъ, чемъ попало. Священника летъ 70 — 80, который вследствіе побоевъ не былъ въ состояніи идти дальше и упалъ на улице, солдаты тутъ-же прикололи штыкомъ и, прикрывъ соломой, оставили на улице. Отношеніе къ арестованнымъ властей, солдать и толпы, изъ местнаго инородческаго населенія было до того зверскимъ, что даже одна местная польская газета („Slowo Polskie”) не вытерпела и обратила вниманiе правительственныхъ круговъ на недопустимость подобныхъ жестокостей надъ неповинными людьми. Но защищать этихъ мучениковъ не посмелъ никто. Те, кто могъ и обязанъ былъ это сделать, а именно светскія и духовныя власти (хотя бы уніатскіе іерархи во главе съ гр. Шептицкимъ), не только не принимали никакихъ меръ, но, наоборотъ, пользуясь видимой возможностью полнаго искорененія всехъ сознательныхъ поборниковъ идеи единства русскаго народа, напускали и науськивали на нихъ жандармовъ. Изъ частныхъ лицъ этого сделать никто не посмелъ, хотя-бы потому, что за одно слово сочувствія ждали тоже всякаго тюрьма и мука.

Намъ известенъ, напр., следующiй фактъ. Жена запасного австрійского офицера г-жа Площанская, видя на улице неслыханныя издевательства надъ узниками, сказала: „Какъ можно такъ издеваться надъ беззащитными людьми, которые еще не судились; это же не преступники, а люди, вина которыхъ еще не доказана” — За эти слова ее сейчасъ-же арестовали, посадили вместе съ двумя маленькими детьми въ тюрьму, а затемъ вывезли куда-то, оставивъ детей на попеченіе чужой женщины. А мужъ г-жи Площанской находился въ то время на фронте…

28 августа, когда русская армiя уже приближалась къ Львову, наместничество приказало всемъ уезднымъ начальникамъ выслать немедленно оставшихся еще въ местныхъ тюрьмахъ узниковъ прямо въ Краковъ. Приказъ этотъ гласилъ:

„Согласно приложенному списку, отправить немедленно задержанныхъ политическихъ руссофиловъ подъ стражей въ Краковъ съ именнымъ спискомъ. {} О выезде сообщить по телеграфу краковской полиціи. Именной списокъ и время отправленія предложить въ наместничество. Въ случае, если окажется нужнымъ конвой, затребовать по телеграфу изъ управленія военнаго округа въ Перемышле”. [Въ подлин.: ”Stosownie do przedlozonego wykazu, odstawic natychmiast politycznych detentow russofilow pod straza do Krakowa z imiennym wykazem. O wyjezdzie zawiadomic telegraficznie policie krakowska. Imienny wykaz i czas odjazdu przedlozyc Przezydjum Namiestnictwa. Gdy potrzeba eskorty, zarzadac jej telegraficznie z Militar-Kommando Przemysl. — Prczydium Namiestnictwa”].

Эта телеграмма была разослана начальникамъ разныхъ уездовъ. Она относится къ последнему транспорту нашихь узниковъ, въ которомъ изъ одного Львова было вывезено свыше 700 человекъ. Только немногіе счастливцы, которыхъ почему-либо не успели вывезти, были освобождены русскими войсками. Напр., въ Самборе были такимъ образомъ освобождены около 400 чел., преимущественно крестьянъ, во Львове около 170 человекъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г., № 1425)

Я былъ арестованъ львовской полицiей въ 7 ч. утра 9 августа 1914 г. въ своей квартире на Подвальи № 7. Во время обыска, имевшаго характеръ настоящаго погрома, чины полиціи разбили все замки отъ шкафовъ и сундуковъ и перерыли каждый листъ бумаги въ поискахъ зa доказательствомъ моей мнимо-преступной, антигосударственной работы. Отделивъ все русскія кииги и частную корреспонденцію, взяли ее вместе со мною въ полицейское управленіе, не разрешивъ привести въ порядокъ перерытую квартиру и закрыть окна. На полиціи ждалъ я допроса до 2-хъ ч. дня, когда комиссаръ, указавъ мне на найденныя среди моей корреспонденціи письма В. Ф. Дудыкевича и Р. Ю. Алексевича, a также несколько частныхъ писемъ изъ Россiи, объявилъ мне, что я арестованъ, какъ

Экзекуціи во Львове

опасный для государства преступникъ. Затемъ меня отвели въ тюрьму по ул. Яховича и определили въ камеру № 8, где уже сидели знакомые гг. Полещукъ изъ Бродовъ и Морозъ. Ночь пришлось просидеть на скамейке, а утромъ по болезни перевели меня въ камеру № 7, где сидели гг. Клеберъ, д-ръ Гриневецкій, Хойнацкiй, Липецкій и др., свящ. I. Билинкевичъ. На трехъ койкахъ спало семь человекъ. За исключеніемъ украинофила Титлы, попавшаго въ нашу компанію, очевидно, по недоразуменію, все остальные были свои русскіе люди.

Печальныя вести о разстрелахъ и новыхъ арестахъ, доходившія къ намъ извне не предвещали намъ ничего хорошаго, а мысли о семье, находившейся во время моего ареста въ деревне на каникулахъ, не давали мне покоя. Ночью былъ слышенъ шумъ проходящихъ по улице войскъ и далекій орудійный гулъ. Повидимому, русская армія продвигалась къ Львову. Мы боялись, что австрійцы, за невозможностью перевезти насъ дальше, поголовно насъ перевешаютъ. Однако, Богъ миловалъ. 23 августа, поздно ночью, тюремная администрація велела намъ наспехъ собраться во дворе. До 4 часовъ утра шла проверка узниковъ, а затемъ, въ сопровожденіи многочисленнаго конвоя и, несмотря на раннее время, при неистовыхъ крикахъ и ругательствахъ толпы, отправили насъ на вокзалъ. Тяжелее всего былъ переходъ черезъ вестибюль, туннель и лестницу на перронъ. Не одинъ потерялъ зубы или вышелъ къ готовому уже поезду съ разбитой головой. Я получилъ несколько ударовъ прикладомъ въ бокъ и несколько пощечинъ. Ехали мы по 50 человекъ въ вагоне, не считая конвоя. Сравнительно хорошо ехалось темъ изъ насъ, кто разместился на полу подъ скамейками. Они были защищены отъ камней и палокъ, бросаемыхъ въ вагонъ черезъ окна. Безъ воды и пищи доехали мы на четвертыя сутки до чешской границы, где сострадательные чехи впервые насъ накормили и напоили. Затемъ насъ отправили въ Терезинъ.

Юл. Ник. Киселевскiй

Какъ еврей попалъ въ ”руссофилы”?

Всемъ памятенъ 1914-й годъ, но, кажется, больше всехъ помнятъ его русскіе галичане! Всякому стоятъ еще въ живой памяти гоненія и ужасы, разыгравшіеся въ нашей стране. Везде — въ походахъ и лагеряхъ, на улице и въ вагонахъ, падалъ русскій человекъ отъ ударовъ штыковъ, палокъ и камней солдатъ и уличной толпы. Озверевшая орава съ радостью смотрела на кровавое зрелище, рукоплескала съ оконъ и балконовъ, или-же сама принимала участіе въ этихъ дикихъ, кровавыхъ оргіяхъ. Убивали безнаказанно, безъ суда; за убійства, запрещенныя Божьимъ и человеческимъ закономъ, получались награды и похвалы.

Тутъ я хочу разсказать одинъ траги-комическій инцидентъ, разыгравшійся на этомъ мрачномъ фоне 31 августа приснопамятнаго 1914 года.

Стояла хорошая погода. Около 10 часовъ утра двинулись мы эшелономъ изъ тюрьмы „Бригидки” вверхъ по Казиміровской улице въ направленіи главнаго вокзала. Тамъ предполагалось погрузить насъ въ вагоны и увезти насъ на западъ, изъ страха передъ русскими войсками, которыя стояли уже у воротъ Львова.

Эшелонъ былъ окруженъ густымъ кордономъ пешей и конной полиціи, а мы въ середине двигались четверками до того сбитыми рядами, что черезъ наши головы могъ полицейскій передать полицейскому по другой стороне папироску.

Солнце пекло немилосердно. Отъ жажды и волненія мы находились въ лихорадочномъ состояніи; во рту высохло, трудно было дышать.

Вдругъ какой-то еврей съ железной палкой пробирается сквозь густые ряды конвоя и хочетъ ударить по голове кого-нибудь изъ арестованныхъ, чтобы показать и удовлетворить свой австрійскій ”патріотизмъ”.

Не знаю, что за человекъ былъ тотъ полицейскій, мимо котораго какъ-разъ, съ занесенной на насъ палкой, протискивался юркій еврейчикъ,— русскій-ли онъ былъ тоже и возмутился за насъ, или же просто хотелось ему посмеяться надъ евреемъ, — только онъ, въ то время, когда еврей между конвойныхъ протянулъ руку, чтобы нанести ударъ, схватилъ его за шиворотъ и толкнулъ въ середину.

Еврей сразу опешилъ, не сознавая своего положенія. Подумавъ, что это шутка, сталъ бросаться на все стороны, угрожать намъ кулакомъ, а наконецъ глупо улыбаться. Мы также предполагали, что конвойный помогъ ему подойти ближе, чтобы ударъ былъ вернее, а потомъ отпуститъ его на свободу.

Темъ временемъ еврейчикъ все-таки спохватился и началъ силой пробиваться изъ нашихъ рядовъ, а когда это не помогало, сталъ просить полицейскаго выпустить его изъ нашей среды, причемъ даже слезы у него выступили на глазахъ, а лицо отъ испуга все посерело.

Но не отпустили уже полицейскіе еврея. Одни просто не заметили этого происшествія, другіе были рады комическому случаю, а мы шагомъ обреченныхъ подвигались впередъ, сосредоточивъ все свое вниманіе не такъ на глупомъ еврее, какъ на грозной, разъяренной толпе вокругь, которая не знала, какой 6ы избрать для насъ родъ смерти, и все советовала конвойнымъ то разстрелять насъ, то повесить, то заживо погребать.

На вокзале посадили насъ въ товарные вагоны, загрязненные лошадинымъ пометомъ.

Еврея также втолкнули въ вагонъ какъ участника транспорта. Онъ началъ все еще утешать себя, что это одно недоразуменіе и что съ нимъ ничего плохого не произойдетъ, то вдругъ бросался на насъ, какъ бешеный, ругая прокятыхъ „москвофиловъ”, какъ причину своей беды. А когда сменилась стража, тутъ уже никто не обращалъ вниманія на еврея. Прикладъ винтовки одинаково хорошо работалъ на нашей и на еврейской спине.

Экзекуціи во Львове

Такъ мы съ нимъ вместе и пріехали въ талергофскій адъ. А когда черезъ некоторое время въ нашей среде вспыхнула эпидемія тифа, заболелъ имъ и нашъ еврей и вскоре почилъ вечнымъ сномъ въ русской братской могиле „подъ соснами”.

Гр. Лещакъ

Мостисскій уездъ

С. Хоросница. Въ с. Хороснице до войны била просветительная работа ключемъ. Въ местной читальне имелась хорошая библіотечка, болышей частью экономическаго содержанія, а О-во им. Мих. Качковскаго имело здесь опытное поле съ посевами улучшенныхъ сортовъ хлебовъ и опытную станцію съ искусственными удобреніями, куда представлялись некоторыя сельско-хозяйственныя орудія и машины для демонстраціи. Имелась здесь также племенная станція лучшихъ породъ домашней птицы.

Все это привлекало местныхъ жителей къ читальне, главной виновнице ихь хозяйственнаго благополучія, и въ свою очередь кололо въ глаза фанатиковъ-украинофиловъ соседнихъ селъ.

Въ последніе два года до начала войны часто заходилъ въ Хоросницу бывшій гимназистъ-неудачникъ изъ Арламовской Воли насаждать въ народе мазепинскій сепаратизмъ и возбуждать вражду среди местныхъ жителей. Агитація велась по обыкновенію въ корчме. Того рода „просветители” не стеснялись распространять въ селе сплетни и заведомую клевету относительно людей, которые руховодили тамъ культурно-просветительной работой и пользовались уваженіемъ, вследствіе чего и были помехой злонамереннымъ замысламъ агитаторовь. Для иллюстраціи укажемъ на одинъ такой характерный примеръ ихъ зловредной работы.

По совету местнаго уроженца, известнаго общественнаго деятеля Г. С. М-а, одинъ изъ хоросницкихъ крестьянъ отдалъ свою девочку на ученье въ сельскохозяйственное училище при женскомъ Леснинскомъ монастыре въ Холмской губ., где въ то время обучалось уже около 10 галичанокъ. Это именно взбесило украинофильскихъ агитаторовъ и они начали хитро распространять въ Хороснице злобные слухи и убеждать малоразвитаго отца девочки, что его дочь вывезена не въ училище, а продана въ домъ терпимости. Вследствіе настойчивыхъ уговоровъ крестьянинъ поверилъ наглой клевете и, несмотря на получаемыя отъ дочери письма, предъявилъ къ человеку, посоветовавшему и посодействовавшему поместить девочку въ училище, судебный искъ, обвиняя его въ продаже дочери. Конечно, судъ не нашелъ тутъ ничего преступнаго и освободилъ ответчика. Но агитаторы достигли своего, ибо въ селе пошли уже раздоры.

Когда же въ 1914 г. началась война и пошли повсеместные аресты виднейшихъ русскихъ людей, этимъ случаемъ опять воспользовались украинофилы для устраненiя ненавистныхъ имъ ”руссофиловъ”. Въ этихъ видахъ они услужливо доносили и указывали австрійскимъ властямъ — кого нужно арестовать, какъ опаснаго „москвофила”.

Такимъ образомъ были арестованы и вывезены въ Талергофъ следующіе местные русскіе крестьяне: 1) Андрей Алекс. Кобылецкій, председ. читальни, 2) Герасимъ Веселовскій, 3) Семенъ Ник. Малецъ, 4) Петръ Ив. Вусъ, 5) Григорій Мих. Смукъ, 6) Антонъ Веселовскій, 7) Янголевый, 8) Гавріилъ Мих. Соймовскій, ?) Иванъ Пантел. Малецъ, 10) Иванъ Тимоф. Каспришинъ и 11) Герасимъ Мих. Смукъ — причемъ большинство ихъ умерло въ ссылке.

Последній изъ нихъ, Г.Смукъ, палъ жертвою собственнаго доносительства. Какъ темное орудіе украинофильскихъ агитаторовъ, отправился онъ уже после ареста перечисленныхъ лицъ въ Мостиска, чтобы сделать въ старостве доносъ еще на некоторыхъ своихъ односельчанъ. По пути встретился онъ, однако, съ жандармомъ, который арестовалъ его тоже, а тамъ постигла его общая участь другихъ арестованныхъ: онъ былъ сосланъ въ Талергофъ, где и умеръ отъ тифа.

Вместе съ Семеномъ Н. Мальцемъ былъ арестованъ также его 15-летній внукъ Андрей, который, однако, черезъ несколько дней, какъ малолетній былъ освободенъ.

Гавріилъ Соймовскій былъ уже изъ Талергофа зачисленъ въ армію и погибъ на войне.

Столько мучениковъ дала маленькая деревушка Хоросница. Ни въ чемъ неповинные, лучшіе хозяева въ селе, по большей части старики, некоторые даже неграмотные, — все они пали жертвой слепого партійнаго фанатизма и Каиновой работы родныхъ братьевъ, извращенныхъ австрійской политикой.

Библiотеку, имевшуюся въ читальне, жандармы сожгли.

Перемышлянскій уездъ

М. Глиняны. По доносамъ „украинскихъ” іудъ были посажены въ тюрьму въ первой половине августа 1914 года следующіе жители Глинянъ: 1) Михаилъ Маркевичъ, 2) Дамьянъ Комаръ, 3) Андрей Тузъ и 4) студ. Иванъ Тузъ. Арестованные были отправлены въ перемышльскую крепость. Когда они на допросе спросили — за что ихъ арестовали и куда ихь направятъ, уездный староста ответилъ, что основаніемъ къ аресту послужилъ доносъ местнаго законоучителя свящ. Евг. Костишина.

На следующій день доносчики распустили сплетню, что арестованныхъ уже повесили и что последуютъ еще дальнейшіе аресты и казни ”москвофиловъ”. Последняя весть, конечно, оправдалась, вселивъ мракъ въ женъ и детей намеченныхъ жертвъ. Іуды работали, не покладая рукъ, ежедневно предавали по нескольку человекъ, радуясь своимъ успехамъ, что имеютъ возможность такъ легко уннчтожить ненавистныхъ „кацаповъ”. Такимъ образомъ были еще арестованы: 5) Иванъ Чайковскій, 6) Константинъ Антоновъ, 7) Николай Ясеницкій, 8) Федоръ Ладычка, 9) Иванъ Бунда, 10) Иванъ Приплесь, 11) Павелъ Баньковскій, 12) Димитрій Тимнякъ, 13) Михаилъ Галанъ, 14) Петръ Дзятковскій, 15) Петръ Дячикъ (умеръ въ Талергофе), 16) адвокатъ д-ръ Конюшевскій, 17) гимназистъ Владиміръ Комаръ, 18) Максимъ Пеняжко, 19) Николай Тузъ (умеръ оть побоевъ) и 20) юродивый еврей Моисей Катцъ.

Все перечисленные, после тяжелыхъ мытарствъ по разнымъ галицкимъ тюрьмамъ, были сосланы въ конце августа въ глубь Австріи: однихъ вывезли въ Линцъ, другихъ въ Талергофъ, остальныхъ въ Оломютцъ, Гминдъ, Терезинъ и Шильбергъ.

Ив. Чайковскій

Съ моментомъ объявленія войны въ Глинянахъ стало весьма неспокойно. Массовые аресты привели насъ къ убежденію, что насъ выдаютъ свои-же люди—мазепинцы. Въ начале мы только догадывались объ этомъ, а затемъ уже и сами мазепинцы, не стесняясь, стали хвастаться своими подвигами. Оказалось, что наша свобода и жизнь зависели, главнымъ образомъ, отъ „украинца” свящ. Костишина, сотрудника приходства Глиняны-Заставье. Онъ былъ всесиленъ, арестовывалъ и освобождалъ по своему усмотренію. Напр., 5 августа 1914 г. онъ приказалъ арестовать псаломщика Ивана Богуславскаго, а черезъ полъ часа отпустилъ его на свободу. Было даже впередъ известно, кто будетъ арестованъ. Такъ, напр., Анастасія Галанъ, узнавъ о предстоящемъ аресте своего мужа, явилась къ Костишину и съ плачемъ пала къ его ногамъ.

— Клянусь, что если моего мужа арестуютъ, то я убью своихъ детей и сама покончу съ собою — заявила несчастная женщина недостойному священнику,- а тогда вамъ прійдется за насъ дать ответъ передъ Богомъ!

Костишинъ успокоилъ и уверилъ ее, что мужъ ея останется нетронутымъ. И действительно, его не арестовали. Подобная же исторія повторилась съ псаломщикомъ Михаиломъ Пеняжкомъ: когда онъ явился къ Костишину съ просьбой предотвратить предполагаемый его арестъ, онъ увиделъ на столе у него списокъ подлежащихъ аресту лицъ. Костишину усердно помогалъ въ этомъ отношенiи благочинный Павелъ Бачинскій, для лучшей характеристики котораго следуетъ отметитъ, что онъ, уже по окончаніи войны, по примеру историческаго Зельмана, самовольно и безъ всякаго основанія запиралъ пятикратно нашу церковь.

Предавали насъ и свои-же братья—крестьяне, украинофилы Михаилъ и Василій Тимняки. Последній говорилъ, что если-бы покойный нашъ односельчанинъ Ив. Белорусскiй былъ еще въ живыхъ, то его больного вместе съ постелью заперли 6ы въ тюрьму.

Много перестрадалось, многое изгладилось изъ памяти. Когда вспоминаешь пережитое, самъ себе не веришь, чтобы въ такъ называемой культурной стране творилось такое безправіе. Однако, факты говорятъ сами за себя: это — могилы замученныхъ, ихъ сироты и вдовы…

Ф. Ладычка

Накануне отступленія австрійской армiи, уже после ареста некоторыхъ нашихъ людей, я, не предчувствуя беды, вышелъ на улицу. Глинянскіе жандармы уже выехали, въ воздухе чувствовалось приближеніе русскихъ войскъ. Вдругъ подходитъ ко мне какой-то человекъ и, ничего не говоря, стаетъ рядомъ со мной. Въ несколькихъ шагахъ сзади его идетъ золочевскій жандармъ. Подходитх ближе и спрашиваетъ: ”Ну, который?”— „Вотъ этотъ!” — показалъ на меня подошедшiй, после чего жандармъ арестовалъ меня и повелъ въ глинянскій судъ, захвативъ по пути также моего соседа Николая Ив. Туза. Однако, проезжавшій какъ-разъ офицеръ приказалъ намъ вернуться и направилъ насъ въ штабъ.

Были тутъ одни тирольцы. Они, после краткаго, непонятнаго крика, начали окладывать насъ саблями. Удары сыпались большей частью на голову. Потомъ, построившись въ два ряда, провели насъ между собой дважды сквозь строй, снова избивая, куда попало. Николая Туза до того избили, что вся его одежда была въ крови. После этого посадили насъ на повооду. Конвоирующій насъ жандармъ спросилъ — изъ котораго мы прихода (въ Глинянахъ два прихода)? Узнавъ, что мы изъ Заставской, благочиннаго Павла Бачинскаго, жандармъ вынулъ какой-то списокъ и сказалъ:

— Чего же вы хотите? У насъ имеется списокъ отъ Бачинскаго. Мы должны были арестовать еще 18 человекъ, только намъ нехватаетъ времени, такъ какъ было приказано скорее отступать, а потому захватили лишь васъ двоихъ, живущихъ на окраинахъ местечка. Васъ выдалъ вашъ ксендзъ.

Насъ завезли въ Королевскія Ляшки. Мой спутникъ, Николай Тузъ, избитый до крови, умиралъ на подводе, а потому сопровождающій насъ жандармъ спросилъ офицера, что съ нами делать? Офицеръ только сдвинулъ плечами:

— Делай, что хочешь!

Жандармъ отошелъ на минутку отъ насъ. Я воспользовался этимъ и, поднявшись съ телеги, взялъ умирающаго товарища на руки и скрылся въ соседнемъ саду. У меня еще осталось настолько силы, что я разделъ до рубашки умирающаго Туза и, собирая росу съ кустовъ и травы, началъ его приводить въ чувство. Темъ временемъ австрійцы отступили, а мы приволоклись утромъ домой.

Николай Ив. Тузъ вскоре после этого скончался отъ нанесенныхъ ему побоевъ и пораненій. Я еще живу и разсказываю объ этомъ происшествіи для памяти грядущихъ поколенiй. Пускай знаютъ наши дети и внуки, какъ страдали ихъ отцы за русскую идею, пусть берутъ себе съ насъ примеръ въ борьбе за права и честь русскаго народа!

Максимъ Пеняжко

С. Лагодовъ. Въ с. Лагодове были арестованы следующія лица: свящ. Феодоръ Сахно, крест. Константинъ Кузьма (умеръ 26 мая 1915 г.), Кондратъ Кузьма, Павелъ Тиховичъ, Яковъ Флёрко, Федоръ Щуръ (глухонемой, былъ заколотъ солдатами въ сентябре 1914 г.) и Степанъ Возьный, взятый изъ Талергофа на военную службу.

После отступленія русскихъ войскъ были арестованы: Петръ Мохнацкій (умеръ 5 апреля 1915 г.), Николай Сеникъ, Тимофей Кузьма, Марія Кузьма и Анна Тиховичъ сь груднымъ ребенкомъ.

Все они были обвинены въ государственной измене и шпіонаже и административнымъ порядкомъ сосланы въ Талергофъ.

М. Пилипчукъ

С. Полтва. Пятнадцать летъ тому назадъ въ селе Полтве открылась читальня им. М. Качковскаго, пожарная дружина, потребилка и ссудо-сберегательная касса. Все эти товарищества — развивались великолепно, что приводило въ бешенство местныхъ украинофиловъ. Они рыли подъ нами яму въ продолженіе несколькихъ летъ.

Въ начале мобилизацiи въ 1914 г. донесли они въ жандармерію, что наша ”дружина” пела „Боже царя храни”. Это дало толчокъ къ последовавшей расправе. Въ село прибыли жандармы и произвели тщательный обыскъ. Не найдя ничего, они все таки арестовали меня, Кирилла Майбу, Ивана Сендегу и Петра Пелиха, отвели насъ въ жандармское управленіе и заперли на ночь въ курятникъ. На следующій день пополудни заковалъ насъ мазепинецъ-жандармъ Шевцевъ всехъ вместе и препроводилъ въ перемышлянскую тюрьму. Благодаря добродушному тюремному ключнику, обращеніе въ тюрьме было сносное. Онъ даже накормилъ насъ за свой счетъ, а когда насъ отправляли во Львовъ, упросилъ жандармов не ковать насъ въ кандалы. Во Львове отправили насъ, по истеченіи двухъ недель и после допроса, въ концентрацiонную тюрьму ”Бригидкн”. Тутъ уже обращались съ нами очень плохо. Въ день Успенія Пресв. Богородицы, когда русскія войска находились на разстояніи четырехъ миль отъ Львова, тюремное начальство поручило мазепинскимъ „січовикамъ” отвести насъ на вокзалъ для погрузки въ вагоны и дальнейшаго следованія на западъ. Конечно, ”сiчовики” исполнили свою задачу отлично. По пути они все время подталкивали насъ прикладами, а когда уличная толпа бросала въ насъ камнями, они не только не мешали ей въ этомъ, но даже всякій разъ предупредительно разступались, когда кто-нибудь изъ толпы намеревался нанести намъ непосредственно палкой или кулакомъ удары. Когда-же мы въ отчаяніи и смятеніи бросили вещи, чтобы руками закрытъ лицо отъ ударовъ, то „січовики” снова подгоняли насъ винтовками, а пассажиры изъ трамваевъ били по головамъ. Наконецъ, привели насъ на главный вокзалъ и, съ помощью кулаковъ (ступенекъ не было), вогнали насъ въ товарные вагоны. Въ вагоне оглядываюсь на своихъ товарищей и вижу одного безъ шапки, другого безъ зубовъ, а то еще съ разбитой головой, а тамъ въ углу лежитъ смертельно раненый и тяжело стонетъ. Было такое впечатленіе, словно мы только-что вернулись съ поля битвы… Впоследствіи я узналъ, что изъ нашего транспорта, состоявшаго изъ двухсотъ человекъ, отправлено семнадцать избитыхъ человекъ въ больницу.

Черезъ несколько часовъ поездъ тронулся. Стояла невозможная жара, томила жажда, но страшно было просить воды отъ караульныхъ, которые до изнеможенія ругали насъ хриплыми голосами.

По истеченіи сутокъ мы прибыли въ Краковъ. Здесь стража сменилась. Мазепинскихъ „січовиковъ” заменили линейными солдатами-чехами. Офицеръ, начальникъ сменившагося караула, передавая насъ чехамъ, сообщилъ имъ, что мы опаснейшіе изменники, следовательно, разрешается нась въ случае малейшаго непослушанія приколоть на месте, какъ собакъ. Но солдаты — чехи, узнавъ, что мы русскіе галичане, съ сочувствіемъ угостили насъ табакомъ, а на ближайшемъ питательномъ пункте накормили. Такъ мы уже спокойно доехали до моравскаго Брна.

Иванъ Кузьма

Четверо насъ, а именно, я, Михаилъ Сендега, Василiй Мыськовъ и Федоръ Сорока, работали на железной дороге въ продолженіе несколькихъ летъ. Въ начале войны работы кончились, и пришлось уйти домой, не дождавшись уплаты месячнаго жалованья. Когда русскія войска приближались къ Львову, мы переселились въ соседнiя села, ибо предполагалось, что черезъ Полтву пойдетъ боевая линія. Въ виду отсутствія денегъ и припасовъ, мы начали порядочно голодать. Тогда, вспомнивъ о причитающемся намъ жалованьи, мы отправились черезъ Давидовъ во Львовъ, чтобы взять изъ дирекціи железной дороги заработанныя суммы. Вдругъ изъ леса выехали верхомъ двое мадъяръ и, остановивъ насъ, связали длинной веревкой такимъ образомъ, что мы парами шли спереди, а другой конецъ шнура держалъ мадьяръ въ рукахь, погоняя насъ все время саблей. Во Львове били насъ на улицахъ камнями, а съ этажей и балконовъ ликующіе зрители обливали насъ водою и помоями.

На полицiи ничего не помогли наши оправданія ни удостоверенія, выданныя намъ сельскимъ старостой. Насъ приняли за шпiоновъ. Полиція зверски издевалась надъ нами и все время показывала намъ крюкъ, на которомъ мы будемъ висеть. Испугавшись позорной смерти, мы прибегли къ молитве, какъ единственному спасенію и надежде. Мадьяры и полиція стали тогда толкать насъ головами о каменную стену.

Когда во Львове возникла тревога, насъ присоединили къ другимъ русскимъ галичанамъ и отправили спешно на вокзалъ. Переходъ на вокзалъ былъ ужасенъ. Я не буду описывать его, ибо найдутся другіе, которые лучше представятъ этотъ поистине страстный путь. Не одни мы прошли этотъ путь, а тысячи и десятки тысячъ…

На вокзале поместили насъ по 60 человекъ въ вагоны, полные лошадинаго навоза и насекомыхъ, и отправили на западъ.

Николай Сидоракъ

С. Ладанцы. После ареста 1 авг. 1914 г. меня отвезли въ перемышлянскую тюрьму, а на следующій день отправили въ сопровожденіи жандарма и солдата во Львовъ, въ замарстыновскую военную тюрьму. Дорога съ Лычаковскаго вокзала, вместе съ двумя крестьянами изъ соседнихъ селъ, была сплошнымъ издевательствомъ и терзаніемъ. Уличная толпа, среди ругательствъ, чуть насъ не убила. Конвой молчалъ все время, не только не препятствуя безчинствующей толпе, но даже всячески ее поощряя къ излiянію своего „патріотизма”. Едва живыхъ привели насъ въ тюрьму, которая спасла насъ отъ неминуемой смерти.

Когда русскія войска подступили подъ Львовъ, въ городе возникла страшная паника. 30 августа перевели часть арестованныхъ — въ томъ числе и меня — въ „Бригидки”, а 31 августа среди новыхъ зверскихъ издевательствъ и нечеловеческаго обращенія, насъ отвели на главный вокзалъ, заперли въ товарные, грязные вагоны и направили черезъ Венгрію въ Талергофъ. ехали мы пять сутокъ, не получая все время никакой пищи, а только два раза получивъ по кружке горячаго чаю.

Свящ. А. В. Бучко

Перемышльскій уездъ

Г. Перемышль. Въ самомъ Перемышле были въ начале войны арестованы и сосланы въ Талергофъ:

1) о. д-ръ Михаилъ Людкевичъ (умеръ въ Талергофе), 2) Махляй, 3) Галанъ, 4) Борухъ, 5) Кровивницкій, 6) сов. суда Владимiръ Литынскій, 7) врачъ д-ръ Юліанъ Войтовичъ, 8) Фердинандъ Левицкій съ сыномъ, 9) Наталія Юл. Несторовичъ, 10) адвокатъ д-ръ К. С.Черлюнчакевичъ и 11) д-ръ О. О. Крушинскiй.

Въ с. Поздяче были арестованы въ начале августа 1914 г. и вывезены въ Талергофъ: 1) свящ. Іосифъ Преторіусъ, 2) псаломщикъ Иванъ К. Цымбалко, 3) Адамъ Федакъ (умеръ въ Талергофе 15 февр. 1915 г.), 4) Павелъ Кицька, 5) студ. Михаилъ Кицька, 6) Петръ Федашъ (умеръ въ Талер. 19 февраля 1915 г.), 7) Iосифъ Феснакъ, 8) Михаилъ М. Пашкевичъ, 9) Михаилъ Ив. Пашкевичъ и 10) Степанъ Стечина (умеръ въ Тал. въ октябре 1914 г.).

Въ дочернемъ селе Накле были арестованы: 1) Степанъ Щирба, 2) Степанъ Феснакъ, 3) Михаилъ Мацюкъ. Затемъ были вывезены въ Гминдъ: 4) Анна Костецкая, жена уездн. организатора, который находился въ то время на военной службе и лежалъ въ военномъ госпитале, избитый до полусмерти украинофилами, и 5) Иванъ Павлина (умеръ въ Гминде въ 1915 г.). Наконецъ, были вывезены въ Хорватію: в) Дмитрій Федакъ, 7) Семенъ Матайко (старшій) и 8) Андрей Цымбалко.

Зверская расправа съ „руссофилами” на улицахъ Перемышля.

15 сентября 1914 г. на улицахъ древне-русскаго княжьего Перемышля рязыгралась такая жуткая и кошмарная сцена, которая своей непосредственной дикостью и жестокостью далеко превзошла все остальные ужасы и неистовства безудержно применявшагося въ те страшные дни по отношенію къ русскому населенiю террора. Въ белый день, подъ охраной государственной жандармеріи, среди многотысячнаго культурнаго населенія и несметнаго крепостного гарнизона, были вдругъ, безъ всякой причины и вины, зверски изрублены и растерзаны обезумевшими солдатами и городской толпою сорокъ четыре ни въ чемъ неповинныхъ русскихъ людей, причемъ эта ужасная расправа не только не вызвала со стороны местныхъ австрійскихъ властей ни малейшаго негодованія и возмездія, но даже, наоборотъ, получила изъ устъ верховнаго начальника этихъ последнихъ, пресловутаго коменданта крепости генерала Кусманека, полное одобреніе и признанiе…

Въ виду исключительной и характерной уродливости и яркости этого кошмарнаго событія, возмущенная память о которомъ перейдетъ, конечно, въ нашемъ многострадальномъ народе отъ рода въ родъ, приводимъ рядъ сообщеній и воспоминаній о немъ, появившихся въ разное время и съ разныхъ сторонъ въ періодической печати.

Первое сообщеніе о происшедшей въ Перемышле страшной бойне получила львовская газета „Прикарпатская Русь” только въ начале 1915 г. отъ находившагося въ то время въ Перемышле, а затемъ вывезеннаго въ глубь Австріи и бежавшаго оттуда въ Швейцарію лица:

„Въ Перемышле намъ пришлось особенно много вытерпеть отъ местныхъ мазепинцевъ, поляковъ и евреевъ, а также отъ солдатъ-мадьяръ. Но еще хуже пришлось другой партіи нашихъ арестованныхъ въ Перемышле. Въ 2 часа дня, въ разстояніи какихъ-нибудь 400 шаговъ отъ дирекціи полиціи, толпа местныхъ мазепинцевъ, поляковъ и евреевъ, поощряемая солдатами мадьярами, съ такимъ остервененіемъ накинулась на проходившихъ подъ конвоемъ арестованныхъ русскихъ крестьянъ и интеллигентовъ, въ общемъ числе 42 челов., что сорокъ изъ нихъ были тутъ-же на улицахъ растерзаны на смерть и только 2 лица остались въ живыхъ. Въ числе убитыхъ находилась также и 17-летняя девушка, ученица 7 кл. гимназіи, Марія Игнатьевна Мохнацкая, дочь настоятеля прихода въ с. Войтковой, Добромильскаго уезда.

(„Прик. Русь”, 1915, № 1539)

Убитая такъ трагически Марія Игнатьевна Мохнацкая род. 21 декабря 1897 г. въ с. Войтковой, Новосандецкаго уезда, где отецъ ея состоялъ въ то время настоятелемъ прихода. Воспитывалась въ русскомъ пансіоне въ Сяноке, а въ критическій моментъ какъ-разъ, окончивъ 6-ой классъ гимназіи, находилась на каникулахъ у родителей, въ с. Войтковой, Добромильскаго уезда, где 6 сентября 1914 г. и была арестована, а затемъ, вместе съ целой партіей арестованныхъ крестьянъ, препровождена въ Перемышль — на мученическую смерть. Арестованный несколько раньше отецъ ея, о. Игнатій, былъ вывезенъ въ глубь Австріи, а замемъ, по возвращеніи изъ ссылки, вскоре умеръ, братъ же студенть, Феофилъ Игнатьевичъ, былъ въ свою очередь разстрелянъ австрійцами после русскаго отступленія въ 1915 году.

М. И. Мохнацкая

Сраженіе на линіи Яновъ-Городокъ, закончилось новымъ пораженіемъ австрійской арміи.

Отступая къ Перемышлю, австрійскія войска арестовали по пути изъ Городка въ Судовую-Вишню 48 местныхъ, заподозренныхъ въ ”руссофильстве”, русскихъ жителей и пригнали ихъ подъ сильнымъ конвоемъ въ крепость. Въ пестрой толпе арестованныхъ преобладали крестьяне, но было также неколько железнодорожныхъ служащихъ и две девушки, изъ которыхъ одна — дочь священника.

Въ Перемышле, на улице Дворскаго, несчастныхъ встретили ехавшіе верхомъ мадьяры-гонведы и пехота. Увидавъ утомленныхъ и измученныхъ русскихъ, они начали подгонять ихъ прикладами и безпощадно толкать и избивать.

Несчастныя жертвы, падая и обливаясь кровью, продолжали двигаться впередъ, пока не оказались загнанными на улицу Семирадскаго, соприкасающуюся на одномъ изъ перекрестковъ съ улицей Дворскаго.

Тутъ, у домовъ № 1, 2 и 3, началось уже настоящее, зверское избiеніе арестованныхъ. Били гонведы, били мадьяры-пехотинцы, местные евреи и мазепинцы, какъ попало и чемъ попало. Помогать извергамъ выскочили изъ ресторана въ доме № 1 еще какіе-то хулиганы. Изъ дверей и оконъ евреи начали бросать въ несчастныхъ мучениковъ тяжелые пивные стаканы, палки и даже неизвестно откуда добытые куски рельсовъ полевой железной дороги.

Улица огласилась стонами и криками…

— Nіcht schlagen — nur schiessen (не бить, а разстреливать)!— раздался вдругъ резкiй и пронзительный голось какаго-то маiора.

Тогда девушка — дочь священника — пала на колени передъ Распятіемъ, находящимся на углу въ нише дома № 4, и, поднявъ къ нему руки, воскликнула:

— Мать Божья, спаси насъ!

Тутъ къ несчастной девушке подскочилъ солдатъ-мадьяръ и сильно ударилъ ее по голове ручкой револьвера, а затемъ выстрелилъ ей въ лобъ, после чего она, какъ подкошенная, упала замертво…

Этотъ выстрелъ послужилъ сигналомъ. Началась стрельба. Стоны, крики, ружейные выстрелы — все смешалось вместе въ какой-то дикій, кошмарный хаосъ…

Солдаты и евреи съ остервененіемъ продолжали бить палками и прикладами бездыханныя тела убитыхъ…

Брызги крови и мозга разлетались въ стороны, оставляя густые следы на мостовой и стенахъ соседнихъ домовъ…

После избiенiя тела несчастныхъ страдальцевъ превратились въ безформенную массу. Ихъ впоследствіи подобрали на телеги и куда-то увезли. Среди убитыхъ оказалось двое несчастныхъ, подававшихъ еще слабые признаки жизни, но одинъ изъ нихъ умеръ по дороге, а другой — несколько часовъ спустя въ госпитале.

А на следующій день евреи стали усердно соскабливать кровавые следы со стенъ и замазывать ихъ известью… Темъ не менее, на домахъ №№ 1 и 3 эти кровавыя печати позорнаго и гнуснаго преступленія долго были еще видны, какъ вечный и несмываемый укоръ безчеловечнымъ палачамъ.

А. И-овъ

(„Прик. Русь”, 1915 г. 1613)

Въ дополненiе къ сообщенному выше, со словъ очевидца, потрясающему описанію зверской расправы съ несчастными мучениками, „Прик. Русь” привела тутъ-же изъ „Slowa Роlskego” относящійся къ тому-же факту разсказъ местнаго поляка, не только вполне подтверждающій его по существу, но также дополняющій его еще новыми аналогичными данными и чертами:

„Мадьяры оставили среди жителей самыя худшія воспоминанія. Общеизвестнымъ является фактъ, что они привезли однажды около 46 крестьянъ, заподозренныхъ въ „москалефильстве”, и поубивали всехъ прикладами на середине улицы на глазахъ населенія.

Другой разъ, уже во время осады, они снова привели около 40 лицъ и предали ихъ военно-полевому суду, причемъ скромно добавили, что изъ этой партіи уже повешены ими 60 человекъ! Военный судъ оправдалъ всехъ на следующій же день, однако, не могъ, конечно, оправдать техъ, что были прежде уже повешены за такія — же самыя „преступленія”…

Однажды было доложено по начальству, что мадьярскіе жандармы арестовали въ одномъ изъ предместій много крестьянъ и издеваются надъ ихъ женами. По приказанію коменданта крепости комиссаръ полиціи арестовалъ жандармовъ. Они были преданы военно-полевому суду, однако, тутъ-же заявили протестъ, указывая на то, что они подлежатъ не суду австрійскихъ крепостныхъ властей, а суду венгерской дивизіи, который ихъ затемъ и отпустилъ немедленно на свободу”…

(„Прик. Русь”, 1915 г. № 1613)

Грозная, кровавая война горитъ неугасаемымъ пожаромъ. Орудія разрываютъ тысячи здоровыхъ людей въ кусочки, кровь льется рекой, лазареты переполнены стономъ, плачемъ, последнимь дыханіемъ рабовъ деспотизма, тюрьмы наполняются тысячами жертвъ насилія и произвола; разстрелъ, виселица — насущный хлебъ озверелой толпы.

По деревнямъ шатаются толпы длинноусыхъ, строгихъ, кровожадныхъ жандармовъ; они выискиваютъ среди мирнаго населенія Галицкой Руси „изменниковъ — ферретеровъ”, техъ, кто Русь любилъ…

Ведутъ — ведутъ. Грозно гремятъ кандалы. Ведутъ группу людей, человекъ 46. Все въ серыхъ крестьянскихъ кафтанахъ самодельной работы. А въ кругу серыхъ крестьянъ, какъ цветочекъ на лугу роскошномъ, красуется юная, какъ заря утренния, нежная, какъ ветерочекъ, гимназистка, девица М. Кругомъ ея личика, кругомъ русой головки образовался чудесный ореолъ и въ лучахъ яркаго солнца играетъ дивными, непонятными красками… Это ангелы несутъ за юной девицей ореолъ славы той, которая черезъ часъ святая станетъ передъ Богомъ, на зовъ: ”Иди ко Мне, отдавшая жизнь за Родину — Русь Святую.

Кто Русь любилъ, до последняго дыханія — иди ко Мне”… И сонмъ ангеловъ следуетъ за транспортомъ, — поведутъ они ихъ души святыя въ царство вечной мечты, въ страну грезъ — къ Богу… Но не предчувствуютъ гонимые; непонятное молчаніе сковало ихъ уста, мысли улетели куда-то въ неизвестную страну: что будетъ, куда ведутъ? Но не только ангелы на вечный путь сопровождаютъ обреченныхъ. Толпа бесовъ въ человеческомъ теле следуетъ за страдальцами. Чтобы путь Голгофы увеличить, плюютъ, бьютъ, ругаютъ, а камни такъ и летятъ на головы несчастныхъ.

— Куда ведете насъ? — спросилъ мужикъ жандарма.

— Не знаю. Иди, куда ведутъ,— узнаешь, — ответилъ господинъ жизни и смерти.

И молча приблизился транспортъ къ железнодорожной станціи К. Подъ ревъ озверелой толпы двинулся поездъ. Увезъ крестьянъ и девушку юную, цветъ галицкой Руси.

Княжескiй городъ Перемышль въ лихорадке. Толпы пылью покрытыхъ солдатъ спешатъ по дороге. Тысячи возовъ длинными рядами тянутся сюда и туда. Пыхтя, быстро пролетаютъ автомобили; въ нихъ золотомъ блестятъ шеи жирныхъ господъ-генераловъ. Ревъ, визгъ, свистъ, гулъ сплелись въ дьявольскiй хаосъ… Чувствуется приближеніе, за волю и свободу Славянъ воюющихъ русскихъ солдатъ… Львовъ уже въ русскихъ рукахъ… Подъ Городкомъ и Русской Равой разбитая, лоскутная Австро-Венгрія дрожитъ, собираеть недобитки, готовится на новый кровавый пиръ, бросаетъ новую дань кровавому Молоху — войне.

Сь вокзала, по улице Семирадскаго, ведутъ нашихъ доблестныхъ русскихъ крестянъ, а во главе дочь русскаго священника, молоденькую гимназистку М. Вокругъ дикая толпа. Градъ камней сыплется на несчастныхъ, удары палками не прекращаются. Они на смерть обречены! Лица ихъ оплеваны. Лбы ихъ залиты кровавымъ потомъ. Измученныя ноги еле двигаютъ утомленное, избитое тело…

Идутъ, медленно идуть. Свершаютъ последній путь своей Голгофы — эа Родину-Русь. Проходятъ мимо кучки солдатъ. Дикія лица, зверскіе глаза — такъ и говорятъ: Это дети венгерскихъ равнинъ, потомки дикихъ Монголовъ. Ихъ длинныя шашки алчно сверкаютъ; солнце горитъ на нихъ, тревогу вызываетъ.

— Куда? — спросилъ одинъ изъ солдатъ.

— О, — ответилъ жандармъ и потянулъ рукой по шее.

И случилось то, чего не въ состояніи описать ни одно перо.

Заревела, зашумела дикая толпа венгерцевъ. Морозъ ужаса пролетелъ по спинамъ несчастныхъ мучениковъ, а даже по толпе случайныхъ прохожихъ. Въ лучахъ солнца заблестели ддинныя, острыя шашки и… шахъ, шахъ, шахъ, — началась дикая резня… появилась кровь… посыпались кусочки тела… крикъ отчаянія… стонъ умирающихъ… удары шашекъ… создали музыку ада — понятную разве душе дикаго мадьяра…

Въ грязную пыль покотились руки, ноги, головы… Среди кровавой толпы русская гимназистка… Нельзя описать ужаса, выразившагося въ ея испуганныхъ глазахъ, на ея страдальческомъ, героическомъ лице… Она падаетъ на колени, подминаетъ белыя ручки къ небу и душу раздирающимъ голосомъ молитъ: „Боже!” — и — шахъ, — дикая рука зверскаго вандала опускаетъ съ 6ыстротой молніи острую шашку — и разрублена ея ясная головка… Струя алой крови заиграла въ лучахъ солнца… Мозгъ полетелъ на стену, а кровавое, нестираемое пятно осталось на холодной, немой стене…

Австро-венгерскіе „герои” изрубили 46 человекъ — посекли на куски… посекли сыновъ Галицкой, многострадальной Руси… Изрубили — и кончено. Какъ будто такъ и должно быть. Комендантъ крепости генералъ Кусманекъ, который въ Вену послалъ докладъ: „если въ Перемышле останется одинъ русскій человекъ, я за крепость не ручаюсь”, — на докладъ о вандальски-зверскомъ поступке солдатъ далъ краткій ответъ: „Geschiehtden Verratern Recht!” (т е. поделомъ изменникамъ).

А „герои” австро-венгерской арміи разошлись по городу, повсюду хвастаясь, что на ихъ шашкахъ блеститъ русская кровь, что они уже перешли кровавое военное крещеніе.

Кусочки телъ несчастныхъ сгребли лопатами, наложили на большой городской возъ и вывезли за городъ, где и зарыли на краю кладбища, въ забытомъ уголке.

А когда утомленное солнце скрывалось передъ мерзостью міра, исторія мартирологіи галицко-русскаго народа кровавыми письменами начертала: „15-ое сентября 1914 года”.

Чудомъ, кажется волей Всевышняго, наверное для того чтобы остались свидетели, остались изъ транспорта два человека въ живыхъ. Одинъ изъ нихъ, Стефанъ Борсукъ, былъ призванъ позже даже въ ряды австро-венгерской арміи и посланъ для защиты своихъ убійцъ на итальянскія позиціи.

Я описалъ своей слабенькой рукой одинъ изъ ужаснейшихъ эпизодовъ мартирологіи русскаго народа Прикарпатья, и чтобы вечно, вечно почтить память техъ жертвъ варварскаго произвола, по судебнымъ актамъ списываю фамиліи мучениковъ, отдавшихъ жизнь за Родину.

Командованіе крепости Перемышля доставило державной прокураторіи списокъ убитыхъ подъ следующимъ заглавіемъ: „Аusweis uber verdachtige Russophile, welcho im Falle der Annaherung des Feindes die oster.-ungarische Armee zu verraten im Stande sind”. Въ списке чнтаемъ след. фамиліи: 1) Андрей Павловскій, 2) Петръ Пилипъ, 3) Михаилъ Бохонокъ изъ Наневой, 4) Василій Ленинскій изъ Рудавки, 5) Петръ Коваль, 6) Иванъ Пинцьо, 7) Феодоръ Лысейко, 8) Михаилъ Чубара изъ Стебника, 9) Прокопъ Щимонякъ, 10) Андрей Плювакъ изъ Юречковой, 11) Стефанъ Микита изъ Штайнфельсъ, 12) Андрей Мащакъ изъ Смольницъ, 13) Николай Жолдакъ изъ Мнлошовичъ, 14) Илья Артымъ, 15) Стефанъ Кузьминскій, 16) Андрей Маркевичъ, 17) Стефанъ Борсукъ, 18) Григорій Мельничукъ, 19) Дмитрій Васевичъ, 20) Иванъ Галущакъ. 21) Андрей Тыминскій, 22) Афанасій Гбуръ, 23) Андрей Процыкъ, 24) Дм. Кузьминскій, 25) Станисл. Артымъ, 26) Никол. Кузьминскій, 27) Николай Сивый, 28) Михаилъ Сокальскій, 29) Иванъ Маркевнчъ изъ Гронзевой, 30) Василій Божило, 31) Иванъ Махникъ, 32) Феодоръ Лыско, 33) Грнгорій Бодакъ, 34) Екатерина Бандровская, ЗБ) Николай Мусить, 36) Станиславъ Пологонскiй, 37) Марія Мохнацкая, дочь священника изъ Войтковой, 38) Феодоръ Божило, 39) Феодоръ Судоръ, 40) Феодоръ Сливакъ, 41) Михаилъ Дроздовскій, 42) Иванъ Судоръ, 43) Николай Божило, 44) Андрей Божило, 45) Афанасій Мартинишинъ изъ Новоселицъ; 46-ой не вписанъ въ списокъ, который у меня въ рукахъ.

Вечная Вамъ память, мученики! Пусть Ваша невинная кровь молитъ Бога о лучшей судьбе для Вашей Родины, за которую мученической смертью суждено было Вамъ умереть! Память о васъ будетъ жить среди нась, — оть рода въ родъ, — пока жить будетъ русскiй народъ въ Галицкой Руси!

Глебъ Соколовичъ

(”Рус. Голосъ” 1923 г. № 29-30)

Въ заключеніе заимствуемъ существенныя места изъ статьи советника перемышльскаго суда г. Романа Дмоховскаго, напечатанной въ львовскомъ „Українськомъ Вістник-е” за 1921 г.№№ 186—187, по случаю семилетія со дня смерти 44 русскихъ мучениковъ въ Перемышле. Если вспомнить при этомъ, какъ усердно и яростно партійные единомышленники автора, а можетъ быть — и самъ онь, все это жуткое время доносили, натравливали и науськивали все темныя силы на ненавистныхъ имъ „руссофиловъ”, результатомъ чего, между прочимъ, явился также, безъ сомненія и арестъ, а затемъ и мученическая смерть этихъ несчастныхъ жертвъ, то выражающееся въ статье, хотя и сильно запоздалое, раскаяніе и сочувствіе, если оно только вообше искренно и нелукаво, получаетъ, конечно, особое и высоко знаменательное значеніе. — Примечаніе редакціи ”Альманаха”.

Какъ-разъ проходитъ семь летъ, когда въ княжьемъ городе Перемышле случилось происшествіе, при воспоминаніи о которомъ стынеть кровь въ жилахъ и которое летописецъ мартирологіи галицко-русскаго [Въ подлинномъ: „украинскаго”, ”украинскiй!” Прим. ред.] народа запишетъ кровавыми слезами, какъ одну изъ самыхъ жуткихъ трагедій міровой войны…

Это событіе свидетельствуетъ наглядно о томъ, въ какомъ положеніи находился русскій [Въ подлинномъ: „украинскаго”, ”украинскiй!” Прим. ред.] народъ въ австро-венгерской монархіи во время міровой войны, какой опекой пользовался со стороны тогдашнихъ властей этотъ народъ, сыновья котораго въ ту пору клали свои головы въ защиту монархіи…

15 сентября 1914 г. на улицахъ Перемышля напали мадьярскіе солдаты на препровождаемыхъ въ тюрьму 46 заподозренныхъ въ ”москвофильстве” арестованныхъ людей и въ продолженіе получаса изрубили ихъ въ куски, за исключеніемъ двухъ человекъ, которые почти чудомъ спаслись отъ смерти.

Происшествіе имело место во время отступленія австрійской арміи изъ-подъ Городка, когда русскіе уже заняли Львовъ. Целый Перемышль былъ переполненъ войсками всехъ родовъ оружія. По Львовской улице шли спешнымъ шагомъ солдаты, громыхали сотни обозныхъ подводъ, орудія, раненые на подводахъ, — картина представляла хаосъ, котараго я не въ состояніи описать. Бешенымъ галопомъ гнались автомобили съ высшими офицерами, съ перекосившимися отъ страха лицами, — было очевидно, что на фронте случилось что-то нехорошее, что въ городе возникла паника.

Евреи заперли все магазины, такъ какъ мадьяры, какъ бешеные, рыскали по городу и грабили, где попало.

Позже оказалось, что русскимъ даже не снилось преследовать разбитую австрійскую армію и что они отдыхали возле Городка, хотя, — какъ признался мне одинъ высшій австрійскій офицеръ, — могли тогда-же взять безъ выстрела перемышльскую крепость.

Около 5 часовъ пополудни вышелъ я изъ дому и увиделъ на улице Словацкаго возъ, полный изрубленныхъ телъ. Въ ужасе спросилъ я кучера, что это значить? Онъ ответиль, что на улице Семирадскаго изрубили мадьяры несколько десятковъ крестьянъ. Я поспешилъ скорее на улицу Семирадскаго и моимъ глазамъ представилась страшная картина: целая куча лежащихъ на улице изрубленныхъ труповъ, съ отрубленными руками, ногами и разбитыми черепами. Въ моментъ моего прихода трупы подбирали на другой возъ. Целая улица была красная отъ крови, соседніе дома обрызганы кровью и мозгомъ, а кругомъ места катастрофы стояла городская толпа и со смехомъ делала неуместныя замечанія относительно убійства „изменниковъ”.

Подавленный страшной картиной, я встретилъ знакомаго военнаго аудитора д-ра Шурана (чеха), который, содрогаясь отъ ужаса, проклиналъ мадьяръ… Д-ръ Шуранъ разсказалъ мне слышанное отъ кого-то, что мадьяры потому убили этихъ крестьянъ, что будто-бы увидели среди нихъ стрелявшихъ и убившихъ двухъ или трехъ солдатъ. Понятно, это была ложь, которую, однако, не постеснялся повторить впоследствіи въ своемъ донесенiи государственному прокурору комиссаріатъ перемышльской полиціи, — такъ какъ въ техъ сторонахъ, откуда происходили убитые, войска даже не стояли вовсе и не было никакихъ боевъ …

Сейчасъ-же после убійства сообщилъ комиссаріатъ полицiи о происшествіи государственному прокурору въ Перемышле, а комендантъ крепости приложилъ къ этому списокъ фамилій убитыхъ. Списокъ былъ озаглавленъ: ”Аusweis uber verdachtige Russophile, welcho im Falle der Annaherung des Feindes die oster.-ungarische Armee zu verraten im Stande sind”. Однако, государственный прокуроръ не далъ делу хода подъ темъ предлогомъ, что „виновники убійства неизвестны”.

Только по истеченіи трехъ летъ распорядился военный судъ произвести въ этомъ деле следствіе, но последнее не привело ни къ какимъ результатамъ. Между прочимъ, допрашивали и меня, причемъ я указалъ при допросе на коменданта крепости ген. Кусманека, какъ на совиновника преступленія, который не только не велелъ разыскать и привлечь къ ответственности виновныхъ мадьярскихъ солдатъ, хотя ихъ на первыхъ порахъ легко можно было опознать по ихъ окровавленнымъ шашкамъ, каковыми они долго хвастались передъ прохожими на улицахъ, но даже, въ ответь на докладъ директора полицiи Бенуа (Benoit) объ этомъ ужасномъ случае, разрешилъ дело совсемъ просто, сказавъ: ”И поделомъ изменникамъ (geschieht den Verratern recht)!..”

Къ характеристике этого пресловутаго перемышльскаго героя нужно прибавить, что онъ вообще относился крайне враждебно къ местному русскому населенію и собственноручно подписалъ рядъ смертныхъ приговоровъ за „измену”, въ томъ числе также по делу заведомо неповиннаго ни въ чемъ и разстреляннаго по ложному еврейскому доносу крестьянина изъ Дуговецъ, отца 7 детей, Григорія Галуна…

Тотъ-же ген. Кусманекъ въ одномъ изъ своихъ донесеній въ Вену заявилъ прямо: ”если въ Перемышле останется хотя-бы одинъ русскій (Ruthene), то я не ручаюсь за крепость”…

Что касается дальше самого этого страшнаго событія, то оно было впоследствіи все-таки выяснено отчасти по случаю другого, находившагося въ связи съ нимъ, судебнаго дела.

Въ 1916 г. мне, какъ члену перемышльскаго окр. суда, было поручено къ разбору дело крестьянки Маріи Коваль изъ Стебника, Дрогобычскаго уезда, которая оказалась вдовой по одномъ изъ убитыхъ мадьярами 15 сентября 1914 г. въ Перемышле крестьянъ, Петре Ковале, и обвинялась ныне въ незаконномъ полученіи изъ государственной казны 2.185 к. военной пенсiи, хотя знала, что ея мужъ былъ убитъ въ Перемышле еще въ 1914 г.

Передъ трибуналомъ, въ которомъ я былъ председателемъ, предстала исхудалая женщина съ красивыми чертами лица, которая, после прочтенія обвинительнаго акта, показала следующее:

— Я ни въ чемъ не виновата. Моего мужа Петра взяли въ августе 1914 г. на военную службу въ Перемышль. Онъ былъ тамъ две недели, а потомъ вернулся домой и сказалъ, что явился въ отпускъ, а когда потребуется, такъ его позовутъ. Утромъ 14 сентября, около 4 часовъ, когда мы все еще спали, явился въ нашъ домъ жандармъ и велелъ моему мужу следовать за нимъ въ жандармское управленіе. Мужъ простился со мною и детьми, взялъ кусокъ хлеба, и какъ онъ, такъ и я были убеждены, что жандармъ взялъ его на военную службу. Что случилось съ моимъ мужемъ после этого — я не знала, и только въ іюле 1916 года я узнала, что его убили въ Перемышле. Я не разбираюсь въ военныхъ делахъ, я думала, что въ городе была какая-то война, въ которой его убили. Получала солдатскую пенсію въ томъ убежденiи, что она мне следуетъ по закону, хотя мужъ уже не живетъ, темъ более, что осталось 5 маленькихъ сиротъ”.

Конечно, трибуналъ освободилъ ее отъ вины и наказанія, принявъ во вниманіе невольное заблужденіе, въ которомъ она находилась, получая солдатскій паекъ за покойнаго мужа.

По этому случаю судъ заслушалъ также свидетельскіе показанiя Стефана Борсука, одого изъ двухъ, чудеснымъ образомъ спасшихся отъ смерти 15 сентября 1914 г., крестьянъ [Второй изъ нихъ — Иванъ Махникъ изъ с. Войтковой возле Хирова. — Примеч. ред.”Альманаха”]. Онъ пріехалъ къ разбирательству съ итальянскаго фронта и рассказалъ о самомъ событіи 15 сентября следующее:

— „Меня взяли жандармы изъ дому вместе съ другими 14 сентября. Почему насъ взяли и куда поведутъ, ни я, ни мои товарищи ничего не знали.

Я спросилъ по пути жандарма, куда приказано насъ отвести, но жандармъ ответилъ, что получилъ приказъ оть коменданта отвести насъ въ жандармское управленіе. Въ управленіи застали мы уже многихъ другихъ арестованныхъ изъ другихъ селъ, въ томъ числе также мужа подсудимой, Петра Коваля, который сообщилъ мне, что его берутъ на военную службу. Отсюда насъ погнали на станцію Кросценко и утромъ 15 сентября мы уехали по железной дороге въ направленіи Перемышля. Въ Бакунчичахъ подъ Перемышлемъ велели выходить изъ вагона и здесь только мы узнали, что насъ арестовали за то, что мы „москвофилы”…

„Когда насъ вели въ Перемышль по какой-то улице, собравшаяся вокругъ насъ толпа бросала камнями, ругала насъ изменниками, плевала на насъ и била по лицу. Я получилъ отъ какого-то еврея две пощечины. Никто изъ жандармовъ насъ не защищалъ. Затемъ мы встретились съ группой солдатъ. Кто-то изъ нихъ спросилъ жандарма Лангзама, кто мы такіе? Я слышалъ, что онъ ответилъ что-то по немецки, однако, не понялъ его. На дальнейшій вопросъ — куда насъ ведутъ сделалъ Лангзамъ такое движеніе рукою, что я сразу-же понялъ, что насъ повесятъ. Я страшно испугался. Но тутъ уже бросились на насъ солдаты съ обнаженными саблями и начали рубить. Я виделъ брызжущую кровь, падающихъ людей. Увиделъ, какъ какая то барышня упала на колени и сложила руки къ молитве, а въ то-же мгновеніе солдатъ рубанулъ ее саблей по голове, такъ что кругомъ брызнула кровь и она упала замертво; люди разсказывали, что это дочь священника из Войтковой.

„Мы бросились въ разбежку. За нами начали стрелять. Я получилъ пулю въ руку и упалъ, а затемъ, когда другихъ рубили, среди страшнаго крика и стоновъ, я подползъ подъ какого-то убитаго и притаился. После всего унесли меня въ госпиталь, а сейчасъ я нахожусь на военной службе въ полевой кухне на итальянскомъ фронте. За что насъ арестовали и за что убили моихъ товарищей, я не знаю”…

С. Барычъ
(Изъ записокъ о. Р. С. Копыстянскаго)

Сейчасъ после объявленія войны, въ первыхъ же числахъ августа 1914 г.. начались на всемъ пространстве нашей многострадальной родины массовые аресты русскихъ людей, издавна уже заподозренныхъ австрійскимъ правительствомъ въ „руссофильстве”, а теперь прямо-таки признанныхъ на этомъ основаніи, безъ всякаго следствія и суда опасными государственными преступниками — „изменниками» и „шпіонами”, подлежащими сплошь, если не полному истребленію, то, по крайней мере, довременному обезвреженію и заключенiю въ тюрьме.

1 августа 1914 г. получилъ я изъ перемышльскаго староства телеграфическій приказъ явиться въ теченіе 24 часовъ въ комиссаріатъ полиціи въ Перемышле для дачи какихъ-то объясненій и справокъ. Не имея понятія, для чего я имъ понадобился, а въ то-же время не предчувствуя ничего худого, я отправился въ Перемышль, куда прибылъ, вследствіе опозданія на поездъ, только въ 11 часовъ ночи, но, темъ не менее, прямо съ вокзала отправился въ полицейское управленіе.

Здесь я засталъ еще несколькихъ чиновниковъ, одинъ изъ которыхъ, — какъ я впоследствіи узналъ, — полицейскій советникъ Бенуа, обратился ко мне съ утрированно вежливой улыбкой и спросилъ — что мне тутъ нужно? Я предъявилъ ему телеграмму и спросилъ въ свою очередь, для чего меня потребовали такъ срочно? Тогда советникъ Бенуа, скорчивъ многозначительную гримасу, объявилъ мне, что я долженъ буду задержаться въ Перемышле несколько дней, пока меня не допросятъ, причемъ прибавилъ, какъ-бы извиняясь, что самъ онъ, да и полиція вообще, противъ меня ничего не имеетъ, а исполняетъ только прямое приказаніе военныъ крепостныхъ властей. После этого онъ велелъ полицейскому агенту отвести меня въ училище им. Конарскаго, предназначенное временно для интернировки „руссофиловъ”.

Здесь засталъ я уже целое собраніе моихъ собратій и единомышленниковъ, какъ местныхъ, такъ и изъ уезда, помещавшихся въ двухъ комнатахъ, отдельно интеллигенты и крестьяне, причемъ съ каждымъ днемъ число интернированныхъ увеличивалось, такъ что въ конце концовъ всехъ насъ набралось 43 человека. Между прочимъ, находились здесь свяшенники Дуркотъ изъ Болестрашичъ, Серединскій изъ Быкова, Малинякъ изъ Сливницы, Кульматицкій изъ Дроздовичъ, Берецкій и др., затемъ адвокаты д-ра К. С. Черлюнчакевичъ и О. О. Крушинскій, члены правленія кредитнаго о-ва „Нива” Балакинъ, Борухъ и Махлай, г-жа Нат. Ю. Несторовичъ, гг. Ферд. Левицкій, Котельницкій и рядъ другихъ.

Въ училище Конарскаго жилось намъ на первыхъ порахъ еще сравнительно сносно. Намъ было разрешено получать частнымъ образомъ пищу, переписываться съ родными (хотя и подъ строжайшей цензурой), а даже принимать, въ присутствіи надзирателей, посещенія родныхъ и знакомыхъ. При этомъ караулившая насъ стража, состоявшая изъ полицейскихъ и жандармовъ, обращалась съ нами пока-что довольно хорошо. Много непріятнаго приходилось испытывать только со стороны враждебной и сфанатизированной городской польско-еврейско-мазепинской толпы, которая собиралась обыкновенно вечеромъ подъ нашими окнами, изступленно ругая насъ при этомъ или же неистово ревя, то польскія революцiонныя песни, то пресловутые, такъ опостылевшiе всемъ намъ, „украинскіе гимны”.

Заключеніе наше въ училище Конарскаго продолжилось одну неделю, после чего мы были ночью, подъ сильной эскортой изъ жандармовъ, перевезены на сорныхъ магистратскихъ телегахъ въ тюрьму при окружномъ суде. Во время этой перевозки, несмотря на ночную пору, за нами всю дорогу, съ дикими ругательствами и угрозами, бежали кучки разъяренныхъ австрійскихъ „патріотовъ”, забрасывая насъ при этомъ камнями.

Въ окружной тюрьмъ, после обычнаго пріемнаго протокола и личнаго обыска, насъ разместили по камерамъ, причемъ, напр., въ ту камеру, въ которую попалъ я, поместили 17 человекъ. Здесь мы уже, конечно, не пользовались такой относительной свободой, какъ въ училище Конарскаго, однако, намъ, священникамъ, все-таки разрешили, по ходатайству о. П. Дуркота, школьнаго товарища и личнаго друга судейскаго советника О-го, служить каждый день въ тюремной часовне обедню, причемъ уходившее на это время засчитывалось, какъ священнодействующему, такъ и посещавшимъ обедню узникамъ, взаменъ на полагавшійся намъ одинъ часъ тюремной ”прогулки”. Кроме того, намъ была оказана льгота также въ отношеніи питанія, благодаря тому, что тюремный врачъ согласился перевести насъ на больничную пищу, которая, хотя тоже не отличалась особенными достоинствами, но все-таки была значительно лучше обычной арестантской ”менажи”.

По истеченіи двухъ недель, 22 августа, вечеромъ, намъ приказали собираться въ дорогу, а затемъ, въ 2 часа ночи, возвративъ намъ все отнятыя при поступленіи въ тюрьму вещи и деньги, вывели четверками, подъ эскортой 12 жандармовъ, на вокзалъ, причемъ на этотъ разъ въ пути уже почему-то обошлось безъ издевательствъ и безчинствъ со стороны уличной толпы. 3а то на вокзале при отходе нашего поезда, намъ пришлось все-таки выслушать соответственныя бранныя напутствія со стороны собравшихся солдатъ, жел.-дорожныхъ служащихъ и всякаго другого сброда.

Въ пути, до самой Вены, мы ехали сравнительно благополучно, въ пассажирскихъ вагонахъ по 8 человекъ на отделеніе, не подвергаясь уже больше никакимъ нападеніямъ и безчинствамъ со стороны попутныхъ станціонныхъ ”патріотовъ”. Этимъ мы были обязаны, главнымъ образомъ, заботливой и предусмотрительной охране со стороны эскортировавшихъ насъ жандармовъ, которые и вообще, ознакомившись ближе съ причинами и обстоятельствами нашего ареста, относились къ намъ все время вполне удовлетворительно и корректно.

Въ Вене поместили насъ въ Rudolfskaserne, куда стали затемъ приводить также другіе транспорты арестованныхъ, какъ нашихъ земляковъ, такъ и вывезенныхъ австрійцами русскихъ чиновниковъ изъ занятыхъ ими пограничныхъ местностей Россіи, а черезъ несколько дней погрузили насъ всехъ опять на поездъ и повезли дальше на западъ.

После 10-часовой езды велели намъ выходить изъ вагоновъ и повели пешкомъ въ отстоящiй въ 3-4 километрахъ отъ станцiи Stift Zwettl, в Нижней Австріи. Тутъ, подвергнувъ насъ снова тщательному личному обыску и переписавъ всехъ, поместили насъ сначала на открытомъ воздухе въ подворьи Цистерсіанскаго монастыря. У всехъ насъ отняли въ депозитъ всякія бумаги, драгоценности и деньги, оставивъ только по несколько кронъ на человека. Во дворе продержали насъ въ строю, уставшихъ и голодныхъ, съ утра до 2 часовъ дня, после чего только позволили намъ отправиться подъ эскортой въ ближайшій трактиръ пообедать. Во время обеда, который былъ поданъ намъ во дворе трактира, успевшій уже подвыпить капралъ, начальникъ нашей эскорты, неожиданно выкинулъ вдругъ своеобразную шутку, а именно, скомандовалъ стоявшимъ въ стороне своимъ солдатамъ „laden” (заряжать ружья), не то желая покуражиться только, не то действительно решившись, подъ влияніемъ винныхъ паровъ, показать свою власть надъ нами. Къ счастью, онъ тутъ-же одумался и оставилъ насъ уже въ покое. Затемъ было разрешено темъ изъ насъ, у кого имелись деньги, отправиться (конечно, тоже подъ стражей) на ночлегъ въ гостиницу, остальныхъ же, въ томъ числе и меня, поместили въ зданiи местной школы, причемъ намъ пришлось расположиться въ повалку на голомъ полу. Такъ и провели здесь 2 дня, после чего перевели насъ въ какой-то сарай, где намъ уже дали на подстилку солому. Такъ какъ всехъ насъ было около 130 человекъ, а въ сарае не было настолько места, то часть, преимущественно крестьянъ, поместили въ соседнихъ конюшняхъ, а несколько человекъ въ старой приходской усадьбе. Въ виду того, что насъ предполагалось продержать здесь более продолжительное время, со временемъ построили для насъ особую кухню и отхожія места. Взявшій насъ подъ свое попеченіе, отъ имени административныхъ властей, одинъ изъ пасторовъ-цистерсіанъ занялся сборомъ продовольствія и устройствомъ приготовленія для насъ пищи, причемъ въ повары взялъ трехъ человекъ изъ нашей-же среды.

Темъ не менее, черезъ несколько дней насъ опять погнали дальше, а именно, въ находящійся на разстояніи 8 километровъ городокъ Zwettl, где насъ поместили въ пріютъ для нищихъ (Аrmenhaus). Здесь мы застали, въ свою очередь, много другихъ арестованныхъ, какъ галичанъ, такъ и изъ Россіи, а также несколько французовъ и бельгійцевъ, такъ что всехъ насъ набралось теперь свыше 170 чел.

5 дней всехъ насъ отправили въ Каrlstein, где мы пробыли целый месяцъ, съ 8 сентября по 9 октября. Здесь намъ пришлось испытать много тяжелаго, главнымъ образомъ, благодаря крайней жестокости и злобе являвшагося высшей на месте нашей властью старосты изъ близкаго г. Wаіdhofen, который, въ неоднократные свои пріезды, не только самъ всячески притеснялъ и обижалъ насъ, но настойчиво приказывалъ также караулившимъ насъ солдатамъ обращаться съ нами по возможности строго и безпощадно, а въ случае малейшаго неповиновенія или протеста — просто убивать на месте. Въ то-же время многимъ изъ насъ пришлось испытать здесь еще и другого рода тяготы, а именно, ихъ брали часто, преимущественно крестьянъ, на тяжелыя работы, какъ-то, по регуляціи реки, удобренію полей и сбору картошки. Жили мы здесь въ старинномъ, полуразрушенномъ и пустомъ зданіи, повидимому — бывшемъ Raubritterschloss-е, кормились же, такъ сказать, собственнымъ промышленіемъ, главнымъ образомъ — картошкой, которую мы получали отъ смотрителя замка, а только имевшiе въ депозите свои деньги могли получать изъ ресторана за свой счетъ лучшую пищу. Много страданій причинили также темъ изъ насъ, кто не имелъ теплой одежды (а такихъ было громадное большинство) резкіе холода, отъ которыхъ вскоре многіе более или менее серiозно заболели.

Наконецъ, 9 октября опять велели намъ собираться, а затемъ погнали пешкомъ на находившуюся въ 8 километрахъ станцію Dobersberg. Продержавъ насъ и здесь еще, съ ночлегомъ въ соседней деревне, на холоде и голоде целыя сутки, погрузили насъ, наконецъ, на следующiй день въ вагоны и привезли уже прямо на станцію Abtissendorf, а оттуда — въ приснопамятный Талергофъ.

Свящ. Романъ Копыстянскій

Одна изъ экзекуцій

О. Роман Березовскій и крестьяне Левъ Кобылянскій и Пантелеймонъ Жабякъ (См. стр. 28)

Равскій уездъ

Въ с. Белзце были арестованы жандармами Петръ и Марiя Юрчакъ съ сыномъ. Здесь происходили ожесточенные бои, во время которыхъ населеніе скрывалось по лесамъ, чемъ и объясняется, что арестовано только этихъ трое крестьянъ.

Въ с. Белой были арестованы студ. Харпола и крест. Иванъ Дроздъ съ сыномъ. Повешенъ одинъ крестьянинъ.

Въ с. Верхрате былъ арестованъ Михаилъ Волкъ.

Въ с. Волькахъ-Мазовецкихъ были арестованы Иванъ Баданъ и Петръ Морозъ. Арестованныхъ избили до крови.

Въ с. Гойче были арестованы преподаватель гимназіи д-ръ Владиміръ А. Колпачкевичъ и крестьяне — Павелъ Мельникъ, Илья Трушъ, Данило Ивануса, Павелъ Збышко и ученикъ Григорій Дацковъ. Разстреляны были три крестьянина: Иванъ Васильковъ, Иванъ Бабій и Федоръ Яцковъ.

Въ с. Гребенномъ былъ арестованъ свящ. Богданъ Ломницкій, когда онъ вставалъ утромъ съ кровати; одна нога у него была обута, другая босая. Такъ его и погнали въ Русскую-Раву, где толпа избила его до крови.

Въ с. Девятыре были арестованы: Михаилъ Черній, Тимофей Мартинъ, Михаилъ Молоко и Михаилъ Редуха.

Въ с. Журавцахъ былъ арестованъ Иванъ Ратскій, деятельный русскій крестьянинъ, бывшій солью въ глазахъ местныхъ ”украинцевъ”.

Въ с. Каменке-Липникъ были арестованы свящ. I. Боровецъ, студ. М. А. Марко и несколько крестьянъ, по доносу мазепинцевъ — начальника жел.-дорож. станціи Г. Капка и сельскаго писаря М. Клуба.

Въ с. Каменке-Лесной былъ арестованъ студ. Петръ Е. Кулиничъ, который, однако, черезъ несколько дней былъ отпущенъ на свободу. Въ западныя провинціи были высланы: священ. Левъ Саламонъ и крестьяне Илья Залужный, Дмитрій Яцунъ, Яковъ Бучма и сынъ его Осипъ, Федоръ Сушинка, Акимъ Лущукъ, Семенъ Бадзюнъ. Убиты солдатами Василій Лука, который за что-то обругалъ местнаго еврея, и Федоръ Залужный.

Въ с. Потыличе были арестованы Петръ Грицышинъ, Тимофей Грицынъ, Иванъ Шепелявецъ, Григорій Дудокъ и Степанъ Лиликъ.

Въ сс. Руде и Лаврикове были арестованы; свящ. Николай Осмеловскій, студентъ Зенонъ Мохнацкій и несколько крестьянъ.

Въ с. Руде Монастырской часть села называется ”на Козакахъ”. Это было причиной, что австрійцы закололи следующихъ жителей: Алексея Камута, Луку Малоеда, Матвея Максимяка, Федора Федюка, Варвару Калеку, Андрея Калеку, Савву Кожушка, Настю Пилипецъ, Анну Нижникъ и целую семью Думичей — Михаила, его жену и двое детей Меланію и Степана. Дома убитыхъ были сожжены или разрушены до основанія. Тамъ-же были повешены мадьярами Иванъ Стельмахъ, Иванъ Нижникъ и свящ. Василiй Демчукъ, последній подъ темъ предлогомъ, что онъ будто-бы помянулъ во время Богослуженія не австрійскаго императора, а русскаго царя.

Въ с. Денискахъ былъ арестованъ свящ. Пантелеймонъ Скоморовичъ.

Въ м. Угнове былъ арестованъ свящ. Василій Романовскій по доносу мазепинца Онышкевича, причемъ въ пути на вокзалъ былъ оплеванъ и избитъ толпой.

Въ с. Щирце, вследствіе доносовъ немировскаго купца Сруля Шаля и другихъ, явился къ местному священнику о. Степану Кійку жандармъ, который, однако, узнавъ, что о. Кійко — русскій, къ общему удивленію заявилъ, что онъ не веритъ доносамъ, и оставилъ его въ покое. Оказалось, что жандармъ былъ по національности чехъ, славянофилъ. После этого тотъ-же Сруль Шаль, питавшій какую-то личную злобу къ о. Кійку, дважды еще насылалъ на него какихъ-то солдатъ и хулигановъ, чтобы его убить, но и это, къ счастью, ему не удалось.

П. Кулиничъ

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1440)

Въ Раве Русской былъ арестованъ и вывезенъ, сначала въ Венгрію, а затемъ въ Вену, судья Вл. Р. Перфецкій, который былъ военнымъ судомъ приговоренъ къ смертной казни, но потомъ помилованъ и въ 1918 г. отпущенъ на свободу.

Въ с. Каменке — Старое Село были арестованы студ. В. Климко и несколько крестьянъ.

Въ с. Каменке Лесной были произведены сдедующiе аресты:

1) Настоятель прихода о. Левъ В. Саламонъ былъ арестованъ 7 авг. 1914 г. мадьярскими гусарами и отведенъ въ жолковскую тюрьму, затемъ переведенъ во Львовъ, въ тюрьму „Бригидки”, а въ конце августа вывезенъ съ первымъ же транспортомъ въ Талергофъ; тутъ оставался до 1 мая 1917 г., после чего до 1 сентября того-же года былъ конфинированъ въ Доберсберге въ Нижней Австріи.

2) Жена его Юлія О. Саламонъ была арестована 7 дек. 1915 г. и отправлена въ Талергофъ, где оставалась тоже до 1 мая 1917 г., а затемъ подверглась вместе съ мужемъ конфинировке въ Доберсберге.

3) Крестьянинъ Илья Д. Залужный, арест. 7 авг. 1914 г., до 1915 г. въ Талергофе, затемъ въ Гминде; умеръ дома 8 янв. 1918 г.

4) Крест. Яковъ Ст. Бучма, арест. въ августе 1914 г., затемь вывезенъ въ Талергофъ, где 30 марта 1915 г. и умеръ отъ тифа.

5) Сынъ его Осипъ Я. Бучма, арест. въ августе 1914 г., до 1916 г. въ Талергофе, затемъ призванъ въ армію. Умеръ дома 9 апр. 1922 г.

6) Крест. Василій Гр. Лака, арест. въ августе 1914 г., затемъ вывезенъ въ Талергофъ, где и умеръ отъ тифа 2 марта 1915 г.

7) Крест. Гр. Ив. Стадницкій, арест. въ августе 1914 г., до 1915 г. въ Талергофе, затемъ призванъ въ армію.

8) Крест. Мих. С. Березовець, арест. въ августе 1914 г., до 1915 г. въ Талергофе, затемъ призванъ въ армію и убитъ 17 іюня 1916 г. на итальянскомъ фронте.

9) Крест. Дм. А. Яцунъ, арест. въ августе 1914 г., до 1 мая 1917 г. интернированъ въ Терезине и Талергофе. Умеръ 28 февр. 1922 г. дома.

10) Крест. Андрей Ф. Струкъ, арест. въ августе 1914 г., вывезенъ въ Терезинъ, а затемъ въ Талергофъ, откуда въ 1915 г. отпущенъ на свободу.

11) Крест. Семенъ Ив. Кудрикъ, арест. въ августе 1914 г., затемъ интернированъ въ Терезине и Талергофе, въ 1915 г. отпущенъ на свободу.

12) Крест. Якимъ Р. Лущикъ, арест. въ августе 1914 г., интерн. въ Терезине и Талергофе, въ 1915 г. призванъ на военную службу.

13) Крест. Федоръ Н. Лущикъ, арест. въ августе 1914 г., интерн. Въ Терезине и Талергофе, въ 1915 году призванъ на военную службу.

14) Крест. Вас. Ф. Зеленый, арест. въ 1915 г. и приговоренъ къ тюремному заключенію. Умеръ въ 1917 г. въ Гминде.

16) Крест. Максимъ А. Холодъ, арест. въ 1915 г., освобожденъ въ 1918 г.

С. Речица
(Сообщеніе крест. Андрея Демчука).

Мои злоключенія начались еще въ 1912 году, по случаю бывшей тогда тоже военной мобилизаціи. Дело въ томъ, что на меня донесли наши домашніе „украинцы”, будто я уговаривалъ одного солдата, въ случае войны съ Россіей, не стрелять въ русскихъ, а лучше всего сдаться имъ въ пленъ, за что и былъ приговоренъ въ марте 1913 г. къ тюремному заключенію во Львове, а затемъ въ Тарнополе, изъ котораго былъ отпущенъ только 1 августа 1914 г.

Не успелъ я еще, какъ следуетъ, оглянуться дома и свободно вздохнуть, какъ вдругъ 10 августа былъ опять, вместе съ некоторыми другими односельчанами, арестованъ въ качестве „изменника” и „шпіона”. Вместе со мною были арестованы еще: Степанъ и Иванъ Демчуки, Феофилъ Савка, Илья и Лука Ключковскіе, Андрей Дума и Іосифъ Баворовскій. Арестовали насъ комендантъ местнаго жандармскаго поста Онуфрiй Процевъ и войтъ Кость Кинахъ, оба ревные „украинцы”, которые воспользовались удобнымъ случаемъ, чтобы расправиться съ ненавистными „кацапами”. Затемъ отправили насъ подъ эскортой акцизныхъ стражниковъ въ Перемышль, причемъ одинъ изъ последнихъ, тоже ”украинецъ”, Нагурскiй, все стращалъ насъ, что завтра же будемъ въ Перемышле казнены.

На станціи въ Раве-Русской, когда мы уже сидели въ вагоне, подошелъ къ намъ какой-то высокій австрійскiй майоръ и спросилъ стражниковъ — зачемъ и куда насъ везутъ, а узнавъ, что мы „москвофилы”, заметилъ, что это еще не преступленіе и что напрасно таскаютъ насъ куда-то. Но поездъ тронулся и мы поехали дальше.

Въ Перемышле стражники повели насъ сперва въ гарнизонную тюрьму, но тамъ, въ виду отсутствія надлежащаго обвиненiя, нась не приняли. Тогда отвели насъ на полицію, а оттуда въ тюрьму при окружномъ суде, где мы застали уже много арестованныхъ русскихъ людей, въ томъ числе адвокатовъ Черлюнчакевича и Крушинскаго, судью Гиссовскаго и другихъ.

Черезъ некоторое время всехъ насъ, целый транспортъ изъ 170 человекъ, вывезли въ Вену, затемъ въ Штифть-Цветль, Карштайнъ и, наконецъ, въ Талергофъ.

Прибавлю еще, что после нашего ареста и вывоза, войть Кость Кинахъ все еще не могъ успокоиться и, бегая съ палкой по селу, угрожалъ, что выдастъ еще 40 человекъ на виселицу. Къ счастью, однако, осуществить эту угрозу ему уже не удалось, такъ какъ вскоре пришли въ деревню русскія войска, которыя забрали и его самого и несколькихъ его приспешниковъ съ собою.

Изъ другихъ нашихъ сельскихъ „украинцевъ” следуетъ упомянуть еще о писаре Луке Томашевскомъ, котораго сильно обезпокоило обстоятельство, что одинъ изъ нашихъ русскихъ крестьянъ, Григорій Мартинъ, хотя и былъ первоначально арестованъ вместе съ другими, бьлъ потомъ все-таки почему-то отпущенъ на свободу. Томашевскій зашелъ даже однажды съ австрійскими солдатами къ нему въ домъ и угрожалъ ему, что, если онъ только захочетъ, то тотъ будетъ повешенъ, а затемъ пытался было натравить на него солдатъ, но это ему не удалось, такъ какъ въ числе этихъ последнихъ оказался случайно хорошій знакомый Мартина, который и заступился за него. Впоследствіи тотъ-же Томашевскій пробовалъ было еще черезъ Михаила Колешку вымогать съ Мартина деньги, а именно, потребовалъ отъ него немедленной уплаты 200 коронъ, угрожая въ противномъ случае снова виселицей, но, не получивъ таковыхъ, въ конце концовъ оставилъ его въ покое.

Андрей Демчукъ

Радеховскій уездъ

С. Кривое. Въ с. Кривомъ были арестованы австрійцами въ 1915 г. 9 женщинъ и 6 мужчинъ: 1) Анна Олейникъ, 38 летъ, 2) Татьяна Ткачукъ, 50 л., 3) Евдокія Парій, 54 л., 4) Евдокія Шавалюкъ, 52 л., 5) Елена Бойко, 55 л., 6) Евдокія Красота, 55 л., 7) Фекла Борщь, 25 л., 8) Анна Дацковъ, 74 л., 9) Елена Дацковъ, 40 л. (последнія две оставили дома безъ опеки трое детей отъ 2—6 летъ), 10) Максимъ Шкраба, 80 л. 11) Михаилъ К. Степановъ, 66 л., 12) Василій Романюкъ, 72 л. 1З) Димитрій Козяръ, 70 л., 14) Михаилъ Дацковъ, 75 л. (посленіе два умерли въ Талергофе отъ тифа) и 16) Василій Шарко, 34 летъ. Все арестованные были сознательные русскіе люди.

Причиной арестовъ послужили доносы австро-немецкихъ „патріотовъ” — ”украинофиловъ”. Арестованные были отвезены ночью въ Радеховъ, затемъ въ Талергофъ.

Гр. Ткачукъ

Въ Радехове австрійцы посадили въ тюрьму свящ. И. А. Давидовича и его сына въ качестве заложниковъ. Имъ заявили, что въ случае, если бы въ местечке вспыхнули безпорядки или пожаръ, ихъ сейчасъ-же разстреляютъ. О. Давидовича арестовали и увели въ часъ ночи, несмотря на сильное воспаленіе легкихъ.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1484)

Въ м. Холоеве радеховскiй староста никого не арестовывалъ, но местный свяшенникъ „украинецъ” Ст. Петрушевичъ сыгралъ роль австрійскаго жандарма и до техъ поръ ходилъ въ жандармское управленіе съ просьбой очистить село отъ „кацаповъ”, пока не арестовали крестьянъ Грудку и Ващука. Грудка умеръ въ Талергофе. Подобная-же судьба постигла, однако, впоследствіи и самого доносчика: онъ бежалъ во время „украинско-польской войны” въ Винницу и тамъ умеръ.

Въ с. Незнанове выдалъ несколькихъ русскихъ крестьянъ некто Гарухъ, въ томъ числе Николая Кушинскаго, Ивана Гасюка-Курилова, Михаила Ухавскаго съ сыномъ Григоріемъ и Матвея Дмитраша. Последній умеръ въ Талергофе.

Въ м. Буске былъ арестованъ и высланъ Николай Оркисьевичъ.

Въ с. Грабовой были арестованы Филиппъ и Игнатій Политилы.

Въ с. Топорове былъ арестованъ Тимофей Прусъ.

Въ с. Чаныже было арестовано несколько крестьянъ, большая часть которыхъ и не возвратилась более домой, оставшись „подъ соснами” въ Талергофе.

Рогатынскій уездъ

г. Бурштынъ
(Сообщеніе судіи С.И. Билинкевича)

15/28 іюля 1914 г. возвратился я изъ отпуска, но вскоре заболелъ и слегъ въ постель. Сейчасъ-же после объявленія мобилизаціи узналъ я, что начались аресты русскихъ людей въ Бурштынскомъ районе. 21-го іюля мне сообщили, что въ тюрьму привели моего дядю, священника 70 летъ, и шурина, свящ. Капка изъ Демянова, вместе съ 20 другими арестованными, заподозренными въ „руссофильстве”.

— Теперь очередь за мной, — подумалъ я и не ошибся. Къ моему дому явился жандармъ съ солдатомъ, не пуская никого въ домъ. На следующій день въ комнату вошелъ жандармъ съ двумя врачами, которые, после осмотра, заявили, что перевезти меня во Львовъ невозможно. Еще черезъ день явился опять жандармъ и, после произведеннаго обыска, арестовалъ меня, но оставилъ въ постели. Три недели стоялъ караулъ передъ входомъ въ домъ, не впуская и не выпуская никого изъ квартиры.

12 августа въ городе возникла паника. Изъ боязни пасть жертвой толпы, решилъ я бежать, если только окажется возможнымъ. Попробовалъ встать, но не былъ въ состояніи сделать двухъ шаговъ.

15 августа утромъ ворвались ко мне солдаты-мадьяры и потребовали хлеба, несколько-же времени спустя явился австрійскій офицеръ. Офицеръ спросилъ только: „Вы — Билинкевичъ?” и на мой утвердительный ответъ только кивнулъ солдатамъ: „Аlso!” Меня сейчасъ-же подняли съ постели и, приложивъ револьверъ къ голове, повели съ собой, не разрешивъ даже проститься съ семьей. По дороге знакомый чиновникъ, полякъ Ставинскій, увидевъ меня подъ стражей, всплеснулъ руками, и за это его тутъ же арестовали.

Обоихъ насъ привели передъ городскую управу. Сюда прибежали незнакомый мне жандармъ и местный инженеръ Михаликъ, крича офицеру: „Не стреляйте Ставинскаго, онъ полякъ, онъ ни въ чемъ не виноватъ!” Это вмешательство задержало несколько экзекуцію и только благодаря ему я остался въ живыхъ. Въ тотъ-же моментъ раздались русскіе выстрелы. Австрійскій офицеръ, приставленный ко мне, бежалъ, крикнувъ жандарму; „Билинкевича разстрелять!”

Но этого приказанія исполнить уже не успели… Жандармъ побежалъ тоже, я остался одинъ на площади и медленно возвратился домой. У себя въ саду увиделъ я уже русскаго солдата, который преспокойно кушалъ яблоко.

С. Билинкевичъ

Въ с. Липице были убиты австрійцами двое крестьянъ. Въ с. Севке разстрелянъ местный войтъ, въ с. Томашевцахъ были разстреляны восемь крестьянъ. Бежавшій передъ арестомъ крест. Ф. Н. Коптюхъ изъ Подгородья былъ захваченъ австрійцами въ соседнемъ селе Черче. Его вытащили изъ дома, где онъ скрылся, и тутъ-же закололи. Въ томъ-же селе былъ арестованъ и высланъ свящ. И. Кинасевичъ.

С. Григоровъ
(Сообщенiе Г. И. Слободы)

Мой покойный отецъ, Иванъ Гр. Слобода, 64 — летній старикъ, былъ арестованъ вахмистромъ жандармеріи, полякомъ Лангомъ, ныне городскимъ комиссаромъ въ Рогатыне. 24 августа 1914 года явился онъ въ сопровожденіи несколькихъ солдатъ и войта-украинофила Ивана Лепицкаго и произвелъ тщательный обыскъ. Все русскія книги домашней библіотеки были конфискованы. Затемъ заперли отца вместе съ покойнымъ Андреемъ Гр. Вознякомъ въ мествой колокольне, продержавъ ихъ тамъ трое сутокъ безъ пищи и воды. Когда-же австрійская армія бежала при наступленiи русскихъ войскъ, ихъ отправили скованныхъ пешкомъ черезъ Ходоровъ во Львовъ. Конвоировали ихъ мадьяры. Въ Ходорове издевалась надъ ними разношерстная толпа, вырывала волосы, дергала за носъ и уши, а наконецъ, подвесила обоихъ на два часа на дереве (”andinden”). Что дальше случилось и какимъ путемъ прибылъ отецъ во Львовъ, онъ не запомнилъ, такъ какъ вследствіе подвешиванія потерялъ сознаніе. Во время эвакуаціи Львова и высылки политическихъ изъ „Бригидокъ” отца отправили въ Талергофъ, где онъ пробылъ до осени 1915 года. До февраля 1916 г. проживалъ отецъ въ Гминде, после чего его отправили домой. Больной и потерявшій силы после перенесенныхъ страданій, онъ умеръ 2 декабря 1921 г.

Въ Григорове были арестованы, кроме него, еще следующіе крестьяне: 1) Иванъ Гр. Слобода, 2) Андрей Гр. Вознякъ, 37 летъ (умеръ 17/5 1915 г. въ Григорове), 3) Григорій Вознякъ, 64 л., 4) Федоръ Вознякъ, 59 л., 5) Алексей Гнипъ, 58 л. (последніе три умерли въ 1915 г. въ Талергофе) и 6) Филиппъ Конопка, 58 л.

Г. И. Слобода

Рудецкій уездъ

Въ г. Рудкахъ были арестованы: мещанинъ Ф. Химякъ, 78 летъ, судъя Петръ Химякъ и братъ его Иванъ. Два последніе были арестованы вследствіе доноса евреевъ. Иванъ Химякъ оставилъ жену и семеро детей. Все они были арестованы исключителъно потому, что они русскіе.

Въ с. Конюшкахъ были арестованы: свящ. Владиміръ Рыхлевскій, псаломщикъ Иванъ Баранъ и войтъ Михаилъ Химякъ. Все они пали жертвой доноса мазепинцевъ: гимназиста Ивана Моспана и крестьянина Михаила Коваля. Арестованный о. Рыхлевскій былъ некоторое время спустя отпущенъ на свободу, но мазепинцы опять донесли жандармамъ, что о. Рыхлевскій чертитъ планы, ввиду чего жандармы, арестовавъ его вторично, увели его изъ села.

Въ с. Поречье-Грунте были арестованы: псаломщикъ Илья Олеярникъ, 50 летъ, оставившій семеро детей, и сынъ его Григорій, 16-летній юноша. Донесли на нихъ местные евреи и местный настоятель прихода украинофилъ Грушкевичъ.

Въ с. Люблинскомъ-Поречье были арестованы крестьяне Василій Колода, Ф. Яремчукъ, Иванъ Яремчукъ и Петръ Яремчукъ.

Въ с. Задворномъ-Поречье жандармы арестовали, по доносу местной учительницы-польки, начальника жел.-дор. станціи Андрея Мрака и о. Легуцкаго, настоятеля прихода въ с. Пескахъ.

Въ с. Катериничахъ были арестованы крестьяне: К. Чурба, 64 летъ, и сынъ его Казиміръ, Андрей Стельмахъ, Дмитрій Плугаторъ, 62 летъ, Иванъ Толочка и сынъ его Федоръ, Иванъ Пришлякъ, Михаилъ и Лука Чурки, Иванъ Мазуръ, 70 летъ и сынъ его Карлъ, Филемонъ Ляшъ, Григорій Прухницкій съ 8 -летнимъ сыномъ Михаиломъ, Антонъ Борецкій, 66 летъ, Никита Адамишинъ, Афанасій Беликъ, 80 летъ, и Андрей Плугаторъ. Кроме перечисленныхъ, было арестовано впоследствіи еще много мужчинъ, женщинъ и детей. Ихъ вытаскивали изъ домовъ и, согнавъ всехъ на площадь, отвели затемъ подъ конвоемъ въ Комарію „на замокъ”, где евреи и местные поляки забросали ихъ камнями. Двухъ женщинъ, пытавшихся бежать, солдаты закололи штыками. „На замке” въ Комарне продержали ихъ целыя сутки подъ открытымъ небомъ безъ пищи и воды. Въ этой группе находилась также беременная женщина Марія Плугаторъ, которую пригнали изъ Катериничъ. Тутъ она, вследствіе утомленія и испуга, преждевременно родила, однако, несмотря на ея стоны и мольбы, солдаты не разрешили никому придти ей съ помощью. ”Пускай подохнетъ, собака!” — кричали солдаты. Новорожденный ребенокъ, не дождавшись помощи, задохнулся, когда несчастная женщина пыталась тутъ-же похоронить трупъ своего ребенка, солдатъ и этого ей не разрешилъ, а только вырвалъ его у нея изъ рукъ и бросилъ въ кусты, причемъ пригрозилъ заколоть каждаго, кто посмелъ — бы предать земле мертвое тело.

На следующій день австрійскій офицеръ снялъ группу арестованныхъ и приказалъ отделить мужчинъ отъ женщинъ и детей. Мужчинъ увели дальше, женщинъ-же погнали на вокзалъ, приказавъ имъ оставаться здесь до вечера. Но женщины, опасаясь, что ихъ разстреляютъ, разбежались домой. Большинство уведенныхъ вернулось такимъ образомъ домой. Четыре мальчика пропали. Что съ ними случилось — неизвестно.

Несколько дней спустя, опять явились въ Катериничахъ патрули, задержавшись въ деревне всего на полъ часа, но и за это краткое время успели изнасиловать несколько женщинъ и ограбить десятки крестьянскихъ хозяйствъ. Крестьянку Марію Зазулю, мать троихъ детей, раздели до нага на глазахъ толпы и качали ее по колючему жнивью. Пойманному по дороге крестьянину Андрею Плугатору завязали глаза, связали руки и ноги и увели его съ собой, подгоняя измученнаго и избитаго до крови крестьянина новыми ударами прикладовъ…

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1486)

Изъ окрестностей м. Комарна. Сообщенія студента С. изъ села Монастырки возле Комарна о массовыхъ арестахъ и казняхъ „руссофиловъ”, о сожженіи целыхъ селеній, о дикой расправе съ мирнымъ населенiемъ — это все какъ-будто точнейшая копія съ сообщеній всехъ русскихъ людей Галичины.

Расправа началась съ арестовъ. Во время мобилизаціи былъ арестованъ священникъ Дуткевичъ изъ с. Грушова, старикъ 70 летъ, и жестоко избитъ жандармами на глазахъ его дочери и сбежавшихся крестьянъ. Дочь его, г-жа Козакевичъ, пытавшаяся умилостивить жестокаго жандарма слезами и мольбами, была имъ грубо оттолкнута и получила несколько ударовъ прикладомъ. Въ той-же деревне было арестовано много крестьян.

Въ с. Конюшкахъ Тулиголовскихъ были арестованы свящ. Рыхлевскій и вся громадская управа съ войтомъ и писаремъ во главе. Кроме того были арестованы: свящ. Скобельскій изъ Горбачъ, Легуцкій изъ Поречья, Созанскій изъ Волощи съ сыномъ гимназистомъ, Романовскій изъ Дмитрья, Гмитрикъ изъ Звесковичъ, 86 летній старикъ о. Монастырскiй и много другихъ. Въ каждой изъ названныхъ деревень были также арестованы десятки крестьянъ. Хватали решительно всехъ, кто былъ подписчикомъ русскихъ газетъ или членомъ О-ва Качковскаго, а даже просто техъ, кто почему-либо былъ помехой местному шинкарю еврею или просто мазепинскимъ агитаторамъ изъ местныхъ учителей и студентовъ. Стоило только шепнуть на ухо жандарму, что такой-то подозрителенъ, и его немедленно арестовывали, заковывали въ цепи и отправляли въ Венгрію или Западную Австрію, а то проще на тоть светъ, то есть, разстреливали на месте.

Впрочемъ, арестовывали не всехъ. Когда все тюрьмы были до невозможнаго переполнены ”руссофилами”, а отправлять все новыя партіи за пределы края оказалось довольно затруднительнымъ, дикая месть австрійскихъ властей выливалась въ другія формы. Съ „руссофилами” расправлялись по домашнему — били оглоблями, прикладами. Все это для острастки, въ назиданіе ”хлопскому быдлу”, сгонявшемуся для этой цели къ лобному месту.

Въ с. Монастырке, где живетъ нашъ разсказчикъ, произошелъ случай подобной простой расправы. Жандармы вытащили изъ дома крест. Ивана Байцара, председателя местной читальни Об — ва им. Мих. Качковскаго, вывели его на площадь передъ сельскимъ управленіемъ и тамъ жестоко избили прикладами; особенно неистовствовалъ жандармъ — полякъ Домбровскій изъ Погорецъ. Отецъ несчастной жертвы, престарелый Войтехъ Байцаръ (кстати сказать, полякъ — колонистъ), за мольбы о пощаде сына получилъ также несколько ударовъ прикладомъ. После Байцаровъ пришла очередь на крест. Вас. Пащака, предоставившаго свой домъ для читальни О-ва Качковскаго; онъ былъ тоже избитъ на глазахъ всей деревни. Окончивъ своеобразное ”правосудіе”, жандармъ Домбровскій заявилъ толпе, что онъ такъ-же само поступитъ со всеми „руссофилами” въ деревне.

Все это происходило во время мобилизаціи до начала военныхъ действій.

Настоящіе ужасы начались после сраженій на Гнилой Липе и подъ Николаевымъ. Бежавшія къ Сяну австрійскія полчища жгли, грабили, вешали, насиловали, какъ дикая орда гунновъ.

3а свои пораженія мстили „руссофиламъ-изменникамъ”, этимъ „главнымъ виновникамъ австрійскихъ пораженій”. Нетъ села, где бы не было повешенныхъ, зверски изувеченныхъ. Село Устье сожжено до тла мадьярскими гонведами, которые бегали по селу съ горящими головнями и поджигали каждый домъ отдельно, стреляя по крестьянамъ, пытавшимся тушить пожаръ. Много труда стоилъ имъ поджогъ школы, зданія каменнаго и крытаго черепицей. Гонведы взобрались на крышу, сорвали черепицу, вырубили отверстіе, сунули туда снопъ соломы и подожгли. Школа сгорела.

Отъ села Новоселокъ не осталось тоже ни следа.

Въ с. Дмитрье, возле Щирца, въ приходской домъ ворвалось пять драгунъ съ вахмистромъ во главе; они вытащили изъ дому жену и дочь свящ. Романовскаго (самъ онъ былъ высланъ въ начале мобилизаціи) и тутъ-же на месте вынесли имъ обеимъ смертный приговоръ „за руссофильство”. Къ счастью, подъехалъ офицеръ и отменилъ этотъ приговоръ. Онъ только грубо выругалъ испугавшихся до смерти женщинъ и приказале имъ не выглядывать на улицу, иначе „вздернетъ ихъ, какъ собакъ”.

(”Прик. Русь”, 1914 г. №1431)

С. Вел. Горожанна
(Сообщеніе пок. о. М. Матковскаго)

Въ с. Вел. Горожанну — по разсказу пок. свящ. М. Матковскаго, местнаго настоятеля прихода, — пришли 28 августа австрiйскія войска. Въ моемъ доме находились тогда, кроме моей дочери, свящ. Михаилъ Заяцъ изъ Малой Горожанны и гимназистъ М. Стасевъ.

Пополудни того-же дня явился ко мне офицеръ съ отрядомъ гонведовъ. Войдя въ комнату, онъ заявилъ намъ, что мы арестованы, ибо, по полученнымъ имъ сведеніямъ, мы давали сведенiя русскимъ войскамъ о движеніи австрійской арміи. Следуетъ заметить, что въ моей деревне есть много мазепинцевъ. Въ своей ненависти ко всему русскому они способны на ложные доносы, провокацію и т. п., лишь бы только уничтожить своего партійнаго противника.

Несмотря на наши клятвы и уверенія, что это ложный доносъ, насъ вывели подъ конвоемъ во дворъ. Туть моя дочь лишилась чувствъ. Тогда офицеръ, подскочивъ къ ней, приложилъ револьверъ къ ея голове и закричалъ по польски: „Вставай собака, а то я сейчасъ-же пущу тебе пулю въ лобъ.”! Когда крикъ офицера не помогъ, гонведы облили ее холодной водой, а затемъ занесли въ комнату. Насъ повели после этого къ местному крестьянину-мазепинцу Григорію Василишину, который долженъ былъ показать — кто мы такіе: мазепинцы или русскіе? Василишинъ заявилъ, что мы все „староруссы”, и насъ сейчась-же повели къ дивизіонному командиру, квартира котораго находилась въ помещеніи месткой читальни „Просвіты”. Тамъ застали мы арестованнаго крестьянина-патріота Ивана Ксенчина и мазепинца, студента учит. семинаріи, Хамуляка, который донесь, что Ксенчинъ „руссофилъ”, а теперь долженъ былъ поддержатъ свое обвиненіе За „руссофильство”, та есть, за открытое признаніе себя русскимъ, полагалась смертная казнь.

Несколько минутъ спустя явился командиръ и, указывая на меня, приказалъ солдатамъ: „Вотъ его завтра утромъ на открытомъ месте въ Горожанне разстрелять”.

И все это делалось безъ суда, безъ свидетелей, только на основаніи одного показанія украинофила Василишина. Мои представленія, что нетъ человека, который  отъ-

бы съ чистой совестью подтвердить возводимыя противъ меня обвиненія, не произвели на австрійскаго офицера никакого впечатленiя.

Тутъ вмешался другой офицеръ (по національности — сербъ), заявив командиру, что, по собраннымъ имъ у крестьянъ сведеніямъ, сделанный на меня доносъ не имеетъ никакихъ основаній. Въ ответъ на это заявленіе офицера-серба, командиръ въ нашемъ

Одна изъ экзекуцій

присутствіи сделалъ ему строгій выговоръ за то, что онъ вмешивается не въ свое депо, но несколько минутъ спустя переменилъ свое решеніе и приказалъ отвести насъ подъ конвоемъ въ с. Хлопы, возле Рудокъ, предоставляя окончательное решеніе нашей участи стоявшему тамъ на квартире главнокомандующему.

Мы шли целую ночь. Конвойные и встречные солдаты били насъ прикладами и плевали въ лицо, бросая по нашему адресу грубыя ругательства, въ роде: „Russische Spione, Hunde, Рорen”.

Наконецъ, мы пришли въ Рудки. Насъ повели прямо къ главнокомандующему, у котораго находился въ то время архикнязь Карлъ Францъ-Іосифъ. Несколько времени спустя намъ объявили, что мы, за отсутствiемъ виновности, свободны и можемъ идти домой.

Въ с. Малой Горожанне въ начале войны были арестованы: свящ. Михаилъ Заяцъ, студ. А. М. Заяцъ и несколько крестъянъ. Во время сраженій, происходившихъ на линіи Николаевъ — Рудки, австрійцы увели съ собой 88 крестьянъ разнаго пола и возраста. Изъ нихъ возвратились домой всего 16 женщин и детей и одинъ парень, успевшій бежать. По разсказамъ этихъ очевидцевъ, крестьянъ судили за то, что они давали проходившимъ черезъ село русскимъ солдатамъ воду и фрукты. Объ этомъ „преступленіи” своихъ соседей донесъ вновь явившимся австрійцамъ мазепинецъ М. Козакъ. На основаніи его доноса были арестованы между прочими: И. Яремчукъ, 80 летъ, В. Гриневъ, В. Петровъ, целая семья Матвейцевыхъ и рядъ другихъ крестьянъ. Изъ нихъ В. Гриневъ былъ по пути повешенъ въ лесу.

С. Борче. Еще до войны были арестованы и высланы: свящ. Ю. Легуцкiй, студентъ В. С. Михалиничъ и несколъко человекъ крестьянъ. Явившіеся въ село, после объявленія войны, отряды австрійскихъ солдатъ зверскимъ образомъ издевались надъ оставшимся населеніемъ. Пятнадцать человекъ арестованныхъ, ночью, въ одехъ рубахахъ и связанныхъ, водили изъ деревни въ деревню, избивая ихъ до крови прикладами. Жену одного изъ арестованныхъ солдаты изнасиловали на его-же глазахъ. У некоторыхъ крестьянъ уничтожали ихъ имущество — рубили шашками овощи, выносили изъ клунь немолоченый хлебъ во дворъ, и топтали его лошадьми, опрокидывали ульи и т. п. Въ этихъ подвигахъ принимали участіе также офицеры. Крестьянину Н. Заболотному офицеръ приказалъ бежать рядомъ со своей лошадью, угрожая разстреломъ въ случае, если онъ отстанетъ или упадетъ. Несколько крестьянъ были привязаны къ деревьямъ на кладбище. Въ такомъ положенiи имъ пришлось оставаться въ продолженiе сутокъ. Но мало того. Австрійцы, не считаясь съ религіозными чувствами населенія, ворвались въ церковь и, ища рублей и амуниціи, сорвали полъ, разбили церковную кассу, заграбили найденныя въ ней деньги и разгромили престолъ.

(„Прикарп. Русь”, 1914 г., № 1430)

Самборскій и Старосамборскiй уезды

Награды за выдачу „москвофиловъ”

Приводимъ полный текстъ оффиціальнаго австрійскаго „Воззванія къ полякамъ, украинцамъ и евреямъ”, изданнаго въ начале мобилизацiи военнымъ комендантомъ г. Самбора на польскомъ и украинскомъ языкахъ и расклееннаго повсеместно, какъ въ самомъ городе, такъ и въ другихъ, более значительныхъ местностяхъ самборскаго уезда:

Odezwa

do polakow, ukraincow i zydow.

Nieprzyjaciel wyzyskuje ten powazny stan wojenny, w ktorym znajduje sie teraz wasz kochany i piekny kraj, w tym celu, aby pewne podejrzane elementa neprzyjacelskiego panstwa pomiedzy was sie wslizgnely, celem uzycia tutaj zamieszkalych moskalofilow do zdradzania nieprzyjacielowi ruchow wojskowych i naszego polozenia.

Wyprуbowany patryotyzm i niezachwiane oddanie sie naszemu Najwyzszemu Domowi, ktory do swoich wiernych poddanych zawsze pieczolowicie i po ludzku sie odnosil, nie dopusci, aby patryotycznie usposobiony polak, ukrainiec i zyd scierpial kolo siebia takie indywidua.

Przeciwnie, jest obowiazkiem podobne osoby uczynic nieszkodliwemi, to znaczy, skoro ktos powezmie wiadomosci o takich osobach, nalezy donisc je najblizszej cywilnej Iub wojskowej wladzy. Dostawlenie osoby, ktorej dowiedzionem zostanie szpiegostwo lub propagnda moskalofilstwa, wynadgrodzonem bedzie kwota 50-500 kor.

C. i k. komendant stacyjny.

То-же въ руcскомъ переводе:

Воззваніе

къ полякамъ, украинцамъ и евреямъ.

Непріятель пользуется серьезнымъ военнымъ положеніемъ, въ какомъ сейчасъ находится вашъ любимый и прекрасный край, съ той целью, чтобы известные подозрительные элементы непріятельскаго государства могли проскользнуть въ вашу среду для использованія живущихъ здесь москвофиловъ съ целью выдачи непріятелю сведеній о движеніяхъ нашихъ войскъ и о нашемъ положеніи.

Испытанный патріотизмъ и непоколебимая преданность нашему Высочайшему Дому, который всегда заботливо и человечно относился къ своимъ вернымъ подданнымъ, не допустятъ, чтобы патріотически настроенный полякъ, украинецъ и еврей могъ терпеть такого рода субъектовъ рядомъ съ собою.

Напротивъ, является обязанностью обезвреживать подобныхъ лицъ, т. е. какъ тольно кто-нибудь получитъ сведенія о такого рода личностяхъ, следуеть донести о нихъ ближайшей гражданской или военной власти. Доставленiе лица, которое будетъ уличено въ въ шпіонстве или пропаганде москвофильства, будетъ вознаграждаться суммой 50 — 500 кронъ.

Ц. и к. комендантъ города

С. Корничи
(Сообщеніе Евгеніи Степ. Береской)

Покойный мой отецъ, Степанъ Андреевичъ Берескiй (рожд. 1861 г.), состоялъ настоятелемъ прихода Корничи, Cамборскаго уезда.

Въ 1914 г., сейчасъ после объявленія войны, начались преследованія и обыски. Отца пока не трогали. Мы думали, что его минуетъ судьба, постигшая всехъ виднейшихъ русскихъ галичанъ. Толъко 13 сентября явились ночью представители военныхъ властей и арестовали отца, вследствіе доносовъ и происковъ местнаго учттеля, украинофила Евстахія Коблянскаго. Арестованіе состоялось въ отсутствіе домашнихъ. Арестовавшіе обращались съ отцомъ очень грубо и не разрешили ему взять съ собой ни белья, ни денегъ, въ виду чего ему пришлось провести несколько месяцевъ въ страшной нужде. Со времени арестованія судьба отца была намъ неизвестна, такъ какъ русскiя войска заняли нашу местность черезъ два дня после этого событія, въ виду чего мы были совершенно отрезаны отъ австро-венгерскаго міра.

Жизнь отца въ тюрьмахъ и его путешествіе въ Талергофъ сообщаю въ выдержкахъ изъ его дневника:

„13 сентября явился ко мне офицеръ въ сопровожденіи конвоя и, арестовавъ меня, приместилъ временно въ зданіи местной школы. На следующій день, погнали меня пешкомъ въ с. Вялковичи, а въ с. Вольке подали подводу и отвезли въ с. Быличи. Проходящія мимо военныя части посылали по моему адресу всяческія ругательства, а офіцеры кричали: ”Verrater aufhangen!” Въ Быличахъ дали мне обедъ, состоявшій изъ сомнительнаго качества супа и куска хлеба; супъ я отдалъ солдатамъ, а хлебъ хотелъ было спрятать, но тутъ набросился на меня солдатъ и вырвалъ хгебъ. Не знаю, что руководило имъ — голодъ или злоба, а только наблюдавшій эту сцену капралъ наказалъ его пощечиной и велелъ отдать хлебъ. Изъ Быличъ пріехали мы въ Новое Место, где меня заперли на ночь въ помещичьемъ хлеву, на следующiй же день отвезли въ Добромиль, где меня присоединили къ партіи, состоявшей изъ 23-хъ человекъ, и вместе съ нею отвезли въ Перемышль. Въ Перемышле повторились обычныя ругательства и издевательства со стороны местнаго населенія и проезжихъ военныхъ частей. После получасовой передышки въ Перемышле, отбылъ нашъ эшелонъ, въ составе 102 человекъ, въ Краковъ. Проездомъ мимо Радымна слышно было выстрелы русскихъ орудій и видно было разрывающіеся шрапнели. Отступающіе австрійцы тянулись со всехъ сторонъ къ крепости.

16 сентября проехали мы черезъ Краковъ, а на следующій день пополудни прибыли въ Преровъ. Тутъ стоялъ уже другой транспортъ арестованныхъ, Около 10 часовъ вечера направили насъ въ „Рабочій Домъ”. После ужина отвели семи священникамъ кровати, а крестьянъ разместили на полу. Обращеніе было человеческое, даже въ городе было разрешено выходить безъ всякой охраны.

16 сентября утромъ выехали мы изъ Прерова подъ конвоемъ двухъ жандармовъ, въ закрытыхъ, безъ оконъ, вагонахъ. Въ виду недостатка воздуха, крестьяне поделали отверстія въ полу и стенахъ вагона.

19 сентября пріехали мы въ Вену и остановились на северномъ вокзале. Здесь приняли насъ местные граждане, не исключая интеллигенцiи, съ такой ненавистью и злобой, что жандармы,— ставъ въ нашу защиту и опасаясь кровопролитія, ибо многіе изъ венцевъ были вооружены, — пригрозили наступающей толпе оружіемъ въ случае безчинствъ съ ея стороны. Между темъ, закрыли вагоны на засовы и поездъ, проехавъ некоторое пространство, остановился на почтительномъ разстояніи отъ вокзала.

Следуетъ заметить, что не лучшій прiемъ оказало намъ также польское населеніе во время проезда черезъ Краковъ. Каждый изъ находившихся на вокзале, мужчина ли или женщина, считали своимъ патріотическимъ долгомъ кричать: „изменники, собаки” и т. п.

С. Вел. Ленина
(Сообщеніе о. Д. Куцея)

Въ старосамборскомъ уезде было арестовано 7 священниковъ, много крестьянъ и мещанъ изъ Стараго Самбора и Старой Соли. Изъ священниковъ были арестованы: Северинъ Ясеницкій съ женою изъ Турья, Александръ Полонскій изъ Головецка Вышняго, Григорій Белинскій изъ Вольшиновой, Владиміръ Горницкій изъ Гор. Быличъ, Евгеній Козаневичъ изъ Страшевичъ, Несторъ Полонскій съ женою (находившийся въ то время у своего тестя въ Грозевой) и я съ сыномъ Николаемъ. Немного спустя арестовали также второго моего сына, Льва, дочь Ярославу и жену.

Когда мадьяры пришли въ Вел. Ленину, арестовали семь крестьянъ, изъ которыхъ пять, после страшнейшихъ издевательствъ надъ ними, разстреляли, а двоихъ малолетнихъ высекли до крови и отпустили на волю. Одного 20-летняго парня поймали въ поле и разстреляли на месте.

Въ Старомъ Самборе были арестованы: судья Григорій Глебовицкій, и студенты Iосифъ Шемердякъ, Левъ Шемердякъ, Сковронъ и Хризостомъ Гмитрикъ.

Первоначально арестовано въ Вел. Ленине 12 крестьянъ, въ Турье около 30, въ соседнихъ селахъ по нескольку человекъ.

Въ старосамборской тюрьме сидели мы две недели. Когда русская армія приближалась къ Карпатамъ, эвакуировали насъ, около 120 чел., изъ старосамборской тюрьмы и направили въ глубь Австріи. Наше путешествіе представляло сплошной крестный путь. Уже въ Самборе плевала намъ толпа въ лицо, ругала изменниками, въ Загорье бросала камнями въ вагоны, а въ Лупкове ворвался въ вагонъ австрійскій прапорщикъ-полякъ и, стегая насъ нагайкой, совершенно растрепалъ его о наши спины, причемъ больше всехъ досталось старику — священнику Ясеницкому, студентамъ Сковрону, Шемердяку и Николаю Куцею.

Вечеромъ пріехали мы въ Межилаборецъ въ Венгріи. Здесь приказано намъ вылезать изъ вагоновъ, будто-бы къ ужину, а подходившіе мадьярскіе солдаты били чемъ и куда попало. Одинъ сержантъ билъ арестованныхъ священниковъ какимъ-то коломъ до техъ поръ, пока тотъ не сломался. Въ Живце обступили насъ фабричные изъ княжескаго пивовареннаго завода и пробовали повторить побои, но проезжавшій жандармскій майоръ запретилъ имъ издеваться надъ нами и даже сопровождалъ насъ несколько пролетовъ для нашей защиты.

Свящ. Дан. Куцей

С. Гуменецъ

По доносу украинофиловъ Степана и Ивана Шубаковъ были 20 августа 1914 г. арестованы въ Гуменцахъ местные настоятель прихода, благочинный о. Іоаннъ Шемердякъ и крест. Иванъ Андріечко, причемъ производившіе арестъ жандармы не разрешили имъ даже взять съ собой какія-нибудь вещи и пищу.

Арестованныхъ отвезли вечеромъ въ Самборъ. Въ самборскихъ арестахъ находилось уже порядочное число арестованныхъ изъ города и уезда. По истеченіи недели отправили о. I. Шемердяка в И. Авдріечка въ Перемышль. По пути пришлось имъ вынести не мало оскорбленій и побоевъ отъ разныхъ проходимцевъ, наибольше же пострадали оба арестованные въ Хирове, где ихъ поместили некоторое время въ вестибюле вокзала. Подъ вечеръ присоединили обоихъ арестованныхъ къ партіи арестованныхъ изъ Турки и въ кандалахъ разместили въ товарныхъ вагонахъ. Проездъ изъ Хирова въ Перемышль былъ весьма тяжелый. На станціяхъ бросали въ вагоны камнями, а на некоторыхъ станціяхъ толпа прямо приступомъ пыталась ворваться въ вагоны, причемъ можно было наблюдать, что въ большинстве случаевъ происходило это по наущенію представителей австрійскихъ властей и железнодорожной администраціи.

Въ Перемышле поместили часть арестованныхъ, 10 человекъ, въ томъ числе о. Шемердяка, въ казармахъ на предместьи Бакунчицы. Здесь провели они ночь среди насекомыхъ и невообразимой грязи, а на следующій день утромъ отставлено о. Шемердяка и И. Андріечка въ гарнизонную тюрьму, переполненную уже арестованными русскими людьми изъ интеллигенціи и крестьянъ.

Между темъ, военные караулы сменила львовская полиція. Это убедило узниковъ, что Львовъ находится уже въ русскихъ рукахъ, но въ то-же время эта смена принесла имъ много лишнихъ страданій, такъ какъ откормленные столичные полицейскiе стали всячески вымещать на нихъ сдачу Львова. Приклады и кулаки работали во всю. Дошло до того, что многіе изъ заключенныхъ, въ особенности же интеллигенція и духовенство, отказались отъ ежедневной прогулки въ корридорахъ, предпочитая затхлую атмосферу камеръ. Тюремная администрація вызывала ежедневно по нескольку человекъ и куда-то уводила. Охрана говорила, что это — осужденные къ смертной казни, а приговоры приводились въ исполненіе за Перемышлемъ, на такь наз. „гицлевской горе”.

Настроеніе узниковъ было крайне тяжелое. Гнетущая неизвестность, пальба изъ орудій, доносившаяся со стороны Городка, и каждую ночь повторявшаяся тревога не давали имъ минуты покоя.

Но, должно быть, русская армія сильно нажимала, ибо 16 сентября все заключенные были выведены во дворъ и проверены по спискамъ. При этомъ замешкавшихся узниковъ били чемъ и куда попало. Священники I. Шемердякъ, Ст. Сапрунъ и Марк. Раставецкій получили пощечины, а Л. О. Спольскій изъ Коломыи былъ тяжело избитъ.

Подъ вечеръ 16 сентября запломбировали арестантовъ въ товарные вагоны и направили въ Талергофъ.

Г. Самборъ
(Сообщеніе А. О. Бачинскаго)

Въ виду смерти моего отца, Іосифа Бачинскаго, отставного служащаго финансовой стражи въ Самборе, считаю своей обязанностью предать памяти его незаслуженныя мученія, которыя онъ испыталъ отъ австрійскихъ палачей.

Отца арестовали утромъ 15 мая 19І5 г., по доносу еврея Мейера Габлера, въ минуту, когда австрійскія войска вновь входили въ Самборъ. Габлеръ донесъ, что будто-бы мой отецъ стрелялъ въ австрійскiй аэропланъ и что его два сына, а мои братья, бежали въ Россію. Первое обвиненіе, было, конечно, глупой и гнусной клеветой, продиктованной личной злобой.

Отецъ былъ арестованъ вахмистромъ уланскаго разъезда, въехавшаго подъ эту пору въ городъ. Вокругъ арестованнаго собралась громадная толпа, большей частью изъ евреевъ, неистово крича: „на крюкъ съ нимъ”, бросая камни и плевая на него. Такимъ образомъ отвели отца въ полицейское управленіе, а после въ гостинницу „Рояль”, где находились квартиры высшихъ авсірійскихъ офицеровъ. Туда отвелъ его вахмистръ, приложивъ ему къ голове револьверъ и угрожая разстреломъ въ случае попытки къ бегству.

Каке раньше, такъ и теперь за отцомъ следовала безчинствующая толпа, бросая въ него камни и нанося ему пощечины, а конвоирующій его чинъ совершенно спокойно относился къ этимъ безчинствамъ.

Въ гостиннице офицеръ списалъ съ отцомъ протоколъ и заявилъ стоявшимъ тутъ-же евреямъ, удостоверившимъ, что отецъ стрелялъ въ аэропланъ: „der wird bald aufgehangt werden”.

После допроса отца присоединили къ партiи русскихъ военно-пленныхъ и вместе съ ними повели въ направленіи Стараго Самбора. Опасаясь самосуда проходящихъ въ направленiи Самбора мадьярскихъ войскъ, отецъ прятался все время между военнопленными. Но настоящія мученія начались только въ Старомъ Самборе. Конвоирующій уланъ отвелъ его въ этапную команду. Одинъ изъ находившихся тамъ офицеровъ, познакомившись съ содержаніемъ составленнаго въ Самборе протокола, сообщилъ отцу, что черезъ несколько минутъ его повесятъ, после чего офицеры оставили помещеніе команды, а явившіеся вооруженные солдаты связали отцу веревкой руки и повели его черезъ городъ въ место расположенія воинской части. Руки были до того сильно связаны, что долго еще были заметны следы въевшейся въ тело веревки и плохо зажившiя раны.

Солдаты, приведя отца въ какой-то домъ, стали уговаривать его сознаться въ содеянномъ преступленіи, обещая сейчась-же отпустить его на свободу. Не добившись ничего, одинъ изъ нихъ взялъ конецъ веревки, которой отецъ былъ связанъ, и сталъ обводить его по погребамъ, находившимся въ этомъ доме, какъ-будто выбирая более удобное место для разстрела, причемъ все время билъ его прикладомъ или нацеливался штыкомъ въ его грудь. Повидимому, солдатамъ было приказано вынудить отъ отца сознаніе хотя-бы путемъ физической и нравственной пытки…

После этого солдаты вывели отца изъ погреба на площадь и привязали его, со связанными сзади руками, къ дереву, въ которое тутъ — же вбили надъ его головою крюкъ. Такъ продержали его всю ночь.

На следующій день мученія продолжались. Къ привяванному отцу все подходили какіе-то люди, главнымъ образомъ — евреи, которые злорадно ивдевались надъ нимъ и пугали его предстоящей казнью. Въ такомъ положеніи простоялъ отецъ, привязанный къ дереву и голодный, целыя сутки. Вечеромъ явился офицеръ съ шестью солдатами и, поставивъ одного возле отца, отошелъ съ остальными въ сторону и давалъ имъ какія-то инструкціи. Полагая, что сейчасъ его разстреляютъ, отецъ попросилъ разрешенія закурить папироску, но въ этомъ ему было отказано.

Поздно вечеромъ отца отвязали отъ дерева и отвели въ ближайшее помещеніе, занимаемое солдатами. Тутъ разрешили ему присесть, а какая-то женщина подала ему бутылку молока. Это была первая пища после ареста.

17 мая утромъ дали отцу казенный обедъ. Солдаты — чехи, занимавшіе квартиру и обращавшіеся съ отцомъ по человечески, сообщили ему, что, въ виду отсутствія достоверныхъ уликъ его вины, смертной казни ему нечего бояться.

Въ тотъ-же день привели и поместили вместе съ отцомъ много арестованныхъ изъ окрестностей Стараго Самбора, въ томъ числе Андрея Янева (его вскоре повесили), Николая и Василія Бачинскихъ (сосланныхъ затемъ въ Талергофъ) — всехъ троихъ изъ Бачины — и войта Пенишкевича изъ с. Торчиновичъ. Вечеромъ пришлось отцу видеть, какъ жандармъ нечеловечески издевался надъ поименованными лицами и билъ ихъ тростью по лицу. Отъ изнеможенія и пережитыхъ волненій, а также отъ вида этой дикой сцены, отецъ потерялъ сознанiе.

На следующій день отправили отца на подводе обратно въ Самборъ для производства дальнейшаго следствія. Поместили его съ другими арестованными въ зданіи почты, продержавъ здесь до 2 іюня. Теперь положеніе отца улучшилось настолько, что прекратились издевательства и побои и можно было сообщаться съ семьей. Произведенное следствіе показало всю нелепость обвиненія, однако, доносъ все-таки имелъ для отца, кроме перенесенныхъ страданій и томленій, то последствіе, что, по административному распоряженію уезднаго старосты Лемпковскаго, онъ былъ сосланъ, какъ политическій „неблагонадежный”, въ Талергофъ. Передъ отправкой далъ еще отцу жандармъ Штернъ, безъ всякой причины, несколько пощечинъ и копнулъ его въ животъ, вследствіе чего у него образовалась грыжа.

Наконецъ, 2 іюня, не получивъ разрешенія даже проститься съ семьей, былъ отецъ, вместе съ эшелономъ въ 40 человекъ, отправленъ пешкомъ, несмотря на правильное железнодорожное сообщеніе, къ венгерской границе.

Мы совершенно случайно узнали объ этомъ, и сестра, собравъ наспехъ самыя необходимыя вещи и немного продуктовъ, догнала отца на извозчике и простилась съ нимъ отъ имени семьи.

На границе, въ Сянкахъ, заявилъ отецъ (65 летъ) и еще одинъ 75-летній старикъ начальнику конвоя, что, въ виду переутомленія и образовавшихся на ногахъ пузырей, они дальше пешкомъ идти не могутъ, однако, вместо подводы, оба старика получили т. наз. „анбинденъ”, т. е. наказаніе, употреблявшееся въ австро-венгерской арміи и заключавшееся въ подвешиваніи наказуемаго за руки, связанныя сзади веревкой.

По ту сторону Карпатъ, въ Ужгороде, присоединили отца къ другому транспорту, вместе съ которымъ и направили его уже по железной дороге въ ,долину смерти” — Талергофъ.

Антонъ Бачинскій

Скалатскiй уездъ

Въ Скалатскомъ уезде австрійскія власти не успели арестовать многихъ русскихъ людей благодаря неожиданному и скорому наступленію русскихъ войскъ; изъ нихъ они успели вывезти только около 100 человекъ. Больше всего пострадали жители селъ: Малая Лука, Саджавка, Кривое, Колодеевка, Сороки, Кокошинцы, Раштовцы, Дубковцы, Калагаровка, Козина, Толстое, Толстовскій Кутъ, Заднешовка, Магдаловка и самъ гор. Скалатъ.

Когда жандармы вели арестованныхъ крестьянъ въ кандалахъ черезъ Скалатъ, то на арестованныхъ бросались евреи и мазепинцы, плевали на нихъ и бросали камнями. Усерднее другихъ издевался надъ несчастными мазепинецъ Василiй Кивелюкъ изъ Скалата, братъ б. члена краевой земской управы.

(„Прикарп. Русь”, 1914 г, №1451)

Скольскій уездъ

С. Синеводско-Выжнее. Въ с. Синеводске-Выжнемъ мадьярскіе солдаты, по доносу местныхъ евреевъ повесили въ октябре 1914 года одиннадцать русскихъ крестьянъ, после чего бросили тела несчастныхъ жертвъ въ болото, запретивъ ихъ семьямъ, подъ угрозой новой подобной-же расправы при следующемъ своемъ возвращеніи, предавать таковыя христіанскому погребенію. Такъ они и пролежали въ болоте, въ виду крайней запуганности населенія, не посмевшаго ослушаться приказанія палачей, всю зиму.

Только 26 марта 1915 г., стараніями стрыйскаго русскаго уезднаго начальника С. Н. Андреева, состоялось торжественное погребеніе несчастныхъ жертвъ. Тела были солдатами бережно вынуты изъ болота, причемъ веревки, оставшіяся на ихъ шеяхъ, были сняты, и затемъ они были положены въ деревянные гробы и погребены на самомъ почетномъ месте — возле церкви.

Въ похоронахъ приняло участіе, кроме местныхъ жителей и солдатъ, также множество народа изъ окрестныхъ деревень. Прибыли также многіе члены читальни имени М. Качковскаго изъ Стрыя.

Гробы несли солдаты и родственники невинно погибшихъ. Нельзя было безъ глубокаго волненія смотреть на длинный рядъ осиротевшихъ отцовъ и матерей, женъ и детей, нельзя было слушать безъ слезъ ихъ горестныхъ причитаній и трогательныхъ прощальныхъ молитвъ надъ братской могилой родныхъ мучениковъ, на которую былъ возложенъ въ заключеніе самодельный терновый венецъ.

(„Прик. Русь”, 1914 г. н-ръ 1610)

С. Козевая
(Сообщеніе Юрія Волкуновича)

После объявленія мобилизаціи во всемъ Скольскомъ уезде начались массовые аресты русскихъ крестьянъ и интеллигенціи. Народъ, спасаясь отъ беды, убегалъ въ горы и скрывался по лесамъ. Такимъ-же образомъ скрылся и я, а когда русскія войска заняли окрестности, я вернулся домой и узналъ, что въ Козевой было арестовано 20 человекъ. Черезъ некоторое время русскіе оставили Скольскій уездъ. Это случилось такъ неожиданно, что мы не успели бежать съ ними. Меня арестовали австрійцы. Въ тюрьме въ Скольемъ я засталъ уже до 300 арестованныхъ, мужчинъ, женщинъ и детей. Въ тюрьме держали узниковъ четверо сутокъ безъ воды и куска хлеба. На 5-й день некоторыхъ освободили, въ особенности женщинъ и детей, прочіе же просидели еще три недели, получая разъ въ день супъ и по одному хлебу на четырехъ.

Подъ конецъ третьей недели мне и еще одному изъ узниковъ было приказано построить виселицу, на которой повесили 2 крестьянъ. Первымъ былъ повешенъ заместитель войта с. Синеводска. Призванный на место казни польскій ксендзъ напутствовалъ крестьянина, а затемъ солдатъ принялся за работу. Солдату не везло. Веревка оказалась тонкой, вследствіе чего повешенный трижды обрывался. Подъ конецъ его задушили руками, а затемъ повесили на перекладине. Другой повешенный былъ также изъ Синеводска.

На следующій день загремели русскія орудія, узниковъ начали спешно эвакуировать въ Лавочное. Некоторыхъ, въ томъ числе и меня, отпустили домой. После возвращенія домой я засталъ дверь своего дома взломанной и все имушество разграбленнымъ. На меня донесли австрійцамъ, что я братался съ козаками, м меня туть-же вторично арестовали и повели къ офицеру.

Офицеръ оказался евреемъ. После допроса онъ распорядился ”всыпать” мне сто палокъ и пригрозилъ виселицею. Конвоировавшіе меня солдаты били меня по пути, сверхъ положеннаго, сколько попало, и только отданныя имъ последнія пять коронъ умерили немного ихъ „патріотическій” пылъ.

Меня отвели въ с. Плавье, где стояла австрійская бригада. Когда меня поставили передъ командиромъ, я, обезсилевъ отъ пройденнаго тяжелаго пути и волненія, лишился чувствъ. На другой день былъ назначенъ военный судъ. Потребовали свидетелей. Я со своей стороны назвалъ фамиліи несколькихъ русскихъ крестьянъ, однако, командиръ потребовалъ еврейскихъ свидетельскихъ показаній. Тогда я назвалъ Давида Ротфельда, корчмаря изъ Козевой. Ротфельда скоро привели и онъ далъ въ суде благопріятныя для меня показанія. Меня оправдали, но не освободили, а препроводили обратно въ Козевую, где меня окончательно освободили вновь явившіяся русскія войска. Возвратясь домой, я заболелъ и пролежалъ целый месяцъ въ постели.

Изъ разсказовъ знакомыхъ я могу указать еще на следующіе факты:

Въ с. Лавочномъ повесили австрійцы двухъ крестьянъ, Мих. Жолобовича изъ Козевой и нищаго изъ Оравы Фед. Коростевича.

Всего изъ Скольскаго уезда вывезли въ Венгрію около трехъ тысячъ человекъ. Большинство было отправлено въ Мукачево и въ находящуюся по соседству тюрьму Варпалянку. Некоторыхъ изъ нихъ впоследствіи освободили; возвратясь домой, они разсказывали объ ужасахъ, чинимыхъ надъ арестованными. Въ Мукачеве ежедневно судилось военнымъ судомъ по 25 человекъ. Достаточно было голословныхъ показаній какого — нибудь еврея, чтобы быть приговореннымъ къ смертной казни. Другие свидетели, кроме евреевъ, не допускались. Приговоренныхъ уводили для разстрела за городъ, где были уже заготовлены широкіе рвы, куда сваливались разстрелянные. Стонущихъ еще обливали известью и засыпали землею. Несколько человекъ повесили, причемъ роль палачей исполняли цыгане или солдаты-евреи.

Въ Мукачеве въ числе арестованныхъ, находились также свящ. I. Дикiй изъ Козевой и его псаломщикъ Мацеевичъ.

Ю. Волкуновичъ

Въ с. Славске австрійцы разстреляли за симпатіи къ русскимъ приведеннаго изъ с. Головецка Владиміра Ив. Яськова и крестьянина изъ с. Грабовца Демьянова.

Въ с. Рыкове были арестованы псаломщикъ Антоній Набитовичъ и Андрей Кермошъ. Въ с. Тухле — Федоръ Дудовъ и Семенъ Суроновичъ. Въ селе Головецке — Александръ, Федоръ и Іосифъ Набитовичи, Николай Морочканичъ и Григорій Голицъ. Больше всего арестовано въ с. Козеве. Всехъ арестованныхъ изъ выше указанныхъ селъ при ужасныхъ побояхъ препроводили въ Скольское староство, а оттуда въ Венгрію и Талергофъ, где половина изъ нихъ сейчасъ после пріезда, отъ полученныхъ побоевъ почила „подъ соснами”.

Въ с. Лавочномъ арестовали Ивана Крука съ дочерьй Антониной, Григорія Режнева и еще 10 человекъ. На сооруженной виселице, снимокъ съ которой здесь помешаемъ, перевешано свыше десятка человекъ изъ разныхъ селъ, фамилій которыхъ не удалосъ узнать.

Виселица в с. Лавочномъ

На Фоне Карпатъ

А. Кисловскій, въ своихъ впечатленіяхъ изъ поездки въ Карпаты, напечатанныхъ въ ”Прикарпатской Руси” подъ заглавіемъ ”На Фоне Карпатъ”, между прочимъ, говоритъ:

Шагая по глубокому снегу еле намечавшейся дорожки, я внезапно остановился, пораженный необычайной, — нетъ, просто — жуткой, ужасной, адской картиной, которая, какъ болезненный кошмаръ, стоитъ передъ моими глазами.

На высокомъ холме, возвышающемся надъ всей долиной, по которой вилась дорога, торчала… виселица. Черная на фоне чистаго снега, она до боли резала глазъ своимъ уродливымъ контрастомъ.

И эта виселица, несмотря на все виденное мною раньше, никакъ не умещалась въ моемъ сознаніи: зачемъ она тутъ, кто ее поставилъ, для какой цели ? Да, можетъ быть, это вовсе и не виселица? Во всякомъ случае — не для людей?..

Я шелъ къ ней и не могъ оторваться отъ нея, не могъ перевести глазъ на что-либо другое.

Навстречу мне шла крестьянка.

— Слава Іисусу Христу!

— Слава во веки! Слухайте, чи вы не знаете, для чого тутъ та шибениця?

Изъ ея ответа я узналъ, что здесь были повешены несколько местныхъ русскихъ крестьянъ изъ с. Козевой и Синеводска. Изъ ближайшаго местечка и окрестныхъ селъ собрались жители, но только евреи, смотреть на экзекуцiю. Русскіе крестьяне боялись идти смотреть, какъ вешаютъ „москвофиловъ”, потому что евреи грозили перевешать всехъ. Казнь была произведена въ присутствіи огромнаго количества мадьярскихъ солдатъ. Вотъ все, что знали въ деревне объ этой виселице.

Виселица эта настолько поразила меня, что я несколько разъ ходилъ на нее смотреть. Однажды я засталъ возле нея крестьянина, который долго неподвижно стоялъ у холма съ опущенной головой. Заметивъ меня, онъ выпрямился, направился въ мою сторону и хотелъ пройти мимо, но я остановилъ его обычнымъ приветствіемъ ”Слава Іисусу” и спросилъ про виселицу.

Лицо его передернулось, онъ испуганно вскинулъ на меня глаза и потупился. Я кратко передалъ ему все, что слышалъ раньше, и спросилъ — верно ли это?

Крестьянинъ во время моего разсказа какъ-то неестественно мялся и, наконець, зарыдалъ. Признаться, я этого не ожидалъ. Но мое недоуменiе разрешилось очень скоро.

— Пане! — заговорилъ онъ смело и отрывисто, почти-что закричалъ. — Ведь это, пане, я самъ эту проклятую шибеницу делалъ. Самъ крючки забивалъ. Бигме, пане!

И онъ началъ клясться и божиться въ порыве раскаянія, стараясь, повидимому, заставить меня почувствовать, какой онъ великiй грешникъ… И въ этихъ безсвязныхъ клятвахъ признанія слышались нотки безумія…

— Они пришли, мадьяры, когда россійскія войска посунулись къ Стрыю, и всюду хватали насъ, крестьянъ. Достаточно было, чтобы еврей показалъ на кого — нибудь пальцемъ и сказалъ: ”это москалефилъ”, и его сейчасъ хватали и уводили изъ села. А у насъ все ”москалефилы”. Изъ каждаго села позабрали более, чемъ по 10 человекъ.

— Говорили, что казнить ихъ будуть въ нашемъ уездномъ городе. Но потомъ, когда русскіе снова стали наступать, то бежавшіе мадьяры привели арестованныхъ въ нашу деревню. Ихъ тогда было 162 человека. Несколькихъ нашихъ крестіянъ, въ томъ числе и меня, схватили и велели построить виселицы, такъ какъ всехъ арестованныхъ предполагалось повесить въ одинъ день. Мы сделали две виселицы, но когда намъ приказали поставить ихъ посреди главной площади, то все наши крестьяне отправились къ полковнику и доктору, прося ихъ избавить село отъ этого ужаса. Въ конце концовъ, после долгихъ просьбъ и крупнаго денежнаго подарка, они согласились, и виселицы были поставлены вотъ на этомъ холме.

— Пока делали виселицы, перетаскивали и устанавливали ихъ, прошелъ весь день, и поэтому вечеромъ успели повесить только двухъ крестьянъ, а ночью подступили къ нашей деревне русскіе, и мадьяры двинулись дальше, уведя съ собою остальныхъ полтораста человекъ.

— Ахъ, пане, пане, если бъ вы видели этихъ людей тамъ на шибенице! Они висели рядомъ, — ахъ, если-бъ вы видели!

— Русскіе солдаты ихъ сняли и похоронили. Одну виселицу уже свалили въ снегь, а эта, проклятая, все еще стоитъ. И все меня тянетъ къ ней, все я на нее смотрю… Ведь я ее делалъ своими руками… Ахъ, пане, если-бъ вы ихъ видели!

И онъ весь трясся отъ волненія и напухшими, мокрыми глазами безсмысленно, безумно гляделъ на черный силуэтъ виселицы, резко выделявшейся на дивной, чистой панораме Карпатъ… [Крюкъ съ этой виселицы былъ въ свое время доставленъ А. И. Кисловскимъ Ю. А. Яворскому, у котораго онъ и хранится въ его собранiи памятниковъ войны въ Кіеве.]

А. Кисловскій

(”Прик. Русь”, 1915 г. № 1527)

Въ Скольскихъ горахъ

Въ путевыхъ заметкахъ изъ поездки А. Брынскаго по Галиціи, напечатанныхъ въ „Кіевской Мысли”, между прочимъ, сообщается следущее:

Русскимъ крестьянамъ при оттупленіи австрійцевъ пришлось испить горькую чашу.

Подожженныя мадьярами крестьянския хаты въ Скольских горахъ

Бывало такъ, что села переходили по несколько разъ то къ намъ, то къ венграмъ.

И при вторичномъ наступленіи венгры творили жестокую расправу. У кого находили русскія деньги, или припасы, или вещи, — казнили.

Если о комъ-нибудь говорили, что онъ принималъ на постой русскихъ, — казнили.

И, бросая убогое хозяйство, бежалъ крестьянинъ безъ оглядки въ горы, лишь-бы спасти жизнь.

Въ с. Лавочномъ, вблизи перевала, недалеко отъ венгерской границы, былъ такой случай:

Работавшіе въ питательно-перевязочномъ отряде предложили крестьянамъ вагонъ сухарей. Изъ окрестныхъ селъ собралось много народа съ торбами и быстро разобрали хлебь. И затемъ въ теченіе несколькихъ дней все еще подходили къ открытому, но уже пустому вагону и руками сгребали на полу смешанныя съ землей и соломой крошки. Черезъ неделю снова былъ доставленъ вагонъ съ мукою. Снова оповестили крестьянъ. Но, къ всеобщему удивленію, никто не явился. Буквально — никто. Хоть-бы одинъ человекъ. Потому, что прошелъ какой-то тревожный слухъ…

Стали потомъ разспрашивать крестьянъ, почему не брали муки. И изъ уклончивыхъ ответовъ выяснилось, что боятся мести со стороны венгровъ.

— А вдругъ еще придутъ и узнаютъ, что бралъ русскую муку? Повесятъ… Потому, что уже былъ такой случай: 14 человекъ въ Лавочномъ повесили…

И населеніе страшно запугано, до того, что предпочитаетъ голодную смерть…

Когда наши войска заняли Карпаты, кавалерійскіе разъезды, обследуя леса и проходы въ ущельяхъ, находили тамъ семьи умиравшихъ отъ голода русскихъ. Убежавъ изъ разоренныхъ селъ и деревень, они прятались въ густыхъ хвойныхъ заросляхъ, въ норахъ на недостуныхъ горныхъ кряжахъ. Выберутъ лощинку или выроютъ ямку. Сверху несколько жердей, на нихъ навалена куча ветвей, сбоку оставлена норка — пролезть человеку. И тамъ ютилось по несколько семействъ — въ рубище, безъ пищи. Для многихъ наши разъезды явились избавителями отъ мукъ голодной смерти. Но во многихъ землянкахъ находили уже окоченевшіе трупы. Тутъ были и старики, и дети, и мужчины, и женщины. Масса простуженныхъ, больныхъ…

Умершихъ наши солдаты хоронили по склонамъ горъ, а оставшихся въ живыхъ откармливали, отогревали и отправляли въ городъ…

А. Брынскій

(”Прик. Русь”, 1915 г. № 1518)

Снятынскій уездъ

Г. Снятынъ

Сейчасъ после объявленія войны были арестованы въ г. Снятыне мещанинъ Н. С. Стрельчукъ и чиновникъ магистрата Н. М. Виноградникъ, которые сначала въ Снятыне, а потомъ въ Черновцахъ подверглись жестокому избіенію со стороны озверевшей толпы. Позже, по доносу еврея Цуккермана, были арестованы два русскихъ мещанина — И. М. Виноградникъ и Притула, а вместе съ ними чиновникъ Лесковацкій. Всехъ троихъ солдаты повели въ с. Залучье и тамъ повесили. Следуетъ заметить, что Виноградникъ и Лесковацкій — вдовцы, причемъ первый изъ нихъ оставилъ 7, другой-же 2 маленькихъ детей, которыя остались безъ всякаго присмотра и, скитаясь по городу, были предметомъ издевательствъ со стороны толпы, не знающей состраданія даже къ маленькимъ детямъ.

Были арестованы также Д. К. Виноградникъ, Д. М. Танащукъ, Чайковскій, Гречко и др.

Въ Снятыне былъ повешенъ также крестьянинъ изъ с. Задубровецъ, фамилія котораго осталась неизвестной. Кроме того, въ Задубровцахъ были арестованы и увезены свящ. И. В. Сенгалевичъ и 4 крестьянина.

Настоящій погромъ устроили австрійцы въ с. Залучъе, которое несколько летъ тому назадъ приняло православіе и играло роковую роль въ процессе Бендасюка и товарищей. Здесь было арестовано почти все русское населеніе, безъ различія пола и возраста, и частью повешено тутъ же въ селе, частью — же увезено неизвестно куда. Изъ этого большого села не осталось на месте буквально никого.

Въ селахъ Карлове, Руссове и Красноставахъ было арестовано и вывезено также свыше 20 человекъ.

(„Прик. Русь”, 1915, н-ръ 1545)

С. Залучье. Задолго еще до войны село Залучье подверглось жестокимъ преследованіямъ со стороны австро-венгерскаго правительства за то, что его жители перешли изъ греко-кат. вероисповеданія въ православную веру. Хотя уездное старосство старалось всячески воспрепятствовать этому, но его старанія не имели успеха. Жители стояли сознательно и крепко при своихъ убежденіяхъ и верованіяхъ.

Въ село вошло войско и, после тщательныхъ обысковъ, продолжавшихся целую неделю, арестовало 86 человекъ виднейшихъ крестьянъ. Арестованные судились въ окружномъ суде въ Коломые, причемъ 12 человекъ получили по 6-ти месяцевъ заключенія, а остальные были освобождены.

Въ связи съ этимъ уездное староство устранило законное сельское правленіе, избранное народомъ, а назначило своего комиссара въ лице Михаила Воеводки, а его помощниками еврея Янкеля Шофора, Іосифа Воеводку и Дмитрія Гояна. Назначенные комиссары получили чуть-ли не диктаторскія полномочія для искорененія въ селе православія и сознанія единства русскаго народа, По крайней мере, уездное староство смотрело на все ихъ проделки сквозь пальцы. Кроме того, въ помощь этому новому правленію, назначенному уездными административными властями, былъ особо выписанъ изъ Львова спеціалистъ по искорененію „руссофильства”, жандармъ Яковъ Пушкарь, совершенно не стеснявшійся при этомъ въ средствахъ и мерахъ воздействiя. Народъ, не убоялся преследованій и, что-бы довершить начатое дело и доказать властямъ его правоту, избралъ комитетъ для постройки въ селе православнаго храма, въ который вошли: изъ местныхъ людей — Николай Матейчукъ, Михаилъ Нагорнякъ и д-ръ И. В. Оробецъ, а также свящ. д-ръ К. Д. Богатырецъ и д-ръ А. Ю. Геровскій изъ Черновецъ.

Разрешенія на постройку храма не было получено, несмотря на протесты въ Вену. Власти опечатали временную часовенку, помещавшуюся въ доме М. Нагорняка, а православнаго священника И. Ф. Гудиму арестовали, какъ подстрекателя и шпіона. Преследованія жителей не прекращались. Если кто пошелъ въ православную церковь въ с. Вашковцы, а шпіоны объ этомъ узнали, то староство наказывало его высокимъ штрафомъ, заключеніемъ въ тюрьму, а то въ придачу и пощечинами.

Такъ продолжалось дело до 1914 г. 16 августа ворвались въ домъ Оробцовъ жандармы съ членами сельскаго правленія и, после тщательнаго обыска, забрали библіотеку и арестовали Прасковью Оробецъ, которую, однако, после недельнаго ареста въ Снятыне, отпустили на свободу. Немного спустя явилось въ село опять 26 человекъ жандармовъ, которые, совместно съ сельскимъ правленіемъ, снова арестовали 30 человекъ и заперли ихъ въ сельской канцеляріи, где трижды ежедневно каждый изъ арестованныхъ получалъ по 25-ти розогъ. По приказу вахтмейстера Пушкаря, арестованные были принуждены сами бить другъ друга, а отказавшiеся отъ роли палача получали по 50-ти розогъ изъ рукъ самого-же вахтмейстера, Терявшихъ отъ побоевъ сознаніе окачивали холодной водой, после чего имъ давали соответствующее поученіе въ духе австрійскаго патріотизма, Кроме хлеба и воды, иной пищи къ арестованнымъ не допускали. По истеченіи четырехъ сутокъ арестованныхъ разделили на две группы. Первую выслали на Черновцы; въ нее вошли: Дмитрій Оробецъ, Михаилъ Нагорнякъ и Юрій Кутецкій. Въ Черновцахъ встретили ихъ румыны бранью и камнями. М. Нагорнякъ получилъ пощечину, а при входе въ тюрьму Ю. Кутецкій получилъ отъ ключника ударъ по шее. Тотъ-же ключникъ заявилъ имъ, что „виселица уже готова”. Въ тюрьме находилось уже около 500 человекъ.

Такимъ-же порядкомъ и среди подобныхъ обстоятельствъ отправили арестованныхъ залучанъ по истеченіи двухъ сутокъ въ Венгрію.

Во второй группе находились: Николай Кобевка, Кость Солованъ, Иванъ Солованъ, Юрій Вирстюкъ, Никита Нагорнякъ, Прокофій Ерійчукъ, Николай Матейчукъ, М. Гунька, Николай Дезничукъ, Николай Болотинюкъ и другіе. Арестованный Николай Ерійчукъ сумелъ откупиться, давъ члену правленія Дмитрію Гояну взятку.

Эту группу направили во Львовъ. Сопровождавшіе ее жандармы наслали на нее въ Станиславове хулигановъ, давшихъ волю своимъ рукамъ. Среди криковъ: „ведутъ шпіоновъ, продававшихъ карты россійскому царю, бейте злодеевъ”, вели ее по улицамъ Станиславова, и только два вооруженныхъ польскихъ скаута, ставшихъ въ защиту арестованныхъ, поумерили пылъ озверевшей толпы и спасли ихъ отъ дикой расправы.

Въ львовскихъ „Бригидкахъ” арестованнымъ залучанамъ пришлось бытъ свидетелями смертной казни двухъ мужчинъ черезъ повешеніе и незнакомой барышни и подростка парня посредствомъ разстрела. Въ виду усилившейся канонады и отступленія австрійской арміи, арестованныхъ вскоре тоже отправили въ Венгрію.

Темъ временемъ продолжалась въ Залучье „патріотическая” работа Пушкаря и назначеннаго правительствомъ сельскаго правленія. Заседанія этого правленія происходили въ местной корчме, а православныя семьи были принуждены доставлять туда дань въ виде масла, молока и т. п. Изъ дома Оробцовъ была взята вся постель, будто-бы для раненыхъ солдатъ, и весь запасъ хлеба.

Когда уже были вывезены изъ села все неблагонадежные, вспомнило правленіе, что еще где-то остается И. В. Оробецъ, который во время мобилизаціи пропалъ безъ вести За нимъ были разосланы гончія телеграммы, по которымъ австр. жандармерія нашла его въ Стрые на службе въ железнодорожномъ батальоне. Онъ былъ туть — же арестованъ и отправленъ въ Перемышль, а после взятія Перемышля русскими войсками былъ ими освобожденъ и сейчасъ-же уехалъ въ Россію.

Между темъ, оставшуюся въ Залучье Прасковью Оробецъ, после освобожденія изъ-подъ ареста, взяли на три недели рыть окопы. А когда русскія войска подходили къ селу, Пушкарь со своими компаньонами заставили мать Оробцовъ, 70-летнюю старуху, идти съ лопатой впередъ и „отбивать москалей, которыхъ она сюда пригласила”.

Конечно, русская армія не испугалась старухи съ лопатой и, занявъ Залучье, пошла въ Карпаты, сельскіе же урядники, натворившiе столько беды, бежали, повесивъ предварительно крест. Н. Кобацкаго и согнавъ для острастки все село смотреть на это убiйство невинной жертвы австро-мазепинскаго произвола.

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1505)

(Сообщеніе И. В. Оробца)

Я служилъ по мобилизаціи въ железнодорожномъ полку въ Стрые. 18 августа 1914 г. вошли въ мою комнату четверо солдатъ и приказали мне переодеться въ штатскую одежду. После краткаго допроса въ полковой канцеляріи и по предъявленіи адресованнаго мне письма, писаннаго по русски, а также донесенія волостной управы с. Залучья, подписаннаго Яковомъ Пушкаремъ, Дмитріемъ Гояномъ, Іосифомъ Воеводкой и уезднымъ старостой украинофиломъ Левицкимъ, меня отправили на гауптвахту. Сидело насъ вместе четверо политическихъ. Кормили разъ въ сутки; режимъ былъ до того строгий, что не разрешалось даже выходить въ уборную. На пятый день отправили меня въ Перемышль. Въ Хирове, во время пересадки, набросились на меня рабочiе, возвращавшiеся изъ Германіи. Къ счастью, сопровождавшій меня конвой выручилъ меня изъ опасности, толкнувъ скорее на паровозъ въ отделеніе машиниста. Здесь было спокойнее, если не считать пощечины, полученной мною отъ кочегара.

Въ гарнизонной тюрьме въ Перемышле встретилъ меня ея комендантъ Бекеръ тремя ударами по лицу, отъ которыхъ у меня пошла кровь изъ носа и рта. После карманнаго обыска въ тюремной канцеляріи, ключникъ Федина, капралъ 10-го полка, запирая меня въ камеру, ударилъ еще въ придачу несколько разъ по голове и спине.

Много галичанъ сидело въ этой тюрьме среди страшныхъ лишеній и истязаній. Службу несла львовская полиція, бежавшая передъ наступающими русскими.

Когда гражданскихъ арестантовъ отправили въ Венгрію, уехалъ съ ними также и коменданть Бекеръ, а на его место остался начальникомъ тюрьмы еврей-фельдфебель Вирдъ, который тоже морилъ арестованныхъ голодомъ и билъ при каждой встрече и проверке.

Во время заключенія былъ я свидетелемъ казни молодого 19 — летняго парня изъ с. Красичина подъ Перемышлемъ, который былъ арестованъ по подозренію въ шпiонстве. Въ теченіе двухъ- недель тюремныя власти убеждали его и его родителей сознаться въ преступленіи, угрожая въ противномъ случае смертью всемъ троимъ. Измученная допросами мать признала, наконецъ, что сынъ ея занимался черченiемъ картъ, думая такимъ образомъ спасти его, но после этого ему тотчасъ-же объявили смертный приговоръ и тутъ же въ присутствіи матери, закинули несчастному петлю на шею. Осужденный хотелъ еще что-то сказать, но палачъ толкнулъ скамейку изъ подъ его ногъ, и несчастный парень, содрогаясь всемъ теломъ, повисъ на веревке.

Меня миновала участь этого нечастнаго; я дождался освобожденія изъ тюрьмы взявшими Перемышль русскими войсками…

И. В. Оробецъ

С. Волчковцы
(Сообщеніе Ивана А. Васюты).

Я служилъ на железной дороге въ Волчковцахъ.

По доносу коменданта местной стражи, рьянаго украинофила, меня перевели на службу въ Коршовъ, где въ свою очередь, по доносу волчковскаго вахмистра жандармеріи, также украинофила, меня арестовали, а черезъ 2 дня перевели въ военную тюрьму въ Станиславове.

По истеченіи недели разделили всехъ заключенныкъ на два эшелона, изъ которыхъ одинъ былъ отправленъ въ Терезинъ, а другой; въ томъ числе и я, въ Венгрію, въ Шатмаръ-Немети, где мы встретили уже въ тюрьме б. депутата д-ра Н. П. Глебовицкаго съ отцомъ и свящ. Гургулу и Петровскаго. Изъ Шатмаръ-Немети перевезли насъ въ Мискольчъ, где собралось всего 98 человекъ арестованныхъ русскихъ. Въ продолженiи шести недель производилось следствіе, а затемъ объявилъ намъ подпоручикъ-чехъ, что мы свободны и можемъ безъ препятствiй отправиться домой.

Съ легкимъ сердцемъ мы отправились на вокзалъ и сели въ поездъ, который долженъ былъ везти насъ „домой”. Наконецъ, поездъ остановился въ Сяноке. Къ вагонамъ подошла толпа вооруженнаго сброда, состоявшая изъ жандармовъ, пограничной финансовой стражи и ландверы. Насъ построили въ четверки и окружили плотнымъ кольцомъ, а затемъ, съ криками: „вы изменники, шпіоны, и отвели насъ въ тюрьму. Здесь мы двое сутокъ оставались безъ пищи, а на все наши просьбы начальство отвечало: „Получите есть, когда прійдетъ посылка отъ вашего Миколайка!” А одинъ тюремный надзиратель даже до крови избилъ висячимъ замкомъ одного крестьянина изъ с. Угринова въ Станиславова за то, что онъ просилъ пищи для себя и товарищей недоли.

Вообще, въ сяноцкой тюрьме ка каждомъ шагу старались побольнее уязвить насъ и поиздеваться надъ нами. Даже по случаю прививки холеры умудрился производившій ее военный врачъ причинить намъ лишнія страданія такимъ образомъ, что, вспрыскивая вакцину, втыкалъ шпринцовку въ тело глубже, чемъ это было нужно, и, приговаривая: „тенъ коха Миколайка”, чтобы было больнее, умышленно ворочалъ ею на все стороны въ ранке.

Следуетъ еще упомянуть о другихъ арестахъ и казняхъ въ нашемъ уезде. И такъ, въ с. Волчковцахъ былъ арестованъ, кроме меня, также Ив. Кебичъ, а въ с. Рожнове — Иванъ и Николай Бедолахи и Ник. Гушовъ. Въ с. Ганковцахъ былъ повешенъ крестьянинъ Джураковскій. Въ Снятыне были повешены чиновникъ Лесковацкiй, почтальонъ Притула и канцелярскій служащій Виноградникъ, а второй Виноградникъ, чиновникъ магистрата, умеръ въ ссылке. Смертные приговоры приводилъ въ исполненіе жандармскій оберъ-лейтенантъ Тробей. Наконецъ, въ с. Задубровцахъ былъ арестованъ свящ. Сенгалевичъ, умершій затемъ отъ тифа въ Талергофе.

И. А. Васюта

Сокальскій уездъ

„Смертный приговоръ изменникамъ. Приведенъ въ исполненіе въ гарнизонной тюрьме смертный приговоръ на трехъ крестьянахъ, приговоренныхъ къ смертной казни черезъ повешеніе за измену въ Сокальщине. Кроме военнаго суда, присутствовали при исполненіи приговора священники, исповедывавшіе осужденныхъ передъ смертью. Казнилъ солдатъ”.

(”Діло,” 1914, № 190)

Лаконическое заглавіе и обычное по темъ страшнымъ временамъ содержаніе этой краткой заметки въ „украинской” газете, но сколько въ нихъ заведомой лжи, неистовой злобы и братской, невинно пролитой крови!

И подобными заметками и статьями были переполнены все ”украинскія” газеты въ первые дни войны, ими неусыпно науськивали они австрійскій „патріотическiй” произволъ, а иногда прямо-таки указывали по именамъ — где следуетъ властямъ произвести чистку отъ „изменниковъ”. Каждая, повисшая на веревке, жертва этого кошмарнаго доносительства и террора засчитывалась имъ въ число величайшихъ победъ, какъ плодъ совместной и дружной работы мазепинскаго доносительскаго усердія и австрійской государственной руки.

А русскій народъ въ Галичине, обливаясь кровью, покорно сажалъ голову въ петлю, уготованную ему извергомъ — братомъ въ союзе съ австрійскимъ палачомъ. Многіе погибли отъ этого жуткаго союза, а те, что пережили его, съ содроганіемъ и отвращеніемъ будутъ вспоминать эту гнусную Каинову работу и передадуть тяжелую память о ней отъ рода въ родъ.

С. Мыцовъ. 27 августа 1914 г. пришли въ с. Мыцовъ австрійскія войска. Местные ”украинцы” и евреи почувствовали себя героями дня и полезли съ доносами на своихъ — же соседей къ военному начальству. Въ первую очередь былъ арестованъ, по доносу Гр. Харка, крест. Степанъ Дуда, который и былъ затемъ повешенъ въ с. Переводове. Онъ оставилъ молодую жену и шестеро малолетнихъ детей.

З0 августа, по доносу еврея Н. Загна, войта Андрея Кузьмы и Михаила Хроменскаго, арестовали австрійцы Петра Морозюка (умеръ 6 декабря 1914 г, въ тюрьме въ Остригоме) и известнаго въ Сокальскомъ уезде деятеля — крестьянина Фому Вудкевича, которыхъ отвезли сначала въ уездную тюрьму, а оттуда, вместе сь почтмейстеромъ Боюкомъ, благочиннымъ о. Рынявцемъ изъ Белза и 42 — мя другими арестованными, въ Русскую Раву. Здесь начали производить съ ними следствiе аудиторы 99 п. полка, однако, въ виду нечаянного и энергичнаго наступленiя русскихъ на Раву, всехъ ихъ на следующiй же день отвели въ Олешичи, а оттуда по железной дороге, черезъ Новый — Санчъ и Буда-Пештъ, отвезли въ Осгригомъ.

С. Стенятынъ. Среди русскаго населенія с. Стенятына завелось съ некоторыхъ поръ несколько сепаратистовъ-украинофиловъ. Не по вкусу пришлась этимъ последнимъ культурная работа и жизнь русскихъ людей, центромъ которой являлась местная читальня, а потому после объявленія войны они учли благопріятный моментъ для сведенія партійныхъ счетовъ съ очутившимися вдругъ вне закона и всеми гонимыми „кацапами”. Въ особенности местный учитель-”украинецъ” до техъ поръ ходилъ съ доносами по уезднымъ властямъ, а въ частности — въ сокальское жандармское управленіе, пока его старанія не увенчались полнымъ успехомъ.

11 августа 1914 г. явился въ село усиленный жандармскій патруль и арестовалъ следующихъ крестьянъ: Ивана Чачковскаго, Александра Маковскаго, Василія Рыжку, Ивана Назарія, Николая Коцюбяка, Игнатія Коцюбу, Афанасія Чабанюка и Игнатiя и Филиппа Бобровскихъ. Прибыла въ село также часть 65 п. полка. Присоединивъ къ арестованнымъ также партію жителей с. Скоморохъ изъ 20 человекъ, однихъ заковали въ цепи, другимъ связали руки веревкой и, неистово ругаясь, направили всехъ въ Сокаль, подгоняя ихъ по пути прикладами и штыками и обещая поделать изъ ихъ кожи барабаны.

Гнали пешкомъ восемь миль, которыя были пройдены въ одну ночь. Подъ утро остановились въ Жолкве, а оттуда по железной дороге были отправлены во Львовъ. Съ вокзала, несмотря на страшную жару, погнали арестованныхъ рысью, подгоняя ихъ опять-таки шашками и штыками и угрожая ”выпустить кишки” отстающимъ. Такъ отвели арестованныхъ въ тюрьму „Бригидки”. По пути уличные газетчики выкрикивали о ”страшной измене” жителей Скоморохъ, которыхъ уже будто — бы повесили въ назиданіе населенію Сокальскаго уезда. Можно себе представить состояніе находившихся въ нашей партіи жителей Скоморохъ, услышавшихъ вдругь газетныя известія о собственной измене и казни.

Въ ”Бригидкахъ” поставили вновь приведенныхъ подъ стеной на солнцепеке, такъ какъ, по выраженію одного изъ надзирателей, въ поджаренномъ виде легче имъ будетъ въ аду; при этомъ другой изъ тюремнаго начальства плевалъ имъ въ лицо, третій крепче привинчивалъ штыкомъ кандалы на рукахъ, такъ что кровь выступала изъ — подъ ногтей, а капралъ Наконечный билъ ключами по голове.

Между темъ кто — то принесъ известіе, что русская кавалерія приближается къ Львову. Наспехъ повесили крест. Антона Супликевича изъ Скоморохъ и еще двухъ неизвестныхъ крестьянъ; остальные въ смертельномъ ужасе ждали своей очереди, — все слышали распоряженіе начальника конвоя, чтобы въ случае чего „не стрелять, беречь пули для „москалей”, а одна веревка выдержитъ сотни изменниковъ”.

Но пока удовлетворились тремя, а остальныхъ заперли въ тюрьму, где они просидели еще целыя сутки, причемъ начали производить следствіе, обвиняя ихъ въ распространеніи православія и въ сношенияхъ съ настоятелемъ православнаго прихода въ с. Теляже, о. Илечкомъ, въ полученіи царскихъ рублей, въ указаніи русскимъ войскамъ дороги и т.п.

Подъ утро опять возникла въ тюрьме тревога. Въ камеру вбежалъ надзиратель, возвратилъ А. Маковскому рубашку, снятую съ него накануне въ ожиданіи предполагаемой казни, и приказалъ всемъ выходить во дворъ. Со двора повели арестованныхъ четверками на главный вокзалъ. Здесь вывели изъ вагоновъ привезенныхъ лошадей и сейчасъ-же на ихъ место посадили арестованныхъ, по 70 человекъ на вагонъ.

Среди невыносимой духоты и вони пріехали арестованные, наконецъ, въ Новый Санчъ. Здесь разрешилъ имъ конвой во время езды выбросить гной изъ вагоновъ, после чего стало легче дышать.

Такъ довезли арестованныхъ до Талергофа.

С. Скоморохи. Село Скоморохи, расположенное въ несколькихъ километрахъ отъ старой русской границы, находилось въ сравнительно более благопріятныхъ условіяхъ, чемъ другія села Сокальскаго уезда. Плодородность почвы позволяла местному населенію пользоваться некоторымъ достаткомъ, а благодаря неусыпной деятельности покойныхъ настоятеля прихода Мих. Миколаевича и учителя Даніила Шевчука, книга и газета сделались неразлучнымъ другомъ местнаго крестьянина.

Война 1914 г. нанесла Скоморохамъ сокрушающiй ударъ. Явились жандармы и арестовали следующихъ жителей: 1) Степана Маковскаго, 2) Михаила Штокала, 3) Мирона Гозду, 4) Григорія Барана (19 летъ), 5) Семена Бецелюка, 6) Ивана Герасимчука, 7) Павла Герасимчука, 8) Григорія Герасимчука, 9) Антона Супликевича, 10) Федора Барана, 11) Романа Дацыка, 12) Ксенью Дацыкъ, 130 Ореста Фиковскаго, 14) Ивана Гарвону, 15) Федора Гарвону, 16) Евгенія Гарвону (гимназиста) и 17) Семена Гарвону.

Умерли въ ссылке: Иванъ Гарвона, Федоръ Баранъ, Романъ Дацыкъ. Антонъ Супликевичъ былъ повешенъ въ львовскихъ „Бригидкахъ”. Григорій Герасимчукъ, бывшій въ то время войтомъ, избитый по пути во Львовъ жандармами, вернулся еле живой изъ Жолквы домой и умеръ отъ внутренняго кровоизліянія. Павелъ Герасимчукъ умеръ дома после возвращенія изъ Талергофа, а Орестъ Фиковскій былъ изъ Талергофа зачисленъ въ армію и погибъ на фронте.

Тогдашній настоятель прихода о. Мих. Миколаевичъ, видя несчастье, постигшее его прихожанъ, пробовалъ было ходатайствовать объ ихъ освобожденіи у уезднаго старосты, однако, его старанія не имели успеха, такъ какъ, по словамъ старосты, онъ самъ боялся, чтобы военныя власти не арестовали и его за сочувствіе „руссофиламъ”.

Возвратясь после развала Австріи изъ Талергофа, арестованные увидели сплошную пустыню на месте, где раньше стояло цветущее и богатое село. Во время отступленія русскихъ оставшіеся жители, опасаясь новой расправы со стороны Австріи, ушли целымъ обществомъ на далекій северъ, въ Пензенскую губ., оставляя на месте все свое имущество, а первые вошедшіе въ село мадьярскiе отряды сожгли село до основанія.

Въ приселке Ильковичахъ былъ арестованъ старичокъ-нищій, известный въ окрестности подъ кличкой „Петруненько”, который и былъ затемъ разстрелянъ въ Сокале.

Былъ арестованъ также и сосланъ въ Талергофъ нынешній настоятель прихода въ Скоморохахъ, о. Іоаннъ Логинскій, бывшій въ начале войны администраторомъ одного изъ приходовъ въ окрестности Белзца и находившійся во время ареста въ гостяхъ у одного изъ соседнихъ священниковъ по случаю храмового праздника. Ворвавшіеся въ село мадьяры, увидевъ на приходстве собравшееся духовенство и заподозревъ въ этомъ какое-то противо-государственное совещаніе, арестовали всехъ собравшихся и отправили ихъ въ Талергофъ.

М. Белзъ

(Сообщ. студ. И. Ф. Кашубскаго).

Когда боевая линія продвинулась уже за Львовъ и дальше на западъ, я счелъ необходимымъ отправиться домой, въ местечко Белзъ, где жили мои родные.

По пути я встречалъ знакомыхъ, которые разсказывали мне невероятныя вещи о томъ, какъ австрiскія войска и жандармы арестовывали, мучили и убивали русскихъ крестьянъ. Мне, съ одной стороны, не хотелось верить этимъ разсказамъ, съ другой же, я предчувствовалъ, что, должно быть, и въ моемъ родномъ местечке произошло что-то неладное.

Дрожащими отъ волненія руками открывалъ я дверь родного дома, боясь, что никого уже не застану. Но нетъ, навстречу мне вышла мать.

— Жива, здорова! Слава Богу! А где же отецъ? —

Отца дома не оказалось. Мать, заливаясь слезами, разсказала мне исторію трагической его кончины.

Было воскресенье. Отецъ мой — псаломщикъ, — какъ обыкновенно раннимъ утромъ пошелъ въ церковь. Между темъ, въ городъ пришли венгерскія войска и начали искать ”руссофиловъ”. Мать боялась оставаться дома и пошла также въ церковь. Священникъ, о. Владиміръ Рынявецъ, читалъ заутреню, какъ вдругь въ церковь съ крикомъ врываются мадьяры. Двое изъ нихъ набросились на о. Владиміра и, схвативъ его за руки, вытащили на дворъ. Туть мой отецъ сталъ просить солдатъ оставить священника въ покое, но солдаты скрутили ему руки назадъ, связали и увели съ собой. Затемъ солдаты выгнали изъ церкви весь народъ и, отделивъ мужчинъ, перевязали ихъ и погнали ихъ съ собой.

Мать въ отчаяніи возвратилась домой, но тутъ застала уже несколькихъ солдатъ. Оказалось, что они были уже осведомлены относительно меня, знали, что я „руссофилъ”, и начали настойчиво требовать, чтобы мать указала, где я скрылся.

Мать, не зная моего местопребыванія, не могла этого сделать. Звери-солдаты бросили ее, 70-летнюю старуху, на землю и начали ее бить немилосердно.

Между темъ, мой отецъ не возвращался, не возвращались также крестьяне, увезенные съ о. Владиміромъ. Только после прихода русскихъ войскъ удалось узнать, что мой отецъ и крест. Григорій Сухій изъ Пушкова были вместе закованы въ кандалы и разстреляны солдатами въ лесу возле с. Переводова.

Подобная-же участь постигла многихъ русскихъ людей изъ Сокальщины. И такъ, изъ с. Сельца Белзскаго былъ арестованъ и вывезенъ свящ. Счастный Раставецкiй съ семьей; изъ с. Глухова — свящ. Іоаннъ Ковальскiй, также съ семьей; изъ с. Добрачина — свящ. Алексадръ Лаврецкій; изъ с. Боратина — свящ. Іоаннъ Плешкевичъ; изъ с. Завишни — свящ. Григорій Грицыкъ. Въ м. Белзе былъ также арестованъ заведующій почтовой конторой Яковъ Боюкъ. Въ целомъ-же Сокальскомъ уезде арестовано, вывезено или убито свыше 400 человекъ.

И. Кашубскій

(„Прик. Русь”. 1914 г., н-ръ 1469)

Станиславовскій уездъ

Г. Станиславовъ. Въ г. Станиславове въ начале войны были арестованы и сосланы въ Талергофъ следующiе русскiе жители:

1) сов. суда К. Проскурницкiй съ семьей, 2) преподав. гимн. Влад. Як. Трушъ, 3) сов. суда Влад. Костецкій, 4) жена священника Стефанія Кунинская, 5) жел. — дор. ревизоръ Андрей Шустъ, 6) жел. — дор. чиновникъ Илья С. Гошовскій, 7) служащая „Самопомощи” Параскевія Гошовская, 8) жел.-дор. слесарь Иванъ Бецъ, 9) жел.-дор. служащій Петръ Матвейцовъ, 10) жел.-дор. слесарь Василій Степчукъ, 11) жел.-дор. швейцаръ Федоръ Тришъ, 12) чиновникъ „Самопомощи” М. М. Берескій, 13) свящ. Михаилъ Семеновъ, 14) свящ. Александръ Грегоровичъ, 16) жел.-дор. служащій Рыбакъ, 16) жел.-дор. служащій Паленица, 17) жел.-дор. инспекторъ Фома П.Витошинскiй, 18) служащій городской управы Іосифъ Хробатенко, 19) Алексей Шелестинскій, 20) Игнатій Шелестинскiй, 21) Григорій Шелестинскій, 22) жел.-дор. машинистъ Влад. Смольницкій, 23) купецъ Іосифъ Дутчакъ и 24) служащій Iосифъ Назаревичъ.

Въ с. Ляховцахъ былъ арестованъ Дмитрій Дм. Басарабъ.

Въ с. Горохолине былъ арестованъ Іванъ Капущакъ.

Въ с. Ямнице былъ арестованъ завед. училищемъ Иванъ Ив. Ясьсовъ.

(Сообщенiе Ильи С. Гошовскаго)

Г. Станиславовъ. Я исполнялъ свои обязанности въ железно-дорожномъ магазине въ Станиславове. 6 августа 1914 года явились ко мне во время службы жандармы вместе съ представителемъ жел.-дорожнаго управленія и арестовали меня, какъ ,изменника” и „шпіона”. Во время личнаго обыска отняли у меня деньги, часы и кольцо, а дома, какъ мне после разсказала моя дочь, сорвали во время обыска полы и распороли всю мягкую мебель въ поискахъ за доказательствами моего преступленія. На первыхъ порахъ поместили меня въ местной тюрьме „Дуброве”, где я просиделъ круглый месяцъ. Следуетъ заметить, что черезъ день после моего ареста арестовали также мою жену и две дочери, однако, вскоре затемъ освободили младшую дочь съ матерью, а старшую, Прасковью, учившуюся до войны въ Холме, задержали. Съ ней встретился я позже въ Талергофе, совершенно не подозревая, что ее постигла одинаковая со мною участь.

Черезъ месяцъ отправили меня сь целой партіей такихъ-же арестованныхъ русскихъ „изменниковъ” и „шпіоновъ” на западъ. Уже по пути на вокзалъ пришлось намъ испытать отъ встречавшейся городской толпы и солдатъ много тяжелыхъ издевательствъ и побоевъ, а во время следованія по железной дороге тоже выстрадали мы не мало чуть-ли не на каждой станціи отъ собиравшагося везде ”патріотическаго” станціоннаго сброда и встречныхъ пассажировъ и солдатъ. Кроме того сильно страдали мы все время отъ тесноты и духоты въ вагонахъ; довольно сказать, что нашъ эшелонъ состоялъ изъ 3-хъ тысячъ человекъ, причемъ, напр, въ моемъ вагоне находилось 103 человека.

Пріехали въ Прешбургь. Здесь въ железнодорожныхъ магазинахъ дали намъ обедъ. Какой то жел. — дорожный чиновникъ, увидевъ меня въ жел. дорожной форме, принесъ мне хлебъ и ложку и долго разспрашивалъ о причинахъ моего ареста. Следуеть заметить, что въ Прешбурге былъ разстрелянъ одинъ буковинецъ-липованъ изъ нашего транспорта, проговорившійся какъ-то, что, въ случае отправки на позицію, не будетъ стрелять въ своихъ-же братьевъ-русскихъ съ другой стороны кордона.

По прибытіи въ Вену вышелъ къ намъ генералъ Курыловичъ повидаться со своимъ братомъ священникомъ, находившимся тоже въ нашей компаніи, и принесъ ему штатскую одежду, чтобы такимъ образомъ предотвратить отъ него вниманіе и издевательства толпы. Тутъ-же сменился нашъ старый конвой солдатами-словаками, семьи которыхъ также были арестованы въ начале войны мадьярскимъ правительствомъ и которые, такимъ образомъ, понимая наше положеніе, обращались съ нами весьма хорошо и съ сочувствіемъ. Съ ними мы уже сравнительно спокойно и благополучно доехали до конечной цели нашей отправки — въ Талергофъ.

И.С. Гошовскiй

С. Курыповъ. Въ приходе Острове в. Галича, Станиславовскаго уезда, съ принадлежащимъ къ нему селомъ Курыповомъ, были арестованы 21 августа 1914 года свящ. Лука Корвацкій съ 4-мя детьми: Наталіею, Александромъ, Ярославомъ и Богданомъ. Арестовалъ ихъ комендантъ жандармеріи въ Пукасовцахъ, вахмистръ Спачинскій. Во время ареста жена арестованнаго священника выбежала за арестованными изъ комнаты и, не помня себя отъ горя и страха за судьбу своихъ детей и мужа, ударила жандарма въ лицо, что онъ, однако, къ большому удивленію, принялъ безъ малейшаго протеста.

Арестованные были препровождены въ жандармское управленіе въ Пукасовцы, а затемъ въ гарнизонную тюрьму въ Станиславовъ. Здесь, после произведеннаго следствія, они были признаны невиновными и отданы въ распоряженіе уезднаго старосты Прокопчица, который пожелалъ предварительно снестись съ местными военными властями относительно того, что съ ними делать дальше. Такимъ образомъ дело объ ихъ освобожденіи затянулось, причемъ арестованныхъ временно поместили въ тюрьме местнаго суда, а черезъ 10 дней въ административномъ порядке отправили съ большимъ транспортомъ другихъ арестованныхъ русскихъ, черезъ Калушъ, Стрый, Лавочное и Будапештъ, въ Вену.

Свящ. Лука Корвацкій

Въ с. Курыпове были арестованы и сосланы въ Талергофъ, кроме о. Л. Корвацкаго и его четырехъ детей, также четыре крестьянина, а именно: Юрій Мих. Засыдко, другой Юрій же Засыдко (сынъ Екатер.), Михаилъ Олейникъ (умеръ въ Талергофе) и псаломщикъ Петръ Шатынскій.

Въ м. Подгайцахъ разстреляли въ 1915 г. жителя с. Острова Онуфрія Горина по обвиненію въ оскорбленіи личности императора, а Ивана Гелемея приговорили за то-же преступленiе къ 25 годамъ тюрьмы. Последній умеръ въ заключеніи въ Коморне въ Венгріи.

Арестованію всехъ поименованныхъ лицъ усердно содействовалъ большой пріятель местнаго жандарма Спачинскаго, „украинецъ” Степанъ Прокоповъ изъ Курыпова.

Львовскiй корреспондентъ Петроградскаго Телеграфнаго Агентства телеграфировалъ 10 февраля 1915 г. следующее:

Прибывшіе изъ окрестностей Станиспавова сообщаютъ, что последній горитъ. Наступленіе австрійцевъ и германцевъ на линію Станиславова ознаменовалось новыми массовыми казнями местнаго русскаго населенія, вызвавшими настоящее переселенiе народовъ. Первая волна изъ окрестностей Надворной и Печенежина докатилась до Львова, где Благотворительный Комитетъ пріютилъ несколько сотъ беженцевъ-крестьянъ. Вторая волна, заполнившая станціи и селенія Рогатынскаго, Жидачевскаго и Бобрецкаго уездовъ, остановлена последними благопріятными известіями съ театра войны.

(”Прик. Русь”, 1915 г., № 1556)

Тотъ-же корреспондентъ П. Т. А. сообщаетъ 16 февраля 1915 г.:

Изъ раіоновъ Станиславова и Калуша ежедневно прибываютъ большія партіи пленныхъ австрійцевъ. При осмотре ранцевъ у многихъ пленныхъ найдены веревки съ петлями: спрошенные о назначеніи веревокъ, пленные заявили, что имъ при выступленіи въ походъ въ Галичину выданы веревки для вешанiя галичанъ.

Держатся упорные слухи, что въ Станиславове австрійцы, по доносу местныхъ евреевъ, повесили и разстреляли несколько десятковъ горожанъ, не исключая видныхъ поляковъ, общественныхъ деятелей и членовъ австрійскаго суда, шедшихъ навстречу русскимъ властямъ. Казнено особенно много железнодорожныхъ рабочихъ, работавшихъ у русскихъ на станціи за поденную плату.

(„Прикарп. Русь”, 1915 г. № 1561)

Изъ Станиславова сообщаютъ, что, во время пребыванія австрійцевъ въ Станиславове, каменный домъ железнодорожнаго мастера, бывшаго австрійскимъ служащимъ и оказавшаго затемъ ценныя услуги русскимъ при сооруженiи блиндированнаго поезда, снесенъ толпой до основанія. На месте дома теперь пустое место. Въ Станиславове австрiйцами казненъ Петръ Скирко, помощникъ войта села Головъ. Смертная казнь мотивировалась темъ, что Скирко вышелъ навстречу русскимъ и помогалъ казакамъ въ реквизиціяхъ.

(„Прик. Русь”, 1915 г. № 1583)

Корреспондентъ „Русскаго Слова” А. С. Панкратовъ сообщилъ, по случаю временнаго оставленія русскими Станиславова и вторичнаго занятія его русскими войсками, следующее:

Въ девять часовъ вечера германцы и австрійцы вошли въ Станиславовъ.

Открыли тайные погреба съ шампанскимъ и въ ресторане гостинницы „Жоржа” состоялся пышный банкетъ…

Солдаты разсыпались по домамъ. Ихъ везде поили и кормили даромъ…

Конечно, въ то время, какъ офицеры пьянствовали у „Жоржа”, въ городе вешали…

За австрійскою арміею всегда идетъ виселица…

Мирные жители, оказывается, вели подробные списки техъ людей (конечно, только русскихъ), которые оказывали услуги русскимъ: мыли ихъ белье, продавали имъ табакъ и хлебъ…

Эти списки они передали германскимъ офицерамъ. Те, безъ суда и следствiя, по спискамъ, вешали…

Были повешены 260 человекъ.

Въ зту пьяную кошмарную ночь германскій и австрійскій гимны пели подъ аккомпаниментъ безумныхъ криковъ людей, которыхъ тащили на виселицу м около которыхъ бились въ истерике ихъ жены и дети…

А. Панкратовъ

(”Прик. Русь”, 1916 г, н-ръ 1565)

По сообщенію кіевскихъ газетъ, галицкіе беженцы въ Кіеве изъ селъ Пасечно, Пазовицы и Стремба, въ раіоне Станиславова, разсказывали, что при последнемъ наступленіи австрійскихъ войскъ въ Буковину, мадьяры захватили все мужеское населеніе и гнали его въ с. Новая Надворна. Тамъ офицеры устроили своеобразный судъ надъ захваченнымъ мирнымъ населеніемъ и, обвиняя жителей въ симпатіяхъ къ русскимъ и измене своему правительству, приговорили ихъ къ смертной казни. Въ с.Новая Надворна былъ устроенъ рядъ виселицъ, на которыхъ и вешали осужденныхъ. Среди беженцевъ находился также крестьянинъ Василiй Юрко, который въ числе другихъ былъ также приговоренъ къ повешенію, но приговора не успели привести въ исполненіе лишь благодаря счастливой случайности. Когда австрійцы чинили надъ беззащитными жителями свою жестокую и безчеловечную расправу, у села появился казачій отрядъ, который тотчасъ-же и бросился на австрійцевъ… Юрко разсказывалъ, что вместе съ крестьянами австрійцы схватывали и священниковъ и также вешали ихъ, не представляя никакихъ доказательствъ ихъ вины.

(„Прик. Русь”, 1915 г. № 1563)

Стрыйскій уездъ

Стрый. 16 августа 1914 г. явился ко мне на квартиру комиссаръ полиціи съ сыщикомъ и, изъявъ во время обыска все письма, несколько русскихъ книгъ съ рукописнымъ русско-польско-немецкимъ словаремъ и ценными записками-впечатленіями изъ жизни рабочихъ въ Пруссіи, приказалъ мне следовать въ полицію для составленія краткаго протокола. Противъ ожиданія, здесь посадили меня подъ арестъ. Я просилъ разрешенія затребовать запиской изъ дому белье, въ чемъ мне, однако, было отказано. О себе не стану распространяться, упомяну только о несколькихъ эпізодахъ, запечатлевшихся въ моей памяти.

Такъ, напр., былъ я свидетелемъ, какъ старшій надзиратель избилъ студента Григоревича и раздетаго выволокъ въ корридоръ, а затемъ, толкая немилосердно и нанося ему побои по голове, перевелъ его въ другую камеру № 7, которая, по определенiю врача, предназначалась исключительно для больныхъ. То же самое постигло также студента Серка, посмевшаго сказать въ окошко несколько словъ по поводу нечеловеческаго обращенія тюремныхъ сторожей съ заключенными, за что ключникъ Гуменный избилъ его до крови ключами по голове и надавалъ пощечинъ.

Группа арестованныхъ русскихъ из Стрыя

Стоятъ: Г.Назаркевичъ, о.Ник. Лещинский и А.Кметикъ.

Сидятъ: Гр. Вергановский, Сеникъ и Ильковъ

По пути на вокзалъ какой-то рыжій солдать-еврей, шедшій съ винтовкой по левой стороне, равнялъ арестованныхъ прикладомъ, причемъ въ особенности сосредоточилъ свое вниманiе на 70-летнемъ старике Рудке, который, задыхаясь отъ старости, принужденъ былъ держать военный шагъ, но ежеминутно падалъ при этомъ, получая отъ солдата каждый разъ винтовкой.

Воды въ вагонахъ намъ не давали. На всехъ остановкахъ железнодорожные служащiе и толпа всячески издевались надъ нами. Только начиная съ г. Прерова отшенія изменились Нашъ конвой присмирелъ въ виду недружелюбнаго къ нему отношенія чеховъ. Последніе всячески старались оказать намъ свое сочувствіе не только добрыми приношеніями въ продуктахъ и напиткахъ, но также словами одобренія и надежды на лучшее будушее.

Осипъ Як. Трушъ

Тарнопольскiй уездъ

Въ с. Петрикове былъ арестованъ и сосланъ въ Талергофъ крестьянинъ Иванъ Белый, долголетній членъ О-ва им. Мик. Качковскаго. Сиделъ вместе со священниками А. Мироновичемъ и В. Курдыдикомъ.

Въ селе Вел. Березовице были арестованы и высланы въ Талергофъ, Грацъ и Гминдъ крестьяне: 1)Николай Крупа, 2) Василiй Поворозникъ, 3) Алексей Геремей, 4) Іосифъ Грабовскій, 5) Петръ Украинецъ, 6) Дмитрій Мушастый и 7) Петръ Керничный.

Толмачскій уездъ

Въ с. Скоповке были арестованы свящ Э. И. Соневицкій, студ. унив. М. В. Перегинецъ, его отецъ Василій Перегинецъ, и все крестьяне съ фамиліей Бендасюкъ. Арестованные были отправлены въ Станиславовъ, а оттуда вывезены въ Линцъ.

Въ м. Оттыніи были арестованы Атановскій, помощникъ нотаріуса Строцкаго, и пять крестьянъ, одинъ изъ которыхъ былъ тутъ-же на месте повешенъ.

Въ с. Вороне были арестованы свящ. Ипполитъ Бабякъ и многіе крестьяне.

Въ с. Старыхъ Кривотулахъ былъ арестованъ свяш. Влад. Микицей.

(„Прик. Русь”, 1914 г.. № 1501)

С. Лядское-Шляхотское
(Сообщеніе Алексея Як. Бабея)

5 августа 1914 года рано утромъ, осадили жандармы съ солдатами мой домъ и, разбудивъ меня, приказали собираться въ дорогу. Временно заперли меня въ сельскомъ аресте, а черезъ несколько минутъ привели еще трехъ арестованныхъ: местнаго наст. прихода Іосифа Кустыновича, его сына Юліана Осиповича, преподавателя гимн. въ Бродахъ, и студ. учит. сем. П. Ив. Федорова. Затемъ препроводили всехъ насъ въ Тысьменицу, а отсюда, закованныхъ въ кандалы, направили въ Станиславовъ, въ тюрьму при окружномъ суде. Мнимымъ предлогомъ къ моему аресту послужило обвиненіе, что у меня по ночамъ происходятъ тайныя совещанія и что я держалъ у себя дома русскаго шпіона.

Три дня спустя перевели насъ въ тюрьму „Дуброва”. Ночью приказали намъ собираться „домой”. Получивъ днемъ раньше сведенія, что отпущенныхъ будто бы на свободу жителей Галича разстреляли, мы поняли этотъ приказъ, какъ смертный приговоръ. Крики и плачъ по корридорамъ тюрьмы утвердили наши предположенія, что наступаетъ последній часъ.

Однако, наши мрачныя предположенія оказались напрасными. Насъ не повели на разстрелъ, но и не отпустили также и на свободу. 16 августа произвели съ нами въ тюрьме допросъ, 30 августа перевели въ гарнизонную тюрьму, а 31 августа вечеромъ повели на железную дорогу для следованія въ Талергофъ. Уличная чернь, будучи того мненія, что ведутъ виновниковъ нынешней войны и пособниковъ взятія Галича русскими войсками, злословила и проклинала насъ. На станціи набросились на насъ собравшіеся тамъ солдаты и штатскіе, нанося намъ побои палками и камнями. Прижатые къ вагонамъ, мы в паническомъ страхе взбирались въ вагоны, давя одинъ другого. Среди подобной обстановки проехали мы границу Галичины и на пятый день очутились въ Талергофе.

Въ 1915 году узналъ я въ Талергофе отъ односельчанина Рыбака, что творилось въ Лядскомъ во время моего отсутствія. Онъ разсказывалъ, между прочимъ, какъ местный администраторъ прихода, „украинецъ” свящ. Д. Серецкiй, ликовалъ по поводу нашего ареста и заставлялъ оставшихся крестьянъ присягать на верность „Украине”, запугивая ихъ постигшимъ нась наказанiемъ.

А. Бабей

Сообщенiе о. Іосифа Кустыновича

Село Лядское принадлежало къ темъ немногимъ селеніямъ въ Галичине, где народъ, понявъ силу русской культуры, тянулся къ ней всею душой. Выписывались изъ Россiи русскія книги и журналы, многіе изъ крестьянъ свободно объяснялись на русскомъ литературномъ языке. Великолепно действовалъ театральный любительскій кружокъ, былъ свой хоръ и кооперативъ ”Самопомощь”. Просветительная работа въ народе и его благосостояніе приводили въ ярость власть имущихъ и ихъ друзей „украинофиловъ”, а наступившій 1914 годъ явился днемъ мести на виновникахъ тихой и полезной народной работы.

Ночью 5-го августа вытащили меня жандармы больного изъ дому, вместе со старшимъ сыномъ Юліаномъ, и въ кандалахъ отправили насъ въ Тысьменицу, а затемъ въ Станиславовъ. Мне тогда шелъ 73-й годь. Тяжело приходилось идти пешкомъ, часто я падалъ по дороге. Тогда добрые люди несли на рукахъ. Въ Станиславове определили меня въ больницу, но уже черезъ несколько дней, вместе съ другими, направили къ венгерской границе въ товарныхъ вагонахъ.

Въ Шатмаре приместили насъ въ мельнице безъ оконъ, где я чуть не утонулъ въ большой кади, скрытой въ полу мельницы и служившей интернированнымъ въ качестве нужника. Явившійся военный врачъ обращался съ нами очень грубо, потому я съ удовольствіемъ принялъ приказаніе ехать дальше съ транспортомъ. Изъ госпиталя повезли насъ въ военномъ фургоне, по изрытой шоссейной дороге, въ Мискольчъ. Езда была ужасная. Довольно будетъ сказать, что одинъ изъ больныхъ, ехавшій вместе со мною, умеръ вскоре отъ сотрясеній. Въ Мишкольцъ заперли меня въ одиночной камере, полной насекомыхъ, служившей вместо лазарета. После приделенія мне въ помощь одного гуцула изъ села Микуличина, осужденнаго по доносу евреевъ на десять летъ каторги за сочувственное мненіе о русскихъ войскахъ, мне стало немного легче.

Затемъ я побывалъ еще въ Вене, Шпильберге, Куфштейне, а въ Терезине оставался, благодаря ходатайству д-ра Влад. Антоневича, до весны 1915 г,, когда всехъ насъ въ составе около 600 человекъ, перевезли въ Талергофъ.

Въ с. Нижневе былъ арестованъ и высланъ въ Талергофъ свящ. Андрей Лакуста.

Турчанскій уездъ

Въ Турчанскомъ уезде были въ начале войны арестованы и вывезены следующiе священники: Полянскій изъ Нижней Яблонки вместе съ женой и 6-месячнымъ ребенкомъ, Яневъ изъ Гнилой, Беласъ изъ Лихоборы, Гичко изъ Рыпяны, Солтыкевичъ изъ Выжней Ботелки, Щихъ изъ Ботли, Стояловскій изъ Яворы, Петровскій изъ Ильника вместе съ женой, Гичко изъ Шандровца съ женой, Фидикъ (75 летъ) изъ Розлуча, Трешневскій изъ Краснаго, Гомза изъ Багноватаго и Прухницкiй (70 л.) изъ Турки. Кроме того, были арестованы также сельскіе учителя Гичко съ женой и двухлетнимъ ребенкомъ и Чайковскій изъ Ботелки съ женой, а также мещане изъ Турки: Ф. Костевичъ, О. Костевичъ, В. Сакавчакъ, М. Писанчинъ, И. Копытчакъ, В.Ниничъ, П. Ильницкій, М. Яцкуликъ, М. Дорошкевичъ и множество крестьянъ изъ Высоцка, Ботелки, Гнилой, Яблонки, Багноватаго и другихъ селъ.

Въ с. Турье были арестованы и вывезены свящ. С. Ясеницкій, его жена и дочь, А. Сваричевскій и 40 крестьянъ. Последнихъ освободили русскія войска изъ старосамборской тюрьмы.

Въ с.Замковой Ясенице были арестованы: свящ. М. Добрянскій, два его сына-студента и четверо крестьянъ. Надъ оставшейся дома женой и детьми австрійцы издевались самымъ грубымъ образомъ.

(„Прик. Русь”, 1914 г. № 1434)

Сообщеніе студ. М. А. Туркевича

Въ г. Турке мадьяры повесили на улице мещанъ: И. Ильницкаго-Гуляновича, О. Ценкевича и В. Гавринечка. На нихъ былъ сделанъ со стороны местныхъ евреевъ доносъ, обвинявшій ихъ въ радушномъ пріеме русскихъ солдатъ. Въ томъ-же городе застрелилъ жандармъ Мартинекъ мещанина А. Матковскаго, посмевшаго назвать себя русскимъ.

Въ с. Розлуче повесили мадьяры следующихъ крестьянъ: И. Хоминца, П. Гвоздецкаго, М. Куруса и М. Сковбу. Въ с. Малой Волосянке были повешены М. Швецовъ и М. Дякунчакъ. Въ с. Великой Волосянке былъ повешенъ крест. И. Старушкевичъ. Все они обвинялись въ указаніи козакамъ дороги.

Въ с. Прислопе австрійцы, схвативъ сорокъ местныхъ жителей, продержали ихъ въ церкви двое сутокъ безъ воды и пищи, а затемъ повесили пять человекъ; войта О. Белея, М. Семковича, И. Беласа вместе съ 18-летнимъ сыномъ и 19-летняго К. Кудрича. Остальные, избитые до крови, были освобождены.

Въ с. Яворе были повешены: О. Яворскій-Романовичъ — за указаніе козакамъ дороги и И. Яворскiй-Игнатевичъ — за указаніе русскимъ солдатамъ, где можно купить коровъ. Повешенные мучились всю ночь на виселице. 3атемъ австрійцы подожгли село въ восьми местахъ; такая — же участь постигла села Багноватое и Лосинецъ.

Въ с. Нижней Яблонке зашелъ австрійскій солдать въ хату крест. Маріи Лужецкой и потребовалъ хлеба. Встретившись съ отказомъ, солдатъ убилъ ее на глазахъ детей, выстреломъ изъ винтовки.

(”Прик. Русь”, 1914 г. № 1486)

Сообщеніе С. С. Сапруна

Еще до начала войны были арестованы въ турчанскомъ уезде и вывезены вся русская мiрская и духовная интеллигенція и множество крестьянъ. Незавидную роль сыгралъ туть мазепинецъ свящ. Г. Морозъ изъ Борыни. Въ то время, когда турчанскій староста Давкша отказался арестовать ни въ чемъ неповинныхъ гражданъ, этотъ ”украинскій” пастырь отправился во Львовъ къ б. наместнику Корытовскому и настаивалъ ва необходимости ареста русскаго населенія въ Турчанщине. Последствіемъ этой поездки и явилось смещеніе старосты Давкши, а затемъ массовые аресты русскихъ людей.

Аресты производились исключительно на основанiи доносовъ мазепинцевъ и евреевъ. По доносу еврея Іоселя Гипса была, напр., арестована жена свящ. Петровскаго изъ Ильника. Свящ. Гомза изъ с. Багноватаго былъ арестованъ вследствіе доноса местнаго еврея, будто-бы онъ после мобилизаціи собиралъ пожертвованія на раненыхъ сербскихъ воиновъ.

Неудачи на поле сраженія австрійцы вымещали на мирномъ русскомъ населеніи. Въ одной только Турке повешено 70 крестьянъ изъ окрестныхъ селъ и турчанскаго мещанина Ильницкаго-Гуляновича. Последняго повешено передъ собственнымъ домомъ на глазахъ его жены и детей. Въ с. Яворе повешенъ крестьянинъ И. Ильницкій. Въ с. Ильнике повешено четырехъ крестьянъ по доносу местнаго еврея.

Ужасныя зверства творились въ с. Багноватомъ, где австрійцы отрезали пальцы у женщинъ и детей, а затемъ избивали истекающихъ кровью прикладами до потери сознанiя.

(„Прик. Русь”, 1914 г., № 1474)

15 марта 1915 г. прибыли въ Кіевъ раненые галичане Александръ Шуптель изъ села Молдавскаго, Турчанскаго уезда, и Якимъ Гурчъ изъ с. Завитки, того-же уезда. Оба они были ранены германцами, первый — въ плечо, а второй — въ ногу.

По словамъ Шуптеля, австро-германскія войска, въ свое время появившіяся на юго-западе отъ Самбора, творили нечто неописуемое. Целыя селенія сжигались ими до тла. Жителей избивали, подвергали всевозможнымъ издевательствамъ и пыткамъ и целыми массами разстреливали, и въ домахъ, и на улицахъ. Бывали такіе случаи: германцы поджигали дома и затемъ почти въ упоръ разстреливали крестьянъ, выбегавшихъ изъ охваченныхъ пламенемъ жилищь. Никому не было пощады — ни старикамъ, ни женщинамъ, ни детямъ.

Многіе пытались бежать. Бежали, въ числе другихъ, Шуптель и Гурчъ, Немцы, однако, погнались за ними, поймали и тутъ-же въ лесу стали безпощадно избивать и колоть ихъ штыками. Большинство бежавшихъ крестьянъ было уведено немцами обратно. Что-же касается Шуптеля и Гурча, то они, будучи ранеными, притворились мертвыми, благодаря чему и были германцами оставлены на месте.

(„Прик. Русь”, 1915 г, н-ръ 1590)

С. Комарники
(Сообщеніе Ив. Комарницкаго-Павликовича)

5 сентября 1914 г. явился къ намъ недалекій соседъ Иванъ Матковскій и передалъ моему отцу, Федору, что войть велелъ зайти вечеромъ къ нему на домъ вместе съ Николаемъ Стасевымъ изъ приселка Кичеры. Вечеромъ, после работы, отецъ оделся въ летнюю блузу и пошелъ къ войту, не предчувствуя, что вернется обратно домой только черезъ полтора года. По пути онъ зашелъ за Стасевымъ, однако, его не оказалось дома; онъ работалъ въ часовне въ Зворцахъ, куда отецъ и направился за нимъ. Недалеко оть часовни увиделъ онъ восемь жандармовъ. Не предчувствуя беды, онъ перешелъ черезъ речку и скоро очутился въ доме войта. Тутъ уже сидели Стасевъ и много другихъ крестьянъ; однихъ вызвалъ къ себе войтъ, другіе пришли изъ любопытства. Жандармы разселись кругомъ стола, положивъ передъ собой блестящія винтовки. Одинъ изъ нихъ сталъ вызывать по фамиліямъ собравшихся, отмечая что-то въ лежавшемъ передъ нимъ списке, а затемъ велелъ вызываемымъ становиться по левой стороне. Отецъ также былъ вызванъ и сталъ по левой стороне, где оказался двенадцатымъ сряду.

По приказу жандармовъ войтъ послалъ нарочнаго въ село за подводами, которыя не замедлили явиться. Оказалось, что все вызванные по списку были арестованы и подлежали отправке въ тюрьму. Ихъ повезли. Ночь была темная, осенняя. Выехавъ за село, арестованные увидели зарево пожара; где то далеко горело. Жандармъ категорически утверждалъ, что это—дело рукъ „москалей”.

Такимъ образомъ австрійцы обыкновенно старались вызывать въ народе озлобленіе противъ русской арміи, а сами между темъ отступали уже на Венгрію.

Въ полночь прiехали въ Борыню и здесь просидели въ арестахъ полторы сутокъ. Въ полдень сковали всехъ парами, разместили на подводахъ и отвезли въ Сянки, где они должны были сесть въ вагоны и ехать въ Унгваръ. Собравшаяся на вокзале толпа злорадно издевалась надъ ними и пыталась тутъ-же разделаться съ ними самосудомъ. Заработали палки и камни, но, благодаря сильному конвою, арестованные успели взобраться въ вагоны и закрыть за собою двери. Въ полночь пріехали въ Унгваръ и здесь заночевали въ большомъ пустомъ зданіи.

После недельнаго заключенія въ Унгваре, арестованные опять были отправлены на железную дорогу и отвезены въ Талергофъ.

И.Ф. Комарнiцкiй-Павликовичъ

Отъ Карпатъ до крепости Терезинъ

Турчанскій уездъ всегда считался чистейшимъ русскимъ уголкомъ Прикарпатской Руси. Нетъ здесь такого значительнаго количества колонистовъ — поляковъ и немцевъ, — ихъ можно посчитать на пальцахъ одной руки. Есть и села, где не найдете ни одного изъ техъ судьбой заброшенныхъ въ русскія горы колонистовъ. Ядъ народной измены не могъ приняться среди народа, всей душой преданнаго своей родной прадедовской вере, обычаямъ и вообще всему, что русское. Жители уезда — бойки — действительно бойкій народъ, люди безгранично добрые, мирные, сердечные, гостепріимные, которые — хотя нетъ никого безъ греха,— всегда отталкивали отъ себя сепаратизмъ, „украинизмъ”. Только два села, Борыня и Волчье, где осели чужіе, пришедшіе, Богъ весть откуда, священники, были частично, въ описуемое мной время, одурманены дурійкой „самостійництва”. Слово ”украинецъ” считалось здесь кровной обидой; обиженный сейчасъ отвечалъ: „ты самъ укралъ, ты самъ злодей”.

Турчанщина — это настоящая, подлинная Русь. Здесь сохранилось много старинныхъ обычаевъ и поверій съ временъ еще владенія великаго князя Владиміра. Русскій духъ сохранился здесь до последнихъ временъ — міровая война нашла здесь Русь!

Съ объявленіемъ войны меня призвали австрійскія власти въ ополченіе. Концентраціоннымъ пунктомъ ополченцевъ была деревня Ваневичи возле Самбора. Уже несколько дней подрядъ неисчислимая масса здоровыхъ людей безъ ряда и склада толпилась въ деревне, ожидая, что будетъ. Приказы не приходили, а разнаго рода непроверенныхъ вестей съ поля брани доходило множество. „Львовъ уже въ русскихъ рукахъ”… „Козаки были вчера подъ Самборомъ”… „Сегодня видели двухъ козаковъ на базаре въ Самборе”… и проч. Бойки чувствовали, что козаки непременно скоро станутъ на Карпатахъ. Козакъ въ голове бойка рисовался великаномъ, богатыремъ, могущимъ въ сутки проскакать сотни верстъ, который въ состояніи быстрее буйнаго ветра очутиться на самой верхушке ихъ родной земли, на Бескидахъ, Пикуяхъ, Магурахъ и другихъ вершинахъ Карпать. Подъ вліяніемъ этихъ фантастическихъ думъ-чаяній все и верили, что австрійцы не успеютъ ихъ даже одеть въ форму, какъ козаки уже отпустятъ ихъ домой, къ роднымъ, къ женамъ, къ детямъ. О томъ, чтобы русскіе брали въ пленъ, никто и не подумалъ. Въ того рода ожиданіяхъ прошло несколько дней.

Однажды — солнце спустилось уже на сонъ и была теплая, очароватальная, лунная ночь. По домамъ, по дворавъ, садамъ, лежали массы ополченцевъ, стараясь на силу уснуть, но не приходилъ въ ихъ головы желаемый сонъ. Маленькими кучками расположились все и полушепотомъ разсуждали, что это такое война. Кое-кто, тяжело вздохнувъ, начиналъ читать молитвы… Откуда-то слышенъ плачъ, тихонькій, тихонькій… Кое-кто пробуетъ запеть „коломыйку”, но голосъ такъ въ горле и замираетъ…

На все смотрела полнолицая луна и злобно улыбалась. Прошло за полночь, — многіе, утомленные шатаніемъ, а еще более думами, уснули… Но не спится ополченцамъ, согнаннымъ съ Карпатскихъ горъ. Тяжелыя сонныя виденія мучатъ и во сне ихъ души. Ночная тишина залегла, наконецъ, и надъ стонами спящихъ.

Тихо. Вдругъ со стороны Самбора долетелъ топотъ всадника. А черезъ некоторое время раздался звукъ трубы, обещающiй тревогу. Проснулись все.

Начали формировать эшелонъ. Живая, длинная масса скоро собралась на пути. Громкое „габтъ-ахтъ” и резкое „маршъ” — и двинулась масса по направленію къ городу.

Шли. Шли тяжело, молча. Слышенъ только топотъ шаговъ. Жуткое молчаніе…

Вдругъ сорвался громъ! Изъ тысячъ здоровыхъ грудей грянуло величественное, могучее: „Пресвятая Дево, мати Русскаго Краю!”

Эта песнь изъ груди тысячи бойцовъ произвела грандiозное впечатленіе… Ни одна песнь въ жизни не врезалась въ мою душу такъ глубоко, не сделала такого потрясающего впечатленія, какъ именно эта русская песнь „Мати Русскаго Краю!”… Такую песнь въ предсмертную минуту могь спеть только русскій народъ… и эта народная исповедь жителей Карпатъ на веки останется въ недрахъ моей души! Эта песнь является протестомъ противъ лже-пророковъ ”мазепо-украинцевъ”.

Въ то время, когда нашихъ русскихъ ополченцевъ распределяли по полкамъ, отрядамъ, а некоторыхъ неспособныхъ отпускали домой, лихорадка войны продолжалась. „Каноненъ-футтеръ” разбрасывали, арестовывали ”руссофиловъ”, вешали и разстреливали „ферретеровъ”. Ежедневно польскія и „украинскія” газеты — русскихъ уже не было, ибо были пріостановлены австро-венгерскими властями, редактора же были арестованы, — приносили все новыя и новыя сообщенія о производимыхъ среди русскаго населенія обыскахъ, арестахъ, виселицахъ, разстрелахъ. Молча ожидалъ чего-то только Турчанскій уездъ. Австрійскій чиновникъ, полякъ по національности, уездный староста не решался арестовать никого, утверждая, что невиновныхъ нельзя въ тюрьму сажать, а арестовать виновныхъ всегда есть время. Впрочемъ, въ уезде опасности неть, мобилизація проведена повсюду безъ какихъ-либо препятствій или затрудненій.

Это человеческое отношеніе къ населенію не понравилось львовскимъ властямъ, львовскому наместничеству, и оттуда выслали уполномоченныхъ для проведенія арестовъ въ Турчанскомъ уезде. Прилетели исполнители воли австрійскаго кайзера съ комиссаромъ Губаттой во главе. И пошли аресты мирныхъ жителей города и селъ. Скоро наполнилась тюрьма цветомъ народа. Собрали здесь священниковъ, учителей, студентовъ, мещанъ и доблестныхъ крестьянъ. Въ первый транспортъ арестованныхъ попали жители города Турки и следующихъ селъ : Ясеница Замковая, Явора, Розлучъ, Яблонка Нижняя, Ботелка, Борыня, Высоцко, Гнилая, Ильникъ, Ботля, Рыпяна. На остальныхъ пришла очередь позже. Аресты производились съ большой хитростью, чтобы, не дай Богь, не взялъ кто съ собой рубашку для смены или деньги или что-нибудь другое. Все это, кажется, делалось нарочно, чтобы арестованные темъ более почувствовали арестъ. Первые три дня были все на правахъ узниковъ. Отняли часы, деньги, табакъ и проч. Но, когда начальникъ суда Пфицнеръ это узналъ, приказалъ все отнятыя интернированнымъ вещи немедленно возвратить, эаявивъ, что интернированный — это еще не арестантъ, а только временно устраненный отъ общенія съ остальнымъ міромъ. Онъ разрешилъ открыть двери отдельныхъ камеръ, такъ что все интернированные могли между собой сообщаться, не имея только возможности выйти на вольную волюшку, такъ какъ входныя двери были закрыты, Онъ разрешилъ даже — это былъ единственный, кажется, случай въ целой Галицкой Руси — читать газеты. Потому и не очень-то ужасной на первыхъ порахъ показалась тюрьма. Интернированные сходились на совместное чтеніе газетъ, на разговоры, на общую молитву „Параклисъ”, и такъ шли дни за днями. Никто не могь определить, какъ долго продлится заключеніе; предполагали, что на время войны, конецъ которой угадывали не позже трехъ месяцевъ; заключеніе въ Турке было, благодаря одному благородному человеку, въ сравненіи съ другими городами, не такимъ страшнымъ. Правда, не было оно темъ, что понимаемъ подъ словомъ ”интернировать”, потому что и здесь не одна слеза горя потекла по лицу узника, котораго отъ поры до времени посещали родные.

Скоро жизнь узниковъ приняла отчасти определенныя формы. Утромъ и подъ вечеръ собирались все въ болышой камере, где служили „Молебенъ” или „Параклисъ”. Совершающимъ эту функцію былъ свящ. Михаилъ Вас. Добрянскій, попавшій сюда въ первый день арестовъ съ двумя сыновьями Владиміромъ и Константиномъ, третьяго же сына Льва освободили въ старостве, какъ слишкомъ молоденькаго, 14-летняго мальчика…Длинные вечера развеселялъ интересными разсказами богато начитанный свящ. Яковъ Ворковскій, а шутками, прибаутками, по большей части изъ священнической и крестьянской жизни, свящ. Петръ Яневъ. Свящ. Діонисій Гичко тоже не разъ порадовалъ скучающихъ разсказами, но разсказы Янева были куда удачнее, хотя онъ ихъ разсказывалъ, повидимому, съ напряженіемъ всехъ чувствъ. Онъ старался самъ быть веселымъ, старался развеселить соузниковъ, что ему до некоторой степени удавалось, хотя это сильно отражалось на его организме, что мы заметили только позже, въ Терезинской крепости. Больше всехъ тоска по воле-свободе была заметна на лице свящ. Николая Полянскаго, кажется, потому, что изъ окна тюрьмы было видно его родное село — Яблонку, на которую онъ могъ долго-долго смотреть, воздыхая по ней и повторяя полушепотомъ слова: „Яблонка, Яблонка моя — увижу-ль я тебя?” Часто и слеза покатилась по его лицу и терялась въ грязной пыли. Священники Iоаннъ Стояловскій, Діон. Гичко и Ил. Солтыкевичъ предпочитали скуку убивать игрой въ карты. Последній пришелъ однимъ изъ последнихъ перваго транспорта, когда „старые” арестанты уже немного привыкли къ заключенію. Его приходъ возбудилъ въ аресте минутный хохотъ. Арестованный не пожелалъ въ тюрьме раздеваться, не откладывалъ даже шляпы, заявляя, что ему сказали въ старостве, что задерживаютъ его только временно, значитъ, что его не за что держать. Но, когда уже стало вечереть и зажгли въ тюрьме светъ, онъ поверилъ намъ,что и насъ точъ-въ-точъ, какъ его, тоже только на время задержали. Изъ перваго транспорта помню еще фамилій священниковъ Петровскаго, бывшаго вице-маршалка уезда, и Веласа, изъ мірской интеллигенціи учителя Діонисія Чайковскаго, чиновника суда Іосифа Гичка, канд. адвокат. Евгенія Секала, студента Галушку, а изъ мещанъ и крестьян: Ивана Туза, Ивана Фединича Ильницкаго, Костевича, Ивана Мартыча Яворскаго и еще несколькихъ человекъ, фамиліи коихъ после девять летъ трудно вспомнить.

Въ Турке просидели мы почти три недели. На третьей неделе, въ субботу после обеда, явился къ намъ начальникъ суда Пфицнеръ и заявилъ, что пришелъ приказъ куда-то насъ вывезти, но куда, въ приказе не сказано. Черезъ часъ мы должны были уехать. Невольно по спине прошелъ морозъ. Поблагодарили мы начальника суда за его человеческое отношеніе къ намъ и начали собирать свое скудное арестантское имущество. Изъ нашихъ родныхъ никто и не предчувствовалъ, что творится съ нами, и не думалъ, что завтра уже насъ не увидятъ, — по воскресеніямъ были посещенія родныхъ, — что не найдутъ человека, который 6ы имъ сказалъ, куда девались мужья, отцы, братья? Одно слово — ”увезли” — вотъ неразрешимая загадка для оставшихся дома родныхъ, загадка, разрешенія которой многимъ пришлось долго, долго ждать.

Не успели мы сложить еще, какъ следуетъ, свои вещи, доставленныя намъ въ тюрьму родными, какъ явились за нами солдаты. Насъ вывели въ корридоръ. Алчно заблестели солдатскіе штыки и страхъ объялъ душу. На нашихъ глазахъ капралъ скомандовалъ ”ляденъ” — и несколько солдатъ зарядили свои винтовки. Начали карманный обыскъ, отнимая что у кого было. Но здесь опять, последній разъ, начальникъ Пфицнеръ сослужилъ намъ хорошую службу. Онъ объяснилъ солдатамъ, кто мы и что мы, и они оставили насъ въ покое.

— Что будетъ? — пролетело въ головахъ всехъ. Изъ газетъ мы уже знали кое-что изъ исторіи транспортовъ интернированныхъ. Какъ отнесутся евреи, жители города?

— Маршъ! — скомандовалъ капралъ, и вывели насъ изъ тюрьмы на улицу. Смотримъ, а на городской площади, все въ черное одетые, стоятъ толпами евреи. Стоятъ и молча смотрятъ на насъ.

— Ухъ! если такъ набросятся на насъ! Разорвутъ въ кусочки,—мелькнуло въ головахъ арестованныхъ. На лбу появился первый потъ.

Но евреи города Турки отнеслись к позорному делу ареста молча, никто не отозвался ни словомъ… Молча глазами провожали проходящихъ. Не знаю, какъ понять евреевъ? Почему они не поступили такъ, какъ ихъ братья по другимъ городамъ? Потому-ли, что боялись русскихъ козаковъ, потому-ли, что не желали рисковать на будущее собственными головами, или потому, что все арестованные были люди знакомые,— нельзя определить. Но къ чести евреевъ города Турки будь сказано,—они отнеслись къ несчастнымъ по человечески. Какъ было съ следующими транспортами — не знаю, но плохого слова я не слыхалъ. Значить, за зверства и насилія не всехъ евреевъ можно обвинять, и между ними были люди съ душой и сердцемъ.

Траурнымъ ходомъ довели насъ къ віадукту, уже недалеко вокзала. Стоитъ кучка людей, не людей, а подростковъ и мальчиковъ. Среди нихъ какая-то женщина. Подходимъ ближе.

— ”На гакъ съ ними! На гакъ съ кацапами!” — заревело противное женское существо, стоявшее въ этой кучке. Это была жена школьнаго инспектора, ”украинца” Середы. Ея дикій ревъ повторила безумная, безразсудная кучка мальчугановъ, подстрекаемыхъ ”дамой” изъ воспитаннаго, интеллигентнаго общества.

Въ душе арестованныхъ такъ и зародилась, врезалась въ самую глубину, ненависть, вечная ненависть противъ техъ бездушныхъ, безхарактерныхъ народныхъ изменниковъ.

Здесь колоссальный контрастъ налицо. Евреи, иноверцы, которыхъ нельзя подозревать въ доброжелательности къ намъ, молча встретили нашъ транспортъ, а народный изменникъ, къ тому женщина, посмела изъ своихъ устъ выпустить слово ”на гакъ!” Не женское нежное чувство въ ея сердце, а мазепинская кровожадность, заслужившая всеобщее презреніе не только русскаго народа, но каждаго, кто сознаетъ себя человекомъ!

Получивъ первый приветъ, транспортъ пошелъ дальше, вошелъ на станцію, эапруженную длинными поездами, везущими солдатъ-венгерцевъ на русскія позиціи. Какой-то офицеръ указалъ направленіе, куда насъ вести въ поездъ. Пришлось проходить мимо длиннаго поезда, наполненнаго дикими монголо-венгерцами. Началась музыка. Ревели бестіи въ серыхъ формахъ, плевали, а одинъ изъ солдатъ снялъ фуражку и, оскаливъ белые зубы, заворчалъ по собачьи: ”грр.. грр..” и рвалъ фуражку зубами, указывая, что такъ рвалъ-бы тела ведомыхъ.

Наконецъ, довели транспортъ къ презначенному вагону,

— ”Ауфштайгенъ!”—приказалъ капралъ. И очутились мы въ вонючемъ, грязномъ вагоне, въ которомъ только-что везли лошадей. Не убранъ даже калъ,—нетъ соломы, не то скамейки, кроме двухъ маленькихъ для экскортирующихъ солдатъ. Отъ противнаго запаха скоро закружилась голова.

— Какъ разъ хорошiй салонъ для техъ собакъ, — заметилъ капралъ. И начался ”пріятный” разговоръ солдатъ, глупыя, подлыя выходки, которымъ не было конца. Пришлось молчать и ждать, пока двинулся поездъ, и надеяться, что, быть можетъ, будетъ пересадка въ Самборе и мы выйдемъ изъ вонючаго вагона.

Стало уже клониться къ вечеру, когда, наконецъ, двинулся нашъ поездъ. Еще разъ увидели мы черезъ открытую дверь горы турчанскаго уезда… Серымъ полумракомъ было уже окутано последнее село уезда Ясеница Замковая. На холмике заблестели стены большой, красивой церкви. Тяжелый прощальный вздохъ вырвался изъ груди и мы простились съ роднымъ уездомъ и съ роднымъ селомъ и въехали въ старо-самборскій уездъ. Ночь не разрешала уже смотреть на пролетающія горы. По вокзаламъ приходилось стоять по несколько часовъ. Утомленіе сломало, наконецъ, физическія силы. Нечего делать, пришлось ложиться въ каль и пробовать уснуть. Спалъ ли кто? — Наверное неть! Было физически невозможно.

Рано утромъ адскій ревъ заставилъ всехъ подняться. Смотримъ — станція Ваневичи; значитъ сейчасъ будемъ въ Самборе. Толпа солдатъ, собравшись возле вагона, ревела:

— Повесить! Зачемъ возить! Подложить экразитъ и къ чорту съ ними! И проч. И не вспомнишь всехъ солдатскихъ угрозъ, которыя сыпались по адресу интернированныхъ.

Через несколько часовъ нашъ поездъ остановился въ Самборе. Новая атака озверелой толпы, еще хуже первой. Посыпались уже камни. Солдаты закрыли дверь, а мы прислушивались къ противному реву, дрожа целымъ теломъ, что вотъ сейчасъ въ воздухъ или всехъ перестреляютъ.

Наши надежды на пересадку разсеялись. Впрочемъ, къ чему пересадка? Не лучше-ли сидеть въ закрытом вонючемъ вагоне въ жаркій день?

Какъ долго мы ждали, нельзя 6ыло учесть. Наконецъ, поездъ двинулся опять и мы поехали дальше, чтобы на каждой станціи встречать приветствовавших насъ жителей края, солдат и Богъ весть кого.

Жара, голодъ невыносимо чувствуются. Не даютъ есть, не разрешаютъ выпить капельки воды.

Около четырехъ часовъ пополудни, медленно, тяжело дыша, въехалъ нашъ поездъ на станцію Перемышль. Перемышль переживалъ лихорадку. Команда уже предчувствовала, что придется отступать, а Перемышль долженъ выдержать осаду. Лихорадочная жизнь кипела во всеехъ уголкахъ. Движеніе на воквале огромное. Глаза наши съ любопытствомъ и страхомъ смотрели на все творившееся.

Вдругъ — повешенные. Смотримъ, не веримъ глазамъ, протираемъ, — и видимъ трехъ или четырехъ человек, повешенныхъ на станціи, на фонаряхъ, среди толпы передвигающагося народа. Неописуемый ужасъ охватилъ всехъ. Какъ? Разве вешаютъ такъ, даже среди толпы, и телъ повешенныхъ не снимаютъ? Наверное для того, чтобы на жителей навести страхъ и ужасъ.

Не хотелось верить, но повешенные колыхались передъ нашими глазами. Но, какъ только нашъ поездъ подкатился ближе къ повешеннымъ, мы убедились, что это были сделанныя куклы, величиною въ человека, а на куклахъ красовались надписи: ”царь батюшка”— ”москофилъ” и проч. Стало немного легче, но непріятное впечатленіе осталось надолго въ душе.

Когда, наконецъ, нашъ поездъ пріостановился, скоро собралась вокругъ масса любопытныхъ солдатъ, жуликовъ и проч. сброда неисчислимое количество. Ругани, плеванию и угрозамъ не было конца. Чернь мы понимали, но никакъ не могли понять, откуда у интеллигентныхъ женщинъ Перемышля нашелся такой удивительно богатый запасъ, крайне вульгарныхъ ругательныхъ словъ и эпитетовъ, которыми осыпали насъ ”дамы” наравне съ жуликами и проститутками. Одичаніе — больше ничего.

— ”Вылазьцье, московскіе псы!”— приказалъ подошедшій къ вагону молодой ”кадетъ”, лично мне знакомый товарищъ по гимназіи, самборскій жидокъ, фамиліи котораго какъ на зло не могу вспомнить. Но его противная рожа въ эту минуту сильнее врезалась въ мою память, чемъ за все время нашей ежедневной встречи въ гимназіи въ продолженіи несколькихъ летъ.

Насъ вывели, установили по четыре и-”маршъ” — повели на вокзалъ. Недалеко было идти, но сколько побоевъ и ударовъ пришлось намъ перенести, одинъ Богъ посчитаетъ. Сколько только многочисленные железнодорожные служащіе подарили ударовъ красными флажками, которые имелись у нихъ въ рукахъ. Сколько наплевались — ужасъ! Больше всехъ пришлось вытерпеть свящ. Іоанну Стояловскому, вероятно потому, что онъ чрезвычайно высокаго роста. Мимо него не проходилъ ни одинъ жуликъ спокойно. Или ударилъ, или плюнулъ въ лицо. Чтобы, по крайней мере, отчасти спасаться отъ многочисленныхъ побоевъ, онъ пошелъ на хитрость н сталъ горбиться и делаться малымъ, чтобы по росту сравняться съ остальными и не бросаться такъ въ глаза озверелой толпе. Какой-то высшій чиновникъ железно-дорожной службы, на видъ очень почтенный, седой, какъ голубь, съ золотымъ шитьемъ на шее, толкнулъ свящ. Михаила Добрянскаго такъ силько, что если-бъ не сыновья, задержавшіе отца, Богъ весть, что случилось-бы, — какъ-разъ передвигался поездъ.

Завели насъ въ залу III класса, где встретились мы съ транспортомъ интернированныхъ изъ Самбора, жителей Самборскаго уезда. Насколъко помнится, были тамъ: свящ. Василій Скобельскій изъ Пруссъ, котораго арестовали за то, что у него нашли целую массу ”таинственныхъ писемъ”… Таинственныя письма оказались впослъдствіи ничемъ другимъ, какъ только нотами, которыхъ у свящ. Скобельскаго отняли большое количество. Дальше были тамъ священники: о. Киричинскій изъ Чапель, о. Перчинскій изъ Рейтаревичъ, о. Грушкевичъ изъ Раковой, кроме того: д-ръ Цюкъ съ сыномъ, Айфалъ Влашинъ, Владиміръ Киричинскій, судья Глебовицкій, Стрельбицкій, Мудрый, г-жа Ольга Байкова и еще несколько человекъ, которыхъ не могу уже вспомнить. Разставили насъ въ двухъ углахъ, приказали молчать—не розговаривать съ транспортомъ изъ Самбора.

Оба транспорта голодные — есть не даютъ. На вокзале буфетъ, —пробуемъ кое-что купить, яичекъ или чего-нибудь, сельтерской воды, — не разрешаютъ. Спрашиваемъ — почему?

И вотъ подходитъ къ намъ молодой офицеръ и, притворяясь очень вежливымъ и любезнымъ, на великолепномъ польскомъ языке заявляетъ:

— Мои пановье и панье! Съ удовольствіемъ разрешилъ-бы я вамъ купить, что вамъ нужно и угодно, но, поверьте мне, опасаюсь за вашу жизнь. Вы видите, какъ толпа враждебно къ вамъ настроена… Вы купите яички, а вдругъ они окажутся отравленными… Я вамъ советую ничего не покупать… Я не могу ручаться, что васъ не пожелаютъ отравить…

И запугалъ насъ. Многіе, несмотря на голодъ, — больше сутокъ не ели, не выпили ни капельки воды — предпочли голодать, послушавъ ”доброжелательнаго” человека, офицера. Мне лично какъ-то не хотелось поверить словамъ офицера: откуда у буфетчика вдругъ ядъ и какъ подсыпатъ-бы онъ его въ яички и въ сельтерскую воду? Но пришлось голодать и переносить ругань проходящей толпы.

Не прошло полъ часа, какъ въ залу вошелъ „нашъ” турчанскій жандармъ, почти всехъ насъ арестовавшій, а днемъ раньше отвозившій въ военный судъ одного священника, котораго, по доносу местнаго еврея, обвиняли въ томъ, что онъ въ церкви будто-бы собиралъ отъ своихъ прихожанъ пожертвованія на русскій Красный Крестъ и посылалъ въ Россiю.

— А съ вами что? Вы куда? — спросилъ удивленно жандармъ. Въ Турке никто не верилъ, чтобы насъ имели куда-нибудь вывезти.

— Не знаемъ, — ответило несколько изъ насъ.

Завязался разговоръ. Жандармъ вынулъ табакъ и угостилъ насъ, у кого уже этого, на взволнованные нервы хорошо действующаго, средства совершенно не было. Это заметилъ нашъ капралъ. Начался споръ между жандармомъ и эскортирующимъ капраломъ; а когда жандармъ заявилъ, что онъ насъ арестовалъ, что мы все не арестанты, а невиновные люди, только временно интернированные, — это настолько взбесило власть имеющаго капрала, — къ сожаленію, русскаго мужика изъ подъ Самбора, — что онъ весь красный отъ злости побежалъ въ команду отрапортовать, что какой-то жандармъ сговаривается съ ”москалефилами”. Результатомъ доноса было то, что жандарма на месте арестовали и отвели въ тюрьму, въ которой, какъ мы позже узнали, пока дело разъяснилось, просиделъ онъ несколько сутокъ.

Стало уже вечереть, когда вывели насъ на перонъ. Значить, едемъ дальше, Богъ весть куда.

— Куда? — спросилъ капралъ знакомаго намъ жиденка-Кадета.

— Куда ? Воть тамъ свиной возъ. Туда ихъ, свиней, загнать! — приказалъ ”герой” іюдина племени и, довольный своей ”остроумной” шуткой, разсыпался громкимъ смехомъ. Окружаюшая толпа, довольная этимъ предложеніемъ, заревела неистово : „Въ свиной, пусть тамъ лежатъ, какъ свиньи”!

Наконецъ, завели насъ все-таки въ обыкновеннный товарный вагонъ, съ темъ только удобствомъ, что тамъ нашлись скамейки и солома. Подъ адскій крикъ толпы двинулся поездъ дальше. По станціямъ продолжалась известная исторія. Мы поневоле привыкли къ этому и уже не обращали на это вниманія. Грозный моментъ последовалъ только на следующій день, на одной изъ станцій западной Галичины, где пришлось намъ встретиться съ транспортомъ раненыхъ австро-венгерскихъ солдатъ и русскихъ, военно-пленныхъ. Если-бы не усиленная охрана, наверное не миновала-бы насъ исторія, случившаяся съ транспортомъ 46 человекъ въ Бакунчинахъ возле Перемышля, посеченныхъ венгерцами въ кусочки.

Въ тотъ-же день, после обеда, очутился нашъ транспортъ где-то на Мазурахъ, на станціи, кажется, Циха. Прошло полныхъ двое сутокъ, а у насъ во рту еще ничего не было. Голодъ, жажда невыносимые, жара,—отнимали последнія силы. Кто покрепче, просилъ воды для обомлевающихъ. Отказали.

— Арсенику (мышьяку) имъ, а не воды, — кричала толпа.

Вдругъ случилось то, чего мы не ожидали. Къ возу подошла какая-то дама, полька, съ краснымъ крестомъ на руке. Это былъ единственный человекъ на целомъ пути черезъ Галичину, отнесшійся къ намъ по человечески. Узнавъ, въ чемъ дело, она приказала сейчасъ подать намъ воды.

— Арсенику, арсенику! — кричала толпа и хотела помешать благородной женщине въ исполненіи ея сестринаго долга. Кто-то изъ услужливыхъ позвалъ коменданта станціи Тотъ прибежалъ и грубымъ образомъ вытолкнулъ кружку съ водой, которую какъ-разъ подавали кому-то изъ транспорта. Но здесь последовала неожиданность. Энергичная женщина посмотрела грозно на офицера, подняла величественно руку и решительнымъ, повелевающимъ, а одновременно нежнымъ голосомъ, указывая пальцемъ на вокзалъ, приказала:

— Извините, господинъ! Тамъ вашъ долгъ! Здесь я. Здесь мое место! Здесь служба Краснаго Креста, который не знаетъ ни друга, ни врага, ни изменника, а только человека. — И, обратившись къ служащимъ Краснаго Креста, прибавила нежно : Дайте-же несчастнымъ воды!

Слова благородной женщины подействовали на офицера и толпу оглушающе, подавляюще. Первый замялся, покраснелъ, что-то пробормоталъ въ оправданіе своего нечеловеческаго и неофицерскаго поступка, улетучился, толпа же скоро последовала его примеру. Мы напились воды, вздохнули, а черезъ несколько минутъ поездъ увозилъ насъ дальше и дальше, а вместе съ нами безграничную благодарность по отношенію къ женщине-человеку, о которой не суждено намъ было узнать, кто она такая?

Поздно ночью — Краковъ. Что будетъ? Слухи ходили уже раньше, что въ Кракове ведутъ транспорты съ вокзала въ арестъ ”подъ телеграфъ” почти черезъ целый городъ и что этотъ путь — это настоящая Голгофа, что со стороны краковскихъ бандитовъ приходится переносить ужасныя издевательства. При самой мысли объ этомъ мы дрожали.

Насъ вывели изъ вагоновъ и уставили на пероне. По телефону спрашиваютъ, что съ нами делать? Вокругъ насъ сильный кордонъ полиціи. Железно-дорожные служащіе, какъ хищные волки, начали тоже собираться.

— Выржнонць кабанувъ! — началъ одинъ.

— Пошелъ вонъ! Не твое дело! Смотри тамъ колесо! — загремелъ решительно одинъ изъ полицейскихъ, наверное русскій галичанинъ, — ведь тамъ служили полицейскими и дети нашей Руси.

Его голосъ сразу обезкуражилъ мазурчиковъ, которые, что-то бормоча, разошлись. Мы молча ожидали решенія и наблюдали за полицейскимъ, охранявшимъ насъ отъ побоевъ, плеванія, ругани и проч., и въ его добрыхь чертахъ находили, что онъ непременно — наша кровь, кровь русская. Молча, мы мысленно были ему благодарны.

Черезъ полчаса пришелъ приказъ оть крепостной команды:

— ”Айнвагониренъ — нахъ Терезіенштадъ”. — Мы очутились опять въ поезде, но, чудо, на этотъ разъ — глазамъ не хотълось верить —въ пассажирскомъ.

Раннее солнце приветствовало насъ уже на земле родного брата-страдальца чеха. Въехали на чешскую землю.

Третьи сутки не ели, голодные, утомленные, но желаніе видеть землю брата — чеха, въ то время несшаго одинаковый съ нами крестъ испытанія, и удобство пассажирскаго вагона прибавили намъ силы. Мы смотрели на великолепныя поля, сады, веси, села, горы, долины этой красивой братской земли.

Скоро мы очутились въ какомъ-то большомъ городе. Великолепный, чистенькій, несмотря на военное время, вокзалъ сделалъ очень пріятное впечатленіе. Не помню названія. На станціи большое движеніе, масса народа, масса поездов. Какой-то чешскiй полкъ, въ австрійской, понятно, форме, едетъ на позицію, противъ Россіи. Мы съ любопытствомъ наблюдаемъ все, а мысленно спрашиваемъ: Какъ будетъ здесь? Какъ отнесутся къ намъ братья чехи? Будутъ бить, плевать, ругать и камнями бросать, какъ, поляки и изменники ”мазепо-украинцы”?

Скоро возле нашего поезда собралась кучка чеховъ въ штатскомъ и военномъ платье.

— Вы что за люди? Откуда едете? Куда везутъ? Вы пленные изъ Россіи? — спрашиваютъ.

— Нетъ, — отвечаемъ, — мы австрiйскiе граждане, но виноваты въ томъ, что русскіе, что русскій языкъ наша родная речь, — и вотъ за это везутъ насъ, какъ интернированныхъ, куда-то въ Терезіенштадъ.

— Въ Терезинъ, — исправилъ какой-то солдатъ, — не бойтесь, тамъ живутъ тоже чехи. Тамъ вамъ будетъ хорошо.

Собралось скоро еще больше людей, интересуясь нами, разспрашивая обо всемъ. А когда узнали, что едемъ мы уже третьи сутки не евши, не пивши, — послышался громкій голосъ протеста и проклятій по адресу техъ, кто виноватъ, и зашевелились все. Скоро появились, въ красивыхъ національныхъ костюмахъ, дъвушки съ корзинами въ рукахъ и накормили насъ. Мало того, намъ дали столько, что мы и въ тюрьму привезли. Давали не только здесь, но почти на каждой станціи, пока не доехали до Терезина.

Въ толпу вбежал какой-то чехъ — солдатъ изъ транспорта, отправляемаго на позицію. Молодой человекъ былъ немного навеселе. Пробравшись къ самому вагону, онъ спросилъ: — Что это за люди, за что и куда ихъ везутъ ?

— А, руссове — наши братья! Здравствуйте ! — закричалъ — радостно, круто повернулъ и побежалъ на вокзал. Не прошло и пяти минутъ, смотримъ, а нашъ солдатъ, несетъ пива и издали кричитъ :

— Братья руссове! Пейте чешское пиво и не бойтесь ничего! Мы едемъ на войну, на Россію! Не бойтесь! Войну выиграемъ — прійдемъ и освободимъ, васъ изъ тюрьмы! — Молодой человек такъ разошелся, что все время,- пока нашъ поездъ не тронулся дальше, носилъ намъ пиво. Наша стража молча смотрела на все, что происходило, не смела мешать. Что творилось въ ихъ душахъ и сердцахъ, когда сравнивали ”встречи” въ Галичине съ встречами въ Чехіи, не трудно угадать. Заговорили дружно съ арестантами, даже прослезились… Самъ капралъ сквозь слезы заявилъ: ”Да, простите мне, я согрешилъ, я тоже русскій, я членъ о-ва Качковскаго, ”Русской Дружины”, но меня раньше взяли на службу. Простите мой грехъ!” — просилъ кающійся капралъ.

— Богь тебя проститъ, — ответилъ кто-то изъ священниковъ. — Въ будущемъ не греши. Помни, что русскій ты воздухъ вдыхалъ , что русскій отецъ, тебя качалъ, что русская мать вскормила… Сейчасъ время грознаго испытанія русскаго народа… ты на службе, но помни, что ты сынъ Руси!..

Тернистый путь Голгофы въ Галичине превратился въ Чехіи въ тріумфальный походъ для техъ, кто шелъ за Русь въ тюрьму.

Насъ понять, намъ сочувствовать могли только братья-чехи. И имъ во время войны пришлось выпить не малую чашу горя, не мало сыновъ чешскаго народа отдало жизнь свою на позорных виселицахъ, не мало томилось по тюрьмамъ австро-венгерской имперіи.

На дальнейшемъ пути черезъ Чехію не было почти станціи, где-бы намъ не дали кое-чего, по крайней мере, братскаго привета и добраго слова. Давали намъ и цветы, а въ Колине, где имеется известная фабрика шоколада, красавицы колинскія шоколадомъ прямо насъ забросали; правда, львиная часть шоколада попалась на долю техъ интернированныхъ, кто помоложе, кто покрасивее, и это понятно — молодыя — молодымъ.

Черезъ Прагу, золотую чешскую Прагу, проехали мы мимолетомъ, почти не остановившись. Только верхамъ величавыхъ храмовъ поклонились мы приветственно, передавъ имъ братскій привътъ и поклонъ.

Солнце уже собиралось на сонъ, когда нашъ турчанскій и самборскій транспорты вошли въ кръпость Терезинъ. Насъ поместили въ кавалерійской казарме. Началась жизнь заточенцевъ.

Глебъ Соколовичъ (”Русскiй Голосъ”, 1924г., н-ръ 1-5)

Яворовскій уездъ

Въ Яворовскомъ уъзде были арестованы и вывезены въ глубь страны следующія лица: священники Григорій Журавецкій изъ с. Дорогомышля съ двумя сыновьями, В.Ольшанскій изъ Завадова и Іоаннъ Подляшецкій изъ Кобыльницы Волошской, учитепь Н. Плешкевичъ изъ Наконечнаго и крестьяне И. Рековный, А. Музыка и М. Барандей изъ Старискъ, Н. Химка и В. Флянъ изъ Стар. Яжева.

Священника Подляшецкаго арестовали мадьяры при следующихъ обстоятельствахъ: во время богослуженія вошелъ въ церковь мадьярскiй солдатъ и съ револьверомъ въ рукъ подошелъ черезъ царскія врата къ священнодействующему со словами: ”Аtreten, vоrwarts mаrsсh!” Когда свящ. Подляшецкiй пытался уговорить солдата подождать до окончанія обедни, тотъ закричалъ: ”Маrsch! Вefehl ist Вefehl!” — и приказалъ следовать немедленно за нимъ. Свящ. Подляшецкій повиновался и безъ шапки и верхней одежды былъ отправленъ въ яворовскую тюрьму.

Г. Яворовъ

На основаніи доноса мазепинцевъ въ Яворове были арестованы мещане П. Вербенецъ и И. Максимовичъ. Характерно, что при арестахъ русскихъ людей присутствовали почти всегда, кроме жандармов, также мазепинскiе ”сiчовики”. При аресте указанныхъ мещанъ присутствовалъ ”січовикъ” Шавала. Другой мазепинецъ, А. Волощакъ, донесъ мадьярамъ на оставшагося на свободе студента А. П. Вербенца, что онъ ”руссофилъ”, но тотъ, къ счастью, вовремя скрылся.

По почину мазепинцевъ была также розгромлена въ Яворове русская бурса и арестованы священники: Подляшецкій изъ Кобыльницы, Крушинскій изъ Бунева и Головка изъ Нов. Яжева. Последняго посадили въ тюрьму, несмотря на тяжелую болезнь. Кроме того, было арестовано множество крестьянъ и мiрской интеллигенціи, въ томъ числе студ. Подляшецкій и учитель Кульматицкiй изъ Наконечнаго.

Ярославскій уездъ

Судья П. Д—ій, успевшій побывать почти во всехъ селахъ на правомъ берегу Сяна и собравшій также некоторыя сведенія о селахъ на левомъ берегу реки, нарисовал печальную картину разоренiя, какую представлялъ изъ себя въ начале войны Ярославскій уездъ. Продолжительныя сраженія на реке Сянъ и зверское отношеніе австрійцевъ къ русскому населенію края оставили на немъ свой отпечатокъ. Чтобы представить себе положеніе этого уезда, достаточно будетъ указатъ на фактъ, что, по собраннымъ на местахъ г. Д — имъ сведеніямъ, въ 10 селахъ австрійцы сожгли умышленно 858 хозяйствъ въ селахъ Ветлинъ, Высоцко, Ниновичи, Святое, Задуброва, Сосница, Маковиско, Монастырь, Черв. Воля и Вязовница. Какъ и въ другихъ уездахъ, такъ и въ Ярославскомъ производились массовые аресты, причемъ детельное участіе въ нихъ принимали некоторые изъ местныхъ польскихъ ксендзовъ.

И такъ, въ с. Сурохове были арестованы 5 крестьянъ, въ с. Ветлины свящ. О. Дорикъ и 13 крестьянъ.

Въ послъднемъ селе австрійцы сожгли умышленно значительное число крестьянскихъ усадебъ, по очереди поджигая ихъ соломенныя крыши одну за другой. На все просьбы крестьянъ они отвечали только: ”ты москаль”. Такимъ-же образомъ были сожжены все выше упомянутыя села, а кроме того с. Лазы и Грабовцы. Въ с. Высоцке былъ арестованъ свящ. И. Станчакъ и 11 крестьянъ, изъ которыхъ четверо были освобождены впоследствіи русскими войсками. Въ с. Лазахъ было арестовано 70 крестьянъ и свящ. И. Маковей, котораго потомъ освободили русскіе солдаты изъ тюрьмы въ Хирове.

Въ арестахъ крестьянъ въ с.Ляшкахъ принимали деятельное участіе местные ксендзы Завиша и Новотарскiй, а также жители П. Стадникъ, В. и К. Ребусы и Войтеховскій. Аресты русскихъ крестьянъ являлись всегда результатомъ совещаній этихъ ”деятелей на рубежахъ” съ жандармами. Толпы русскихъ людей, опасаясь арестованія, являлись каждый день на латинскомъ приходстве, причемъ даже крестьянки рим.-кат. обряда приходили просить о пощаде для своихъ мужей, русскихъ. Однако, они получали одинъ ответъ: ”Да, ты полька, но твой мужъ русскій”. И аресты продолжались дальше безъ всякой пощады.

Дальше были арестованы: въ с. Ниновичахъ свящ. О. Пехъ и 10 крестьянъ, въ с. Грабовцахъ свящ. И. Рудавскій и 20 крестьянъ. Въ последнемъ селе были, кроме того, казнены шесть крестьянъ: И. Якимецъ, И. Яворскій, И. Шостачко, И. Кошка, Н. СмигоровскІй и А. Гардый. Казнили ихъ на основаніи доноса местнаго еврея, будто-бы они имели у себя оружіе. Безъ допроса и суда, а даже безъ обыска, ихъ арестовали, затемъ привязали въ ограде церкви къ деревьямъ и казнили на глазахъ согнанныхъ изъ села крестьянъ, въ присутствіи ихъ женъ и детей. Отступая подъ нажимомъ русскихъ войскъ, австрійцы подожгли также церковь, не позволяя даже прихожанамъ спасать церковную утварь.

Въ с. Бобровке были арестованы двое крестянъ, въ с. Сурмачевке одна крестьянка, въ с. Рудаве — свящ. И.Наклоновичъ и одинъ крестьянинъ, въ с. Молодиче — 11 крестьян, въ с. Маковиске — 18 крестьян, причемъ аресты производились по доносу местнаго священника мазепинца Н. Крайчика, угрожавшаго крестьянамъ въ церкви смертною казнью за ”руссофильство”. Въ с. Монастыре были арестованы свящ. А. Рудавскій и четверо крестьянъ, въ с. Червонной Воле были казненъ крест. П. Куца за разговоръ съ русскимъ солдатомъ.

Въ с. Святомъ былъ арестованъ свящ. А. Гайлукевичъ и 8 крестьянъ. Значительная часть этого села была сожжена и разграблена австрійцами, а четверо крестьянъ были убиты во время боя. Въ церкви стояла кавалерія въ продолженіи двухъ недель, причемъ солдаты накрывали лошадей церковными ризами, резали въ церкви коровъ, а изъ церковныхъ оконъ делали въ окопахъ двери. Отступая изъ села, австрійцы, наконецъ, взорвали церковь.

(”Прикарп. Русь”, 1914 г., N 1505)

С.Ветлинъ

Въ 1914 г. въ с. Ветлине были арестованы и сосланы въ Талергофъ следующія лица:

1) Никита Блищакъ, б. псаломщикъ въ Нижанковичахъ, 2) Иванъ Паперникъ, столяръ, 3) свящ. Федоръ Дорикъ, 4) д-ръ Романъ Дорикъ, врачъ (умеръ 2 февр. 1915 г. въ Талергофе), 5) Константинъ Осьмакъ, 6) Максимъ Головка, 7) Михаилъ Савула, 8) Иванъ Поповичъ, 9) Федоръ Зубикъ (умеръ 4 ноября 1914 г. въ Талергофе), 10) Илья Блищакъ, 11) Федоръ Бартышко, 12) Федоръ Макаръ, 13) Григорій Шафрановичъ, 14) Иванъ Школьникъ (умеръ въ Талерг. 29 марта 1915г.), 15) Алексей Блищакъ, 16) Кириллъ Столяръ, 17) Иванъ Чирка, 18) его жена Анна Чирка и 19) Иванъ Гусакъ.

Сообщеніе Никиты Блищака

Во время мобилизаціи въ 1914 г. я прiехал изъ Нижанковичъ въ родную деревню. Въ виду возникшей въ то время въ Ветлине эпидеміи дезинтеріи, мне запретили выезжать изъ села, однако, когда местные жандармы стали обращать на меня слишкомъ большое вниманіе, я все-таки, несмотря на запрещеніе, уехалъ обратно въ Нижанковичи.

Но тутъ-то я попалъ изъ огня да въ полымя. Здесь у меня произвели обыскъ, причемъ нашли въ сундуке письма отъ моего бывшаго школьнаго товарища И.Славяка, служившаго хористомъ въ русскихъ императорскихъ театрахъ въ Петербурге, а въ одномъ изъ нихъ, писанномъ изъ Крыма, выловили даже подозрительную фразу: „я пребываю теперь съ Его Величествомъ въ Крыму”. Въ результате обыска меня арестовали и перевели въ Перемышль, где поместили меня въ городской тюрьме вместе съ уголовными преступниками. Въ камере поместили со мной также агента сыскного отделенiя Оснака, однако, последній, не узнавъ отъ меня ничего интереснаго, оставилъ тюрьму черезъ два дня.

Военный судъ обвинялъ меня въ переписке съ врагами Австріи, въ шпіонстве, дезертирстве и получке рублей, соответственный же доносъ былъ подписанъ украинофиломъ Иваномъ Жуковскимъ изъ Нижанковичъ. Судъ приговорилъ меня къ разстрелу, однако, благодаря наступленію русскихъ на Перемышль, меня вывезли въ спешномъ порядке въ Талергофъ, где, взаменъ смертной казни, определили меня на военную службу и отправили на позицію.

Н. Блищакъ

Сообщеніе Ивана Паперника

Въ первую очередь жандармы арестовали въ с. Ветлине меня, Константина Осьмака и Максима Головку и, продержавъ насъ трое сутокъ въ Ярославле, отправили, вместе съ 150-ю другими политическими арестованными изъ Ярославскаго уезда, въ Нижнюю Австрію, — сначала въ Герцогентъбургъ, а затемъ въ Талергофъ.

По дороге били насъ на станціяхъ палками и камнями, въ особенности въ Тарнове, где чрезвычайно усердничали местные мазуры, — и только благодаря гуманности сопровождавшаго насъ жандарма-чеха, мы вышли изъ этихъ передрягъ сравнительно цело. На жел.-дорожномъ вокзале въ Вене снова повторилось нападеніе на наши вагоны. Между прочимъ, одинъ изъ крестьянъ высунулъ голову черезъ окно и просилъ воды; тутъ подошедшій офицеръ съ ловкостью клоуна приложилъ къ голове наивнаго крестьянина тросточку и, обернувъ ее несколько разъ, вырваль у него такимъ образомъ целый клокъ волосъ.

Въ Талергофъ пріехали мы 3 октября и уже на следующій день я виделъ, какъ священникъ въ паре съ евреемъ тащили тележку съ водою…

С. Теплицы

Въ с. Теплицахъ были арестованы и вывезены в Талергофъ крестьяне:

Иванъ П. Кроль, Михаиль Федирко, Онуфрій Сквечесъ, Иванъ Сопилко, И. Кархутъ, Яковъ Пихъ и Иванъ Калинъ. Трое изъ нихъ умерли въ Талергофе.

Изъ кровавыхъ дней.

Сообщеніе о. Иннокентія Рудавскаго.

[ Позволяемъ себе заимствовать изъ перемышльской газеты ”Украiнський Голос” (за 1923 г. н-ра 50-51) эту потрясающую, основанную на достовернейшихъ свидетельскихъ показанiяхъ картину австрiйскихъ зверствъ, содеянныхъ осенью 1914 г. по отношенiю къ русскимъ жителямъ с. Сосницы, Ярославскаго уезда. ]

Это происходило въ с. Соснице, Ярославскаго уезда, осенью 1914 г.

Еще не затерлись на грязныхъ дорогахъ следы отъ телегъ русскихъ орудій, еще въ ушахъ людей не заглохъ гулъ крепостной пальбы, а уже сама природа предвещала какое-то бедствіе. Съ дремучихъ полей надвигался на село холодный туманъ. Непонятный ужасъ охватывалъ людей.

Только-что, после трехнедельной осады, отступили русскіе отъ перемышльской крепости за р. Сянъ, а уже вследъ за ними шли австрійскiя патрули. Изъ густого тумана подвигались за ними боевыя цепи, стреляя по мальчикамъ, которые вышли на поле и собирали въ размокшихъ окопахъ разстрелянныя патронныя гильзы.

Патрули искали русскихъ везде. Перетрясали у людей все кровати, шарили по сундукамъ и печамъ и спрашивали грозно: ”где руссъ?”. Поразставляли караулы, никому не позволяли выйти ни въ поле, ни на дорогу, угрожая въ противномъ случае смертью.

На другой день своего пребыванія въ Соснице, т. е. 13 октября 1914 г., занялись мадьяры выискиваніемъ подозрительныхъ лицъ, то-есть, „москвофиловъ”, или, какъ они говорили, ”руссовъ”. Этотъ день 13 октября 1914 г. останется на веки памятнымъ для техъ, родные которыхъ пали жертвой мадьярскаго зверства и злобы местныхъ евреевъ.

По ложному доносу еврея Саула Рубинфельда и его семьи, мадьяры схватили тогда 6 крестьянъ : Ивана Шостачка, Илью Яворскаго, Илью Якимца, Ивана Кошку, Николая Смигоровскаго и Андрея Гардаго. Первыхъ четырехъ связали веревками по рукамъ и попривязывали къ вербамъ, где на дожде и холоде промучились они до 8 ч. вечера. На ихъ сдавленныя веревками руки жутко было глядеть. Веревки въелись въ тело такъ, что ихъ совсемъ не было видно, а только одно напухшее, черное тело. Съ некоторыхъ рукъ стекала кровь.

Двоихъ изъ арестованныхъ крестьянъ — Андрея Гардаго и Николая Смигоровскаго привязали мадьяры за руки къ седламъ своихъ лошадей, причемъ они должны были бежать-волочиться такъ съ ними въ соседнее село Задуброву и обратно, всего 4 километра. Очевидцы плакали и убегали, когда слышали ихъ крики и стоны. Феодоръ Савка, услышавъ этотъ плачъ, вышелъ на порогъ своего дома, и за это схватили его мадьяры тоже, говоря, что онъ шпiонъ. Связали его съ Гардымъ у Станислава Шиманскаго, подъ крыльцомъ котораго, подъ водосточной трубой, онъ и пролежалъ, избитый и распухшій, всю ночь на дожде. На него, кроме того, по его разсказамъ, лили холодную воду, плевали и бросали кости, говоря: ”Ты шпіонъ, москвофилъ”. А онъ — бедный помещичій батракъ, неграмотный, на одинъ глазъ слепой.

Илью Якимца, передъ домомъ котораго привязали упомянутыхъ четырехъ крестьянъ, какой-то фельдфебель-еврей до крови билъ по лицу и копалъ ногами, когда-же онъ, потерявъ сознанiе, упалъ, привязали его тоже къ дереву, а затемъ уничтожилн на глазахъ все его имущество: вывели весь его скотъ и забрали изъ клуньи весь хлебъ. Его жену, детей и старуху — мать заперли въ кладовой и продержали подъ стражей два дня, не давая имъ все время ничего есть, такъ что 11-летняя дочь его Анна отъ голода упала въ обморокъ. И при этомъ они не знали — где отецъ и что съ нимъ происходитъ? Очевидецъ Дмитрій Качоръ свидетельствуетъ, что Якимца избили до такой степени, что онъ весь распухъ и почернелъ, какъ уголь, — нельзя его было узнать. А били его будто-бы за то, что нашли у него какую-то еврейскую книгу, которую, может быть, оставили у него во время бегства русскіе или занесли даже сами австрійскіе солдаты. Каждому изъ арестованныхъ предъявляли какую-нибудь ничемъ неоправданную вину. Такъ, напр., Ивана Шостачка, 70-летняго старика, обвиняли въ томъ, будто-бы онъ имелъ зарытое въ своемъ поле, где за день до того стояла русская батерея, орудіе, изъ котораго стрелялъ по австрійскимъ войскамъ.

Илья Яворскiй, бедный громадскій пастухъ, отецъ 5-ти маленькихъ детей, имелъ одну корову. Еще въ августе 1914 г., во время похода австрійскихъ войскь въ Россію, попросилъ онъ австрійскаго поручика заменить ему эту корову на лучшую. Поручикъ, при свидетеле Михаиле Кульчицкомъ, согласился на это, но потребовалъ доплаты 20 коронъ, которыя Яворскій и уплатилъ, занявъ ихъ у соседа Дмитрія Качора. А еврей Саулъ Рубинфельдъ въ октябре воспользовался этимъ и заявилъ мадьярскимъ солдатамъ, что Яворскій укралъ австрійскую корову. „Это воръ, ихъ здесь естъ еще больше”, — говорилъ Рубинфельдъ въ доме Ильи Якимца коменданту; слышали это жена, Ева Якимецъ, дети и Дмитрій Качоръ.

Когда схватили Ивана Кошку, беднаго работника, который въ то время молотилъ въ сарае хлебъ, жена его Елена побежала посмотреть — где онъ и что съ нимъ происходитъ? Увидевъ, что мужъ, привязанный къ дереву, еле дышетъ, она стала просить солдатъ, чтобы сняли съ него веревки. Но тутъ прибежалъ Рубинфельдъ. При виде Елены Кошко онъ указалъ на нее пальцемъ и сказалъ: ”Это воровка, жена того ”москвофила”, берите ее!” И ее сейчасъ-же привязали вместе съ мужчинами къ дереву, босую, въ легкой одеже. Она разсказываетъ, что евреи Саулъ и Мехель Рубинфельды все время бегали передъ ея глазами между войскомъ туда и обратно, а еврейка, жена Саула Рубинфельда, сидела въ Якимцевомъ огороде и смотрела на все это съ улыбкой. Она-же разсказываетъ дальше, что вечеромъ австрійскіе солдаты и евреи, держа въ рукахъ зажженныя свечи, светили ими каждому изъ привязанныхъ къ деревьямъ крестьянъ въ глаза, какъ-бы намереваясь ихъ выжечь. У 70 — летняго старца Ивана Шостачка смешались слезы съ кровью, которая текла у него изъ глазъ. Этотъ последній плакалъ больше всехъ и очень просилъ солдатъ, а евреи ходили вокругъ мучениковъ и издевались надъ ними.

Больше всехъ страдалъ Шостачко. Когда его дочь, Юлія Кульчицкая, пришла къ евреямъ съ просьбой освободить старика, подарить ему жизнь, последніе начали ссориться между собою, а еврейка, жена Мехеля Рубинфельда, заплакавъ, сказала ей: „Кульчицкая, не плачьте, вашего отца отпустятъ, мы знаемъ, что онъ ни въ чемъ не виноватъ”.

Дмитрій Качоръ былъ тоже привязанъ кь дереву. Онъ зналъ немецкій языкъ и понялъ изъ разговора евреевъ съ солдатами, что его ждетъ. Онъ умолялъ ихъ отпустить его, и за то, что онъ понималъ по-немецки, его действительно отвязали и, давъ 25 розогъ, отпустили домой.

Къ задержанной солдатами Елене Кошко прибежали съ плачемъ ея дети. Благодаря имъ, ей была подарена жиань и ее освободили, но предварительно избили такъ, что она заболела и съ техъ поръ совсемъ потеряла здоровье. Она разсказываетъ, что поздно вечероиъ, кроме упомянутыхъ двухъ евреевъ, къ арестованнымъ пришелъ также войтъ Михаилъ Слюсаръ, а также Панько Василина, который въ полдень вместе съ солдатами ходилъ за ея мужемъ Иваномъ Шостачкомъ. После прихода Слюсара и Василины ее избили и отпустили, а остальныхъ мучениковъ отвязали отъ деревьевъ и куда-то увели.

Очевидцы говорятъ, что до ухода Юліи Кульчицкой евреи, после краткаго совещанія, просили коменданта, чтобы отпустилъ Шостачка, на что онъ, разсердившись, ответилъ: „Раньше вы его обвиняли, а теперь просите за него? Хорошо, я его отпушу, но вместо него повешу васъ!”

Юлія Кульчицкая, въ надежде, что ея отца отпустятъ, поспешно ушла домой и сообщила детямъ, что скоро возвратится дедъ. Она велела имъ молиться за него я за отца, котораго раньше еще вывезли куда-то далеко въ Талергофъ…

Вечеромъ въ 8 ч. привели всехъ 6 арестованныхъ въ штабъ, где надъ ними опять издевались и , между прочимъ, лили имъ за вороть горячую воду. А затемъ, связавъ ихъ снова по рукамъ, погнали ихъ для выслушанiя неправеднаго, отъ имени имени австрійскаго цесаря, смертнаго приговора. Пригнали ихъ на площаль возле церкви, где уже собрался народъ, сгоняемый солдатскими шашками изъ ближайшихъ домовъ. Сгоняли всехъ, старыхъ и молодыхъ, идти къ церкви смотреть на людскія мученiя. Некоторыхъ людей повыгоняли таки босыхъ, со сна, другіе-же прибежали въ однехъ рубахахъ и въ страхе ожидали чего-то ужаснаго. Вдругъ блеснулъ светъ, изъ приходского дома появилась одна лампа, другая, а съ ними множество вооруженныхъ солдать, которые тотчасъ-же окружили народъ со всехъ сторонъ. Среди солдатъ увиделъ собравшійся народъ бедныхъ страдальцевъ, которые еще въ последнюю минуту искали спасенія. Просили, умоляли, — но все напрасно. Согласно разсказу внучки Шостачка, Евы Кульчицкой, этотъ последній, старшій церковный братчикъ, вновь обратился къ стоявшему тутъ-же Саулу Рубинфельду съ просьбой: ”Шольку, почему не даешь мне умереть своею смертью? что я тебе сделалъ? иди къ детямъ, возьми все мое имущество, только подари мне жизнь!” Но Рубинфельдъ только улыбнулся и отвернулся. Старикъ опустилъ голову, слезы потекли у него изъ глазъ. Въ свою очередь, Яворскій и Якимецъ, увидевъ въ толпе Григорія Качора. хотели что-то сказать ему, но этого имъ не разрешили. Пришелъ какой-то фельдфебель и прочелъ приговоръ. Возле него стоялъ генералъ 1-го мадьярскаго пех. полка. Приговоръ гласилъ: „Присуждены къ смертной казни за то, что стреляли по австрійскимъ войскамъ”. Тутъ-же явились палачи и началась экзекуція…

Шостачко пошелъ на казнь первый. Шелъ съ молитвою къ Пречистой Деве на устахъ. Къ нему подбежали палачи, забросили ему на шею веревку, подтянули, но… веревка порвалась и старикъ упалъ на землю, продолжая дальше шептать молитву. Схватили его второй разъ, но опять веревка порвалась.

Присутствовавшія женщины теряли чувства, а испуганные мужчины бросились бежать. Солдаты стреляли по нимъ. Степанъ Качоръ, присутствовавшій при событіи, убежалъ дальше всехъ, а солдатъ гнался за нимъ и стрелялъ; затемъ онъ спрятался въ погребъ, такъ что солдатъ не зналъ — куда онъ девался? Въ погребе онъ и просиделъ до утра. А между темъ Шостачко сорвался еще третій разъ, после чего разсвирипевшіе палачи задушили его, наконецъ, колючей проволокой…

Второй подвергся казни Иванъ Кошка, подъ которымъ веревка тоже порвалась дважды, За нимъ шелъ Илья Яворскій, а остальные шептали молитву и въ последній разъ смотрели на своихъ знакомыхь. После Яворскаго повесили Якимца, затемъ Смигоровскаго и, наконецъ, Гардаго, а оставшіеся зрители, опасаясь подобной-же участи, начали разбегаться.

Еще вздрагивали тела повешенныхъ въ смертныхъ судорогахъ, а палачи не дали имъ даже застыть, только тутъ-же, въ одеждахъ, въ кожухахъ, побросали ихъ по-двое въ вырытыя ямы. Антонъ Ференцъ, Андрей Яворскій, Григорій Качоръ, Илья Кафтанъ и другіе рыли, по приказу мадьяръ, ямы и сносили въ нихъ тела казненныхъ.

Никто изъ ихъ семействъ не зналъ, куда девались отцы и мужья? Старенькая жена Шостачка, ея дочь и внуки тщетно ждали любимаго дедушку, да такъ и не дождались его…

Рано утромъ его внуки, Григорій Кульчицкий и Анеля Крайцарская пошли въ деревню спросить у людей, где находится ихъ дедъ? На дороге возле корчмы встретили они Саула Рубинфельда, который сказалъ имъ: „Вы должны поблагодарить меня, что вашего деда повесили, такъ какъ похороны не будутъ вамъ ничего стоить”. И сейчасъ-же побежалъ въ корчму, где стояли драгуны. Черезъ минуту изъ корчмы вышелъ вооруженный драгунъ и сталъ целиться въ детей, которые все еще стояли на месте, поряженные словами еврея. Но тутъ они поняли, что имъ тоже угрожаетъ смерть и пустились бежать. Бежали къ ближайшему дому Андрея Яворскаго. Только-что Анеля успела вбежать въ сени и захлопнуть за собой двери, какъ надъ головой мальчика, который, къ счастью, отъ испуга упалъ на землю, просвистела пуля.

Молніей пронеслось по деревне страшное известіе. Перепуганные люди прятались по ямамъ, по погребамъ. Никто не смелъ показаться на светъ, такъ какъ сейчасъ хватали. Можно было ходитъ только „мужамъ доверія”, каковыхъ было четыре: войтъ Михаилъ Слюсаръ, Михаилъ Кушнеръ, Панько Василина и заведующій училищемъ Горошко. [ Не надо быть, конечно, слишкомъ догадливымъ и зоркимъ, чтобы раскрыть этотъ скромный, осторожно приведенный украинофиломъ-авторомъ, политическiй псевдонимъ: по сплошной аналогiи, повторявшейся неизменно въ целой нашей несчастной стране, можно смело сказать, что упомянутые здесь „мужи доверія” — это просто — доморощенные „украинцы”, являвшіеся везде въ то жуткое время ярыми австрiйскими „патріотами” и прихвостнями полицейскихъ и военныхъ властей. Примеч. ред.] Эти „мужи доверія” ходили вместе съ солдатами, попеременно по 2 часа въ день и ночью, подъ домами казненныхъ и постоянно преследовали ихъ семьи. Каждую минуту къ последнимъ приходили патрули съ „мужами доверія” и запрещали имъ даже плакать, угрожая при этомъ тоже виселицей.

Эти „мужи доверія” — по словамь Елены Кошко — после этихъ зверскихъ казней и похоронъ справляли еще у еврея Герся Танцмана и поминки.

Пили до бела дня. А позже — согласно показаніямъ Маріи Рутельдъ и другихъ — допивали еше у Саула Рубинфельда…

Паранька Борущакъ, жена Лазаря, свидетельствуетъ, что сынъ Саула Рубинфельда, Берко, пришелъ къ ней утромъ после казни и сказалъ: „Дайте 10 коронъ, то не будете повешены”. И она дала ему 10 коронъ. Вдова Анна Щеснюкъ разсказываетъ, въ свою очередь, что Мехель Рубинфельдъ говорилъ такъ: „Если-бы мы хотели, то повесили-бы целую деревню”. Это все еще больше запугало людей. Никто изъ мужчинъ не выходилъ изъ дому. По дворамъ ходили только малыя дети и женщины.

Черезъ несколько дней после казни означенныхъ выше 6 крестьянъ увелъ изъ Сосницы австрійскій жандармъ еще Михаила Зелеза и студента-богослова Николая Гардаго, сына бедной вдовы. Обойхъ ихъ отправили въ соседнее село Задуброву, где, по разсказу солдата-чеха, бросили ихъ на господскомъ хуторе въ погребъ и держали тамъ безъ пищи и воды 3 дня. Затемъ привязали студента Гардаго за скрещенныя руки къ подводе и такъ повели ихъ обоихъ за Перемышль, въ приселокъ с. Дроздовичъ—Велюничи, где безъ всякаго следствія и доказательствъ какой-нибудь вины, приговорили ихъ къ смертной казни.

По словамъ очевидцевъ, жителей Велюничъ, поляка Фомы Буравяка и Анны Заброварной, возле огорода которой находится ихъ могила, более всего издевались надъ студентомъ Гардымъ: его били розгами, а когда онъ на коленяхъ умолялъ ихъ, били еще хуже, такъ что кровь брызгала во все стороны. Несчастный обратился къ какому-то генералу, на коленяхъ умолялъ его подарить ему жизнь, целовалъ сапоги его, но культурный австрійскій генералъ въ ответъ копнулъ его такъ сильно въ лицо, что у него вылетели все зубы. Тогда онъ въ последнемъ отчаяніи вырвался отъ палачей и хотелъ броситься въ реку, но его схватили снова.

Просилъ позволить ему исповедываться но не разрешили. Наконецъ, после прочтенія смертнаго приговора, онъ, по-видимому, сошелъ съ ума.

Повесили несчастнаго на мосту надъ р. Вигорь, где онъ виселъ 3 дня. Рядомъ съ нимъ былъ повешенъ также его товарищъ, крестьянинъ Михаилъ Зелезъ, Оба были погребены въ общей могиле, въ Велюничахъ, внизу выгона, где сходитъ скотъ въ реку на водопой.

Бедная мать-вдова долго не знала, куда девался ея сынъ, единственная ея отрада и надежда. Узнавъ впоследствіи отъ местныхъ жителей, какъ страдалъ и умеръ ея сынъ, она плакала, тосковала и вскоре умерла отъ горя и тоски.

Г. Радымно

Въ 1914 г. жила въ г. Радымне семья чиновника казенной палаты Лазора.

18 августа явились въ его домъ жандармы, по доносу учительницы мазепинки Бурды. При обыске нашли несколько номеровъ львовскаго еженедельника „Русское Слово” и, усматривая въ этомъ опасныя для Австріи злонамеренія, арестовали почему-то не хозяина, а больную жену его, Ярославу Лазоръ. Не помогли просьбы мужа оставить его больную жену въ покое; ее стащили съ постели и перевезли въ г. Ярославъ. Растерявшійся мужъ, оставивъ детей на попеченіе соседей, последовалъ за больной женой, надеясь выхлопотать ея освобожденіе. Однако, власти определенно заявили г. Лазору, что онъ свободенъ, но жена его, какъ ярая „руссофилка”, должна посидеть въ тюрьме, будетъ ли она жить или умретъ…

Изъ Ярослава вывезли больную на западъ, въ Доберсбергъ, и поместили ее временно въ местной больнице, а после выздоровленія, вместе съ мужемъ, препроводили въ Талергофъ, где уже находился въ числе интернированныхъ и отецъ арестованной, М. С. Квасникъ.

Корреспондентъ ”Русскаго Слова” В. Филатовъ сообщаетъ изъ Ярославскаго уезда следующее:

На противоположной стороне Сяна — деревня Сосница. Въ ней мне пришлось видеть очень поучительную картину, объясняющую, почему галичане убегаютъ вместе съ нашими войсками. На месте сосницкой церкви — пожарище; на немъ валяются обгорелые куски утвари и колоколовъ, а рядомъ — братская могила шести местныхъ крестьянъ, повешенныхъ въ октябре 1914 года, когда австрійцы вернулись сюда ва несколько дней, за сочувствіе русскимъ, которое выражалось въ продаже имъ скота и т. п. вещей.

Въ Ярославле разстреляли и повесили 26 человекъ у стенъ ратуши, которыя стоятъ рябыми отъ пуль, пробивавшихъ тела казненныхъ.

(„Прик. Русь”, 1915 г., н-ръ 1655)

Лемковщина

[Въ виду значительныхъ этнографическихъ, бытовыхъ и даже административно-политическихъ особенностей жизни русскаго населенія Западной Галичины или т. наз. Лемковщины, также и сведенія о тяжелыхь переживаніяхъ последняго подь австрійскимъ терроромъ въ начале всемiрной войны выделены здесь нами въ особую группу. Примечанiе редакціи.]

Горлицкій уездъ
(Изъ записокъ о. Василія Ф. Курилла)

Обыски и аресты въ Горлицкомъ уезде, благодаря особому усердію местнаго старосты Митшки, были проведены весьма энергично и широко.

Прежде всего, еще 31 іюля 1914 г., былъ произведенъ обыскъ въ помещеніи горлицкой ”Русской бурсы” и въ частной квартире ея заведующаго, Дамяна Бубняка, причемъ были забраны некоторыя русскія книги (сочиненія русскихъ классиковъ), а также несколько флобертовскихъ пулекъ, которыя были найдены среди оставленныхъ некоей г-жей Баницкой на храненіе въ бурсе вещей ея покойнаго мужа. Последнее обстоятельство дало сейчасъ-же толчокъ къ распространенію нелепыхъ слуховъ о томъ, что въ бурсе были найдены бомбы и т. п. Кроме того, въ бурсе былъ произведенъ обыскъ еще два раэа, а равно въ кредитномъ обществе „Лемковская касса”, где, однако. уже ничего „опаснаго” найдено не было. Вь то — же время возле дома бурсы былъ поставленъ постоянный полицейскій надзоръ.

Заведующій бурсой Д. Бубнякъ былъ затемъ дважды вызываемъ въ староство для составленія протокола и объясненiй по поводу бывшихъ обысковъ, после чего ему было объявлено, что онъ не смеетъ никуда отлучаться изъ своей квартиры. Когда — же онъ, возвращаясь изъ староства домой и встретившись по пути со своими, отправлявшимися въ армію, односельчанами, вступилъ съ ними въ беседу и проводилъ ихъ при этомъ на вокзалъ, то былъ тутъ-же уже настоящимъ образомъ арестованъ жандармомъ и отведенъ въ тюрьму при окружномъ суде. Это произошло 1 августа и явилось первымъ случаемъ военно-тюремной „мобилизаціи” въ Горлицкомъ уезде.

Между темъ, по городу стали распространяться все более вздорные и сенсаціонные слухи, имевшіе, очевидно, целью подготовить и настроить соответственнымъ образомъ мирное до техъ поръ общественное мненiе къ предстоящимъ арестамъ „руссофиловъ”. И такъ, кроме нелепой исторіи съ бомбами въ бурсе, былъ одновременно распущенъ ложный слухъ, что въ соседнемъ Грибовскомъ уезде были пойманы ”руссофилы” о. В. Курилло изъ Флоринки (б. председатель той — же горлицкой „Р. бурсы”) и о. Г.Гнатышакъ изъ Крыницы въ минуту, когда пытались взорвать жел.-дорожный мостъ въ Мушине, за что и были тутъ-же разстреляны на месте. А въ то-же время въ Горлицкое староство поступило столь-же неверное донесеніе, будто о. Курилло пріехалъ въ Горлицы и остановился въ постояломъ дворе Байлы, въ виду чего сейчасъ-же ночью были наряжены туда за нимъ два жандарма, которые, однако, не нашли его тамъ, по той простой причине, что онъ въ это время какъ-разъ находился по семейнымъ деламъ во Львове.

Затемъ начались уже полнымъ ходомъ поголовные, массовые аресты, какъ въ самомъ городе, такъ и въ уезде. И такъ 3 августа были арестованы въ городе помощникъ присяжнаго повереннаго д-ръ Дим. Собинъ, бухгалтеръ „Лемковской кассы” и секретарь „Р. бурсы” О. Слюзаръ и студентъ Ф. В. Курилло.

На следующій день, 4 августа, привели въ тюрьму двухъ бурсаковъ-гимназистовъ Ал. Телеха и Ник. Галя изъ с.Лосья, причемъ у нихъ при аресте забрали несколько учебниковъ и табакъ. Затемъ изъ уезда того — же числа были приведены дальше: о. Феодосій Дуркотъ изъ Ждыни, православный священникъ о. Максимъ Сандовичъ и его отецъ Тимофей, крестьянинъ изъ Ждыни же, и студенты Иванъ Ядловскій изъ Смерековца и Иванъ Вислоцкій изъ Гладышева. Тогда же были арестованы въ городе старикъ-почтмейстеръ Байсса и студентъ Д. И. Качоръ, остановившійся здесь проездомъ изъ Львова въ свою родную деревню Бодаки.

6 августа были арестованы и доставлены въ Горлицы: служащій ,Лемковской кассы” и волостной писарь Іосафатъ Крылевскiй и войть Петръ Корба изъ Лещинъ, бурсакъ-гимназистъ Ал. Дудка и Иванъ Лабовскій изъ Белянки, окончившій гимназію Феодосій Ядловскiй (братъ студента) изъ Смерековца (у котораго забрали сочиненія Гоголя и несколько номеровъ „Нов. Времени”) и крестьяне К. Дутканичъ изъ Бортнаго и Ф. Журавъ изъ Баницы в.Воловца. Тогда-же былъ арестованъ по недоразуменію, вследствіе отсутствія удостоверенiя, одинъ полякъ, преподаватель коммерч. училища въ Тарнове Іосифъ Копыстинскiй, который, однако, черезъ несколько часовъ, по поручительству, былъ отпущенъ.

8 августа были арестованы Фома Нецьо, крестьянинъ изъ Бортнаго, и народный учитель Титъ Богачикъ, котораго арестовали въ м. Бече и держали въ тюрьме въ Ясле.

10 августа утромъ привели въ тюрьму окончившаго юридическiй факультетъ Андрея Карела изъ Лосья.

13 августа была арестована въ Ждыне жена о. Максима Сандовича — Пелагея Ивановна, которую, однако, почему-то не перевели въ Горлицы, а интернировали пока въ доме войта въ с. Ржепеннике в. Беча, где ее продержали 9 дней. Тогда-же были арестованы Михаилъ Собинъ, содержатель трактира въ Бортномъ, и крест. Вас. Куликъ изъ Русской Ропицы.

13 августа былъ арестованъ гимназистъ Федоръ Войтовичъ изъ Русскаго Устья, веселый и бойкій юноша, который своими остроумными шутками и пеніемъ развлекалъ и ободрялъ всехъ узниковъ и котораго черезъ некоторое время, безчеловечно закованнаго въ кандалы, забрали въ Новый Санчъ къ воинскому набору, а затемъ зачислили въ армію. Того — же числа были арестованы Федоръ и Косма Горбали изъ Бортнаго (оба впоследствіи умерли въ Талергофе).

20 августа былъ арестованъ Петръ Козакъ изъ Русской Ропицы.

21 августа П. И. Сандовичъ была переведена изъ Ржепенника въ Горлицкую тюрьму, где ее сначала поместили въ нижнемъ этаже вместе съ цыганками, а затемъ перевели въ маленькую, грязную камеру въ I этаже.

22 августа былъ приведенъ въ тюрьму Федоръ Баюсъ изъ Маластова и рядъ другихъ крестьянъ.

27 августа привели Юрія Дзямбу изъ Луга в. Ждыни и Андрея Васичка и Андрея Лукачика изъ Смерековца.

29 августа привели Якова Вислоцкаго (отца студента) и Михаила Сиротяка изъ Гладышева.

30 августа, находившійся въ тюрьме уже около 4-хъ неделъ, студентъ Ф. В. Курилло, въ наказаніе за то, что въ письме къ брату выразился неодобрительно о тюремной пище, былъ переведенъ въ сырую, темную и грязную камеру въ нижнемъ этаже, где сидело уже около 30 человекъ, главнымъ образомъ, уголовныхъ преступниковъ, а также несколько русскихъ крестьянъ, такъ что негде было даже повернуться. Кроме того, ужасная духота и вонь отъ человеческихъ испареній, табачнаго дыма и неизменнаго и всегда открытаго отхожаго судна делали пребываніе въ этой камере просто невыносимымъ. Спали вповалку, въ гнилой соломе, кишевшей блохами и вшами. Тутъ Ф. В. Курилло просиделъ три дня, после чего былъ опять переведенъ въ прежнюю камеру въ I этаже.

3 сентября были приведены въ тюрьму окончившій гимназію бурсакъ Симеонъ Пыжъ и войтъ изъ Вапеннаго в. Мацивы Вел. Василiй Бубнякъ. Тогда — же были захвачены бежавшіе изъ Вост. Галичины два „украинскихъ” священника съ семьями, которые, конечно, сильно негодовали на случившееся съ ними недоразуменіе, говоря, что они ведь не какіе-нибудь ”москвофилы”, а „щирые украинцы”. Того-же дня привезли жандармы закованнаго въ кандалы волостного писаря изъ Липной Ивана Пелеша, который при допросе смело заявилъ, что онъ русскій и православный.

5 сентября былъ приведенъ 77-летній старикъ Матвей Цупура изъ Вел. Мацины. Того-же числа пополудни прибылъ въ Горлицы изъ Зальцбурга особый отрядъ немецкихъ жандармовъ изъ 60 человекъ, предназначенный для карательныхъ экпедицій въ уезде.

6 сентября, въ 6 часовъ утра, былъ произвольно, безъ всякаго суда и следствія, по единоличному распоряженію какого-то ротмистра Дитриха изъ Линца, разстрелянъ на площади передъ зданiемъ суда, на глазахъ смотревшихъ изъ оконъ тюрьмы его отца и жены, а также другихъ русскихъ узниковъ, православный священникъ изъ Ждыни о. Максимъ Сандовичъ. [О разстреле О. Максима Сандовича см. ниже особое сообщенiе. Примеч. редакцiи]

Того — же числа былъ арестованъ въ Змигороде отставной нар. учитель изъ Ждыни Симеонъ Усцкій, который быяъ препровожденъ сначала въ Ясло, затемъ въ Вадовицы, а оттуда уже прямо высланъ въ Талергофъ.

7 сентября привели въ горлицкую тюрьму Емиліана Гривну, народнаго учителя изъ Чорнаго.

12 сентября были приведены крест. Федоръ Гривна изъ Маластова (отецъ учителя), у котораго осталось дома безъ всякаго призора трое маленькихъ детей (самъ онъ впоследствіи умеръ отъ тифа въ Талергофе), затемъ гимназистъ Діонисій Потоцкiй, нар. учитель Алекс. Вислоцкій и крестьяне Николай Сандовичъ (братъ о. Максима). Дмитрій и Кондратъ Спяки и Федоръ Шевчикъ — все изъ Ждыни, Василiй Бубнякъ, Конст. Бодакъ, Иванъ Ванца, Петръ Тылявскій, Юрій Драганъ, Конст. Коцуръ и Андрей Пыжъ — все изъ Разделья в. Вел. Мацины, Данько Прокопчакъ, Михаиль Пыжъ, Алексей Тимоць, Федоръ Присташъ, Иванъ Бодакъ и Дмитрій Бубнякъ — все изъ Вапеннаго в. Вел Мацины, нар. учитель Иванъ Богачикъ изъ Бортнаго (три сына котораго служили въ австр. арміи), а вечеромъ, наконецъ, гимназистъ Николай Юрковскiй изъ Радоцины. [Этотъ последнiй пріехалъ изъ Горлицы къ воинскому набору, но былъ признанъ непригоднымъ къ строевой службе, причемъ ему, однако, было сделано предложенiе поступить добровольцемъ въ польскiе легiоны, когда-же онъ, естественно, отъ этой чести отказался, то тутъ-же былъ арестованъ и отправленъ въ тюрьму.]

13 сентября вечеромъ привели председателя горлицкой „Р. бурсы” о. Владиміра Калужняцкаго и трехъ крестьянъ изъ Бортнаго, а также о. Степана Волянскаго, Семена Станчака и несколько другихъ крестьянъ изъ Смерековца.

Наконецъ, 14 сентября были приведены о. Григорій Калиновичъ, крестьяне Афанасій Андрейчикъ и Андрей Цеслякъ и две женщины изъ Русскаго Устья (последнiя, впрочемъ, была тотчасъ-же отпущена судебнымъ следователемъ Кальчинскимъ домой), Максимъ Карпякъ, Василій Базилевичъ, Дмитрій и Іосифъ Демчаки, Григорій Децьо, Кондратъ Хомякъ и Павелъ Барна изъ Клнмковки, А. Крайнякъ изъ Шквиртнаго, студентъ краковской академіи художествъ Михаилъ Федорко изъ Гладышева и, наконецъ, 30 крестьянъ изъ Лосья, а именно: Iосафатъ и Василій Кроли, Степанъ Павлякъ, Григорiй Параничъ, Григорій Шлянта, Якимъ и Григорій Дудры, Александръ и Михаилъ Телехи, Павелъ Карелъ, Ивавъ Фекула, Григорiй, Николай и Иванъ Спольники, Иванъ Новакъ, Федоръ Малецкій, Иванъ, ГригорІй и Михаилъ Гали, Михаилъ Дудикъ, Павелъ и Николай Горники, Григорій Трембачъ, Симеонъ Дудка, Иванъ Олешневичъ, Иванъ Палюхъ, Иванъ Кондратикъ, Даніилъ Хома, Николай Евусякъ и цыганъ Яковъ Сивакъ.

Следуетъ заметить, что перечисленныхъ выше крестьянъ изъ Лосья жандармы не арестовали по домамъ и не производили у нихъ никакого обыска, а просто, для большаго удобства, призвали ихъ всехъ будто — бы на какое-то совещаніе въ волостную канцелярію, откуда ихъ прямо посадили на подводы и отвезли въ тюрьму.

Вотъ и все важнейшiя данныя, какія удалось установить и проверить относительно произведенныхъ австрійскими властями въ начале войны арестовъ русскихъ людей въ горлицкомъ уезде.

Какъ видимъ, хватали всехъ безъ разбора: въ первую очередь, конечно, поголовно всехъ интеллигентовъ-священниковъ, чиновниковъ, учителей, адвокатовъ, студентовъ, даже молоденькихъ гимназистовъ, затемъ более сознательныхъ и деятельныхъ крестьянъ, не исключая волостныхъ старшинъ (войтовъ), писарей и дьяковъ, а даже женщинъ и детей.

Главнейшими нагонщиками на этихъ злополучныхъ „руссофиловъ”, кроме старосты Митшки, являлись жандармы (большей частью — русскаго же происхожденія) Когутъ, Грицакъ, Незгода, Гергелевичъ, Свободзянъ и другiе, а усердно помогалъ имъ въ этой Каиновой работе, посредствомъ самыхъ нелепыхъ и лживыхъ доносовъ и бешеной травли, некоторые русскіе же отщепенцы ”украинскаго” толка, какъ-то: народные учителя Кобаній изъ Гладышева и Перейма изъ Русской Ропицы, священники Менценскій изъ Маластова, Подляшевскій изъ Гладышева, Заяцъ изъ Вел. Мацины, Говда изъ Боднарки и другіе. Кроме того, весьма усердствовали въ этомъ отношеніи так-же и некоторые евреи.

Въ тюрьме обращались съ арестованными весьма плохо, иногда даже хуже, чемъ съ подследственными цыганами или другими уголовными преступниками, хотя, впрочемъ, самъ тюремный надзиратель, старикъ Ножинскій, и велъ себя лично въ общемъ довольно вежливо и гуманно.

Крайне враждебно и грубо относились къ арестованнымъ русскимъ, имевшіе ихъ въ своемъ веденіи, советникъ суда Кальчинскій и тюремный врачъ д — ръ Пржесмыцкій, которые, кстати скаэать, являлись вообще главными руководителями шовинистической польской политики въ уезде.

Кормили въ тюрьме скверно. Водяной супъ былъ обыкновенно заправленъ разными насекомыми или волосами.

Мясо давали всего одинъ разъ в неделю. Всякія же жалобы на харчъ вызывали только дисциплинарныя наказанiя, какъ отмечено выше уже относительно Ф. В. Курилла или какъ случилось съ однимъ подследственнымъ цыганомъ изъ Моравiи, который за подобную жалобу былъ на неделю закованъ въ кандалы.

Спали на твердыхъ сенникахъ изъ древесныхъ стружекъ или гнилой соломы, въ которыхъ кишели всевозможные паразиты. Света по вечерамъ не полагалось вовсе. Вода подавалась три раза въ день — вонючая, съ грязнымъ осадкомъ. Курить было совершенно запрещено.

О. М. Т. Сандовичъ

Въ такихъ тяжелыхъ условіяхъ прожили арестованные русскіе страдальцы въ горлицкой тюрьме до 14 сентября, когда ихъ оттуда, въ виду достаточно обнаружевшегося уже наступленiя, отправили дальше на западъ. Уже накануне, Калъчинскiй велелъ собираться въ дорогу. Но тронулись въ путь только 14 сентября вечеромъ, причемъ до вокзала провожала ихъ съ дикими ругательствами и угрозами огромная толпа местныхъ поляковъ и евреевъ. На вокзале погрузили всехъ въ товарные, грязные вагоны изъ — подъ лошадей, только одну П. И. Сандовичъ, которая отказалась воспользоваться предложенной ей сов. Кальчинскимъ после убійства ея мужа свободой и предпочла последовать за его земляками и родными въ ссылку, поместили особо, вместе съ отцомъ и братомъ мужа, въ классномъ вагоне III класса.

Весь транспортъ былъ направленъ въ Талергофъ, только несколько человекъ почему-то были отдельно отвезены жандармами передъ воевный судъ въ Кракове.

Черезъ 2 дня, 16 сентября, былъ составленъ изъ оставшихся еще въ горлицкой тюрьме и вновь арестованныхъ лицъ второй транспортъ въ 120 человекъ, который того — же дня тоже былъ отправленъ въ Талергофъ.

Въ горлицкомъ уезде былъ арестованъ также заслуженный русскій деятель и организаторъ о. Михаилъ Юрчкевичъ изъ Чорнаго, который затемъ былъ даже поставленъ передъ военный судъ по обвиненію въ государственной измене, однако, къ сожаленію, более подробныхъ сведеній объ этомъ редакціей до сихъ поръ получено не было.

Разстрелъ о. М. Т. Сандовича

[Составлено на основанiи записокъ о. В. Ф. Курилла изъ Флоринки и другихъ источниковъ.]

Всемъ намъ хорошо памятенъ энаменательный, бывшій накануне войны, политическій процессъ С. Ю. Бендасюка и товарищей, однимъ изъ подсудимыхъ котораго являлся православный священникъ изъ с. Ждыни, горлицкаго уезда, о. Максимъ Тимофеевичъ Сандовичъ. Какъ известно, после окончанія процесса и единодушнаго оправдательнаго приговора со стороны присяжныхъ судей, создалось все-таки въ правительственныхъ кругахъ такое обостренное отношеніе къ участникамъ процесса, что стало ясно, что последнимъ, не только самимъ подсудимымъ, но также и защитникамъ и свидетелямъ дела, не остается ничего другого, какъ только спасаться отъ новыхъ административныхъ преследованій немедленнымъ бегствомъ вне досягаемости австрійскихъ жандармовъ. Большинство изъ нихъ такъ и сделало и, воспользовавшись первой растерянностью австр. властей после процесса, уехало кто въ Швейцарію, а кто въ Россію.

Не догадался сделать этого, однако, повидимому — слишкомъ доверившись оправдательной силе судебнаго приговора, о. М. Т. Сандовичъ, просидевшій въ подследственной тюрьме 2 1/2 года и поспешившій затемъ поскорее вернуться въ родную деревню, къ своей любимой семье и пастве, где и захватила его вскоре объявленная въ іюле 1914 г. военная мобилизація и последовавшая вследъ за нею страшная волна австрійскаго насилія и террора, причемъ ему самому пришлось пасть одной изъ первыхъ жертвъ этой чудовищной, кровавой волны…

1 августа 1914 г. арестовали не только его, но и его отца, крестьянина изъ Ждыни, и поместили ихъ въ тюрьме уезднаго суда въ Горлицахъ. Не прошло недели, какъ арестовали еще брата и супругу о. Максима, Пелагею Ивановну, но последнюю отправили не въ Горлицы, а въ с. Ржепенникъ возле Беча, где ее поместили въ доме местнаго войта и только по истеченіи 9 дней, 21 августа, перевели тоже въ горлицкую тюрьму.

Самъ о. Максимъ просиделъ въ тюрьме безъ следствія и допроса до 6 сентября, когда вдругъ, въ 5 часовъ утра, вошелъ въ его камеру тюремный надзиратель Ножинскiй и велелъ ему тотчасъ-же собираться въ дорогу, а самъ между темъ вывелъ изъ ихъ камеръ жену и отца о. Максима якобы „на прогулку”, на самомъ же деле отвелъ ихъ в камеру, выходящую окнами на площадь, и, заперевъ ихъ тамъ обоихъ, оставилъ однихъ.

Темъ временемъ передъ камерой о. Максима стали собираться представители местной власти, а именно ротмистръ Дитрихъ изъ Линца, советникъ суда Кальчинскій, 4 жандарма и 2 солдата съ вахмистромъ, после чего въ 6 ч. утра, въ камеру опять вошелъ надзиратель Ножинскій и велелъ о Максиму следовать за собою, но, когда тотъ хотелъ взять съ собой и свои вещи, приказалъ оставить последнiя на месте. Затемъ, согласно сообщенію сидевшаго въ то время тоже въ тюрьме гимназиста Ал. Телеха, о. Максиму связали сзади руки и завязали глаза полотенцемъ, после чего двое солдатъ взяли его подъ руки, вывели на площадь передъ тюрьмой и поставили подъ каменной стеной. Напротивъ его стали на разстоянiи 4 шаговъ два жандарма съ заряженными ружьями, а въ стороне ротмистръ Дитрихъ и начальникъ патруля Wachkommendant, вокругъ же на площади собралась большая толпа зрителей. Такъ какъ команданту показалось, что о. Максимъ, наклонившійся немного влево, падаетъ, онъ крикнулъ на него: „Стой!” О. Максимъ, зная уже, что будетъ разстрелянъ, выпрямился и сказалъ отчетливо: ”Господи, благослови!” Раздалась команда — и две пули пронзили грудь о. Максима. Однако, онъ не упалъ, а только покачнулся на стену. Ослабевшимъ уже голосомъ онъ произнесъ: „Да живетъ русскiй народъ и святое православіе!” Тогда подошелъ къ нему начальникъ патруля, вынулъ револьверъ и выстрелилъ въ него въ упоръ — въ голову. 0. Максимъ упалъ. Тело взяли солдаты на простыню и унесли. А въ зданіи суда уже былъ приготовленъ обыкновенный гробъ изъ досокъ. Въ стенахъ зданiя остались отъ выстреловъ две глубокія дыры, а въ нихъ виднелись пятна крови.

Въ некоторыхъ подробностяхъ иначе представляетъ моментъ смерти о. Максима другой очевидецъ, гимназистъ К.Л.Ванько, находившiйся среди зрителей: ”Я прiехалъ — говорилъ онъ — въ Горлицы, чтобы передать деньги въ управленіе тюрьмы для моего арестованнаго отца. Въ воскресенье 6 сентября, въ 7 ч. утра, мне бросилось въ глаза необыкновенное движеніе на улицахъ. Около суда и находящейся вблизи него тюрьмы собралась громадная толла народа, которая чего-то ожидала. Кроме мужчинъ, ьыли тоже женщины и подростки, все очень взволнованные. Я прислушался къ разговорамъ и, къ моему величайшему удивленію и ужасу, узналъ, что сейчасъ будутъ казнить „московского попа зе Ждыни”. У меня сжалось сердце отъ боли, но я решилъ остаться, чтобы быть свидетелемъ мученической смертн о. Максима. Передъ зданіемъ суда стояла группа чиновниковъ и жандармовъ. После несколькихъ минутъ томительнаго ожиданія, которое покаэалось мне вечностью, вывели о. Максима изъ тюрьмы. Онъ шелъ съ достоинствомъ на мученическую смерть. Одетъ былъ въ рясу, только наперстный крестъ съ него сняли. Поставили его возле стены и уездный начальникъ Митшка прочелъ приговоръ, изъ котораго я запомнилъ только одно, что казнь происходитъ не по приговору суда, а по приказу военныхъ властей. После прочтенія этого своеобразнаго приговора одинъ изъ жандармовъ подошелъ къ о. Максиму, чтобы связать ему руки, но о. Максимъ просилъ не делатъ этого. Тогда жандармъ закрылъ ему глаза и сделалъ меломъ белый знакъ на груди. На разстоянiи несколькихъ метровъ отъ о. Максима сталъ жандармъ изъ тирольскихъ стрелковъ. Команда: разъ, два, три! Раздался выстрелъ. О. Максимъ задрожалъ и, собравъ последнія силы, слабымъ голосомъ произнесъ: ”Да живетъ русскій народъ и святое православіе!” Голова склонилась на грудь, всемъ теломъ оперся онъ о стену и черезъ мгновенiе упалъ на землю. Изъ тюрьмы послышался неистовый, страшный крикъ и раздирающія сердце рыданія. Это жена о. Максима, Пелагея Ивановна, видевшая изъ окон тюрьмы казнь мужа, упала безъ чувствъ и стены тюрьмы огласились воплями несчастной женщины. Слышно было еще чье-то рыданіе. Все обратили вниманіе также на рослую фигуру седобородаго старца въ другомъ тюремномъ окне за решеткой. Это былъ отецъ казненнаго, Тимофей Лукичь Сандовичь, находившійся тоже въ тюрьме и бывшій свидетелемъ мученической смерти своего сына. Между темъ, все чиновники, жандармы и некоторыя лица изъ толпы подошли къ упавшему. У меня не хватило силъ подойти и посмотреть, я хотелъ лишь поскорее бежать отъ этой страшной сцены. Вдругь снова раздался выстрелъ. Это жандармъ еще разъ выстрелилъ изъ револьвера въ лежащаго уже на земле о. Максима, приложивъ дуло къ его голове.

После казни я узналъ достоверно отъ одного чиновника, что о. Максима казнили безъ суда. Ночью съ 5-го на 6 сентября, въ 11 часовъ ночи, пришелъ приказъ изъ краковской корпусной команды (?) разстрелять его, о чемъ ему сейчасъ-же и объявили. Онъ просиль разрешить ему написать письмо къ жене, которая находилась въ той-же тюрьме, въ соседней камере. Разрешили. Но, когда онъ попросилъ разрешить ему лично проститься съ женой и отцомъ, то въ этомъ ему отказали”.

(”Прик. Русь” 1914 г., № 1499)

Объ уведомленіи о. Максима объ ожидающей его казни ничего не упоминаетъ ни о. Курилло, ни тюремный надзиратель Ножинскій, разсказывавшiй потомъ узникамъ о подробностяхъ разстрела.

Раздавшіеся выстрелы заставили некоторыхъ узниковъ подойти къ окнамъ.

„Od okien, bo bedzie zastrelony!”- крикнулъ жандармъ. Только, когда убрали тело покойника, раздался новый зычный окрикъ: ”Prosze sie nie bac(!) nie bebziemy strzelac, chcemy tylko wyrok oglosic”. Сразу некоторые, а после все узники явились у оконъ, а начальникъ патруля, въ качестве переводчика, объявилъ имъ ”приговоръ”, вынесенный ротмистромъ Дитрихомъ: „Раn rotmistrz zazadal wydania Maksymowicza (вместо Сандовича) і ten zostal zastrzelony na jego odpowiedzialnosc (!) Jezliby kto cos podobnego zrobil, co on, tо bedzie zastrzelony.” Что о. Максимъ быль действительно разстрелянъ по произвольному и единоличному распоряженію ротмистра Дитриха, подтвердилъ также и надзиратель Ножинскій отцу убитаго, сказавъ ему после казни:

„Это все сделалъ этотъ офицеръ; онъ такой, что на жизнь и на смерть”…

Понятно, что такая произвольная расправа произвела на более впечатлительныхъ узниковь ужасное впечатленiе. Некоторые просто изнемогали отъ нервнаго разстройства, такъ что всякій шумъ или шорохъ вызывалъ у нихъ страхъ и дрожь; некоторые не могли несколько ночей подрядъ спать или срывались ночью съ постели, чтобы бежать.

Место экзекуціи долго еще привлекало праздное любопытство городской толпы, которая съ злорадными замечаніями и улыбками разсматривала следы оть пуль и пятна крови на стене или слушала разсказовъ и шутокъ очевидцевъ событія.

Несколько дней спустя советникъ Кальчинскій призвалъ къ себе въ канцелярію П. И. Сандовичъ и предложиль отпустить ее на свободу, однако, изстрадавшаяся и измученная женщина предпочла остаться въ тюрьме сь родными мужа, чемъ подвергаться новымъ опасностямъ и гоненіямъ на австрійской ”свободе”, въ виду чего впоследствіи, 14 сентября, и была отправлена вместе съ отцомъ и братомъ мужа, въ составе перваго горлицкаго трансопорта, въ Талергофъ.

Грибовскій уездъ
(Из записокъ о. Василія Ф. Курилла).

Кажется, ни въ одномъ уезде Галичины не имела погибающая Австрія столько званныхъ и незванныхъ доносчиковъ и провокаторовъ, какъ въ этомъ уезде. Отъ нихъ такъ и кишело здесь повсюду — и въ среде разныхъ деревенскихъ чиновъ и приспешниковъ и среди народнаго, большей частью пришлаго изъ Вост. Галичины, учительства, и даже къ сожаленiю, среди самого духовенства. И хотя уездныя власти, относившiяся до техъ поръ къ местнымъ русскимъ деятелямъ въ общемъ довольно корректно, причемъ съ некоторыми изъ нихъ отдельные чиновники даже лично были хорошо знакомы, и не уделяли сначала всемъ этимъ, посыпавшимся после объявленія войны, многочисленнымъ доносамъ надлежащаго вниманія, а даже въ некоторыхъ случаяхъ реагировали на нихъ взысканіями съ самихъ-же ихъ вдохновителей и авторовъ, — то со временемъ, когда вся власть естественно перешла въ руки военнаго командованія, последнія и возымели темъ успешнее свое нечестивое действіе и явились причиной многихъ и тяжелыхъ страданій и кровавыхъ жертвъ среди местнаго русскаго населенія.

Какъ уже было разсказано выше, въ описаніи событій, происшедшихъ въ горлицкимъ уезде, еще 31 іюля были въ Горлицахъ, где я былъ известенъ, какъ бывшій председатель „Р. бурсы” и одинъ изъ местныхъ народныхъ деятелей вообще, распущены кемъ-то ложные слухи обо мне,—то о последовавшемъ будто-бы моемъ и о. Г. Гнатышака изъ Крыницы аресте и разстреле, за то, что мы, будто-бы переодетые евреями, пытались взорвать железно-дорожный мостъ въ Мушине, то опять, что я тайкомъ пріехалъ на агитацію въ Горлицы, въ виду чего меня въ ту — же ночь даже разыскивали жандармы въ постояломъ дворе Байлы и другихъ местахъ, но все это, конечно, являлось просто нелепымъ и злобнымъ вздоромъ, такъ какъ я какъ-разъ въ это время отвозилъ дочь Александру для поступленiя, въ качестве сестры милосердія, въ Красный Крестъ во Львове, такъ что ни въ какіе подобные конфликты съ властями входить, очевидно, пока не могъ. Былъ арестованъ только въ Горлицахъ 3 августа мой сынъ-студентъ Феофилъ, о чемъ мы узнали, впрочемъ, только изъ его открытки 2 недели спустя.

У меня дома, съ с. Флоринке, явились жандармы только въ конце августа, причемъ на этотъ разъ ограничились только обыскомъ и составленіемъ протокола. Спрашивали тоже о моей дочери Владиміре, учительнице изъ с. Лосья, но ея не оказалось дома, такъ что жандармы ушли ни съ чемъ.

Затемъ, 31 августа, пріехалъ въ нашу деревню, съ 6 жандармами, новоназначенный военный комиссаръ при грибовскомъ старостве г. Инесъ, съ цельго разследованія вопроса объ авторе и достоверности поданнаго въ военную команду въ Новомъ Санче анонимнаго доноса о томъ, что я, о. Ф, Качмарчикъ изъ Белцаревой, о. П. Сандовичъ изъ Брунаръ и о. Вл. Мохнацкій изъ Чирной — опасные для государства „москвофилы”. Какъ впоследствіи выяснилось, этотъ доносъ, составленный на 3-хъ страницахъ большого листа и испещренный всевозможными нелепыми выдумками и обвиненіями, былъ поданъ местнымъ жителемъ, полякомъ М. Пильхомъ, по порученію проживавшаго тоже во Флоринке б. жандарма, „украинца” Петра Ключника, въ виду чего комиссаръ Инесъ направился прежде всего къ П. Ключнику за разъясненіями, а затемъ, установивъ на месте, что онъ действительно является авторомъ этого лживаго и злобнаго доноса, арестовалъ его и отправилъ въ грибовскую тюрьму. Однако, П. Ключникъ оставался подъ арестомъ недолго. По распоряженію военныхъ властей его отпустили уже 10 сентября на свободу, а вместо того принялись тотчасъ-же за аресты русскихъ людей въ уезде, въ первую же голову — техъ именно лицъ, на которыхъ указывалъ онъ въ своемъ доносе.

И такъ, того же 10 сентября былъ арестованъ о. Феофилъ Качмарчикъ изъ Белцаревой, 11-го — я, а 14-го — о. Петръ Сандовичъ изъ Брунаръ и о. Владиміръ Мохнацкій изъ Чирной, а также целый рядъ крестьянъ. Раньше еще, 5 сентября, прибыли во Флоринку, для производства следствія и наблюденія, 23 жандарма, а въ Снетницу даже 60, причемъ они оставались здесь до 9 сентября.

Мой арестъ произошелъ следующимъ образомъ: 11 сентября, въ 3 часа дня, явился ко мне полицейскій комиссаръ изъ Львова Кручекъ съ агентомъ и жандармомъ и, после производства безрезультатнаго обыска въ доме и въ церкви, заявилъ мне, что для объясненій по поводу какого-то письма староста проситъ меня явиться къ нему сейчасъ-же лично. Поверивъ этому сообщенію, я выбрался въ путь налегке, не взявъ ничего изъ давно уже приготовленныхъ на случай ареста вещей, разсчитывая, что действительно, после объясненія со старостой, возвращусь домой. Между темъ, въ Грибове комиссаръ отвезъ меня не въ староство, а прямо въ тюрьму, где и сдалъ меня надзирателю, извиняясь, что дома нельзя мне было этого сказать.

Въ тюрьме засталъ я уже о. Ф. Качмарчика и его сына, помощника нотаріуса, Любоміра Феофиловича, который находился подъ арестомъ уже 2 недели. Отъ последняго я узналъ, что вместе съ нимъ находились тутъ въ тюрьме также о. Дмитрій Хилякъ изъ Избъ и гимназистъ Михаилъ Максимчакъ изъ Флоринки, но затемъ ихъ, закованныхъ въ кандалы, вывезли въ Краковъ.

Каждый день въ тюрьму приводили новыхъ арестованныхъ, но ихъ сейчасъ-же на следующій день увозили жандармы дальше, только насъ троихъ (о. Качмарчика съ сыномъ и меня) оставляли почему-то на месте. Между прочимъ, 14 сентября, какъ уже было упомянуто выше, привели о. Вл. Мохнацкаго, о. И. Сандовича и многихъ крестьянъ, причемъ у входа въ тюрьму отняли у нихъ вещи и хлебъ, а на другой день повели ихъ парами на вокзалъ и отправили въ Новый Санчъ.

Но насталъ и нашъ чередъ. Въ виду приближенія русскихъ войскъ, которыя, по слухамъ, подходили уже къ Тарнову, въ городе возникла паника и началась спешная эвакуація. Рано утромъ 23 сентября прибежалъ къ намъ въ тюрьму жандармъ и повелъ всехъ оставшихся еще въ ней арестованныхъ, всего 20 человекъ, на вокзалъ. Тутъ погрузили насъ впопыхахъ въ вагонъ III класса и повезли въ Новый Санчъ.

Не доезжая ст. Каміонка поездъ остановился въ поле, такъ какъ сама станція была забита другими поездами. Пассажиры, большей частью — беженцы, повысыпали изъ вагоновъ и, съ разрешенія жандарма, съ крикомъ и смехомъ обступили нашъ вагонъ, словно клетку въ зверинце. Впрочемъ, сначала они вели себя смирно. Только, когда подошли караулившіе возле тунеля солдаты и два изъ нихъ, учителя-„украинцы” Шведикъ и Мерена, криккнули: ”А, москвофилы, на крюкъ съ ними!”,—толпа заволновалась и бросилась къ намъ съ такимъ грознымъ видомъ, что нашъ жандармъ долженъ былъ пригрозить ей ружьемъ. Темъ не менее, грубая брань, насмешки и даже грудки земли и камни посыпались на насъ со всехъ сторонъ и безпокоили насъ целыхъ 3 часа, пока поездъ не тронулся дальше.

Въ Новомъ Санче поездъ тоже остановился далеко отъ станціи. Насъ повели пешкомъ подъ сильнымъ конвоемъ жандармовъ и въ сопровожденіи безчинствующей городской толпы въ окружной судъ, где заперли насъ во дворе, такъ какъ въ тюрьме не было уже места. Вечеромъ хотели перевести насъ въ жандармское управленіе на ночь, но мы трое (о. Качмарчикъ съ сыномъ и я) были такъ утомлены и обезсилены отъ волненія и голода, что не могли двигаться дальше, а потому упросили жандармовъ оставить насъ на месте. Кое-какъ нашли для насъ место въ камере во II этаже, куда и поместили насъ на ночь, отнявъ предварительно все деньги и вещи, до часовъ и шляпъ включительно. Въ камере застали мы, между прочимъ, о. д-ра Мастюха изъ Перемышля, который пріехалъ въ Н. Санчъ замещатъ отсутствующаго настоятеля прихода, но былъ тотчасъ-же, какъ подозрительный, арестованъ, а также катехита изъ Тарнополя о. Коренца, бежавшаго съ целой семьей передъ русскими войсками и задержаннаго на вокзале въ Н. Санче, причемъ семья его осталась безъ всякихъ средствъ на произволъ судьбы.

Утромъ повели насъ во дворъ „на прогулку”. Здесь мы встретились съ о. Вл. Мохнацкимъ, о. П. Сандовичемъ и другими знакомыми, но говорить съ ними стража не разрешила. Затемъ позвали насъ въ канцелярію, где возвратили намъ отнятыя вещи и деньги и велели собираться въ дальнейшій путь, причемъ было разрешено намъ взять на свой счетъ извозчиковъ. Въ сопровожденіи жандармовъ мы поехали на вокзалъ, но по пути жандармы велели намъ вдругъ сойти съ извозчиковъ и повели насъ пешкомъ въ жандармское управленіе, причемъ наши вещи извозчики увезли съ собою на вокзалъ. Въ управленіи мы застали нашихъ грибовскихъ соузниковъ, которые просидели здесь всю ночь въ холодномъ погребе, попарно повязанные веревками.

Когда жандармскій комендантъ насъ увиделъ, приказалъ принести кандалы и сковать меня съ о. Качмарчикомъ за руки вместе, остальныхъ же арестованныхъ привязать къ намъ попарно веревками, а въ самомъ конце Л. Ф. Качмарчика особо. Дочь коменданта всунула намъ подъ мышку по четвертушке хлеба, после чего насъ повели подъ ругательства и угрозы толпы на вокзалъ.

При входе на вокзалъ встретила насъ новая толпа криками и камнями, причемъ я тоже получилъ отъ какого-то еврея сильный ударъ камнемъ въ плечо. Возле дверей мы увидели наши вещи, доставленныя сюда извозчиками, но сами мы, о. Качмарчикъ и я, будучи скованы кандалами, не могли ихъ взять, такъ что понесли ихъ намъ въ вагонъ наши товарищи по несчастью — владелецъ лесопильни Ставискій и цыганъ Бехтеровскій.

Но поезда для насъ сейчасъ не оказалось, такъ что насъ отвели въ какую-то конюшню, где мы въ цепяхъ простояли на навозе, измученные и голодные, до вечера. И опять начались издевательства и угрозы, какъ со стороны железнодорожниковъ, такъ и солдатъ и офицеровъ, но мы уже къ этому привыкли и относились ко всему равнодушно. Даже нашъ комендантъ эскорта, возвратившись изъ города въ пьяномъ состояніи, позволилъ себе угрожать намъ и издеваться надъ нами.

Поздно вечеромъ повели насъ обратно на вокзалъ и погрузили въ грязные товарные вагоны. На каждой станціи пьяный комендантъ рекомендовалъ насъ проезжей публике, какъ „изменниковъ-москалей”, такъ что издевательствамъ и угрозамъ со стороны последней не было конца. Но, къ счастью, черезъ некоторое время его все-таки сморилъ сонъ и онъ тутъ же на полу завалился спать на подстеленныя солдатскія шинели.

Въ пути крестьяне сами исподволь поснимали связывавшія ихъ веревки, после чего уже и съ насъ обоихъ были сняты кандалы.

Такъ доехали мы до Бялой. Здесь велели намъ выходить и повели пешкомъ черезъ Бельскъ въ окружной судъ, где оставили въ тюрьме 10 изъ насъ, въ томъ числе и меня и о. Качмарчика съ сыномъ, остальныхъ же 10 крестьянъ перевели на ночь на полицію. Этихъ последнихъ, какъ потомъ разсказывалъ мой прихожанинъ Юстинъ Воргачъ, поодиночке призывали ночью въ канцелярію и, подъ угрозой немедленнаго разстрела, допрашивали относительно меня и о. Качмарчика, не получали ли мы и не раздавали ли крестьянамъ рублей, что мы говорили на проповедяхъ и т. п. Насъ же, оставшихся въ тюрьме, поместили въ какую-то ужасно грязную камеру, но только-что мы уснули, какъ опять велели намъ собираться и отвели въ тюремную канцелярію, где жандармъ Бацъ (русскій по происхожденію) снова наложилъ намъ ручные кандалы и повелъ къ стоявшему на улице автомобилю, причемъ вещи наши велелъ оставить. Когда стоявшіе возле автомобиля люди спросили его — куда онъ везетъ насъ, онъ только показалъ на шею и поднялъ руку вверхъ, будто-бы везетъ насъ вешать.

Поехали мы очень быстро, по 80 килом. въ часъ, и только частые патрули задерживали насъ по пути. Было очень холодно, такъ что я въ легкой одежде чуть не замерзъ, темъ более, что даже рукъ, благодаря кандаламъ, нельзя было спрятать. Подъ утро мы упросили жандарма снять съ насъ кандалы, такъ какъ мы ведь все-равно никакъ убежать не можемъ, но едва онъ это успелъ сделать, какъ вдругъ раздался страшный трескъ и грохотъ, словно отъ орудійнаго выстрела; я почувствовалъ сильную боль въ виске и потерялъ сознаніе. Когда я очнулся, надо мной стоялъ, наклонившись, жандармъ и изо всей силы трясъ мною, приводя меня такимъ образомъ въ чувство. Оказалось, что нашъ автомобиль на полномъ ходу разбился вдребезги и мы все только чудомъ спаслись отъ смерти. Это случилось въ с. Грушовце возле Лимановы, 26 сентября. Оставивъ разбитый автомобиль на попеченіе местнаго войта, жандармъ селъ съ нами на проезжавшую подводу и повезъ дальше. По пути встретили мы отрядъ польскихъ легіонеровъ, что очень насъ встревожило, такъ какъ они пользовались нехорошей славой, но, къ счастью, все обошлось благополучно.

Въ Лиманове насъ опять посадили на автомобиль и тотъ-же жандармъ Бацъ повезъ насъ въ Новый Санчъ. Но здесь снова произошла задержка, а именно, лопнула шина, такъ что жандармъ отвелъ насъ въ тюрьму уже пешкомъ. Но тутъ насъ пока не хотели принять, въ виду чего жандармъ, оставивъ наши вещи въ корридоре, повелъ насъ въ зданіе суда — прямо въ залу, где какъ-разъ начался передъ военнымъ трибуналомъ разборъ дела о. П. Сандовича и его сына и о. Вл. Мохнацкаго, къ которому теперь присоединили и насъ троихъ, т. е., о. Ф. Качмарчика, его сына Любоміра Феофиловича и меня. [ 0 самомъ этомъ процессе и страшномъ его результате — разстреле о. Петра Сандовича и его сына-студента см. дальше особую главу.]

После окончанія судебнаго разбирательства, 27 сентября вечеромъ, насъ всехъ отвели обратно въ тюрьму, причемъ о. Качмарчика, его сына и меня поместили опять вместе, присоединивъ къ намъ еще 8 человекъ арестованныхъ изъ Ценжковицъ и Бобовой. Здесь провели мы несколько томительныхъ дней, такъ какъ мы ничего не знали о приговоре и терзались только случайными догадками и слухами.

Только 3 октября, когда насъ перевели въ другую камеру, где находились уже о. Вл. Мохнацкій, о. Ем. Венгриновичъ, о. Соболевскій, о. Діонисій Мохнацкій и другіе, узнали мы страшную весть о разстреле о. Петра Сандовича и его молоденькаго сына…

Наконецъ, 6 октября велели намъ собираться въ путь и вывели всехъ, кроме 4 лицъ, на рынокъ, где соединилась съ нами другая партія арестованныхъ изъ полицейскихъ арестовъ. Затемъ погнали насъ четверками на вокзалъ, куда мы дотащились только на разсвете. Среди насъ было тоже несколько женщинъ, въ томъ числе две дочери о. Ем. Венгриновича и жена о. Соболевскаго. На вокзале сестры изъ Краснаго Креста дали имъ по стакану чаю, мужчины же не получили ничего.

Утромъ подали поездъ, въ которомъ, однако, былъ только одинъ классный вагонъ ІП класса, остальные же— грязныя теплушки, безъ скамеекъ и всякой подстилки, такъ что громадное большинство изъ нашего транспорта, насчитывавшаго въ общемъ свыше 250 человекъ, должно было размещаться где и какъ попало. Къ тому же хватилъ изрядный холодъ, началъ падать снегъ, а большинство изъ насъ не имело никакой теплой одежды, такъ что приходилосъ страдать теперь сугубо, и отъ усталости, и отъ голода, и отъ стужи. Въ добавокъ ко всему этому, съ первой-же станціи начались тяжелыя встречи со стороны враждебной толпы и солдатъ, ругавшихъ насъ и издевавшихся надъ нами на всякіе лады.

Только со ст. Мшаны, где сменилась наша эскорта, стало немного легче. Тутъ позволили намъ внести несколько скамеекъ, а впоследствіи даже жандармы купили для женщинъ, на ихъ деньги, немного соломы на подстилку. Начали тоже понемногу и кормить насъ, хотя большей частью только супами и чаемъ, и даже покупать намъ за наши деньги особою пищу.

Ехали мы черезъ Венгрію, на Коморно, Тренчинъ, Прешбургъ. На этой последней станціи чуть не наехалъ на насъ курьерскій поездъ, но машинистъ во время двинулъ нашъ поездъ назадъ и такимъ образомъ спасъ его отъ неминуемаго крушенія.

Изъ другихъ дорожныхъ приключеній следуетъ отметить еще следующихъ два характерныхъ эпизода:

Съ нами препровождался въ ссылку также варшавскій раввинъ д-ръ Симеонъ Брысь. Такъ вотъ къ нему по пути стали приставатъ конвоировавшіе насъ жандармы съ предложеніемъ указать на кого-нибудь изъ нашихъ священниковъ, какъ на известнаго ему изменника и шпіона, за что обещали немедленно отпустить его на свободу. Но честный и въ то-же время хитрый еврей вывернулся изъ этого затрудненія такимъ образомъ, что сказалъ; „Изъ этихъ никого не знаю; зналъ одного, но его нетъ уже въ живыхъ”.

Другой случай произшелъ на ст. въ Граце. Тутъ продержали насъ особенно долго, такъ какъ, потомъ оказалось, какая-то местная графиня пожелала посмотреть на „изменниковъ”, а потому до ея пріезда изъ города и не отпускали нашего поезда дальше.

Много волненій и заботъ испытали мы въ дороге по поводу тяжелаго нервнаго разстройства одного изъ нашихъ собратій о Д. М-го,. который уже въ тюрьме все время страшно волновался и плакалъ, а въ дороге и со всемъ уже потерялъ всякое самообладаніе, такъ что мы довезли его въ крайне тяжеломъ состояніи на место.

Наконецъ, 11 октября утромъ привезли насъ въ Абтиссендорфъ, а оттуда уже, подгоняя отборной руганью и прикладами, погнали пешкомъ въ приснопамятное место нашего заточенія — страшный Талергофъ.

Свящ. Василій Курилло

Кровавое судилище
(По запискамъ о. В. Ф. Курилла)

Въ субботу 26 сентября 1914 г. состоялся въ Новомъ Санче, въ зданіи окружного суда, передъ военно-полевымъ судомъ местной экспозитуры краковской военной команды (Expositur des Gerichtes des K. u K. Militarkommandos in Krakau), разборъ кошмарнаго дела по обвиненію семи местныхъ русскихъ деятелей въ государственной измене.

Означенный военно-полевой судъ состоялъ изъ следующихъ лицъ: 1) председателя майора Виктора Полли, 2) докладчика майора аудитора д-ра Мечислава Бельскаго, 3) обвинителя оберлейтенанта-аудитора Іосифа Вондрача, 4) письмоводителя лейтенанта Іоанна Души и 5) защитника оберлейтенанта-аудитора Юліана Фуляйты.

Судилище происходило надъ следующими народными деятелями Лемковской Руси:

1)о. ФеофиломъФомичемъ Качмарчикомъ, настоятелемъ прихода въ Белцаревой, грибовскаго у., 71 года;

2) его сыномъ Владиміромъ Феофиловичемъ, студентомъ университета, 22 летъ;

3) его-же сыномъ Любоміромъ Феофиловичемъ, помощником нотаріуса изъ Снятына, 36 летъ.

4) о. Василіемъ Федоровичемъ Курилломъ, настоятелемъ прихода въ Флоринке, грибов. у., 53 летъ.

5)о. Владиміромъ Осиповичемъ Мохнацкимъ, настоятелемъ прихода въ Чирной, грибов. у. 44 летъ.

6) о. Петромъ Васильевичемъ Сандовичемъ, настоятелемъ прихода въ Брунарахъ, грибов. у. 56 летъ;

и 7) его сыномъ АнтономъПетровичемъ, окончившимъ философскій факультетъ во Львове, 27 летъ.

Утренняя часть разбирательства, до 12 ч. дня, состоялась въ отсутствіи трехъ подсудимыхъ — о. Ф. Ф, Качмарчика, Л. Ф. Качмарчика и о. В. Ф. Курилла, такъ какъ отправившійся за ними въ Грибовъ жандармъ не успелъ доставить ихъ вовремя на место суда.

Они были доставлены въ судъ только въ 3 ч. пополудни, после чего и начался только, въ свою очередь, ихъ допросъ.

Въ 9 ч. утра председатель открылъ заседаніе суда, после чего былъ прочитанъ обвинительный актъ, въ которомъ, между прочимъ, было сказано: „Es stehen hier die Angeklagten, lauter Russophilen, die Mitglieder dieser verraterischen Partei, durch welche Hunderte und Tausende von unserer Mannschaft in Ost-Galizien zu Grunde gegangen sind. Wie die Gesinnungsgenossen dieser Angeklagten durch die Agitation zwischen der ruthenischen Bevцlkerung in Ost-Galizien Grund und Boden fur den Ьberfall der Russen vorbereitet haben, so haben die Angeklagten, dasselbe in west-galizischen Bezirken getan. Auf Grund dessen stelle ich den Antrag, diese Kreaturen standrechtlich zu behandeln. [Въ переводе : „Тутъ стоятъ подсудимые, одни руссофилы, члены той изменнической партіи, благодаря которой погибли сотни и тысячи нашихъ солдатъ въ Восточной Галичине. Подобно тому, какъ единомышленники этихъ подсудимыхь своей агитаціей среди русскаго населенія Вост. Галичины подготовили почву для вторженія со стороны Россiи, такъ и подсудимые сделали то-же самое въ западно-галицкихъ уездахъ. Въ сиду этого предлагаю поступить съ этими тварями(!) согласно положенію о полевомъ суде”.]

Кроме этого общаго и более или менее отвлеченнаго обвиненія, вменялись подсудимымъ, въ частности, еще следующія конкретныя преступленія.

Всемъ имъ вместе вменялось въ вину, что они, принадлежат къ „руссофилъской” партіи и составивъ „одинъ общій руссофильскій заговоръ”, возбуждали народъ противъ австрійскихъ властей и „украинской” партіи, веля усиленную „руссофильскую” агигацію, распространяли „цареславіе и православіе” и вообще стремились къ отторженію Галичины отъ Австріи и къ соединенію ея съ Россіей, причемъ держали уже даже наготове для встречи „москалей” русскій флагъ и т. п.

Въ частности, о. Качмарчикъ обвинялся въ томъ, что во время мобилизаціи подавалъ телефономъ (?) какіе-то знаки пролетавшимъ надъ Белцаревой русскимъ аэропланамъ (!), принималъ публично въ церкви отъ крестьянъ присягу, чго не будутъ стрелять въ русскихъ солдатъ, переписывался съ гр. В. А. Бобринскимъ въ Петербурге и участвовалъ въ какихъ то тайныхъ „руссофильскихъ” совещанiяхъ въ Мушине.

О. Мохнацкому предъявлялось обвиненіе въ томъ, что говорилъ на проповеди въ церкви, будто нашъ царь не Францъ Іосифъ, а Николай II, собиралъ и посылалъ въ Россію деньги на военныя цели и переписывался съ д-ромъ Ю. А. Яворскимъ въ Кіеве.

О. Курилло обвинялся тоже въ томъ, что на исповеди уговаривалъ мобилизованныхъ солдатъ — не стрелять въ „москалей”, публично въ церкви заприсягалъ людей на измену австрійскому императору, учредилъ „Русскую бурсу” въ Горлицахъ и разсылалъ во время переписи циркуляры, чтобы все записывались русскими ”съ двумя с”.

О. Сандовичъ — въ томъ, что въ своемъ окружномъ письме къ духовенству, по случаю назначенія его благочиннымъ (деканомъ), заявлялъ, что будетъ неуклонно трудиться въ пользу русскаго народа (опять-же „съ двумя с”), въ письме къ о. Д. Хиляку изъ Избъ отказался вновь прясягать на верность австр. императору и, наконецъ, распространялъ лично и посредствомъ своего сына какіе-то листки за подписью епископа Никона (?) съ освобожденіемъ отъ верности австрійскому императору и уговаривалъ крестьянъ, чгобы не возвращали имеющагося у нихъ оружія австр. властямъ, а только хранили его для русской арміи, въ чемъ обвинялся тоже и сынъ его, Антонъ Петровичъ.

Наконецъ, оба братья Качмарчика, В. Ф. и Л. Ф. кроме общихъ обвиненій въ „руссофильской” агитаціи и возбужденіи народа противъ „украинцевъ”, обвинялись тоже въ томъ, что во время мобилизаціи уговаривали какого-то крестьянина въ Устьянской Гуте къ шпіонству въ пользу Россіи.

На чемъ-же основывались все эти заведомо нелепыя и злостныя обвиненія? Конечно, не нужно и говорить, что все они являлись просто только злобнымъ, чудовищнымъ вымысломъ или искаженіемъ со стороны безсовестныхъ личныхъ и политическихъ враговъ. Не говоря уже о неопределенныхъ и неуловимыхъ общихъ обвиненіяхъ въ „руссофильскихъ” убежденіяхъ и устремленіяхъ, необходимо отметить относительно остальныхъ, более конкретныхъ пунктовъ обвиненія, что ни одинъ изъ нихъ не былъ хотя бы въ приближеніи установленъ и подтвержденъ въ следствіи и на самомъ суде какими-нибудь фактическими данными или достоверными свидетельскими показаніями, а выдвигали и поддерживали ихъ только со слепой и жестокой злобой ихъ безсовестные и безстыжіе доносчики-авторы, главнымъ образомъ, нахлынувшіе сюда въ последніе годы изъ Восточной Галичины, „украинскіе” священники, учителя и жандармы, безславныя имена которыхъ и следуетъ привести здесь на вечную, позорную память.

И такъ, главнымъ основаніемъ для целаго этого гнуснаго дела вообще послужили прежде всего письменные доносы учителей Михаила Гуцуляка изъ Избъ и Стефана Сороки изъ Флоринки, съ одной стороны, а б. жандарма Пет-ра Ключника изъ Флоринки же, съ другой, причемъ первый изъ нихъ, Михаилъ Гуцулякъ, выступая въ качестве свидетеля и на самомъ суде, своими упорно лживыми и наглыми показанія ми всячески старался погубить подсудимыхъ, что ему въ отношеніи къ обоимъ Сандовичамъ въ конце концовъ и удалось. Изъ другихъ „украинскихъ” доносчиковъ и обвинителей-свидетелей по этому делу следуетъ назвать: священниковъ Михаила Дороцкаго изъ Злоцкаго, Іоанна Гриньчука изъ Матіевой и въ особенности Василія Смолинскаго изъ Ростоки Великой, учителей Антона Гуссака изъ Мохначки, Нящоты изъ Снетянцы, дальше трехъ достойныхъ родственницъ М. Гуцуляка — Димитчукъ, Вознякевичъ и Бастлей изъ Избъ, крестьянъ М. Мяхальскаго и А. Нестерака изъ Тыляча, Н. Дзядика и И. Прицика изъ Чирной, А. Юрчака изъ Мушины, жандарма Григорія Баца и, наконецъ, двухъ евреевъ — Гольдштейна изъ Перунки и Штейна изъ Снетницы.

Следуетъ заметить, наконецъ, что никакихъ свидетелей защиты на это злостное и неправедное судилище допущено не было, даже въ такихъ, казалось-бы, важныхъ и естественныхъ случаяхъ, какъ, напр., грибовскаго уезднаго старосту, на котораго ссылались подсудимые въ доказательство своей невиновности и политической лояльности вообще, или священниковъ, которые должны были удостоверить, что о. Сандовичъ, какъ благочинный, разослалъ имъ только пастырское посланіе митр. Шептицкаго съ предостереженіемъ передъ провокаціонными листками и слухами, а не какіе-то мифическіе листки не существующаго еп. Никона, которыхъ никто, кроме доносчика Гуцуляка, въ действительности не видалъ и видать не могъ, или, наконецъ, уезднаго врача, который непосредственно передъ арестомъ лечилъ А. П. Сандовича и поэтому могъ бы засвидетельствовать, что тотъ все время мобилизаціи, вплоть до самого ареста, лежалъ больной въ постели отъ перелома руки, такъ что просто физически никоимъ образомъ не могь, какъ это утверждалъ тотъ-же Гуцулякъ, ходить по селамъ и распространять какіе-нибудь листки, — хотя именно эти обстоятельства, какъ явствуетъ изъ мотивировки обвиненія, и легли вь основаніе смертнаго приговора по отношенію къ обоимъ последнімъ подсудимымъ.

Въ такихъ тяжелыхъ и гнусныхъ условіяхъ производился этотъ тенденціозный и злоумышленный разборъ дела до самого вечера, когда, после краткихъ речей обвинителя и якобы защитника, судъ объявилъ, что приговорь будетъ объявленъ на следующій день, по утвержденіи его высшей властью.

Въ конце концовъ, однако, этотъ чудовищный приговоръ былъ объявленъ только на третій день, а именно, 28 сентября, въ 9 1/2 ч. утра, причемъ для выслушанія его были вызваны не все подсудимые, а только оба Сандовичи, которые почему-то одни только были признаны виновными и приговорены къ разстрелу.

Вотъ полный текстъ этого кошмарнаго приговора, являющагося одной изъ самыхъ позорныхъ страницъ политическаго правосудія отходящей въ тьму небытія тюрьмы народовъ — Австріи:

„Im Namen Seiner Majestдt des Kaisers und Apostolischen Kцnigs von Ungarn, Das Gericht des K. u. K. Militдr-kommandos in Krakau, Expositur in Neu-Sandez, als Standgericht, hat nach der, unter dem Vorsitz des Majors Victor Polli und der Leitung des Majors Auditors Dr. Mieczyslaw Bielski, in Anwesenheit des Landsturmleutnants Johann Dusza, als Schriftfьhrer, des Oberleutnant-Auditors Josef Wondracz, als Anklдger, und Ober-leutnant-Auditors Julian Fulajta, als Verteidiger durchgefьhrten Hauptverhandlung ьber die gegen Pfarrer Peter Sandowicz und dessen Sohn Anton Sandowicz wegen Verbrechens des Hochverrates nach §. 344 G. M.-St. G. erhobene Anklage zu Recht erkannt:

Peter Sandowicz, in Zegiestow, Bezirk Neu-Sandez, am 29 Juni 1858 geboren, griech.-kath., verheiratet, Vater von neun Kindern, Pfarrer in Brunary,

Anton Sandowicz, in Rostoka Wielka, Bez. Neu-Sandez, geboren 27 Jдhre alt, griech.-kath., ledig, Universitдts hцrer, sind schuldig, dass sie im Monat September 1914 in Izby vom Episkopat eines gewissen Nykon verfasste Flugschriften, in welehen die Bevцlkerung Gali-ziens von dem Untertaneneid befreit wird, unter der Bevцlkerung verteilten, was geeignet war eine Gefahr fьr den Staat von aussen herbeizufьhren. Hiedurch begingen sie das Verbrechen des Hochverrates gemдss §. 344 0. M.-St. G. und werden hiefьr, gemдss §. 444 M.-St.-P. 0. und der Verordnung vom 5 Au-gust Res. Nr. 122, zum Tode durch Erschiessen verurteilt Grьnde. Das Standgericht hat als erwiesen angenommen, und zwar auf Grund des Resultats des Beweisverfahrene, dass die beiden Verurteilten russo-phil gesinnt waren. Die allgemein bekannte Tendenz der Russophilen, Gali-zien von Osterreich loszureissen und an Russland anzugliedern, wurde im Laufe der Verhandlung durch das zur Verlesung gelangte Protokoll mit dein Zeugen Peter Klucznyk bestдtigt und als er-wiesen angenommen. Durch eidliche Aus-sage des Zeugen Michael Huculak hat das Standgericht als erwiesen ange-nommen und ist zu der Ьberzeugung gekommen, dass die beiden Angeklagten Flugschriften, die vom Episkopat eines gewissen Nykon verfasst waren und in denen die Bevцlkerung Galiziens von dem Untertaneneid befreit wird, unter der Bevцlkerung von Izby verteilten, was geeignet war eine Gefahr fьr den Staat von aussen herbeizufьhren.

Da in dieser Handlung die Merkma-le des Verbrechens des Hochverrates enthalten sind, mussten die Angeklagten dieses Verbrechens schul-dig erkannt und zur gesetzlichen Strafe verurteilt werclen.

Neu-Sandez, 27 Sept. 1914. Dr. Bielski mp., Major-Auditor. Wird bestдtigt und ist die Todesstrafe zu vollziehen Grybow, 27 Sept. 1914. Melion mp., Generalmajor.

Das Urteil wurde den Verurteilten am 28 Sept. 1914 um 9 Uhr 30 Minuten vormittags kundgemacht und um 12 Uhr Mitttags vollzogen.

Neu-Sandez, 28 Sept. 1914. Bielski mp., Major-Auditor.

Fur die Richtigkeit der Abschrift. Mдhrisch-Ostrau, 25 August 1915.

Der Gerichtsrbeisitzer: Durrak, Major”.

То-же въ русскомъ переводе:

„По указу Его Императорскаго и Королевскаго Величества, Судъ имп. и кор. военной команды въ Кракове, экспозитура въ Новомъ Санче, какъ военно-полевой судъ, после произведеннаго, подъ председательствомъ майора Виктора Полли и руководительствомъ майора-аудитора д-ра Мечислава Бельскаго, въ присутствіи лейтенанта ополченія Іоанна Души, какъ письмоводителя, оберлейтенанта-аудитора Іосифа Вондрача, какъ обвинителя, и оберлейтенанта-аудитора Юліана Фуляйты, какъ защитника, судебнаго разбирательства по обвиненію священника Петра Сандовича и его сына Антона Сандовича въ преступленіи государственной измены согласно §. 344 С. М.-St. G,, призналъ, что:

Петръ Сандовичъ, род. 29 іюня 1858 г. въ Жегестове, новосандецкаго у., гр.-кат,, женатый, отецъ девяти детей, настоятель прихода въ Брунарахъ,

Антонъ Сандовичъ, род. въ Ростоке Великой, новосандецкаго у., 27 летъ, гр.-кат., холостой, студентъ университета,

виновны въ томъ, что въ м. сентябре 1914 г. распространяли среди населенія въ с. Избахъ соcтавленньіе епископатомъ некоего Никона летучіе листки, въ которыхъ населеніе Галичины освобождалось отъ верноподаннической присяги, что могло вы звать для государства опасность изъвне. Этимъ они совершили преступленіе государственной измены согласно §. 344 С. М.-St. G. и за это приговариваются, согласно §. 444 М.-St.-Р.-О. и распоряженію отъ 5 августа Res. Nr. 122, къ смертной казни посредствомъ разстрела.

Основанія. Военный полевой судъ призналъ доказаннымъ, а именно, на основаніи результатовъ разбирательства, что оба осужденные были руссофильскихъ убежденій. Общеизвестная тенденція руссофиловъ, отторгнуть Галичину отъ Австріи и присоединить ее къ Россіи, была въ теченіе разбирательства признана доказанной въ силу прочитаннаго протокола съ показаніями свидетеля Петра Ключника. Въ виду отданныхъ подъ прясягой показаній свидетеля Михаила Гуцуляка, призналъ судъ доказаннымъ и пришелъ къ убежденію тоже относительно того, что оба подсудимые распространяли среди населенія въ Избахъ летучіе листки, которые были составлены епископатомъ некоего Никона и освобождали населеніе Галичины отъ верноподданнической присяги, что могло вызвать изъвне опасность для государства.

Такъ какъ въ этомъ действіи заключаются признаки преступленія государственной измены, то подсудимые должны были быть признаны виновными и приговорены къ законному наказанію.

Новый Санчъ, 27 сент. 1914 г.

Д-ръ Бельскій ср., майоръ — аудиторъ.

Утверждается и следуетъ исполнить смертную казнь.

Грибовъ, 27 сент. 1914.

Меліонъ ср., генералъ- майоръ.

Приговоръ былъ объявленъ осужденнымъ 28 сент. 1914 въ 9-30 ч. утра и приведенъ въ исполненіе въ 12 ч. дня.

Новый Санчъ, 28 сент, 1914.

Бельскiй, ср., майоръ-аудиторъ,

Съ подлиннымъ верно:

Моравская Острава, 25 августа 1915,

Членъ суда: Дурракъ, майоръ”.

Совершенно справедливо замечаетъ по поводу этого чудовищнаго приговора ”Arbeiter-Zeitung”:

„И такъ, полевой судъ „призналъ доказаннымъ”, что оба подсудимые „были руссофильскихъ убежденій”. Такимъ образомъ, сущность преступленія составляетъ убежденіе!.. Итакъ, Петръ Ключникъ является свидетелемъ — экспертомъ относительно направленія целаго движенія, а его мненіе о немъ служитъ доказательствомъ о действіяхъ подсудимыхъ! Летучки отъ „епископата некоего Никона”: — что это можетъ быть такое?.. Мы хотели-бы видеть ихъ воочію! Повидимому, и самъ судъ совершенно не видалъ этихъ летучекъ и просто на основаніи наговора одного единственнаго человека велелъ разстрелятъ людей, которые придерживались „руссофильскихъ убежденій.” Это было правосудіе полевыхъ судовъ!”

Оба осужденные выслушали приговоръ спокойно и, возвращаясь после этого назадъ въ свою камеру, постучали къ о. Вл. Мохнацкому, причемъ А. П. Сандовичъ крикнулъ ему черезъ закрытыя двери:

— Дядя, мы съ отцомъ приговорены къ разстрелу — черезъ два часа!

Въ камере о. Петръ потерялъ силы. По словамъ сидевшаго вместе съ нимъ Авкс. Савчака, онъ все время находился въ большомъ волненіи и жаловался, что изъ-за людской злобы приходится умирать.

— Ничего мне не жаль, — говорилъ онъ, — такъ какъ я въ жизни все-равно испыталъ мало хорошаго, а только что будетъ съ моей бедной семьей, а жена наверное не переживетъ этого!

Такъ какъ о. Петру не было разрешено даже проститься съ семьей, то онъ взялъ отъ сидевшаго въ той-же камере учителя Зенона Ганкевича изъ Бучача обещаніе, что тотъ по освобожденіи заедетъ къ его жене и детямъ и успокоитъ ихъ и уверитъ, что оба они съ сыномъ совершенно невиновны, после чего уже несколько успокоился и сдался на Божью волю. О. Соболевскій читалъ въ слухъ молитвы, а онъ молился.

Идя на разстрелъ, въ 1/2 12 часовъ, осужденные опять постучали въ двери камеры о. Вл. Мохнацкаго и А. П-чъ закричалъ:

— Прощайте, дядя, уже идемъ!

Черезъ тюремный дворъ провели офицеры осужденныхъ подъ-руки, впереди шли два священника. А. П. Сандовичъ еще оглянулся на окна тюрьмы, какъ-бы посылая сидящимъ въ ней знакомымъ последній приветъ. Затемъ ихъ отвезли автомобилемъ въ городскую стрельницу и тамъ разстреляли. Похоронили обоихъ на месте казни. Изъ частныхъ лицъ случайно присутствовалъ при разстреле плотникъ Войцехъ Жмигродскій изъ Хелмца.

О произведенномъ разстреле грибовскимъ уезднымъ староствомъ были разосланы по всемъ селамъ уезда особыя объявленія, текстъ которыхъ воспроизведенъ выше на стр. 32-ой.

Остальные подсудимые почему-то, по какому-то непостижимому капризу „совести” австрійскихъ судей-палачей, были оправданы, но, темъ не менее, оставлены и дальше въ тюрьме, а затемъ, 6 октября, вместе съ остальной массой арестованныхъ въ Новомъ Санче русскихъ людей, административнымъ порядкомъ сосланы въ Талергофъ.

О. Петръ Васильевичъ Сандовичъ родился 29 іюня 1858 г. въ Жегестове, Новосандецкаго уезда, въ семье местнаго священника. Потерявъ въ детстве отца и не имея возможности продолжать ученье, поступилъ после 2 класса гимназіи на службу къ одному помещику, которому въ теченіе 2 летъ возилъ почту. Затемъ былъ принятъ въ бурсу Ставропигійскаго Института во Львове, где и продолжалъ уже безпрепятственно курсъ гимназіи до конца, после чего поступилъ въ духовную семинарію, сначала во Львове, а на последній курсъ въ Перемышле.

Окончивъ духовную семинарію и женившись на дочери священника Маріи Осиповне Мохнацкой, былъ въ 1885 г. рукоположенъ въ священники, после чего долго скитался по различнымъ приходамъ, пока, наконецъ, не получилъ штатнаго настоятельства прихода въ Брунарахъ, грибовскаго уезда, где оставался уже до самой своей трагической смерти, состоя вместе съ темъ въ последніе довоенные годы благочиннымъ (деканомъ) мушинскаго деканата.

О. Петръ Васильевичъ Сандовичъ

14-го сентября 1914 г., по доносу местныхъ „украинцевъ” — учителя Мих. Гуцуляка изъ Избъ и б. жандарма Петра Ключника изъ Флоринки, былъ арестованъ, а 28 сентября, по приговору военно-полевого суда, и разстрелянъ вместе съ сыномъ на городской стрельнице въ Новомъ Санче, оставивъ вдову и 8 детей, съ которыми ему даже не было разрешено проститъся.

Антонъ Петровичъ Сандовичъ, сынъ отца Петра, родился 6 іюня 1887 г. въ Ростоке Великой, новосандецкаго уезда. Гимназію окончилъ въ Бохне въ 1907 г., после чего поступилъ на философскій факультетъ львовскаго университета, который окончилъ какъ — разъ накануне войны, весной 1914 г.

По тому-же доносу, что и его отецъ, былъ 6 сентября 1914 г. арестованъ, а 28 сентября, вместе съ отцомъ разстрелянъ въ Новомъ Санче.

А. П. Сандовичъ

С. Избы. Наше село получило во время свирепствовавшей въ начале войны австрійской расправы печальную известность благодаря тому, что здесъ жилъ и „действовалъ” самый безсовестный и заядлый на весь уездъ „украинскій” провокаторъ и доносчикъ — учитель Михаилъ Гуцулякъ, благодаря неусыпнымъ доносамъ и лжесвидетельству котораго и произошелъ, главнымъ образомъ, кошмарный новосандецкій процессъ, закончившійся, какъ известно, разстреломъ двухъ совершенно безвинныхъ жертвъ — о. П. Сандовича и его сына. Этому-же Гуцуляку, составившему вместе съ эксъ-жандармомъ П. Ключникомъ изъ Флоринки и подавшему посредствомъ солдата М. Пильха въ военную команду въ Новомъ Санче обширный анонимный доносъ на почти всехъ русскихъ деятелей уезда, обязаны эти последніе прежде всего своимъ арестомъ и продолжительными терзаніями и муками въ Талергофскомъ аду.

Не пощадилъ онъ, конечно, и своихъ односельчанъ, хотя сначала, въ своемъ первомъ доносе, почему-то и не упомянулъ о нихъ, Но затемъ, желая наверстать упущенное, онъ все-таки постарался о томъ, что и местный настоятель прихода о. Димитрій Хилякъ, и много крестьянъ были тоже арестованы и отправлены въ Талергофъ.

С. Снетница. Въ Снетнице былъ 9 сентября 1914 г., въ числе другихъ, арестованъ и вывезенъ въ Краковъ владелецъ лесопильни Константинъ Ставискій. На следующій же денъ пришелъ къ его сыну Захаріи местный лавочникъ-еврей Самуилъ Ригельгауптъ и потребовалъ отъ него уплаты какого-то долга его отца, когда же онъ, ничего не зная объ этомъ, отказался, то еврей пригрозилъ ему, что донесетъ на него жандармеріи, будто онъ сказалъ, что „прійдетъ ”москаль” и не нужно будетъ ничего платить евреямъ.”

И действителъно, Захарія Ставискій былъ черезъ несколько дней тоже арестованъ и препровожденъ въ Грибовъ, после чего къ нему, въ свою очередь, на следующій же день пришелъ въ тюрьму другой местный еврей, Іосифъ Хаимъ Штейнъ, и предложилъ продать ему лесопильню и хозяйство, такъ какъ неизвестно — возвратятся-ли онъ и его отецъ еще когда — нибудь домой или нетъ?

Такъ, очевидно, евреи съ жандармами нарочно подстроили этотъ арестъ, чтобы, пользуясь растерянностью и страхомъ несчастнаго человека, выманить отъ него его имущество для себя.

Феофилъ Игнатьевичъ Мохнацкiй

Феофилъ Игн. Мохнацкій. 18 января 1915 г., возвратившіеся после временнаго отступленія русскихъ войскъ, австрійцы повесили на рынке въ Грибове окончившаго курсъ гимназіи въ Ясле Феофила Игнатьевича Мохнацкаго, сестра котораго, Марія Игнатьевна, была, какъ уже отмечено выше, такъ зверски растерзана толпою солдатъ и другихъ австрійскихъ хулигановъ на улице въ Перемышле 16 сентября 1914 г. [См. стр. 108. Въ упомянутой заметке ошибочно сказано, что Ф. И. былъ разстрелянъ.]

Ф. И. Мохнацкій родился 10 января 1891 г. въ с. Куриловке, ланьцутскаго уезда, где отецъ его былъ въ то время настоятелемъ прихода. Учился сначала въ Новомъ Санче, затемъ въ Сяноке и, наконецъ, въ Ясле, где и окончилъ гимназію какъ-разъ накануне войны.

Пріехавъ на каникулы къ отцу, въ с. Войткову, добромильскаго у., онъ не успелъ даже отдохнуть после экзамена, какъ тутъ-же, съ объявленіемъ мобилизаціи, арестовали его отца, а затемъ и сестру, остальной же семье приказали изъ деревни уехать. Тогда онъ вмеcте съ оставшейся семьею переехалъ къ своему дедушке по матери о. Ф. Качмарчику въ Белцареву, грибовскаго у., где и постигла его нежданная страшная судьба.

1 января 1915 г. выбрался Ф. И. въ Грибовъ за лекарствомъ для своей младшей сестры. Въ городе задержали его два австрійскихъ сыщика — парикмахеръ Каминскій и резникъ Нелепа, которые потребовали отъ него удостоверенія, а когда таковаго при немъ не оказалось, отвели его въ жандармское отделеніе.

Жандармы посадили его подъ арестъ, черезъ несколько дней повели въ Белцареву для наведенія справокъ, а затемъ обратно отвели въ Грибовъ въ тюрьму, где онъ и просиделъ еще 2 недели. Наконецъ, поставилъ его передъ военный судъ по обвиненію въ шпіонстве въ пользу Россіи и въ указываніи дороги русскимъ войскамъ, а на другой день, 18 января, повесили тутъ-же на рынке, разрешивъ ему только письменно проститься съ семьей.

Лесскій уездъ

Въ лесскомъ уезде были арестованы священники: Чертежинскій изъ Бобрки, Гукевичъ изъ Полянчика, Полошиновичъ изъ Середницы, Чайковскій изъ Тарнавы, Генсіорскій изъ Кальницы, Кузьмакъ изъ Гичвы, Грабецъ изъ Лупкова, Коропась изъ Кривого, Копыстянскій изъ Береговъ, Щирба изъ Жерницы, Кроме того, были арестованы въ Угорцахъ-Минеральныхъ 2 студента, сыновья местнаго настоятеля прихода Макара, а въ Кальнице—2 студента Генсiорскіе, братья арестованнаго священника, изъ которыхъ одинъ, Антонъ Ивановичъ, былъ домашнимъ репетиторомъ у графа Бобринскаго въ Петербурге и пріехалъ недавно въ Кальницу на вакаціи. Въ Тыряве-Сольной былъ арестованъ юристъ Шатынскій. Въ самомъ Леске, после произведеннаго обыска въ магазине „Нива”, былъ арестованъ управляющій Шпаковскій. Также былъ арестованъ помещикъ изъ Стрвяжева Левъ Чайковскій. Изъ крестьянъ были арестованы: Алексей Иванисикъ съ женою изъ Лукового, Михаилъ Тимосъ изъ Середняго-Великаго, псаломщикъ Бурмичъ изъ Терки, Максимъ Нусь и Іосифъ Мигдала изъ Камянокъ и многіе другіе.

(„Діло”, 1914 г. № 190)

Изъ воспоминаній о. Гр. Макара

Село Угорцы, въ которомъ я состою уже свыше 30 летъ настоятелемъ прихода, имеетъ смешанное населеніе (2 трети—около 700 чел.— русскихъ лемковъ, 1 треть латинниковъ-поляковъ и около 80 евреевъ), а потому въ немъ издавна уже замечалась внутренняя національная распря, доходившая въ некоторыхъ случаяхъ, какъ, напр., во время всякихъ выборовъ и т. п., до настоящей, открытой вражды.

Особенно усилилась и усложнилась эта внутренняя вражда после того, какъ на место прежняго, спокойнаго и тактичнаго римо-католическаго священника, пришелъ въ село, сменившій его въ 1900г., новый ксендзъ, принявшійся съ особой страстностью и настойчивостью за латинизаторскую и полонизаторскую работу въ селе. Значительную распрю и смуту началъ поднимать одновременно также местный крестьянинъ, прихвостень уезднаго старосты, Юрко Чернига, въ чемъ со временемъ нашелъ усердную подмогу въ лице одного „украинствующаго” служащаго железной дороги.

Темъ не менее, однако, дело народной организаціи и просветительная работа подвигались въ нашемъ селе весьма успешно. Прежде всего было учреждено братство трезвости, которое со временемъ совершенно ликвидировало распространенный здесь раньше пьяный развратъ. Затемъ былъ построенъ большой обшественный домъ, въ которомъ постепенно были открыты читальня, ссудо — сберегательная касса, кооперативъ для сбыта молочныхъ продуктовъ и яицъ, потребительское общество и „Русская дружина”. Въ связи съ этимъ усилились и утвердились въ селе и общее народное сознаніе, сплоченность и стойкость всехъ русскихъ жителей, такъ что всякіе выборы неизменно кончались ихъ победой.

Конечно, все это возбуждало темъ большую зависть и злобу со стороны местныхъ и уездныхъ „украинцевъ”, поляковъ и всехъ недоброжелателей русскаго народа вообще, но въ нормальныхъ правовыхъ условіяхъ они противъ этого ничего существеннаго поделать не могли. День вражеской мести и расправы наступилъ только въ исключительныхъ, кошмарныхъ условіяхъ военной мобилизаціи въ 1914 году.

Началось съ ареста двухъ моихъ старшихъ сыновей — студентовъ Романа и Евстахія, которыхъ 6 августа, по нелепому доносу, отправили сначала въ сяноцкую тюрьму, а оттуда, вместе съ целымъ эшелономъ другихъ арестованныхъ русскихъ, вывезли 29 августа въ Терезинъ.

Меня съ женой и остальными тремя детьми уездное староство пока не трогало, а только оставило насъ подъ домашнимъ арестомъ, Это, конечно, не удовлетворило нашихъ недоброжелателей, которые стали еще съ большей настойчивостью и злобой сочинять всевозможные доносы и распространять самые нелепые слухи о моей „изменнической” и „шпіонской” работе.

Когда же благочинный поручилъ мне еще администрацію соседняго прихода Бобрки, то это уже совсемъ вывело ихъ изъ равновесія, такъ что они явно уже стали обвинять меня въ ночныхъ разъездахъ и совещаніяхъ съ противогосударственной целью, причемъ подговорили даже моего слугу къ лжесвидетельству въ такомъ-же направленіи.

31 августа явились ко мне 2 жандарма въ сопровожденіи 4-хъ солдатъ и 4-хъ местныхъ крестьянъ. Следствіе производили въ читальне. Въ то время, какъ солдаты собирали народъ въ читальню для допроса, вахмистръ жандармеріи, после продолжительнаго совещанія съ латинскимъ ксендзомъ у него въ доме, вернулся оттуда уже съ готовымъ спискомъ подлежащихъ арестованію лицъ. После допроса жандармы арестовали меня, четверыхъ крестьянъ и одну женщину, то есть, всехъ оказавшихся налицо, русскихъ членовъ местнаго сельскаго правленія, которые больше всего являлись солью въ глазахъ польскаго ксендза и старостинскихъ прислужниковъ въ селе. Имена арестованныхъ, кроме меня, следующія: войтъ Лешко Волкъ, Михаилъ Лемега, Михаилъ Грибъ, Іосифъ Лемчакъ и Розалія Окальчикъ. Подъ плачъ детей и женщинъ жандармъ отвесилъ пощечину жене войта.

Испуганный народъ разбрелся по домамъ. Подъехали две телеги, и насъ повезли въ городъ Леско.

Здесь, после обычныхъ издевательствъ и надруганій со стороны уличной толпы и уезднаго начальства, насъ разделили: меня заперли въ отдельную камеру, а моихъ прихожанъ вместе съ уголовными и бандой цыганъ.

На другой день въ тюрьму привели также остальныхъ пять членовъ нашего сельскаго правленія, а именно: Іосифа Лемегу, Василія Долгаго, Іосифа Устіяновскаго, Ивана Биндаса и Порфирія Биндаса.

3 августа, по приказу тюремнаго началъства, мы наспехъ собрались, после чего были отведены на ст. Леско-Лукавица и посажены въ вагонъ, въ которомъ ехали польскіе стрелки.

После часовой стоянки, поездъ двинулся съ места среди дикихъ криковъ собравшейся у нашего вагона толпы.

Езда отъ ст. Лукавица-Леско до Хирова продолжалась целую ночь, вместо обычныхъ трехъ часовъ. Поездъ стоялъ передъ каждой станціей целыми часами, Не доезжая Ольшаницы, увиделъ я на шоссе знакомую девочку изъ нашего села и, съ разрешенія жандарма, бросилъ ей черезъ окно сто коронъ, прося передатъ моей жене, которая осталась съ детьми безъ гроша. Впоследствіи я узналъ, что прежде, чемъ девочка пришла въ село, местная жандармерія уже знала о моемъ порученіи; ее тутъ-же арестовали, а деньги конфисковали, Кажется, этотъ инцидентъ и явился причиной последовавшей позже ссылки упомянутой девочки и ея матери въ Талергофъ.

Въ Хировъ прибыла наша партія въ 5 часовъ утра. Здесь предстояла пересадка.

Хотелось отдохнуть; я приселъ на скамеечке за спинами своихъ прихожанъ, думая такимъ образомъ защитить себя отъ дурного глаза толпы. Но не тутъ-то бывало. Поездъ тянулся за поездомъ со свежими транспортами войскъ различной породы. Были тутъ мадьяры, преследовавшіе насъ, какъ кошмаръ, оть начала до конца нашихъ страданій, были также и германцы. Увидевъ насъ, окруженныхъ конвоемъ, они подходили съ ругательствами, заглядывали въ глаза. Подошелъ какой-то лейтенантъ — тиролецъ и съ окрикомъ: — Das іst еіn Рhaof, auf! — вырвалъ у меня изъ рукъ тросточку и ударилъ такъ сильно по руке, что остался синій подтекъ, а затемъ схватилъ меня за шиворотъ и толкнулъ изо всей силы впередъ. После лейтенанта подскочили солдаты и стали плевать мне въ лицо и ругать: — „Ты не священникъ, ты живодеръ, рубли тебе пахнутъ, повесить его!” Тутъ опять подошелъ прежній лейтенантъ-тиролецъ, на этотъ разъ уже съ веревкой, которую и забросилъ мне на шею. — Zu dunn, — раздались голоса солдатъ. Тогда палачъ-доброволецъ удалился на минутку и возвратился уже съ толстой веревкой, которую опять накинулъ на меня. Догадываясь, что офицеръ только „шутитъ” и пугаетъ меня, я сказалъ по-немецки: „Не делайте глупостей”, — что и подействовало, наконецъ, на зазнавшагося нахала, такъ что онъ оставилъ меня уже въ покое.

Между темъ, на вокзалъ стали сходиться все новые солдаты и просто всякій сбродъ. Тогда жаждармы, видя, что толпа все увеличивается, теперь только начали разгонять ее, а насъ всехъ вывели въ вестибюль и, поместивъ въ углу, оставили для охраны четырехъ солдатъ. Однако, вся толпа последовала тутъ-же за нами. Были тутъ солдаты-мадьяры и немцы, а так-же какіе-то ”вольные” люди, которые съ подводами тянулись за войсками. Въ то время собралось ихъ въ Хирове несколько тысячъ. И всякій изъ нихъ старался выместить свою злобу на арестованныхъ „руссофилахъ”, считая насъ главными виновниками своихъ бедствiй и скитаній. Такъ, напр., какой — то промотавшійся панокъ изъ Загорья подвелъ къ намъ вновь пріехавшихъ солдатъ и, указывая на насъ, обозвалъ насъ „изменниками” и „шпіонами”, после чего те, въ свою очередь, стали осыпать насъ разными ругательствами и угрозами. Подошелъ старый пруссакъ съ лицомъ бульдога и ударилъ ножнами прикорнувшаго на полу крестьянина по сложеннымъ къ молитве рукамъ, у меня же вырвалъ изъ рукъ молитвенную книжку. Оборачиваюсь къ окошку. Тутъ выбегаетъ одинъ изъ мадьяръ во дворъ и целится въ меня черезъ окно изъ револьвера. Со мной делается дурно. Обтираю солдатскую слюну изъ оплеваннаго лица и прошу воды у подошедшаго жандарма. — „Но что — же я могу сделать, не могу — же я запретить имъ, въ противномъ случае растерзаютъ меня,” — ответилъ жандармъ по польски и ушелъ за водой, но больше не показался.

Темъ временемъ одинъ за другимъ стали отходить со станціи поезда, толпа уменьшилась. Наконецъ, остался только упомянутый панокъ изъ Загорья, который все еще, не унимаясь, ругалъ проклятыхъ ”москалей”, лишившихъ его состоянія. Но въ конце концовъ и ему все это, повидимому, надоело, и онъ ушелъ тоже. Настала тишина.

Несколько поездовъ стояло подъ парами. Велели и намъ выходить. Боясь идти позади партіи, я выдвинулся впередъ, но не успелъ ступитъ на порогъ, какъ получилъ отъ какого-то солдата ударъ по лицу. Тутъ я немного замешкался и отсталъ и тотчасъ-же получилъ отъ солдата — мадьяра ударъ камнемъ въ левую лопатку.

Поездъ тронулся съ места. На всехъ станціяхъ повторялась та-же исторія, Проезжіе и железнодорожные служащіе заглядывали въ вагонъ, всемъ хотелосъ видеть и чемъ-нибудь уязвить „изменниковъ — руссофиловъ”.

Въ Бакунчичахъ подъ Перемышлемъ приказали намъ выйти изъ вагоновъ, а затемъ, соединивъ насъ съ находившейся уже тамъ партіей арестованныхъ русскихъ изъ Устрикъ, повели четверками въ крепость.

Не успели мы тронуться съ места, какъ я получилъ опять ударъ камнемъ въ другую лопатку, отчего я потерялъ равновесіе и упалъ, а шляпа моя при этомъ покатилась по ветру подъ колеса локомотива. Во время нашего пути улицы наполнились толпою — штатскими и военными. Все злобно сулятъ намъ веревку, прибавляя, что пули для изменниковъ жалко, или-же советуютъ содрать съ насъ живьемъ кожу и выпустить изъ насъ кишки.

Окруженные со всехъ сторонъ теснымъ кольцомъ враждебной толпы, подошли мы къ мосту, ведущему черезъ главный вокзалъ. Тутъ уже, къ счастью, толпы на мостъ не пустили, да и отъ другой толпы, собравшейся уже было навстречу намъ по другой стороне моста, Богъ миловалъ, такъ какъ насъ повели прямо въ тюремный корридоръ.

Навстречу вышелъ военный чиновникъ, которому жандармъ передалъ тутъ-же наши именные списки.

— А где — же доказательства вины, документы? — спросилъ чиновникъ.

— Это все..! — сконфузился жандармъ.

Изъ корридора вывели насъ въ узкій дворъ, где мы простояли съ шести до девяти часовъ вечера, ожидая дальнейшей участи. Въ этотъ промежутокъ времени наши ряды были пополнены свежимъ транспортомъ арестованныхъ, состоявшимъ изъ 20 человекъ изъ рудецкаго уезда. Все они были скованы парами, а у некоторыхъ изъ нихъ все лицо было въ крови. Между ними находилась также дряхлая старушка въ одномъ нижнемъ белъе, вся скорчившаяся отъ страха и стыда.

Наконецъ, мы дождались тутъ решенія военнаго суда. Вышелъ офицеръ и прежде всего приказалъ снять кандалы съ арестованныхъ изъ рудецкаго уезда, после чего поручилъ конвойному — мадьяру отвести ихъ этапнымъ порядкомъ, какъ оправданныхъ, домой и защищать ихъ по дороге отъ оскорбленій и побоевъ. Затемъ онъ обратился къ намъ и, кроме одного Михаила Гриба, всехъ остальныхъ тоже велелъ отпустить по домамъ.

Мы воспрянули духомъ, хотя и жалко было оставлять задержаннаго еще подъ арестомъ односельчанина Гриба, которому, какъ выявилось впоследствіи, кроме недоказанной измены и шпіонства, вменялось еще въ вину, будто — бы онъ два года тому назадъ выразился, что всехъ евреевъ и поляковъ следуетъ вырезать. Но въ конце концовъ Грибъ только выигралъ отъ этого недоразуменія: после месячнаго заключенія его совершенно освободили, после чего онъ счастливо вернулся домой и оставался на свободе въ теченіи всей войны.

Такимъ образомъ, насъ вывели вновь на улицу. Подъ лозунгомъ: „unschuldig — невиновны”, мы благополучно прошли уже среди тысячной толпы обратно на вокзалъ. Затемъ сели въ вагонъ, изъ котораго только — что выгрузили уголь, и ложились прямо на полу. Утромъ мы поднялись, обмазанные, какъ трубочисты, сажей и всякой другой благодатью. Я обратилъ вниманіе жандарма, что подъезжаемъ къ Угорцамъ, где намъ уже надо сходить, но жандармъ вдругъ объявилъ намъ, что конечная цель нашей езды — г. Леско и что только тамъ могутъ отпустить насъ на свободу. На ст. Угорцы мы передали черезъ знакомыхъ известіе домой, что мы освобождены и просимъ прислать за нами подводы.

Но на деле вышло иначе. Въ Леске опятъ засадили насъ всехъ въ тюрьму.

Къ утру следующаго дня пріехали наши подводы, а съ ними также родные некоторыхъ арестантовъ.

Вотъ вижу черезъ окошко въ корридоре заплаканную девочку изъ Угорецъ.

— Чего плачешь? — спрашиваю. Домой ведь едемъ!

— Куда тамъ домой, — отвечаетъ девочка, — васъ направляютъ въ Сянокъ.

Такимъ образомъ, после напрасныхъ надеждъ и ожиданій, наступило новое разочарованіе. Наши подводы обступили любопытные евреи, а съ другого конца подкатили къ тюрьме казенныя фуры. Скрепя сердце, мы заняли на последнихъ, съ карауломъ, указанныя места. Знакомый солдатикъ, еврей Тратнеръ изъ Угорецъ, подалъ мне шинель, после чего мы въ полномъ уныньи тронулись въ путь — до новаго этапа.

Издевательства и терзанія, перенесенныя нами по пути въ Перемышль, показались даже вахтмейстеру жандармеріи черезчуръ жестокими, а потому теперь уже онъ попросилъ уезднаго старосту отправить насъ въ Сянокъ не по железной дороге, а на подводахъ и окольнымъ путемъ.

6 сентября пріехали мы въ Сянокъ и остановились передъ зданіемъ уезднаго суда. Я соскочилъ съ подводы, чтобы поскорее скрыться въ корридоре суда отъ любопытныхъ глазъ. Но тюремный надзиратель, за неименіемъ свободныхъ местъ въ тюрьме, велелъ отвести насъ въ староство.

Закрывъ лицо шинелью, я пошелъ вместе съ другими въ староство. Тутъ сверху по лестнице стали сбегать къ намъ чиновники, а какой — то ротмистръ такъ толкнулъ меня въ спину, что я упалъ. Но вскоре насъ позвали въ канцелярiю для допроса, а темъ временемъ полиція разогнала собравшуюся на улице толпу.

После допроса отвели насъ въ какой-то пустой магазинъ по другой стороне улицы, куда черезъ некоторое время присоединили къ намъ также партію арестованныхъ изъ Устрикъ и изъ Зарочева, такъ что всего собралось тутъ насъ около 50 человекъ.

Около четырехъ часовъ дня мне передали, что на улице находится моя жена. Подозвавъ ее къ щели въ дверяхъ магазина, я просилъ ее, между прочимъ, выхлопотать въ старостве другое помещеніе, где можно бы отдохнуть после тяжелаго пути. И действительно, минутъ черезъ пять вызвалъ меня комиссаръ и приказалъ отвести въ уездную тюрьму, где въ сравнительно удобной камере я встретилъ уже несколько знакомыхъ местныхъ русскихъ людей. А когда насъ выпустили во дворъ пройтись, мне просто не верилось, когда увиделъ тутъ передъ собою почти всю сяноцкую и лесскую русскую интеллигенцію, свыше ста человекъ.

Переполненіе тюрьмы уверило насъ, что долго здесь мы не останемся. И действительно, на следующій день намъ было приказано собираться. Уставили всехъ группами по 30 человекъ, проверили въ десятый разъ карманы и списки и приказали выходить со двора. Къ нашему удивленію, на улице мы застали могильную тишину. Толпа въ ста шагахъ возле костела молчитъ, все перекрестные уличные пункты обставлены стражей, шторы на окнахъ везде опущены, — раздается только гулъ нашихъ шаговъ по мостовой. Для большей торжественности момента не хватало еще только барабана…

Потомъ отвели насъ на вокзалъ Здесь посадили насъ въ классные вагоны по 30 человекъ въ каждый, такъ что можно было разместиться по скамьямъ.

Скоро переехали мы Карпаты и очутились на венгерской земле. После трехсуточной езды, черезъ Будапештъ, Коморно и другіе пункты, прибыли мы, наконецъ, къ месту назначенія — въ приснопамятный Талергофъ…

Свящ. Гр. Макаръ

Новосандецкій уездъ

Въ Новосандецкомъ уезде были арестованы сейчасъ въ начале войны, въ числе другихъ, следующія лица: о. Гавріилъ Гнатышакъ изъ Крыницы съ тремя сыновьями, о. Емиліанъ Венгриновичъ изъ Тылича съ двумя дочерьми, о. Романъ Прислопскій изъ Жегестова, о. Владиміръ Козловскій изъ Поворозника, д-ръ С С. Буликъ изъ Мушины, кресгьянинъ Николай Громосякъ изъ Крыницы и множество другихъ крестьянъ почти изъ всехъ русскихъ деревень уезда.

Все они были затемъ сосланы въ Талергофъ или Терезинъ, за исключеніемъ д — ра С. С. Булика, заключеннаго въ „Чертовой башне” въ Вене и приговореннаго военнымъ судомъ, вместе съ другими, къ смертной казни, которая, однако, впоследствіи была отменена.

С. Верхомля. Въ ноябре 1914 г. пришли однажды ночью къ войту Андрею Богускому въ Верхомле какіе-то два незнакомыхъ человека въ штатскомъ платье, которые подпоили его, а затемъ, сообщивъ ему по секрету, что они русскіе разведчики, стали разспрашивать его о настроеніи въ деревне, симпатіяхъ къ Россіи и т. д. Выпытавъ у опьяневшаго крестьянина все, что имъ было нужно, они ушли, но на следующій день пришли опять, уже въ форме австрійскихъ жандармовъ, и арестовали и самого войта Андрея Богускаго, и еще пять другихъ местныхъ крестьянъ, а именно: Федора Русиняка, Демка Фецьковскаго и Петра, Антона и Константина Мейскихъ. Всехъ ихъ отвели въ м. Пивничну и заперли тамъ въ зданіи школы, а на другой день повесили на холме надъ рекой.

Сяноцкій уездъ

Г. Сянокъ. После перваго временнаго отступленія русскихъ войскъ изъ Сянока австрійцы жестоко расправились съ однимъ изъ местныхъ русскихъ жителей, учителемъ народной школы Д. Мохнацкимъ.

Къ приходу русскихъ войскъ въ городъ Д. Мохнацкій выбежалъ навстречу русскимъ солдатамъ, восторженно приветствуя ихъ словами, что наша родина шесть слолетій ждала ихъ прибытія, Это, конечно, видели и слышали местные жители изъ поляковъ и евреевъ, и когда затемъ австрійцы опять заняли Сянокъ, на Мохнацкаго былъ сделанъ доносъ въ „руссофильстве”. Въ виду этого къ нему былъ посланъ австрійскій уланскій патруль. Солдаты вытащили немощнаго старика изъ дому, связали его по рукамъ и ногамъ, а затемъ привязали его за ноги къ лошади и погнали лошадь по улице. Изуродованное тело несчастнаго было найдено далеко за городомъ въ такомъ ужасномъ виде, что опознать его можно было только по остаткамъ одежды.

(”Прикарп. Русь”, 1915 г., № 1548)

С. Улючъ
(Сообщеніе Ив. Юхника)

Не стану распространяться о по дробностяхъ пережитаго времени; они общеизвестны и имеютъ у насъ всенародный характеръ. Единственно только желаніе оставить детямъ памятку о страданіяхъ отца за русскую идею и дать этимъ хорошій примеръ въ ихъ будущей самостоятельной жизни, заставляетъ меня сообщить тутъ сведенія о моихъ и отца моего страданіяхъ во время бывшаго австрійскаго военнаго террора.

Въ селе Улюче были арестованы и сосланы въ Талергофъ: Николай Кибала, мой отецъ Иванъ Юхникъ и я. Отецъ мой умеръ въ заключеніи, а я, после тяжелой, 4-месячной болезни вернулся съ Н. Кибалой накануне развала Австріи домой, причемъ здоровье мое утеряно навсегда.

И. И. Юхникъ

Конецъ I-й части

г. Львов – 1934 г.

Грандиознай Талергофский Съезд (15 тысяч участников) по случаю

Открытия памятника на Лычаковском кладбище.

Начало шествия – священники.

МОНАРХИ И ИХ «ДОБЛЕСТНЫЕ» ВОИНЫ

В память

военных мучеников

ТАЛЕРГОФСКИЙ ПАМЯТНИК

на Лычаковском кладбище во Львове, построен в 1934 г.

Сел. ЕМІЛІЯН ПЕРХУН

Рускій Народе!

О, Рускій Народе! Ти в горю-печали,

І в слезах і смутку жизнь свою проводиш,

Від виродних братів своїх – яничарів

Терпиш і страдаєш, в струях крови бродиш…

Преславний народе! Твердий і незламний!

Кругом Тебе лихо, роздор, переміна, —

Хотят ізмінити Тебе, православний,

Вмісто славной Руси кажут “Україна”…

Страдальний народе! Не однеє горе

Ще Тобі прийдеться тяжко пережити.

Але кріпко вірю в день Твоєї слави,

Знаю, що старадаєш, щоби в щастю жити!

Хотяй пред Тобою терниста дорога,
Тяжкії колоди Тобі під ногами,

Але сильно вірю в славний день побіди,

Що шлях до свободи лежит перед нами!

Печальний Народе! Всегда Ти страдаєш,

Єще не одную вип’єш чашу горя.

Ще не одна крапля Твоєї Руской крови

Попливе ріками, як вода до моря…

Но з той крови встане поколінє славне

І як ясне сонце в славі засіяє,

Тогди підоймешся, отреш гіркі сльози,

Закличеш, що славна Русь все побіждає!…

С. Ріпнев, 1934

“Fern von der Heimat hier ruhen 1.767 Manner, Frauen und Kinder

aus Galizien und Bukowina als Opfer des Waltkrieges 1914-1917”.

Талергофское кладбище «Под соснами» было ликвидировано в 1936 г.

Кости мучеников перевезены были на кладбище в деревни

Фельдкирхен в братскую могилу. Согласно международному

соглашению по охране военных могил, на братской могиле

построено часовню и внутри помещено надпись:

«Вдали от Родины здесь покоятся 1,767 мужчин,

женщин и детей из Галичины и Буковины

жертв мировой войны 1914-1917 гг.

СОДЕРЖАНИЕ

ГАЛИЦКАЯ ГОЛГОФА………………………………………………………………………………………………… 1

Предисловiе къ первому выпуску……………………………………………………………………………………. 6

Виновники и мучители………………………………………………………………………………………………….. 8

ДОКУМЕНТЫ…………………………………………………………………………………………………………….. 15

I. Предвоенная травля на русскихъ Галичанъ………………………………………………………………… 15

1. Списки политически-неблагонадежныхъ………………………………………………………………….. 15

2. Бopьба с этимологическимъ правописанiемъ…………………………………………………………….. 18

3. Поиcки за шпioнами…………………………………………………………………………………………………. 20

II. Военный терроръ…………………………………………………………………………………………………….. 22

1. Mеpы противъ ”руссофильской” пропаганды…………………………………………………………….. 22

2. Увозъ изъ Львoвa арестованныхъ „руссофиловъ”………………………………………………………. 22

3. Доносъ на святоюрскихъ священниковъ……………………………………………………………………. 23

4. Пpикaзъ военной Коменды во Львове………………………………………………………………………. 24

5. Пoлицейскiя меропрiятiя…………………………………………………………………………………………… 25

6. Изъ секретнаго рапорта ген. Римля……………………………………………………………………………. 25

7. Oбъявленiя вoенныхъ cyдoвъ……………………………………………………………………………………. 26

1. Три смертныхъ приговора………………………………………………………………………………………… 26

2. Новосандецкая расправа…………………………………………………………………………………………… 27

Первый перiодъ австрiйскаго террора въ Галичине……………………………………………………….. 27

Бережанскiй уездъ………………………………………………………………………………………………………… 27

Бобрецкiй уездъ……………………………………………………………………………………………………………. 29

Богородчанскiй уезъдъ………………………………………………………………………………………………….. 30

Борщевскiй уездъ………………………………………………………………………………………………………….. 31

Бродскiй уездъ……………………………………………………………………………………………………………… 32

Бучацкiй уездъ……………………………………………………………………………………………………………… 32

Аресты ”московскихъ агентовъ”……………………………………………………………………………………. 32

Городецкiй уездъ………………………………………………………………………………………………………….. 33

Расправа……………………………………………………………………………………………………………………… 33

Гусятинскiй уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 36

Добромильскiй уездъ……………………………………………………………………………………………………. 37

C. Тарнава. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскаго……………………………………………………………….. 39

Долинскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………… 41

Дрогобычскій уездъ……………………………………………………………………………………………………… 42

Крестный путь…………………………………………………………………………………………………………….. 44

(Сообщенiе свящ. I. Р. Винницкаго)………………………………………………………………………………. 44

Жидачевскiй уездъ……………………………………………………………………………………………………….. 45

Жолковскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 46

Залещицкiй уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 48

Збаражскій уездъ………………………………………………………………………………………………………….. 49

Золочевскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 49

Калушскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………… 50

Каменецкій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 55

Завещаніе приговореннаго къ смерти……………………………………………………………………………. 59

Приговоры военныхъ судовъ на таданцевъ и др……………………………………………………………. 59

Коломыйскій уездъ………………………………………………………………………………………………………. 61

Расправа въ Уторопахъ………………………………………………………………………………………………… 63

Въ тюрьме, въ армiи и на свободе…………………………………………………………………………………. 64

Львовскiй уездъ……………………………………………………………………………………………………………. 65

Аресты и закрытіе русскихъ обществъ во Львове…………………………………………………………… 67

Происшествія во Львове………………………………………………………………………………………………. 68

Изъ записокъ пок. д-ра Владиміра Ив. Антоневича……………………………………………………….. 69

Первыя жертвы……………………………………………………………………………………………………………. 74

Последніе эшелоны………………………………………………………………………………………………………. 76

Какъ еврей попалъ въ ”руссофилы”?…………………………………………………………………………….. 78

Мостисскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 79

Перемышлянскій уездъ…………………………………………………………………………………………………. 80

Перемышльскій уездъ…………………………………………………………………………………………………… 84

С. Барычъ……………………………………………………………………………………………………………………. 91

(Изъ записокъ о. Р. С. Копыстянскаго)…………………………………………………………………………. 91

Равскій уездъ……………………………………………………………………………………………………………….. 94

С. Речица…………………………………………………………………………………………………………………….. 96

(Сообщеніе крест. Андрея Демчука)……………………………………………………………………………… 96

Радеховскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 97

Рогатынскій уездъ………………………………………………………………………………………………………… 98

г. Бурштынъ…………………………………………………………………………………………………………………. 98

(Сообщеніе судіи С.И. Билинкевича)……………………………………………………………………………… 98

С. Григоровъ……………………………………………………………………………………………………………….. 98

(Сообщенiе Г. И. Слободы)…………………………………………………………………………………………… 98

Рудецкій уездъ……………………………………………………………………………………………………………… 99

С. Вел. Горожанна……………………………………………………………………………………………………… 101

(Сообщеніе пок. о. М. Матковскаго)……………………………………………………………………………. 101

Самборскій и Старосамборскiй уезды………………………………………………………………………….. 103

С. Корничи………………………………………………………………………………………………………………… 104

(Сообщеніе Евгеніи Степ. Береской)…………………………………………………………………………… 104

С. Вел. Ленина…………………………………………………………………………………………………………… 105

(Сообщеніе о. Д. Куцея)………………………………………………………………………………………………. 105

С. Гуменецъ……………………………………………………………………………………………………………….. 105

Г. Самборъ…………………………………………………………………………………………………………………. 106

(Сообщеніе А. О. Бачинскаго)……………………………………………………………………………………… 106

Скалатскiй уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 108

Скольскій уездъ………………………………………………………………………………………………………….. 108

С. Козевая………………………………………………………………………………………………………………….. 109

(Сообщеніе Юрія Волкуновича)…………………………………………………………………………………… 109

На Фоне Карпатъ……………………………………………………………………………………………………….. 110

Въ Скольскихъ горахъ…………………………………………………………………………………………………. 112

Снятынскій уездъ……………………………………………………………………………………………………….. 113

Г. Снятынъ………………………………………………………………………………………………………………… 113

(Сообщеніе И. В. Оробца)…………………………………………………………………………………………… 115

С. Волчковцы…………………………………………………………………………………………………………….. 116

(Сообщеніе Ивана А. Васюты)…………………………………………………………………………………… 116

Сокальскій уездъ………………………………………………………………………………………………………… 116

М. Белзъ…………………………………………………………………………………………………………………….. 119

Станиславовскій уездъ……………………………………………………………………………………………….. 119

(Сообщенiе Ильи С. Гошовскаго)………………………………………………………………………………… 120

Стрыйскій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 122

Тарнопольскiй уездъ…………………………………………………………………………………………………… 123

Толмачскій уездъ………………………………………………………………………………………………………… 124

С. Лядское-Шляхотское………………………………………………………………………………………………. 124

(Сообщеніе Алексея Як. Бабея)……………………………………………………………………………………. 124

Сообщенiе о. Іосифа Кустыновича………………………………………………………………………………. 124

Турчанскій уездъ………………………………………………………………………………………………………… 125

Сообщеніе студ. М. А. Туркевича………………………………………………………………………………… 125

Сообщеніе С. С. Сапруна……………………………………………………………………………………………. 126

С. Комарники…………………………………………………………………………………………………………….. 127

(Сообщеніе Ив. Комарницкаго-Павликовича)………………………………………………………………. 127

Отъ Карпатъ до крепости Терезинъ…………………………………………………………………………….. 127

Яворовскій уездъ………………………………………………………………………………………………………… 135

Г. Яворовъ…………………………………………………………………………………………………………………. 136

Ярославскій уездъ………………………………………………………………………………………………………. 136

С.Ветлинъ………………………………………………………………………………………………………………….. 137

Сообщеніе Никиты Блищака……………………………………………………………………………………….. 137

Сообщеніе Ивана Паперника………………………………………………………………………………………. 138

С. Теплицы………………………………………………………………………………………………………………… 138

Г. Радымно………………………………………………………………………………………………………………… 142

Лемковщина………………………………………………………………………………………………………………. 143

Горлицкій уездъ…………………………………………………………………………………………………………. 143

(Изъ записокъ о. Василія Ф. Курилла)………………………………………………………………………….. 143

Разстрелъ о. М. Т. Сандовича……………………………………………………………………………………… 147

Грибовскій уездъ………………………………………………………………………………………………………… 149

(Из записокъ о. Василія Ф. Курилла)……………………………………………………………………………. 149

Кровавое судилище……………………………………………………………………………………………………. 153

(По запискамъ о. В. Ф. Курилла)…………………………………………………………………………………. 153

Лесскій уездъ……………………………………………………………………………………………………………… 161

Изъ воспоминаній о. Гр. Макара…………………………………………………………………………………. 161

Новосандецкій уездъ…………………………………………………………………………………………………… 165

Сяноцкій уездъ…………………………………………………………………………………………………………… 166

С. Улючъ…………………………………………………………………………………………………………………… 166

(Сообщеніе Ив. Юхника)……………………………………………………………………………………………. 166