Выпускъ четвертый
ТАЛЕРГОФЪ

Часть вторая

ЛЬВОВЪ, 1932

Изданiе «Талергофскаго Комитета»

ПРЕДИСЛОВІЕ КЪ IV ВЫПУСКУ

Согласно заявленію въ предисловіи къ III-му выпуску Талергофскаго Альманаха и предлежащій, четвертый выпускъ его — также подъ редакціей С. Ю. Бендасюка — весь отведенъ собственно Талергофу, т. е. заполненъ исключительно матеріаломъ, относящимся къ страданіямъ, перенесеннымъ узниками изъ русскаго Прикарпатья въ талергофскомъ лагере.

Большую первую половину выпуска занялъ Дневникъ о. I. Мащака, вторую же записки о. Генриха Полянскаго и другихъ талергофцевъ, помещенный же въ конце книги текстъ распоряженія австрійскаго военно-охраннаго ведомства отъ 9-го ноября 1914 года является документальнымъ показателемъ-истолкователемъ отношенія высшихъ астр. властей къ талергофскимъ узникамъ, своимъ русскимъ подданнымъ вообще и всему тому, что въ талергофскомъ аду происходило и творилось.

Обиліе полученнаго и находящагося теперь въ распоряженіи матеріала, имеющаго непосредственное отношеніе собственно къ самому Талергофу, заставило редакцію перейти на шрифтъ меньшій того, которымъ были напечатаны все три предъидущихъ выпуска, более убористый и емкій, изъ иллюстрацій помещать преимущественно портреты талергофцевъ, значитъ, фотографическіе снимки „визитнаго” размера, отказаться отъ желательныхъ, быть можетъ, объясненій и ссылокъ, и вообще принять рядъ меръ и сокращеній, съ целью уплотненія печатаемаго и помещенія возможно больше манускрипта. По этимъ же соображеніямъ отступлено отъ даннаго въ предъид. выпуске обещанія поместить полный списокъ талергофцевъ и отложено его печатанье къ последней части „Талергофа”, чго и практичнее, ибо тогда только онъ можетъ быть наиболее полнымъ и точнымъ. Все же исчерпать этого матеріала не удалось, въ виду чего следующій (пятый) выпускъ явится дальнейшей частью „Талергофа”.

Талергофскій Комитетъ, возглавляемый нынешнимъ сеніоромъ Ставропигійскаго Института, Антономъ Осиповичемъ Гуллой, и оставшійся въ своемъ прежнемъ составе, указанномъ нами въ предъид. выпуске, продолжаетъ свою деятельность и исполненіе обязанностей и задачъ, возложенныхъ на него памятнымъ Талергофскимъ Съездомъ 31-го октября 1928 года, хотя изъ-за общаго тяжелаго экономическаго кризиса, неименія необходимыхъ матеріальныхъ средствъ и совпаденія др. крайне неблагопріятныхъ условій и обстоятельствъ, находится въ чрезвычайно трудномъ положеніи и по неизбежности ограничилъ свою деятельность къ тому, что сделать въ силахъ.

Состоявшееся 1-го ноября 1929 года заседаніе т. зов. расширеннаго Талергофскаго Комитета, съ участіемъ свыше 60 лицъ, вынесъ рядъ постановленій и преподалъ указанія и порученія теснейшему Талергофскому Комитету, какъ исполнительному органу, по заданію увековеченія памяти русскихъ героевъ-мучениковъ вообще и изданія талергофскихъ матеріаловъ въ частности. Этимъ же заседаніемъ единодушно вынесенъ решительный протестъ противъ возмутительной напасти со стороны перемышлъскаго епископа, рьянаго украиномана, Іосафата Копыловскаго, который въ своей епархіи запретилъ духовенству участвовать въ поминальныхъ богослуженіяхъ по талергофцамъ и въ талергофскихъ торжествахъ.

Въ перемышльской епархіи, по поводу этого епископскаго запрещенія, въ другихъ же двухъ епархіяхъ (львовской и станиславовской) по собственному рвенію, священники-украиноманы не разрешали служить въ церквахъ панихиды по талергофцамъ (Куликовъ, Перемышль и др. м.), a подстрекаемая ими мазепинская толпа не допускала русскихъ къ устройству торжественныхъ шествій съ пропамятнымъ крестомъ на кладбище, насильственно, дикимъ нападеніемъ, разстраивала и разбивала такое шествіе, не давала возможности посвятить этотъ крестъ, a въ некоторыхъ селахъ уже, было, вкопанный талергофскій крестъ, ночью ли, днемъ ли, откапывала, ломала и выбрасывала (Сновичъ, у. Золочевъ, и др.) — словомъ — совершала „подвиги”, перенятые и живьемъ въ XX столетіе перенесенные изъ далекаго мрачнаго средневековья. Описанія ихъ сплошь и рядомъ встречаются въ русской и чужой періодической печати.

Вообще приходится установить и записать прискорбный, трагическій фактъ, что наши мазепинцы преследуютъ своей лютой и слепой ненавистью русскихъ талергофцевъ и въ могиле. Злодейски и страшно изменивъ и родине и родному народу, сами они почему-то, точнее сказать, именно потому, не могутъ ни простить, ни забыть этимъ невиннымъ жертвамъ своего, мазепинскаго, доносительства, ихъ верности родине-Руси и родному народу, ихъ величія, геройства и непобедимости въ мученіяхъ и смерти, до конца, до последняго вздоха. Чуютъ въ нихъ себе осудительный приговоръ и мстятъ имъ за это даже за гробомъ, тревожать ихъ вечный покой, кощунственно посягаютъ на ихъ священную память.

Темъ дороже эти жертвы намъ, русскимъ. Темъ скорее, охотнее, щедрее и дружнее должны мы откликаться на все призывы къ сооруженію имъ всенароднаго памятника, достойнаго и ихъ искупительныхъ страданій, правдиваго героизма и праведной кончины и нашего къ нимъ піетизма.

Львовъ, ноябрь м., 1931 г.

Дневникъ о. Іоанна Мащака
(изъ Липицы дольной, у. Рогатинъ)

(Черновыя записи, химическимъ карандашомъ въ 4 тетрадкахъ въ 16° л., карточки нумерованы)

Декабрь 1914 г.

3 дек. — Морозъ. Вчерашнія предположенія относительно пушечныхъ выстреловъ оправдались: Белградъ палъ.

4 дек. — Легкій морозъ. Узнали, что прусская армія подъ Г. понесла большой уронъ. В-ръ сказалъ, что до сихъ поръ еще не было такого страшнаго погрома.

По баракамъ разносятъ и продаютъ: водку, чай, сахаръ, папиросы, иголки, нитки, бумагу и пр. Курятъ и въ бараке.

Говорятъ, что 14. дек. выселятъ всехъ насъ изъ талергоф. бараковъ и переведутъ куда-то въ другія места.

Явилась комиссія. Есть г. Вейсъ, г. Смулка, нашъ полковникъ и др. и адвокатъ Ганкевичъ изъ Коломыи, какъ мужъ доверія.

Допрашиваютъ прежде всего мазепинцевъ, затемъ вообще стариковъ и др. Образованы разныя комиссіи по исполненію работъ. Какой-то ротмистръ и др. созывали Zimmer-комендантовъ и офицеровъ, обратились къ намъ: „Мы къ вамъ имеемъ дело — ваши люди должны помочь намъ сделать причи (нары) и новые бараки; мы хотимъ устроить такъ, чтобы вамъ здесь было лучше жить и спать. Помогающіе при работе получатъ 1/2 хлеба больше”.

Характерно, что допрашиваемому о. Юркевичу изъ Роздоля, заявили, что онъ еще 20 авг. освобожденъ и какъ же это вышло, что онъ еще до сихъ поръ здесь сидитъ? Изумилась комиссія и еще больше самъ о. Юркевичъ.

5 дек — Морозъ держитъ дальше. Днесь комиссіи нетъ уже за то явились аудиторы. Дождались и госпиталя. Въ другой серіи бараковъ выделенъ одинъ баракъ подъ госпиталь. Тамъ есть полъ и кровати. Больныхъ перевели туда, между прочими советника Литынскаго, адвоката изъ Галича Копыстянскаго, помещика Жаровскаго и др.

Въ 4 ч. дня стоящій на посту, вне барака, солдатъ выстрелилъ въ перелезавшаго черезъ заборъ крестьянина, но въ него не попалъ, но вместо этого пуля черезъ стену барака попала въ другого, какъ разъ тогда молящагося крестьянина и, задевъ верхнюю часть легкаго, убила. Убитый называется Иванъ Попикъ изъ села Медыничъ, отецъ 7 детей. Выстрелившій солдатъ называется Hauptmann. Стоявшій напротивъ другой солдатъ крикнулъ ему: не стреляй! (это былъ чехъ по національности) но напрасно.

Весьма скоро, ибо таки вечеромъ того же дня, т. е. въ 2 часа после убійства, убитаго крестьянина похоронили. Опасаясь демонстраціи, приказали, чтобы только 4 человека отнесли покойника на кладбище, но вопреки этому запрещенію, собралось на похороны очень много народа. Хоронилъ о. Владиміръ Венгриновичъ, съ хоромъ отслуживъ панихиду. Покойника перенесли ближе къ решетке, о. Владиміръ прочиталъ Евангеліе отъ Матфея… „гонимы будете имени моего ради и убіютъ вы” и т. д. Эти слова Евангелія потрясающимъ образомъ подействовали на слушателей. За решетку выпущено только 4 людей нести гробъ дальше, но хоръ продолжалъ стоять у решетки и петь: „со святыми упокой”…

Сообщили намъ отрадное известіе, a именно, что, наконецъ, пришла конгруа (священническое жалованье). Мне признано по 31. дек, 458-12 кронъ. Священники повеселели, такъ какъ въ виду слуховъ, что ихъ куда-нибудь переведутъ только подъ надзоръ, надеются, что у нихъ уже будутъ кое-какія средства къ жизни.

Съ депозитами дело неладно: отобрали деньги и не возвращаютъ ихъ, несмотря на многочисленные настойчивые письменные и иные запросы и требованія.

Кто-то изъ здешнихъ сделалъ на коменданта 4-го барака, о. Селецкаго, доносъ прокурору. Вотъ подлость. Даже здесь, въ тюрьме, и то эти мерзавцы продолжаютъ заниматься своимъ отвратительнымъ ремесломъ.

6 дек. — Сегодня ровно 4 месяца тому, какъ меня арестовали. Морозъ легкій. Воскресенье.

Въ 12ч. „дзядзьо”, (о. Дольницкій) сообщилъ, что въ часъ 30 м. онъ уезжаетъ въ Грацъ. Всехъ насъ эта весть обрадовала, a старикъ былъ взволнованъ. Въ часъ и 15 м. въ бараке, мы съ нимъ распростились. Комендантъ, нотаріусъ Телесниикій, прощалъ его отъ имени находящихся въ бараке, желая счастливаго возвращенія на родину, на закате летъ. Старикъ прослезился. Отъ духовенства я его прощалъ.

— Мы, младшіе, сказалъ я между прочимъ — особенно больно были поражены 31 то августа, когда увидели, что между нами находится арестованный также такой глубокій старикъ и все недоумевали, почему онъ здесь, но за темъ узнали, что и это по веленію Божію такъ вышло на то, чтобы мы, видя геройское терпеніе и бодрый духъ старика, легче сами переносили тяготы узилища. Поистине самый видъ Вашъ вселялъ всегда упованіе и духовний подъемъ въ наши неразъ падающія сердца. Богъ да будетъ съ Вами, a Вы помните о насъ въ молитвахъ Вашихъ.

Затемъ сказалъ прощальное слово его старый знакомый о. Ник. Малинякъ Ответилъ „дзядзьо” просто, сердечно, трогательно. Велелъ намъ въ ежедневныхъ молитвахъ уповать на помощь Пр. Богородицы и по крайней мере вздохнуть въ трудную минуту испытанія призывомъ: Пресвятая Богородице, спаси насъ. Пропелъ даже краткую молитву ко Пр. Богородице по-итальянски, собой на досуге сочиненную. Потомъ о. Кор. Сеникъ попращалъ его отъ имени крестьянъ, которые привыкли всегда видеть и слушать съ умиленіемъ старичка священника во время богослуженій.

После приветствій, мощный хоръ сталъ петь нашимъ галицко-русскимъ напевомъ: Многая лета! Безъ команды, какъ то сами собой многіе стали въ 2 ряда, вдаль которыхъ старикъ сталъ медленно идти къ воротамъ, до 2000 человекъ сопровождали „дзядзья” до решетки въ то время, какъ хоръ грянулъ свое громовое: „во здравіе, во спасеніе”. Свыше тысячи шапокъ поднялись въ воздухъ и долго еще были въ движеніи, пока старикъ пропалъ изъ виду.

Явились 2 офицера, врачъ и солдатъ, у д-ра Вл. Могильницкаго и расспрашивали о подробностяхъ убійства солдатомъ Попика, a затемъ пошли на место искать пулю, но не нашли ея.

Узналъ изъ Лемковшины, вотъ что: Въ арестный домъ при окружномъ суде былъ заключенъ польскій ксендзъ изъ м. Дембовцы возле Ясла. Въ той же камере сидели оо. В. Курылло, Качмарчикъ, Вл Мохнацкій и др. Онъ разсказалъ, что купилъ себе пару голубей, которыхъ ему принесли двое мальчиковъ, и вдругъ кто то сделалъ доносъ, что будто это почтовые голуби. Сейчасъ жандармы арестовали его и этихъ 2 мальчиковъ, какъ заподозренныхъ въ шпіонстве. Онъ разсказывалъ, что по прибытіи русскихъ войскъ, русскіе офицеры въ Ясле вели себя въ полномъ смысле слова по джентельменски. На ратуше города сейчасъ былъ водруженъ русскій флагь. За все, что получали, платили исправно, сейчасъ и сполна. Кушали въ ресторанахъ, платя золотомъ. Впоследствіи явились у городского головы съ просьбой, чтобы имъ выдалъ удостовереніе въ томъ, что ихъ поведеніе было корректно и все дела въ порядке. Гостили также у него, ксендза, и онъ не находитъ достаточно словъ, чтобы высказать самую высокую похвалу по адресу офицеровъ такого отличнаго воспитанія и поведенія.

7 дек. — Вечеромъ привели въ баракъ польскаго ксендза, россійскаго подданнаго, некоего Винкентія Замойскаго, члена келецкаго капитула (?), какъ говорятъ.

Днесь уходятъ 14 человекъ обоего пола и разнаго возраста, почти все — мазепинцы.

(Примечаніе) Въ Славске о. Евстахій Качмарскій держалъ въ церкви, передъ отъездомъ изъ своего прихода проповедь, съ характерной малорусской хитростью. Советовалъ своимъ прихожанамъ поступать такъ: придутъ мадьяре — вы скажете, що вы украинцы, придутъ москали — вы скажете что вы староруссы. „Я самъ такъ зробивъ бы — заключилъ твердо и убедительно — та боюсь техъ старорусскихъ селянъ, щобы мене не зрадили”. Характеръ!

Примеч.: Въ Сосницу, у. Ярославъ, 12 окт. пришли мадьяре и схватили 6 крестьянъ за то, что они, слушаясь казаковъ, перевели имъ изъ помещичьяго двора скотъ и перевезли сено. Схваченнымъ приказали вырыть себе могилы и тутъ же этихъ крестьянъ повесили и сейчасъ же ихъ, еще теплыхъ, въ этихъ могилахъ похоронили. Имена и фамиліи этихъ несчастныхь; Иванъ Шусточка, Илько Якимецъ, Илько Яворскій, Николай Снегуровскій, Андрей Гордей, Иванъ Кошка.

8 дек. — Легкій морозъ. По баракамъ раздаютъ причи (нары). Днесь ходили къ рапорту все, кто писали Majestatsgesuche (прошенія на высочайшее имя). Полковникъ принялъ ихъ очень вежливо и заявилъ, что прошенія не посланы команде потому, что много требованій и такъ уже улажено, a те, которыя еще не улажены, суть распоряженія, впрочемъ же прошенія должны идти по почте, a не оффиціальнымъ путемъ. Кто хочетъ, можетъ и теперь еще такое прошеніе послать по почте. Сообщилъ, что те, которые считаются политически неблагонадежными и которыхъ какъ „руссофиловъ” представили староства, останутся здесь до конца войны, дабы случайно не попали на театръ военныхъ действій и не нанесли вреда своей родине, „освобожденные” же будутъ отпущены на свободу (не въ Галичину, разумеется). Проф. д-ръ Николай Антоневичъ жаловался полковнику на то, что все время, особенно вначале, обращались съ нами, какъ съ обыкновенными преступниками и угрожали намъ разстреломъ. Полковникъ извинялся, заявляя, что онъ былъ такъ поинформированъ, и потому не виноватъ въ строгомъ обращеніи съ нами.

Примеч.: Михаила Дублянскаго изъ Майдана липовецкаго (у. Перемышляны) одинъ солдатъ укололъ 6 сент. въ грудь штыкомъ на поляхъ Талергофа. Онъ затемъ вылечился и самъ мне это разсказывалъ.

Изъ Самбора, 6-го сент., ехалъ транспортъ арестованныхъ въ Угорщину. Въ Лавочномъ, на станціи, вошелъ въ вагонъ фенрихъ (прапорщикъ). Въ вагоне ехали: оо. Северъ Ясиницкій, Гр. Билинскій, Монастырскій, г. Гмытрикъ, Куцей, студ. унив. Сковронъ 1) [1)Какъ въ семъ случае, такъ и въ др., некоторыя фамиліи или же названія местностей могутъ оказаться неточными. Карандашный почеркъ подлинника кое-где неразборчивъ, такъ, что несмотря на все старанія при его разборе и передаче, могутъ вкрасться неточности и ошибки, объ исправленіи которыхъ читателей просимъ.], крестьяне изъ окрестностей Борыслава, нпр. Лютикъ и др.

Конвоирующій ихъ въ вагоне воинъ не хотелъ фенриха впустить. Но фенрихъ сказалъ, что онъ хочетъ только посмотреть, и какъ-то втиснулся внутрь и, не говоря ни слова, перваго о. Севера Ясиницкаго со всего размаха ударяетъ кнутомъ по голове. Шляпа съ священника слетела на земь, фенрихъ ударилъ еще разъ кнутомъ, a потомъ ударилъ рукой по лицу съ обе ихъ сторонъ. На это о. Северъ успелъ только сказать: Gott wird uns richten (Богъ намъ судья). Эти слова привели фенриха въ крайнее бешенство, онъ еще злобнее сталъ бить, крича: Was, Gott, Gott, Gott! и ударяя при каждомъ слове кнутомъ. Только после того, какъ о. Северъ сказалъ, что самъ служилъ некогда въ арміи вольноопределяющимся, и былъ офицеромъ, фенрихъ пересталъ. бить его, a бросился бить другихъ арестованныхъ. Фенрихъ очевидно не немецъ (говорилъ хорошо по польски). Такія же истязанія арестованныхъ продолжались и въ Марошъ Ляборъ (въ Угорщине). Поездъ остановился и заключенные выходили изъ вагона и подходили къ ужину и тогда ихъ били всехъ, даже женщинъ, г-жу Стеранку, жену о. Севера Ясиницкаго к др., поочередно. Устроили это такъ, что уставили 4 солдатъ съ палками и солдаты били несчастныхъ, когда они проходили. Тогда о. С. Ясиницкій вы ходилъ изъ вагона последнимъ. Солдатъ мадьяръ копнулъ (ударилъ ногою) его сапогомъ такъ сильно, что свалилъ наземь, затемъ схватилъ его за шиворотъ, вывелъ передъ находящуюся на вокзале публику и представилъ, показывая пальцемъ: попъ! попъ! Ударилъ его со всей силы въ зубы, потомъ билъ его въ спину. Одинъ солдатъ билъ о. Хомицкаго поленомъ, a другой большимъ камнемъ, держимымъ въ руке.

9 дек. — Морозецъ. Въ 9 ч. утра прибыли 160 русскихъ пленныхъ солдатъ. Приведенные своимъ подъофицеромъ, выстроились передъ баракомъ, бойко и складно спели русскую песню, затемъ на команду: шляпу долой! открыли головы и спели стройно и важно: Отче нашъ. Присутствующіе австрійскіе офицеры и солдаты также сняли шапки. Передъ завтракомъ (супомъ) спели речитативомъ. ”Отче нашъ”. Все это производитъ на нашихъ крестьянъ чрезвычайно сильное впечатленіе. Они глубоко тронуты, говорятъ: вотъ видимъ теперь, чья вера твердша. Русскіе пленные — это мастера, (столяры, плотники и др.), командированные сюда строить новые бараки, делать „причи” въ баракахъ и т. п. У нихъ есть топоры, долота, пилы и др. снаряды.

Днесь многихъ допрашиваютъ аудиторы. Некоторые пишутъ прошенія. Кое-кто отпущенъ на свободу. Мы снова собираемся составить Majestatsgesuch. После обеда были мы, вдвоемъ съ о. Сеникомъ, у судебнаго следователя Фиды. Заявилъ намъ, что приказано намъ отправиться въ Вену, въ гарнизонный арестный домъ, и тамъ будетъ разбираться ”дело” всехъ членовъ „Народнаго Совета во Львове”. Это заявленіе обезпокоило меня и о. Сеника. Въ то время какъ другіе ждутъ скораго освобожденія, некоторые же понемногу и въ самомъ деле выходятъ (советникъ суда Вл. Костецкій уехалъ вчера), мы идемъ на судъ! Черезъ 7 — 8 дней должны мы туда отправиться. Съ финансами у меня крайне круто: конгруи все еще не получилъ, денегъ нетъ. Разстанусь съ Янкомъ (сыномъ) и не знаю, где потомъ найду его.

Господи, что же то насъ ждетъ еще впереди? Такъ безпокоюсь… Д-ръ Николай Павловичъ (Глебовицкій), какъ юристъ, успокаиваетъ меня всячески, дай ему Богъ здоровья, которое, къ сожаленію, въ последнее время у него что-то портится.

Вечеромъ пленные русскіе воины долго пели свои чудныя песни стройно и мощно, но намъ прислушиваться съ близка уже нельзя: караульные гонятъ насъ не только отъ решетки, но даже съ гофа (двора) въ бараки. Вотъ злоба!

10 дек. — Спалъ съ полуночи до утра плохо. Все кручина. Аппетитъ палъ совсемъ.

Распоряжено, что 10 нашихъ бараковъ должны дать 400 чел. на работы. Работникамъ обещано дать двойной столъ и 20 гел. въ день, но, хорошо зная, что это значитъ, наши крестьяне не хотели идти, потому посты стали выгонять ихъ всехъ изъ бараковъ на гофъ и тамъ сами стали изъ присутствующихъ выбирать подходящихъ. Постовой выгналъ и о. Скоморовича, еще больного отъ недавняго воспаленія легкихъ и не помогло то, что другіе за него заступались, ажъ когда, узналъ объ этомъ вахкомендантъ, послалъ солдата, чтобы его воротили. Некоторые караульные стали даже бить крестьянъ.

За нихъ заступился о. Ст. Яворскій и сказалъ: „Такъ то выглядятъ те льготы, которыя намъ обещалъ г. полковникъ! A ведь онъ бить запретилъ”. За произнесеніе этихъ словъ солдатъ тутъ же записалъ о. Ст. Яворскаго къ рапорту на завтра.

Днесь я босъ: далъ въ починку башмаки, подкинуть подметки. Ужасъ, какъ грабитъ насъ одинъ сапожникъ изъ Бучача: за само подшиваніе подметокъ беретъ по 4 кроны, съ меня, конечно, сорветъ больше, ибо мои башмаки шире.

Свозятъ очень много строительныхъ матеріаловъ и должны будто бы построить еще 30 бараковъ. Форменный городъ изъ бараковъ выростетъ въ Талергофе. Пленные русскіе солдаты работаютъ какъ столяры и плотники, но намъ строго запрещено обменяться съ ними словечкомъ. Нашимъ работникамъ выплачено за день по 20 гелл, а пленнымъ по 60 гелл. Они строятъ бараки по русскому образцу, вкапывая въ землю.

Нa жалобу o. Селецкаго, что постовые гонятъ священниковъ на тяжелыя физическія работы, капитанъ заявилъ, что этого больше не будетъ и что Wache (стража) получитъ за это выговоръ. Мы успокоились.

11 дек. — Всю ночь лилъ дождь. Я немного успокоился относительно моего переезда во Вену. Да будетъ воля

Твоя, Господи, я ни въ чемъ не виновенъ.

Утромъ, кроме уже установленнаго числа работниковъ, даваемыхъ нашимъ баракомъ, требуютъ еще 10 работниковъ добавочно. Все это да и обращеніе съ этими работниками вообще — одно издевательство. Вотъ и видимъ, какъ помогло заявленіе капитана! Чего-то опять бесятся. Мы заметили, что съ поры какъ мы взяли нашъ Majestatsgesuch обратно, съ нами обращаются хуже прежняго.

На дворе настала ужасная, непролазная грязь, вcе сидимъ въ баракахъ, многіе недомагаютъ и лежатъ, воздухъ спертый, скука, нудьга (тошнота).

Пришелъ Іосифъ и прочиталъ письмо отъ сына Ивана: онъ въ Бельске, съ женою и ребенкомъ. Пишетъ, что Борыничи разрушены, его домъ въ Ходорове ограбленъ, онъ безъ одежды, недостатокъ средствъ къ существованію и пр. под.

Въ 10 ч. тронулось похоронное шествіе; подняты 3 гроба: свящ. о. Спрыса, одного инженера и одного крестьянина. Печальный видъ! Хоръ пелъ, медленно двигаясь черезъ „гофъ”, маршь Бетговена. Молитвенно трогательное настроеніе. Людей пошло немного, ибо слякоть. Когда шествіе проходило мимо пленниковъ, все они поснимали шапки, стояли смирно и чинно, почтительно, не такъ, какъ это водится у военныхъ у насъ, что однажды австр. офицеръ привелъ солдатъ въ польскій костелъ, развалился въ последней скамейке и все время за богослуженіемъ теребилъ (щелкалъ) орехи. Знаменательно!

(Особая зам.): По 11. дек. 163 усопшихъ, 16 проколотыхъ, одинъ застреленъ.

Вечеромъ разошлась весть, что въ 3-й серіи бараковъ некоторые заболели тифомъ и ихъ забрали въ госпиталь барака. Наверно и у Вагиля Мартынюка и Франка Горянского и др. (прихожане о. Мацыка) развинется тифъ после известной и незабвенной вшивой бани… вотъ издеваются надъ людьми!

12 дек. — Грязь и топь и лужа и слякоть. Все сидимъ въ баракахъ, воздухъ спертый.

Вчера я внесъ дополненія къ моимъ показаніямъ, на руки сов. суда Фиды, передалъ офиціалу. Днесь ожидаютъ явки комиссіи, освобождающей отдельныхъ заключенныхъ, быть можетъ явится и Фида, пойду къ нему и еще разъ съ нимъ потолкую.

Былъ у меня Антоній Б., подарилъ ему пару чулокъ. Сказалъ, что у нихъ тифа нетъ, что слухи, кажется, неверны, хотя, правда, после купанья действительно много людей заболело.

Днесь допрашивала комиссія о. Евгенія Хиляка изъ Мервичъ. Комиссаръ Смулка спросилъ, за что арестованъ.

— Не знаю, за что, — ответилъ о. Евгеній.

— A Какай читальня у васъ?

— Общества им Качковскаго.

— A вы состоите ея членомъ?

— Разумеется.

— Ну, вотъ за это и арестованы. — заключилъ комиссаръ резко.

Все священники вносятъ въ комиссію прошеніе, чтобы были допрошены все вместе и въ одинъ день.

13 дек. — Всю ночь лилъ дождь. Капало съ крыши на лица спящихъ, ихъ берлогу и платье. Человекъ отъ этихъ холодныхъ каплей просыпается и еще больнее чувствуетъ всю безпомощность и безнадежность своего положенія.

Слышно, что „дзядзя” (о. Дольницкаго) забрали въ Грацъ, въ монастырь. Тамъ старичку-праведнику все таки будетъ, думаю, cносно и уютно и покойно. По крайней мере отделается отъ вшей и спать будетъ спокойно.

Нашъ Majestatsgesuch подписали первыми д-ръ Н..П. Глебовицкій, о. д-ръ Н. Шлинякъ и др. Днесь долженъ быть отправленъ по почте.

Днесь воскресенье. Люди не захотели идти на работу. Вдругъ изобретательный капитанъ Шмидъ велелъ призвать всехъ насъ, священниковъ, къ воротамъ и воззвалъ насъ повліять на народъ, чтобы шелъ на работу. Сказалъ, что вы молъ, многіе здесь терпите невинно, подобно первымъ христіанамъ въ древнемъ Риме, терпите изъ за ложныхъ доносовъ разныхъ „Schuft-овъ (негодяевъ) но потерпите еще, ибо что поделаете? и т. п. Часть людей все же пошла на работу.

Отправляющій здесь свою должность офиціалъ полиціи называется Тымчукъ. Этотъ панъ пришелъ сюда днесь уладить дело Шепелюка и выразился о заключенныхъ: „Mistvieh” (скотъ), худоба” и т. п.

Въ Перемышле, идя чрезъ рынокъ, офицеръ вынулъ саблю и замахнулся ударить идущаго подъ конвоемъ о. Макара. Конвоирующій жандармъ (русинъ), заявилъ, что онъ теперь въ службе и со словомъ „спрячьте саблю”, вытянулъ противъ офицера штыкъ.

14 дек. — Грязь ужасная. Снегъ исчезъ, люди барахтаются въ болоте. Въ баракахъ многіе составляютъ разныя ”поданья” (прошенія) безъ малейшей надежды на успехъ. Особенно усердно секретарствуютъ о. Діонисій Киселевскій, адвокатъ д-ръ Н. П. Глебовицкій. Говорятъ, что нужно бы просить объ интернированіи во Вене, ибо тамъ будутъ теперь квартира и столъ дешевле. Мне предстоитъ поездка во Вену. Я приготовился, я не виновенъ ни въ чемъ. Жизнь въ гарнизонномъ аресте, говорятъ знатоки, въ сравненіи со здешнею теперешнею жизнью, куда лучше. A только много хлопотъ и возни съ темъ, какъ мне достать следуемую мне конгруу, захотятъ ли выплатить ее Янку заместо меня. Надо таки где-нибудь что то занять, ибо крайняя беда.

Полеживаю — нездоровится. Возле меня лежитъ нотаріусъ Телесницкій. Все думаю о своей близкой поездке въ Вену. Вернусь ли я еще въ Талергофъ? — не знаю. A быть можетъ, тамъ, во Вене, придется и умереть.

Пишу эти записки и передамъ ихъ нотаріусу Телесницкому, одну же часть передамъ Нестору Цыбику на храненіе. У Телесницкаго есть, кроме записокъ, списки Majestatsgesuch-а, прошеніе въ нунціатуру, телеграмма кардиналу Пиффлю (во Вене) и пр., и также 18 картинокъ изъ нашей талергофской жизни, составленныхъ Іоанномъ Михайловичемъ Вербицкимъ. Въ союзники по изданію принялъ я д-ра Николая Глебовицкаго. Если бы я умеръ, a онъ могъ разобраться въ моихъ запискахъ, прошу передать ихъ ему, пусть онъ потрудится, сбережетъ ихъ и перевезетъ на родину.1) [1)Судьба распорядилась иначе: авторъ записокъ вернулся на родину и ныне живъ, хотя и боленъ, a д-ръ Н. П. Глебовицкій умеръ въ Талергофе. Прим. Ред.]Писать въ гарнизонной тюрьме не будетъ возможно. При входе туда отнимаютъ у человека все — значитъ, уцелеть можетъ только то, что здесь я записалъ.

Думаю, что Богданъ (сынъ) не пріехалъ въ Галичину, но остался въ М. Boleslav. Какъ ему тамъ живется, догадываюсь, наверно не весело. Денегъ у него нетъ, бедствуетъ… Но Господь поможетъ ему перенести это лютое время. Далъ бы я не знаю что за весточку изъ Липицы.2) [2) Авторъ записокъ — настоятель прихода Липица дольная. Прим. ред.]Что тамъ теперь происходитъ? Здоровы ли и невредимы все мои дражайшіе? Моя жена, предобрая, любая Антося, мои дети: Соня, Вера, Николка, Дозикъ, мой дорогой, любый и праведный зять Феодосій (адв. д-ръ Ф. С. Заяцъ) и его детки? Ахъ, кабы я зналъ, что все вы живы? Весть эта укрепила бы мой унывающій духъ.

Надеется выехать туда нотаріусъ Телесницкій изъ Делятина. Прошу его уведомить ихъ въ Липице о моемъ здоровьи. Онъ надеется поехать въ Румынію и по пути побывать въ Делятине. Подай ему, Господи, силъ и исполни его желаніе. Онъ тоже отецъ и мужъ и подобно мне болеетъ и страждетъ, томясь неизвестностью относит. детей и жены. Такихъ какъ онъ и я у насъ теперь сотни, тысячи… A что и говорить о 70-80-летнихъ старикахъ? Не перенести имъ нынешней бури событій и тяготъ своей жизни, a все таки и имъ хочется еще жить и хоть бы увидеть, что дальше наступитъ. Не дай Богъ помереть здесь, на чужбине! Ежедневно молюсь: „христіанскія кончины живота нашего, безболезнены, непостыдны, мирны” (а мысленно добавляю: „дома, въ кругу родныхъ”) и т. д. Можетъ быть, Господь услышитъ мя грешнаго и въ добавку къ столь многимъ благодеяніямъ, отъ Него мною полученнымъ, не откажетъ мне и въ этой милости, дабы сугубо сердце мое было въ долгу предъ Нимъ, преисполненное благодаренія и любви!..

Я сталъ много-много набожнее здесь, начиная съ 6-го августа 1914 г. того рокового дня. И хранила меня рука Господня до сихъ поръ и милость и благость Его почила на мне. Изъ Рогатина во Львовъ конвоировали меня 2 жандарма, добрые люди, обращались со мной хорошо. И въ тюрьме во Львове было мне, какъ узнику, сносно. И даже въ страшный день 31-го августа, во время нашего шествія будто бы на Голгофу, никто не ударилъ меня. Перенеся все истязанія и издевательства, со стороны конвоирующихъ насъ солдатъ въ вагоне и „публики”, т. .е. беснующейся черни, на станціяхъ, съ 31-го августа по 4-ое сентября, я пріехалъ въ Талергофъ благополучно. Тутъ, ночуя въ поле, подъ открытымъ небомъ, можно было неразъ простудиться. Можно было много разъ попасть подъ „кольбы” (приклады ружей) солдатъ „вахи” (стражи), которая сь перваго же дня брала лишь однихъ священниковъ на тяжелыя физическія работы: рубку дровъ, къ насосу, привозу воды и т. п. A меня все это миновало. Затемъ ходилъ и я, но мало, 2 — 3 раза вceгo. Ha всякомъ шагу благость Божія была на мне. Порой не имелъ при себе ни геллера, и находились и туть добрые люди, которые давали мне взаймы и, надеюсь, дали бы и въ будущемъ. Могу сказать, что наши русскіе люди относятся ко мне съ уваженіемъ и это уваженіе мне всегда оказываютъ. Не думалъ даже, что такимъ почетомъ пользуюсь въ русской среде. Самые близкіе — это мои Schlafkameraden (товарищи по нарамъ): Богданъ Богдановичъ Дедицкій, о. Діонисій Киселевскій, г. Феофилъ Костецкій, нотаріусъ Телесницкій и др. съ одной стораны, a съ другой: оо. Каленюкъ, Гр. Процыкъ, Іоаннъ Винницкій и др. Шурья же: Вих. Красицкій обращается со мной холодно, a „Инцифоръ” демонстративно холодно, a почему — не знаю. Даже малый Ярославъ Красицкій, какъ будто сторонится отъ меня. До сихъ поръ ни разу не заговорили мы о семейныхъ отношеніяхъ ни вообще о чемъ бы ни было, какъ если бы все было известно и говорить не о чемъ Охладели семейныя чувства, братъ брату сталъ чуждъ. Такое время, такой міръ теперь — всякъ про себя.

Замечу еще одно: Записки составляю по малорусски, боясь ревизій (обыска), a то если бы я писалъ ихъ общерусскимъ языкомъ1) [1) Boпpeки этому пocтaнoвлeнiю и желанію на деле авторъ составилъ свои записки не по малорусски, a по русски, т. е. русскимъ литер. языкомъ, съ такими лишь незначительными отступленіями, какъ то, что у него окончаніе неопред. наклон. — ти, оконч. прилагат. -ого, ый и т. п., т. е. съ теми же формами, которыми въ Галичине, до войны, русскіе обходили запретъ австрійской администраціи писать и подавать властямъ что нибудь на чистомъ русскомъ литерат. языке. Прим.ред.] то читая это, сказали бы: вотъ, видите, какой ”руссофилъ”! Слово это страшно звучитъ для немецкаго уха и попадаются люди, которые въ испуге открещиваются оть всего ”руссофильства”, хотя это слово — одно курьезное недоразуменіе, ибо какъ русскій чедовекъ можетъ не быть ”руссофиломь”, да и вообше онъ не ”руссофилъ”, a просто русскій, a ”руссофиломъ” можетъ быть чехъ, полякъ и т. д. Чудно все это! Но не признавая русской націи у Карпатъ, приходятъ въ ужасъ отъ „руссофильства” ея представителей. И все же приходится серьезно толковать о „руссофильстве” и даже оправдываться. Будучи допрошенъ въ львовской тюрьме, я на этотъ вопросъ ответилъ, что у насъ не разбираются въ русской идеологіи или въ этомъ самомъ — какъ кому-то называть угодно.— руссофильстве. У насъ есть — сказалъ я — четверное руссофильство. И такъ:

1) политическое, которое только въ самое последнее время нашло себе представителей;

2) религіозное, которое вылилось въ последніе 3 года въ переходе отдельныхъ нашихъ селъ въ православіе;

3) націоналъное и

4) культурное.

Два последнихъ представлены у насъ издавна многочисленнейше и съ ними ничего не поделаешь. Это руссофильство явно выступаетъ съ 1848 г., оно было провозглашено бл. п. о. Іоанномь Наумовичемъ въ 1866 г. въ львовскомъ сейме. О немъ говоримъ мы на всехъ собраніяхъ и пишемъ во всехъ газетахъ и книгахъ и никто насъ не обвинилъ, что мы ipso facto питаемъ также политическое и религіозное руссофильство. У насъ не разбираются въ этомъ, и разъ кто-нибудь указалъ на меня, какъ руссофила, то меня считаютъ уже изъ-за этого и изменникомъ державы и церкви. А это не такъ. Такъ быть не должно. Судья выслушалъ меня внимательно и отметилъ въ протоколе мою принадлежность, т. е. приверженность, верность, національному и культурному руссофильству.

После обеда развлекла меня немного полученная интересная весть, именно д-ру Собину написалъ изъ Новаго Тарга его меценатъ, между прочимъ, что „война клонится къ концу”. Далъ бы то Господь!

Совещался я днесь съ о. Сеникомъ. Дела въ томъ, что мы не желали бы ехать подъ штыками. Постановили просить капитана, чтобы соизволилъ самъ или же повліялъ на полковника выдать распоряженіе, чтобы насъ сопровождали безъ ружья воины-подъ-офицеры. Не знаемъ, удастся ли намъ добиться этой маленькой уступки. Попробуемъ. Тяжело ехать подъ штыками. Вдоволь до сихъ поръ, въ теченіи 4 1/2 месяцевъ насмотрелись мы на эти штыки, опротивело до крайности. Предполагаемъ также, что съ южнаго вокзала во Вене нужно будетъ взять автомобиль, ибо разстояніе большое, a y меня нетъ теплаго платья и могу простудиться, a въ автомобиле пріедемъ въ гарнизонную тюрьму быстро и замерзнуть не хватитъ времени. Тамъ, въ гарнизоне, будетъ произведенъ у насъ строгій обыскъ и отнимутъ у насъ послідній клочокъ бумаги, такъ что тамъ продолжать своихъ записокъ не смогу. Беру съ собой лишь мое дорогое Св. Писаніе и молитвословъ. Быть можетъ намъ тамъ позволятъ читать книги изъ гарнизонной библіотеки. Надеюсь, что пробуду тамъ 4 недели не более и что къ процессу меня не привлекутъ, за мной ведь никакой вины нетъ.

На днесь, къ вечеру, нашъ баракъ (VIII) заказалъ себе хоръ съ концертомъ. Собрали для него 4 кр. 20 гел. на чай. Вотъ пропоютъ рядъ песенъ и развеселятъ и ободрятъ насъ немножко.

Прогрессъ у насъ здесь. У насъ уже есть госпиталь. Да. И есть 2 сестры милосердія. И вотъ какой случай днесь произошелъ:

Приходитъ 70-летній старикъ Алекс. Полянка и раздевшись, положилъ пальто на стулъ. Входитъ сестра милосердія, сбрасываетъ это пальто на землю и кричитъ: „что ты хотелъ бы мне завшить комнату”? — Другой случай: Пришелъ о. Дроботъ, желая посетить больного іеремонаха о. Козаркевича. Входитъ сестра милосердія и кричитъ о. Дроботу (въ рясе): „маршъ отсюда,, что, ты не знаешь, когда назначено время для посещенія больныхъ”? Вотъ это католическія сестры милосердія, монашенки! Къ гр-катол. священникамъ, оне обращаются не иначе какъ чрезъ „Du” (ты), грубо, гневно и вызывающе. И это западная культура! На что-то подобное у насъ не осмелился бы и пьяный бродяга, a тутъ, кто? — женщина, немка, сестра милосердія, монахиня. Бедные те больные, за которыми ухаживаетъ такая „сестра милосердія”, лучше было бы имъ безъ нея.

Группе въ 51 чел., прочитали освобожденіе отсюда, именно однимъ полное освобожденіе, a другимъ частичное — будутъ конфинированы въ Леобенъ, въ числе последнихъ 3 судьи: Бачинскій, Чеснокъ и Дедицкій. Отпускаютъ уже кое-кого и изъ нашей партіи. Объявили свободу и о. Свистуну; онъ въ первый моментъ обрадовался, но затемъ отказался отъ этого благодеянія. Дело въ томъ, что его семья насчитываетъ 8 душъ и жить на собственный счетъ, не имея 2000 кронъ дохода невозможно, у него доходовъ нетъ, вотъ онъ и остался дальше въ Талергофе и сидитъ вместе съ неосвобожденными.

Узналъ, что о. Сеникъ переговаривалъ съ поручикомъ Пехтолдомъ, прося его о томъ, чтобы насъ обоихъ конвоировали солдаты безъ штыковъ и чтобы намъ была выплачена вся конгруа.

Есть виды на то, что можно будетъ чего-то добиться.

Вечеромъ нашъ хоръ далъ намъ чудный концертъ. Пели славно, a когда запели: „На чужине загибаю, марно житье йде, за родиновъ споглядаю, ахъ, где жъ она где?” a затемъ ”Родимый краю, село родиме”, полились слезы изъ многихъ глазъ, каждый мыслями, духомъ и сердцемъ полетелъ далеко-далеко на родину и позабылъ на мгновеніе о томъ, что находится въ бараке, въ Талергофе, на истертой вшивой соломе. Премило провели мы сей вечеръ, какъ будто бы тамъ, у себя.

15 дек. — Болото. Грязь непроходимая. A на „гофе” работа кипитъ. Всю эту грязь сгребаютъ лопатами и чемъ попало, телегами свозятъ щебень и утрамбовываютъ дорожки — движеніе большое. Пришелъ советникъ суда Фида и я съ о.Сеникомъ были у него и результатомъ совещаній мы довольны. Говорилъ о. Сеникъ съ полковникомъ, прося, чтобы конвоировалъ насъ подъ-офицеръ. Не обещалъ еще, но изъ его заявленія выносимъ впечатленіе, что готовъ отнестись благосклонно къ этой нашей просьбе. Дай Богъ, a то тяжело ехать подъ штыкомъ.

Возвратился изъ Граца, изъ разбирательства въ суде своего дела, o. Poманъ Крушинскій.. Сообщаетъ, что свящ. о. Баковичъ сидитъ уже долгое время въ гарнизонной тюрьме въ Граце и съ испуга и маніи проследованія сошелъ съ ума. Обвиняютъ его въ томъ, что будто-бы онъ во время св. исповеди, склонялъ солдатъ, чтобы стреляли въ воздухъ. Вотъ до чего дошло доносительство!

Обнаружилась еще одна мерзость. Чиновникъ податного ведомства въ Перемышле, некій И—ичъ, состояшій на услугахъ полиціи провокаторъ, оклеветалъ здесь своими доносами, между прочими (о. Сеника, д-ра Крушинскаго, Войтовича), советника суда Литынскаго, я такъ какъ сов. Литынскій боленъ и лежитъ въ нашемъ госпитале, то аудиторъ былъ вынужденъ придти къ нему для допроса и выслушать его и И— ича, который въ доносе заявилъ свою готовность сыграть роль свидетеля. Но затемъ раздумалъ и убоялся и сталъ притворяться больнымъ, желая такимъ образомъ избегнугь судебнаго следствія, Такъ допросили сов. Литынскаго, a когда приступили къ допросу И-ича, то онъ отказался давать показанія подъ предлогомъ, что онъ тяжело боленъ. Призвали къ нему врачей, которые установили, что онъ совершенно здоровъ. После этого сов. Литынскаго освободили, a И—ича обвинилъ въ клевете самъ аудиторъ. По крайней мере этотъ попался. ”Котюзе по заслузе”.

Получилъ 158 кронъ 12 гел., a въ депозите въ Граце осталось 300 кронъ. Купилъ себе щетки и другія крайне необходимыя въ гарнизоне вещи. Долги платить оставляю Янку, мне нужны деньги тамъ. Записки передаю о. A. Юркевичу, онъ ихъ вывезетъ благополучно въ Вену, а оттуда въ Галичину. Купилъ себе на память изображеніе страстей Христовыхъ подъ стекломъ, заплатилъ 1 крону, хорошая вещь, многимъ понравилась. Эга памятка — замечательный трудъ и шедевръ нашего мужичка-художника.

16 дек. — Болото. Тепло. Работа въ болоте идетъ во всю. Прояснилось. Показалось солнышко. Привезли огромный котелъ для „русской бани”, которую строятъ русскіе военнопленные. Лошади не были въ состояніи дотащить этотъ котелъ и сотни людей изо всехъ силъ подталкивали и помогали лошадямъ перевезти его отъ шоссе на место въ баракахъ.

Сильно болитъ меня въ пояснице да и почки даютъ о себе знать. Куплю себе баночку меду. Ахъ, нетъ около меня моего ангела-хранителя, моей дорогой жены, моего настоящаго доктора. Тутъ же каждый больной и съ какой бы ни было болезнью одинаково безпомощенъ и оставленъ на произволъ судьбы. И когда конецъ этому будетъ, Господи?

Объявляли о тифе, a оказалось, что 11 человекъ бедняжекъ просто заели вши.

Ha месте, где были похоронены двое первыхъ мучениковъ Талергофской трагедіи, и где былъ поставленъ небольшой крестъ, теперь устроена яма на известь, a этотъ крестикъ совершенно выброшенъ. Такъ теперь и затерялось место, где похоронены эти первыя две жертвы здешняго нашего заточенія и ни ихъ фамилій ни принадлежности никто не знаетъ.

Изъ 18го барака должны были отойти 100 Fluchtling-овъ (беглецовъ), прочіе же завтра.

Все мои записки (4 пакета) передалъ я о. Афанасію Юркевичу, который уезжаетъ завтра. Говорятъ, что и насъ русскихъ разгонятъ отсюда, съ изъятіемъ меня, который перееду на жительство въ гарнизонъ во Вену. Ахъ, если бы Господь милосердный, решилъ иначе… да будеть воля Его!

Былъ у портного, хочу дать ему укоротить мою блузу и ульстеръ, чтобы походили на штатское платье, ну, и надо ихъ починить, особенно блузу, такъ какъ въ гарнизоне неудобно будетъ, быть можетъ.

Если бы удалось, хотелъ бы въ Вене купить новое платье, мое старое ужасно изношено.

17 дек. — Сегодня св. великомученицы Варвары. Примерзло. Сухо наконецъ. Пошелъ пройтись. затемъ отчиталъ правило. Выбыли отсюда наши люди днесь въ 10 ч. (а вчера въ 9 тоже уехали крестьяне въ Каринтію какъ uсіеkinier—ы), между пp. o. A. Юркевичъ. Сегеновичъ, ученикъ изъ Болшовца, умеръ, у него была чахотка. Портной изъ Журавна починилъ мне блузу и ульстеръ, буду похожъ на „цивиля”.

Левая почка сильно меня донимаетъ, утромъ еле еле ходилъ. Ахъ кабы то домой поскорее! Свитаетъ — надеются люди. Подай, Господи, миръ всему міру!

Днесь капитанъ Strick велелъ пленному подъофицеру призвать всехъ русскихъ военнопленныхъ подъ ворота. На команду: „русскіе сюда къ воротамъ”! сбежались все пленники, a за ними и наши галицко-русскіе работники съ лопатами.

— A вы русскіе? — последнихъ спросилъ капитанъ по чешски.

— A що жъ? — отвечаютъ они, — мы таки русины, ая!

Капитанъ посмотрелъ на нихъ съ удивленіемъ, a затемъ вынулъ изъ кармана нотную книжечку и что-то себе записалъ.

18 дек. — Морозно, Поясница болитъ, левая почка очень даетъ себя чувствовать, еле хожу. Комиссія пріехала (3-ій разъ съ поры какъ назначена). Многіе надеются сегодня — завтра очутиться на свободе. Подвозили котлы, русская баня должна быть къ 1-му янв. готова.

Мне говорятъ, что меня не позовутъ въ Вену, ко я этому не верю. Радъ бы я добиться хоть частичной свободы пожить сносно.

Комиссія выслушала 185 чел.

Канунъ праздника Св. О. Николая. Вечеромъ г. Телесницкій держалъ передъ собравшимися речь. Помянулъ родной край, где какъ разъ теперь устраивались всегда по городамъ вечеринки для русскихъ детей. Пожелалъ д-ру Малиняку, д-ру Глебовицкому и другимъ Николаямъ здоровья, бодрости и скораго освобожденія. Хоръ пропелъ во здравіе. Отъ имени всехъ Николаевъ поблагодарилъ за поздравленія и пожеланія и пеніе о. д-ръ Малинякъ, затемъ отслужилъ по нашей „панской” улице вечерню съ литіею. Въ виду того что съ крыши каплетъ, былъ раскрытъ зонтикъ надъ лампою, что бы отъ воды стекло не лопнуло. Оригинальная картина, сама напрашивающіяся на снимокъ!

19 дек. — Суббота, день Св. О.Николая. Я спалъ хорошо, хотя переворачиваться не могъ изъ-за сильной боли въ пояснице и днесь лежу преимущественно. Утромъ выпилъ чорный кофе, затемъ Янко принесъ мне 1/4 л. сливокъ и я выпилъ съ вечернимъ кофе. Въ 10 ч. о. Малинякъ отслужилъ литургію. Пелъ хоръ.

Приветствовали много и изъ другихъ бараковъ. Ромко за мной ухаживаетъ, принесъ мне 1/2 л. молока и 4 булки, a мою „менажу” (казенную пищу) возьметъ себе.

Русскіе пленники празднуютъ, заявили, что, если бы ихъ и кололи, то днесь не пойдутъ работать, a наши все таки вынуждены были пойти на работу.

Сильно распространяется тифъ. Не одного изъ насъ овладеваетъ страхъ и радъ бы всякій вырваться на волю поскорее, пока еще не заболелъ. Я все думаю о гарнизоне и желалъ бы хоть этимъ путемъ разстаться съ Талергофомъ.

Врачъ запретилъ хожденія людей къ о. Макару, чтобы не разнесли тифъ.

Говорятъ, что П. (Перемышль) палъ. Отношусь сдержанно къ этому известію, неразъ уже эти слухи распространялись, a не оправдывались.

Чудный человекъ этотъ нашъ врачъ д-ръ Вл. Могильницкій. Способный Эскулапъ, честенъ, трудолюбивъ, самоотверженъ, щепетиленъ. Истинный самаритянинъ. Съ утра до поздней ночи занятъ. Стоитъ зайти въ амбулаторію и посмотреть на его работу и его выносливость и терпеніе. A все таки и его оклеветали и хотели отъ насъ забрать, но это врагамъ не удалось.

После обеда я поднялся и отслужилъ акафистъ Св. О. Николаю, a пополудни вечерню, но скоро слегъ въ постель снова. Былъ у меня д-ръ Могильницкій, установилъ у меня ревматизмъ мускуловъ. Вечеромъ Ромко меня натеръ, принесъ одеяло, укрыли меня на ночь хорошо, я принялъ порошокъ аспирина.

20 дек., воскресенье. — Лежу, но чувствую себя немного лучше.

Одинъ тифомъ зараженный баракъ уже приказали опорожнить, солому изъ него сожгли, a обитателей его съ вещами переводятъ въ другой. Но разве эта мера достаточна для устраненія эпидеміи? Въ баракахъ налаживаютъ электрическое освещеніе, уже въ трехъ баракахъ есть электричество.

Въ Kleine Zeitung днесь написано немножко иначе чемъ вчера. Повторяется слухъ, что Перем. палъ но я все еще не верю. Отслужена у насъ обедница. Ромку удалось достать немного бульону и подогреть для меня. Я съелъ съ 2 булочками и настолько сытъ, что отъ „менажи” отказался.

Узнали, что наши посты на войну уже не идутъ, a говорили все время, что вскоре пойдутъ. Но есть ли эго предвестіе приближающагося мира? Ахъ, человечество никогда такъ не умело понять и оценить всего глубокаго смысла этого великаго слова „миръ”, какъ въ настоящее время. „Слава въ вышнихъ Богу и на земли миръ” возвещаетъ всему міру наша Церковь съ Рождествомъ Христовымъ.” „О мире всего міра” молимся na литургіи, такъ часто, а такъ мало вниманія обращаемъ на него, такъ трудно намъ уяснить себе всю возвышенность этой молитвы.

21 дек. — Ночью шелъ дождь, днемъ падаетъ снегъ, все сидимъ въ баракахъ. Слышимъ, что въ насъ будутъ впускать противотифозную сыворотку. Днесь пришелъ Василь, долго не виделъ его. Его баракъ былъ подъ карантиномъ. Вести съ поля боевъ неутешительны, не сулятъ скораго мира. Снилось мне, что будто постановлено меня во Вену не переводить и что за меня заступился некій Омскій и пр. под.

Вчера былъ у насъ генералъ на ревизіи, о. Селецкій вручилъ ему отъ насъ 21 письменную жалобу. Днесь капитанъ Штрикъ заявилъ о. Селецкому, что жалобы составлены correct.

Мне немножко полегчало и я всталъ. на некоторое время. Принялъ слабительное, со вчера Ромко все надоедаетъ мне что сваритъ мне консервы и пшенный супъ. Я неохотно согласился. И удивительно, супъ оказался мне полезнымъ и Ромко доволенъ. Въ виду этого успеха онъ обещалъ сварить консервы, капустнякъ. Увижу, что будетъ. A для бедныхъ нашихъ людей эти консервы редкая, великодняя (пасхальная) еда.

Пополудни дали распоряженіе производить всеобщую прививку въ первой серіи бараковъ. До 6 ч. вечера сделали прививку всемъ въ 9 баракахъ, лишь т. наз. „фамильный” баракъ отложили на завтра. Я также не пошелъ, ибо не могъ пойти. Вечеромъ Янко и сватъ подогрели мне кирпичъ и я приложилъ его къ пояснице. Ромко принесъ мне супъ, но такъ какъ я не былъ голоденъ, то съелъ сватъ.

22 дек — Те, которымъ сделана прививка, чувствуютъ себя всячески: одни жалуются на боль въ той самой руке, у другихъ уже жаръ, врачи же говорятъ, что жаръ будетъ продолжаться 3 — 6 дней, a прививка является предохранительнымъ средствомъ на 5 летъ.

Я еще (до 11 ч. утра) не ходилъ къ прививке. Еще ее днесь не делаютъ да и говорятъ что вообще больше ее делать не будутъ. Увидимъ.

Я ложился въ брюкахъ и башмакахъ, чтобы въ каждый моментъ быть готовымъ самому пойти къ прививке. Были и такіе, которые не хотели къ ней пойти. Въ 11 ч. угра отслужена обедница.

Ogloszenie: Wszystkie skargi o obrаze czci i honoru beda оdtаd sadownie scigane. Obrazony maja robic donisienie, naprowadzic swiadkow i mi przedlozyc (naturalnie w krotkich zarysach wszystkie okolicznosci naprowadzic). Ludzie ktore nie sa do raportu przeznaczone, maja zawsze o godzinie 9-tej rano przed brama I-sza byc zestowione (sic) to przez komendanta i zawsze maja byc przytem oskarzony i swiadkowie. 22 go grudnia 1914 r.

Такое объявленіе издалъ офиціалъ Тимчукъ, который тутъ играетъ большую роль: Полицейскіе отбираютъ у насъ все заявленія. Не лучше ли было бы намъ иметь дело съ военными, чемъ съ такими Тимчуками?

Пошли и изъ другихъ бараковъ къ прививке и я съ ними. Мне почему то дважды втыкали шприцъ и рука стала сейчасъ болеть. Пошли также изъ „фамильнаго” барака (около 100 женщинъ), a тутъ какъ разъ поднялась снежная туча и дождь, подъ ногами грязь. Простояли очень долго передъ баракомъ, въ которомъ производилась прививка, померзли, и только после того, какъ заступились д-ръ Войтовичъ я и др. военный врачъ (Маеръ) позволилъ женщинамъ войти внутрь барака. Вотъ и немецкая галантность! Заставляютъ женщинъ изъ нашей интеллигенціи ждать долго-предолго, стоять на снегу въ грязи, хотя баракъ просторенъ и пустъ. Издевателъство.

Вечеромъ засветили электрическія лампочки, впервые стало въ бараке светло. Ночью у меня былъ жаръ. Поясница все еще болитъ. Ромко сделалъ мне массажъ, a Янко доставилъ мне жаркій кирпичъ.

23 дек. — Я лежу. Падаетъ мокрый снегъ и дождь въ перемежку. Все сидятъ въ баракахъ. Говорятъ, что на 14 дней установятъ на нашъ баракъ карантинъ, что значитъ, что въ теченіе 14 дней никто не выедетъ никуда отсюда ни вообще изъ Талергофа. Но и такъ быть можетъ, что после этихъ 2 недель продолжатъ карантинъ еще на неделю-две. Много нашихъ людей больныхъ теперь, тифомъ будто бы. A болезни пошли отъ перваго незабвеннаго варварскаго купанья, повторяющагося впрочемъ и теперь съ незначительными измененіями: съ людей снимаютъ платье и белье для дезинфекціи, a голые люди подолгу стоятъ на открытомъ месте, на голой, влажной и холодной земле, и мерзнутъ и выжидаютъ, пока смилосердятся и возвратятъ имъ ихъ белье и платье. И каждый разъ после этого заболеваютъ все новые и многіе, a некоторые и умираютъ. Кроме того наши бараки всегда холодны не прикрыты какъ следуетъ, крыши дыравы, каплетъ съ нихъ на наше платье и на насъ, каждому на лицо, вследствіе чего ночью спать невозможно…

Я все лежу. Съ поясницей у меня беда. Что-же, подожду. На миръ — поскольку на грацкія газеты можно полагаться — надежды мало. Ахъ, Господи, спаси и помилуй!

24 дек. — Сегодня польская wilja. Ксендзъ Зелинскій далъ своихъ 5 кронъ въ складчину на обшую вечерю. Днесь грязь ужасная. Я лежу, спалъ эту ночь отлично, какъ редко случается. Вчера меня Ромко массовалъ, a сватъ грелъ кирпичъ. Прививку перенесли у насъ благополучно. Меня рука болитъ. Померло 16 чел., кажется, на тифъ. В—въ написалъ прошеніе о выдаче депозита, обещалъ придти и взять себе, но до сихъ поръ (10 ч. у.) еще его нетъ. Михась Ч. пошелъ въ больницу, и онъ боленъ тифомъ, кровь ему пускалась, еще готовъ минуться, жаль! Не погибъ на войне, такъ придется въ Талергофе.

Вчера пришелъ о. Сеникъ и принесъ купонъ почтоваго денежнаго перевода, съ припискою К—ва, уехавшаго неделю тому назадъ во Вену, что папскій нунцій заявилъ, что хлопочетъ о томъ, чтобы насъ пустили въ Галичину, лишь бы министерства войны и внутреннихъ делъ дали на это свое согласіе. Большое ликованіе! На обедъ получили мы днесь капустнякъ съ мясомъ — невиданное диво на Талергофской долине. А какъ всемъ и мне также былъ вкусенъ, несмотря на то что и въ 10-той доле не такъ изготовленъ, какъ въ Липице готовила Верочка. Организмъ жаждетъ кислаго и вотъ, на польскую „вилію” намъ сделали сюрпризъ. Только капусты была мало, a побольше юшки (жидкости), ну и все заявили, что капуста не достаточно квасна. Ромку я далъ носки. Ходитъ бедняжка въ какихъ-то тряпкахъ, которыя называетъ чулками. Хлопотунъ такой, a держится бодро, выносливъ.

Пришелъ Янко и сказалъ, что, встретившись, „фенрихъ” спрашивалъ его, здоровъ ли онъ. — Дa, — ответилъ Янко, — лишь немного ревматизмомъ страдаю. — Это ничего, — былъ ответъ.

Янко боится, не позовутъ ли его на военную службу. Вотъ-те доля. Высиди 4 месяца въ Талергофе, a затемъ иди на войну и переноси все превратности военной службы и судьбы! Да хранитъ его Господь.

Меня и о. Сеника какъ то во Bену не вызываютъ. A теперь, разъ установленъ карантинъ, и подавно, быть можетъ, не поехали бы мы изъ-за санитарной предосторожности. Говорятъ, что, можетъ быть, вообще не поеду, что возможно, что следователь пришелъ къ убежденію, что противъ меня не удастся составить обвинительнаго акта такъ и отступитъ заблаговременно отъ обвиненія. Дай такъ Господи! Съ другой стороны жизнь въ гарнизоне все таки легче нашей здешней. A впрочемъ, знаетъ ли человекъ, чего хочетъ и проситъ, и что ему выйдетъ въ пользу, a что во вредъ? Да будетъ воля Твоя, Господи!

25 дек. — Днесь я всталъ, но обуться въ башмаки не былъ въ состояніи, призывалъ на помощь Ивана Гриба (крестьянина, которому часто даю свою „менажку”). Вышелъ, было, пройтись, но скоро былъ вынужденъ вернуться и лечь снова. На дворе грязь, валитъ мокрый снегъ, хотя пока что тепло. По нужде все сидятъ въ баракахъ. Былъ Василь и пошелъ, вечеромъ заглянулъ Ромко и сделалъ мне массажъ. Говорятъ о предстоящемъ нашемъ возвращеніи.

Въ грацкой газете написано, что Римъ высылаетъ особое посольство къ христіанскимъ державамъ съ протестомъ противъ злоупотребленій Россіи при введеніи православія въ Галичине въ отсутствіе тамъ нашего клира. Это сообщеніе находится въ связи съ темъ, о чемъ говорилъ o. K.

Мы готовимъ проектъ по делу еврея изъ Бродовъ Deutscher-a, общеизвестнаго мошенника и мерзавца, давно ему следовало скрутить голову за все имъ причиненныя невиннымъ людямъ страданія.

Вечеромъ у насъ возникла и обсуждалась мысль выслать телеграммы: въ кабинетную канцелярію, нунціатуру и министерство войны съ просьбой объ освобожденіи. Hilf, wer helfen kann! (cпaсай, кто можетъ).

Если бы Господь позволилъ намъ, священникамъ, поскорее вернуться на родину, такъ и нашимъ дьякамъ вместе съ нами ровно же, a то безъ нихъ нечего и думать о совершеніи богослуженій.

Днесь о трупахъ какъ-то ничего не слышно. Въ нашемъ бараке все держатся хорошо.

26 дек. — Мороза нетъ. Съ самаго утра составляютъ телеграммы императору, нунцію, министрамъ. Одну со ставилъ д-ръ О. Крушинскій, другую о. Діон. Киселевскій и другіе иныя.

Узнаемъ, что ночью сюда къ намъ привезли 19 поляковъ изъ-подъ Кракова. Говорятъ, что все пространство по Тарновъ — одно пепелище. Ходятъ слухи, что власти готовятся 1200 чел. отпустить на свободу.

Мне днесь лучше, спалъ хорошо. Былъ Василь, вытрепалъ мою постель. Янко купилъ мне меду и булку. Аппетитъ у меня есть. Пришелъ Илько Гепаль, сказалъ, что у его сына былъ жаръ до 40 град. и занялъ у меня 1 крону на лимонадъ.

Жизнь въ бараке: Ulrich разноситъ то румъ, то сливовицу и продаетъ по 14—16 гел. за стаканчикъ. Народъ пьетъ съ горя. Разносятъ и продаютъ и другіе товары: папиросы, спички, нитки, сахаръ, пуговицы и т. п. мелочи, Еврей Thau торгуетъ галстухами, чулками и пр. Целый хлебецъ продается по 16 гел. за штуку. Кто остро голодаетъ, отправляется на работы и получаетъ двойную порцію харча и 20 гел., но, конечно, тогда быстрей изнашиваетъ и такъ убогое платье и рискуетъ стать голымъ совершенно.

Кто въ бараке хочетъ что-то написать, проситъ другого подержать надъ нимъ зонтикъ, ибо иначе сверху каплетъ и испортитъ все написанное.

Говорятъ, что уже свирепствуетъ пятнистый тифъ въ другихъ баракахъ, это грозное известіе подействовало на всехъ крайне удручающе.

Въ 2 ч. явился д ръ Маеръ съ уезднымъ физикомъ изъ Граца. Были въ бараке у одного больного, зашли и ко мне (кто-то, не д-ръ ли В. Могильницкій? сказалъ имъ, что въ VIII бараке есть больной священникъ), посмотрели на прививку на моей руке и — ушли. Я успелъ сказать имъ только, что боленъ ревматизмомъ мускуловъ (такъ определилъ мою болезнь д-ръ Могильницкій). Возможно, что переведутъ меня въ госпиталь. Тамъ несравненно лучше чемъ въ бараке.

Въ 3 ч. была у насъ отслужена вечерня.

Днесь умерло человекъ десять (точное число умершихъ обычно узнать трудно).

Вечеромъ шли у насъ совещанія о томъ, чтобы завтра пойти двоимъ или троимъ изъ насъ къ рапорту и высказать администраціи наши требованія.

Вечеромъ же возвратили намъ нашь Majestatsgesuch (прошеніе къ императору), посланное 12 с. декабря. Оно вовсе не было выслано по назначенію, но за то дерзнули вскрыть его и цензурировать, что на конверте и отмечено: Zensuriert M. A. подпись ohne Anstand. Этотъ конвертъ теперь у меня. Офицеръ-почтмейстеръ указалъ, чтобы вложить прошеніе въ новый белый конвертъ, ибо „при вскрытіи конвертъ былъ разорванъ и теперь такъ высылать нельзя”. Заявилъ даже свою готовность принести намъ завтра свой конвертъ. Мы, однако, после совещаній, вложили прошеніе въ новый, нами заадресованный конвертъ и отнесли на почту. И подумать только, после столькихъ мытарствъ этому нашему прошенію такъ и не удалось дойти до императора. Очень возможно, что правда то, что говорятъ, что императоръ ничего не знаетъ о томъ, что въ Галичине арестовано такое огромное число русскихъ священниковъ, мірской интеллигенціи и интеллигентнаго крестьянства и мещанства и что военные круги это предъ нимъ скрываютъ.

27 дек. — Болото хоть утопись. Я спалъ хорошо и мне значительно лучше. Утромъ былъ Василь. Я самъ, безъ посторонней помощи, смогъ у себя привести все въ порядокъ. Намъ заявили, что почта въ теченіе 14 дней не будетъ намъ ничего выдавать ни ничего отъ насъ принимать, изъ-за карантина, видите-ли. Безголовье и мошенничество!

На письма наложили карантинъ! A изъ каждаго барака ежедневно люди ходятъ на работу и тамъ сходятся съ людьми изъ другихъ бараковъ, но это ничего, ибо тутъ дело въ томъ, чтобы даромъ, въ холоде и голоде работали. Даже нетъ распоряженія, чтобы по крайней мере люди одной серіи (10) бараковъ не сходились съ людьми другой серіи. A разве этимъ господамъ важна наша жизнь, наше здоровье? Разве они не дали доселе и не даютъ и днесь своими распоряженіями, заявленіями и действіями, сотни примеровъ и доказательствъ, на то, что они были бы довольны, если бы мы все здесь до одного погибли? Ведь же скученность и антисанитарія бараковъ, теснота, холодъ, грязь и пустота внутри бараковъ, отсутствіе врачебной опеки и лекарствъ, невозможная пища и ея скудость, отсутствіе самыхъ необходимыхъ вещей въ помещеніяхъ, где содержатся сотни и тысячи человеческихъ существъ въ заключеніи, — явно показываютъ, что все это расчитано на скорейшее истребленіе всехъ насъ. Ведь же въ баракахъ нарочно не изолируютъ больныхъ отъ здоровыхъ. Все это прямо бьетъ въ глаза. И мы совершенно безпомощны и беззащитны.

Впрочемъ куда и къ кому аппелировать? Мы ведь перешли здесь собственно подъ власть наместничества въ Граце, a тутъ идетъ все по военному мошеничество и безголовье!

Здешнимъ русскимъ пленникамъ австрійскіе офицеры раздаютъ по мазепински напечатанныя брошюры: ”Царі, попи і люди. Женева. Украінска друкарня, 1903”. Брошюры эти соціалистическаго содержанія, запальчиво выступаютъ противъ русскихъ царей и поповъ за то, что они до сихъ поръ ничего не сделали для народа, и взываютъ пролетаріатъ къ организаціи и бунту.

Только что пошелъ „сватъ” за горячимъ супомъ, упалъ какъ-то спотыкнувшись, опарилъ себе обе руки и теперь терпитъ. Столько всякой беды — этого еще недоставало!

Мне лучше, но я лежу, чтобы не ухудшилось. Пошелъ бы въ больницу, если бы взяли. Тамъ лучше, говорятъ.

Ажъ теперь мне уже и Вена и гарнизонъ не страшны. Хотелъ бы даже попасть туда, чтобы только вырваться изъ проклятаго Талергофа, изъ этой зараженной эпидеміями долины. Въ каждый моментъ можно заразиться и погибнуть, a такъ хотелось бы еще жить, увидеть свою семью. Все жду момента. когда отправятъ меня въ дорогу.

Пишутъ изъ Вены (о. П.), что, молъ, ”мы на дняхъ едемъ въ Галичину”. Кто это мы? Священники въ Вене или же и все мы здесь?

Говорятъ опять о мире, что будто говорятъ о немъ во Вене и — упованіе вступаетъ въ души наши. A тутъ приблизились наши праздники Рождества Христова и не одинь надеется, что на „свята” поедетъ домой и радуется впередъ такъ, что врядъ ли кто изъ нихъ такъ pадовался, когда былъ мальчикомъ-школярикомъ и собирался поехать домой на „свята”. Такъ и вчера, вотъ, выслали мы нунцію телеграмму того содержанія, что, вотъ, идутъ наши Рождественскіе праздники и потому, если есть милость отпустить насъ, то подходящимъ было бы особенно и непременно передъ праздниками и т. п. A тутъ, смотри, карантинъ — и телеграммъ не выслали! Ахъ какъ жестоко, безчеловечно терзать и мучить насъ способны эти швабы! А мы, наивные, всегда ихъ ставили въ примеръ, хвалили ихъ точность, корректность, добросовестность, порядочность, величали ихъ культуру!… Днесь только и то здесь открылись намъ очи и мы увидели ихъ настоящую физіономію.

Вернулись ходившіе къ рапорту делегаты. Полковникъ принялъ ихъ вежливо и заявилъ, что решеніе многихъ нашихъ требованій будетъ зависеть отъ санитарной комиссіи изъ Вены, которая должна на-дняхъ сюда пріехать. Карантина еще нетъ и почта еще действуетъ. Что же касается Majestatsgesuch-a, выяснилось, что цензурировалъ это наше прошеніе на высочайшее имя — офиціалъ Тимчукъ! Этотъ почти неграмотный и злостный ”шпицель” является цензоромъ прошеній къ императору и отъ него зависитъ, дойдуть ли они къ императору или нетъ! Впрочемъ офицеры cами заявили, что во всякомъ случае такой Majestatsgesuch въ руки императора не попадетъ, наивыше можетъ дойти разве до кабинетной канцеляріи. Почему-то боятся эти предержащіе, чтобы императоръ не узналъ ничего о насъ ни о томъ, что творится въ Талергофе.

(Особ. прим.) Ходимъ въ кантину, где помещается подобіе ресторана. Тамъ за деньги можно получить кое что съесть, но никогда тамъ нашего человека не впустятъ внутрь a только позволяютъ ему на дворе, безъ стола, стоя, съесть полученное. За свои деньги приходится нашимъ людямъ переносить и это униженіе. На каждомъ шагу, во всемъ и всегда оскорбленія.

По просьбе о. Вл. Венгриновича Телесницкій сталъ уговаривать, чтобы въ складчину что-то собрать для нашихъ больныхъ крестьянъ. Поддержалъ этотъ призывъ какъ разъ подошедшій д-ръ В. Могильницкій. Собрано между нами 105 кронъ и передано ихъ на руки д-ра Могильницкаго для больныхъ крестьянъ.

28 дек. — Болото. Я здоровъ! Боль въ пояснице ослабела. Слава Богу, я поднялся, ходилъ днесь по всемъ баракамъ и осматривалъ те изъ нихъ, которые будто бы. для насъ назначены. Хотятъ насъ перевести въ баракъ № 22, a первую серію (нашу) бараковъ отдать работникамъ. Во всехъ техъ баракахъ находятся двойныя нары и въ одномъ бараке поместятъ около 400 человекъ. После обеда полковникъ призвалъ техъ, которые подписали Majestatsgesuch (o. Д. Киселевскаго, о. Селецкаго, д-ра Н. П. Глебовицкаго, о. Гайдукевича д ра О. Крушинскаго) для объясненій.

— Какъ вы могли писать къ императору — заявилъ онъ, — что все 7000 человекъ невинны? Ведь же те немногіе, которые освобождены отъ разсмотра ихъ дела въ военномъ суде, все таки предстанутъ передъ гражданскій судъ. Прочіе содержатся и должны здесь оставаться по политическимъ соображеніямъ и мотивамъ. Или же какъ вы могли написать, что солома, выданная вамъ, не переменялась уже 4 месяца, — это неправда. Хорошо, я пошлю телеграмму, что это не отвечаетъ истине.

Изъ этого можно бы заключать, что наши 6 телеграммъ пошли или пойдутъ. По-видимому, полковникъ недоволенъ темъ, что мы посылаемъ телеграммы, и вероятно будутъ противъ насъ применены разныя обостренія. Противъ насъ интригуютъ фельдфебель Пиллеръ и оффиціалъ полиціи Тимчукъ. Сделалъ намъ полковникъ выговоръ также за то, что мы будто бы подговариваемъ народъ, что бы не ходилъ на работу. Все это ложь.

Ожидаемъ теперь прибытія изъ Вены сюда санитарной комиссіи, о которой сказалъ намъ вчера полковникъ. Мы должны и ей представить наши требованія, ибо переносить все дальше, какъ теперь есть, нетъ ни силъ ни возможности.

Я днесь почувствовалъ желаніе закурить и, встретивъ Ромка, взялъ у него табаку, свернулъ папироску и закурилъ. Днесь изъ за болота и мрака такая хандра находитъ на человека, что можно и распиться. И я пью водку изредка, хотя не пилъ до сихъ поръ. Ни пищи сносной нетъ здесь, ни овощей, фруктовъ такъ долго не виделъ, ни ничего кислаго никогда не достанешь, берешь что-нибудь пожевать, покурить… Пошелъ и купилъ себе табаку за 32 гел.

(Oсoбoe прим.) Свящ. о. Драчинскаго арестовалъ жандармъ и когда шелъ съ нимъ мимо ц. к. староства (уезднаго начальства) въ Выжнице, о. Драчинскій сказалъ: „Поступимъ въ староство на минутку, староста меня хорошо знаетъ и можетъ меня освободить”. Но жандармъ на это ответилъ: „Старосте теперь никакого дела ко мне быть не можетъ, и ничего мне не можеть приказывать!” По-видимому жандармамъ предоставлена высшая власть чемъ начальственнымъ надъ ними старостамъ.

Карантинъ оффиціально еще не установленъ. Что то крутятъ. Говорятъ, что строющіеся бараки должны быть готовы къ 1-му января 1915 года, но въ виду того, что времени осталось очень мало и не справятся, то придумали поднять шумъ изъ-за карантина и оправдываться темъ, что, молъ, работниковъ невозможно было брать на работу и дело затянулось. A то, вотъ, вечеромъ делаютъ людямъ прививку, a на другой затемъ день утромъ гонятъ техъ же людей на работу, совершенно не обращая вниманія на то, что ихъ очень болитъ левая рука и они работать не въ силахъ.

(Особ. замеч.) Въ Ланцуте судебный оффиціалъ Стефанъ Скочилясъ разсказывалъ, что его жена родила. Присутствовавшій врачъ установилъ, что роды тяжелы и что предстоитъ операція. Вдругъ входитъ жандармъ и его (С. Скочиляса) арестуетъ. Арестуемый проситъ пощадить его и оставить, указываетъ на свое и жены тяжелое положеніе, врачъ также заступается, но все это напрасно. Жандармъ съ арестованнымъ ушелъ, жена скончалась и на квартире осталось ихъ двое детей-сиротокъ, лишившихся разомъ и отца и матери.

29 дек. — Одинъ больной этой ночью вырвался и пошелъ къ воротамъ. Постовой трижды „гальтовалъ” его, но видя, что идущій не обращаетъ на это вниманіе, выстрелилъ въ него и ранилъ его. Раненый попросилъ къ себе о. Вл. Венгриновича, чтобы исповедывалъ его.

Дождь. Грязь. Я чувствую себя совершенно здоровымъ.

Въ 10 ч. зашелъ къ намъ капитанъ Штрикъ по следующему делу: Онъ желаетъ узнать, что нужно православнымъ священникамъ для совершенія ихъ богослуженій. Они ему сказали, что имъ запрещено служить на томъ же престоле и даже въ той же церкви, что и католикамъ. Въ ответъ на это капитанъ заявилъ, что можетъ быть одинъ престолъ (собственно только скрыня) для греко-католиковъ, a другой для греко-оріентальныхъ (православныхъ). Относительно того, что нужно нашому клиру, кое-что у него въ тетрадке уже было отмечено, наверно въ другихъ баракахъ ему уже сказали.

Вотъ и дождемся здесь наконецъ церкви и престола и возможности служить богослуженія, какъ полагается, исполнять наши душпастырскія обязанности въ заключеніи. A наши церкви тамъ, въ родномъ краю, опустели. A наши престолы въ нихъ долго ждутъ нашего возвращенія, и сердце каждаго изъ насъ жаждеть и ждетъ тоскливо того времени, когда мы сможемъ тамъ, въ своей церкви и передъ своимъ престоломъ, служа литургію, вознести руки и души горе.

Днесь посетилъ я о. Сеника. Онъ лежитъ, страдая болью зубовъ и головы. Мы заговорили о предстоящей намъ поездке и оба согласились въ томъ, что въ настоящій моментъ считали бы ее истиннымъ благодеяніемъ, ибо наши власти здесь могутъ и дальше мучить насъ всячески, применяя самыя строгія меры карантина (закрытіе кантинъ, прекращеніе почтовыхъ и телеграфныхъ сношеній, запрещеніе взаимныхъ посещеній обитателей отдельныхъ бараковъ и т. п.). Но вопросъ только выдадутъ ли насъ, когда насъ потребуютъ во Вену? Не отделаются ли и въ этомъ случае указаніемъ на карантинъ?

Ночью постовой прокололъ одного крестьянина.

30 дек. — Сверху солнце, внизу грязь. Д-ръ Могильницкій заявилъ, что крестьяне переносятъ брюшной тифъ въ общемъ легко, a пятнистаго нетъ. Хвалить Господа! Всемъ намъ полегчало, когда это узнали, и бодрость вселилась опять въ сердца наши.

Некоторыя семьи переходятъ въ 30-ый баракъ и я хотелъ туда перейти съ Янкомъ и сватомъ. Ходилъ къ Коломыйцу, но его не засталъ, просилъ брата, неудалось бы и намъ получить одну каюту, но это кажется, не удастся. Придется ждать завершенія постройки другого барака. Въ Вену не вызываютъ.

Въ первой серіи (десять бараковъ) состоялся врачебный осмотръ (ревизія). Побезпокоено и насъ. Все вышли передъ баракъ и стали четверками. Весь этотъ осмотръ производится, повидимому, такъ, чгобы подорвать и подавить въ людяхъ всякое чувство стыда. У некоторыхъ субъектовъ взаправду огрубели нравы. Поведеніе некоторыхъ (обоего пола) таково, что при ихъ виде невольно спрашиваешь, не интернованы ли они здесь съ той целью, чтобы вносить разложеніе и деморализацію среди заключенныхъ, подобно какъ съ другой целью доносчики и „шпицли”. Къ этому по-видимому, ведутъ и на это расчитаны и постоянныя униженія и оскорбленія, которымъ подвергаются узники, и ругательства, и теснота и скученность въ баракахъ и разрывъ семействъ, и общія отхожія места для мужчинъ и женщинъ и мн. др.

31 дек. — Полковникъ приказалъ Deutscher-a замкнуть после того, какъ при обыске у него было найдено много чужихъ вещей, денегъ и пр. Арестованы также и его сообщники или, какъ онъ самъ назвалъ ихъ, „золотыя канарейки”. Спасибо и признательность за это о. Гумецкому, который собралъ весь обвиняющій Deutscher-a матеріалъ и свидетелей и въ старательно и веско обоснованной жалобе предложилъ его прежде всего капитану Штрику, съ темъ, чтобы, съ нимъ ознакомившись, передалъ его полковнику, а, если бы это сделать ему было непріятно, возвратилъ его ему (о. Ю. Гумецкому). Но жалоба затемъ пошла правильнымъ путемъ и въ результате Deutscher, настоящій палачъ и истязатель невинныхъ людей, попался. Его „канарейки”, въ ихъ числе студенты-мазепинцы, были комендантами преимущественно въ III серіи бараковъ и притесняли и преследовали безнаказанно много невинныхъ людей долгое время и только теперь вместе съ его пораженіемъ, спотыкнулись.

Говорятъ, что императоръ распорядилъ аболицію, т. е. прекращеніе уголовнаго преследованія интернованныхъ, но не знаемъ, верно ли это. Если бы это было верно, я не поехалъ бы въ Вену.

Тифозная эпидемія ослабеваетъ, покойниковъ бываетъ ежедневно по 3—5 человекъ, заболевають простые люди и интеллигенты, но случаевъ смерти среди последнихъ бываетъ меньше.

Составилъ днесь телеграмму въ Младый Болеславъ на адресъ фирмы след. содержанія: Drahtet wo und ob gesund Bohdan. Maszczak (Телеграфуйте, где и здоровъ ли Богданъ). Ответъ я уплатилъ. Телеграмма пойдетъ завтра. Очень хотелъ бы узнать, что съ Богданомъ.

Мошенничества Deutscher-a (румынскаго еврея): По уходе изъ гангара Витошинскаго, какъ Zimmer коменданта, занялъ его место Deutscher и сразу же начались его злодеянія. Занялъ у о. Евгенія Хиляка 5 кронъ и взялся за операціи съ тютюномъ. Покупалъ табакь и продавалъ его находящимся подъ его надзоромъ людямъ по 1 кроне. При выдаче пищи былъ щедрымъ по отношенію техъ, которые дали ему взятку и обижалъ остальныхъ. При полученіи заключенными одежды, больше чемъ другіе получали те, кто у Deutscher-a окупались. Онъ получалъ для раздачи крайне нуждающимся одеяла и коцы, но имъ ихъ не передавалъ, a продавалъ. Составлялъ и представлялъ администраціи ложные списки нуждающихся. Непокорныхъ, протестующихъ и жалующихся на эти злоупотребленія и притесненія, билъ безъ милосердія. Послушными помощниками у него были такіе палочники, которые по его жесту бросались на человека и избивали до полусмерти. Бывали случаи, что эти его палочники поздней ночью кидались какъ звери на спящаго узника и били и душили (давили) его. Не одинъ изъ заключенныхъ оть этихъ побоевъ вскоре и умеръ. Приводилъ блудницъ, насаждающихъ деморализацію, особенно невозможно было поведеніе одной румынки. Съ таковой одной онъ самъ развратничалъ на глазахъ окружающей среды, нисколько не стесняясь темъ, что съ одной стороны тутъ же лежалъ и умиралъ больной, a съ другой также сблизка смотрели два мальчика (А. и К.). Если полковникъ давалъ заключеннымъ некоторыя льготы, Deutscher опаздывалъ съ объявленіемъ объ этомъ. Такъ когда полковникъ позволилъ всемъ кто хочетъ, курить, то Deuscher объявилъ объ этомъ въ гангаре только неделю спустя, a за это время усиленно торговалъ. Впрочемъ перечислить все его проделки нетъ никакой возможности, ибо те, кто находились подъ его властью, сообщаютъ все новыя и новыя.

Январь 1915 г.

1 янв. 1915 г. — Былъ ночью морозъ и мы имъ довольны — можемъ разъ наконецъ посуху пройтись. Въ грацкихъ газетахъ тонъ бодрый, хотя заметно что слово ”Friede” (миръ) попадается все чаще.

Вчера приходилъ Иванъ Федиковъ и просилъ его днесь исповедать. Очень осунулся старикъ и кажется, что сложитъ свои кости въ Талергофе. Я попросилъ о. Вл. Венгриновича принять его исповедь что онъ сегодня и сделалъ. Узналъ я, что Василь заболелъ. Я попросилъ д-ра Могильницкаго ухаживать за нимъ и самъ уплачу.

Настроеніе у всехъ насъ все более и более подавленное приближается сочельникъ и каждый изъ насъ чувствуетъ, что онъ долженъ бы быть отпразднованъ нами не здесь, а въ родномъ краю и въ своей семье.

Днесь узналъ я, что третьяго дня умеръ 14-летній мальчикъ сынъ о. Юліана Барановскаго изъ Скоморохъ новыхъ. Онъ бедняга попалъ въ гангаръ и поздно перешелъ въ последніе бараки. Лишенный теплой одежды и денежной поддержки — погибъ. Вотъ еще одна жертва своеволія нашей жандармеріи. Оторвали мальчика отъ родителей, лишили всякой опеки и убили. За что? — низачто, по дикой прихоти. Даже ни разу никогда его не допрашивали, не навели никакихъ о немъ справокъ, не сказали ему, не подозреваютъ ли его и въ чемъ.

2 января. — Легкій приморозъ, потомъ оттепель, a вечеромъ дождь. Вечеромъ о. Крушинскій, комендантъ VI барака, огласилъ фамиліи 46 лицъ, выпущенныхъ на свободу.

Померъ Иванъ Федиковъ. Надъ покойникомъ о. Венгриновичъ и я отслужили панихиду (онъ лежалъ еще на постели). Петро К. прислуживалъ дьякомъ. Возвращаясь съ панихиды, я поступилъ въ 17-ый баракъ, къ Василю Мартынову — онъ боленъ, весь въ жару. Я просилъ д-ра Могильницкаго присматривать за нимъ. Посетилъ его вчера и днесь, хотя днесь жаръ, кажется, чуточку ниже, но больной горитъ, весь почервонелъ. Сказалъ ему, что буду у него и завтра, принесу лимонъ на лимонадъ.

3 янв. Всю ночь лилъ дождь. До обеда опять прочли 58 фамилій освобожденныхъ крестьянъ.

После обеда купилъ 4 лимона и сахару и отправился въ 17-ый баракъ. По пути встретился съ д-ромъ Могильницкимъ. Онъ сказалъ, что Василь особенно тяжко страдаетъ, ибо у него кроме тифознаго жара и невралгія одной половины лица. Около больного Василя находятся Франко Горянка, Павелъ Людкевичъ, Михаилъ Лотоцкій, Юрій Токарь и Илія Гопаль. Я постоялъ у его постели некоторое время, утешалъ какъ могъ и, поручивъ его опеке окружающихъ ушелъ.

Писалъ о. Юркевичъ, что былъ въ испанскомъ посольстве, передалъ наше письмо и просилъ чрезъ русское правительство уведомить наши семьи въ Галичине о нашемъ местопребываніи и здоровьи. Далъ бы то милостивый Господь, чтобы все наши тамъ скоро узнали о насъ, a то они убиваютса и скорбятъ, ничего не зная о нашей судьбе уже такъ долго.

Телеграмму въ Младый Болеславъ къ Лавр. и Клементъ можетъ быть завтра удастся выслать, спрашиваю въ ней, живъ ли и где Богданъ; ответъ уплаченъ.

Вечеромъ прибылъ новый транспортъ узниковъ отъ Горлицъ на Лемковщине. Говорятъ, что вся Лемковщина занята русскими войсками, что около Граба 25.000 австр. солдатъ попало въ пленъ, a что и какъ есть на деле, точно узнать невозможно.

4 янв. — И въ эту ночь лилъ дождь.

Днесь въ 12 ч. внезапно скончался на ударъ сердца о. Селецкій. Пошелъ вместе съ Гисовскимъ въ кантину достать вина, такъ какъ врачъ позволилъ ему и прописалъ пить вино. Кантинерка не хотела ему продать и набросилась на него съ бранью, что „такимъ изменникамъ, которые посылаютъ жалобы, вино не продается!” Слыша это, о. Селецкій, впалъ въ такое волненіе, что покачнулся и палъ на землю мертвымъ. Впрочемъ, его уже вчера вечеромъ страшно потрясла роковая весть, сообщенная новоприбывшими людьми съ транспортомъ отъ Горлицъ, что его приходъ до тла разоренъ и сожженъ. Всю ночь не спалъ и былъ крайне разстроенъ. Мы ели обедъ, когда о. Олимпъ Полянскій пришелъ и известилъ объ этомъ зятя покойнаго, о. Ст. Гайду. Весть эта всехъ насъ больно поразила, ибо покойнаго все уважали и любили. Вотъ и жизнь человеческая!… Покой его доброй душе! Вечная ему память!

Вечеромъ изоловали VI баракъ, такъ какъ тамъ одинъ заболелъ тифомъ. Опять все мы въ уныніи. Продлится карантинъ, прекратится почтовый обменъ и движеніе, a те, которымъ уже объявлено освобожденіе и даже выданы легитимаціи, будутъ вынуждены здесь дальше оставаться и ждать, ждать безъ конца.

Читалъ я свежія газеты (между прочими Zeit), узнаемъ, что въ Угорщине хлеба (жита и пшеницы) очень мало. Похоже на то, что воюющая противная сторона пригласитъ на помощь Японію. И какіе же тутъ виды на близкій конецъ войны?

5 янв. — Мороза нетъ. Болото, тяжко перейти. Просимъ Бога о хорошей погоде, тогда вероятно и болезни прекратились бы.

На похороны о.Селецкаго пошли мы и хоръ. Съначала полковникъ распорядилъ, чтобы похороны о. Селецкаго состоялись, какъ всякаго другого заключеннаго, то значитъ безъ участія постороннихъ, a только въ присутствіи ближайшихъ родственниковъ и еще кое-кого. Но въ дело вмешался капитанъ Strick, который очень любилъ покойнаго, и по настоянію капитана, полковникъ разрешилъ участіе хора и другихъ заключенныхъ.

Общій карантинъ. „Вахи” (стражу) отъ насъ забираютъ, кантины сносятъ и предпринятъ целый рядъ другихъ меръ на подобіе техъ, которыя предпринимаются во время холеры. Вотъ каковы намъ будутъ праздники Рождества Христова!

Но кажется, что карантинъ долго длиться не сможетъ. Дело въ томъ, что изъ-за него и офицерамъ нельзя отсюда ездить въ Грацъ и они будутъ весьма заинтересованы въ томъ, чтобы эта изоляція была отменена.

Номеръ могилы о. Селецкаго 264.

Изъ нашего барака освобождены три священника, оо. Черкавскій, В. Гургула и Коростенскій, съ отметкою на ихъ легитимаціяхъ, что они должны находиться далеко отъ прифронтовой полосы.

6 янв. — Навечеріе Рождества Христова — нашъ Святъ Вечеръ!

Морозъ. Ясно. И такъ, мы все надеялись, что на Рождественскіе праздники, мы не будемъ въ Талергофе, a вернемся въ Галичину. Ходили слухи, что насъ, священниковъ, отправятъ на родину, но все это — обманъ. Горько, жалко и тяжело на душе. Каждый думаетъ о доме, о родныхъ, каждый душой и сердцемъ въ той родной местности, изъ которой вырванъ внезапно и насильственно. Каждый чувствуетъ и знаетъ, что тамъ у его родныхъ и близкихъ, также днесь — печаль, скорбь и горечь. Тамъ теперь наши жены и дочери готовятъ, вероятно, кое-что на вечерю и — заливаются слезами, a другія, быть можетъ, и не въ своей хате, a где-то у чужихъ слоняются и оне тоже плачутъ, оплакиваютъ свою горькую судьбу, вспоминая лучшее, счастливейшее прошлое, когда такъ уютно, тихо и покойно жилось въ своей семье и такъ светло и весело праздновался Святъ-Вечеръ… Га, что-жъ поделаешь? такъ, видно, Богу угодно было!

Что-же, мы убиваемся и терзаемся, a наши сыновья на поляхъ сраженій гибнутъ отъ пуль, ранъ, мороза и голода. Кто все это увидитъ, прочувствуетъ, мысленно объемлетъ, разберетъ? A когда туда полетишь мыслями, и вообразишь себе, что находишься на ихъ месте, купно съ ними страждешь, переносишь все тягости, опасности и переживанія, падаешь мгновенно подкошенный и въ невыносимыхъ страшныхъ мученьяхъ кончаешь свою жизнь въ такой какъ тамъ обстановке, то вздохнешь и скажешь: все таки мне здесь лучше!

Съ утра я ходилъ. Около 9 ч. Янко пошелъ въ кантину и принесъ селедку (за 30 гел.) и булку за 44 гел. — вотъ и все на наши праздники. Вчера я купилъ швейцарскаго сыра на 1 крону. Поделился съ Янкомъ. Ни яблокъ, ни ничего другого крайне необходимаго, не доставили намъ наши кантиняры. Можетъ быть, всему помешалъ карантинъ.

Въ 11ч. отслужили мы царскіе часы. Объявлено о выпуске 100 человекъ на свободу (теперь ежедневно объявляютъ), завтра они получатъ легитимаціи.

На обедъ получили мы густые макароны, помазанные, конечно, не масломъ, a чемъ-то инымъ, кунероломъ, что ли.

Къ вечеру Телесницкій обратился къ собраннымъ со словомъ след. содержанія: Судьба решила, что мы должны провести праздники Рождества Христова здесь, въ тюрьме. Но верность и служеніе великимъ идеямъ требуютъ и великихъ жертвъ. Со скорбью въ сердце будемъ днесь одни (священники) служить, другіе (міряне) слушать великое повечеріе съ литіею, после которыхъ каждый изъ насъ получитъ частицу

ТАЛЕРГОФЪ. Детский баракъ

поблагословленнаго хлеба и пшеницы и, вкушая ихъ, вспомнитъ наши Рождественскіе праздники на родине. Грустно здесь намъ и тамъ нашимъ роднымъ, оплакивающимъ, быть можетъ, насъ и считающимъ насъ погибшими. Въ нынешнихъ здешнихъ условіяхъ и обстоятельствахъ не могу сказать вамъ по обычаю, что желаю вамъ веселыхъ праздниковъ, но я вамъ желаю здоровья, силъ, терпенія и мужества перенести победно все выпавшія намъ испытанія и удары и дождаться скораго освобожденія и возвращенія на родину.

Слова эти многихъ тронули до слезъ.

Купилъ за 70 гел. „струдель” (родъ пирожнаго) — вотъ теперь и будетъ больше по праздничному!

A вести получаются невеселыя. Выпущенный на свободу и проживающій теперь во Вене о. Круликовскій пишетъ, что ему не выплатили всей конгруи за прошлые месяцы, a выдали ему только некоторый зачетъ, такъ что жить, все равно, неначто. Вотъ-те перспектива! Могутъ такъ же и намъ не выплачивать конгруи и чемъ же намъ, если бы мы и были отсюда освобождены и только конфинованы, жить тогда? Мне свою малость денегъ нужно беречь, чтобы на всякій случай иметь при себе по крайней мере на железнодорожный билетъ.

Рахмиструкъ (кафедральный дьякъ изъ Черновецъ) лишился днесь и сливовицы и рома и палъ духомъ совсемъ. Да и другимъ невесело. Чаю удалось намъ раздобыть да и то маленечко. Въ 4 ч. подали чай.

Въ 5 ч. 30 м. въ бараке поставили столецъ (низкій столикъ), положили на него немножко соломы (вместо сена), прикрыли обрусомъ, поставили пару свечекъ, 5 хлебцевъ, миску сваренной пшеницы, чашку вина и баночку оливы и передъ всемъ этимъ отслужены были великое повечеріе и литія. Последовало „мированье” (елеопомазаніе), совершенное о. Гелитовичемъ, при общей трапезе. По очереди каждый со своею ложкою, проходя около столика покушалъ пшеницы и вина и мировался. Хлебцы, съ печатками на верху, были мелко покрошены и розданы всемъ въ бараке по кусочку. Все это, въ крайне убогой и высокоторжественной обстановке, было весьма трогательно и умилительно.

Потомъ пошли взаимныя благопожеланія. Другъ друга обнимали и целовали, a изъ устъ слышались одне и теже пожеланія: Дай вамъ и намъ, Господи, скоро выйти на свободу и увидеть родную землю!

Затемъ пошелъ я къ Янку—онъ въ III Zug-е (взводе) — на вечерю. Янко позаботился: капусты, сыра, „москаля”-селедку, медъ и булку (Milchbrot), яблоки поставилъ на стольчикъ. Я принесъ свой „струдель” съ яблоками. Такъ кушали мы и попили чаемъ. Посидели мы, поговорили о родине и близкихъ, неразъ задрожалъ голосъ въ горле, но каждый старался владеть собой, чтобы не разстраивать другого. Въ 8 ч 30 м. я возвратился во свояси. Стали колядовать, a такъ какъ колядника (книжки съ колядками) нетъ, то такъ, по памяти, каж-дый съ коляды по 1 — 2 строфы.

(Отъ брата Іосифа получилъ я теплый коцъ, который стелю себе на солому, отчего мне и теплей спать).

Вчера газета Volksblatt принесла передовицу п з. Die Stellung des Papstes in dem Weltkriege (отношеніе папы къ всемірной войне), въ которой говорится, что папа Бенедиктъ XV прилагаетъ старанія и усилія къ заключенію мира. Тронуло насъ эго. Мы бодрее пропели: „Слава во вышнихъ Богу и на земле миръ, во человецехъ благоволеніе” — и маленькая надежда на миръ, какъ святъ-вечерняя звездочка засіяла въ сердцахъ нашихъ.

7 янв.—Pождество Господа нашего Iисyca Христа. Морозъ. Все ходятъ съ утра. И въ переулкахъ видно много людей, высказывающихъ благопожеланія и лобызающихъ другъ друга. Наши 6 телеграммъ, которыхъ отправить администрація нехотела и возвратила и изъ-за которыхъ полковникъ еще злился, что въ нихъ ложь подана — днесь отправлены. Солдатъ — чиновникъ самъ заявилъ намъ, что телеграммы днесь могутъ отойти. Мы обрадовались. Въ телеграммахъ мы просимъ, чтобы насъ пустили на свободу. Въ телеграме къ императору заключается просьба, чтобы издалъ аболицію для техъ, которые обвинены. Слава Тебе, Господи, день Рождества Христова для насъ поистине радостенъ!

Еще одно: Днесь по телефону спрашивалъ генералъ Курыловичъ изъ Вены нашу команду, здоровъ ли здесь его братъ Никифоръ. Самъ полковникъ Штадлеръ прибежалъ въ 30-ый баракъ къ Никифору посмотреть, здоровъ ли онъ. Знаменательно въ этомъ случае то, что генералъ до сихъ поръ не желалъ признаваться къ родству и не помогъ Никифору, несмотря на его постоянныя мольбы, вырваться изъ Талергофа. Ажъ днесь все таки вспомнилъ.

Отслужили обедницу. Хоръ пелъ.

После обеда купилъ я 3 булки (Milchbrot) и апельсиновъ и пошелъ въ 17-ый баракъ, занести заключеннымъ тамъ моимъ прихожанамъ, „коляду”. Увы! тамъ караульный солдатъ встретилъ меня своимъ громко резкимъ: zuruck!(назадъ), ибо баракъ попалъ въ число изолованныхъ. Яблуки принесъ и отнесъ 2 изъ нихъ Янку, одну же самъ съелъ съ кофе.

Д-ръ Могильницкій сказалъ мне, что Василь въ жару — быть можетъ у него тифъ.

Вечеромъ опять огласили фамиліи около 60 освобожденныхъ, преимущественно крестьянъ.

8 янв. — Соборъ Пресв. Богородицы, св. Іосифъ. Вчера вечеромъ высказали мы благожеланія нашимъ товарищамь Іосифамъ. Днесь утромъ, после „мированья” я высказалъ пожеланія брату. Былъ легкій морозецъ, около полудня настала оттепель и грязь будетъ до вечера. Отслужили обедницу до полудня.

Говорятъ будто Владиміра Курыловича пустили на свободу въ Вене и что, быть можетъ, это обстоятельство вселило храбрость въ брата генерала спросить вчера по телефону о здоровьи Никифора. Если же Владиміра освободили, то предполагаю, что меня не будутъ вызывать во Вену, ведь же онъ тоже былъ въ Совете. Дай это, Господи! Велій еси Господи и дивни суть дела Твоя и ни едино же слово довольно есть къ похваленію чудесъ Твоихъ.

Вечеромъ роздалъ о. Преличъ одежду. Все записавшіеся получили — никому не отказано. Вышли и куріезы, такъ какъ часто низкіе ростомъ получили штаны большихъ размеровъ, а высокіе, напротивъ, малыхъ.

9 янв. — Морозъ. Холодно. Въ нашемъ бараке строятъ печь изъ кирпича. Качале объявили, что следствіе противъ него по Anzeig-y (доносу) пріостановлено, но интернированнымъ все таки остается! Люди страдаютъ все больше и больше ревматизмомъ. Мой соседъ Феофилъ Костецкій стонетъ. Принимаетъ отъ времени до времени аспиринъ, который ему временно помогаетъ. Выпилъ утромъ стаканъ сливокъ (20гел).

Днесь поместили въ наши гангары 6 аэроплановъ для ремонта и издано распоряженіе, чтобы мы, во время ихъ полета, не выходили, a сидели въ баракахъ. Вечеромъ сыгралъ я партію преферанса.

10 янв. — Мороза нетъ, грязно. Отслужили обедницу. Померло 13 человекъ. Испугъ опять пошелъ по баракамъ. Уныніе овладело всеми, темъ более что на дворе грязь — непріятно. На театре военныхъ действій безъ переменъ.

11 янв. — Морозъ, день ясный и пріятный. Отъ днесь начинаетъ действовать наша баня. Днесь должны идти купаться изъ VII барака, a завтра мы, лишь бы не простудиться!

Уже до полудня было свыше десятка покойниковъ. Ужасъ! Вымретъ здесь, на чужине, русскій народъ весь, если Господь надъ нимъ не смилосердится. Нечего и думать о легитимаціи и объ освобожденіи.

Съ полудня настала оттепель, грязь, но холодно. Всякій бежитъ въ баракъ, a здесь тепло и мило, ибо здесь ставятъ печь изъ кирпичей. Замечательный способъ сооруженія печи безъ „Luft-овъ (отдушинъ), но y каждой печки труба. Въ печке имеется вставленный Blatt (плита), такъ что можно варить или пригревать пищу. После обеда народъ спитъ по баракамъ. Я сплю въ брюкахъ и теплой жилетке, опасаясь ночной простуды и действія ревматизма.

Въ Граце снова состоялось будто бы вече, на которомъ потребовали снесенія талергофскаго лагеря.

12 янв. — Д-ръ Н. Глебовицкій составилъ днесь телеграммы депутатамъ Гормузаки и Крамаржу съ просьбой, чтобы они ходатайствовали по делу нашихъ телеграммъ, высланныхъ 7-го января императору, нунцію и четыремъ министрамъ. Неизвестно, будутъ ли эти наши телеграммы приняты.

До полудня умерло 6 человекъ, одинъ ребенокъ. Штукатуриваніе печи днесь завершаютъ. Купанье все хвалятъ. Съ нетерпеніемъ выжидаемъ очереди.

До вечера умерли еще 5 чел.

Телеграммы къ Крамаржу и бар. Гормузаки не приняты, но въ тоже время телеграмма польскаго ксендза В. Замойскаго принята!

Въ газетахъ пишутъ, что будто „Русское Слово” писало недавно, что Россія, Франція и Сероія могли бы уже заключить миръ, такъ какъ Англія ездитъ на Россіи, какъ ездокъ на скаковой лошади.

13 янв. — Морозъ. Утро хорошее, но холодное. Я всталъ въ полов. 7 ч.

Администраціей получена телеграмма изъ Вены, что о. д-ръ Масцюхъ назначенъ настоятелемъ прихода въ Талергофскомъ лагере. Догадались наконецъ сделать это после того, какъ на талергофскомъ кладбище усыпаны уже 320 могилъ надъ тленными останками техъ нашихъ людей, которые умерли безъ исповеди, такъ какъ не дано нашимъ священникамъ разрешенія на это. Кто же ответитъ предъ Богомъ за души 320 покойниковъ, умершихъ безъ покаянія? A ведь же въ свое время, еще въ начале октября, обращался д-ръ о. Малинякъ къ грацкому архіепископу съ просьбой, чтобы далъ намъ, свяшенникамъ, диспензу исповедывать и совершать надъ больными таинство елеосвященія. Но безъ результата. Никто не откликнулся на нашу просьбу, никто изъ высшей духовкой іерархіи не пожелалъ посетить насъ здесь, выслушать наши просьбы, поинтересоваться нашимъ положеніемъ. Никто! Вотъ какъ Римъ ведетъ себя въ такихъ случаяхъ! Одно у него на словахъ, a совершенно другое на деле! Испытали мы это на самихъ себе здесь, въ Талергофе.

Ежедневно надъ нашими бараками летаютъ аэропланы.

Вчера передалъ я брату Іосифу на карточке фамиліи 6 лицъ, желающихъ получить въ новомъ бараке для себя отдельную кабину. Записаны тамъ: Я, Іосифъ, о. Діонисій Киселевскій, о. Потерейко, судъя Феофилъ Костецкій (одна фамилія нечет.).

Днесь заканчивается Старый Годъ. После обеда служится вечерня.

Вчера надъ больнымъ о. Іосифомъ Черкавскимъ, священники (оо. Процыкъ, Плешкевичъ, Ст. Крушельницкій) совершили елеосвященіе. Онъ — 75-летній старикъ.

Померло 20 чел.!

14 янв.— Hoвый Годъ. Пошли пожеланія: здоровья, освобожденія и мира. Морозъ и сухо, но и стужа порядочная.

Берхтольдъ вышелъ въ отставку. Такъ какъ его считаютъ газеты сторонникомъ и виновникомъ войны то съ его уходомъ надежды на миръ больше. Его место занялъ Буріанъ.

Вечеромъ скончался о. Іосифъ Черкавскій. Панихиду отслужилъ о. Малинякъ.

15 янв. — Морозъ. Воздухъ пріятный. Собралось насъ 15 чел., сложили по 50 гел. и удалось намъ пойти въ баню, не дожидаясь, когда придетъ очередь на нашъ баракъ. Купанье всемъ намъ было пріятно: вымылись порядочно и стали и почувствовали себя более здоровыми.

Покойниковъ было 7 чел.

16 янв. — Морозъ. После купанья спалъ отлично. Ходятъ слухи, что будто черезъ 2 — 3 недели насъ освободятъ. Одинъ священникъ получилъ письмо изъ Вены, въ которомъ сообщается, что все священники въ преклонномъ возрасте будутъ освобождены.

Говорили мы съ полковникомъ объ устройстве водосвятія въ день Богоявленія. Полковникъ отказалъ вежливо въ разрешеніи, ссылаясь на то, что теперь въ баракахъ эпидемія.

17 янв. — Морозъ. Чудный день, ясный съ самаго утра. Я гуляю съ утра и пользуюсь свежимъ воздухомъ. Писалъ кто-то изъ Вены, что о. Филясъ поехалъ въ Римъ будто бы въ нашемъ деле. Вотъ и обманываемъ самихъ себя всякими слухами, вестями взятыми — какъ о. Евгеній Хилякъ говоритъ — aus der Bzdura (глупости) — Zeitung, редакція которой въ VI бараке, a ответственнымъ редакторомъ о. Крушинскій.

Покойниковъ 14 чел. Скоропостижно померла жена о. Лесчеты отъ разрыва сердца. Вотъ и еще одна наша матушка почіетъ на талергофскомъ кладбище. Отслуженъ акафистъ къ Покрову Пресв. Богородицы.

Говорятъ, что въ теченіи 14 дней всехъ насъ распустятъ. Однихъ пустятъ на волю, часть же будетъ конфинована, именно въ Грацъ те, у которыхъ уже будетъ обвинительный актъ, a все прочіе интернированные будутъ переведены въ иную местность, куда-то 3 — 4 мили отъ Граца. Такую весть получилъ судья Гисовскій отъ офицера. Верно ли это? Ахъ, сколько уже подобныхъ слуховъ было!

18 янв. — Спалъ хорошо. Холодно. Всталъ рано. Канунъ Богоявленія. Въ 10 ч. отслужили царскіе часы, a затемъ о. Гелитовичъ, въ сослуженіи оо. Іоанна Мащака и Сенишина, водосвятіе. Вода была въ 3 сосудахъ. Наши люди сделали изъ дерева 3 трикирія, въ которые водружены были свечки, какія удалось достать. Водосвятіе совершено было по требнику.

Торжественно — многозначительно раздавались произносимыя священнодействующими слова: ”Велій еси Господи и чудни суть дела Твоя и ни едино же слово довольно есть къ восхваленію чудесъ Твоихъ”. Да, „чудныя дела” это видимъ теперь!

По водосвятіи о. Гелитовичъ окропилъ баракъ и наши логовища, подавая каждому къ лобызанію крестикъ.

Вечеромъ отслужилъ катихитъ гимназіи въ Перемышле, о. Савчинъ, повечеріе великое съ литіею. Положены были просфоры (5, но меньшія чемъ на Рождество), вареная пшеница, вино и елей. Затемъ состоялось „мированіе”.

Покрошенная просфора была роздана всемъ въ бараке. Никакого самаго скромнаго подобія вечери устроено не было. Къ вечеру получили, какъ обыкновенно, кофе.

Чеснокъ дорогъ — головка по 20 гел., правда, довольно крупная, но уже пускающая побеги. Я емъ его охотно и ежедневно: питаясь здесь постоянно одними и теми же кушаньями, организмъ требуетъ отъ времени до времени чего-то более остраго, да и какъ дезинфицирующее средство чеснокъ годится.

Покойниковъ было человекъ 16.

Состоялось у насъ совещаніе о томъ, какъ намъ добиваться все таки измененія теперешняго нашего нестерпимаго положенія. Решили, чтобы Гисовскій и о. В. Красицкій поговорили съ капитаномъ Шмидтомъ „Erloser-омъ и эвентуально вручили ему письмо къ президенту министровъ съ просьбой, чтобы разъ уже наконецъ всехъ насъ разогнали изъ Талергофа.

ТАЛЕРГОФЪ.

Санитарные офицеры-врачи въ Талергофскомъ лагере

Д-ръ Поллякъ объявилъ, что завтра пойдемъ купаться и перейдемъ затемъ въ баракъ № 2 (тамъ на нарахъ свежая солома). Братъ Іосифъ выхлопоталъ то, что онъ, я, Янко и старый Потерейко, перейдемъ въ баракъ № 30, на место семьи Проскурницкихъ, которая завтра тоже должна перейти, выкупавшись, въ новый баракъ и затемъ отбывъ тамъ карантинъ, выйти на свободу.

Ничего не выйдетъ на завтра. Узнали, что въ бане что-то испортилось и завтра купаться нельзя будеть.

19 янв. — Богоявленіе Господне. Выпаль снежокъ и примерзъ. Воздухъ чистъ. Капитанъ Шмидтъ уехалъ утромъ рано (такъ дело съ нашей депутаціей не наладилось).

Узнаемъ, что вчера вечеромъ арестовали изъ русскихъ военнопленныхъ одного вольноопределяющагося, весьма симпатичнаго юношу (немцы говорятъ) и нашего фельдфебеля, подозревая ихъ въ шпіонстве.

Въ 11 ч. служитъ обедницу о. Ульванскій затемъ водосвятіе, какъ вчера.

Состоялось совещаніе у насъ о томъ, чтобы пойти къ полковнику по делу нашего положенія, участвовали въ совещаніи: оо. Дыгдалевичъ, Сапрунъ, Киселевскій, Процыкъ.

Покойниковъ — 22 чел. Изъ нихъ на тифъ умерли немногіе, громадное большинство ихъ умерло на воспаленіе легкихъ. Въ нашемъ бараке боленъ уже несколько дней о. Ст. Крушельницкій. Боимся, чтобы д-ръ Поллякъ не замкнулъ нашего барака. Баня будетъ приведена въ порядокъ черезъ 4 дня.

20 янв. — Морозъ на 5° Ц. Воздухъ пріятенъ. Я гуляю по целымъ днямъ. Коломыецъ сказалъ мне, что я наверно пойду въ баракъ № 30. Выяснилось, что о. Ст. Крушельницкій боленъ пятнистымъ тифомъ и что днесь будетъ переведенъ въ госпиталь Еще 3 заболели. Баракъ №4 замкнутъ на 3 недели.

Днесь покойниковъ — 26 человекъ!

Вчера д-ръ Поллякъ сделалъ предложеніе нашимъ врачамъ (ихъ есть 6 здесь: Могильницкій, Галяревичъ, Войтовичъ, Доджя, Гизанскій (?) и Дорикъ), чтобы они принялись за службу здесь. Они поставили следующія условія: суточныя 30 кронъ, столъ офицерскій въ случае смерти, пенсія жене, какъ чиновнику 8-го ранга.

Двое врачей: Гиляревичъ и Войтовичъ изъ VI барака выпущены на свободу (хотя баракъ замкнутъ еще на 8 дней).

Курьезъ: Въ то время, какъ люди помираютъ десятками, у насъ нашихъ врачей держатъ взаперти въ баракахъ! Д-ра Могильницкаго толеруютъ (терпятъ), онъ все время какъ волъ работаетъ днемъ и ночью, но его предложеній не уважаютъ и не принимаютъ къ сведенію. Больной не получаетъ ни бульона, ни вина и пр., пока лежитъ въ бараке, а лежать, т. е. оставаться въ немъ вынужденъ ибо въ госпитале нетъ места. Такъ и въ нашемъ баракь лежатъ больные оо. Ст. Крушельницкій и Горчинскій и не переводятся въ госпиталь, ибо тамъ нетъ места. Лежать и значитъ распространяютъ эпидемію.

21 янв. — Появился днесь у насъ д-ръ Поллякъ, весь надушенный, съ тросточкою, но не вошелъ въ баракъ, a остановился на пороге и велелъ привести къ себе больного о. Горчинскаго, чтобы увидеть пятна на его теле и такимъ образомъ установить боленъ ли онъ пятнистымъ тифомъ Въ то время были и окна отчинены въ бараке. Больной, конечно, не всталъ и не пошелъ, a врачъ — пошелъ себе дальше.

Способныхъ людей къ работе согнали днесь изъ VI барака передъ баню. Тутъ держали ихъ на морозе (это было въ 8 ч. утра) долго партіями купали, a затемъ отводили въ новый баракъ. Утромъ же объявленъ былъ приказъ чтобы все за исключеніемъ духовныхъ, судей и адвокатовъ выступили, и ихъ взяли на работы, a потомъ поселятъ ихъ въ особомъ бараке какъ работниковъ. До сихъ поръ еще не догадались, что взятые изъ однихъ бараковъ работники, будучи въ общеніи съ другими работниками изъ другихъ бараковъ, распространяютъ эпидемію по всемъ баракамъ. Если бы все работники находились въ одномъ отдельномъ бараке, этого бы не было.

Вечеромъ забрали изъ барака больныхъ о. Ст. Крушельницкаго, о. Горчинскаго и двухъ мещанъ.

Покойниковъ — 24 чел.! Былъ у о. Коломыйца о. Ст. Макаръ и виделъ у него ту книгу усопшихъ, которую ведетъ врачъ д-ръ Поллякъ. Противъ фамиліи каждаго умершаго тамъ отмечены только двоякаго рода причины смерти: одна — это mаrasmus senilis (престарелость), другая — Herzfieber (болезнь сердца). И ни одного случая Flecktyphus (пятнистаго тифа)! A на деле громадное большинство заключенныхъ гибнетъ отъ простуды и воспаленія легкихъ.

Ведь же мы — т. е. огромное насъ большинство, почти все — проводимъ эту зиму только въ летнемъ платье, т. е. въ томъ самомъ, въ которомъ насъ внезапно и неожиданно арестовали жандармы въ первыхъ дняхъ августа. Крайне мало у кого есть зимнее пальто, a только у несколькихъ — на 7000 человекъ! — есть шуба! Какъ же не простудиться въ такомъ положеніи въ теченіе уже почти полугода!

Но „эпидемія” — это звучитъ иначе! Немедленно вводится карантинъ: Мы, изолированные совершенно не докучаемъ начальству депешами, депутаціями и просьбами. Тогда нетъ и частной корреспонденціи, мы отрезаны отъ всего света и даже одни бараки отъ другихъ. Всякій баракъ отдельно влачитъ тяжелую жизнь изо дня на день.

Есть, однако и другая сторона медали: Mногихъ уже отпустили на свободу. Уйдутъ, такъ сократятся доходы, штаты… A эпидемія, карантинъ — такъ все они сидятъ здесь и счетъ идетъ полный, по-прежнему.. Ахъ, придется имъ ответить предъ Господомъ за жизнь столькихъ тысячъ людей!

Другіе делаютъ интересы на поставке сена, овса, хлеба, одежды и т.д., a здесь устраиваютъ свои делишки за счетъ жизни человеческой !

22 янв. Ночью выпалъ снежокъ. Купалось насъ днесь 16 чел., но вещей не дезинфекціоновали. Завтра надеюсь перейти въ баракъ №30.

Переведены сюда изъ гарнизона въ Граце о Дуркотъ изъ Добрусина, съ 2 сыновьями Онъ разсказываетъ, что власти арестуютъ итальянцевъ и уже ихъ 20 чел. заключили въ гарнизоне. Описываетъ какъ грубо съ ними обращаются, бьютъ прикладами и т. д. и вообще третируютъ ихъ почти такъ само, какъ насъ, русскихъ галичанъ. Говорятъ, что будто Италія усиленно готовится къ войне съ Австро-Венгріей A мы — такъ выжидаемъ скораго мира!

Образуми, Господи, всехъ воюющихъ и приведи къ примиренію.

Покойниковъ 24 чел.

23 янв. — Вчера упалъ снежокъ. Днесь мягко и пріятно.

Мы съ утра стали переселяться въ баракъ № 30, a освобождены изъ него Свистуны, Кор… (разобратъ оконч. фамиліи невозможно) и др. и должны были после купанья перенестись въ новые бараки, т. з. Freiheitsbaracken. Ho вотъ, когда уже были готовы купаться и разодетые выжидали своей очереди входа въ удобный моментъ въ баню, имъ было заявлено вдругъ, что они купаться не будутъ, ибо бараки для нихъ еще не готовы. Такъ они возвратились въ свой баракъ № 30, а мы (я, Янко, старый Потерейко, вместе съ другими) были вынуждены уже со своими узлами вернуться во свояси. Явное издевательство! Придется, повидимому, еще поджидать 2 — 3 дня.

Въ газетахъ значится постоянно одно и тоже: Die Lage unverandert (положеніе безъ переменъ).

Франку Горянскому далъ 2 кроны, a Василю Мартынюку 2 кроны переслалъ Николкой Костевымъ изъ Рыкова, (онъ реконвалесцентъ въ 16 бараке).

Покойниковъ 21 чел.

24 янв. — Оттепель. Вчерашняя Tagespost звучитъ мирно: народы оживились, упованіе вступаеть въ насъ. Начальство советуетъ брить бороды и усы, но не приказываетъ. Баракъ №5 предполагаютъ замкнуть, a 6-ой открыть.

Покойниковъ 19 чел.

Въ бараке № 15 одинъ крестянинъ съ тоски подрезался.

25 янв. — Мягко. Снегъ падаетъ все время. Днесь получилъ нашъ гал. рус. аптекарь Котлярчукъ лекарства, которыхъ дожидался полныхъ 10 дней!

Давали намъ днесь капустнякъ, всемъ былъ очень вкусенъ и ели ажъ имъ уши тряслись. Ахъ и довольны были наши крестьяне! „Дали собе духа”.

Покойниковъ было (зачеркнуты поочередно цифры 24,30) всехъ 35 человекъ! Ужасъ!

26 янв. — Оттепель. Снегу упало довольно много. Предупредили насъ, что днесь должны мы перейти въ 30-ый баракъ, вдругъ же утромъ говорятъ, что нетъ, нечемъ топить и огревать бани, ибо нетъ угля. Теперь 9 ч., но еще не купаются. Вотъ безголовье!

У насъ заболелъ Непотъ тифомъ. Ночью онъ все время суетился, чрезъ сонъ брюзжалъ, меня разстроилъ и я спалъ плохо. И вотъ на уме все время болезнь, боязнь передъ нею. Не дай Господи (молюсь Богу ежедневно) тутъ умирать!

Въ 11 ч. переселился Въ баракъ № 30. Янко со своимъ отцомъ остался еще въ бараке 8-омъ, потому что отецъ пойдетъ въ баню, где его вещи и часть моихъ будутъ дезинфекцированы. Братъ Іосифъ естъ тоже. Въ комнате № 18 встретилъ о. Д. Киселевскаго, моего Schlafkamerad-a, и Дробота. Радуюсь, что перешелъ сюда. Есть здесь и нары съ сенникомъ и помостъ и столикъ, да и тепло. Есть и кувшинъ и умывальня и бадья. Другая жизнь. Настояшее Эльдорадо, въ сопоставленіи съ темъ, что до сихъ поръ было. Не вижу уже больше истертой соломы, не чувствую, чтобы кололо въ почкахъ, возможно, что здесь и ревматизмъ меня оставитъ. есть лаютъ здесь лучше, чемъ тамъ давали. Совсемъ другая обстановка. Перешли семьи Гнатышаковъ, Качмарчиковъ, Венгриновичей, Гелитовичи, Глебовицкіе (отецъ и сынъ) и другіе.

По полудни забрали больного д-ра Могильницкаго въ госпиталь № 11. Вечеромъ отслужили мы молебенъ ко Пресв. Богородице о дарованіи здравія нашему больному, котораго искренне все жалеемъ. Онъ человекъ идейный, павшій жертвой своего званія. Ни дня ни ночи не было у него свободныхъ, его друзья — это больные.

Мы постелили нашу новую постель, и уложились такимъ образомъ: отъ стены Іосифъ, a затемъ я, Дроботъ, Киселевскій, Янко, старый Потерейко. Пріятное чувство. Стало очевиднымъ, какъ я после 5-месячнаго лежанія въ проклятой берлоге, отвыкъ отъ обстановки домашняго устройства.

Я получилъ насморкъ. Тутъ слишкомъ тепло. Спалось хорошо, лишь электрическія лампочки светятъ надъ нашей кабиной.

Покойниковъ 6 чел.

27 янв. — Спалъ хорошо, какъ если бы после долгаго путешествія. Чувствую, однако, какъ будто съ моихъ ногъ испаряется сырость, какъ будто высыхаютъ оне теперь, набравъ въ себя за время 5 месяцевъ такъ много влаги.

Проснулся бодрымъ (вчера былъ я очень утомленъ— заметили это мои товарищи).

На обедъ дали намъ капустнякъ. Всеобщее ликованіе по этому поводу. Капустнякъ и — сравнительно довольно много мяса. Здесь даютъ есть лучше и больше чемъ въ другихъ баракахъ.

Изъ серьезнаго источника с. Ст. Яворскій принесъ намъ весть, что полковника Штадлера устранили, a замещаетъ его пока что капитанъ Strick. Вотъ пришла наконецъ и ему крышка. Господь благъ и милостивъ и не хотелъ больше нашихъ скорбей, мытарствъ и страданій, a убралъ оть насъ человека, который отнюдь ничемъ не заслужилъ себе на нашу благодарность. Съ его именемъ связаны у насъ самыя тяжелыя воспоминанія. Мы не забудемъ его по нашему адресу часто выкрикиваемыя ругательства: verraterische Hunde, Gesindel и разныя др. под.

Къ вечеру настала снеговица. Въ бараке гамъ и гулъ, люди колятъ дрова, женщины въ корридоре говорятъ громко, a все это здесь отражается сильнымъ эхомъ, не то что въ другихъ баракахъ. Надо къ этому привыкнутъ.

Совещались мы, т. е. съ оо. Венгриновичемъ, Ст. Яворскимъ, Киселевскимъ какъ бы намъ поговорить съ капитаномъ, не удалось ли бы какими-то способами и средствами отвернуть отъ нашего народа бедствіе, нужду и эпидемію. Постановлено отправить къ нему оо. В. Красицкаго, Гумецкаго и г-на Гисовскаго.

Со скуки вечеромъ мы (я, Янко, Іосифъ) играли въ преферансъ.

Покойниковъ было 21 чел.

28 янв. — Снегъ падалъ всю ночь. Мягко. Я спалъ лучше.

ТАЛЕРГОФЪ. Санитарныя сестры у бараковъ

Сколько человекъ ежедневно умираетъ, теперь проверить мне трудно, но говорятъ, что все же больше чемъ бывало по 20-е. Люди слоняются какъ сонныя мары (привиденія), отъ безсилья падаютъ въ снегъ… Никакой помощи, никакихъ лекарствъ, ни одежды, ни поддержки, a eщe солдаты гонятъ на работу уже совсемъ изнемогающихъ.

Вчера гналъ солдатъ полунагого крестьянина, чтобы несъ гробъ съ покойникомъ на кладбище. Крестьянинъ отказывался плачущимъ голосомъ, что ему распухли ноги и боленъ, но безъ успеха.

Отчаянное положеніе: Талергофъ превращается въ одно сплошное кладбище. Уже есть свыше 500 могилъ!

Нашъ комендантъ о. Козакъ собралъ днесь отъ каждаго изъ насъ по 20 гел. на издержки для повара и прислуги. Такой сборъ производится еженедельно.

Старый Потерейко сушитъ хлебъ, чтобы сохранить его на худшія времена. Пишутъ газеты о предстоящемъ голоде, a у насъ здесь хлеба — о качестве его лучше не говорить — довольно много и народъ не хочетъ есть. Много хлеба испортилось и былъ сожженъ. Народь такъ ослабъ, что теперь и есть не хочетъ.

Покойниковъ 20 чел. (въ томъ числе и 3 на тифъ).

Пошли мы все трое: я, Янко и Іосифъ, въ баракъ-землянку. По пути слышу, кто-то умоляющимъ голосомъ проситъ: Отче духовный! отче духовный! Останавливаюсь и спрашиваю: Кто это? — Камень уже померъ, — слышу въ ответъ, — то я, Николай Быкъ. Ой, я хворый уже другій тыждень. Помогите мне чемъ-нибудь! — Я далъ ему 2 кроны и велелъ не студиться, a идти въ баракъ. Онъ въ жару и завернутый въ одеяло стоитъ на морозе. У него также наверно уже тифъ.

Весть о смерти бл. п. Каменя очень поразила меня и Янка. Ахъ, Господи, помоги выдержать это испытаніе и живымъ вернуться на родину!

29 и 30 янв. — Крепкій морозъ. Людей по баракамъ пронялъ онъ очень чувствительно. Намъ живется сравнительно хорошо. Новостей никакихъ.

Вечерня отслужена въ корридоре.

Д ръ Н. П. Глебовицкій сталъ преподавать русскій литературный языкъ и исторію русской литературы въ нашей кабине.

Покойниковъ днесь 20 чел.

31 янв. — Днесь морозъ еще крепче вчерашняго. Люди трясутся и звонятъ зубами отъ стужи. Въ бараке было всего + 4° С. Недостатокъ топлива. Въ 1-омъ карантинномъ бараке новые заболевшіе. Карантинъ для освобожденныхъ установленъ на 21 день.

На обедъ капустнякъ, чрезвычайно вкусный.

Покойниковъ 24 чел.

Февраль 1915 г.

1 февраля. — И днесь крепкій морозъ. Я пошелъ къ Красицкому и предложилъ ему переселиться въ баракъ № 30. О томъ же переговорилъ съ Телесницкимъ и часъ спустя онъ перешелъ къ намъ къ общему нашему удовольствію.

Покойниковъ 22 чел.

Съ 30-го января служимъ ежедневно въ бараке акафисты и молебны въ 6 ч. вечера.

Телесницкій переселился къ намъ и принесъ съ собой 1/2 литра вина. Пили мы чай съ виномъ. Играли въ преферансъ (ежедневно здесь играемъ).

Покойниковъ 19 чел.

2 февр. — Слабый морозъ. Комендантъ Коломыецъ переведенъ въ карантинный баракъ, a его место занялъ Ник. Красицкій.

Конфинованы: о. Глебовицкій и его сынъ Николай Павловичъ.

Покойниковъ 16 чел.

Померъ нашь гал.-рус. молодой врачъ, д-ръ Дорикъ. Событіе это сильно всехъ насъ поразило.

3 февр. — Самый сильный морозъ изъ всехъ доселе бывшихъ, кажется ок. 20° С, только, спустя некоторое время, туманъ ослабляетъ его остроту.

Хотелъ бы добиться переведенія сюда Качалы, говорилъ объ этомъ съ Красицкимъ, онъ обещалъ приложить усилій къ этому.

Топливо вышло совсемъ и не откуда достать его. У насъ еще топили въ печи, благодаря тому, что наши послугачи украли матеріала, но въ другихъ баракахъ, где голый народъ особенно въ тепле нуждается, не топлено, a морозъ въ 20° С. Вотъ порядки!

Въ бараке № 29 этой ночью померло 6 чел.

Очень холодно. Я весь завернувшись въ коцъ, сижу на стуле и мерзну. На постели сидитъ, скорчившись, Іосифъ. Кричимъ, чтобы топили въ печи.

Узнаемъ, что умеръ днесь ревизоръ кассъ г-нъ Павловскій изъ Галича. Жаль его — дельный русскій человекъ.

Днесь 6 людей замерзли.

До 9 ч. веч. было покойниковъ 21 чел.

Вечеромъ о. Діонисій принесъ намъ весть, что будто Италія и Румынія послали Австро-Венгріи и Германіи ультиматумъ со срокомъ до 1-го марта с. г. чтобы заключили миръ, иначе объявятъ имъ войну также. Говорятъ объ этомъ и солдаты. Господи, умилосердись надъ беднымъ народомъ!

4 февр. — Мягкій морозъ, ночью и днемъ усиливается стужа. Пошелъ утромъ къ Ник. Красицкому. Явился къ нему и Пиллеръ, последній говорилъ, что войне не долго быть.

5 февр. — Легкій морозъ. Днесь годовщина моего рожденія.

Утромъ, еще въ постели, спящій возле меня Телесницкій пожалъ мне руку и, не желая будить другихъ нашихъ спящихъ товарищей, тихонько высказалъ мне благожеланія многихъ и благихъ летъ.

Добряга Іосифъ ушелъ въ кантину и принесъ мне оттуда въ подарокъ „ementalera” (т, е. эментальскій сыръ) и сигары. Первый былъ весьма кстати, такъ какъ я въ пятницу не емъ мяса.

У насъ тутъ иногда устраиваютъ спиритистическіе сеансы. Вчера состоялся также въ кабине Качмар. Появился будто бы некто Erazm Kusznicz, умершій въ 191З г. Предсказалъ, что после Пасхи уедемъ въ „Галицію свободную, московскуго, где благо намъ будетъ”, что форты Перемышля разбиты, остался лишь „Ring” съ городомъ, и недолго уже крепость продержится, что половина насъ вымретъ и намъ предстоятъ еще многія страданія.

Некто Кассіанъ Жаровскій, погибшій здесь въ сентябре, въ гангаре, отъ штыка австрійскаго солдата, явился будто бы тоже, прося помолиться объ упокоеніи души его. Уходитъ къ своей матери, которая печалится о немъ (конечно, она не знаетъ о его смерти). И днесь устроятъ такой сеансъ. Вчера Кулявчикъ былъ медіумомъ.

Собираютъ списки для выдачи намъ крайне необходимаго платья. Я записался для полученія ботинокъ, штановъ и куртки. Дадутъ ли увидимъ.

Былъ вчера Красицкій и сообщилъ, что выхлопоталъ у врача карточку для Качалы, чтобы могъ переселиться въ нашъ баракъ № 30.

Днесь вечеромъ былъ Ник. Красицкій и сообщилъ, что въ новомъ реестре есть 366 фамилій техъ, которые въ понедельникъ должны идти купаться (т. е. такихъ, кот. будутъ конфинованы — прим. ред.). Между ними есть много такихъ, на которыхъ есть Anzeig-ы (т. е. обвинены). Между ними есть и о. Корн. Сеникъ, A меня нетъ — и это меня весьма удивляетъ, такъ какъ дело его — также мое, дело насъ обоихъ, одно и тоже. Что это значитъ? Быть можетъ, меня вычеркнули (исключили) и мне не предстоитъ никакого процесса во Вене. Слава Богу, — скажу я — но вемъ ли, о чемъ прошу, будетъ ли это мне въ пользу? Все лучше, что посылаетъ намъ всемилостивый Господь.

Днесь по случаю годовщины моего рожденія мы (я, Іосифъ,Никола, Телесницкій) выпили 1/2 литра вина. Никола посиделъ со Славкомъ и въ 10 ч. 30 м. ушелъ.

Мимо нашего барака перейдутъ въ 2 новыхъ барака, т. н. инквизиты, т. е. те, у которыхъ есть Anzeig-ы (обвиненія). Люди безпокоятся.

Говорятъ, что также узники изъ Theresienstadta (Терезина), перейдутъ сюда, a именно тоже те, у которыхъ есть Anzeig-ы.

Покойниковъ 21 чел.

6 февр. — Мягкій морозецъ. Василь Мартынюкъ пишеть изъ барака № 25, что у него забрали платье совсемъ и онъ остался только въ сорочке и подштанникахъ. Проситъ дать ему взаймы 10 кронъ. Такъ я даль ему 5 кронъ, a другихъ 5 кронъ даль Янко.

Днесь забрали въ госпиталь о. Вл. Венгриновича. Врачъ констатировалъ у него пятнистый тифъ. Господи, заступи, спаси и помилуй! Заразился, ходя по баракамъ и исповедывая многихъ больныхъ тифомъ. На-дняхъ, именно 4-го с. февраля, онъ принялъ исповедь около 50 чел. больныхъ въ разныхъ баракахъ и заразился, Фактъ его внезапнаго заболенія всехъ насъ глубоко опечалилъ. Его нечаянный уходъ отъ насъ въ госпиталь повергъ въ искренній всеобщій жаль все бараки, ибо все знали и видели всегда, что онъ — ревностный и безстрашный труженникъ Христовъ.

Въ общемъ хорошо было бы намъ жить въ бараке № 30, лишь бы эта ужасная эпидемія прекратилась. A то все еще ежедневно бываетъ по 20 чел. покойниковъ Страшно подумать, что съ нами будетъ, если это пойдетъ такъ дальше.

Покойниковъ 13 чел.

7 февр. — Воскресенье. Легкій морозъ. На обедъ вкусный капустнякъ. Въ нашемъ бараке его не хватило (некоторые захватили двойную порцію), потому Zimmerkommendant o. Козакъ сделалъ всемъ намъ выговоръ.

Вечеромъ пришелъ Красицкій съ вестью, что имеется другой реестръ съ 219 фамиліями.

Днесь я отслужилъ параклисъ.

Покойниковъ 12 чел.

(На этомъ обрываются записки второй тетрадки, a въ 3-ьей начинаются 10-тымъ февраля, 1915 г. — Ред.)

10 фев. 1915 г. — Несмотря на то, что боленъ, вынужденъ самъ себя обслуживать. Вообще на счетъ взаимнаго обслуживанія пошли горячіе споры, въ результате которыхъ поочередно стали ходить за „менажей”, по воду и т. д. Есть глубокіе и совсемъ немощные старики, которымъ даже такое обслуживаніе самого себя не подъ силу, также больные, но не взятые въ госпиталь, находятся въ такомъ же положеніи. Можетъ быть, все эти распри улягутся какъ нибудь.

Былъ Ник. Красицкій и сообщилъ, что онъ со Славкомъ находится въ реестре конфинованныхъ (въ Моравіи), въ виду чего посоветовалъ намъ подумать объ избраніи подходящаго заместителя.

Такъ какъ эпидемія не прекращается, то должно быть будто бы постановлено, что впредь никого не пустятъ изъ Талергофа (ни даже техъ, которые подъ карантиномъ), пока эпидемія совсемъ не исчезнетъ. Такимъ образомъ могутъ здесь оставаться все, даже конфинованные и освобожденные, долго, возможно даже до окончанія войны! Господи, подаждь крепость людемъ своимъ!

Днесь покойниковъ 18 чел. Померъ советникъ суда въ отставке изъ Станиславова Корнилій Проскурницкій, который здесь интернованъ вместе со своею семьею. У него былъ артеріо-склерозъ, a умеръ отъ воспаленія легкихъ, схваченнаго непосредственно после купанія въ бане.

Такъ въ одинъ день у насъ умерло 3 людей изъ нашей гал.-рус. интеллигенціи. Тяжелый день!

11 февр. — Мокро, оттепель, мороза не было. Воздухъ скверный, дымъ. Все сидятъ въ баракахъ.

Утромъ отбылся визитъ врача, выразившійся такимъ образомъ, что всякій къ нему вызванный долженъ былъ подойти и показать языкъ. Говорятъ, что это — дело д-ра Добіи, въ отместку за Криницкую, по адресу Шорша, который передалъ вчера врачу, что Криницкая больна.

Въ 3 ч. пошли мы въ часовню на похороны бл. п. Корнилія Проскурницкаго. Бедняга, после купанья простудился, получилъ воспаленіе легкихъ и въ госпитале померъ, въ то время какъ, его жена и дети остались въ карантинномъ бараке. На панихиду по немъ разрешено явиться. Пелъ нашъ хоръ Но никто не сопровождалъ покойника далее воротъ бараковъ Нельзя, запрещено.

Выяснилось, что по днесь умерло 856 чел.!

Днесь было покойниковъ 17 чел.

12 февр.—Праздникъ Трехъ Святителей и день моего тезоименія. Мои сожители поздравляли меня съ днемъ моего ангела. Вотъ и праздникъ мой въ тюрьме!

Утромъ я пошелъ въ кантину, купилъ лимоновъ, апельсиновъ, сахару и тютюну. Скверный воздухъ, туманно и облачно такъ, что будто сейчасъ дождь польется. Везде грязь Все сидятъ въ баракахъ.

Въ бараке напротивъ нашего съ ночи лежитъ четверо покойниковъ, a передвчера (третъяго дня) было ихъ 9 чел.! Люди живутъ на двойныхъ нарахъ (около 300 шт.) и эти двойныя нары и являются найбольшей причиной болезней. Швабы ажъ теперь въ этомъ факте убедились и взялись эти двойныя нары переделывать въ одиночныя. Сотни русскихъ людей заплатили своей жизнью за этотъ примитивный опытъ швабовъ! У насъ любой „сокирникъ” сразу сказалъ бы, что такія нары ни къ чему, a тутъ строятъ ихъ спеціалисты, одобряютъ и принимають работу генералы, a въ результате вотъ что!

Днесь за ночь покойниковъ 13 чел. Снова носятъ ихъ на носилкахъ, такъ какъ снегъ растаялъ и везти гробовъ на санкахъ невозможно.

Аэропланы не летаютъ уже несколько дней, улетели наверно на театръ военныхъ действій.

Вчера въ газете Tagespost сообщалось, что собралась Государственная Дума и въ ней произносили речи: Горемыкинъ, Сазоновъ, Родзянко, Милюковъ и пр. Все чрезвычайно довольны успехами арміи, заявили ей свою признательность, Сазоновъ особо отметилъ и подчеркнулъ патріотическое поведеніе поляковъ и др. инородцевъ. Дальше сообщалось, что въ Японіи собрались 2 дивизіи охотниковъ желающихъ отправиться на помощь русской арміи. Я думаю, что японцы желали бы присмотреться технике европейскихъ армій и чему-то научиться. Практически образованный народъ!

Праздникъ Трехъ Святителей принесъ намъ радостную весть: Приходитъ д-ръ Осипъ Крушинскій и сообщаетъ, что будто въ сегодняшней газете есть две депеши о томъ. что Угорщина выдаетъ галицкихъ пленниковъ и узниковъ Австріи что экономическое О-во въ Kpaкове просило министра иностранныхъ делъ объ оказаніи экономической поддержки. Министръ советовалъ всемъ интернованнымъ uciekienier-амъ подавать прошенія русскому правительству чрезъ министерства иностранныхъ делъ о разрешеніи на высылку всехъ ихъ чрезъ Румынію въ Россію и въ Галичину. Известіе это, хотя еще непотвержденное, вызвало у всехъ неописуемую радость. Все какъ будто вновь ожили. Въ совсемъ было павшія и отчаявшіяся души вновь вселилось твердое упованіе, почти уверенность въ близкомъ конце всехъ мытарствъ и страданій. Изъ тысячъ сердецъ вознеслись ко Господу вздохи облегченія и горячія моленія, чтобы скоро эти вести и наши чаянія осуществились. Вечеромъ былъ у насъ Ник. Красицкій и передалъ, что полученъ новый списокъ освобожденныхъ (около 70 чел.), въ ихъ числе значится также Качала. Мы угостили его кофеемъ и хлебомъ съ масломъ и апельсиномъ.

13 февр. — Дожди, мракъ, болото. Изъ нашего барака померъ въ госпитале молодой о. Несторъ Олимп Полянскій. Весть эта новымъ удрученіемъ явилась для всехъ насъ. Больныхъ же въ бараке есть несколько лицъ.

Днесь забрали въ госпиталь Ковальскую (матушку), студента универс. Шушкевича и молодого Гнатышака.

14 февр. — Іосифъ пошелъ подписывать свою легитимацію, черезъ несколько дней пойдетъ подъ карантинъ. На днесь былъ приморозокъ. Коломыецъ тоже заболелъ тифомъ.

Д-ръ Войтовичъ константировалъ у о. Дробота брюшной тифъ. Коломыецъ изъ подъ карантина перешелъ вь госпиталь. У него наверно тоже тифъ (очень высокая температура). Взяли въ госпиталь д-цу Куцей. У насъ заболеваютъ часто. Первымъ былъ д-ръ Могильницкій, второй о. Вл. Венгриновичъ.

Вечеромъ ходили мы оба съ Янкомъ къ Красицкому. У него уютно, покойно, и все это припоминаетъ обстановку домашней жизни.

Ходитъ молва, будто изъ Угорщины присылаютъ сюда 9000 интернованныхъ галичанъ и потому здесь спешатъ съ постройкой новыхъ бараковъ. Если это правда, то у насъ есть виды на освобожденіе, такъ какъ придется имъ, насъ выпуская, пріобретать места для новыхъ обитателей.

Красицкій со Славкомъ и… (нечет.) левичемъ переводятся въ местность Murаu въ Стиріи. Такихъместностей для размещенія насъ назначено много.

15 февр. — Сретеніе Господне. Всю ночь лилъ дождь, a днемъ довольно пріятно, даже какъ будто уже весной пахнетъ Я утромъ прошелся вдоль барака, затемъ прочелъ Правило. Начался постъ. Мы просимъ чрезъ Красицкаго, чтобы намъ дали обедъ безъ мяса. Приходилъ поваръ и советовался, что долженъ готовитъ. Стало на томъ, что будетъ супъ картофельный съ фасолью, но быть можетъ еще переменятъ. Я хочу воздержаться днесь и отъ набела (молочнаго). На завтракъ подали намъ кофе вместо супа.

Одна цыбуля стоитъ 20 гел. Поваръ говоритъ, что у нихъ нетъ чая, ни картошки, и вообще съестные припасы скудны.

Хлебъ выдаютъ намъ уже две недели такъ, что одинъ день выдаютъ половину, a другой четвертину бохонца (хлебца), a положеніе таково что можно предполагать, что будетъ еще хуже.

Газеты писали вчера, будто бы, что австрійскія войска заняли большую часть Буковины и Покутья (Косовъ, Куты, Делятинъ), что Румынія клонится на сторону Австро-Венгріи, что отступленіе русскихъ можно бы пояснить себе такимъ образомъ, что они не хотели бы потерять связи съ русской арміей въ Бессарабіи. Ой, не будетъ скораго мира, не будетъ!

Покойниковъ 15 чел.

Приказано вентилировать бараки и одежду.

16 февр. — Сію ночь Янко спалъ плохо и принималъ слабительное. Утромъ всталъ, напился чего-то и скоро опять ложился. Очень боюсь, чтобы это не было началомъ тифа, который у всехъ начинается медленно и развивается именно такимъ образомъ.

Власти призываютъ железнодорожниковъ — видно въ нихъ очень нуждаются.

Газеты приносятъ известія, что будто русскія войска отступили съ Карпатъ и оставили даже г. Коломыю на Покутье. Догадываются, что это только маневръ военной тактики, произведенный съ целью сохраненія связи съ южнымъ крыломъ русской арміи въ Бессарабіи, о чемъ я уже упоминалъ вчера. Кобы лишь изъ-за этого „маглеванья” (балансированья) военнаго фронта не пострадала отъ огня и меча наша Восточная Галичина.

Купилъ 2 коробочки чаю и надеюсь достать также немного рому, что до сихъ поръ было вне сферы возможности.

Посетила насъ комиссія, въ составъ которой, кроме капитана Strick-a и нашихъ здешнихъ военныхъ врачей, входили какіе-то намъ неизвестные и невиденные люди. Между ними находится, какъ говорятъ, одинъ Oberstabsarzt (старшій врачъ генер. штаба) и другіе врачи штаба. Были въ нашемъ бараке, осматривали его поверхностно и спешно (какъ обыкновенно), были и около отхожихъ месть и ушли, не говоря ни съ кемъ изъ насъ ни словечка.

Днесь кончается срокъ карантина надъ заключенными въ одномъ бараке, теми, которые должны выйти на волю, но говорятъ, что этотъ карантинъ продлится еще на 7 дней! Чехарда! Следовательно все такъ складывается, что нельзя будетъ вырваться изъ этихъ бараковъ, ибо можетъ быть и такъ, что въ промежутокъ этихъ 7 дней кто-нибудь заболеетъ и умретъ и поэтому поводу срокъ карантина еще будетъ продолженъ.

Виделъ я днесь такую сцену: передъ дверьми барака стоитъ какъ мумія врачъ, съ простынею въ руке, напротивъ него въ отстояніи 3 метровъ нашъ крестьянинъ и показываетъ ему языкъ, a затемъ открываетъ грудь, чтобы видно было, нетъ ли на ней тифозныхъ пятенъ. Такимъ образомъ делается врачебный осмотръ въ баракахъ.

Забрали въ госпиталь д-ра Добію и Криницкую.

Покойниковъ 11 чел.

17 февр. — Приморозокъ, затемъ оттепель. Янку лучше. На ночь делалъ себе компрессы. Утромъ всталъ и делаетъ въ бараке порядокъ, генеральную чистку. Вынесъ все сенники и далъ на постель соломы. Поразвешивалъ простыни на заборе. „Хату” замелъ старый Потерейко. Собираемся пойти завтра въ баню.

День пречудный, вполне теплый, можно сказать. Все повыходили изъ бараковъ и гуляють по двору, мало кто остался въ бараке. Мы прекратили нашу игру въ преферансъ, продолжимъ ее вечеромъ.

Прибылъ сюда врачъ изъ Галича, д-ръ Цинсъ (еврей) и взялся немножко энергичнее и прилежнее ухаживать за больными. Все имъ довольны. Онъ приказалъ делать больнымъ холодные компрессы, давать пить чорный кофе и пр. — всего этого до сихъ поръ не делалось. При более старательномъ уходе больные сами выздоравливаютъ въ большинстве случаевъ, те именно, кто уже по природе крепче и выносливее.

Смертность понизилась. За последнюю ночь было всего 5 случаевъ смерти, a вчера 6 чел.

Согласно сообщеніямъ Extrablatt-a австрійскія войска вытеснили русскую армію изъ Буковины, дошли до Надворной и Коломыи… Увидимъ, правда ли это.

Взяли въ госпиталь о. д-ра Малиняка.

18 февр. — День уже далеко не такой какъ вчера, — мрачно и холодно.

До сихъ поръ есть еще такіе бараки, обитатели которыхъ еще ни разу не купались.

Узнаемъ, что когда Generalstabsarzt Dr. Palmerich, посещая бараки, спрашивалъ ихъ комендантовъ, нетъ ли въ нихъ вшей, то позади него стоящіе врачи и др. военные кивкомъ головы давали указанія, чтобы спрошенные давали отрицательный ответъ, т. е. что нетъ. Спрашивавшій стоялъ на той точке зренія, чго вши являются распространителями эпидеміи и что следовательно, ихъ нужно прежде всего истреблять, после чего эпидемія прекратится.

Почему до сихъ поръ не все люди купались, остается загадкой, но, конечно это также показываетъ ярко, каково отношеніе властей къ заключеннымъ.

Хотели мы днесь пойти въ баню, но не удалось.

Въ понедельникъ и среду первой седмицы поста не емъ мяса (лишь съ набеломъ). Въ пятницу желалъ бы поститься совершенно. Увы все постное также весьма дорого. Селедка стоимости 8 гел. продается по 30 гел. Ужасно обираютъ бедный народъ. Совсемъ маленькая головка чеснока стоитъ 20 гел. (прежде по крайней мере это были большія головки, a теперь мелочь). Никола принесъ рому.

19 февр. — Приморозокъ, но затемъ день хорошій.

По средамъ и пятницамъ очень многіе и здесь постятся.

Узналъ, что сюда доставили вчера двухъ мещанъ изъ Болшовець. Любопытно узнать, на какомъ положеніи они, интернированныхъ, вероятна. Постараюсь узнать, въ чемъ дело.

О моей поездке ничего неслышно и неизвестно.

Говорятъ, что 23 с. февраля непременно уедуть те, кто теперь подъ карантиномъ.

У Коломыйца днесь жаръ 41-6 град. С., горитъ и бредитъ. Беднякъ Іосифъ прибитъ.

Газета принесла известіе, что австр. войска заняли уже Коломыю и Черновцы, но замечаетъ, что недалеко отъ Коломыи находится большая русская армія. Отъ такого новаго перемещенія фронта бедное населеніе опять страшно пострадаетъ, тамъ наверно… голодъ, эпидемія и пр. — окончательныя последствія всякой войны.

Днесь день хорошій, около полудня мы прогуливаемся въ легкихъ платьяхъ. Я гулялъ довольно долго.

Д-ръ о. Малинякъ умеръ. Продолжительныя, пузырныя страданія осложнились у него острымъ воспаленіемъ легкихъ, которое быстро и доконало его. Онъ оставилъ завещаніе въ рукахъ о. Феодосія Дуркота.

Мы ходили въ баню. Вечеромъ отслужили парастасъ объ упокоеніи души о. д-ра Малиняка.

20 февр. — Въ 7 ч. состоялись похороны о. д ра Малиняка. Пелъ хоръ. Перевезли гробъ съ теломъ изъ барака №11 въ часовню и тамъ оставили до вечера. Покойный завещаніемъ оставилъ имущества на 60.000 кронъ и библіотеку. Все это завещалъ имеющей основаться общине, целью которой было бы содействовать достиженію соединенія Церквей. Пока такая община возникнетъ, все это имущество перейдетъ во временное управленіе О-ва Св. Іоанна Златоуста. Экзекуторами (исполнителями) завещанія назначены оо. Дуркоты (Феодосій и Хризостомъ) и о. Гнатышакъ.

Возвращаясь съ похоронъ, я зашелъ къ Красицкому, после предварительнаго заявленія ему, что зайду къ нему вечеромъ поговорить съ нимъ по своимъ личнымъ деламъ. До сихъ поръ не было подходящаго места для этого въ прежнихъ баракахъ.

Находящагося все еще подъ карантиномъ Никифора Курыловича, согласно слухамъ, еще придержатъ. Говорятъ что будто еще имеютъ придержать его въ связи съ предстоящимъ процессомъ во Вене или же изъ-за полученнаго новаго доноса мазепинцевъ.

Ходитъ слухъ (Шоршъ мне передалъ это), что будто судебное следствіе противъ о. Сеника пріостановлено. Если бы это было верно, такъ въ такомъ случае и мое дело было бы пріостановлено. Далъ бы это милосердый Господь! Благодареніе Всевышнему и за эту радостную весточку. A впрочемъ — могу ли я быть уверенъ, что то, о чемъ прошу, выйдетъ мне въ пользу? Потому и молюсь только: да будетъ воля Твоя святая, Господи! Лишь Ты, Господи, веси, что мне во благо, и вся яже воздашь мне, приму съ благодарностью и смиреніемъ!…

Laiss сообщаетъ, что д ръ Поллякъ померъ.

Изъ депозита получилъ Янко 80 кронъ. Хорошо, что получилъ, а то мои средства совсемъ выходятъ. Сейчасъ отправили мы стараго Потерейка въ кантину, купилъ 2 копченыхъ селедки, сливъ, сахару и головку чесноку. Старый озлобленъ на кантину всякій разъ, потому что все дорого, за головку чеснока заплатилъ 20 гел.

Вышло какъ то такъ, что при похоронахъ бл. п. о. д-ра Малиняка очереднымъ н-ромъ оказалась цифра ровно 1000.

Былъ у Николы, где встретилъ судью Гуллу. Онъ принесъ изъ барака № 30 пирожки съ мясомъ. Николе далъ гуляшъ. Повечеряли мы и выпили 2 бутылки пива, котораго никто изъ насъ не пробовалъ уже 7 месяцевъ, следовательно, было великое пиршество, вполне заслуживающее быть отмеченнымъ въ запискахъ. Затемъ пришелъ и Янко и тоже выпилъ пива. Посидели и поговорили.

Вотъ еще одна изъ трагедій, имъ же у насъ несть числа: Въ Комарне арестовали мужика Григорія Прухницкаго, который за несколько месяцевъ до этого времени (въ мае) овдовелъ и остался только съ однимъ сынишкой, 8 летнимъ мальчикомъ Михасемъ. Когда жандармъ повелъ отца, мальчикъ не хотелъ съ нимъ разстаться, a все время, рыдая бежалъ съ нимъ рядомъ 8 клм. и жандармъ никакъ не смогъ отогнать его. Озлобленный этимъ жандармъ арестовалъ наконецъ и мальчика и такимъ образомъ отецъ и сынъ очутились вместе въ Талергофе. Здесь, однако, на-дняхъ (15. февр. с. г.) померъ отецъ Григорій, a мальчикъ остался круглымъ сиротою. Взяла его здесь, поэтому, на свое попеченіе и съ собою въ госпиталь г-жа Кунинская, именно въ баракъ № 12, a днесь (20. февр.) заболелъ и этотъ мальчикъ!

21 февр. — День съ утра облачный. После завтрака я пошелъ къ Николе, взялъ себе у него зонтикъ (за 5 кронъ 48 гел. — Gelegenheitskauf, т. е. случайная купля) и обсудилъ некоторыя дела.

Говорятъ, что капитанъ Strick yxoдитъ. Онъ будто бы обиделся темъ, что не произведенъ въ маіоры. Добрый человекъ—дай Богъ, чтобы здесь остался и дальше. Сюда приходитъ комендантомъ будто бы полковникъ Streicher. Служившій подъ нимъ въ свое время д-ръ Крушинскій высказывается о немъ похвально. Увидимъ.

Вечеромъ былъ у насъ Никола. Играли, какъ ежедневно, въ преферансъ.

22 февр. — Приморозокъ и хорошая погода. На одномъ только нашемъ „гофе” за ночь уже есть 3 покойниковъ! Ахъ, Господи, помилуй насъ и сохрани!

Газеты пишутъ, что будто австрійцы русскихъ побили и выперли къ Станиславову но это не предвещаетъ близкаго конца.

Янко получилъ днесь письмо изъ Вены отъ Кунды, въ которомъ сообщается, что единственный сынъ Скшинскаго убитъ подъ Варшавой, a жена Скшинскаго живетъ во Вене.

Капитанъ известилъ имеющихъ изъ карантинныхъ бараковъ выйти на свободу, что при ихъ выходе у нихъ будетъ произведенъ строжайшій обыскъ. Имъ запрещено брать отъ кого бы ни было изъ здесь остающихся какія-либо частныя письма или просьбы, жалобы и т. п., съ угрозой, что за это останутся на 8 дней подъ арестомъ.

(Особое примеч.). На „гофе” въ I отделеніи Стадлеръ воздвигъ позорный столбъ съ железнымъ кольцомъ. Къ этому столбу привязывали, подвешивая, виновныхъ, т. е. производили anbinden. Случилось, что кухарка велела одному мужику собрать у кухни картофельные отбросы и вынести. Онъ это сделалъ, но, роясь въ нихъ, нашелъ 4 кроны и спряталъ себе въ карманъ, караульные, однако, заметили это и донесли Стадлеру. Онъ приказалъ сейчасъ мужика подвесить на этомъ столбе.

Случайно проходилъ въ то время русскій военнопленный, вольноопределяющійся, хорошаго вида и красивый юноша, и обратилъ вниманіе капитана Шмидта на страшныя страданія подвешеннаго на столбе крестьянина и не скрывалъ своего возмущенія.

— Но ведь же и у васъ въ Россіи применяются къ виновнымъ строгія наказанія, — сказалъ капитанъ.

— Да, — ответилъ солдатъ, — но не такія; ужъ лучше было бы ему сразу же пулю въ лобъ, чемъ такой позоръ. Что за варварство!

Слово это возымело свое действіе — этотъ столбъ вскоре потомъ убрали.

Былъ вечеромъ у Николы — поговорили.

Покойниковъ 14 чел.

23 февр. — Всю ночь падали то дождь то снегъ, a настало болото.

Смутныя вести доходятъ изъ Галичины. Говорятъ, что русскія войска собираются отступить къ Гродну, Ковлю и Брестъ Литовску, a въ такомъ случае, конечно, оставятъ и Галичину… A почему, непонятно. Впрочемъ, что и какъ тутъ знать?

Померъ о. Гмитрыкъ — молодой священникъ, находящійся здесь съ жекою. Это событіе очень опечалило насъ. Вотъ и новая вдова по священнике.

Вечеромъ посиделъ у Николы, поговорили о будущемъ.

Покойниковъ 9 чел.

24 февр. — Похороны о. Гмитрыка въ 3 ч. пополудни. На место Николы придетъ Шоршъ изъ нашего барака.

Съ Коломыйцемъ въ госпитале плохо. Беднякъ Іосифъ безпокоится, чтобы не померъ. Очень боленъ и д-ръ Добія.

Днесь мощный и морозный северный ветеръ.

Вчера возвратился въ баракъ нашъ возлюбленный д-ръ Вл. Могильницкій. Приветствовалъ его въ бараке Zimmer-kommendant Козакъ, за что д-ръ Могильницкій поблагодарилъ сердечно. Онъ еще слабъ и по-видимому долженъ еще въ бараке вылеживаться некоторое время, чтобы вполне оправиться, и только после этого сможетъ снова взяться за работу — леченіе нашихъ больныхъ.

Говорятъ, что во Вене мука уже считается Luxusartikel-емъ. Скверно!

Вчера уехало много изъ подъ карантина освобожденныхъ и конфинованныхъ, но Курыловичъ почему то остался, его задержали, потому что будто противъ него выдвинуто какое-то обвиненіе.

(Особое прим.). По госпиталямъ, въ которыхъ лежатъ наши больные крестьяне, показывается врачъ врядъ-ли разъ въ неделю, да и то делаетъ осмотръ только рrо fоrmа, почти нигде, ни на минуту, не останавливаясь, больныхъ не осматриваетъ и никакихъ лекарствъ не прописываетъ. Больные лежатъ, оставленные совершенно на попеченіи Zimmerkommendant-овъ. Если они что-нибудь получаютъ, то покупаютъ на это для больного молока, булокъ и т. п., если же нетъ, больной такъ и погибаетъ безъ всякой помощи. Единственное удобство разве въ томъ только, что съ больного снимаютъ вшивое платье и одеваютъ въ чистое белье. Есть много такихъ людей, которые и по днесь еще ни разу не купались. Отъ долговременной грязи все тело какъ будто дегтемъ смазано, ажъ черно.

Въ 3 ч. отслужили надъ теломъ пок. о. Гмитрыка панихиду. Пелъ хоръ. Ho „культурный” немецъ и въ этомъ случае показалъ себя: во время панихиды на собранную около покойника моляшуюся толпу нашей интеллигенціи, наехалъ большой тяжело нагруженный возъ съ запряженными къ нему волами, заставляя присутствующихъ на богослуженін разступаться въ стороны, a затемъ капитанъ еще злился на нихъ за то, что богослуженіе по его мненію, совершалось слишкомъ долго и мешaло свозке телегами строительнаго матеріала и вообще работе.

Въ газетахъ съ фронта нетъ никакихъ известій — это также показательно.

25 февр. — Приморозокъ. Съ самаго утра постоянно гудятъ надъ нами бипланы. Съ ночи болитъ меня днесь горло.

Автомобилемъ пріехалъ сюда 23 с. февраля д-ръ Кормошъ и забралъ Мельничуковъ и о. Ольшанскаго. Вчера же (24 с. февраля) пріехалъ извозчикомъ о. Ст. Мікаръ и привезъ отъ ”украинскаго” комитета какую то „запомогу” (вспомоществованіе), которую и роздалъ помежду некоторыхь. Говорилъ, что будто д-ръ Ганкевичъ и др. ходили къ наместнику въ Граце съ предложеніемъ, чтобы отсюда освободили всю интеллигенцію. Кобы далъ это Господь и венчалось все это успехомъ!

(Особ. счет. зам.): Депозитъ — Конгруа 686-86 488-12 306 86/380-00. Дня 16/12 1914 — 158-12 „ 25/2 1915 — 20 — за январь и февраль 228-74/+686-86 Дня 10/3 вд. 128-74/306-86.

Laiss сказале, что съ Коломыйцемъ очень плохо. Бедняга Іосифъ опечаленъ. Въ каждый моментъ можетъ наступить кончина.

Вчера собрали мы въ бараке для крестьянина Залужнаго почти 10 кронъ.

Онъ составляетъ хорошій эпосъ о нашемъ тяжеломъ пребываніи въ Талергофе. Особенно ярко вышли описанія казни въ Бригидкахъ крестьянина, a затемъ бл. п. о. Максима Сандовича. Выйдетъ хорошая книга, если Господь позволитъ вернуться на родину.

Вчера забрали вь госпиталь девушку Левицкую, суженую студента унив. Пирога. И съ о. Корниліемъ Литвиновичемъ, взятымъ изъ нашего (№30) барака, тоже плохо.

Заместителемъ Н. Красицкаго, назначенъ старшій учитель изъ Буковины Шоршъ, человекъ русскихъ убежденій (но его сынъ мазепинецъ). Семья его живетъ съ ноября въ Вене, но его здесь держатъ. Онъ читаетъ газеты, a намъ лишь передаетъ ихъ содержаніе.

По днесь померло всехъ 1074 чел.!

После кофе пошелъ я къ Николе. Онъ вышелъ мне навстречу съ радостнымъ лицомъ и приветствовалъ меня словами: Servus, коллега, поздравляю!

— Ну, что же новаго? — удивился я.

— Сію минуту узналъ, что и ты конфинованъ.

Я обнялъ его и Славка и расцеловалъ.

Весть эта первая прерадостная изъ всехъ радостныхъ въ Талергофе, сильно подействовала на меня. Я такъ обрадовался какъ никогда прежде въ жизни, кажется, былъ въ особенно приподнятомъ расположеніи духа и не могъ никакъ скрыть этого своего неожиданнаго счастья. Даже окружающіе меня, которымъ я не выдалъ этой тайны, заметили у меня чрезвычайное оживленіе и юморъ и приписывали это тому обстоятельству, что у меня зубная боль прекратилась.

Что слышно, однако, съ Янкомъ и его отцомъ, еще не сообщилъ П., такъ я заблагоразсудилъ пока что скрывать предъ ними о сообщенной мне и меня касающейся вести, пока не узнаю и о нихъ, но надеюсь на Господа что и они будутъ конфинованы.

Какъ благъ Господь, нетъ пределовъ милосердію и милостямъ Его! Трудно передать хоть приблизительно мои теперешнія мысли о благости Божіей. Ведь же мое дело сложилось, было, совсемъ скверно: прежде всего по воле Божіей, первая моя жалоба пропала въ Рогатине затемъ вышло другое бедствіе — протоколъ со мною советника Фиды. День 9/12. 1914 г. былъ тяжелъ для меня, тогда мне и о. Сенику сообщилъ сов. Фида, что приказано насъ обоихъ отправить въ Вену. Но Господь благъ и многомилостивъ и Пречистая Дева Марія выслушала мольбы мои… Я послалъ 11/12 1914 г. добавочное заявленіе въ Landwehrgericht во Вену и тамъ наверно следователь заблагоразсудилъ прекратить противъ меня следствіе. До самаго вчерашняго дня ждалъ я все время, что, вотъ, молъ, не сегодня такъ завтра, позовутъ меня подъ карантинъ, a затемъ отправятъ во Вену, и вдругъ — нечаянная радость: я буду конфинованъ!

Милостивый Господи, сколько разъ въ жизни своей испыталъ я на себе обиліе благодати Твоей! Милость и благость Твои всегда были и на мне и семье моей. Я крепко уповаю, я уверенъ, что коли я здесь живъ, то и семья моя тамъ живетъ. Можетъ Господь всехъ насъ помилуетъ и дозволитъ вновь сойтись и вместе до конца живота благодарить Его за все безконечныя благодеянія Его. Недостоинъ я этого, я грешный рабъ Твой, но помилуй и подай Господи.

Днесь такъ весело мне на душе… Вступила въ нее новая надежда, что, можетъ, вырвусь изъ этой недоли безпредельнаго человеческаго горя и слезъ.

я вчера, что и Николай Басъ померъ, a очень больны Павелъ Людкевичъ и Ник. Быкъ.

26 февр. — Морозъ. День хорошій. Я спалъ, однако, не такъ хорошо, какъ бывало до сихъ поръ. Былъ взволнованъ, просыпался и не могъ уснуть.

Д-ръ Дзьоба померъ днесь. Съ о. Коломыйцемъ, какъ будто немножко лучше.

Узналъ я днесь, что Янко и его отецъ свободны отъ всякаго обвиненія, и следовательно, можно надеяться, будутъ или освобождены совершенно или же конфинованы. Слава Богу! лишь бы решеніе властей скорее последовало, чтобы не пришлось по нескольку недель ждать очереди, когда позовуть подъ карантинъ.

27 февр. — Померъ о. Корнилій Литвиновичъ, т. е. очередной уже 12-ый священникъ, a первый изъ Станиславовской епархіи. У него, говорятъ, была, кроме тифа, также болезнь почекъ.

Днесь я сообщилъ Янку то, что узналъ.

Laiss сказалъ, что съ о. Коломыйцемъ очень плохо, если доживетъ до завтра, то можно надеяться, что будеть живъ. Іосифъ крайне удрученъ, но приготовленъ ко всему.

Я просилъ его спросить Laiss-a кaсательно моего конфинованья. Недоверяю, верна ли весть, переданная мне Красицкимъ. Боюсь, не обмануло ли oтносительное лицо Красицкаго.

Въ 3 ч. похороны о. Литвиновича, идемъ отслужить панихиду въ часовне. Я чувствую себя бодрымъ, есть аппетитъ и сонъ былъ хорошъ.

Очередной н-ръ гроба о. Литвиновича 1105.

Вечеромъ былъ отслуженъ у насъ парастасъ по покойникамъ о. Литвиновиче и д-ре Дзьобе (онъ померъ вчера).

Захворалъ острой ипохондріей отецъ Діонисій Киселевскій. Призывалъ д ра Войтовича, этотъ ничего не нашелъ, днесь советовался д-pа Могильницкаго, самъ делалъ себе натиранія, примочки, мерилъ температуру тела, наблюдаль ударенія пульса и пр. Видя у него такое разстройство, д-ръ Могильницкій посоветовалъ ему перейти въ обсерваціонный баракъ. Тамъ пробудетъ 1 — 2 дня. Бедный человекъ. Передалъ мне ключики отъ своего чемодана и деньги.

28 февр. — Морозъ. Я делалъ себе компрессъ на горло — помогло мало. По заявленію врачей днесь критическій день для о. Коломыйца. Іосифъ встревоженъ.

Въ бараке № 25 помещены реконвалесценты, ихъ тамъ находится теперь 380 чел.! Какой тамъ воздухъ! И каково тамъ вообще положеніе этихъ выздоровляюшихъ! Многіе тамъ вновь заболеваютъ. Тамъ и Василь находится.

Днесь передалъ мне о. Киселевскій изъ своего барака, что у него bronchitis(?) и просилъ передать ему некоторыя вещи.

Теперь о. Сеникъ предлагаетъ составить еще разъ полный списокъ священниковъ, не получившихъ конгруи, и послать его въ Бялу, где теперь находится львовское наместничество. За составленіе такого списка съ отн. заявленіемъ взымалась бы съ каждаго священника, отдельно плата по 1 кроне. Говорятъ, что это слишкомъ дорого.

На обедъ подали днесь капустнякъ, мяса было довольно много. Вь 6 ч. скончался о Вл. Коломыецъ. Я приготовилъ къ этой печальной вести Іосифа. Онъ завтра идетъ подъ карантинъ. Бедняга очень прибитъ горемъ. Пошелъ узнать, что съ его вещами (золотые часы и деньги).

Узналъ я, что Ант. Курка находится въ Бялой, куда эвентуально отправиться намеренъ и Іосифъ. Я передаю ему письмо съ темъ, чтобы Іосифъ отыскалъ Курку и похлопоталъ о моемъ и Янка освобожденіи и о выплате конгруи за I четверть 1915 года. Господь ведаетъ, удадутся ли эти планы, но человекъ прилагаетъ все старанія и усилія, чтобы добиться освобожденія. Ахъ, золотая свобода! Никогда я не зналъ цены тебе, ажъ теперь!

Былъ я днесь еще у Красицкаго. Онъ долженъ завтра, вместе съ сыномъ, явиться у бани и перейти въ карантинный баракъ. Хочу еще завтра утромъ — если Господь допоможетъ — посетить его и проститься съ ними обоими. Смерть бл. п. Владка станетъ народъ объяснять, какъ наказаніе Божіе за его плохое обращеніе съ людьми!

Мартъ 1915 г.

1 марта. — Тяжелый день! Старый Потерейко что-то недомогаетъ. Съ утра Іосифъ ушелъ заказывать гробъ, a Янко крестъ у Лаврыша (онъ изготовляетъ кресты для всехъ, a окончившій богословіе въ Черновцахъ, Гавріилъ Васильевичъ, вырезываетъ надписи). Гробъ хотелъ купить ему Іосифъ за 150 кронъ, но заявили, что въ нынешнихъ условіяхъ нельзя получить металлическаго гроба за такую сумму. Бехтольдъ приказалъ похоронить покойника въ особой могиле — это привилегія, всехъ ведь хоронятъ здесь вместе въ одномъ глубокомъ рву.

Утромъ заявилъ намъ д-ръ Вл. Могильницкій, что у о. Киселевскаго тифъ. Всехъ насъ поразила эта весть. Мы никогда этого не предполагали, но, быть можетъ, онъ ошибается. Днесь зайдетъ къ нему д-ръ Могильницкій и еще разъ проверитъ. Для нашего барака № (18) это душу и сердце леденящая весть. Далось же намъ днесь это 1-ое марта! Далось всемъ намъ, т. е. нашему кружку: я, Янко, отецъ, Іосифъ и Телесницкій.

Знаю уже положительно, что Антонъ Курка въ Бялой. Поручаю Іосифу, чтобы непременно сошелся съ нимъ и предпринялъ шаги и меры для нашего освобожденія. Я уверенъ, что онъ, добрякъ, все что только въ его силахъ, сделаетъ. Лишь наусти и укрепи его Господи, и заступись за насъ Мать Пречистая!

Въ 3 ч. отслужилъ р. Гелитовичъ панихиду. Пелъ хоръ. Некоторые, однако, демонстративно отказались и не участвовали въ хоре (о. Мохнацкій — басъ, Гелитовичъ). Присутствовалъ Бехтолдъ и пр. изъ канцеляріи. Гробъ металлическій, белый, стоитъ 360 кронъ.

Красицкій рано утромъ пошелъ подъ карантинъ. Его место. занялъ Шоршъ, но помощникъ ему и Уейскому уехалъ.

Эпидемія, по-видимому, падаетъ, смертность уменьшается.

2 марта. — Іосифъ раненько пошелъ въ баню, a затемъ подъ карантинъ. Я далъ ему порученія къ Курке.

Передъ самымъ его уходомъ Laiss принесъ ему отъ сына Ивана посылку, предназначенную для пок. Владка, коньякъ и вино. На прощаніе мы выпили полбутылки Malag-и. Янко уложилъ его вещи и мы оба съ Янкомъ сопровождали его до бани. По пути Іосифъ забралъ еще оставшіяся по пок. Владке вещи, чтобы ихъ дать дезинфекцировать. Разставаясь съ нами, добрякъ Іосифъ подарилъ на память мне перочинный ножикъ, a Янку кошелекъ на деньги.

Возвращаясь затемъ, мы спросили въ бараке № 17, какъ чувствуетъ себя о. Діонисій Киселевскій. У него днесь жаръ въ 39° С. Іосифъ оставилъ мне 2 открытки изъ Karlstein.

Окончательно выяснилось, что у о. Діонисія таки тифъ. Можно быть почти увереннымъ, что онъ набрался его въ госпитале, куда пошелъ якобы подъ обсервацію, a его дали въ тифозный. Все это насъ, обитающихъ подъ № 18 весьма обезпокоило.

Ночью некоторые въ нашемъ бараке попились коньякомъ и виномъ, оставшимися по только что ушедшимъ. Своимъ пьянымъ крикомъ С. разбудилъ всехъ насъ. Къ счастью „постъ” ничего не слышалъ, иначе ворвался бы въ баракъ и вышло бы бедствіе, скандалъ.

Сильный холодный ветеръ дулъ весь день и всю ночь. Въ бараке ужасно холодно Мы такъ и зимой, кажется, не мерзли, какъ теперь.

3 марта. — И днесь дуетъ ветеръ. Студено. Bъ бараки сносятъ захваченныя доски и бревна и топятъ ими въ печахъ.

Явился нашъ врачъ. Огласили намъ списокъ освобожденныхъ и конфинованныхъ. Врачъ осмотрелъ всехъ ихъ, до отправки ихъ въ баню. Въ списке значатся преимущественно крестьяне.

Чрезъ некоего Ивана Комчука во Вене (III, Lerchenfeldstr. 141/1) о. Кокотайло получилъ письмо, извещающее его о благополучіи его семьи.

4 мapтa. — Мрачно. На дождь собирается.

Врачъ осматривалъ техъ, которые завтра идутъ подъ карантинъ, Я посетилъ Іосифа и Николу. Узналъ, что между нашими людьми возникла мысль устроить сборъ пожертвованій на покупку подарка д-ру Вл. Могильницкому, но многіе сторонники этой мысли полагаютъ, что лучше и целесообразнее было бы устроить это по возвращеніи на родину.

5 марта. — Съ утра переносилъ я вещи въ кабину № 10, a позже въ № 13, куда помещены только насъ четверо: я, Янко, отецъ и Телесницкій. Мы кабиной довольны.

Узналъ молодого поэта, гимназиста Нестерака, составившаго здесь, въ Талергофе, хорошія сгихотворенія. Я поощрялъ его продолжать этотъ трудъ, такъ какъ въ самомъ деле у него замечательный талантъ.

Передвчера (третьяго дня) передалъ я народному поэту, крестьянину Залужному, собранныя у насъ для него 10 кронъ. Онъ бедняжка совсемъ безъ средствъ, а пишетъ хорошій эпосъ о страдальческой жизни узниковъ въ Талергофе.

6 марта. — Днесь уже 7 месяцевъ какъ меня арестовали! Печальная годовщина. Но самъ по себе день, можно сказать, даже радостный: отъ вчера 8ч. вечера до 8 ч. утра днесь былъ всего только одинъ случай смерти, a въ теченіе 2 последнихъ дней не было ни одного заболеванія! Велія милость Твоя, Господи! Но съ о. Діонисіемъ, по мненію д-ра Могильницкаго, не хорошо.

Чудный весенній день. Тепло, особенно до полудня. Все высыпали изъ бараковъ и греются на солнце. Неужели весна?

(Особое прим.). Въ гангаре: солдатъ нарочно бросилъ наземь бохонъ хлеба. Максимъ Шумняцкій изъ Исай (Турка) жадно бросился и поднялъ брошенный хлебъ. За это тутъ же другой солдатъ прокололъ его въ ребра штыкомъ. Лечился 4 недели.

7 марта. — День по истине прекрасный. Настоящая весна. Крестопоклонное воскресенье.

Съ о. Діонисіемъ плохо. Ахъ, какъ онъ боялся болезни, прямо чуть ли съ ума не сходилъ. Всемъ намъ дорогой человекъ. Можетъ, Господь помилуетъ и спасетъ его. Впрыскивали ему морфій, съ языкомъ у него плохо, говорятъ, что лицомъ сильно изменился.

Нестеракъ былъ вчера у меня и оставилъ свои стихотворенія — надо ихъ списать.

Съестные припасы ужасно дорожеютъ. Сушеныхъ сливъ 1 клгр. стоитъ 1 крона 60 гр., яблоки такъ же, 1 клгр. краковской колбасы 6 кp., апельсинъ шт. 14 гел., маленькая черная булочка 4 гел., селедка копченая — 40 гел.

8 марта. Падаетъ мокрый, на лету тающій снегъ. Грязь ужасная.

Днесь раздавали намъ одежду: куртки, брюки и ботинки — все самаго дряннаго качества. Для меня не подошли ни одни брюки, ни одна куртка, взялъ только одни ботинки и Янко тоже. Делается такъ все это нарочно, чтобы досадить намъ.

На-дняхъ о. Левъ Кордасевичъ получилъ письмо отъ дочери изъ Ляховичъ, сданное на почту еще 14-го января с. г. via Браиловъ. Дочь сообщаетъ, что здорова. Темъ же путемъ о. Кордасевичъ намеренъ отправить письмо и ей, но потому что теперь карантинъ, писемъ отъ насъ не принимаютъ къ отправке, a только передаютъ намъ полученныя. Письмо помечено почтовымъ штемпелемъ 4 го с. марта, значитъ очень долго шло оно въ Браиловъ. Въ виду того, что изъ-за карантина переписываться не можемъ, о. Кордасевичъ попробуетъ выслать телеграмму, чемъ и я съ Янкомъ хотимъ воспользоваться и сообщить о себе. Надя соседствуетъ съ Кордасевичами, такъ ее бы известили, a она должна бы уже отъ себя сообщить въ Липицу обо мне.

Съ о. Діонисіемъ плохо, но небезнадежно. Да хранитъ его Господь и под ниметъ съ одра болезни!

По Талергофу расклеены плакаты съ надписью: Gott strafe England!

9 марта. — Три трупа. Съ о. Діонисіемъ лучше, слава Тебе Господи! На днесь былъ приморозокъ. Хожу въ ботинкахъ, a куртку взялъ все таки, чтобы ее передать кому-то изъ нашихъ людей, Гепалямъ или Василю, брюки же совсемъ малы и тесны. Пріобрелъ 1/2 литра сливовицы за 2 кр. 30 гел.

Въ 2 ч. похороны кафедральнаго дьяка изъ Черновецъ Рахмиструка.

Продажа масла, какъ Luxussache, запрещена. И въ Талергофе(селе) нетъ больше масла.

10 марта. — Морозный ветеръ. Ужасная стужа. Топимъ въ печахъ насколько хватаетъ матеріала. Ночью особенно чувствительно пронимаетъ морозный ветеръ.

Что будетъ съ о. Діонисіемъ, все еще сказать трудно.

Днесь возвратились изъ карантиннаго барака Кригичъ и молодой Стиранка. Такь какъ сестра Кригича заболела, ее взяли въ госпиталь. Стиранка считается женихомъ д-цы Кригичъ.

Днесь выплачиваютъ конгруу. Мне признано за январь и февраль 228-74 кр., a выплачено только 128-74 кр., a остальное задержано въ депозите. Имея 100 кронъ въ банкноте, можно въ Талергофе умереть отъ голода, такъ какъ здесь даже 10 кронъ не легко разменять. Я возвратилъ о. Яворскому занятыя 10 кронъ и о. Качмарчику остальныя 7 кронъ.

12 марта. — Хорошая погода. Ясно, тепло, — хожу съ утра. Днесь пятница. „Сватъ” купилъ 2 литра молока и эментальскаго сыра. Въ карантинномъ бараке заболелъ о. Черлюнчакевичъ.

Laiss принялъ телеграмму въ Ляховичи via Brailof, — ахъ, Господи, можетъ удастся хотя этимъ далекимъ путемъ уведомить моихъ, что я живъ еще.

13 марта. — Супъ подаютъ съ каждымъ днемъ разно. Я и „старый” встаемъ первые. Сплю хорошо. День погожій.

14 марта. — Воскресенье. День хорошій. Ничего особеннаго. Посетилъ судью Ф. Костецкаго, возвратилъ ему 20 кронъ.

(Цитата по польски): Jokaj: „Po obiedzie, ogolnie biorac, kazdy jest innym czlowieklem, niz przed obiadem. Stol nakryty rowna ludzi, pozycye, wieki, roznice partyi”.

Detto:

”Zem za mala do kochania,

Mowia mi czasami,

Lecz z plytkosci tego zdania

Nie pojmuja sami.

Glupcy! o tem wszakze wiecie,

Ze i woda latwo przecie

W malym wre garnuszku,

Wiec niech w podziw was nie wprawia,

Ze sie milosc latwo zjawia

W malenkiem serduszku”.

15 марта. — День ясный, хорошій. Въ газете статья п. з. Kostmangel (недостатокъ пищи) и о мерахъ предосторожности.

Читаю повесть Іокая въ польскомъ переводе: „Poruszymy z posad ziemie”. Такъ тепло, что весь народъ высыпалъ изъ бараковъ, люди гуляютъ въ летнемъ платье.

„Plus valet fаvоr in judice quam lex in codice” (больше значитъ хорошее расположеніе судьи чемъ законъ [статья] въ уложеніи).

(Следуетъ длинная цитата на польскомъ языке изъ соч. Іокая объ отношеніи между конемъ u человекомъ, значеніи римскаго egues (конъ), о свсв. Мартыне u Георгіи, изображаемыхъ на коне и m. n.).

16 марта. — День нехолодный, но пасмурный. Я и Янко ходили навестить Іосифа. Прекрасный русскій крестикъ я отнесъ г. Андрею Лакусте, чтобы вырезалъ на немъ подходящую надпись. Крестикъ сделалъ мне о. Ст. Яворскій. Въ Оресте Копыстянскомъ позналъ я художника-ваятеля. Сделалъ чудный ларчикъ д-ру Войтовичу и много другихъ вещей, настоящій художникъ.

Вчера Нестеракъ привелъ своего товарища Бандровскаго (оба — гимназисты VIII кл. новосандецкой гимназіи). Бандровскій — живописецъ, обещалъ принести намъ днесь кое-что. Все, что досихъ порь сделалъ, роздалъ.

(Особое прим.) Полякъ Іосифъ Заславскій изъ Новаго Тарга былъ еще въ декабре 1914 г. освобожденъ (freigelassen), но не зная ничего объ этомъ, сиделъ по днесь. По приглашенію Уейскаго, пришелъ въ канцелярію помогать ему привести въ порядокъ списокъ усопшихъ и вдругъ, къ своему изумленію, попалъ въ немъ на статью, въ которой значится, что онъ, Іосифъ Заславскій, умеръ! Также образецъ бюрократическаго безголовья!

17 марта. — Опять у насъ, въ 30-омъ бараке, заболели двое: Куцей и о. Сенгалевичъ. Врачъ заявилъ, что, если къ субботе не будетъ новыхъ заболеваній, въ нашемъ бараке будетъ произведена дезинфекція и что если окажется нужнымъ, всехъ насъ переведутъ въ другой баракъ.

Характерно, что въ нашемъ бараке не погасъ тифъ. Это уже 21-ый случай. Но въ общемъ эпидемія падаетъ, больныхъ переносятъ въ другіе бараки. Случаевъ же смерти бываетъ по 3—5 въ сутки. Въ сравненіи съ прошлымъ, это очень мало.

Читаю повесть Іокая въ поль. перев. „Poruszymy z posad ziemie”. Xopoшая повесть и потому бросилъ играть въ преферансъ. Все впрочемъ надоедаетъ. A видовъ на скорое окончаніе войны никакихъ.

Писалъ молодой Телесницкій отцу, — днесь письмо получено — что тамъ у него говорятъ, — онъ где то въ Чехіи окончилъ офицерскую школу — что пойдутъ на войну только въ мае. Вотъ-те, хорошіе виды!

Днесь караульные сообщили намъ, будто Италія объявила войну Франціи. Мало вероятное известіе. A те, кто читали газету, говорятъ, что ничего объ этомъ тамъ не сказано. Видно, это только одинъ изъ тысячи разныхъ слуховъ, къ какимъ мы уже здесь привыкли впрочемъ.

Пойду завтра къ Іосифу попросить, чтобы онъ, пріехавъ въ Bielitz, написалъ чрезъ бюро Тенгофа via Бухарестъ письмо въ Липицу и сообщилъ имъ что я и Янко здесь живы и здоровы. Ахъ, какъ бы я радовался, если бы это удалось, и мои дражайшіе на земле узнали обо мне! A можеть быть, и телеграмма via Brailow дойдетъ до Ляховичъ и этимъ путемъ они все таки скорее узнаютъ обо мне?

Меня уже несколько дней подрядъ очень сильно донимаетъ зубная боль, особенно и постоянно вечеромъ, иногда и ночью, не сплю…

Померъ о. Ал. Полянскій.

Вечеромъ опять принесли весть печальную, — пришла будто бы телеграмма — что будто Румынія объявила войну Россіи. Такъ тогда война затянется надолго, по-видимому, — намъ такъ хотелось бы вернуться на родину, посмотреть на нее хотя бы и разрушенную! Ведь же она родная намъ, искони русская, своя дорогая земля! Да будетъ воля Твоя Господи!

По баракамъ, тамъ, где у кого то изъ нашихъ людей есть на рукахъ „Изборникъ”, служатъ днесь „Поклоны”. У насъ же прочитали акафистъ къ страстямъ Христовымъ.

18 марта. — День пріятный. Врачъ заявилъ, что мы перейдемъ въ другой баракъ, кажется въ 23-ій, a нашъ будетъ подвергнутъ дезинфекціи. Днесь забрали и судью Криницкаго въ госпиталь.

Вчерашнія вести оказались ложными, какъ первая, переданная караульнымъ, такъ и вторая. За распространеніе ложныхъ вестей, караульное бюро получило здесь названіе „бюро Гиса” (Гисовскаго).

На обедъ дали намъ постный „чиръ” и говорятъ, что лишь дважды въ неделю будемъ получать мясо. Начнется голодовка. Бедняки крестьяне давно уже голодаютъ, просятъ насъ о подаче имъ хлеба и пищи вообще, а у насъ нетъ. Прежде у насъ все таки оставалось еще немного хлеба, такъ что мы могли имъ кое что изъ него уделять, именно у насъ было много больныхъ и оставшіяся несъеденными ихъ порціи получали здоровые. Теперь эпидемія падаетъ, больныхъ становится все меньше, a выздоравливающіе, очень сильно хотятъ есть и едятъ жадно. После тифа всегда выздоровевшіе едятъ много.

Съ самаго утра ужасно болитъ у меня зубъ.

По упокоившимся оо. Александре Полянскомъ и его сыне Несторе отслуженъ парастасъ.

19 марта. — Пятница. Пасмурно. Съ утра заехали съ насосами и выкачиваютъ изъ отхожихъ местъ нечисто ты и отравляютъ воздухъ зловоніемъ.

Собираюсь зайти къ Іосифу и попросить его, чтобы далъ портному сделать для меня чорные брюки и прислалъ сюда. Ужасно я обносился, хожу оборваннымъ. Было время, когда я вынужденъ былъ неразъ ложиться спать, не раздеваясь, и это также ускорило процессъ распаденія моего тряпья, но благодаря этому обстоятельству быть можетъ, все таки не разболелся ревматизмомъ.

Съ 18 с. марта команду надъ нами обнялъ полковникъ Grimm.

Никто въ нашей кабине не естъ по пятницамъ мяса. Поэтому утромъ беремъ обыкновенно фасольнаго супа два котелка больше, подогреваемъ его и приправляемъ, поелику это возможно, и особенно старый Потерейко делаетъ себе изъ этого „объяденіе”. Но днесь вышло вотъ что: старый купилъ 2 литра сладкаго молока, еще не снятаго, a когда попробовали у насъ скипятить его, то оно внезапно створожилось. И удивительно, получилось изъ него много сыра, такъ Янко влилъ это молоко въ супъ и мы съели и нашли даже, что полученное кушанье оказалось довольно вкуснымъ.

Іосифъ и Красицкій уезжаютъ завтра после обеда.

Весна, весна! Здесь въ Талергофе копаютъ, пашутъ и сеютъ, хотя кругомъ на горахъ еще белеютъ снега.

Уплатилъ днесь 20 кронъ о. Гизовичу. Такимъ образомъ мои счета выровнены.

(Особ. замеч.:) Крестьянинъ изъ Глесо-Богданъ, уездъ Рагово, Василій Ретижникъ, въ жару всегда пелъ: „Іисусе, Сыне Божій, помилуй мя” и бесновался. Вязали его веревками. Позвали на конецъ караульныхъ и они наложили на него кандалы. Утромъ пришелъ въ этотъ баракъ исповедывать о. Вл. Венгриновичъ и крестьянинъ, увидевъ его идущаго съ крестомъ въ рукахъ, подошелъ въ кандалахъ къ нему, еще разъ воскликнулъ: „Іисусе, Сыне Божій, помилуй мя” и поцеловалъ крестъ. Священникъ покропилъ его священною водою и прочиталъ надъ нимъ молитву и крестьянинъ немного успокоился. Затемъ твердо заснулъ и когда затемъ проснулся, оказалось, что сталъ совершенно здоровымъ и здоровъ и по днесь. Вечеромъ узнали мы отъ д-ра Вальницкаго, что Янко освобожденъ. Писалъ объ этомъ Вл. Юркевичъ еще въ январе г-же Кунинской, но это письмо только днесь ей доставили! Вотъ какіе порядки! Но здесь еще находятся люди, освобожденные еще 3 месяца тому назадъ, и все еще ждутъ фактическаго освобожденія, некоторые же изъ такихъ освобожденныхъ уже здесь умерли.

20 марта. — Всталъ рано. Днесь уходятъ изъ подъ карантина Красицкій и Качала (онъ освобожденъ). Утромъ поданъ супъ неопределеннаго вкуса, пахнетъ тминомъ. Многіе не кушали. Возвращаются прежнія, еще впрочемъ недавнія времена нашей голодовки въ Талергофе, лишь съ той разницей, что теперь питаніе насъ такимъ супомъ оправдывается скудостью съестныхъ припасовъ и приближающимся голодомъ.

Нашелъ случай поговорить съ Качалой. Поручилъ ему познакомиться съ Миллеромъ и попросить его о ходатайстве у барона Камерланда, чтобы насъ скорее освободили. Обещалъ онъ это сделать, такъ какъ намеренъ задержаться несколько дней въ Граце.

Янко же не оставитъ своего отца здесь, a желаетъ дожидаться и его освобожденія.

Чго-то непонятное творится въ Талергофе. Кому-то какъ будто дело въ томъ, чтобы мы здесь оставались узниками возможно наидольше. Вотъ и днесь узнали мы, что о. Каленюкъ (онъ тоже днесь уезжаетъ) получилъ письмо еще съ января с. г. изъ котораго узналъ, что его братъ Романъ, военный капеланъ, попалъ въ пленъ. Вообще только вчера вручено много писемъ лицамъ, днесь уезжающимъ. Письма къ намъ наверно почиваютъ въ канцеляріи нашей Bewachungskommando и лишь уезжающимъ передаются. Въ этой тактике тоже что-то подозрительное.

Такь какъ Миллеръ лично Качалы не знаетъ, то я хочу предупредить Миллера телеграммой, что Качала у него явится.

Іосифу поручилъ я обязательно отыскать Курку, посоветоваться съ нимъ и выслать его въ Грацъ по нашему делу. Издержки путешествія возвратимъ. Быть можетъ поедетъ и братаничъ Янко съ Куркою, a Курка могъ бы похлопотать у д-ра Ганкевича. Увидимъ, дастъ ли вce это какой-нибудь результатъ, но пока что можемъ надеяться на лучшее. A тифъ все таки еще не погасъ. На дняхь впалъ въ рецидивъ (возвратъ) о. Дроботъ и съ нимъ теперь очень плохо.

Построили теперь здесь новые госпитали и перевели уже туда больныхъ изъ барака № 14. Тамъ комнаты съ поломъ, опрятны, съ большими окнами, ясныя, чистое белье и пр. Нельзя ни чего большаго и лучшаго ожидать и требовать въ Талергофе!

Въ часъ дня 105 чел, выходцевъ отправились съ узлами. Каждому выдана легитимація, которую читаеть получившій на стороне, следя за темъ, не значится ли тамъ: sich fernhalten vun dem Operationsterrain (находись подальше отъ территоріи военныхь действій), конфинованнымъ не поставлена такая заметка. Такъ съ трудомъ двинулись они къ станции Putingam, отдаленной 1 килом., а мы, оставшіеся, долго смотрели вследъ за ушедшими и неодинъ изъ насъ спрашивалъ про себя со вздохомъ: когда уже разъ придетъ тотъ день, въ который и мне доведется такъ уйти съ этого места столь многихъ мученій, лишеній, болезней, тревоги — словомъ — ада.

Ожидаемъ оглашенія следующаго новаго списка выбывающихъ, a я и Янко вестей около четверга изъ Граца отъ Качалы и др.

21 марта. — Воскресенье.

22 марта. — Крепкій морозъ.

(Особ. зам. 🙂 Разсказываетъ о. Гичко изъ Шандровецъ: После арестованія о. Гичка, местный помещикъ еврей Ааронъ К., посоветовавшись съ войтомъ и солдатами-ополченцами, согналъ въ воскресенье после обеда все село на ланы для уборки съ нихъ хлебовъ ему, помещику еврею. Играя при этомъ роль австрійскаго патріота, велъ себя въ виду крестьянъ дерзко и вызывающе, Но несколько дней спустя явились въ селе уже русскіе казаки. Помещикъ еврей ухитрился подвести и ихъ, пригласилъ ихъ къ себе и угостилъ великолепно, нагрузивъ столы лучшими кушаньями и водкой. Казаки узнали, однако, отъ крестьянъ о недавнемъ подвиге хитреца, наевшись и попивъ вдоволь, вместо того, чтобы поблагодарить хозяина, растянули его на томъ же столе и всыпали ему 15 палокъ на то, — какъ сказали — чтобы на всю жизнь попомнилъ побывку и правосудіе казаковъ въ Шандровцахъ.

Съ утра гамъ и шумъ: молодой К—о творить безобразія, подражаетъ кошке, передразниваетъ евреевъ, досаждаетъ обитательницамъ въ женской кабине напротивъ (тамъ вдова г-жа Г. и девушка Л.). Оне обе поютъ песни, особенно по вечерамъ (у нихъ хорошій голосъ), но это мне мешаеть уснуть. Такъ я подумаю, о своей родине, помечтаю немного кое о чемъ и засыпаю. Въ бараке некоторыхъ овладеваетъ, ни съ сего ни съ того, порой неестественный ребяческій юморъ, порой же чорнейшая безнадежность, меланхолія и подавленность до слезъ, до отчаянія. Все это объясняется нашимъ общимъ безотраднымъ и тяжелымъ положеніемъ. Слишкомъ ужъ долго сидимъ мы здесь. Тоска и скука одолеваютъ всехъ насъ. Говорятъ (д-ръ Могильницкій), что здешніе санитары постановили подавить эпидемію и отменить карантинъ въ теченіе 10 дней. Понимаемъ, что имъ хотелось бы поехать въ Грацъ (или вместе съ офицерами) на праздники Пасхи. Но на беду, какъ разъ третьяго дня въ I дворе было несколько новыхъ случаевъ заболеванія.

Газ. Tagespost отъ 20 с. марта принесла замечательную передовую такого содержанія: Несмотря на то, что Гинденбургъ — знаменитый полководецъ и одержалъ две величайшія победы, несмотря на то, что войска дерутся храбро, высадить непріятеля изъ занятыхъ имъ днесь позицій мы считаемъ невозможнымъ и немыслимымъ, a мечтать о взятіи Варшавы было бы смешно. Въ статье бросаются въ глаза тонкій и изящный по форме стиль и остроумная игра словъ.

Одна швейцарская газета поместила известіе, что между Франціей и Россіей заключенъ договоръ, по которому Франція поможетъ Россіи взять Константинополь и Дарданеллы, a зато Россія отобьетъ у немцевъ Элзассъ-Лотарингію для Франціи. Стало быть, нечего и думать о заключеніи мира до паденія Константинополя, A мы все лелеемъ надежду на то, что все это въ теченіе 5 недель закончится, что мы къ концу мая м. вернемся на родину.

Есть еще здесь много такихъ людей, которые такъ и по днесь ходятъ безъ рубашекъ! Была ведь одна только у нихъ и та распалась, просто сгнивъ на теле отъ пота, грязи и вшей.

На-дняхъ (19. с. м.) получила госпожа Кунинская письмо, помеченное 28. янв, с. г., отъ Вл. Юркевича, который сообщаетъ, что o. І. Потерейко освобожденъ еще въ ноябре. Такихъ освобожденныхъ здесь много, но они объ этомъ ничего не знаютъ и сидятъ здесь дальше безконечно долго.

Если бы его и его отца выпустили на свободу, a меня конфиновали съ определеніемъ места моего пребыванія, оба они решились бы жить вместе со мною.

Жду полученія около субботы известій отъ брата Іосифа или же отъ Янка, его сына, какъ удастся ему его миссія въ Граце.

Вчера дали намъ на обедъ капустнякъ, но безъ мяса. Капуста же недоварена и жестка.

Согласно газетнымъ известіямъ во Вене выдаютъ карточки и на молоко, a не только на хлебъ и муку. Свыше 200 фирмъ, торгующихъ мукою, закрыто изъ за недостатка муки. Булки изъ пшеничной муки на дрожжахъ дозволено печь только дважды въ неделю, да и то изъ чорной муки.

Масло до сихъ поръ удается намъ въ кантине доставать, но предчувствуемъ, что вскоре его лишимся. Молока все меньше и менъше. Теперь продаютъ кислое по 32 гел. за литръ и народъ покупаетъ, но не мы.

Купилъ открытку изъ Талергофа за 70 гел. отъ о. Сеника. Говорятъ, что онъ купилъ 100 открытокъ по 40 гел. и въ мигъ распродалъ ихъ. Такъ люди торгуютъ, чемъ только могутъ. Гисовскій сидитъ въ трафике и продаетъ табакъ. Изъ-за этой торговли и др. невзгодъ нашего здешняго положенія выходятъ иногда непріятныя и некрасивыя исторіи. У некоторыхъ этика пошатнулась и пала. Кое-кому вероятно после освобожденія будетъ даже стыдно возвращаться на родину.

Трудно, конечно, выяснить и установить, что именно сильнее и въ какой степени расшатало нравственные устои некоторыхъ лицъ: одно ли только пребываніе здесь, или же, помимо него, вызванное войною общее паденіе нравовъ, a только фактъ на лицо — некоторые люди этой нынешней огненной пробы не вынесли и пали. Они не боятся ни Бога, ни смерти. Не боятся теперь и здесь, когда всякій долженъ быть готовъ и ожидать, что, слегши въ госпитальную постель, больше съ ней не поднимется, внезапно переселится въ вечность. Видно ко всему человекъ постепенно привыкаетъ даже къ леденящему сердце и душу зрелищу многихъ новыхъ гробовъ — a бывало ихъ иногда и по 40 штукъ въ день — и ничего уже его не трогаетъ, такъ какъ и со всемъ этимъ освоился уже и окаменелъ. Подобно какъ и на поле брани привываютъ къ виду ужасныхъ раненій, увечій, резне, убою, отчаяннымъ стенаніямъ, воплямъ гибнущихъ и множества разлагающихся труповъ уже погибшихъ.

Въ бараке служимъ ежедневно молебенъ или акафистъ, чемъ огорчены молодые К—ки и Г—къ (поповичи!), особенно К-ки ведутъ себя грубо и подрываютъ религіозныя чувства у другихъ. Вотъ, одна часть — правда, кь счастью ничтожная, — нашей молодежи, такой до сихъ поръ всегда благовоспитанной, дисциплинированной, благородной, патріотичной. На такихъ, уже надломленныхъ, не действуетъ уже увещательное слово о патріотизме, даже о православіи, потому что они изверились во всемъ и отравлены ядомъ безверія. A такъ какъ вообще плохо воспитаны, скорее же вовсе не воспитаны, то не желаютъ да и не умеютъ показать себя культурными людьми, ни отнестись съ уваженіемъ къ религіознымъ чувствамъ другихъ, ни даже оставить въ покое молящихся. Видъ молящагося ихъ озлобляетъ. Видно, они и дома не привыкли видеть молящихся, a если это такъ, то въ ихъ поведеніи повинны и ихъ родители.

Увы, сильно здесь опустились и некоторые священники: не заглядываютъ въ молитвословъ, не исполняютъ своихъ священническихъ обязанностей по крайней мере про себя и для себя.

Но за то есть целый рядъ священниковъ, которые именно здесь, въ это время и въ этихъ условіяхъ и обстоятельствахъ, проявляютъ чрезвычайное душпастырское усердіе. На первомъ месте въ этомъ отношеніи стоитъ здесь и светитъ другимъ особенно яркимъ образцомъ самопожертвованія и благочестія о. Вл. Венгриновичъ. Выдаются же и отличаются въ числе многихъ оо. Пантелеймонъ Скоморовичъ, Ст. Яворскій, Гелитовичъ, Дуркотъ, Гр. Процыкъ, Чекалюкъ, Ф. Ковальскій, Крушинскіе. и др.

Благодаря стараніямъ Шорша будемъ отъ днесь получать ежедневно „Neue Freie Presse” въ полную нашу собственность, за что будемъ платить по 30 кронъ въ месяцъ. У насъ это большой прогрессъ. Доставляющій субъектъ зарабатываетъ въ месяцъ 60 кронъ.

Вечеромъ померъ о. Дроботъ.

Певца Держка замкнули въ одиночное заключеніе на 6 часовъ и заковали его въ т. наз. перекрестные кандалы (Spangen).

(Особ.зам.:) Даты отправленія нами личныхъ и общихъ писемъ разнымъ высокопоставленнымъ лицамъ:

Apostolischer Nuntius, Wien, 21/X, 1914.

Cardinal Piffl, . . . „ 30/XI, 1914.

Nuntius, …… l/XII, 1914.

Cardinal Piffl, . . . „ 12/XII, 1914.

23 марта — Крепкій приморозокъ. Ночью болелъ у меня зубъ.

Heстeракъ принесъ стихотвореніе, посвященное о. Вл Венгриновичу. Хорошо оно написано — будетъ оно у насъ на память. Бандровскій сделалъ къ нему виньетку.

Утромъ Ш. принесъ известіе, что П.(Перемышль) палъ. Говорятъ, что эта весть верна, такъ какъ и въ газетахъ приведена.

Всемъ обитателямъ нашего барака приказано вынести все вещи во дворъ и въ бараке произведена дезинфекція, опрыскивали всю посуду, постели, одежду, обувь, столы, полъ и т. д. такъ обильно, что даже отъ этого грязь подъ ногами сделалась. Къ счастью, после утренняго приморозка, днесь день хорошій и теплый. Говорятъ, что пополудни все пойдемъ въ баню.

Къ 1-му апреля будетъ — говорятъ — карантинъ отмененъ. Быть можетъ, все врачи и офицеры страстно желаютъ на Пасху выехать въ Грацъ. Увидимъ.

Когда мы возвратились изъ бани, увидели, что во всемъ бараке ужасная грязь, сенники же наши до того мокры, что не знаемъ даже, какъ на нихъ намъ спать придется, лучше ужъ ихъ отставить, a завтра высушить.

Наша Postwache (караульная стража) днесь забавлялась и весела. Они говорятъ, что паденіе П. (Перемышля) знаменуетъ, согласно ихъ пониманію и сердечному желанію, близкое окончаніе войны. И имъ, наконецъ, соскучилось и пріелось. Они — старые ополченцы, дома оставили свои семьи и сильно тоскуютъ. Вотъ, предвчера (третьяго дня) одинъ изъ нихъ получилъ изъ дому письмо съ извещеніемъ, что его жена и дети погибли съ голода, и затемъ пустилъ себе пулю въ лобъ.

Въ 3 ч. состоялась панихида по пок. православномъ священнике о. Дроботе въ часовне, служили оо. Маковіевичъ и Тофанъ, пелъ нашъ хоръ. Все жалеютъ о покойнике.

Спали мы на мокрыхъ сенникахъ.

24 марта. — Морозъ. Сенники и днесь еще сушимъ.

Нашъ крестьянинъ-поэтъ принесъ собою написанное стихотвореніе, посвященное также о. Вл. Венгриновичу. Это — красивое стихотвореніе, написанное по-галицко-русски.

(На этомъ записи Дневника въ III тетрадке обрываются, остальныя 8 карточекъ, т. е. 16 страницъ, заполнены списками оригинальныхъ стихотвореній Нестерака и др. неназванныхъ лицъ, — все на русскомъ литер. языке)

(Четвертая тетр.:) 24 марта.—Днесь начался нашъ трехнедельный карантинъ. Говорятъ, что по истеченіи этого срока насъ отсюда разгонятъ.

Д-ръ Могильницкій говоритъ, что въ настоящее время есть всехъ больныхъ 1.030 чел., въ этомъ числе 90чел, больныхъ тифомъ, прочіе же считаются выздоравливающими или страдающими иными разными болезнями. есть нечего говоритъ д-ръ Могильницкій — и реконвалесцентамъ придется вероятно умереть съ голода. Теперь уже нетъ даже ячной каши ни „грисика”, а только еще немножко риса.

Съ вчерашняго дня намъ подаютъ утромъ кофей вместо супа, крестьянамъ же подаютъ подобіе супа, т. е. въ сущности воду помойнаго вида.

Вечеромъ у меня сильно разболелся зубъ и донималъ всю ночь — мало спалъ я.

25 марта. — Ходилъ въ амбулаторію, но никого тамъ не засталъ. Днесь латинскій праздникъ (Zwiastowanie — Благовещеніе) и быть можетъ, по той причине врачи отсутствуютъ.

Вчера читали мы н ръ „Neue Freie Presse”, съ описаніемъ о сдаче Перемышля. Тамъ стоилъ корецъ картошки 60 кронъ, одно яйцо 1-50 кр., головка капусты 6 кронъ. Идетъ ожесточенный бой на Ужокскомъ перевале, исхода его можно ожидать днесь или завтра.

(Особая записъ): После арестованія о. Кокотайла и его жены въ с. Туринке, жандармы произвели очень тщательный обыскъ въ его доме и на вышке нашли маску чорта, которую употребляли, устраивая любительскіе спектакли во время Рождественскихъ праздниковъ любители-актеры. Маска была громадныхъ размеровъ — целая голова съ рогами. Жандармъ наткнулъ эту маску на штыкъ и какъ corpus delicti представилъ старосте въ Жолкве. Получился такой спектакль: жандармъ везъ на телеге въ городъ закованныхъ въ кандалы несколькихъ русскихъ крестьянъ-”изменниковъ” и сиделъ между ними съ высоко поднятой маской чорта на штыку. Когда такъ проезжали улицами Жолквы, высыпавшая на улицу толпа не могла вдоволь нарадоваться этимъ зрелищемъ, она бежала за телегой и кричала: „смотри, смотри, нашли россійскаго чорта у священника въ Туринке!” Даже театральная маска стала поводомъ и уликой для арестованія русскихъ галичанъ.

Днесь двое крестьянъ при известіи о паденіи Перемышля обнаружили въ присутствіи несколькихъ лицъ свою радость по этому поводу, какой то подлецъ сейчасъ на нихъ сделалъ доносъ и вскоре обоихъ несчастныхъ схватили и сделали имъ Anbinden, т. е. подвесили ихъ на столбе.

Въ 3 ч. состоялись похороны о. Кузьмаки изъ Перемышльской епархіи. Пелъ хоръ.

Зубъ пересталъ меня болеть — слава Тебе, Господи, — и я спалъ хорошо.

26 марта. — Пасмурно и ветренно. Ожидаю вести отъ Іосифа или его сына Янка, если поехалъ въ Грацъ.

Говорятъ, что уже третій день лежитъ въ госпитале сынъ гимназистъ д-ра Могильницкаго. Онъ всегда ходилъ безъ шляпы, чтобы этимъ „закалить” себя, и возможно, что простудился.

Днесь возвратились изъ госпиталя г. Сандовичъ и его сынъ. Оба здоровы.

Некоторые изъ оставшихся здесь въ заключеніи дальше, воспользовавшись случаемъ, передали все таки частныя письма выходящимъ на свободу для отправки по адресамъ. Вышедшіе же были столь неосторожны, что сдали ихъ на почту на ближайшей станціи Путингамъ, a почта вместо того чтобы отправить ихъ по адресу, передала ихъ въ Zeitung-Thalerhof. Теперь вышли у насъ здесь изъ-за этого большія непріятности. Допрашиваютъ техъ, кто писали эти письма. Дело въ томъ, что у насъ эпидемія, a эти письма не были дезинфекціонированы.

Днесь (пятница) подали намъ только кукурузный „чиръ” (похлебку). Слышимъ также, что во Вене пекутъ теперь лишь кукурузный хлебъ, но и такой будто очень дорогъ.

(Следуетъ на 1 1/2 cmp. Тeкcmъ, сочиненной по-видимому кемъ-то изъ заключенныхъ патріотической песни, начинающейся: „Эй, Русь Червонная… a на след. стр. ноты къ первой ея строфке).

Ходятъ слухи, что будто во Вене вспыхнули бунты изъ-за недостатка хлеба. Власти призвали себе на помощь войско, которое будто бы стреляло въ толпу.

Мясо живого веса 1-80 во Вене.

Намъ подаютъ супъ почти безъ мяca, a крестьяне и вовсе его не видятъ.

27 марта. — Суббота. Узнаемъ, что въ Праге и Вене вспыхнули волненія голодныхъ массъ и что ожидаютъ такихъ же волненій и въ Будапеште, куда уже отправлены для ихъ подавленія, 6000 солдатъ изъ гарнизона въ Граце.

Пополудни получилъ я письмо отъ моего сына Богдана изъ Младого Болеслава. Я весь дрожалъ отъ волненія, когда читалъ адресъ, написанный его почеркомъ. Письмо помечено 24-мъ с. марта 1915 г. писано чужою рукою (не знаю почему), лишь подпись его Воhdan. Онъ сообщаетъ, что 26-го сент. былъ взятъ въ армію, 26-го окт. приделенъ уже къ своему 55-му полку и былъ даже разъ уже „im Feldzug”, но заболелъ катаромъ кончинъ левой половины легкихъ и ему дали отпускъ по 15-ое апреля 1915. Отъ директора своей фабрики узналъ, что я (кажется въ январе) спрашивалъ телеграммой, что съ нимъ случилось, и онъ тамъ узналъ о моемъ местопребываніи и немедленно написалъ. Сообщаетъ, что живетъ „у одной хорошей семьи”. Ha какія средства?

Письмо это доставило мне много радости. Я же неразъ думалъ, что онъ, быть можетъ, и не живетъ. Но благъ и милостивъ Господь. Молюсь я за себя и семью мою, молятся наверно и другіе за нее, и Господь внемлетъ нашимъ молитвамъ, и нехватаетъ словесъ и силъ достойно возблагодарить Его за все оказываемыя намъ Его благодеянія.

Богданъ долженъ 16 апр. явиться въ своемъ полку, расквартированномъ теперь въ местечке Voitsberg ad Graz. Онъ опять пойдетъ на войну, но я верю и уповаю, что, если такъ съ нимъ будетъ, ему по воле Твоей, Господи, не приключится ничего худого, и что онъ живъ останется.

28-го марта. — Цветоносная неделя. Ни одна ваія нигде не заметна въ Талергофе, a только каждый мысленно и душевно пребываетъ между своими тамъ, на родине, и чувствуетъ, что и имъ тамъ тяжело праздновать сегодняшній день, не видя насъ въ своей среде.

Никто, ни Качала, ни Іосифъ, не пишутъ мне! Вотъ и довольны, что сами на свободе, и позабыли о насъ.

Я решилъ завтра выслать Богдану по телеграфу 50 кронъ и сообщить, что я здоровъ. Онъ бедняжка спрашиваетъ про мамашу и сестеръ, но я самъ ничего не знаю, но предполагаю, въ сильномъ упованіи на милость Божію, что все оне здоровы.

Наличныхъ денегъ у меня нетъ, есть только депозитъ въ 380 кронъ, потому мне придется занять у о. Вл. Венгриновича.

Мы (четверо сожителей) выписали себе медъ (— 5 (клгр.?) жестянка). Стоитъ 10 кронъ, a здесь, въ розничной продаже стоитъ 1 клгр. 6 кронъ.

Говорятъ, что 4-го апр. прекратится карантинъ и что многихь выпустятъ или на свободу совсемъ или на конфинацію, хотя и эта „воля” теперь даже не особенно заманчива въ виду ужасной дороговизны и голода. Здесь мы — разсуждаютъ некоторые — все таки получаемъ какую-то пищу, хотя и скверную и въ скудномъ количестве, a ”на свободе” можемъ, даже имея деньги въ кармане, голодать.

Когда Господь умилосердится надъ людьми, отвернетъ свою карающую руку и подастъ миръ и покой страждущему человечеству?

Д-ръ Собинъ и Ярославъ Гелитовичъ попали въ Einzel-ки (одиночное заключеніе) на сутки за то, что передали письма чрезъ выходившихъ на свободу. Караульные очень бесятся, не знаемъ, изъ-за паденія ли Перемышля или же по какому-то другому, намъ еще неизвестному поводу. Вообще усилились злоупотребленія и досажденія…

Собинъ является офицеромъ и заявилъ это профосу, въ ответъ получилъ: das macht nichts! (это ничего!) и повелъ ихъ обоихъ въ одиночное заключеніе.(Особая запись:) По сообщеніямъ и записямъ, составленнымъ участниками (обвиненными) въ процессе передъ военно-полевымъ судомъ въ Новомъ Санче, 26-го сентября 1914 г.

Обвиненные въ государственной измене:

1.      Владиміръ Феофиловичъ Качмapчикъ, студентъ юридическаго факультета, род, 5-го іюля 1892г. въ Белцаревой;

2.      Свящ. о. Петръ Васильевичъ Сандовичъ, настоятель прихода въ Брунарахъ выжнихъ, деканъ (благочин ный) Мушинскій;

3.      Антонъ Петровичъ Сaндовичъ, студентъ философскаго факультета;

4.      Свящ. о. Влад. Осип. Moхнaцкій, заведующій приходомъ въ Чирной, род. 20-го марта 1870 г.;

5.      Свящ. о. Феофилъ Фомичъ Kaчмapчикъ, настоятель прихода въ Белцаревой, род. 2З-го окт. 1843 г.;

6.      Свящ. о. Василій Степ. Курилло, настоятель прихода въ Флоринке, род. 11-го авг. 1861 г.;

7.      Г-нъ Любоміръ Феофиловичъ Качмарчикъ, нотаріатскій кандидатъ, род. 15-го авг. 1878 г.

Обвинительный актъ гласилъ:

Es stehen hier die Angeklagten, lauter Russophilen, die Genossen dieser ver-ratherischen Partei, durch welche hunderte und tausende von unserer Mannschaft in Ost-Galizien zugrunde gegangen sind. Wie die Genossen dieser Angeklagten durch die Agitation unter der ruthenischen Bevцlkerung in Ost-Galizien Grund und Boden fur den Ueberfall der Russen vorbereitet haben, so haben die Angeklagten dasselbe in west-galizischen Bezirken getan. Auf Grund dessen stelle ich den Antrag, diese Kreaturen standrechtlich zu behandeln… и т. д.

(Bъ переводе:) Предстали здесь обвиненные, исключительно одни руссофилы, члены той изменнической партіи изъ-за которой сотни и тысячи нашихъ воиновъ въ восточной Галичине погибли. Какъ товарищи этихъ обвиненныхъ, своей агитаціей среди малорусскаго населенія въ восточной Галичине, подготовили почву для россійскаго нападенія, такъ эти обвиненные сделали то же въ западно галицкихъ уездахъ. На основаніи этого ставлю предложеніе на осужденіе этихъ креатурь военно-полевымъ судомъ…)

Свидетели:

1. Свящ. о. Василій Смолинскій, настоятель прихода въ Ростокахъ вел.;

2 Свящ. о. Іоаннъ Гринчукъ, настоятель прихода въ Матіевой;

3. Гуцулякъ, нар. учитель изъ Избъ;

4. Евгенія Димитчукъ, изъ Избъ, родственница Гуцуляка;

5. Вознякевичъ, изъ Избъ, родственникъ Гуцуляка;

6 Байстлей, изъ Избъ;

7. Свящ. о. Михаилъ Дороцкій, изъ Злоцкаго;

8. Михаилъ Михальскій, изъ Тылича;

9. Антонъ Гусакъ, учитель изъ Мохначки;

10. Антонъ Юрчакъ, бурмистръ изъ Мушины;

11. Фома Фуртакъ, инспекторъ полиціи изъ Родалина возле Тарнобржега;

12. Францъ Баусъ, эксъ-жандармъ изъ Тылича;

13. Ячовъ Харина, изъ Матіевой;

14. Димитрій Суличъ, изъ Складистаго;

15. Апполлинарій Нестеракъ, изъ Тылича;

16. Stein, изъ Снетницы;

17. Григорій Бацъ, вице-вахмистръ жандармеріи;

18. Гольдштейнъ, шинкарь изъ Перунки.

Показанія свидетелей:

Свящ. о. Василій Смоликовскій заявляетъ, что знаетъ обвиненныхъ: священниковъ лично, a мірянъ по слухамъ. Все они причисляются къ руссофильской партіи. Сыновья о. Качмарчика принимали деятельное участіе въ открытіи читаленъ и въ такомъ же торжестве въ Ростокахъ вел. Обнимая деканальный чинъ, о. Сандовичъ заявилъ въ своемъ окружномъ посланіи къ деканальному духовенству, что какимъ былъ до сихъ поръ, такимъ останется и въ будущемъ, и что будетъ трудиться въ пользу россійскаго народа.

Аудиторъ: Почему вы такъ говорите?

Св. о. Смоликовскій: Ибо въ этомъ посланіи о. Сандовичъ написалъ, что будетъ трудиться въ пользу русскаго народа, a слово „русскаго” написано тамъ чрезъ двойное с („сс”), значитъ, россійскаго.

Тутъ о. Сандовичъ заявляетъ, что не помнитъ, написано ли тамъ слово „русскій” чрезъ одно „с” или двойное. Для доказательства сказаннаго тутъ о. Смоликовскій представляетъ списокъ этого посланія.

Гуцулякъ: Все обвиненные причисляются къ руссофильской партіи. Два священника, о. Качмарчикъ и о. Курилло созвали въ Снетковой собраніе, но сами въ немъ не присутствовали, a сидели въ крестьянской хате и тамъ агитировали между крестьянами и такъ ихъ подстрекнули, что крестьяне угрожали, что меня убьютъ камнями, и потому я изъ собранія удралъ, за что я и постановилъ отомстить имъ обоимъ или самолично или же чрезъ моихъ конфидентовъ. Мы следили все время за ихъ руссофильской деятельностью, чтобы видеть, какъ они будутъ отплачивать нaшeй монархіи, за хлебъ отъ нея получаемый. Итакъ узналъ я, что о. Качмарчикъ публично, въ церкви, приводилъ народъ къ присяге на то, чтобы не стрелялъ въ „москалей”, a объ этомъ сказалъ мне Юліанъ Ванько изъ Избъ, слышавшій отъ людей изъ Белцаревой. A o. Курилло подговаривалъ людей во время св. исповеди и также ихъ ”заприсягалъ” публично, въ церкви, чтобы въ „москалей” не стреляли, Объ этомъ говорили мне крестьяне изь Флоринки, везшіе меня.

Гольдштейнъ, шинкарь, обвиняетъ о. Мохнацкаго вь томъ, что есть россійскимъ агитаторомъ, что собиралъ отъ прихожанъ деньги и посылалъ ихъ въ Россію на военныя цели и т. п.

Былъ вчера и другой примеръ жестокости: За какіе-то мелкіе проступки вызвалъ профосъ 5 женщинъ и заявилъ имъ по очереди, что приговариваетъ ихъ къ Einzelarrest-y (одиночному заключенію), первую изъ нихъ на одни сутки, вторую на двое сутокъ и т. д., a пятую на 5 сутокъ. Услышавъ такой странный приговоръ, последняя, т. е. пятая, улыбнулась. За это онъ еще особо и добавочно наказалъ ее подвешеніемъ (anbinden). Что за безчеловечность наказывать слабую женшину такой пыткой, которую применяють редко даже къ солдатамъ въ арміи.

Еще одна новая перемена и къ худшему: Нашъ кап. S, котораго мы, было, считали при режиме Ш. все таки человекомъ теперь, по-видимому, подражаетъ ему. Новый полковникъ, видно, нашими делами не занимается, a оставилъ все кап. S. Говорятъ, чго старикъ — любезный человекъ.

29 марта. — Страстной понедельникъ. Снеговая туча. Я не спалъ почти всю ночь, зубъ меня болелъ. После обеда (емъ конечно мясо, ибо нечего есть) выслалъ телеграмму и 50 кронъ Богдану.

(Особая запись — черновикъ телеграммы:) 29 — III. — Böhmen Jungbunzlau Bohdan Maszczak Rybnicnagasse 237. — Ich gesund vom Hause (зачер. der Familie) keine Nachricht telegraphisch 50 Kronen schreibe ab kusse dich — Johann).

Получилъ письмо отъ Янка Мащака. Пишетъ, что по нашему делу былъ во Вене у о. Филяса и, взявъ у него письмо, поехалъ въ Грацъ къ д-ру Ганкевичу. Сообщаетъ адресъ Курки, онъ въ Піотркове, она съ детьми во Вене, былъ наверно у ней, такъ какъ сообщаетъ, что она обещала дать письмо къ мужу. Увидимъ, поможетъ ли все это хоть кое что.

Слышно, что карантинъ будто еще будетъ продолженъ по 14-ое апреля. Целое несчастье! Невозможно никуда ничего писать. Изъ Галичины получаются письма, на конвертахъ которыхъ уже значится русская почтовая стампилія местности отправленія и таковыя сюда доходятъ. На-дняхъ получилъ о. Левъ Кордасевичъ такое письмо изъ Львова. Лишь мы одни сидимъ и сидимъ, совершенно не зная, известилъ ли кто нашихъ о месте нашего теперешняго пребыванія, или нетъ и живы ли они. Вотъ вопросъ для насъ самый животрепещущій. Недоумеваю, какъ такъ они до сихъ поръ не могли намъ ничего написать. Предполагаю, что Дозьо во Львове, a ведь же тамъ онъ могъ найти путь, которымъ удалось бы отправить намъ письмо. Разъ мы будемъ на свободе, — если Господь позволитъ — такъ будемъ писать чрезъ международное бюро въ Румыніи или въ Копенгагене.

Здесь о. Феодосій Дуркотъ устроилъ чтеніе сочиненія Св. Іоанна Златоуста „О священстве”. До и после обеда собирается въ его кабине несколько священниковъ, чтобы это чтеніе послушать.

Стоящій у барака № 30 „постъ” (караульный) получилъ письмо отъ жены, которая сообщаетъ ему, что она съ детьми погибаетъ отъ голода. Заплакалъ беднякъ какъ ребенокъ. Мы имъ заинтересовались и одинъ (Шоршъ) пошелъ по бараку и собралъ для него 20 кронъ. Получивъ этотъ подарокъ, ”постъ”—онъ чехъ — поблагодарилъ сердечно и еще сильнее расплакался.

30 марта. — Спалъ хорошо, Зубъ не болелъ благодаря лекарству, которое мне Стиранка доставилъ.

Чистка бараковъ №№ 27, 28 и 29. После чистки эти бараки будутъ лизировать, a людей изъ нихъ отправятъ въ баню. Беднякамъ приходится плохо. Днесь очень холодно и люди мерзнутъ, стоя и дрожа весь день на дворе. Заметить долженъ, что эти люди еще не были въ бане (я былъ уже 5 разъ).

Эпидемія по-видимому гаснетъ. Бываютъ уже дни, въ которые нетъ ни одного мертвеца.

(Особ. записъ — черновикъ телеграммы:) 30/Ш — Joseph Johann Maszczak — Kamitz bei bielitz — Hotel Werner — Danken herzlich fur (зачeр. gunstige) Nachricht vergesse unser nicht beschleuniget wir gesund frohliche Ostern — Johann senior et junior, t. e. адресъ и: благодаримъ сердечно за (благопріятное) известіе, не забывайте насъ, поспешите, мы здоровы, веселой Пасхи!)

Днесь прочли мы въ „Gratzer Tagblatt”, чго власти съ величайшей спешностью будутъ строить еще много новыхъ бараковъ въ Талергофе и эта весть толкуется теперь нами на все лады.

Днесь занялъ я у о. Вл. Венгриновича 50 кронъ. Заявленіе подписалъ я и Янко. Быть можетъ еще до отъезда Богдана въ полкъ, я смогу еще ему кое-что послать. Ахъ, Господи, кобы онъ избавился отъ этого и не уехалъ! A впрочемъ, воля Божія…

Получилъ открытку отъ Н. Красицкаго изъ Turrach bei Predlitz, Obersteier, изъ которой видно, что тоскуетъ по родине (Heimweh), платитъ по 70 кронъ въ месяцъ и пр.

Laiss чрезъ о. Еднакаго указалъ о. Ст. Яворскому, на путь, какъ можно бы сообщить роднымъ о нашемъ здесь пребываніи. Довольный о. Ст. отправился за инструкціей къ о. Еднакому, хочемъ воспользоваться и написать. Дай Богъ, чтобы это увенчалось успехомъ.

31 марта. — Великая среда. Холодно. Снегъ налетаетъ.

Померъ о. Сенгалевичъ. молодой человекъ, жившій въ нашемъ бараке.

Жалуются что теперь никто не ухаживаетъ за больными, съ уходомъ д-ра Zins-a все ухудшилось. Больнымъ не подаютъ лекарствъ. Плохо.

Днесь выслали мы оба съ о. Ст. Яворскимъ письмо на родину чрезъ бюро Петръ Тененгофъ въ Бухаресте. Вчера о. Стефанъ спросилъ Лайса и онъ указалъ путь. Хорошій человекъ. Въ виде гонорара, a также на издержки получилъ въ особомъ денежномъ конверте 10 кронъ. Радуюсь, въ предположеніи, что письмо дойдетъ и что получу ответъ. Какой радостный день это будетъ для меня!

Мяса днесь не едимъ. Старый П. купилъ для насъ троихъ 2 л. молока и бохонецъ кукурузнаго хлеба за 44 гел., такъ и есть чемъ прокормиться. Медъ намъ вкусенъ и минуется быстро.

(Особая запись набр. письма): Wir wohnen mit Janko und seinem Vater in viere mit Notar Telesnicki zusammen im Internierten Lager im Thalerhof bei Graz und sind alle gesund. Wir (зачер. leben) bekommen Militarkost, ausserdem Kongrua-Gehalt. Bohdan (зачер. bei Militar) gesund in Jungbunzlau. Ich habe ihm 50 Kronen geschickt. Bruder Joseph, Kaczala und Nikolaus sind auch gesund. Benachrichtige Nadia soll sie (зачер. vom Inhalte dieses Briefes) an Janko schreiben, Antworte mir (зачер. Kurz deutsch..) mit Nadia und schreibe was zu Hause unter dem… неразб. geschieht.. нepaзб… bez. legt eigenhandig eure Vornamen. Wasyl ist auch gesund. Ist Dosio noch in Lipica? Wer vertritt mich in der Pfarre? Antworte unter der Adresse: Peter Tenhof Spediteur Bucarest Strada Smardun (не разб.) 15 —Ich kusse Dich, Sonia, Wiera, Dosio und alle ubrigen in der besten Hofnung Euch gesund zu sehen. 31./III. 1915, письмо въ Липицу).

Съ Великаго понедельника устраиваетъ о. Феодосій Дуркотъ въ своей кабине чтеніе твореній Св. о. Іоанна Златоуста. Въ теченіе 2 дней, читалъ о. Феодосій „О священстве”, a теперь читаемъ „О покаяніи”. Участвуетъ и мірская интеллигенція.

Въ 8 ч. пришелъ Тимчакъ съ солдатомъ и забралъ адвоката д-ра О. Крушинскаго въ Einzelarrest, не сказавъ ни слова о причине арестованія. Это вызвало изумленіе и догадки всякаго рода. Быть можетъ завтрашній день разъяснитъ намъ всю эту таинственность. Говорятъ, что Тим. сказалъ будто бы д-ру K.: wegen (зачер. polit…) russophilen Propanganda! Говорятъ, что B. Б. слышалъ въ канцеляріи, какъ T. телефонировалъ въ Грацъ и услыхалъ, что произнесена была фамилія адвоката.

Въ 3 ч. отслужена была панихида по пок. о. Сенгалевиче.

Апрель 1915 г.

1 апр. — Страстный четвергъ, Слава Богу, зубъ пересталъ болеть. Спалъ хорошо. На дворе холодно пласты снега на крышахъ.

Изъ Галичины газетныя вести таковы, что австрійская армія вытеснила русскія войска, ажъ за Новоселицу, a въ Карпатахъ держится стойко и крепко, и вообще австро-немецкія войска бодры. Но возмутительно поведеніе перфидной Румыніи! Австрія — какъ было сообщено въ „Gratzer Tagblatt” отъ 30/ІІІ — купила въ Румыніи 200 вагоновъ кукурузы, но „нейтральная” Румынія потребовала по 3.000 франковъ отъ вагона (въ золоте) какъ плату за Ausfuhr. Xoрошій нейтралитетъ, — возмущается — грабительство! Того же самаго можно ожидать и со стороны Италіи. Тамъ то же идетъ все время перфидная игра съ самого начала.

Относительно арестованія д-ра Крушинскаго ходитъ молва, что будто какіе-то крестьяне при допросе сослались на него, что они-де узнали это (но что?) отъ него и потому, молъ, его арестовали. Следовательно не попусту люди сетовали на Тимчака.

Днесь получилъ письмо Express отъ Іосифа. Оно пространно. Онъ доволенъ, что наконецъ вырвался и находится въ среде своихъ детей и играетъ со внукомъ Стефаномъ. Желаетъ намъ тоже скораго и благополучнаго освобожденія.

Вчера были заключены въ Einzel-ку 6 крестьянъ по чьему-то доносу, что они пели русскія песни. Это что-то не такъ. Ведь-же здесь можно петь и поютъ песни немецкія, италіанскія, польскія, чешскія и др. Дело вероятно не въ томъ, на какомъ языке песни пелись, a въ томъ, какъ и что въ доносе было сказано о ихъ содержаніи, a что было относительно этого что-то соврано, это видно.

(Особая запись — черновикъ телеграммы. 1/IV 1915. — Herrschaft Kurka, Wien VI, Marchetti(?) gasse l a, Tur 51.

— Erwarten gunstige Nachricht und wunschen frohliche Ostern. — Maszczak Poterejko).

Франку Горянскому далъ взаймы 5 кронъ (вместе съ прежними 10 кронъ).

Днесь ели мы рисовый супъ, a мясо отдали голодающимъ людямъ. Трудно здесь голодающимъ изнурять себя еще постомъ.

Намъ заявлено, что завтра у насъ ожидается визитъ какой-то комиссіи. Потому приказано помыть полъ корридоръ, кабины и пр. Говорятъ, что отъ этой комиссіи зависитъ, будетъ ли отмененъ карантинъ караульныхъ солдатъ и будетъ ли разрешено нашей т. наз. Bewachungskommando выехать (конечно, не всемъ) къ роднымъ на Пасху. Ведь же у нихъ есть также семьи и они, бедняжки, сидятъ здесь, оторванные отъ міра, уже свыше 3 месяцевъ.

На дворе прояснилось, стало светить и даже пригревать солнышко — отраднее и на душе не одному изъ насъ.

Вечеромъ, въ 7 ч., отслужили мы „Страсти”. Двенадцать священниковъ по старшинству прочитали Евангелія, Началъ о. Іоаннъ Могильницкій, я читалъ пятое Евангеліе, a закончилось богослуженіе въ 8 ч. 30 м.

2 апр. — Великая пятница. Ожидаемаго визита комиссіи не было.

Въ 10 ч. отслужили мы Царскіе часы. На обедъ полученъ кукурузный чиръ, смазанный цересомъ съ цыбулею. Мы ничего не ели до обеда все въ кабине. (а кажется, что и некоторые въ бараке). Въ 4 ч. отслужили вечерню. Предложили мне отслужить, но y меня сильная хрипота.

Старый поделалъ въ кантине „святочныя” (пасхальныя) покупки: масло, свежій сыръ, бохонецъ кукурузной паланички (за 44 гел.) и еще кое что.

Захворалъ вчера о. Феодосій Дуркотъ. Родъ болезни еще не определенъ — кажется, воспаленіе легкихъ.

Вечеромъ ходилъ я съ другими посмотреть „Божіи гробы” въ земляныхъ 1-мъ и 2-омъ баракахъ. Видъ этихъ „гробовъ” весьма красивъ и производитъ на зрителя милое впечатленіе. Удивительно, какъ въ такой тяжелой обстановке и крайне тягостныхъ условіяхъ все таки наши бедняки крестьяне, по скольку только способны ихъ изобретательность и фантазія, ухитрились все, что только возможно, сделать, чтобы дать достойное выраженіе своему религіозному чувству и подобающимъ образомъ почтить память страстей Христа Бога. Омаили места зеленью елокъ, понаставляли много крестиковъ собственнаго изделія, позажигали много лампочекъ съ елеемъ и пр. Въ этихъ баракахъ священники отслужили вечерню и устроили что-то въ роде плащаницы, т. е. за неименіемъ ея, положили на ея место просто крестъ къ лобзанію.

Сильная вера нашего народа и здесь проявляется весьма ярко и дивно-трогательно. Здесь наши крестьяне понаделали искусно изъ дерева много крестиковъ то для себя, то для другихъ ”на память”. Многіе у нихъ эти крестики покупаютъ, особенно священники, и такимъ образомъ также даютъ имъ возможность пріобрести деньгу за свой трудъ. Другой народъ въ такомъ положеніи, какъ мы здесь теперь, занимался бы выделкой всякихъ иныхъ вещицъ и какихъ-нибудь безделушекъ, но русскій умеетъ терпеливо нести кресты и делаетъ кресты. Некоторые носятъ такіе самодельные крестики на груди.

Д-ръ Крушинскій все еще сидитъ въ Einzelarrest-е. Вчера быль при рапорте у полковника. Можно надеяться, что это не будетъ безъ результата — увидимъ.

3 апр. — Великая суббота. Крепкій приморозокъ и ясно.

Говорятъ, что отмененъ вчера — и такъ оно есть — карантинъ надъ нaшимъ гарнизономъ и старшіе караульные солдаты уехали на родину на Пасху, a ихъ место заняли молоденькіе рекруты, 18-летніе парни.

Разошлась весть, что будто Н. Красицкаго вызвали изъ Туррахъ въ Грацъ. Бедный Николушка! наверно кто-то оклеветалъ его. Есть здесь такіе, которые получаютъ жалованье изъ краковской полиціи. За что же имъ платятъ? Если бы это была правда, такъ Славко остался бы одинъ въ Туррахъ. Господи, доколе же намъ терпеть, страдать? Призри на ны и помилуй!

На нашемъ дворе, стараніями отца Венгриновича, устроены „бары” для гимнастическихъ упражненій. Подъ его руководствомъ ежедневно некоторые упражняются въ шведской гимнастике, чему съ любопытствомъ присматриваются крестьяне.

Голодъ близится. Днесь роздали одинъ бохонецъ хлеба для четверыхъ! Янко наставилъ варить 10 яицъ на завтра — продаются по 10 гел. Старый принесъ несколько яблокъ (ужасно дороги) и апельсиновъ. Подъ вечеръ Янко купилъ еще 1/2 клгр. ветчины за 4 кроны 50 гел.!

Отъ Телесницкаго получилъ хорошія сигары Morado въ подарокъ на праздники. Жду письма отъ Богдана.

Некоторые изъ нашего барака ходили въ баню, я нетъ.

Въ земляные бараки отправилось трое священниковъ служить ”Воскресеніе” съ вечера (оо. Скоморовичъ, Гекаленко(?) и Лысякъ). Народъ массою высыпалъ изъ бараковъ и устроилъ вокругъ нихъ шествіе. Впереди несли обрусъ и на немъ крестъ (это представляло плащаницу). Передъ дверью барака отслужено было „Воскресеніе”, a затемъ также утреня. Въ виду того, что у насъ есть всего лишь 3 эпитрахили, такъ въ этихъ баракахъ следовало устроить богослуженіе. Присутствовали на богослуженіи и санитарныя сестры, присматриваясь нашему обряду.

(Особ. запись). Когда перевозили подъ конвоемъ нашихъ узниковъ священниковъ, бывшіе на улице свидетелями этого, прохожіе кричали по ихъ адресу: zlodzieju popie, moskalofil, oddaj ruble! Пошла потомъ насмешливая поговорка, выражающаяся въ томъ, что при какомъ-нибудь случае одинъ обращается къ другому съ шутливымъ окликомъ: отдай рубли!

4 апр. — Великдень (Пасха). Морозно. Все встали очень рано.

Служеніе въ 5 ч. утра. Свящ. о-цъ Іоаннъ Могильницкій вышелъ вместе съ другими священниками, стали все обитатели нашего барака — передъ баракомъ и началось служеніе. На первые звуки песни „Христосъ вокресе” сталъ выбегать народъ и изъ другихъ бараковъ въ мигъ собралось на дороге между бараками около 2000 человекъ. Многіе тряслись отъ стужи, завернутые въ одеяла, плакали и отъ стужи дрожащими голосами подпевали чудную пасхальную песнь: Христосъ воскресе.

После утрени отслужена была обедница. Затемъ прошелъ дорогою о. Вл. Венгриновичъ съ кропиломъ и поблагословилъ „пасхи”, если вообще это слово позволительно въ семъ случае употребить. Горестно и тягостно было смотреть, какъ наши бедняки-крестьяне понаставляли, кто кусочекъ оставшагося отъ вчера хлеба „комисняка”, кто нарочно вчера недоеденнаго кусочка иного хлеба, махонькую крошку разъ вкусить, и держа его вь пальцахъ, протягивалъ съ нимъ руку, чтобы капля священной воды и на него упала. Въ редкихъ случаяхъ кое кто поставилъ для окропленія яйце.

Такого убогаго и печальнаго Великодня наверно никто изъ насъ не виделъ. Каждый же въ сію минуту мысленно и духовно переносился на свою родину, a каждый нашъ крестьянинъ припоминалъ себе те, такія теперь страшно далекія, кажется, лучшія времена, когда пасху и прочія снеди къ освященію несъ въ церковь и онъ и жена и дети… Вотъ намъ Великдень на чужбине, въ неволе и тюрьме!

Затемъ освятили мы — каждый въ своей кабине — свои хлебы. Покрошили на донышке 2 яйца и съели ихъ, делясь и высказывая другъ другу пожеланія и скораго возвращенія на родину и увиденія своихъ родныхъ. Мы ели паланички съ масломъ и сыромь и кусочекъ ветчины съ горчицей и запили ”комиснымъ” (казеннымъ) кофеемъ. Пошли общія благожеланія между ближе знакомыми, Одни заходили къ другимъ, обнимали и целовали другъ друга, a все пожеланія сводились къ одному и звучали одинаково: счастливаго и скораго возврата на родину!

На обедъ подали намъ капустнякъ — ужасно кислый!— со свининою (впервые за все время нашего здесь пребыванія).

После обеда была отслужена вечерня тоже на дворе.

5 апр.— Светлый понедельникъ. Утреня и обедница въ 11ч. утра на дворе. Служилъ я съ оо. Яворскимъ и Васильчакомъ.

Въ 3 ч. пополудни пошли мы смотреть на похороны пленнаго солдата, сошедшаго съ ума и скоропостижно скончавшагося. Его фамилія Архиповъ. Власти не разрешили, чтобы священникъ отслужилъ надъ покойникомъ панихиду, такъ прибежалъ къ намъ одинъ изъ пленныхъ и заявилъ, что власти позволили имъ занять парастасникъ и имъ самимъ, т. е. однимъ только пленнымъ солдатамъ, совершить „панихиду” (безъ священника). Но вышло иначе. Внесли солдаты покойника въ часовню, одинъ солдатъ принесъ крестъ, a другой увитый изъ ветокъ смеречины (пихты) венокъ въ часовню. Тамъ, однако, уже до этого лежало двое нашихъ покойниковъ. Поэтому, о. Вл. Венгриновичъ, подъ предлогомъ, что хочетъ служить надъ уніатами, сталъ передъ часовнею и служилъ воскресный парастасъ. Но ему перервали служеніе и сперва взяли солдаты гробъ пленнаго покойника, a затемъ и два другихъ гроба. За решеткой стояла выстроенная вся рота пленниковъ и они на команду: шапку долой! открыли головы и спели хоромъ 3-кратное: Христосъ воскресе, и затемъ стали идти за гробомъ колонною. За ними пошла наша „ваха” въ составе свыше десятка австр. солдатъ. Присутствовали также австр. офицеры. Во главе шествія одинъ солдатъ несъ крестъ, a за гробомъ несли солдаты на плечахъ другой большой крестъ съ надписью „Архиповъ”. Такъ какъ много народа приняло участіе въ похоронахъ, медленно продвигаясь впередъ, этотъ крестъ словно плылъ въ воздухе.

6 апр. — Пленники явились къ рапорту по причине слишкомъ скуднаго харча. Имъ ответилъ полковникъ, что есть нечего. — A какое намъ дело, — заявили они, — нашъ государь держитъ австрійскихъ пленныхъ и хорошо ихъ кормитъ!

Въ Талергофе нетъ праздниковъ. Вблизи бараковъ №№ 29 и 28 пахаютъ землю, a нашихъ крестьянъ, между ними и одного гимназиста, запрягли тянуть борону, и такъ они скородили почти весь день.

Вечеромъ, после ходьбы, вынесъ мне Телесницкій кусокъ „бабки”, которую получилъ отъ Билинкевичей. Они же получили „пасху” изъ Вены и угостили Телесницкаго. Ходя съ Телесніцкимъ, я съелъ бабку и она своимь вкусомъ припомнила мне нашу бабку въ Липице.

7 апр. — Блaгoвещеніе. Туманно и холодно.

Пленники отказались идти на работу, заявляя что голодны. Ложились на поле и лежатъ. На обедъ подали намъ кукурузный чиръ. Весь постъ и даже въ великую седмицу подавали мясо, a днесь дали постный чиръ.

Изъ земляныхъ бараковъ работниковъ купаютъ и ихъ куда-то уберутъ, кажется, но куда, узнать нельзя.

Все еще ожидаютъ появленія какой-то комиссіи, отъ которой будетъ зависеть отмена карантина.

Янко въ воскресенье простудился и обезпокоился, сталъ делать компрессы и подвергъ себя строгой діете въ теченіе двухъ дней, но днесь уже чувствуетъ себя лучше. A o. Дуркотъ еще боленъ воспаленіемъ легкихъ.

Днесь не было ни одного мертвеца!

У выходящихъ днесь изъ-подъ карантина 36 лицъ, былъ произведенъ строгій обыскъ и отобрали у нихъ одежду и обувь, которыя имъ здесь дали. Съ предыдущими транспортами этого не делали.

Богданъ не пишетъ ничего — недоумеваю.

(Особ. записъ). Тропарь ко Св. Ангелу Хранителю: Ангеле Божій, хранителю мой святый, животъ мой соблюди во страсе Христа Бога… (нечет.) утверди во истиннемъ пути и ко любви горней уязви душу мою: да тобою направляемъ получу отъ Христа Бога велію милость.

(Особ. запись:) Графъ Герберштейнъ 6-го с. апр. спрашивалъ по телефону пребывающую здесь г-жу Гошовскую, которая телеграфическимъ путемъ поздравила его съ праздниками Пасхи, получила ли она его письмо. Она ответила, что не получила. Но вдругъ, въ тотъ же день, это письмо было ей вручено. Оно написано было еще 23-го декабря 1914 года и лежало въ здешней нашей канцеляріи!

(Особ. запись:) Въ субботу 3-го с. апр. г-жу Левицкую выкупали (она реконвалесцентъ) въ такой горячей воде, что съ нею произошелъ нервный ударъ. Вотъ и уходъ за нашими больными!

Въ тотъ же день (3 го с. апр.) перенесены тифозно больные изъ II-го двора въ новоустроенный госпиталь. Тамъ порядки, уходъ и харчъ значительно лучше.

Вчера и днесь еще разъ дезинфекцируютъ бараки ІІІ-го двора. Крестьянъ выкупали, дали имъ сенники и пріодели. Жаль только, что все это сделано слишкомъ поздно. Если бы это было сделано раньше, не померло бы столь много людей.

Немцы стали теперь обращаться съ нами какъ будто вежливее и сами оправдываются, что, молъ, не виноваты въ томъ, что раньше обращались съ нами жестоко: всему тому виновникъ — Шт. и административныя власти въ Галичине, которыя прислали насъ сюда какъ изменниковъ и шпіоновъ.

8 апр. — Качала написалъ, что по наведеннымъ справкамъ М. выясняется, что следствіе противъ меня и Потерейковъ еще не закончено. Удивительно. Юркевичъ писалъ, что Янко еще въ январе былъ freigesprochen (оправданъ) — a тутъ вотъ что, другое изданіе!

Сообщеніе это, конечно, не настроило насъ хорошо.

Ходитъ молва, что кап. Штрикъ уже не вернется съ праздниковъ Пасхи къ намъ.

Рисъ на обедъ почти безъ мяса.

Въ 3 ч. состоялись похороны о-ца Іоанна Серко изъ (нечет.) …кова, померъ на рака въ желудке.

Всю ночь лилъ дождь, порой съ громами и молніями — впервые въ этомъ году.

Вечеромъ шелъ у насъ разговоръ о предстоящемъ и приближающемся голоде. Советовали, не следовало бы ли отправить депутацію къ полковнику Гримму съ представленіемъ ему положенія и просьбой о помощи.

9-го апр. — Дождь падать пересталъ, но пасмурно.

Утромъ стали мы въ кабине говорить о томъ, что кому снилось. Мне приснились жена и Соня здоровыми и веселыми, братъ же Іосифъ будто у меня, въ какой-то церкви, исповедывался. Впрочемъ здесь люди довольны и снами по крайней мере. До того ужасно стосковались, что детски радуются, когда по крайней мере во сне увидятъ дорогія имъ лица, заговорятъ и побудутъ мгновеніе съ ними. Когда же, Господи, умилосердишься и позволишь намъ вновь, наяву и въ действительности, неразлучно быть съ ними?

Каждый здесь проходитъ великую и трудную школу душевнаго обновленія. Здешнія длительныя наши размышленія (реколекціи) выйдутъ, думаю, не одному изъ насъ въ пользу въ будущей жизни. Мы здесь узнали, что мы потеряли (только на время — полагаемъ и веримъ), кто были для насъ дорогая подруга жизни —жена, наши дети. Несомненно въ долгихъ и горестныхъ испытаніяхъ скорби, печали и ударовъ судьбы, наши сердца закалятся и воспламенятся сильнейшими чувствами привязанности, дружбы и любви къ нашимъ ближайшимъ и дражайшимъ и всемъ людямъ. Неся этотъ тяжелый крестъ геройски и со смиреніемъ, мы наверно идемъ ко Христу, овеяны Христовымъ духомъ. Ведь и молитва здесь стала истиннымъ кормомъ души и взаправду несокрушимой силой, она несравненно проникновеннее и мощней ее теперь очищаетъ, бодритъ и согреваетъ, чемъ это бывало прежде! Молиться — я это сознаю и чувствую — действительно стало для меня наслажденіемъ, средствомъ и путемъ увеличенія внутренней духовной силы въ скорбяхъ и бедствіяхъ, моего единенія съ Христомъ Богомъ.

Богданъ не пишетъ: Послалъ бы я ему еще какихъ-нибудь кронъ двадцать до его отъезда въ полкъ (15 — IV), но не знаю, какъ и чемъ объяснять себе его молчаніе. Ведь же деньги отъ меня онъ получилъ, иначе ихъ бы мне возвратили, отсылая обратно. Почему же онъ не пишетъ? Не боленъ ли онъ опять? Все это такъ меня безпокоитъ!.. Ожидаю днесь Лайсса, не принесетъ-ли мне письма отъ него.

10 апр. — Отправили насъ въ баню. Заявили, что теперь изъ каждаго барака будутъ ходить разъ въ неделю въ баню.

Наша Bewachungskommando уходитъ. Также уходитъ Laiss. Жаль! Все искренно жалеютъ объ его уходе и сохранятъ его пребываніе здесь въ доброй Памяти, ибо онъ хорошій человекъ. Бехтлофъ (неразб.) остается… Приходятъ сюда ополченцы изъ Feldbach.

Отъ Богдана письма нетъ! Не понимаю, что это значитъ.

Василь просилъ дать ему взаймы денегъ. Далъ ему 2 кроны — нетъ у меня больше. Вчера мы писали прошеніе о выдаче намъ депозита.

Наша „ваха” (стража) уходитъ 13 с.м.

У насъ постановлено купить ларчикъ работы о. Ор. Копыстянскаго и под нести его въ подарке отъ барака №30 Laiss-y.

11 апр. — Неделя Фомина. Зубъ не болелъ и я спалъ хорошо. Дуетъ холодный ветеръ.

Узнали мы, что въ Талергофъ переводятъ всехъ галицкихъ интернированныхъ изъ угорскихъ местъ заключенія (гарнизоновъ будто бы). Прибудутъ ли также и те, которые находятся въ Терезине, — неизвестно. Настанетъ новый фазисъ въ жизни талергофскаго узилища. Прибудутъ новые узники, наши соотечественники, пойдутъ разсказы о томъ, что они видели, испытали и переживали, и некоторое время будетъ запрятанъ умъ нашъ ихъ новостями и ихъ положеніемъ.

12 апр. — На дворе хорошо. Но тоска и скука все крепче овладеваютъ. Каждый день одинаковъ, все время одно и то же, нетъ просвета ни видовъ на перемену.

Приготовили ларчикъ и красивую палку въ подарокъ Laiss-y и ждемъ его прихода (около 11 ч. онъ обычно приходитъ). Ларчикъ съ надписью: „Талергофъ 1914 — 1915” и моногр,: „M L ,”’ тоже на палке — изделія также о. Ор. Копыстянскаго.

Laiss-a днесь не было. Отъ Богдана не получилъ письма.

13 апр. — Туманно и холодно. Днесь уходятъ некоторые карантинники — 28 чел. — завтра же пойдутъ подъ карантинъ другіе.

Говорятъ, что рекрутскій наборъ будетъ произведенъ здесь на месте.

Ваня и молодцы Ульрихи отставлены подъ конвоемъ въ Грацъ.

После обеда ушло опять свыше ста человекъ.

14 апр. — День хорошій. Ночью былъ порядочный приморозокъ.

Видимъ въ Талергофе уже новую Wachkomrnando. Офицеры и подъ-офицеры ходили и осматривали устройство бараковъ. Есть между ними и славяне. Одинъ оберъ-лейтнантъ говорилъ съ Сколоздрою (казначей податного ведомства) по-польски.

Трафику отъ Гисовскаго переняли опять швабы, кантину тоже береть себе немка.

Ждемъ объявленія новой „листы” и отмены карантина.

На 3 ч. назначено оспопрививаніе въ нашемъ бараке.

Ахъ, почему этотъ Богданъ не пишетъ ничего, ни изъ дома нетъ ни одной весточки? Скука убійственная, можно съ ума сойти. Нечемъ „заняться”. Еще утромъ читаю „Правило”, потомъ веду съ кемъ-нибудь о чемъ-нибудь разговоры, съемъ что-нибудь, прогуливаюсь, затемъ обедъ, после обеда вздремлю немного, вставъ, не знаю, что съ собой делать, хандра одолеваетъ… Играемъ въ преферансъ втроемъ (я, Янко, Телесницкій). Везде по кабинамъ играютъ. Въ 8 ч. тушатъ электричество во всехъ баракахъ и, вотъ волей-неволей ложись спать. Но до 6 ч. утра есть время выспаться — такъ приходится еще съ часикъ сидеть въ потемкахъ и только после 9 ч. ложусь спать. Въ коридоре другіе развлекаются разговорами, разсказываніемъ анекдотовъ и шутокъ. Особенно подвизаются оо. Кокотайло и Игн. Мохнацкій, хотя и неудачно.

Съ терена военныхъ действій вестей никакихъ. A впрочемъ и получаемымъ вестямъ не хочется да и трудно верить. Целые долгіе месяцы идутъ упорные, ожесточенные бои, a результатовъ мало.

Изъ госпиталя возвратился 12 апр. о. Д. Киселевскій и обитаетъ въ кабине № 21. Онъ получилъ письмо отъ семьи, датир. : г Черновцы 7 апр. Следовательно, тамъ видно, австрійская почта действуетъ и наверно туда, въ Буковину, вернулись австрійскія власти вообще …

(Особая записъ: текстъ сочиненной кемъ-то въ Талергофе песни п. з. „Узникъ”)

Наконецъ-то получилъ письма, ажъ два сразу: отъ Богдана и Іосифа. Богданъ писалъ ко мне — какъ значится — два письма, но я получилъ всего только одно, видно другое, не заказное, пропало. Онъ проситъ прислать ему еще 50 кронъ, чтобы могъ: уплатить хозяйке, или же по крайней мере 20 кронъ выслать ему телеграфически до четверга наипозже.

Laiss — очень обремененный передъ уходомъ работою — не хотелъ принять отъ меня депеши. Мы вручили Laiss-y въ подарокъ ларчикъ и палку. Онъ былъ тронутъ словами д-ра Могильницкаго, который, между прочимъ сказалъ: ”Когда насъ доставили сюда съ клеймомъ изменниковъ и шпіоновъ и все отнеслись къ намъ какъ таковымъ, Вы одинъ отнеслись къ намъ, какъ невиннымъ людямъ, гуманно и вежливо. Мы этого не можемъ забыть никогда. И. днесь, въ нашихъ тяжелыхъ условіяхъ (отрезанные карантиномъ отъ Граца) желая хоть чемъ-нибудь при прощаніи Васъ дать Вамъ доказательства нашего къ Вамъ уваженія и нашей благодарности, просимъ отъ насъ принять какъ скромный подарокъ эти вещицы — изделія нашихъ собственныхъ рукъ”. Принимая подарокъ и благодаря, Laiss ответилъ „Меня прислали сюда не на то, чтобы быть надъ Вами судьею, изменники ли Вы или нетъ, a на то, чтобы сторожить Васъ, и я эту службу по обязанности, добросовестно исполнялъ, переходилъ вместе съ Вами все тягости и опасности эпидемій и карантина, виделъ Ваши страданія и познакомился съ Вами ближе, и проникся уваженіемъ къ Вамъ и сочувствіемъ. Благодарю Васъ за Ваши добрыя чувства и желаю Вамъ благополучнаго и скораго возврященія на родину”.

Бывшій въ теченіе 3 месяцевъ своего рода органомъ связи между интернованными и Laiss-омъ о. Феодоръ Крушинскій и ближе съ нимъ сошедшійся и работавшій, подарилъ ему отъ себя ножикъ для разрезыванія книгъ и прессъ-папье.

15 апр. — Решилъ 20 кронъ днесь Богдану не посылать. Все равно это уже было бы слишкомъ поздно. Онъ заявилъ, что посетитъ меня по пути въ свой полкъ (55-ый) въ Voitsberg. При свиданіи я ему ихъ дамъ или же отошлю уже въ полкъ.

Еще вчера стала на службу здесь новая Wache — Вельдбахеры. Они — молодые парни — наверно словинцы. У нихъ вместо штыка, только имитація (подобіе) его, сделанное изъ бляхи, и опоясаны вместо кожанымъ лишь портяжнымъ поясомъ. До чего дошло!

Старый принесъ бохончикъ хлеба за 44 гел., еще меньше вчерашняго. На базаре, въ нормальное время, онъ стоилъ бы 8 гел.. „Комиснякъ” (солдатскій) въ цене поднялся еще до 1-20.

Я постановилъ зубъ дать вырвать.

Гулла и о. Игн. Мохнацкій пошли днесь подъ карантинъ.

Я таки днесь еще сдалъ 20 кронъ для пересылки Богдану телеграфическимъ путемъ. Обещалъ мне Laiss отправить ихъ днесь еще до обеда. Янко составилъ телеграмму Іосифу и сдалъ ее днесь также.

(Особ. записъ): Больной оспой долженъ находиться въ темной комнате, вечеромъ при лампе съ краснымъ абажуромъ (указаніе о. Романовскаго).

Непременно дамъ зубъ вырвать. Попросилъ д-ра Добію и онъ принесетъ изъ амбулаторіи щипчики и вырветъ. Нетъ силъ терпеть дальше.

На 3 ч. назначено оспопрививаніе въ нашемъ бараке.

По днесь померло здесь въ лагере въ Талергофе 1284 чел.!

Днесь ушли подъ карантинъ преимущественно крестьяне.

Оспопривитію подверглись все у насъ.

16 апр. — День хорошій, теплый. Краковская газ; „Nowa Reforma” писала на-дняхъ, что Краковъ уже эвакуируютъ. Такъ это означало бы, что русскія войска еще продвигаются впередъ!

Днесь после обеда, пошелъ я къ д-ру Добіе и далъ себе вырвать зубъ.

Сильной болью для меня сопровождалась эта операція: появленіе матеріи съ кровью показало, что у меня воспаленіе „окостной”, меня болитъ вся сторона лица и горло такъ, чтo я съ трудомъ только проглатываю жидкую пищу.

Laiss доставилъ много давно уже присланныхъ писемъ. Гнатышакъ получилъ ихъ даже 8 штукъ. Все преимущественно съ 1914 года! Подобно и другія датированы весьма давно. Какъ и чемъ объяснить себе это? Ведь же эти письма лежатъ здесь такъ долго и, въ то время, когда мы находились подъ карантиномъ насъ карали еще и темъ, что не давали намъ давно уже полученныхъ писемъ отъ нашихъ родныхъ. Явное и вопіющее издевательство. Но была ли это вина самого Laiss-a? Кто знаетъ? Все ныне возможно. Сильно возмущаются люди и по другимъ баракамъ.

Посетилъ меня Ромко Кобрынскій. Онъ здоровъ и доволенъ собою. Я занялъ у него 20 кронъ. Принесъ мне г. Андрей Лакуста крестикъ, на которомъ сделалъ надпись — сделано это очень изящно. Я далъ ему 2-крону. У него я заказалъ себе „кашкетъ”.

17 апр. — День хорошій, ясный. Къ счастью, зубъ пересталъ болеть.

(Особ. записъ:) Въ Старой Соли ходилъ местный священникъ-мазепа р.Константинъ Грицикевичъ съ жандармами по хатамъ и въ ихъ присутствіи пенялъ отдельныхъ крестьянъ русскихъ убежденій приблизительно такъ: Вотъ видишь, a говорилъ я тебе всегда: не будь кацапомъ! не получай книжечекъ О-ва им. М. Качковскаго! не читай газеты „Голосъ Народа”! a ты не хотелъ слушать… и т. д. Такимъ образомъ и указывалъ жандармамъ: сего берите! И действительно жандармы забрали что-то свыше 40 чел., которые и были вывезены въ Талергофъ.

18 апр. — Воскресенье. Я служилъ днесь обедницу передъ баракомъ въ сослуженіи оо. Яворскаго и Стрельцева.

Днесь удралъ крестьянинъ изъ-подъ карантина, не желая попасть „на свободу”, какъ это называется, a въ действительности въ лагерь ucikienier-овъ, и скрылся въ бараке.

(Особ. запись:) Посылка писемъ въ Галичину: Bureau de Reinseignement internationaux, 10, rue des Terreaux, Lausanne, Suisse.

Богдана не было. Или нельзя ему было, или же ему не было возможности посетить меня. Жаль! Увиделъ бы его, a кто ведь знаетъ, быть можетъ и не увижу его больше. Я далъ бы ему еще 10 кронъ — больше не могъ бы, ибо у меня нетъ, да и эти занялъ я у Ромка. Не знаю, получилъ ли онъ те, посланныя ему по телеграфу 20 кронъ. Если эти деньги уже его не застали на месте въ адресе, такъ должны бы мне быть возвращены.

Сынъ Телесницкаго, находящійся теперь где-то въ Чехіи, писалъ, что о. Давидовичъ въ Радехове померъ и Юліанъ Бачинскій въ Васючине. Недоумеваю: ея жизнь висела на волоске, a туть, вдругъ, онъ умираетъ! A быть можетъ, это ошибка, и вместо него она скончалась? Находятъ же такія разныя догадки, a узнать толкомъ ничего невозможно… Быть можетъ, онъ погибъ, подобно многимъ другимъ, въ рукахъ озверелыхъ мадьяръ еще летомъ? Вотъ, несчастныя дети осиротели! Что же имъ делать: нетъ отца — нетъ хлеба, нечемъ имъ жить. Сердце сжимается на одну мысль о ихъ положеніи. Что только не творится теперь ужаснаго и жестокаго на свете. A впрочемъ, разве я самъ знаю, застану ли своихъ близкихъ живыми и здоровыми? Мою дорогую, предобрую и трудолюбивую жену? Ведь же у ней такое хрупкое здоровье, такое разстройство нервовъ, и какъ вынести все то, что принесла вся эта несчастная война! Живы ли все мои дети? Хоть бы мне получить одну самую краткую, лаконическую весточку о томъ только, что все они живы и здоровы, и мне бы ничего больше не надо было, этого было бы достаточно, чтобы этa тюрьма стала мне сносной и легкой. Не можетъ быть, это совершенно исключено, чтобы они не писали мне ничего такъ долго, чтобы не знали, что я убиваюсь и терзаюсь неизвестностью…

Наверно тутъ входитъ въ игру какая-то человеческая злоба, действуетъ какая-то жестокая рука, которая недопущеніемъ до меня, даже такой весточки, мучитъ, терзаетъ меня!…

Напишу я днесь чрезъ бюро въ Лозанне, но думаю направить письмо во Львовъ, въ адвокатскую контору Добрянскаго и Заяца. Бытъ можетъ этимъ путемъ добьюсь и дождусь скорее ответа.

Объявленъ намъ новый порядокъ: вставать ежедневно приказано съ 5—6 час. утра, кушать ранній завтракъ въ 7 ч. у., выходить изъ бараковъ на дворъ 7 ч. 30 м. у. и пр., вечеромъ ложиться спать въ 8 ч. Днемъ въ баракахъ окна должны быть все время открыты. Все это — предохранительныя меры противъ новой эпидеміи (оспы).

Прививка ярится, свербитъ и жжетъ.

Нашъ полковникъ — добрый человекъ.

Врачи, Диреръ и Рейтеръ — хорошіе люди. Третьяго не знаю, но не слышу про него ничего худого.

Харчъ сталъ немного лучше, да и хлебъ въ цене чуть-чуть понизился. Работники получаютъ одинъ хлебъ на 3 чел.

Хочу отдать мою блузу портному для починки, очистки и пришитія другого воротника.

Говорятъ о злонамереніи Италіи — выступить противъ Австро-Венгріи. Вотъ вамъ союзница! Союзъ помаленьку превратился въ нейтралитетъ, a теперь нейтралитетъ переходитъ во вражду и нападеніе. Въ каждый моментъ можетъ наступить объявленіе ею войны Австро-Венгріи. Значитъ, близкаго конца бойне и резне не предвидится.

A тутъ весна идетъ полнымъ ходомъ, природа ожила, земля покрывается новой пышной зеленью и только ждетъ, чтобы человеческая рука бросила въ нее зерно, a она умножитъ его десятикратнымъ плодомъ. Но некому сеять, да и нечего сеять! Бурьяны и хопты выростутъ заместо хлеба… Жаворонки поютъ — такъ жадно вслушиваемся въ ихъ щебетъ… Но тихую грусть наводитъ онъ на душу, лечу мыслями и мечтами тень далеко на синіе Карпаты, въ наши галицкія села, въ дорогую Липицу, воображаю себя шагающимъ по своему полю, следящимъ за ходомъ весеннихъ работъ на немъ, при этомъ немолчномъ щебете птицъ, вместе и одинаково съ человекомъ радующихся воскресенію природы, солнцу, его теплу и свету.

Но не такъ и не то теперь и здесь… Подумать только, что и въ эти чудные дни весенняго воскресенія, на поле брани, люди, забывая Бога, убиваютъ другъ друга и не думаютъ прекратить массоваго убійства. .А вследъ за нимъ пойдутъ эпидеміи, мучительное догораніе жизни изувеченныхъ, массовая погибель отъ голода и нужды, — за что и зачемъ? Помилуй, Господи, насъ грешныхъ!

19 апр. — Днесь съ утра, отправился я за покупками, досталъ хорошей солонинки и, пригласивъ Телесницкаго, сделали мы себе „пиръ”. Позавтракали хорошо, выпили сливовицы и погуторили.

Вдругъ явился о. Романъ Копыстянскій и принесъ открытку отъ Николы, написанную 16-го с. апреля. Видно, что, стало быть пущенные, было, слухи объ арестованіи его, ложны. Слава Богу!

Снился мне о. Кордуба изъ Бережанъ. (Говорятъ, что его мадьяры убили). Я разсказывалъ ему о нашей ужасной жизни въ Талергофе. Вдругъ явилась мне на мигъ и моя Тонця, — и я проснулся.

20 апр. — День облачный. Laiss сказалъ, было, что остается, но уже после обеда заявилъ, что завтра уходитъ и сейчасъ же распростился съ нами.

21 апр. — Снилась мне моя дорогая Тонця. Была она въ черномъ платье и сильно поседела, что меня очень удивило. Ничего не говорила, но была по-видимому радостна. Я проснулся и всталъ довольный, въ хорошемъ расположеніи духа и объяснялъ себе этотъ сонъ такимъ образомъ, что, быть можетъ, жена получила мое письмо. Дай это, Боже!

Въ первомъ дворе объявлено, что ратоспособные приглашаются записываться добровольцами въ армію. Такіе должны заявить это своему Zimmerkommendant-y и внести письменное заявленіе на руки офиціала. Возрастъ определенъ: отъ 18 до 42 летъ. Сію минуту, когда я это записываю, объявлено уже это и у насъ. Сейчасъ пошли толки, пренія, сенсаціи, ходили одни къ другимъ, съ одного двора въ другой, съ распросами, какъ быть. Вышла большая разноголосица, смятеніе. Некоторые записались добровольцами, но немногіе. есть такіе молодые священники, которые заявили желаніе поступить вь армію Feldcurat-оми (полковыми священниками). Эта мысль приходила въ голову и Янку.

Вечеромъ прибылъ новый транспортъ 30 людей изъ гарнизона въ Граце. Между ними есть Онуфрій Збеглей. Боленъ бедняжка, чтобы только сохрани Господи, не развилась у него чахотка. Разсказывалъ, что въ гарнизоне сидитъ также староста изъ Косова, Вичковскій. Попали на следъ, что въ лечебное заведеніе (здравницу) д-ра Тарнавскаго, пріезжали изъ Россіи шпіоны, которые изучали положеніе въ Карпатахъ. Старосте будто бы вменяютъ во зло, что онъ былъ мало бдителенъ и усерденъ и не следилъ достаточно зорко за пребывающими въ заведеніи гостями. Священниковъ въ гарнизоне допросили, следствіе пріостановили и выслали ихъ на конфинацію, остальные же выжидаютъ решенія ихъ участи. Судьи-немцы вполне корректно разсматривали обвиненія, напротивъ судьи-евреи придирались. Изъ хода всехъ процессовъ можно дать общее хорошее свидетельство о веденій дела авдиторамъ немцамъ, (также полякамъ), но не евреямъ и мазепинцамъ.

22 апр. — И въ эту ночь снились мне, дорогая жена, сажала въ огороде смородину, но ничего не говорила. Дождь лилъ всю ночь. Въ 10 ч. приказано всемъ намъ идти въ баню.

Вчерашнюю „лемешку” пригрелъ Янко, принесъ кислаго молока и на второй завтракъ мы втроемъ съели. Здесь это вкусно; a дома?… Не те времена!

Чувствую себя, слава Богу, здоровымъ, хотя во весе все еще теряю, a быть можетъ, именно и потому чувствую себя здоровымъ и легкимъ. Кое кому алльпійскій воздухъ Талергофа помогъ изжить катаръ груди и одышку, даже некоторые старички, не успевшіе умереть въ предъидущіе месяцы и вынесшіе зиму благополучно, теперь держатся хорошо и чувствуютъ себя ожившими и бодрыми.

Іосифъ писалъ мне вчера, что онъ чрезъ Тенгофа написалъ въ Липицу. Такъ, знaчитъ, можно надеяться, что тамъ наверно узнаютъ о моемъ благополучіи и местонахожденіи, лишь бы сами переслали ответъ мне, что съ ними. Ахъ эта весть была бы мне и Янку дороже всего на свете!

23 апр. — День туманный, солнышка дождаться годе (трудно). Также этой ночью снилась мне моя жена: будто мы были въ Потуторахъ и на площади возле церкви встретились. Сонъ не ясный. Утромъ, после прочтенія „Правила”, прошелся „въ долину”, ”на городъ” — какъ это называется, выпилъ тамъ за 28 гел. кофе, который вкусомъ припомнилъ мне кофе домашній, но безъ хлеба или булки, ибо въ кантине ихъ не было.

Съ призывомъ „добровольцевъ” въ армію выходитъ что то неясное: не знаютъ ничего объ этомъ ни Бехтлофъ ни полковой врачъ — говорятъ, что зачинщикомъ всего этого дела —Тимчакъ!

Ивануса далъ мне прочесть письмо, полученное имъ отъ Феоф. Петровскаго. Узналъ изъ него, что о. Макаръ тяжело боленъ — страшныя страданія причиняетъ ему желчный камень. Въ письме советуетъ намъ подавать вместе со свидетельствомъ врача прошенія о конфинаціи. Советъ этотъ не новъ и врядъ ли помогь бы что-нибудь. Ведь же въ свое время внесъ такое прошеніе со свидетельствомъ врача о. Д. Киселевскій, но не добился ничего. Сделалъ это и о. Гелитовичъ, но безуспешно. Потребовали предложенія подробныхъ метрическихъ и другихъ документовъ (родословныхъ всякаго рода, удостовереній о местожительстве и др.), все это было предложено, но безъ результата.

Дождь лилъ всю ночь.

24 апр. — Пошелъ утромъ снова ”на долину” вдвоемъ съ Телесницкимъ, купили немного копченаго окорока и, возвратившись, устроили себе опять „пиръ”.

Возвратившись, узнали мы, что между темъ оглашенъ былъ новый списокъ освобожденныхъ, но выслушивая подробности, заключаемъ, чтo это былъ списокъ не освобожденныхъ, a только, кажется, такихъ, которые еще должны быть допрошены въ Граце. Между прочими въ списке значатся и Телесницкій и о. Сеникъ, a меня нетъ!Днесь день хорошій, ясный.

Свящ. о. Александръ Гелитовичъ

Изъ Коссова

(Снимокъ изъ Талергофа)

Вчера купилъ себе Янко у крестьянина изъ Ждыни крошечную часовенку за 8 кронъ. Сделана очень искусно, съ большимъ художественнымъ вкусомъ и чутьемъ. Онъ имеетъ въ виду подарить ее г. Скржинскому. Я заказалъ себе у этого крестьянина также такую махонькую церковку.

(Особ. запись). Наша почта: Открытка Охнича, сданная на почту 5-го янв. 1915 г. въ Граце, съ поздравленіемъ съ праздниками Рождества Христова и адрессованная о. Ст. Яворскому, получена имъ изъ здешней канцеляріи 24-го с. апреля, т. е. въ 3 недели после Пасхи!

Днесь осматриваютъ всехъ, чтобы узнать, принялась ли у нихъ прививка оспы. Осмотрели и обитателей нашего барака.

Письма приказано передавать Уейскому. Мы этимъ недовольны.

Въ газетахъ напечатано известіе, что русскій царь чрезъ Броды пріехалъ во Львовъ на несколько дней. Значило бы ли это, что занятіе Галичины русскими войсками прочно?

25 апр. — Мракъ. После прочтенія „Правила”, составляю письмо къ Іосифу.

(Особ. записъ:) Бюро Sigurd Hildebrandts Reclamebureau, Nyhavn 38, Kopenhagen.

Einf. Brief — l M 20 Pf.

Rekom. „ — l „ 60 „

Ruckantwort — l „ — „ Rekom. — l „ 30 „

14 International Scheine

14 Stuck.

Пребывающій въ бараке № 20 агрономъ Стефанъ Боечко вноситъ въ Bewachungskommando прошеніе объ определеніи его куда-нибудь на службу въ большомъ поместьи въ Угорщине или въ немецкой провинціи или же въ Чехіи, и клянется Богомъ и даетъ слово чести, что онъ верный и лояльный „австрійскій украинецъ”.

Въ гaз. Gratzerblatt читаемъ сообщеніе, что русскій царь посетилъ гор. Львовъ 23-го с. апреля и съ балкона наместническаго дворца обратился къ населенію съ краткой речью, законченной словами: „Да живетъ единая, неделимая, могучая Русь!”

(Особ. запись:) Еще одинъ курьезъ: Днесь, т. е. 25-го апреля 1915 г., о. Игнатій Мохнацкій получилъ здесь письмо отъ страхового О-ва Phoenix, помеченное 26. XII. 1914 г., въ которомъ это О-во извещаетъ о. Мох., что срокъ мораторія для уплаты его преміи истекаетъ 15. I. 1915. Такимъ образомъ, благодаря нашей администраціи, это письмо доставлено ему тремя месяцами позже истеченія назначеннаго срока. Изъ этого инцидента возникнетъ наверно процессъ. Свидетелями этого факта являются Ант. Телесницкій и о. Ром. Кокотайло.

Въ нашихъ госпиталяхъ службу Krankenwachter-овъ исполняютъ евреи (нпр. Greif), и выходятъ такія сцены: Больной человекъ (и притомъ священникъ) посылаетъ этого Greif-a къ священнику о. Венгриновичу съ приглашеніемъ, чтобы пришелъ въ госпиталь и его, больного, исповедалъ. Такимъ образомъ, даже въ такомъ деле еврей является посредникомъ!

Въ кухне еврей присматриваетъ за поварами. Везде и всегда онъ делаетъ свой Geschaft. Пресловутый Deutscher опять вкрутился и получилъ постъ Zimmerkommendant-a въ госпитальномъ бараке, где развернулъ свой мошенническій талантъ во всю!

Я пошелъ днесь въ госпиталь исповедывать больного о. Іер. Куновскаго, но меня опередилъ уже въ этомъ о. Дуркотъ. Все мы прибывшіе къ нему, затемъ (оо. Венгриновичъ, Монцебовичъ, я) больного соборовали.

26 апр. — Некоторые изъ-подъ карантина освобождаются и уезжаютъ. Померъ о. Куновскій. Въ 4 ч. его похороны.

Богданъ опять ничего не пишетъ. A ведь же могъ, поступивъ 18-го с. апр. въ полкъ по 26/IV сообщить кое-что о себе и своемъ положеніи.

Днесь отправилъ я письмо къ Іосифу.

Маленькій, чисто кукурузный хлебъ продаютъ здесь по 44 — 46 гел. шт.

Теперешній „комиснякъ” (казарменный хлебъ) тоже кукурузный. Значить, и у насъ теперь здесь весенній ”передновокъ”.

День совсемъ летній, жарко. Я снялъ съ себя душегрейку, хотелъ даже башмаки снять, но — надо было починить чулки. Белые чулки поштопалъ я белою ниткою. Вижу, что все нашему брату надо бы уметь сделать. Очутишься въ такомъ, вотъ положеніи и, придется использовать пріобретенное уменіе, a то иначе совсемъ безпомощенъ. Здесь ведь и варятъ и шьютъ сами мужчины.

27 апр. — Вчера Уейскій пустилъ въ ходъ весть, что будто все занесенные въ теперешній списокъ, будутъ переведены въ Strafbaracken (карательные бараки) №№ 33 и 34. Заинтересованныхъ это опечалило. Говорятъ, что готовъ уже и другой списокъ и что всехъ будетъ около 300 лицъ. Быть можетъ и я между ними долженъ дожидаться допроса. Пусть будетъ что хочетъ — если Господь съ нами, никто на ны.

Ожидаемъ прибытія какой-то высокой комиссіи. И это, кажется, верно, ибо по баракамъ пошла основательная лихорадочная чистка и вне и внутри. Вотъ какъ действуютъ комиссіи у военныхъ! Впередъ уже за 2 — 3 недели заинтересованные узнаютъ о намереніи пріехать такого-то лица на ревизію, ну, и стараются. И какъ после этого, такому высокому посетителю не найти всего въ отличномъ порядке?

Днесь получилъ я съ почты отчасти благопріятную весть: бюро Тенгофъ заявленіемъ отъ 20-го с. апреля сообщаетъ, что деньги (10 кронъ) получило и наши письма отправило въ Галичину. Если принять во вниманіе, что письмо изъ Бухареста идетъ 7 дней, то мне можно ожидать только около 10 мая ответа изъ Липицы. Все же я доволенъ, зная, что письмо уже отправлено и что — дастъ Господь — оно дойдетъ до рукъ моихъ дорогихъ жены и детей. Воображаю себе, какую радость оно въ нихъ вызоветъ.

Старый Лаврышъ сделалъ для Янка красивую крохотную часовенку, но такъ, что мне удобно и надежно можно будетъ скрыть въ ней мои записки. Мы это еще днесь хорошо устроимъ, после чего я облегченно вздохну и успокоюсь.

Съ „добровольцами” дело застряло и ничего больше о немъ не слышно, a заявилось очень мало.

Отъ русскихъ военнопленныхъ удалось достать балалайку, на которой д-ца Лаврышъ играетъ вчера и днесь (она и г-жа Гмитрыкъ — соседки наши). Вчера уснулъ я подъ нежные тихіе звуки русской балалайки.

Вчера выслали мы письмо Іосифу въ Камицъ. Сообщаемъ о себе, что мы здоровы, что карантинъ отмененъ, и просимъ, чтобы похлопоталъ о нашемъ освобожденіи.

Крестьяне делятся „комиснякомъ” такимъ образомъ, что сделали себе весы и, разрезавъ хлебъ, отвешиваютъ и раздаютъ каждому по четвертинке.

Свящ. Владимиръ Венгриновичъ

изъ Лаврикова

Днесь пріехалъ сюда ген. Бачинскій. Его обращеніе съ интернированными, это обращеніе не военнаго начальника, а, можно сказать, отца. Внимательно выслушивалъ каждаго, кто къ нему обращался. Въ первомъ дворе говорили съ нимъ интеллигенты. Были затронуты жгучіе вопросы: о хлебе, почте, депозитахь, злоупотребленіяхъ и притесненіяхъ со стороны военныхъ. Говорили съ нимъ много крестьяне, жалуясь на нехватку хлеба и вообще на недостатокъ и плохое качество пищи. Его столь вежливое и внимательное обращеніе съ нами приводило въ крайнее, съ большимъ трудомъ и еле-еле скрываемое бешенство присутствующихъ офицеровъ, которые силились во что бы то ни стало отвлечь его отъ насъ и нашихъ заявленій. Сделалъ выговоръ полковнику, почему интеллигенція лишена возможности читать газеты, ведь же наши газеты проходятъ чрезъ цензуру — заявилъ. Мы въ бараке № 30 ждали его посещенія также съ нетерпеніемъ, но не дождались. Онъ уехалъ въ Грацъ обещавъ, однако, вскоре пріехать сюда снова. Офицерамъ сказалъ резко: О, я знаю ваше хозяйничаніе! Этихъ здешнихъ 1300 покойниковъ наилучше о немъ свидетельствуютъ!

Въ народе всеобщая радость по поводу этого визита. Господь благъ и милостивъ — вчера насъ ободрилъ и днесь утешилъ.

Днесь освободили изъ подъ ареста 7 юношей (преимущественно студентовъ, въ ихъ числе есть и Маркусъ), просидевшихъ въ заключеніи 28 дней за то, что будто, согласно доносу Ив—вича на нихъ — адвокатъ д-ръ Крушинскій училъ ихъ петь русскій національный гимнъ! За это адвокатъ просиделъ 21 день, a они 28 дней. Следствіе выяснило, что адвокатъ не знаетъ ни одного изъ нихъ.

После отъезда ген. Бачинскаго — онъ будто долженъ быть назначенъ инспекторомъ всехъ лагерей интернированныхъ — во всемъ лагере все говорятъ лишь о немъ, его поведеніи во время обхода бараковъ, его заявленіяхъ и ответахъ на жалобы и пр. Все отъ него въ восторге. Особенно большое значеніе придается его заявленію, что объ ужасной Wirtschaft наилучше свидетельствуютъ 1300 покойниковъ ”подъ соснами”, ибо оно показываетъ, что онъ знакомъ съ положеніемъ и знаетъ, что администрація сознательно и злостно своими крутыми и жестокими мерами въ теченіе всего несколько месяцевъ изгладила со света столь много людей.

28 апр. — День ясный и теплый. Ожидаемый изъ Theresiensiadt-а (Tepeзина) транспортъ интернированныхъ не прибылъ да и неизвестно еще вообще, прибудетъ ли. Нельзя верить никакимъ сплетнямъ и сенсаціоннымъ известіямъ, люди, просто отъ нечего делать лгутъ и сплетничаютъ, выдумываютъ и фантазируютъ a многіе более или менее по темъ же причинамъ верятъ такимъ сплетнямъ. Все это у некоторыхъ прямо таки манія, болезнь.

Богданъ не пишетъ ничего.

Последствія визита генерала и высказанныхъ ему жалобъ уже сказываются: Въ 3-мъ бараке „постъ” поймалъ писаря изъ Галича какъ закуривалъ себе трубку и по приказу полковника наказалъ его истязаніемъ Anbinden въ теченіе 2 сутокъ по 2 часа. До сихъ поръ смотрели на такое „преступленіе” чрезъ пальцы и не привлекали за него къ ответственности даже при безпощадномъ режиме Штандлера, но теперь не то, такъ какъ изъ III барака вчера особенно многіе выступали передъ генераломъ съ жалобами, то это, по-видимому, озлобило полковника и онъ мститъ. Надо еще заметить, что полковника до вчера не не было еще ни разу въ баракахъ и онъ только вчера, вместе съ ген. Бачинскимъ, вынужденъ былъ впервые пройтись по нимъ.

(Особ. записъ) Крестьянинъ Мартынъ Мазуръ изъ Монастырца очутился въ госпитале. Отобравъ у него и уничтоживъ его собственное белье, его тамъ снабдили другимъ, т. е. дали ему рубаху и подштанники. Но когда в последствіи переводили въ баракъ № 16, у него отобрали и это белье и оставили его голымъ совсемъ. Въ теченіи 4 сутокъ онъ и днемъ и ночью оставался обвернутымъ въ одеяло Еще благодареніе Богу, что крестьянинъ после болезни все это выдержалъ и не простудился.

29 апр. — Тепло. День ясный. У насъ появилась гитара. Сначала слушалъ игру на ней, a потомъ попросилъ Криницкую позволить и я самъ игралъ немного.

A Богданъ таки не пишетъ. Неисправимый мальчишка!

30 апр. — День хорошій. Утромъ Заславскій передалъ Янку приказъ, перейти подъ карантинъ. Выяснилось, что Янка отправляютъ въ качестве свидетеля, не то въ Грацъ, не то въ Вену.

Днесь же после обеда онъ идетъ въ баню. Мы теряемся въ догадкахъ по какому делу придется ему давать свидетельскія показанія.

Снилась мне моя дорoгaя Тошка, но лишь одинъ мигъ виделъ я ее. Она очень исхудала и наверно — если жива — нынешнія переживанія отразятся фатально на ея здоровье и организме.

Газеты пишутъ, что будто Италія оканчательно и решительно выступаетъ противъ Австро-Венгріи. Что это, какой-то заговоръ со всехъ cтоpoнъ? Поживемъ — увидимъ плоды работы макіавельской!

Май 1915 г.

1 мая. — Вчера посетили мы Янка подъ карантиномъ — издали, но вести съ нимъ разговоръ можно было. Онъ скучаетъ и тяготится теперешнимъ своимъ обществомъ, состоящимъ почти изъ однихъ мірянъ.

Днесь день хорошій. Спалъ я хорошо. Снова снилась мне моя дорогая Тошка, въ своемъ будничномъ костюме, хлопочущая нo веселая. Расплакалась, но не отъ горя, a отъ радостныхъ волненій. Ахъ, кабы дождаться вести изъ дому, кабы увидеть мне ея почеркъ! Я попросилъ, чтобы на письме все подписались собственноручно, но сделаютъ ли это?

Я остался теперь вместе со ”старымъ” и „хозяйство” наше будемъ вести вдвоемъ съ нимъ, a ве тесномъ помещеніи, по уходе Янка, стало намъ троимъ немного шире. Старый ходитъ утромъ покупать молока, хлеба, сыра, пригреваетъ около 10 ч. вчерашнюю еду (кофе или супъ), около 11 ч. завтракаемъ. Теперь онъ (заместо Янка) и постель стелитъ, и такъ будетъ, пока не возьмутъ кого-нибудь изъ насъ (наверно Телесницкаго).

Ахъ, какое радостное для меня сегодняшнее 1-ое мая! Я получилъ письмо отъ Богдана. Пишетъ, что находится теперь въ Voitsberg и совершенно здоровъ, что его отпускаютъ изъ арміи и что онъ идетъ на фабрику изготовленія шрапнелей и гранатовъ опять въ томъ же Младомъ Болеславе. Слава Тебе, Господи, неисповедимы пути Твои. Если бы Богдань не заболелъ осенью, онъ бы не получилъ отстрочки, если бы въ своемъ ученіи не пошелъ по технической части, его бы изъ арміи не отпустили, a такъ имъ нужны работники и приходится ихь щадить и не отправлять на фронтъ. Пойду и сообщу Янку содержаніе письма. Отвечу Богдану завтра, пo его прежнему адресу.

2 мая. — Жизнь находящихся у насъ русскихъ военнопленныхъ: Завтракъ. Пленники садятся, вынимаютъ водку и попиваютъ Они разсказывали T , что, идя въ аттаку, русскіе солдаты уже не кричатъ: урра! ибо австрійцы тоже кричатъ: урра! a стали кричатъ: Николай! Есть между ними 5/6 евреевъ. У всехъ пленниковъ заметны единеніе и хорошая товарищеская жизнъ. Некоторые изъ нихъ зарабатываютъ, нпр. за мазаніе толя по 5 кр., деньги, которыя сдаются ими, однако, въ общую кaccy и затемъ разделяются помежду всеми. Они действительно товарищи другъ другу. Не то у насъ, наши все порознь. Куда намъ къ нимъ! У насъ каждый самъ про себя и для себя, эгоистъ, торгуетъ между своими, чтобы нажиться… Такъ нпр. картинки изъ талергофской жизни, одинъ священникъ продаетъ по 60 гел. за штуку, между темъ какь даже въ кантине здесь оне стоютъ по 20 гел. шт. Таково и дело Косимера, купца изъ Граца, въ которомъ посредничаетъ д-ръ Л. A сделки М-нка и T—на все мы хорошо помнимъ. A въ молочной кантине главная ”3ося” такъ меритъ молоко, что каждый покупатель получаетъ вместо 1 литра, только 3/4 литра, подобный-же обманъ на весахъ, при продаже масла, сыра и т. д. Всякій промышляетъ для себя и не содрагается его сердце даже на видъ почерневшаго отъ голода лица крестьянина. Позавтракавъ, одинъ изъ пленниковъ воскликнулъ: Эхъ, кабы пустили меня тeпepь, не попался я бы уже ни за что въ другой разъ въ пленъ! И сказавъ эти слова пустился танцовать гопака (въ присюды), a потомъ на звуки сирены (отъ бани) все пошли къ работе.

Днесь день ясный, теплый, весенній. Съ самаго угра все одеты по летнему, женщины въ легкихъ платьяхъ.

Въ 8 ч. отслужилъ о. Васильчакъ (днесь воскресенье) утреню и обедню передъ баракомъ.

Пишу Богдану въ Младой Болеславъ письмо.

3 мая. — День хорошій, теплый. Ожидаемъ прибытія генерала Бачинскаго. Говорятъ, что прибудетъ днесь вербовочная комиссія и что сначала она будетъ брать въ армію „добровольцевъ”, a потомъ и другихъ. Увидимъ, что и какъ будетъ.

Ходитъ слухъ, что со следующей недели будемъ получать одинъ „комиснякъ” даже на 8 человекъ. Плохо! Еще меньше есть давать будутъ. Масло стоитъ теперь 1/4 клгр. 1-60 кр.

Былъ ген. Бачинскій со всеми офицерами. Идеальный человекъ. Въ теченіе столькихъ месяцевъ швабская речь намъ такъ надоела, что когда онъ заговорилъ съ нами по-польски, это насъ очень пріятно тронуло. Далъ распоряженіе, что ненавистную репу давать можно намъ только разъ въ неделю, не чаще, что подъ карантинъ можно отпускать по 1000 чел и карантинъ можетъ длиться только 10 дней. Сообщилъ намъ, что прибудеть политическая комиссія (и днесь явилась) и допроситъ сначала одинокихъ женшинъ и старцевъ (свыше 60 летнихъ), a потомъ также техъ, которые первее другихъ были арестованы. Словомъ— за все время нашего пребыванія въ Талергофе, ген. Бачинскій первый явился какимъ то нашимъ ангеломъ хранителемъ. Никто еще никогда здесь не говорилъ такъ съ нами, какъ онъ, да и говоря съ нимъ, совершенно не чувствуешь, что имеешь передъ собой австр. генерала.

Въ I дворе наши крестьяне плотно обступили генерала и, припадая къ его коленямъ, вопили: „смилуйтеся, пане генерале, зайдите до кухни и прикажите, нехай намъ даютъ одну солену чисту воду, мы волимъ лишь воду чемъ ту прокляту репу!” После этого онъ далъ вышеуказанное распоряженіе, что репу можно дать только разъ въ неделю.

Адвокатъ д-ръ Крушинскій передалъ генералу свою жалобу на беззаконное действіе лагерной стражи, арестовавшей его и административнымъ путемъ наказавшей его такимъ образомъ, что 24 дня быль продержанъ въ одиночномъ заключеніи. Жалоба была составлена такъ, что была адресована къ министръ-президенту. Генералъ взялъ ее съ собою. На вопросъ генерала почему жалобщикъ не заявился къ рапорту, д-ръ Крушинскій ответилъ: „Это трудное и хлопотливое дело — надо просить профоса и другихъ господъ отъ полиціи, да и вообще въ такихъ случаяхъ лучше ужъ и не говорить съ ними!” Заявленіе это подействовало, по-видимому, на полицейскаго чинушу удручающимъ образомъ, ибо вечеромъ, наверно по его порученію У. спрашивалъ о. Феодора Крушинскаго, не знаетъ ли онъ, что его братъ писалъ въ этомъ письме. Тотъ ответилъ, что братъ ему письма не читалъ.

Письмо къ Богдану днесь отправилъ.

На-дняхъ женщины изъ 10-го барака купались въ бане. Въ то время когда оне были совершенно раздеты, вдругъ явившійся караульный солдатъ приказалъ имъ всемъ голымъ становиться въ рядъ и въ тотъже мигъ д-ръ Лянкеръ ихъ сфотографировалъ. A теперь эти снимки ходятъ по рукамъ между военными и это вызываетъ всеобщее возмущеніе у всехъ интернированныхъ и особенно у женщинъ, павшихъ жертвой этой издевательской проделки.

4 мая. — Телесницкій, д-ра Дрогомирецкій, Сьокало и др. переходятъ въ бараки №№ 33 и 34 (т. наз. карательные — Strafbaracken). Въ четвергъ Телесницкаго должны уже допрашивать авдиторы. Жаль мне Телесницкаго, моего Schlafkamerad-a. Такимъ образомъ осталось теперь въ нашей кабине только насъ двое: я и старый сватъ.

Я отнесъ о. Исайчику крестикъ, прося его начертать на немъ изображенie распятія Христова. Виделъ Ромка и Василя. Виделъ также Янка. Онъ наверно 6 с. м. уедетъ — кажется въ Грацъ.

Последствія визитовъ и распоряженій ген. Бачинскаго, уже сказываются. Все теперь въ движеніи. Уже 230 чел. такихъ, противъ которыхъ ведется следствіе, переведены въ особые бараки (№№ 33 и 34). Подъ карантинъ днесь уже прямо гонятъ, преимущественно крестьянъ, вопреки тому, что генералъ советовалъ интеллигенціи отговаривать крестьянъ отъ намеренія оставлять Талергофъ и переходить въ лагери беженцевъ.

Выплачивали депозиты. Я получилъ всего 80 кронъ. Не хватило даже долги поплатить.

Къ вечеру пошелъ дождикъ.

(Особ. запись:) Въ январе было заявлено некоей Сусанне Кравецъ, что она свободна. Но не смотря на все тщательные поиски во всехъ баракахъ, такой женщины не нашли. Установлено поэтому, что вероятно баба удрала изъ Талергофа. Впоследствіи, однако, выяснилось, что дело касается крестьянина Созонта Кравца. Имя Созонтъ показалось немцамъ столь чуждымъ, что они его превратили въ Сусанну!

Предъуведомлено о предстоящемъ пріезде людей изъ Theresienstadt-a 6 с.м., въ 7 ч. утра. Быть можетъ пріедетъ и Дизько.

Поживемъ — увидимъ.

Все еще новые бараки строятъ, сажаютъ деревца. Построены и две покойницкія (изъ кирпича). Бабы полютъ что то въ роде шпината и пересаживаютъ на другія грядки. Въ госпиталяхъ теперь чистая постель и вообще все въ порядке, но это только ныне, когда уже свыше 1300 покойниковъ „подъ соснами” свидетельствуютъ и взываютъ о мщеніи къ Богу за прежнее хозяйничаніе полк. Штадлера.

5 мая. — Дождь падалъ всю ночь. Снилась мне родина. Я будто очутился у воротъ въ Липице. Вышла моя дорогая Тошка, но не узнала меня, a когда я поцеловался съ нею, пала въ обморокъ. Я взялъ ее на руки и отнесъ въ комнату какъ ребенка, очень исхудалую. Тамъже спало много детей моихъ внучатъ.

Некоторыхъ, еще не уснувшихъ, я расцеловавъ и уложилъ въ постель жену. Не помню, говорила ли мне что либо. После этого сна мне днесь невесело, находитъ уныніе, хандра.

Приказано намъ идти въ баню, Betehl!

Все жду я весточки съ родины и трудно дождаться. Ахъ, если бы я только узналъ наверно, что тамъ все они живы и здоровы, какой радостный день былъ бы это для меня, какъ я былъ бы неизреченно счастливъ! Какъ я благодарилъ бы Господа!

На обедъ подана морская рыба, т. е. супъ съ рисомъ и плавающими въ немъ кусками рыбы. Наши „кохи” (повара) не знали, какъ за это дело взяться, такъ привезли сюда изъ Граца повара и повариху и стряпали подъ ихъ руководствомъ. Предупреждаютъ насъ теперь, что впредь будутъ насъ кормить рыбою вместо мяса.

6 мая. — Праздникъ св. Георгія. Утромъ прочиталъ акафистъ св. Георгію, высказалъ благожеланія „свату”. Позже прочелъ „Правило”, пошелъ посетить Янка и поговорить съ нимъ по крайней мере на „диштанцъ” (разстояніи).

Не днесь, a кажется завтра, долженъ прибыть новый транспортъ интернированныхъ изъ Theresienstadt-a.

Пріехала „грацкая” комиссія (политическая). Есть и авдиторы. Телесницкаго призвали днесь къ допросу.

Былъ у меня Ромко. Недоумеваетъ, зачемъ его — именно его одного изъ младшихъ — допрашивала „грацкая” комиссія. Боится, что возьмутъ его на военную службу.

(Особ. запись:) Железнодорожники обращались повсюду въ Галичине скверно, съ нашими транспортами. Когда въ Ряшеве остановился поездъ и изъ вагона вышелъ на платформу о. Козакъ, сейчасъ подошелъ къ нему одинъ железнодорожный чиновникъ, и не говоря ни слова, далъ ему пощечину. Даже ведущій транспортъ комендантъ былъ пораженъ этимъ инцидентомъ и реагировалъ угрозой, что если кто изъ публики(!) дерзнетъ обижать арестованныхъ, то онъ, комендантъ, употребитъ предоставленныя въ его распоряженіе меры.

Днесь одинъ крестьянинъ вырвался изъ Талергофа и доставшись на железнодор. станцію Abtissendorf, бросился подъ колеса налетевшаго поезда и моментально былъ убить. Опротивела жизнь бедняжке! A ведь же у нашихъ крестьянъ самоубійства случаются такъ редко.

Интернованы въ Талергофе по конецъ войны оо. Ясеницкій и Гелитовичъ и г. Лужецкій.

Говорятъ о предстоящемъ визите Generalstabsarzt-а. Къ этому визиту уже делаются приготовленія и „порядки” по баракамъ: открываются окна для чистки воздуха, выметаютъ соръ и т.п., но — быть можетъ и напрасно, быть можетъ Generalstabsarzt-а не увидимъ, это бывало уже неразъ. Впрочемъ и эти визиты отбываются такимъ образомъ, что визитующій еле-еле заглядываетъ въ баракъ, a обычно, почти по правилу, пройдется только по двору вдоль бараковъ и — это довлеетъ.

Днесь былъ у насъ завтракъ на славу: сватъ на свои именины купилъ ветчины и угостилъ насъ. Прилично позавтракали. Затемъ купилъ еще одну порцію и отнесъ Янку.

Телесницкій доволенъ допросомъ у авдитора Ваничка (чеха). Надеется на совершенное освобожденіе.

Былъ Generalstabsarzt въ обществе несколькихъ врачей. Вышелъ непріятный инцидентъ: онъ вошелъ въ кабину о. Ф. Р., где сидела тогда только одна женщина, именно его, o. P-го, жена, которая почему-то, не встала, когда онъ вошелъ. Видя это, онъ спросилъ Zimmerkommendant-a, д-ра. Е. Вальницкаго, кто она, и узнавъ ее фамилію, окликнулъ ее строго: ”Можетъ быть вы бы встали? это вомутительно!”- и проходя дальше по корридору, сказалъ „Вы жалуетесь, что съ вами обращаются строго, a вотъ это показываетъ, что вы этого заслуживаете!” Вотъ непріятность! Хотя еще неизвестно, почему, т. е., по какой причине, она не встала, но въ общемъ находятъ ее виноватой, что она не встала, и этимъ вольно или невольно дала поводъ къ раздраженію.

Прибыла въ Талергофъ новая партія русскихъ военнопленныхъ въ 130 человекъ.

7 мая. — День хорошій, теплый. Встали рано.

Прибылъ транспортъ нашихъ братьевъ-узниковъ изъ Theresienstadt-a около 1000 душъ. Есть, говорятъ, между ними и Дизько изъ Городища, но нельзя ни съ кемъ изъ нихъ видеться, ибо они строго изолированы. Размещены во дворе и пока что сноситься съ ними нетъ возможности. Я очень хотелъ бы узнать что-нибудь отъ Дизька, быть можетъ сообщилъ бы мне кое-что о моей Липице.

На 2ч. дня, назначено лизолованье барака. Приказано вынести все веши во дворъ.

Изъ прибывшихъ оо. Вас. Скобельскій и Н. Дуркоть и несколько крестьянъ помещены на одной половине 34-го барака. При бараке, тамъ стоитъ поставленный караулъ, кажется, что они тамъ находятся въ Einzelarrеst-е (вь одиночномъ заключеніи). A ни подойти, ни разузнать ничего толкомъ невозможно.

Хотелъ я после обеда увидеть Дизья хоть издали, но нельзя. Весь II дворъ окруженъ „постами”, a они какъ бесноватые гонятъ всякаго, кто только издали пробуетъ повести разговоръ съ новоприбывшими.

Мне удалось узнать только Пашкевича изъ Львова и Галушку, но они не узнали меня, a когда затемъ узнали меня, то весьма удивились, куда девался мой животъ да и моя борода совершенно изменила черты лица.

Янко подъ карантиномъ очень тоскуетъ и нудится.

Я и старый наверно останемся здесь интернированными дальше, a Янка пустятъ на свободу или же конфинуютъ.

Можетъ быть, Дизько имеетъ какія-нибудь известія изъ Галичины отъ своихъ и передалъ бы мне. Очень радъ бы узнать.

8 мая. — Пойду къ Дизьку. Караульные подобрели немного и теперь можно будетъ поговорить.

День хорошій, На душе тоска и скорбь по родине.

Надъ Дунайцемъ побили русскихъ и они отступили на 30 килом. на востокъ. Взяты въ пленъ будто-бы 30.000 человекъ.

Дизька нетъ въ Терезинскомъ транспорте, нетъ и о. Ф.Яворскаго ни другихъ (ни Кульматицкаго изъ Городища). Следoвaтeльно, ихъ увезли прямо изъ Львова куда-то въ другія места, наверно въ Линцъ.

Прибылъ, ген. Бачинскій. Выжидаемъ его, чтобы затронуть съ нимъ некоторые вопросы. — Пришель къ намъ, но уладилъ лишь некоторые личные вопросы (д-ра О. Крушинскаго) и заявилъ, что ему днесь некогда заниматься личными вопросами. Обещалъ прiехать на следующей неделе.

Узнали мы, что многіе изъ прибывшихъ еще въ Терезине подписали легитимаціи, коихъ вопреки ожиданію не отпустили, a привезли сюда, тутъ же они подвергнуты карантину.

Подтверждаются известія, что русскія войска отступили за Рымановъ. Заметны опасенія, что Италія выступитъ противъ Австро-Венгріи. Въ сторону Италіи уже въ теченіе несколькихъ дней отправляются многіе поезда, переполненные войсками. Не видать конца войне!

Теперь обычно после обеда ложусь и сплю. До сихъ поръ я этого не делалъ, но заставляютъ такъ делать, ужасная скука томленіе духа, уныніе… Нетъ занятія, нетъ книгъ, нетъ ничего, ничего необходимаго для сносной культурной жизни, такъ доволенъ человекъ, что хоть сномъ убьетъ время. Потому облегченно привествуемъ приближающуюся ночь. Ложимся въ 9 час. веч., a просыпаемся въ 5 час. yтpa.

Судья и офицеръ въ резерве Миронъ Мерена палъ на войне.

Безголовье: Узнавъ, что прибывшіе сюда изъ Терезина ок. 700 узниковъ, подписали еще тамъ легитимаціи, ген. Бачинскій очень удивился, почему ихъ прислали сюда, a не отпустили тамъ еще. Немедленно произведена была ихъ сортировка, путемъ которой были особо размещены освобожденные особо конфинованные, a особо интернованные.

Что только не делаютъ съ несчастными людьми!? Совсемъ здоровыхъ узниковъ, прибывшихъ изъ местностей, где не было никакихъ эпидемій, поместили во II дворе, где были госпитали для тифозно больныхъ и выздоравливающихъ изъ тифа. Какое небрежное oтношеніе къ человеческому здоровью и жизни. Ведь же можно быть почти увереннымъ, что новоприбывшіе наберутся тамъ тифа, ибо для отвращенія этого не предприняты никакія меры. И вновь будутъ установлены безконечные карантины, стесненія и ограниченія всякаго рода… Доколе же, о Господи, все эти мученія, терзанія, издевательства!

Свящ. о. Григорий Грыцыкъ, изъ

Святого, у. Ярославъ

Остались здесь русскіе военнопленные (главнымъ образомъ поляки и евреи) и они (неизвестно, по собственнымь ли побужденіямъ и соображеніямъ или же по наущенію со стороны), вызываютъ нашихъ людей на разговоры о войне, о Россіи, и вообще на политическія темы, a затемъ на высказавшихся доносятъ нашимъ властямъ. Такой фактъ былъ установленъ вчера. По поводу получаемыхъ теперь вестей съ фронта о победахъ австрійскихъ войскъ надъ русскими, имели некоторые изъ нашихъ людей высказаться сомнительно относительно достоверности этихъ известій передъ военнопленными и скорбеть. Здешнимъ нашимъ офицерамъ, какъ только имъ было доложено, это, самопонятно, не могло нравиться, и они доложили объ этомъ даже ген. Бачинскому. Въ виду этого ген. Бачинскій былъ къ намъ расположенъ холодно, темъ более, что былъ взволнованъ всей этой исторіей съ транспортомъ изъ Терезина и размещеніемъ его во II дворе. Нельзя, впрочемъ, никакъ полагаться на все эти вести и слухи, ибо здесь много врутъ, сознательно или несознательно, a есть немало и профессіональныхъ лгуновъ.

9 мая. — Съ утра дождикъ. Получилъ отъ Богдана карточку, помеченную: Грацъ, 6/5. Я ожидалъ, что онъ уже наверно находится въ Младомъ Болеславе, куда долженъ былъ отправиться уже 28 го апреля. Пишетъ, какъ обыкновенно, неясно, такъ что трудно узнать настоящее положеніе вещей. Пишетъ, что онъ комиссіей сюперарбитровъ „dauerndbeurlaubt” (совершенно отпущенъ) и что поедетъ въ Чехію, a тамъ придя къ силамъ, будетъ работать въ фабрике шрапнелей. Проситъ о присылке денегъ, такъ какъ его башмаки износились, нужно ему также пальто, a вещи свои оставилъ на Уграхъ въ магазине (вотъ, онъ былъ и въ Венгріи, такимъ образомъ узнаю я) и оне будутъ возвращены только по окончаніи войны. Я недоумеваю, куда выслать ему деньги, не зная точно его адреса. Въ виду этого, пошлю ихъ его хозяйке Шевчикъ. (Schevcik, Jungbunzlau, Rybnicnagasse 237), съ заметкой, пусть она заблагоразсудитъ сама и или деньги отошлетъ ему въ Грацъ, или же вручитъ ихъ ему, когда къ ней возвратится. Отношенія между этой женщиной и Богданомъ сердечныя очевидно, такъ какъ она кормитъ его безвозмедно и пишетъ къ нему и газеты пересылаетъ въ Voitsberg (онъ самъ упоминаетъ объ этомъ въ письме отъ 26 го апр.) Или быть можетъ, у этой женщины есть дочь и она имеетъ въ виду въ лице Богдана пріобрести зятя? Я, однако, серьезно безпокоюсь его здоровьемъ Разъ его освободили отъ военной службы и то въ настоящее время, такъ — съ его катаромъ легкихъ — дело не обстоитъ хорошо. Боюсь, чтобы этотъ катаръ не сталъ причиною чахотки у Богдана. На войне простудился и пойдетъ преждевременно въ могилу. Если бы былъ дома, такъ можно бы его еще пока есть время, спасти, a разъ дело запустится, будетъ плохо. Вотъ и радовался я, что онъ живъ, что освобожденъ отъ военной службы, a эту радость мою закрываетъ туманъ неизвестной развязки грозныхъ последствій этого катара. Нетъ дня безъ облаковъ, словно nulla dies sine linea. Да будетъ воля Твоя, Господи!

Изъ бюро Тенгофа нетъ письма. Тоска. Янко все еще подъ карантиномъ и даже не знаетъ еще, когда уезжаетъ.

Противъ Телесницкаго следствіе пріостановлено и онъ будетъ освобожденъ, но пока выйдетъ изъ Талергофа, ему надо будетъ ждать 3—4 недели. Разъ онъ выйдетъ, такъ, быть можетъ похлопоталъ бы въ Граце и въ нашемъ деле, темъ более, что онъ лично знакомъ и съ комиссаромъ Смулкою и съ Ганкевичемъ и, следовательно, могъ бы повліять на благополучное вырешеніе нашего дела. Рады бы мы перейти на собственный хлебъ, но даже относительно того не знаешь, будетъ ли лучше. Взаправду не знаешь, чего желать и просить. Въ нынешнихъ условіяхъ жизнь становится съ каждымъ днемъ и повсюду все тяжелей, все несносней, невозможно предвидеть, ни учесть техъ новыхъ осложненій, въ которыхъ можешь очутиться, живя на собственный счетъ. И здесь не живешь и тамъ существовать не сможешь. Вотъ и напрашиваются сами собой слова Спасителя; не весте, чего просите!

Составилъ письмо къ г-же Шевчикъ. Послалъ на ея руки 50 кронъ. Написалъ открытку Мирону Заяцу въ Грацъ и спрашивалъ его, не знаетъ ли онъ, что-нибудь о моей семье, и сообщилъ ему, что братъ его Ив.(анъ) уже въ Галичине. A Богдану не писалъ, такъ какъ не знаю его адресса.

Письмо г-же Шевчикъ, Mladi Boleslav, Rolnicna ulice 237.

Thalerhof, 10/5-1915/ — Gnadige Frau! — Von Gottesyorsehung ist es so vorgekommen, dass mein Sohn in Ihrem Hause Obhut gefunden hat. Ich habe von ihm am Thalerhofe 2 Briefe und eine Karte erhalten. Die Briefe waren nicht von ihm eigenhandig geschrieben, und das wundert mich warum? Die Karte hat er selbst eigenhandig geschrieben, aber der Inhalt dieser Briefe ist mir nicht ganz klar. Ich weiss nicht, wie und auf welche Mittel durch die ganze Zeit seines Urlaubes Bohdan gelebt hat. War er vielleicht im Militarhospital gewesen und wo? Jetzt erfahre ich, dass er ”dauernd beurlaubt wurde”, das heisst, dass es mit seinem Lungenspitzenkatar schlecht ist, dass er zur vollkommenen Gesundheit nicht zuruckkam. Das alles, selbstverstandlich, qualt mein vaterliches Herz, umso mehr, dass in jetzigen Verhaltnissen unsere Zusammenkunft (wenn ich ihn besuchen wollte) ausgeschlossen ist. Ich angstige mich wegen seiner Gesundheit, und vom Bohdan kann ich nicht die ganze Wahrheit erfahren. Er ist noch kindisch, schwer zum Schreiben, und schreibt er einmal, so erfahre ich nicht viel davon. Entschuldigen Sie, Gnadige Frau dass ich, obwohl unbekannt, Sie mit meiner Bitte belastige. Ich hoffe, Sie werden meine Bitte nicht abschlagen wollen, die Bitte eines Vaters, dessen Herz wegen der Gesudheit seines Sohnes sorgenvoll ist. Er hat von Graz (den 6|5) geschrieben und mich ihm Geld zu senden gebeten. Er hat aber keine Adresse angegeben, darum sende ich gleichzeitig 50 Kronen auf Ihre Adresse. Bohdan braucht Geld (wie er schreibt), um sich Kleider zu kaufen. Ich ersuche Sie hoflichst mir zu schreiben und die ganze Wahrheit zu gestehen. Es ist besser das Wahre zu wissen als sich mit falscher Hoffnung zu tauschen.

Ich bleibe hochachtungsvoll

J. Maszczak.

(Талергофъ, 10/5 — 1915. — Милостивая Государыня! — Божіимъ соизволеніемъ сложилось такъ, что мой сынъ нашелъ въ Вашемъ доме пріютъ. Я здесь получилъ отъ него 2 письма и одну открытку. Письма его не написаны его рукою, и это меня удивляетъ. Открытка, правда, написана имъ, но содержаніе писемъ мне непонятно. Не знаю, какъ и на какія средства жилъ Богданъ все время своего отпуска. Находился ли, можетъ быть, въ военномъ госпитале и где? Теперь узнаю, что онъ „отпущенъ совершенно”, значитъ, следовательно, что съ его катаромъ легкихъ плохо, что онъ не совсемъ выздоровелъ. Все это, конечно, терзаетъ мое отцовское сердце, темъ паче, что въ нынешнихъ условіяхъ наше свиданіе (если бы я желалъ посетить его) совершенно исключено.

Свящ. о. Корнилий Сеникъ изъ Бережницы кор.

Безпокоюсь о его здоровье, a отъ Богдана я не могу достать полной правды. Онъ еще ребенокъ, къ переписке не охотникъ, да и, разъ напишетъ, многаго изъ этого не узнаешь. Простите мне Милостивая Государыня, что безпокою Васъ моей просьбой, не будучи знакомъ. Надеюсь, что Вы не отвергнете просьбы отца, сердце котораго озабочено состояніемъ здоровья сына. Онъ писалъ мне изъ Граца 65, прося о присылке денегъ. Но не далъ адреса, и потому посылаю одновременно 50 кронъ по Вашему адресу. Богдану нужно денегъ — какъ пишетъ — на покупку платья. Сообщите мне, пожалуйста, всю правду. Лучше знать всю правду, чемъ обманывать себя ложной надеждой. Глубокоуважающій Васъ І. Мащакъ).

Lieber Herr Myron (Zajac).

Ich habe von Bohdan ehrfahren, dass Sie jetzt in Graz im Bewachungsdienst sind. Ich benutze diese Gelegenheit und schreibe Ihnen einige Worte. Ich bin seit 4-IX-1914 in Thalerhof interniert, mit den anderen, deren grosser Theil schon fort ist und in Steiermark hie und da auf ergene Mittel lebt. Haben Sie vielleicht eine Nachricht aus Galizien? Ich weiss gar nicht, was mit den meinigen geschehen ist. Ich habe Dosio und seine Familie in Lipica verlassen, sind sie bis jetzt noch dort, oder leben sie schon in Lemberg, weiss nicht. Ich habe durch Peters Tenhof Bureau in Bucarest am I-IV geschrieben, aber bis heute keine Antwort erhalten. Mein einziger Wunsch ist zu erfahren, dass meine Familie gesund ist.

Ihr Bruder I. soll sich in Galizien befinden, wissen sie davon? Geben Sie mir eine Antwort.

Ich grusse Sie herzlich

Johan M.

Дорогой Миронъ!

Узналъ отъ Богдана, что Вы находитесь въ Граце, неся караульную службу. Пользуясь случаемъ, шлю Вамъ несколько словъ. Съ 4|ІХ. — 1914. нахожусь въ Талергофе, интернованъ вместе съ другими, большая половина которыхъ уже вышла и живетъ въ Стиріи на собственныя средства. Есть у Васъ какія-нибудь вести изъ Галичины быть можетъ? Я совершенно не знаю, что тамъ происходитъ съ моими. Я оставилъ Дозья съ семьей въ Липице, живутъ ли они тамъ до сихъ поръ или уже во Львове, не знаю. Писалъ я чрезъ бюро П. Тенгофа въ Бухаресте 1/ІV, но не получилъ ответа и по днесь. Мое единственное желаніе — узнать, что моя семья здорова.

Вашъ братъ И. будто находится въ Галичине, знаете ли объ этомъ? Ответьте, пожалуйста.

Приветствую Васъ сердечно

Іoaннъ M.

Такой случай разсказываетъ о. Венгриновичъ: Исповедывая во время эпидеміи больного въ бараке № 29, онъ, о. Венгриновичъ, видитъ и слышитъ, какъ вблизи плачетъ мать надъ сыномъ. Подошелъ къ нимъ дежурный солдатъ и записываетъ больного какъ покойника. Видя это, о. Венгриновичъ сказалъ, чтобы лежащаго оставилъ какъ есть, въ покое, ибо быть можетъ, что онъ еще не умеръ. И действительно, некоторое время спустя, о. Венгриновичъ еще его исповедалъ и только после этого, по истеченіи несколькихъ часовъ, больной скончался. Если бы не вмешательство о Венгриновича, такъ наверно этого больного, еще живого, немедленно заколотили бы въ гробу!

Съ умершаго о. Апполлинарія Филипповскаго сняли одежду и нагого, какъ многихъ другихъ, кинули въ гробъ и такъ похоронили.

Отметить долженъ, что сестра милосердія Марія, съ кличкой „наша мама”, прекрасная душа, и ухаживаетъ за больными съ материнскою нежностью и любовью. Можно сказать, что въ Талергофе хорошихъ было трое: сестра Марія, Weiss и Opfermann, фиреръ, командированный на кладбищенскую службу, ведущій списки усопшихъ и занимающійся ихъ погребеніемъ. И капитанъ Strick былъ не плохой, но нервный человекъ, онъ былъ обойденъ при повышеніи и затемъ взятъ на фронтъ.

Адрессъ Опферманна: Joseph Opfermann, Wien, XVI Bezirk, Redtenbachei-gasse, № 10, 1, 18.

Посещалъ я новоприбывшихъ изъ Терезина. Разговаривалъ съ о. I. Зарицкимъ изъ Козлова. Онъ разсказалъ мне исторію Дизька Бачинскаго изъ Городища и передалъ адрессъ его настоящаго местопребыванія: Weyerburg im Niederoesterreich, L. P. Eggendorf im Thale. Говорилъ, что Дизько никакихъ вестей изъ дому отъ родныхъ не получаетъ. Здесь находятся и д-ръ Ив. Гриневецкій и д-ръ В. Антоневичъ и др. Они въ лучшемъ виде чемъ мы. И одежда на нихъ лучше и белье чище и юмора у нихъ больше чемъ у насъ. Здесь о. Зарицкій остается какъ интернированный до конца войны.

Я отправилъ открытку Дизьку и жду его ответа.

Мойсей Слободецкій, 33 летъ, изъ Дубковецъ, у. Скалатъ, въ жару выбежалъ изъ барака и вероятно выбрался за ворота. Постовой окликнулъ его, но онъ не остановился. Раздался выстрелъ и поцелилъ его въ рамя. На другой день въ Граце скончался несчастный.

Интернаціональное бюро: Dr. Linde in Bukarest calea Victoria № 60,

10 мая. — Въ первомъ дворе былъ ген. Бачинскій. Дозволено намъ читать газеты которыя будутъ продаваться въ кантине. Вотъ новое завоеваніе, которымъ мы ему обязаны.

Видно, что многіе будутъ конфинованы, a зачемъ, нельзя знать. Я не стараюсь, не хочу делать по своей воле, чтобы впоследствіи не пенять на себя самого. Пусть они сами делаютъ себе со мной, что имъ заблагоразсудится, тогда и приму это какъ решеніе судьбы. Да будетъ воля Твоя, Господи. Я, спокоенъ. Ничего не желаю, лишь Господа ежедневно прошу, чтобы прочее время живота моего мне въ мире провести и въ покаяніи скончати. Читаю Св. Писаніе. Никогда оно еще, кажется, такъ сильно не захватывало меня, какъ теперь здесь, никогда имъ такъ глубоко не былъ тронутъ и такъ душевно-радостно не наслаждался, какъ теперь. Оно мне теперь крепость, здоровье и победа.

Составилъ письмо къ адв. д-ру Ив. Добрянскому во Львове и пошлю чрезъ бюро д-ра Линде въ Бухаресте. Прилагаю 14 „интернаціональ-шейн”-овъ. Лишь бы только письмо не пролежало черезчуръ долго здесь въ конторе.

Разошлась весть, что будто 4 человека изъ новоприбывшаго Терезинскаго транспорта заболели и что ихъ взяли въ изолированные бараки подъ обсервацію. Вотъ и выходитъ наружу вся бестолковщина относит. постановленія при ихъ пріеме. Новоприбывшихъ поместили въ госпитальныхъ баракахъ тифозно больныхъ. Въ бараке № 16 перебывали до последняго дня реконвалесценты и неизвестно, сделана ли была тамъ въ последній день дезинфекція или нетъ. Былъ генералъ-врачъ, но не обратилъ вниманія на то обстоятельство, что новоприбывшихъ здоровыхъ людей поместили въ неподходящихъ баракахъ, напротивъ же генер. Бачинскій это заметилъ И теперь, чего добраго, вспыхнетъ, не дай Богъ, какая-то эпидемія, пойдетъ опять карантинъ и т. п., и снова жизнь станетъ

совершенно невыносимой.

Свящ. о. Пантелеймонъ Скоморовичъ

изъ Дынискъ

(снимокъ изъ конфинации въ Ибельбахъ)

11 мая. — Стужа. Телесницкій вернулся вчера въ нашъ баракъ, и опять мы сидимъ втроемъ. Янко еще находится подъ карантиномъ. Все уезжающіе обязаны отбыть 10-21-дневный карантинъ, хотя эпидемія и прекратилась.

Вчера явились здесь 2 уполномоченныхъ отъ польскихъ легіонеровъ въ россійской Польше, чтобы здесь между русскими поляками набирать добровольцевъ. Созвали всехъ ихъ, т. е. свыше 340 чел., говорили имъ патріотическія речи и въ результате заявились 3, но такъ какъ изъ-за оживленныхъ разговоровъ не спохватились записать себе ихъ фамилій, то днесь не могутъ ихъ отыскать. Наконецъ одного изъ нихъ поймали, но допрошенный, онъ днесь уже отказался.

Должны были быть призваны къ подписыванію своихъ легитимацій наши терезинцы, вдругъ, однако, надоспела изъ Терезина телеграмма, извещающая, что одновременно отсылаютъ 600 людей (подписывающихъ легитимаціи) въ Талергофъ.

Изъ терезинцевъ 12 чел. днесь вышли на свободу.

Испортился колодецъ и потому и баня перестала действовать, вследствіе чего и терезинцы ушли, не купавшись,

Газеты пишутъ, что министръ финансовъ во Франціи предложилъ парламенту вотировку военнаго бюджета лишь на 3 месяца. Это знаменательно. Пишутъ также въ газетахъ, что 8-го с. мая русскій царь послалъ верховному главнокомандующему вел. кн. Николаю Николаевичу благодареніе и золотую саблю за военные подвиги и „за взятіе Галичины”. Между темъ та победная и блестящая для австрійскихъ войскъ битва, въ которой русская армія была совершенно разбита и Австро-Венгріи достались огромные трофеи, состоялась 2-го с. мая. И вдругъ после такого страшнаго пораженія русскихъ армій Николаю Николаевичу такія похвалы и отличія. Ну, и разбирайтесь въ такихъ сообщеніяхъ!

Писалъ недавно кто-то изъ Америки, — и у насъ письмо это читали — что долго намъ уже не придется томиться, ибо Австрія вынуждена просить мира. И какъ это цензура такое письмо пропустила?

12 мая. — День пасмурный и холодный. Ген. Бачинскій снова въ Талергофе. Дозволено намъ читать газеты и вотъ теперь всякій, кто купилъ себе въ кантине газету, можетъ ее читать публично, на виду всехъ. До сихъ поръ читали мы газеты скрытно. М—къ былъ поставщикомъ грацкихъ газетъ и грабилъ людей ужасно, беря за то, что далъ бараку прочесть одинъ н-ръ газеты, 40—60 гел.!

Вчера вечеромъ около 200 чел. терезинцевъ отпущены и днесь отпускаютъ еще другихъ.

Ген. Бачинскій приказалъ, чтобы отпускаемыхъ не передерживать по 20 дней подъ карантиномъ, a выпускать ихъ на свободу скорее. Благодаря его вмешательству, настало заметно повсюду большое движеніе.

Цена на мясо поднимается вверхъ каждый день на 30 кронъ на метрич. центнаръ, до того ужасная дороговизна.

Франко Горянскій пошелъ подъ карантинъ. Былъ у меня и просилъ дать eмy взаймы денегъ. Далъ 3 кроны.

Читалъ польскую брошюру, розданную здешнимъ полякамъ: Wydawnictwo organizacji narodowej, Nr. 5. „Co kazdy polak o terazniejszej wojnie wiedziec ma i co ma czynic?” Могли бы лучше написать—больше патетически.

Я служилъ вечерню съ литіею передъ баракомъ.

13 мая. — Вознесеніе Господне. Въ аресте плотники работаютъ. Тутъ по праздникамъ и воскресеньямъ работаютъ днемъ какъ въ будни, особенно до полудня. Была отслужена утреня, a затемъ литургія. Былъ на разговоре съ о. Романоме Крыжановскимъ (изъ Небылова), потомъ пошелъ къ Янку, который на своемъ карантине ужасно скучаетъ.

Василь Мартынюкъ днесь распростился, его зовутъ, его погонятъ подъ карантинъ.

Телесницкій узналъ, что онъ отпущенъ на свободу, съ примечаніемъ въ документе: sich fern von dem Operationsterrain halten. Заметка эта озлобила его.

Я увиделъ, что въ Abtissendorf цветутъ черешни, деревья покрыты густой зеленью, весело, чудно, a въ душахъ и сердцахъ нашихъ тоска, уныніе, боль и печаль. Улетаешь мыслями на родину, припоминаешь себе до мелочей свое родное село, свой садочекъ, какъ роскошно онъ расцвелъ, и вздыхаешь: Господи, доведется ли намъ еще быть тамъ и въ такую вотъ пору? Блаженни вси уповающіи на Господа.

Где справедливость? Все освобожденные и конфинованные должны отправляться на места своего будущаго пребыванія на свой собственный счетъ. Значитъ такъ: арестовали и привезли всякаго сюда, продержали несколько месяцевъ въ заключеніи, убедились наконецъ въ твоей невиновности и говорятъ: убирайся отсюда и плати железнодорожный билетъ себе самъ!

На обедъ была подана репа. Вотъ и праздникъ Вознесенія ознаменовали репою.

Получилъ письмо отъ Богдана, помеченное: 12— V. Такъ разминулись, видно, наши письма — я выслалъ къ г-же Шевчикъ 50 кронъ и письмо 11 —V. Богданъ уже въ Младомъ Болеславе. Пишетъ, что въ Граце виделъ Качалу и Мирона Заяца. Сообщаетъ, что былъ у врача и онъ посоветовалъ ему совершенно воздержаться отъ работы въ фабрике до полнаго выздоровленія легкихъ. Въ виду этого спрашиваетъ, какъ ему теперь быть, откуда достать средства на жизнь, если не сможетъ зарабатывать себе на фабрике, значитъ, смогу ли я ему посылать деньги на содержаніе? Въ прежнее время, конечно, я могъ бы, но въ нынешнихъ условіяхъ это почти невозможно. Выдачи части депозита приходится ждать у насъ свыше 2 месяцевъ. Въ настоящее время у меня этотъ депозитъ составляетъ всего 300 кронъ. Конгруи не выплатили еще за мартъ, апрель и май. Потому я желалъ бы выйти отсюда на конфинацію, тогда у меня будутъ деньги въ кармане и я буду въ состояніи посылать Богдану правильно по 70—80 кронъ ежемесячно,a въ случае нужды занялъ бы у Янка.

Раздумывая надъ своимъ положеніемъ, я попалъ на мысль действовать чрезъ судью Величковскаго. Я просилъ Телесницкаго, — онъ съ нимъ знакомъ — чтобы поговорилъ въ моемъ деле и попросилъ его помочь. Телесницкій охотно согласился и обещалъ это сделать.

Былъ днесь у Янка и сообщилъ о полученіи письма Богдана.

После обеда вышелъ я снова, желая явиться передъ комиссіей. Но сложилось такъ, что я не пошелъ, но за то познакомился съ д-ромъ Ганкевичемъ. Поговорилъ съ нимъ довольно долго и вынесъ хорошее впечатленіе. Онъ посоветовалъ мне внести прошеніе объ освобожденіи, приведя все моменты и аргументы, говорящіе въ мою пользу. Внесу завтра. Помоги, Господи!

Телесницкій пошелъ подъ карантинъ и будетъ свободенъ уже черезъ 3 недели (но не скорее).

14 мая. — День чрезвычайно теплый. „Грацкая” комиссія все время заседаетъ. После обеда и я пошелъ туда, но внутрь не заходилъ, за то имелъ возможность — познакомиться ближе съ д-ромъ Ганкевичемъ, вышедшимъ изъ комнаты на дворъ. Продолжался разговоръ о моемъ положеніи. Онъ сказалъ, что обо мне переговаривалъ съ нимъ и „Янко изъ Ходорова”, но что моя „табуля дуже засмарована”. Въ конце разговора советовалъ все таки подать надлежаще мотивированное прошеніе.

Вечеромъ пронеслась надъ Талергофомъ страшная гроза съ громами и молніями. По баракамъ чрезъ бумажныя крыши лилась на насъ вода. Къ намъ пришелъ ночевать о. Феодосій Дуркотъ. Телесницкій подъ карантиномъ, такъ снова остались мы вдвоемъ со сватомъ.

15 мая. — И облачно, порой дождь, и холодно. Запрещено, однако, топить въ печкахъ, также курить въ баракахъ (а лишь на дворе), во избежаніе пожара. Многіе священники, особенно лемки, но также изъ жидачевскаго и жолковскаго уездовъ, интернованы. Говорятъ, что здесь интернованными останутся около 1000 чел.

Я — въ виду того, что желаю посылать Богдану деньги правильно, чтобы онъ не былъ вынужденъ, не оправившись еще отъ болезни, работать въ фабрике на свое содержаніе, — хочу выйти на конфинацію, ибо здесь не распоряжаю своими деньгами, хранящимися въ депозите въ Граце. Не знаю удастся ли.

Жене o. P. надоело, что мы ежедневно служимъ въ корридоре акафисты или молебны. Её это раздражаетъ, она истеричка. Въ виду этого, ея мужъ придумалъ такой выходъ: предложилъ мне и о. Венгриновичу, чтобы мы служили въ прачешной (въ сеняхъ). Вотъ іерей достойный своей жены и она достойна его!

Есть священники, поведеніе которыхъ вызываетъ возмущеніе и соблазнъ. Не участвуютъ въ нашихъ богослуженіяхъ священники, оо. M. M., K., P. K, A. Б. Производитъ это ихъ поведеніе, удручающее впечатленіе на другихъ священниковъ и на крестьянъ. Чего только мы здесь, въ Талергофе не насмотрелись!

Стали печь хлебъ въ нашей пекарне. Берутъ лушпу (шелуху) съ картофель, полощутъ, варятъ и добавляютъ къ хлебу. Получается плохой хлебъ, несъедобный, съ ячменными колюшками и мякиной.

16 мая. — Праздникъ Феодосія Печерскаго. Именины двухъ моихъ дорогихъ Феодосіевъ. Мысленно шлю имъ мои самыя горячія благопожеланія. Да подастъ мне Господь милость и радость еще ихъ увидеть живыми и счастливыми и пожать въ своихъ объятіяхъ.

Получилъ письмо (отъ 15-V) отъ Мирона Заяца изъ Voitsberg. Пишетъ, что вся моя семья въ Липице здорова. Ахъ, и сказать не въ силахъ, какую великую радость принесло мне это письмо. Слава Тебе Господи! Сообщаетъ, что у Сони родился сынъ (значитъ, другой внучекъ у меня), что Дозьо находится въ Липице. Теперь я спокоенъ.

17 мая. — Власти приказали огласить распоряженіе министра вн. делъ о холере. Вотъ и надвигается на наши головы новое бедствіе. Опять паника, угроза новой эпидеміи, Только что успокоились, было, немного после прекращенія тифозныхъ заболеваній, a тутъ, вотъ, подкрадывается куда более страшный врагъ — холера.

Газеты приносятъ весть, что австрійскія войска заняли въ Галичине г. Самборъ.

(На этoмъ Дневникъ o. І. Мащака прекращается. Авторъ въ конце мая 1915 г былъ переведенъ въ гарнизонную тюрьму въ Вене u тамъ затемъ выступалъ въ m. н. „Венскомъ процессе”, какъ одинъ изъ главныхъ обвиненныхъ. Дальнейшія его записки о заключеніи въ гарнизоне находятся будто бы у другихъ бывшихъ соузниковъ — поиски за ними въ ходу).

Дополненія, объясненія и поправки къ Дневнику о. I.Мащака,
получен. уже после отпечатанія отдельныкъ листовъ

Стр. 1, 2-ая строка заголовка и въ др. местахъ Дневника местность „Липица дольная” должна быть названа каждый разъ: Липица горная, уездъ Рогатинъ.

Стр. 5, I столбецъ, 6—8 строки снизу: „Разстанусь съ Янкомъ (сыномъ) и незнаю, где потомъ найду его” — должны гласить: „Разстанусь съ Янкомъ (зятемъ) и т. д. o. Ioaннъ Потерейко, настоятель прихода Мельничъ, возле Журавна, зять автора Дневника, о. Іоанна Мащака изъ Липицы горной. Отнести должно это объясненіе и ко всемъ другимъ упоминаніямъ въ Дневнике о Янке.

Стр. 10, II стол., строка 10 сверху: Алекс. Полянка — должно быть: Алекс. Полянскій.

Стр. 12, II стол., строка 4 снизу: ”Ромко за мной ухаживаетъ”—подразумевается Ромко (Романъ) Кобринскій, нынешній почтовый чиновникъ въ Дрогобыче.

Стр. 14, I стол., строка 9 сверху: „Днесь пришелъ Василь” — подраз. Василь Мартынюкъ, церк. дьякъ изъ Липицы горной. Тамъ же строка 14 снизу: ”Вечеромъ Янко и сватъ подогрели” и т. д. Сватъ — это Юрій Потерейко, отецъ Янка, мещанинъ изъ Куликова.

Стр. 16, I стол., строка 6 снизу: Илько Гепаль — должно быть: Илько Геналь.

Стр. 22, II стол., строка 2 снизу: „недозреваютъ” — должно быть: подозреваютъ.

Стр. 23, 1. стол., упомянутыя лица: Петро К. и др. — крестьяне изъ Липицы горной, именно: Петро К. = Петро Камень Мартынюкъ (не Мартыновъ), Франко Горянскій (не Горянка), Илія Геналь (не Топаль), фамилій которыхъ разобрать также въ другихъ местахъ не было возможно.

Стр. 28, I стол., строка 12 сверху: (одна фамилія нечет.) — это была фамилія: Н. Красицкій.

Стр. 28, II стол, строка 13 сверху: „жена о. Лесчеты” — должно быть жена о. Легеты.

Стр. 30, l стол., строка 23 снизу, изъ-за нечеткости некоторыя фамиліи приведены неточно, итакъ: Доджя — д. б. Дзьоба, Галяревичъ — д. б. Гиляревичъ.

Стр. 31, II стол., строка 5 снизу: у насъ заболелъ Непотъ тифомъ — т. е. Непотъ Дроботъ, православный священникъ изъ Буковины.

Стр. 38, I стол, строка 17: „Красицкій со Славкомъ и.. (нечет.) левичемъ” — названъ свящ. о. Илевичъ, зять о. Николая Красицкаго.

Стр. 43, I стол, строка 6 снизу: Laiss сказалъ, что… — т. е. Laiss, капралъ, немецъ, письмоносецъ.

Стр. 47, 1 стол., строка 21 снизу: „Но съ о. Діонисіемъ”.. — свящ. о Діонисій Бачинскій, наст. прихода въ Городище. в. Золочева.

Стр. 48, II стол., строка 2 сверху: опечатка egues — должно быть eques (конь).

Стр. 59, I стол., 2-ая строка снизу. Получилъ письмо отъ Янка Мащака”. Братанокъ (сынъ брата) автора Дневника, о. Іоаннъ Мащакъ, сынъ о. Іосифа Мащака.

Пребываніе въ Талергофе B. P. Ваврика
О своемъ арестованіи и пребываніи въ Терезине и Талергофе

Василій Романовичъ Ваврикъ*) [*) В. Р. Ваврикъ родился 21-го марта 1889 г. въ селе Яснище, ныне зборовскаго уезда. Немецкую гимназію окончилъ въ Бродахъ; въ 1912г.записался на юридическій факультетъ львовскаго университета. Въ 1914 г. былъ арестованъ и вывезенъ въ Терезинъ, черезъ годъ былъ отправленъ въ проклятый Талергофъ. Осенью 1915 г. былъ взятъ въ армію и весною 1916 г. изъ Словакіи пошелъ съ 20-ой маршевой ротой австрійскаго 80-го полка на италіанскій фронтъ, въ Альпы, на верхъ Слема, где летомъ былъ взятъ въ пленъ. Весь годъ пробылъ въ разныхь местностямъ Италіи. Весной 1917 г., съ помощью русскаго посла Гирса, получилъ свободу, уехалъ во Францію и поступилъ добровольцемъ въ русскій корпусъ, сражающійся противъ немцевъ. Черезъ Англію и Ледовитый океань переехалъ въ Петроградъ въ то время, когда клонилась къ паденію власть Керенскаго, Въ Ростове на Дону поступилъ въ южнорусскую Добровольческую армію, былъ дважды раненъ, произведенъ въ чинъ капитана, и въ 1920 г. изъ Крыма эвакуировался въ Сербію, откуда переехалъ въ Закарпатскую Русь и въ Ужгороде сталъ редакторомъ „Русскаго Православнаго Вестника”. Въ 1921 г. поступилъ въ пражскій университетъ им. Карла, окончилъ философскій факультетъ въ 1925 г. Въ начале следующаго года предложилъ ученую диссертацію, за что получилъ дипломъ доктора по славянской филологіи. После этого вернулся во Львовъ; некоторое время былъ редакторомъ ”Русскаго Голоса”, a въ настоящее время является редакторомъ „Временника” Ставропигійскаго Института и научно-литер. сборника, „Галицко-русской Матицы”. Изъ литературныхъ его работъ приводимъ лишь те, которыя появились отдельными оттисками: Трембита (сбор. стиховъ), Ужгородъ, 1921; Стихотворенія (сбор. стиховъ), Филадельфія, 1922; Красная горка (сбор. стиховъ), Львовъ, 1923; Карпатороссы въ корниловскомъ походе, Львовъ, 1923; Народныя песни о Романе, князе галицкомъ, Львовъ, 1924; Подъ шумъ Салгира, Львовъ, 1924; Я. Ф. Головицкій, Львовъ, 1925; Иванъ Наумовичъ, просветителъ Галицкой Руси, Львовъ, 1926; Калининъ срубъ, Львовъ, 1926; Въ водовороте, Львовъ, 1926; Литературное творчество Б. A. Дедицкаго, Львовъ, 1927; Народная песня, въ повеcтяхъ H. B. Гоголя, Львовъ, 1928; Извергъ, Львовъ, 1928; Одна невеста — двухъ жениховъ, Львовъ, 1928; Чорные дни Ставропигійскаго Инстатута, Львовъ, 1928; Якъ Богданъ Черемха умиравъ за правду, Львовъ, 1929; Въ боръбе зa свободу русской земли, Львовъ 1929; Народная словесностъ, u селянс. поэты, Львовъ, 1929; Основныя черты деятельности Л. И. Шараневича, Львовъ, 1929; Галицкая литература ”Слова о полку Игореве”, Львовъ, 1930; Cnpaвкa o pyccомъ движеніи въ Галичине, Львовъ, 1930. ] сообщаетъ следующее: „Объявленіе войны застигло меня во Львове, где съ каждымъ днемъ все выше подымался военный пафосъ: шли разгульныя, хаотическія манифестаціи и разгромы русскихъ обществъ; по улицамъ проходили группы перевязанныхъ селянъ. Стало жутко и тесно; я уехалъ къ матери на село, въ Манаевъ, Зборовскаго уезда, думая, что у нея, жившей далеко отъ деревни въ лесу, найду покой и убежище.

Съ большимъ трудомъ, на каждомъ мостике задерживаемый заставами австрійскихъ солдатъ, я пріехалъ домой и нашелъ мать съ тремя невестками въ переполохе; оне плакали, разсказывая мне объ ужасахъ, творимыхъ кругомъ. Я сразу понялъ, что попалъ въ матню, изъ которой могъ меня спасти разве налетъ казаковъ; но такого не было, несмотря на то, что селеніе лежало вблизи русской границы.

Затемъ въ одинъ критическій день бежала вся деревня, я одинъ остался на весь Манаевъ; ни плачъ матери, ни увещанія невестокъ не склонили меня бежать въ глубь Австріи, ибо я зналъ, что въ ней не найду пощады. Трое мучительныхъ сутокъ я провелъ въ пустой полосе, между двумя арміями.

На четвертый день, среди ошеломляющей тишины полей, я выбрался въ путь къ местечку Залозцамъ, полагая, что оно уже находится въ русскихъ рукахъ. Однако я узналъ отъ скрывшихся въ ямахъ людей, что русскій форпостъ ночью оставилъ местечко и австрійцы вошли въ него. Я бежалъ обратно домой, готовый пасть жертвой на каждомъ шагу.

Подъ вечеръ возвратилась моя мать, такъ какъ австрійцы пустили утку, что ихъ авангардъ вошелъ победоносно въ Кіевъ. На следующій день утромъ въ нашу хату вошли жандармы и староста села, опрокинули все чемоданы и скрыни, забрали всю мою корреспонденцію и рукописи и, не разрешивъ переодеться, посадили на подводу и вывезли въ Зборовъ, где посадили въ арестантскую конурку, вместе со священникомъ Іоной Пелехатымъ изъ Нища. Русскіе наступали. Изъ Зборова всехъ, такимъ же образомъ, какъ я, арестованныхъ жандармы, перевязали цепями и спешно вывели на железнодорожную станцію. Ахъ, какая эго была дорога! И плевки, и камни, и самочинные напады, и издевательства, какихъ еще міръ не виделъ, чередовались съ наглой силой. Во Львове наверно не одинъ изъ нашей группы лишился бы жизни, если бы не собачья будка, куда насъ, сколько влезло, вогнали. Въ тюрьме св. Бригиды когда столица Галицкой Руси переживала агонію последнихъ судорогъ, мученія узниковъ лились тяжелымъ, непосильнымъ стономъ, a за черными воротами производились смертныя казни наспехъ и на то, чтобы навести ужасъ на всю вязницу.

Власти опасались за себя, и несколько до занятія Львова русскимъ отрядомъ, оне вывезли насъ въ закрытыхъ вагонахъ, подъ усиленной стражею въ Терезинъ, что лежитъ на Огре, у Летомерицъ, напротивъ Рудогоръ, въ военную крепость (mala pewnost), окруженную рвами и водою. Сквозь решетки вязницъ насъ (выше одной тысячи) встретили чешскіе политическіе узники. Въ одной темнице сиделъ виновникъ объявленія войны, Гаврило Принципъ, убійца Фердинанда и его жены, 19-летній, смуглый юноша. Не смотря на то, что нечисть, голодъ, придирательства ключниковъ давили немилосердно, все таки умъ требовалъ пищи. Тяжело было сидеть безъ занятія; поэтому я сталъ писать рукописные листки п. з. ТЕРЕЗИНСКАЯ ВОШЬ” съ рисунками, изображающими наше тюремное житье-бытье. Листки шли изъ рукъ въ руки, вызывали громы смеха и подражанія.

Весной 1915 г. отдельныхъ узниковъ перебросили въ Талергофъ возле Граца, где вславился своей тираніей Чировскій, поповичъ и оберлейтенантъ въ резерве. И тутъ снова, не теряя времени, я принялся за рукописный журнальчикъ п. з. ”ТАЛЕРГОФЪ ВЪ КАРРИКАТУРАХЪ” что бы какъ говоритъ латинская пословица, per satyram castigare порядки Талергофа: это были стихи, маленькія пьесы, повести, шутки, анекдоты и жанры изъ жизни лишенныхъ всякаго права. Я увлекся работой до того, что по целымъ днямъ сиделъ въ углу барака надъ сбитымъ изъ досочекъ столикомъ. Каррикатуры спешно расхватывались, и обходили весь Талергофъ, вызывая численные толки. Теперь только сознаю, какъ страшно рисковалъ, пуская въ курсъ свои сатиры, которыя могли легко попасть въ руки властей, высмеянныхъ безпощаднымъ образомъ.

Др. В.Р.Ваврикъ

Кроме каррикатуръ, у меня было несколько тетрадокъ записокь, которыя я передалъ на храненіе кривому студенту Дмитрію Басевичу изъ Поздячъ, когда уходилъ въ армію. Все это где-то затерялось, но я верю, что еще многое изь моего матеріала сохранилось у многихъ нашихъ людей. Въ настоящее время я прихожу къ убежденію, раздумывая о томъ, что было въ Терезине и Талергофе, что наибольшими его смельчаками были сумасшедшіе, Сильвестръ и Степанъ, которые безъ стесненія могли показать языкъ цинику Стадлеру и плюнуть, при взрыве смеха многотысячной толпы, въ следъ безстыжему Чировскому. Теперь только кошмаромъ во сне отзываются обе вязницы; Терезинъ часто мне снится мертвецкой, наполненной сырымъ. удушливымь воздухомъ, a Талергофъ является въ виде змея, который, какъ когда-то Лаокоона съ его детьми, окуталъ своимъ упругимъ теломъ пропадающую въ мукахъ массу людей.

Львовъ, 25. IX. 1930

Предательство на два фронта
(Сообщеніе свящ. О. Александра Гелитовича изъ Косова)

Весной 1915 г. выезжая изъ Талергофа в тюрьму во Вене, бл. П. О. Гавріилъ Гнатышакъ изъ Криницы, собралъ своих ближайшихъ друзей и сказалъ такъ:

”Богъ знаетъ, переживу ли я то, что меня ждетъ, потому прошу васъ выслушать терпеливо то, что вамъ расскажу.

Меня арестовали и вывезли въ тюрьму окружнаго суда въ Кракове. Чуть только закрылась за мной дверь тюремной камеры, какъ предо мной явился молодой, незнакомый мне мужчина и, присмотревшись мне хорошо, спросилъ:

—         Вы о. Гнатишакъ из Криницы?

—         Такъ, — отвечаю – а почему спрашиваете?

—         Очень удивляетъ меня то, что вы еще живы, ибо, посколько себе припоминаю, васъ и многихъ другихъ ”наша высока рада” приговорила къ смертной казни.

Сказавъ это, онъ оборотился и не говорилъ ничего больше.

Я сейчас понялъ, кто онъ такой: значитъ ”украинскій” провокаторъ и здесь меня преследуетъ!

Отъ времени до времени онъ подходилъ ко мне и очень интересовался, какъ меня арестовали, допрашивали ли и т.д. Самъ же велъ себя такъ, какъ если бы не былъ арестованъ. Вынималъ изъ кармана какія-то записки, что-то писалъ и своим поведеніемъ такъ мне досадилъ, что я наконец спросилъ его, кто онъ такой.

— Я – ответилъ онъ – называюсь А.Г-вичъ, адвокатский конципіент изъ города Т., долго я здесь пребывать не буду, всего несколько дней, какъ разъ составляю заявленіе въ команду, чтобы меня сейчасъ освободила, такъ какъ, попалъ я между васъ по ошибке.

Но прошла одна неделя, вторая, истекъ даже месяцъ, а его не выпускаютъ. Сталъ унылымъ, задуманнымъ. По целымъ днямъ и ночамъ мерилъ тихими шагами комнату туда и назадъ, часто останавливался предо мною съ выраженіемъ решительности на лице, какъ будто желая что-то сказать, но сейчасъ отворачивался и молчалъ дальше.

А между темъ пришли вести, что русскія войска приближаются къ Кракову. Известие это сильно его обезпокоило. Однажды вечеромъ подходитъ ко мне и говоритъ:

— Отче, вижу, что ”москали” таки возьмутъ Галичину, а намъ ”украинцамъ”, трудно будетъ выдержать. Прошу васъ, если счастливо вернёмся, не помнить худого, простите меня, и не представляйте меня въ черномъ свете передъ ”москалями”, а я со своей стороны, если-бы судьба захотела, чтобы заволодела Украина, буду помнить о васъ.

Вотъ какъ! – думаю себе – начинается исповедъ кающегося грешника. Стаю ласковымъ и спрашиваю: Скажите теперь точно, кто же то приговорилъ меня ещё до войны къ смертной казни?

Онъ подумалъ немного и затемъ сталъ рассказывать такъ: Ещё въ 1912 году была созвана ”наша рада” во Львове, въ заседании которой много говорилось о возможности нынешней войны и постановлено составить список всех ”москвофиловъ”, чтобы въ подходящий моментъ всехъ ихъ арестовать и повесить. Поручено это дело мне. Я въ качестве торгового агента разъезжалъ весь год по Галичине, изъ города въ городъ, отъ села к селу, распрашивалъ нашихъ людей про всехъ опасныхъ ”москвофиловъ” и точно записывалъ. Такой списокъ въ несколькихъ примерникахъ (экземплярахъ) я и предложилъ ”нашей раде”. Она разследовала и отметила наиболее опасныхъ, приговаривая ихъ темъ самымъ къ смерти. Одинъ примерникъ послала военной команде, а другой въ св. Юръ. – Ныне вижу, что Богъ судилъ иначе: не всехъ васъ повесили, а ”москаль” занялъ ”украинску” часть Галичины.

—                     Такъ, такъ! – говорю – ”не такъ склалось, як гадалось”, что же будетъ съ вашей Украиной?

—                     Отче, этим меньше всего мы безпокоимся. Подъ Украиной уже есть почва. Мы воспитали нашу молодёжь въ украинскомъ духе, а наши женщины проникнуты любовью к Украине. Мы всегда использовали то, что служило нашимъ целямъ и, если Россія нами завладеетъ, мы станемъ лучшими ”москалями!”, чемъ вы. Мы постараемся захватить в свои руки все общества, все ведомства, перейдемъ въ православіе скорее васъ, або между вами, особенно, среди вашего духовенства, есть немало противниковъ православія. Мы представимъ васъ какъ неблагонадежныхъ и пожертвуемъ нашими женщинами, которыя поймутъ свою задачу, повторятъ намъ путь в среде высоких чипновниковъ и привьютъ и имъ идею Украины такъ сильно, что въ благопріятное и подходящее время они сами намъ Украину создадутъ.

Вотъ вамъ его заявленіе. Несколько дней спустя, когда русскія войска стали подходить к Краекову, всехъ насъ погнали на железнодорожную станцію и тутъ я растался съ тюремнымъ знакомцемъ, кающимся грешникомъ.

Богъ ведаетъ, вернусь ли я въ мою дорогую русскую Галичину, такъ прошу васъ удержите себе хорошо въ памяти то, что я вамъ теперь рассказалъ и постарайтесь въ будущемъ использовать”.

Выехавъ затемъ въ Вену, о Гнатышакъ умеръ въ тамошней тюрьме.

Свящ. о. Гавриилъ Гнатышакъ

изъ Криницы

Слышавшій же этотъ его рассказъ одинъ изъ нашихъ священниковъ, старый ветеранъ-патріотъ, упомянутый выше, записалъ себе и передалъ его такъ точно и въ такомъ же виде, въ какомъ здесь теперь приведенъ нами.

ЗАПИСКИ О ТАЛЕРГОФЕ
свящ. о. Генриха А. Полянскаго

(Начало этих записокъ, именно объ арестованіи автора u вывезеніи вместе съ другими арестованными въ Талергофъ, помещено уже въ I томе Талергофскаго Алъманаха, въ отделе: „Первый періодъ австрійскаго террора въ Галичине — уездъ Добромильскій, с. Тарнавка. Изъ записокъ о. Г. А. Полянскaго”, стр. 47—49, продолженіе описанія этого мучительнаго путешествія гласитъ:)

Всю дорогу мы голодали до крайней потери силъ. Что бы съ нами было, если бы не добродушные солдаты, конвоирующіе насъ и не захваченные случайно запасы некоторыхъ узниковъ изъ нашей среды?

Большая беда была тоже въ томъ, что нельзя было, какъ следуетъ, сидеть и спать, и на сторону ходить. Насъ везли какъ не людей a если мы и говорили кому, чтобы сжалились надъ нами, какъ надъ людьми, то намъ отвечали: „Ihr seid keine Menschen; ihr seid verratherische Hunde” (вы — не люди, вы — предательскія собаки).

Насъ схватили, насъ не осудили, за нами никакой вины не нашли, a третировали насъ какъ не людей.

Когда прибыли мы на станцію Мирццушлягъ, то бросились на нашъ вагонъ какіе то два немца (интеллигенты!) съ крикомъ: „Wo sind denn diese galizischen Russen, diese verfluchten Verrather, welche den Krieg auf unser Reich heraufberufen haben? Zeigen sie uns diese Verrather, wir wollen sie tuchfig durchhauen”. (Где же то эти галицкіе русскіе, эти проклятые изменники, которые накликали войну на нашу державу? Покажите намъ этихъ предателей, мы хотимъ порядочно изрубить ихъ).

Солдаты немцевъ не пускаютъ въ вагонъ. Но немцы тиснутся такъ, что солдаты, не желая употребить оружія, не въ состояніи имъ доступъ къ намъ загородить. Видя угрозу намъ, выступилъ нашъ нотаріусъ, г. Телишевскій, и сказалъ немцамъ образумливающее слово: „Geehrte Herren! Was wollen sie von uns? Sie kennen uns nicht, wir kennen euch nicht. Aus welchem Grunde nennen sie uns verratherische Hunde. Wir sind ja nicht verurtheilt. Wir alle wissen nicht, warum man uns verhaften hat und ebenhier in Steiermark, wo wir unter den hochkulturellen Deutschen eine ruhige Aufnahme hofften, will man uns durchhauen. Geehr te Herren! Zeigen sie durch ihr Benehmen, dass hier in Steierniark wirklich ein kulturelles Volk sich befindet”.

(Уважаемые господа! Чего вы отъ насъ хотите? Вы насъ не знаете, ни мы васъ. На какомъ основаніи вы прозываете насъ предательскими собаками? Мы не приговорены. Все мы не знаемъ, почему мы арестованы, и какъ разъ здесь, въ Стиріи, где мы ожидали спокойнаго пріема высококультурными немцами, насъ хотятъ изрубить! Уважаемые господа! Покажите вашимъ поведеніемъ, что здесь, въ Стиріи, въ самомъ деле живутъ культурные люди).

Выслушавъ это, немцы успокоились, a затемъ извинились за свою грубую выходку и оставили насъ въ покое.

Конвоирующему насъ офицеру было именно въ Мирццушляге сообщено изъ Вены, что долженъ насъ доставить въ Талергофъ, въ какую-то местность за Грацемъ, — последней же нашей станціей будетъ Абтиссендорфъ.

Мы ехали высоко надъ уровнемъ моря; путь нашъ шелъ между высокихъ горъ, — вечно зеленыхъ, подъ прекрасными виллами, но и надъ глубокими пропастями, — природа была всюду волшебно-чудная, но мы, политическіе узники, голодные, изнуренные и ослабленные, въ вагоне сбитые въ кучу, прибитые горемъ и тоскою по своимъ, едущіе на неизвестность судьбы, были не въ состояніи любоваться этой величавостью и красотою Альпъ.

Было это двадцатаго сентября. Мы приближались къ Грацу; городъ лежалъ предъ нами какъ на ладони. Изъ всехъ товарныхъ вагоновъ видели горожане по четверо солдатъ и вероятно думали, что едетъ армія на войну, такъ вотъ, изъ оконъ городскихъ домовъ приветствовали насъ платками, но когда прибыли мы на станцію Грацъ, то сталъ сыпаться на насъ ураганъ проклоновъ прозвищъ, ругни и всякихъ найсквернейшихъ словъ, a уже найчаще это „verratherische Hunde”. Въ Абтиссендррфе велели намъ высесть и ставать въ ряды. по четверо. Конвой солдатъ въ 200 человекъ обступилъ насъ и затемъ сталъ гнать — въ несчастный Талергофъ. Мы шли пешкомъ, съ нашими вещами, кто съ легкими, кто съ тяжелыми, два километра.

Приблизившись къ месту нашего вынужденнаго пристанища, мы увидели несколько десятковъ палатокъ, a передъ ними стоявшихъ нашихъ дорогихъ братьевъ и сестеръ, такихъ же ни въ чемъ неповинныхъ какъ и мы, печально на насъ глядящихъ и ни словечка намъ на приветствіе непосылающихъ, изъ боязни передъ тутъ же около нихъ стоящимъ карауломъ.

Насъ, новыхъ узниковъ, привели передъ длинную палатку и велели въ ней разместиться въ четыре ряда. Въ палатке должно было поместиться 200 лицъ. Въ палатке мы застали уже несколько лицъ. Они получили уже по вязанке соломы на свое ложе (на голой земле), насъ же вызвали, чтобы сейчасъ шли и мы съ солдатомъ за соломою. Одни изъ насъ, разумеется, пошли за соломою, другіе же остались смотреть за вещами.

Посколько было возможно, размещались мы, свои около своихъ, плотно другъ возле друга, вообще же все таки нашлись мы въ чрезвычайно смешанномъ и неподобранномъ обществе, ибо жандармы и войска арестовали людей не по какой либо вине, a только по подозренію въ шпіонстве и предательстве, — всею Австріею овладелъ животный ужасъ передъ предательствомъ и шпіонствомъ.

Надъ нами стояли солдаты-немцы, простые и явно и крайне на насъ озлобленные люди, несколько капраловъ и фелъфебелей, несколько лейтнантовъ, подпоручиковъ, одинъ рыжебородый капитанъ и одинъ полковникъ, a также несколько врачей. Все они были частью немцы, частью же евреи.

Все эти наши новые владыки боялись насъ также, ибо кто-то имъ крайне нелестно и скверно, представилъ и описалъ насъ, a народъ соседнихъ селъ и города Граца былъ и подавно на насъ, русскихъ, еще и потому озлобленъ, что именно Грацкій полкъ былъ недавно на фронте русскими войсками въ пухъ и прахъ разбитъ.

Если входилъ къ намъ, въ палатку, офицеръ, кое-что намъ объявлять, то входилъ въ сопровожденіи 6-10 рядовыхъ, ибо кто-то доложилъ о насъ полковнику, что мы очень неспокойный элементъ, самые отчаянные смутьяны, чуть не разбойники. Изъ-за этого держали насъ все солдаты, насъ стерегущіе, очень строго, a отъ капраловъ, офицеровъ, a даже отъ рядовыхъ слышали мы постоянно резкія слова: „ruhig! schweigen! nichts Widerreden! wir haben den Befehl fur den mindesten Ungehorsam sie niederschiessen zu lassen”, (смирно! молчать! не возражать! намъ приказано за малейшее ослушаніе васъ разстрелять).

Изнеможенные мы четверо сутокъ очень скудно питались, два километра шли обремененные вещами, и были несказанно голодные, a къ вечеру дали намъ есть — по одной варехе тминнаго супа и по куску хлеба!

Наставала ночь, надо было ложиться спать, и тутъ следовало бы выйти изъ палатки сделать свою неизбежную потребность въ нужнику! Какъ же это совершить? Намъ ни одному несвободно и носа показать изъ палатки, а менее чемъ двадцать лицъ не поведетъ солдатъ къ примитивному импровизованному нужнику, къ длинному рву, надъ которымъ поставлены перила, чтобы на нихъ садились другъ возле друга мужчины съ одной стороны, а женщины съ другой. Приличіе не было уважено совершенно, — a необходимость неотвратима. Тяжело было и горько, ничего не поделаешь. Терпи и переноси издевательства надъ собой!

Если кому, днемъ или ночью, безусловно надо было выходить, то долженъ былъ звать столько другихъ, чтобы ихъ было двадцать, и, разумеется, жертвовали собой одни для другихъ и шли, чтобы не доводить до скандаловъ.

Для меня была при общемъ бедствіи, мучительна еще и возня съ моею больною ногой,—я долженъ былъ по крайней мере дважды въ сутки делать перевязки, конечно на глазахъ всехъ соседей. Счастье мое, что сжалились все надо мною и по возможности помогали мне.

Следующаго дня после нашего прибытія въ Талергофъ, былъ нашъ русскій праздникъ, Рождество Богородицы, день весьма и всячески печальный, конечно, безъ какого бы ни было богослуженія и еще къ тому дождливый! Правда, дождь сквозь холстъ на насъ не падалъ, но какъ только подулъ ветеръ по холсту, то осыпала насъ роса порядочно.

Какъ душно и жарко и смрадно было въ палатке, можно себе представить. Мы набирали смелости и жаловались на это обстоятельство приходящимъ офицерамъ. Изъ боязни передъ эпидеміей, больше для себя, чемъ ради насъ, повелено намъ всемъ попарно (zwa — a — zwa — это по стирійски) разъ днемъ ходить вокругъ палатки въ продолженіи получаса. Мы, несчастные, рады были и этому.

Ночью освещала всю палатку крайне нужденно одна керосинная лампа (фонарь).

Погодя давали намъ есть три раза днемъ; утромъ и къ вечеру, по варехе тминнаго супа, къ обеду мясного супа съ крупой и понемногу фасоли или картошки, a на сутки по половине солдатскаго ржаного хлеба. Несколько разъ въ неделю давали и по куску мяса, иногда въ заменъ за тминный супъ давали черный солдатскій кофе, который одни любили, иные пить не могли, ибо вредно вліялъ на почки.

По всемъ палаткамъ усгановили офицеры изъ среди насъ, интернированныхъ, распорядителей-надзирателей (Zimmerkommendant-овъ), которые должны были насъ иметь въ спискахъ, за наше присутствіе отвечать, за хлебомъ ходить (съ другими, по очереди) и пищу раздавать.

Странно отбывались наши завтраки, обеды и ужины! „Садитесь на места!” — кричалъ распорядитель, a тихонько-спокойно: и держите „шальки” или „декли” (т. е. солдатскіе жестяные хотелки или только крышки отъ нихъ) или какую-то иную посуду, что кто могъ иметь и получить. О ложкахъ и вилкахъ, ножахъ, надо было какъ-то самому заботиться. Размещеніе наше въ палаткахъ, a позднее въ баракахъ покажетъ вышепомещенное начертаніе.

Въ палаткахъ, конечно, печей не было, въ баракахъ, построенныхъ изъ досокъ подъ зиму 1914/15 изъ однихъ полудюймовыхъ досокъ, подъ следуюшія зимы изъ добавочныхъ другихъ стенъ, были печки. На первую зиму по две железныя печки на баракъ, въ местахъ, где начертаны „•”, на вторую-же и третью зимы, были даны кирпичныя печки.

Въ местахъ I и II были входы и выходы: все белыя места отъ I и II. это корридоры по голой земле между спальными местами. Спальныхъ местъ на соломе, постеленной на голой земле, на травнику или на перепаханныхъ ”вагонахъ” (полосахъ) было, какъ видно, четыре ряда. Отъ мокрой земли стала солома скоро мокрою. Первой зимой солому съ очень малыми изъятіями вовсе не сменяли, такъ и водворились въ нашей среде всякія болезни, a прежде всего ревматизмъ и тифъ, a такъ какъ загнездились на насъ и въ соломе стада вшей, то и одолело насъ неслыханное бедствіе.

Везде, где видны на рисунке точки, были во время спанья наши головы.

Съ нашими вещами (съ бельемъ, платьемъ и съ пищевою посудою, a дальше съ сапогами и башмаками и тоалетными приборами), имели мы сначала много хлопотъ, ибо не было ихъ где положить и сохранить, a между набраннымъ въ неволю народомъ всякаго рода находилось немало случайныхъ и профессіональныхъ воровъ, a также проститутки (потаскушки).

Мы, т. е. духовная и мірская интеллигенція, мужчины и женщины, жаловались на обращеніе съ нами наровне съ всякаго рода людьми грубаго нрава, но намъ отвечали злорадно: „Hier giebt es keine Intelligenz; hier sind Internierte, — uns sind hier alle gleich, — wir durfen auf niemanden Rucksicht nehmen”. (Здесь никакой интеллигенціи нетъ; здесь одни интернованные, — для насъ все здесь равны, — никому никакого снисхожденія мы оказывать не смеемъ).

Несколько месяцевъ терпели мы (т. е. вся интеллигенція) еще больше нравственно и духовно чемъ физически.

Для тяжкой и грубой работы набирала военная старшина изъ среды интернированныхъ нарочно не людей изъ простонародья, къ такой работе съ детства втянутыхъ и привычныхъ, но именно лицъ изъ интеллигенціи, особенно священниковъ и дамъ. Моему брату, бл. п. О., уже старому и очень заслуженному душпастырю, велели носить для какой-то каменщицкой работы воду и гашеную известь, a также приносить и относить туда и сюда (съ другимъ человекомъ) очень длинную лестницу; инымъ священникамъ (православнымъ изъ Буковины, ходящимъ постоянно въ рясахъ) велели ежедневно привозить изъ далекаго колодезя для всехъ воды въ большой бочке, прикованной къ телеге, несколько разъ въ день; младшимъ свящянникамъ велели вместе съ мужиками забираться после завтрака къ шелушенію картошки къ обеду (въ этой роботе былъ мой сынъ Б. целую седмицу); инымъ священникамъ велено собирать со двора всякій соръ не чемъ инымъ, только руками! Одному еврею велелъ однажды постовой солдатъ (надзиратель) набрать въ тачки соръ и отвезти въ яму — все удивились этому приказу, ибо въ общемъ съ евреями обращались не плохо, но сейчасъ выяснилось дело: постовой велелъ старшему іерею, o. B. Гр. П. безусловно на соръ на тачкахъ сесть, a еврею велелъ соръ со священникомъ отвезти и этотъ же соръ съ Іереемъ въ яму выбросить. Приказъ былъ точно исполненъ, если бы не было повиновенія, непременно былъ бы штыкъ въ работе, — апеляція была только къ Богу.

Однажды вызвалъ солдатъ несколькихъ нашихъ русскихъ дамъ, слабыхъ, интеллигентныхъ и высокообразованныхъ (въ ихъ числе и жену врача, д-ра М. изъ Б.), на весь день стирать солдатское грубое и очень грязное белье. Какъ оне, рыдая, ни просились, чтобы оставить ихъ въ покое, что для такой роботы никакъ не годятся, ничего не помогло, — съ плачемъ какъ могли такъ и стирали целый день. Трудно и перечислить и представить все эти издевательства надъ нами.

Все варварства со стороны славящихся своимъ „культуртрегерствомъ” немцевъ, ощущали мы глубоко, но то, что испытали отъ своихъ, отъ лицъ превратившихся, изъ русиновъ въ „украинцевъ”, и отъ прихожанъ-селянъ, то ужъ совсемъ подошло подъ приповесть (изреченіе), которая говоритъ: „наибольше болитъ человека, если укуситъ его своя домашняя собака”.

Все мы, русскіе священники (а было насъ въ Тал. много), настоящіе делатели въ Христовомъ вертограде, жертвовавшіе собой для процветанія Церкви и блага народа, везде самоотверженно старались заменить нужденныя, малыя бедныя церкви въ большія и каменныя и изящно внутри и навне украшенныя; мы старались всячески поднести славу и велелепіе нашего прекраснаго восточнаго обряда, введеніемъ всеобщаго церковнаго, стройнаго пенія; мы потрудились верно просветить нашъ народъ проповедями и наукою въ церквахъ, въ школахъ и въ читальняхъ; мы старались поднять его нравственно и экономически, путемъ отрезвленія ero, основанія народныхъ крамницъ и торговлей, и организаціей кредитныхъ Обществъ, a дальше и основаніемъ и содержаніемъ бурсъ и пансіоновъ, народныхъ домовъ и пожарныхъ командъ — мы подняли народъ на значительно высокій культурный уровень, a теперь, когда австрійское беснованіе завело насъ, русскую интеллигенцію, и наше, будто къ лучшему преобразованное простонародіе, сюда, и мы теперь отъ него должны бы заслужить себе верную дружбу въ недоле, на то, чтобы совокупно терпеть, себя взаимно утешать и вместе геройски выносить все ниспадающія на насъ униженія, поруганія и досажденія, съ изумленіемъ увидели мы, что многіе изъ нихъ, враждебно къ намъ относятся и даже досаждаютъ намъ всячески. Только малая лучшая часть нашихъ прихожанъ осталась намъ верною, понимая хорошо, что терпятъ вместе съ нами за народъ, за обрядъ, за народную русскую речь, за русскую исторію, за правду, за идею. Мы думали себе, что наши селяне и мещане действительно уже просвещены, a теперь тутъ оказалось, что въ сердце, въ умъ, въ душу его просвещеніе еще не проникло, a когда настало на нихъ гоненіе и бедствіе, то они кликнули: „Вотъ куда завели насъ священники! вотъ, что вышло изъ привлеченія насъ въ русскія Общества и къ любви Руси! Не лучше ли было бы намъ быть „украинцами”, поляками или даже жидами? Тогда не томились бы мы по арестамъ и здесь въ Талергофе, и никто не именовалъ бы насъ „зрадниками” (предателями).

Со временемъ, однако, замечали и убеждались такіе безхарактерные селяне и мещане, что безмысленно говорятъ, ибо видели, что приводились въ Талергофъ и ”украинцы”, и поляки и жиды даже, — видя это, они успокаивались, но то, что они намъ вначале делали, трудно было перенести и забыть: мы убедились, что въ годину такихъ испытаній и гоненій далеко не на всю общность народныхъ массъ можно надежно полагаться.

*) [Свящ. о. Генрихъ Афанасьевичъ Полянскій, выдающійся галицко-русский писатель и общественный деятель и народный организаторъ.

Сынъ священника о. Афанасія и Меланіи, рожд. Венгриновичъ, Полянскихъ. Родился въ Лопушанке Лехновой, турчанскаго уезда, въ Галичине, 16-го ноября 1847 г. Посещалъ народную школу и первые классы гимназіи въ Самборе, a высшіе (съ VI кл.) въ Дрогобыче, находясь въ первой подъ сильнымъ вліяніемъ M, A. Качковскаго, a во второй — д-ра Николая Ив. Антоневича.

Выдержавъ экзаменъ зрелости въ 1871 г., посещалъ богословскій факультетъ во Львове (3 года), a окончилъ его (4 ый г.) въ Перемышле. После бракосочетанія съ Іоанной Калужняцкой, сестрой известнаго профессора университета въ Черновцахъ, Емиліана Іероним. Калужняцкаго, въ 1875 г., былъ въ томъ же году рукоположенъ въ іереи и исполнялъ душпастырскія обязанности поочередно въ качестве сотрудника, администратора, и, наконецъ, настоятеля прихода въ селахъ Турчанщины, Перемышльщины, Сяноччины и Добромильщины, всегда и повсюду проявляя чрезвычайную энергію и развивая кипучую и успешную деятельность въ области народнаго просвещенія, организаціи читаленъ О-ва им. М. Качковскаго, крамницы (лавки), сберегательныя кассы (кредитныя О-ва) и драматич. кружки, постройки новыхъ церквей и „Народныхъ Домовъ”.

Писать началъ уже на гимназической скамье (стихотворенія) и сталъ затемъ однимъ изъ самыхъ плодовитыхъ писателей Галичины, подъ воздействіемъ М. Качковскаго и Ивана Наумовича. Былъ сотрудникомъ почти всехъ русскихъ изданій Галичины и некоторыхъ изданій въ Закарпатской Руси, написалъ, кроме статей, много повестей и разсказовъ изъ жизни гал.-рус. народа и интеллигенціи.

Былъ арестованъ въ начале войны, 6-го августа 1914 г., австрійскими жандармами и солдатами и отвезенъ въ аресты въ Добромиле, черезъ неделю перевезенъ вместе съ другими арестованными русскими священниками, интеллигентами и крестьянами, въ военную тюрьму въ Перемышле, где томился 5 недель въ строжайшемъ заключеніи, a затемъ оттуда вместе съ несколькими тысячами другихъ арестованныхъ, прибылъ 2-го декабря въ Талергофъ. Пробывъ въ его аду и вообще въ заключеніи 33 месяца, былъ 7-го мая 1917 г. освобожденъ и 10 мая того же года, вернулся въ свою Тарнаву и на свой въ конецъ опустошенный приходъ. Съ половины 1929 г. живетъ свяшенникомъ эмеритомъ въ г. Самборе.]

Для лучшаго пониманія вышесказаннаго приведу еще вотъ что: Для всехъ насъ интернованныхъ открыла наша команда две кантины, одну для продажи молока, другую для продажи хлеба. Передъ обе кантины (лавочки), ставали каждый день длинные ряды (по два — zwa-a-zwa), подъ надзоромъ солдата-немца. Долгое время намъ священникамъ невозможно было ставать въ эти ряды, — насъ ругали, недопускали или выпихивали — свои люди!

И въ техъ случаяхъ, когда велела намъ команда ставать въ очередь утромъ, въ полдень и вечеромъ, снова zwa-a-zwa, для полученія супа или иного кушанья, то не хотели намъ крестьяне оказывать ни первенства, ни уваженія!

Къ этой непріязни селянъ и мещанъ къ намъ подстрекала ихъ еще и наша команда, ибо когда дерзали мы просить объ отдельномъ для насъ помещеніи и освобожденіи насъ отъ работъ, намъ безусловно слишкомъ тяжкихъ и непосильныхъ, мы ведь никогда ихъ не совершали да и физически были не въ силахъ совершать, то снова отвечала намъ команда, что непризнаетъ никакой интеллигенціи, ни священниковъ, ни чиновниковъ, ни дамъ, ни барышень, только однихъ интернованныхъ предателей, почему и одинаково со всеми обращаться обязана.

Но пришелъ мартъ месяцъ. Команда наша хотела употреблять селянъ для работъ въ поле и между бараками, ибо надо было садить капусту, бураки, морковь и картошку, a кроме того вытрамбовать хорошія дороги между бараками. Селяне, однако, заупрямились и не хотели работать, хотя обещали имъ добавку хлеба и по 10 геллеровъ въ день. Наша команда, посоветовавшись другъ съ другомъ, прислала разъ утромъ къ намъ одного оберлейтнанта. Офицеръ этотъ пригласилъ всехъ насъ, священниковъ, во дворъ передъ себя и произнесъ намъ настоящую проповедь, не хуже какого-нибудь катедральнаго весьма вышколеннаго іезуита-проповедника, на тему, что мы, будучи по званію предводителями народа, имеемъ на него вліяніе, такъ вотъ, следуетъ намъ и теперь употребить все свое вліяніе на образумленіе селянъ въ необходимости заняться этими роботами, чтобы пріобрести себе больше къ пропитанію и чтобы устранить невыносимую грязь между бараками.

Когда офицеръ свою речь окончилъ, взялъ слово старенькій, седоглавый священникъ, o. A. Юркевичъ, и сказалъ: „Хорошо промолвили вы, господинъ оберлейтнантъ, къ намъ и мы хотели бы исполнить ваше желаніе, но пока-что мы этого сделать не можемъ, не по нашей неохоте, a только по вине самой команды, которая, съ самаго начала нашего здесь пребыванія, не только все вліяніе, но и почетъ намъ отобрала и хуже всехъ простыхъ людей насъ унизила, и потому именно мы и не беремся вліять на селянъ, ибо они не повиновались бы намъ. Прежде пусть команда привернетъ намъ наше должное уваженіе и наше значеніе, a тогда сможемъ мы удовлетворить ваше желаніе”. Речь о. Юркевича одобрили все мы. Поручикъ, ничего уже больше не сказавъ, ушелъ, но въ последствіи стали лучше съ нами обращаться, и, хотя мы спеціально къ селянамъ не обращались съ призывомъ, принялись они за всякую роботу между бараками и въ поле къ общей пользе, ибо видели въ этомъ свою выгоду.

Подробности жизни въ Талергофе

Живо-живо, и даже очень спешно строились бараки для интернованныхъ, которыхъ прибывало все больше и больше. Бараки строились по плану военнаго инженера, который ходилъ по Талергофу, въ мундире лейтенанта, все время мрачный, понурый, чрезвычайно строгій, намъ очень непріязненный. За нимъ ходилъ всегда большой песъ-булдогъ. Офицеръ занимался не только постройками, но и всеми порядками, для рабочихъ былъ чрезвычайно строгъ, часто ихъ „швабскимъ” образомъ бранилъ и клялъ. Многіе офицеры изъ команды менялись, но онъ пробылъ между нами все время отъ начала до конца. Только въ 1916 году, летомъ не видели мы его 4—5 недель, ибо однажды впалъ онъ въ такую страшную ярость, что его на месте схватилъ параличъ. Все думали, что будетъ уже “по немъ”, но онъ, очень крепкая натура, вылизался. Unkraut verdierbt nicht.*) [*) Какъ оправдывается это изреченіе въ жизни людей, покажетъ следующія исторія: Одного лихого человека, пьяницу, побили невшутку въ корчме хлопы, — вылизался; позже, въ 1915 году, побили его бабы порядочно, — вылизался; въ начале 1917 года побили его тяжело три брата, — вылизался; — въ 1918 году покололъ его смертельно быкъ, — вылилался!] (сорная трава не исчезаетъ).

Плана построенія Талергофа мы не видели, но когда былъ онъ готовъ (лагерь), то имелъ видъ городишка.

Весь Талергофъ-лагерь имелъ вотъ какой видъ: (см. планъ лагеря на стр. 100-ой).

ПОЯСНЕНІЕ: Все бараки начертаны такъ: это жилища насъ интернированныхъ; ихъ было больше, чемъ я начерталъ, въ каждомъ были по два входа; — Три барака съ дверьми, преимущественно со двора по двумъ сторонамъ противоположнымъ, обозн. II, это бараки для лицъ обоего пола числящихъ свыше летъ 65. Въ бараке съ н-ромъ II, обиталъ я съ марта 1916 года съ о. Волошинскимъ отъ Городенки, съ о. Руссинякомъ изъ Лемковщины, съ о. Величковскимъ изъ Загоречка и съ о. Петромъ Дуркотомъ изъ Добрусина, a когда оо. Волошинскій и Руссинякъ уехали, то пришелъ на ихъ место о. Решетыло изъ Магерова и аптекарь изъ Яблонова Котлярчукъ. Съ теми былъ я уже до конца. Бараки начертанные какъ здесь, это были бараки для карантинниковъ, для лицъ прибывавшихъ или выбывашихъ.

Стоящіе бараки имели такой фронтовой видъ: (см. стр. 101).

Все бараки были крыты папою (толемъ) и часто мазаны теромъ.

Все меньшія зданія обозначены точками, эти были на главной улице, ближайшіе къ кухне, перенесены въ 1915 году за бараки на места обозначены такъ: Кухонь съ временемъ было построено большое число.

Где поставилъ я знаки n, тамъ вколочены были насосы, — здесь были колодези для всехъ.

Все места назначенныя: это были подъ крышами цементныя отхожія (съ половины 1915 года). Какіе были они сначала, почти целый первый годъ, скажу ниже.

Все бараки при н-ре III были подземны (какъ бы сутерены), крытые землею и папою, — эти были несноснейшіе, и ихъ было большое число.

Где была церковь (собственно костелъ), два трактира, пожарная стража, то позначилъ я словами; зданія позначенныя крестиками — это были покойницкія.

Знакъ + указываетъ, где стояла каланча, на l ней громадный котелъ, большой резервоаръ, доставляющій воду въ бараки, но не во все.

Зданіе это былъ какой-то магазинъ; зданіе возле числа 5 и 6, были помещенія для карауловъ (для „вахи”).

Место, въ которомъ вписана буква ”А”,было плотно огорожено высокими досками; всемъ намъ интернованнымъ не было свободно туда ходить, a въ построенныхъ въ немъ трехъ баракахъ и сидели те, которые были подвергнуты уголовному следствію, и те, которые, по приговору къ аресту въ Граце, еще не могли туда сейчасъ быть переведены.

За воротами „Б” путь, ведущій къ ближайшей железнодорожной станціи „Абтиссендорфъ” и къ нашей новой почте Детлингь-Талергофъ” (Zettling-Thalerhof).

За этимъ путемъ, противъ воротъ „Б”, стояли два барака (гораздо лучше построенные, и на комнаты разделенные), въ этихъ зданіяхъ помещался почтовый складъ для насъ, канцеляріи для военныхъ чиновниковъ (офицеровъ и подофицеровъ), подъ начальствомъ полковника, который съ капитаномъ и офицерами, a также съ парохомъ (о. Карпякомъ) для насъ назначеннымъ, въ этомъ одноэтажномъ доме обиталъ; въ немъ вписалъ я слово „команда”. Зданіе, въ которомъ вписанъ н-ръ VI, это была наша первая кантина, куда первой осенью и зимой, могли мы подъ карауломъ двухъ солдатъ ходить купить себе хлеба, булокъ, чаю, кофе, сахара, шоколада, какао, соли, лука, колбасокъ, колбасъ, ветчины, свинины (именуемой Kaiserfleisch), чеснока, свечъ, спичекъ и табаку. Менее чемъ 20 лицъ, не могло насъ въ кантину идти, и то должны мы были точно соблюдать военный порядокъ (zwa-a-zwa), a поступать передъ окно по одному, по очереди, сохрани Господи, чтобъ кто кого опередилъ. Иногда случалось, что пришли 2—3 и 4 компаніи интернованныхъ обоего пола и всякихъ сословій, по 20, 30 и 40 лицъ, такъ надо было долго выжидать и тоже нельзя было перебегать компаніи компанію.

Купля съ приключеніями

Мне случилось однажды передъ кантиною такое: Я находился во второй компаніи, — съ боку стояла третья.

уладила первая компанія свою куплю, хотела подступить моя (вторая) подъ кантину, но солдатъ отъ третьей велелъ своей компаніи подступить. Я дерзнулъ сказать, что наша компанія пришла раньше, и что должны мы теперь приступить къ кантине. На это примечаніе крикнулъ солдатъ третьей компаніи грозно: „Schweig”! sonst bekommst du eine Ohrfeige” (молчи! Иначе получишь пощечину). Я, конечно, умолкъ, нашъ солдатъ за наше и свое право не постоялъ, такъ, что вследствіе этого настоялись мы до изнеможенія.

Кантинярка (немка) смотрела на насъ, какъ на предателей, какъ на враговъ державы, a собственно какъ на враговъ немцевъ, и открыто, громко к вызывающе это высказывала.

Кантинярка повышала цену на товары ежедневно, a иногда и въ тотъ же самый день. Напримеръ брала однажды у одной компаніи за головку чеснока по 6 гел., у следующей уже по 10 гел. Кто такъ не платилъ, не получалъ уже ничего больше. Собирала она отъ насъ великіе капиталы и богатела очевидно скоро. На это жаловались интернованные много, ибо ужасъ, какъ плохо стояли наши карманы. Черезъ две недели остался и я безъ копейки. Еще черезъ две недели привезли въ Талергофъ и моего сына. За себя я еще до теперь не уронилъ ни слезы, но увидевъ передъ собою сына, іерея и катихита, отца четверыхъ детей, я горько заплакалъ и сказалъ: „Сыну! и ты здесь?!” — „А кто же я? A разве я хуже батюшки? Если достойны вы здесь быть, то радуюсь, что и я этого удостоился”. О! какъ ободрили меня эти слова! Какъ горячей сталъ я сына любить. После долгой паузы, спросилъ я сына: „Есть ли у тебя какія деньги?” — „Я взялъ съ собою 180 кор.” — „Дай же мне въ займы 20 кор.” — Онъ далъ мне этихъ 20 кор. О какимъ богачомъ я себя чувствовалъ!

Интернованный священникъ изъ Лемковщины, о. Александръ Селецкій, зная, какъ обдираетъ кантинярка всехъ, сказалъ разъ объ этомъ капитану, у котораго какъ-то былъ въ милости. Капитанъ вероятно сделалъ кантинярке упрекъ. Сейчасъ следующаго дня пришелъ о. С. передъ кантину, a кантинярка знала его уже, ибо часто покупалъ всякое для себя и для другихъ. „Sie bekommen nichts mehr von mir. Sie sind ein Verrather und haben auf mich geklagt!” (Вы y меня ничего больше не получите. Вы — предатель и жаловались на меня). После этихъ словъ повалился o. A. C. на землю и — скончался отъ разрыва сердца!.. Вотъ что должны мы были неповинно испытывать и переносить!

Гангары какъ жилища

Передъ домомъ команды стоялъ громадный домъ и помещеніе для аэроплановъ (все это именовали гангарами *) [*) Собственно именуются „гангардами” (Hangards) каменныя зданія для войскъ вь нововременныхъ крепостяхъ.] Первые транспорты нашихъ интернированныхъ жили именно въ этихъ гангарахъ, a между ними мои братья, мой зять, д-ръ Михаилъ Людкевичъ изъ Перемышля, и. Вл. Волошиновичъ изъ Щавнаго съ сыномъ, о. Игн. Мохнацкій изъ Войтковы и мн. др. По переведеніи всехъ изъ гангаровъ въ бараки, стали строить въ гангарахъ аэропланы, и съ того времени видели мы ежедневно упражненія летчиковъ на равнине за проволочными оградами и въ воздухе надъ ними и нами съ трехъ часовъ утра до поздней ночи. Непріятный шумъ и шорохъ и гулъ аэроплановъ слушали мы все время нашего пребыванія. Мы должны были часто видеть и то, какъ аэропланы падали и разбивались, — иногда побились смертельно или убились и летчики.

Еще примечу о „шопе” (сарае), въ которой многіе интернованные по 2, 3, 4 и 6 недель томились, где жилъ и я съ сыномъ, съ о. Монцебовичемъ старшимъ, съ о. Кушнеромъ, который черезъ 2 дня умеръ, съ г. Лукашевичемъ изъ Вышатичъ, который съ трудомъ двигался на костыляхъ и былъ очень боленъ и глухъ (и его привезли сюда!) и тоже черезъ пару недель умеръ.

Несмытый срамъ на державу за это интернованье людей ни въ чемъ неповинныхъ и за такое зверское обрашеніе съ ними.

Еще укажу на зданіе „магазинъ”, где держался для многихъ изъ насъ нужды ради (чтобъ не ходили люди нагіе и босые) складъ белья, платья, обуви и покрывалъ, и о доме на хлебъ, за которымъ долгое время должны были ходить все по очереди, мужики, бабы, господа и госпожи и нежныя барышни, въ хорошее и нехорошее, въ теплое и морозное время.

Кладбище

A за равниною для разбега и размаховъ аэроплановъ назначила команда место подъ кладбище, на которомъ за 30 месяцевъ похоронено нашихъ братьевъ и сестеръ (ихъ меньше) около 1700 лицъ! Легли тамъ: д-ръ М. Людкевичъ, о Кушнеръ, о. Шандровскій, о. Полошиновичъ, о. Малинякъ, о. О. Полянскій, оо. Александръ и Несторъ Полянскіе, р. Николай Гмитрыкъ, о. Іер. Куновскій, д-ръ Дорыкъ, о. Дроботъ, дьякъ Никол. Стыранецъ и мн. др. доблестныхъ нашихъ патріотовъ. Вечная имъ память!

Жизнь въ баракахъ

Со временемъ перевели всехъ насъ изъ гангара, изъ палатокъ и изъ „шопы”, въ готовые бараки и, вотъ, началась въ нихъ наша заточническая жизнь, такъ очень далеко отъ своихъ, подъ терроромъ военной команды, при скудныхъ, сумбурныхъ и лживыхъ известіяхъ о войне.

Намъ не было свободно много ходить по двору; намъ нелегко доводилось ходить въ др. бараки къ своимъ знакомымъ, чтобы другъ друга радовать или чтобы другъ другу въ чемъ-нибудь помочь. Насъ всегда подозревали въ злонамеренности и считали насъ крайне вредными и опасными людьми. A между темъ, все мы, заточники, оказались ввиду всего начальства спокойными и корректными и, кроме того, — за малыми исключеніями — заключенные были, т. е. оставались и здесь людьми набожными и богомольными. Между нами находились и два интелигентныхъ англичанина. Одинъ изъ нихъ, познакомившись съ нами и присмотревшись намъ, оказывалъ намъ симпатіи и дружбу, жалелъ насъ крепко и говорилъ: „Вы, русскіе, удивительный народъ. Васъ здесь такъ много и все вы такъ ужасно угнетены, загнаны и прижаты, и все же здесь — только тихіе богомольцы! Думаете ли вы, что вы себе этимъ положеніе и долю поправите? Никогда! „На похиле дерево и козы скачутъ!”—былъ смыслъ его речи. Если бы было здесь насъ столько, сколько васъ, мы бы всего этого варварскаго террора и часа нестерпели!”

Намъ горько доставались и комомъ въ горле ставали все куски хлеба, все завтраки обеды, и ужины. Иногда приказывали намъ сидеть преспокойно на своихъ логовищахъ съ посудой и ждать въ совершенномъ молчаніи подаянія одной варехи какого-то постнаго, a то и поистине отвратительнаго кушанья; иной разъ велели намъ ставать на дворе возле барака, zwa-a zwa, для полученія кушанья, и сохрани Господь, чтобы кто-нибудь другъ друга опередилъ. Поплатился бы! Все такое обращеніе съ нами было для насъ крайне унизительно и оскорбительно. Но что было делать?

Весьма печально проходили намъ все дольшими стававшіе вечера и ночи, ибо бараки освещались скудно, только двумя керосинными лампами, но мы и за это благодарили Бога, ибо въ неосвещенныхъ баракахъ было бы гораздо хуже.

Наши ночлеги первой осени и первой зимы были и жалки и опасны, ибо мы спали плотно другъ возле друга, чаще всего не роздеваясь и обуви не снимая, и при томъ здоровые возле больныхъ, a больныхъ, то червонкою, (поносомъ), то тифомъ, то маляріей, и даже чахоткою, постоянно бывало много. Мы спали — это надо помнить — на одной истертой соломе, постеленной на мокрой земле!

При всемъ этомъ бедствіи всехъ насъ обсела страшная нужда — милліоны вшей. Мы, правда, переводили два раза въ день старательное ихъ гоненіе-избіеніе, но вся наша борьба съ ними оказывалась безуспешной, оне удивительно живо вновь появлялись. Оне то и разносили заразныя болезни съ однихъ узниковъ на другихъ, по всемъ баракамъ.

Смерть и похороны

Было первой зимой немало такихъ случаевъ, что изъ интернованныхъ, ложившихся вечеромъ спать, утромъ некоторые уже не просыпались. Если же кто въ бараке умеръ, то сейчасъ клали его въ самый примитивный гробъ и выносили на дворъ подъ баракъ, где покойникъ и лежалъ до похоронъ, которые отбывались скоро, — черезъ 8-10-12 часовъ по смерти.

Только немногимъ удавалось получить изъ Граца лучшіе гробы и быть похороненными торжественно. Изъ упокоившихся въТалергофе священниковъ, напримеръ, бедный и несчастный о. Несторъ Александровичъ Полянскій, умершій въ больнице(!) на тифъ, злобно варварски былъ больничнымъ персоналомъ на разсвете дня, только въ одномъ белье и въ наскоро и грубо сколоченномъ гробе, съ иными бедными покойниками, забранъ и отвезенъ на кладбище и въ отсутствіи кого бы ни было изъ своихъ и безъ похороннаго отпеванія похороненъ! Въ этомъ виноваты трусливая команда лагеря и чудовищно трусливые больничные врачи.

Что касается вшей, то были оне истреблены только тогда, когда уже была намъ построена баня, a въ ней паровой дезинфекціонный аппаратъ, нагреваемый чрезвычайно сильно. Всякое белье, платье и всякія покрывала сдавались въ этотъ аппаратъ и получались обратно уже съ совершенно убитою массою вшей.

Въ начале 1915 года, были назначены и переделаны два барака сначала (№ 14, a позже № 13) въ больницу, но когда летомъ того г. прибыла комиссія изъ Вены осмотреть Талергофъ, то генералъ, глава комиссіи, сказалъ, что похожи эти больницы скорее на нужденный магазинъ, но не на больницу. После этого были построены значительно лучшія больницы въ месте, где я отметилъ на плане.

Изъ-за тифа вышло не лишь то несчастье, что умерло повально столь много людей, но еще и другое, a именно то, что все платье заболевшихъ тифомъ крестьянъ, ихъ домашнее льняное или конопляное белье, ихъ сераки и кожухи, ихъ обувь, и вообще ихъ вещи, ими самими сделанныя, и потому и крепкія и драгоценныя, были сожжены, a имъ было взаменъ выдано самое дрянное, ничтожное и тандетное (плохого качества). Такъ ограбленные люди остались въ буквальномъ смысле слова нагими!

Не могу обойти молчаніемъ еще и того печальнаго обстоятельства, что больныхъ тифомъ больничная прислуга ловко обкрадывала, особенно крестьянъ, которыхъ некому было взять въ защиту и опеку, ибо въ бараки тифозныхъ больныхъ и тифозныя больницы, никому изъ насъ не было позволено ходить.

Жаль было смотреть и на реконвалесцентовъ: они ходили около своего барака въ одномъ белье, завернутые одеялами или коцами, худые и бледные какъ тени и голодные до обморочнаго состоянія. Имъ подавали есть только ”юшку” (жидкости). Мало кто изъ реконвалесцентовъ получалъ украдкой по стакану молока или по куску булки.

Меня просилъ однажды мой любимецъ, Стефанъ Ферко, чтобы доставить ему стаканчикъ молока и хотьбы одну булку: и этого нашего разговора караульные не заметили. Но когда я ему желаемое уже доставилъ, налетелъ на меня караульный съ крикомъ: ”marsch! marsch ! bekommst gleich a Watsch! („пошелъ вонъ, пошелъ! a то сейчасъ оборвешь по морде!”) Но я не убоялся; я поставился къ караулу остро: „Я не принимаю такихъ словъ; мне нельзя говорить „marsch”, я старый священникъ”. Въ этотъ моментъ прибежалъ капралъ и спросилъ, въ чемъ дело. Я ему пояснилъ, онъ записалъ мое имя, посмотрелъ пристально и ушелъ, но къ рапорту меня не вызывали.

Удовлетвореніе религіозныхъ нуждъ

Все наши опасно больные требовали исповеди, св. причащенія и св. елеопомазанія, но изъ всего этого получали только исповедь, a это потому, что не было у насъ церкви ни требника. У некоторыхъ священниковъ, правда, имелся свой іерейскій молитвословъ, несколько священниковъ и дьяковъ успели привезти съ собою и „изборники”, но только и всего. Знаю случаи, что некоторымъ священникамъ, забравшимъ съ собою, будучи арестованными, молитвословы, выдирали ихъ жандармы изъ рукъ и бросали ихъ въ ровъ. Поименно могу сказать, что жандармъ, который велъ о. Юрчакевича изъ Липы, изъ тюрьмы на вокзалъ, увидевъ по пути у него іерейскій молитвословъ, его у него выхватилъ и бросилъ въ ровъ! Вотъ сторожъ закона и благочестія въ архикатолическомъ государстве „его апостолическаго величества” Франца Іосифа! Кроме того, что не было для насъ церковныхъ книгъ, не имели мы и церковныхъ ризъ. Съ начала нашелся эпитрахиль только у Владиміра Афанасьевича Венгриновича и еще у кого то; ручной крестъ нашелся у о. Феодора Сапруна, a только значительно позднее дали себе нашимъ русскимъ дамамъ сшить эпатрахили: о. Богданъ Полянскій, о. Юліанъ Гумецкій и о. Василій Курилло.

Самопожертвованіе о Владиміра Венгриновича и врача
д-ра Владиміра Могильницкаго

Духовную помощь оказывали заболевшимъ заточникамъ несколько священниковъ, но совсемъ отдался имъ къ услугамъ и на все случаи о. Влад. Аф. Венгриновичъ. Его и призывали сами солдаты, стоявшіе на „вахахъ” подъ бараками съ тифозными больными, къ исповедыванію больныхъ. Такъ велось это долго, но наконецъ заболелъ и онъ тифомъ и чуть не сошелъ со света. Оправившись отъ тифа, долго хворалъ онь реконвалесцентомъ. Къ выздоровевшему о. Вл. Аф. Венгриновичу, многіе шли благодарить его за самоотверженность и поздравить его съ выздоровленіемъ. Нашъ известный стихотворецъ-самоучка Федоричка написалъ и вручилъ ему хорошее благодарственно-приветственное стихотвореніе.

Кроме о. Вл. Аф. Венгриновича, заслужился для больныхъ тифомъ преизрядно и д-ръ Влад Могильницкій изъ Бучача. Когда свирепствовала пошесть тифа во всю, когда заболелъ этой опасной болезнью и умеръ даже военный врачъ, тогда свершилось для насъ столь опасныхъ для державы заточниковъ великое чудо: австрійскую „ваху” убрали отъ насъ изъ бараковъ совсемъ (караулы остались только вне ограды талергофскаго лагеря), а намъ объявили автономію, назначая всехъ „циммеркомендантовъ” нашими, за насъ ответственными настоятелями. Объявляя намъ на 6 — 8 недель автономію, намъ сказали: „Попробуемъ съ вами; хочемъ узнать, какіе вы люди; если поведете себя хорошо и безупречно, будемъ и мы для васъ иными”.

Какой хитрый выкрутъ придумали швабы! Врачамъ, д-ру В. Могильницкому, д-ру Дорыку, д-ру Войтовичу, д-ру Цеханскому (Теханскому), д-ру Прислопскому и д-ру Добіи, предоставили полную власть заниматься больными. Д-ръ Дорыкъ, единственный сынъ о. Феодора, за короткое время заразился тифомъ и умеръ, д-ръ В. Могильницкій занялся тифозными такъ усердно, что также заболелъ тифомъ и чуть не умеръ, но милосердный Богь сохранилъ его при жизни; судьба надъ нимъ и нами сжалилась, видно, ибо онъ оказался въ Талергофе и по выздоровленіи просто незаменимымъ до конца. Военные врачи были собственно только чиновниками для больныхъ, действительнымъ же врачемъ для нихъ былъ только д-ръ Могильницкій.

Для иллюстраціи самоотверженности д-ра Могильницкаго, приведу такой случай:

Однажды, когда еще не были построены бани, вышелъ приказъ отъ команды, чтобы шли изъ семейственнаго барака купаться въ пару где то за гангаромъ (къ моему счастью не былъ я тамъ ни разу) все женщины. Все боялись этого купанья, ибо была эта баня черезчуръ ужъ примитивна и многіе въ ней простуживались, а также некоторые сводили свое платье ни на что, — прислуга обращалась съ купающимися безпощадно. Уже вышло изъ барака несколько десятковъ женщинъ изъ интеллигенціи; оне ставали возле солдата, который долженъ былъ ихъ конвоировать, zwa-a-zwa, но, по счету солдата, не вышла еще одна барышня. Дамы объясняютъ, солдату, что въ этомъ случае эта барышня не можетъ идти купаться, но солдатъ идетъ въ баракъ и выгоняетъ плачущую девицу прикладомъ на дворъ. Все дамы и мы, повыходившіе изъ бараковъ мужчины, возмущены поведеніемъ солдата, но не можемъ ничего помочь, ибо за неповиновеніе и за вмешательство можетъ солдатъ стрелять и штыкомъ проколоть. Но вдругъ является изъ барака поспешившій д-ръ Могильницкій (онъ жилъ въ сем. бараке съ женою и сыномъ) и резко говоритъ солдату (по немецки): „Эта г-жа не пойдетъ купаться, ибо я, врачъ, запрещаю ей идти”. Солдатъ зналъ, что д-ръ Мог. является врачемъ, но повиноваться долженъ онъ былъ только полковому врачу, a не интернованному д-ру Могильницкому, услышавъ резкое слово д-ра М-го, все за него безпокоились, думая, что сейчасъ пробьетъ его солдатъ штыкомъ, но, слава Богу, вышло иначе: солдатъ присмирелъ и отпустилъ барышню въ баракъ.

Разскажу еще и второй случай: По разнымъ причинамъ не было некоторое время дозволено переходить изъ барака въ баракъ. Но въ одномъ бараке лежавшій въ высокой горячке мужикъ, сорвавшись, вылетелъ изъ барака и спешилъ въ соседній баракъ. Видя это, солдатъ кричалъ „halt! halt ”, но когда больной на это нe обращалъ вниманія, выстрелилъ въ него, однако промахнулся и только прострелилъ стену въ бараке и ранилъ смертельно на коленяхъ стоящаго иного здороваго мужика. Призвали сейчасъ врача д-ра Могильницкаго. Онъ осмотрелъ несчастнаго мужика, но мужикъ два часа спустя скончался. Пулю, которая убила мужика, нашелъ кто-то по другой стороне барака и далъ ее — говорили—д-ру Могильницкому.

Команда вызывала д-ра Могильницкаго несколько разъ къ протоколамъ, делали даже у него обыскъ, и требовали возврашенія пули, но д-ръ Могильницкій сказавъ, что пулю бросилъ где-то, держался этого слова до конца и несмотря на всякія угрозы, пули не отдалъ, а, можетъ быть, и действительно бросилъ ее. Что было на самомъ деле, я не узналъ.

По выздоровленіи д-ра Могильницкаго отъ тифа, шли къ нему многіе поздравлять и благодарить его.

Наше житье-бытье въ Талергофе

Помню, осенью 1914 года приближался день 14-го октября н. ст. день именинъ цесаря Франца Іосифа I. Полковникъ пригласилъ несколькихъ „циммеркомендантовъ”, чтобы посоветоваться съ ними относительно торжественнаго богослуженія за благоденствіе старика-юбиляра, По всему заметно было, что власти очень усердствуютъ, чтобы эти именины были отпразднованы особенно торжественно.

Приглашеніемъ занимался о. Коломыецъ, рослый мужчина и умеющій въ обществе ловко обращаться. Его избрала себе команда посредникомъ между собой и нами. Свою службу исполнялъ о. Коломыецъ вплоть до поступленія подъ карантинъ, чтобы выехать куда-то на конфинацію. Но изъ-подъ карантина онъ не только не выехалъ на конфинацію, но и остался въ Талергофе на всегда, ибо расхаживая со всякими докладами по всемъ баракамъ и занимаясь списками всехъ интернованныхъ (списками живыхъ и умершихъ, приходящихъ и выбывающихъ), онъ заразился тифомъ и умеръ. Тяжело вспоминать… А, впрочемъ, да проститъ милостивый Господь!

Программа была такая: Интернированный о. духовникъ львовской духовной семинаріи, о. советникъ и папскій шамбеланъ, 83-летній старикъ, о. Дольницкій, всемъ намъ ободритель и образецъ терпенія и постояннаго моленія, долженъ былъ служить литургію въ сослуженіи несколькихъ священниковъ, добрыхъ певцовъ, о. Тиховичъ долженъ былъ составить певческій хоръ, чтобы пели по нотамъ, хотя и безъ нотъ, a долженъ былъ заняться о. Корн. Сеникъ устройствомъ престола, эстрады для певцовъ и распределеніемъ местъ стоянія для всехъ христіанскихъ интернованныхъ, чтобы стояли на своемъ месте дамы, на иномъ месте мужчины интеллигенты, a дальше все селяне и селянки, a разумеется где-то вблизи престола и военные. Признать надо, что о. Сеникъ, бывшій сеймовый депутатъ, стройный мужчина и знающій весь обиходъ, справился со своей задачей отлично. Певческій хоръ обратилъ на себя общее вниманіе полковника и всей его свиты, ибо набрали въ хоръ такихъ певцовъ, что каждый изъ нихъ, самъ даже бы могъ быть управителемъ хора.

Когда окончилось торжество, въ своемъ слове о. Корнилій Сеникъ (на немецкомъ языке) сказалъ во всеуслышаніе приблизительно следующее: „Heute ist ein Fest im ganzen Reich zum Namenstag des glorreich regierenden Jubilaten Kaiser Franz-Josef des I. Alle Volker Osterreichs beten inbrunstig fur Seine Gesundheit und wunschen Ihm vom ganzen Herzen Alles Beste and ein ruhmvolles Beenden des begonnenen Krieges; dasselbe wunschen auch wir, alle hier versammelten, wir, russische und polnische Unterthanen des Jubilaten Franz-Josef des I. Wir alle hier versammelten bitten Euere Exzelenz, Herr Oberst, unsere herzlichsten Wunsche Seiner Majestat dem Kaiser gutigst zu Wissen geben”.

(Сегодня, во всемъ государстве, торжество тезоименитства славноцарствующаго юбиляра Франца Іосифа I. Все народы Австріи молятся набожно за его здравіе и всемъ сердцемъ желаютъ ему всего наилучшаго и славнаго окончанія начатой войны. Этого желаемъ также все мы, тутъ собранные, русскіе и польскіе подданные юбиляра Франца Іосифа I. Все мы, здесь собранные, просимъ вaше превосходительство, господинъ полковникъ, довести милостиво до сведенія его величества наши сердечнейшія желанія).

Произнесеніе этого благожеланія было принято полковникомъ и прочими офицерами безъ всякаго примечанія, выразительное названіе „russische Unterthanen” не представилось имъ на этотъ разъ чемъ-то неуместнымъ, но все „украинцы”, услышавъ эти слова, лютились несказанно и хотели непременно высылать депутацію къ полковнику съ жалобою на о. Сеника. Почему не исполнили мазепы этого своего намеренія и решенія, не знаю.

Накануне нашего Рождества Христова, въ сочельникъ, после св. вечери, служились въ трехъ баракахъ, для нашихъ бедныхъ заточниковъ, вечерни, повечерія и всенощныя, a кроме этого постарались устроители о соблюденіи предписаній нашего обряда и обычая, также и о „кутье” (пшенице съ макомъ и медомъ), — она лежала на импровизованномъ тетраподе, a все наши, участвовавшіе въ богослуженіи, шли по очереди къ блюду и брали ложечкою понемногу кутьи, чтобы по крайней мере такимъ образомъ припомнить себе нашъ Святъ-Вечеръ. Правда, еше и то долженъ здесь отметить, что просфоры были раздроблены и всемъ приступаюшимъ къ кутье розданы!

За все время моего пребыванія въ Талергофе, переселялся я изъ барака въ баракъ по всякимъ поводамъ 17 разъ. Еще когда я жилъ съ сыномъ и о. Ф. Сапруномъ въ VIII бараке находился тамъ тоже и о. Решетиловичъ, рьяный мазепа и депутатъ парламента, но недолго: ”украинскіе” депутаты, д-ръ Кость Левицкій и др. походили усердно и живо во Вене всюду, куда следовало, ходатайствуя объ освобожденіи и о. Решитиловича, и, конечно, его освободили. Однажды къ вечеру, при тускломъ свете висящей лампы, вошелъ къ намъ въ баракъ полковникъ съ несколькими офицерами и спросилъ громко: „Wo ist hier der Reichsrathsabgeordnete, Pawel Reszetylowicz?” — „Hier bin ich”, ответилъ о. депутатъ и представился полковнику. — „Sie sind ganz frei. Morgen fruh reisen sie ab; machen sie sich reisefertig”. Следующаго дня распращавшись со всеми въ бараке краткимъ „будьте здоровы”, уехалъ о. Решетиловичъ, давъ всемъ „украинцамъ” обещаніе скоро выдобыть всехъ ихъ изъ Талергофа — или какъ многіе изъ насъ это место нашего заточенія называли „Teufelhof-a” (чортовъ дворъ). И началась после этого оживленная работа внутри и вне Талергофа, съ целью освобожденія ”украинцевъ”. Между нами былъ главнымъ „махеромъ” въ этомъ деле о. Ст. Макаръ изъ Новаго Места, a въ Граце некій д-ръ Ганкевичъ, кажется зять д-ра К. Левицкаго. Во время этого движенія стали записываться на „украинскую листу” у о. Ст. Макара, намъ уже известные мазепы, но также кое-кто изъ нашихъ, селяне и интеллигенты даже, желая, во что бы то ни стало, хоть бы и этимъ путемъ, вырваться и высвободиться изъ Талергофскаго ада, на жизнь въ Гминде, или въ Ст.-Андрэ, или где бы то ни было, на конфинацію.

Роль мазепъ

Когда находился я уже въ IV бараке, какой-то „украинецъ” намъ кликнулъ: „Кто изъ панівъ хоче выйти изъ Талергофа, най впишется сейчасъ у мене на укр. листу, то выйде”.

Съ возмущеніемъ откликнулся хоромъ целый баракъ: „Нетъ здесь между нами такихъ, вонъ съ предложеніемъ! Дастъ Богъ, выйдемъ отсюда и безъ вписыванія себя на укр. листу.”

Агитаторъ вышелъ съ длиннымъ носомъ.

Передъ праздникомъ св. о. Николая известили всехъ насъ, что пріедетъ въ этотъ день д-ръ Ганкевичъ въ Талергофъ, съ той целью, чтобы пожилыя лица ему представлялись для освобожденія себя изъ Талергофа. И действительно пріехалъ д-ръ Ганкевичъ съ какимъ-то другимъ господиномъ. Стали всякіе люди тиснуться въ барачокъ, где освобождающая комиссія начала действовать, о. Макаръ отдельныхъ лицъ впускалъ и выпускалъ. Увидевъ меня, между стоящими на дворе, о. Ст. Макаръ былъ настолько внимателенъ, что впустилъ меня въ канцелярію и шепнулъ въ ухо: „Впишитесь, отче, на листу д-ра Мих. Короля изъ Жовквы” (зналъ о. М., что я никакъ на „украинскую листу” не впишусь). Ставъ передъ комиссію, спросилъ меня д-ръ Ганкевичъ во-первыхъ, какъ я называюсь, а затемъ какой я партіи? Я ответилъ: „Я не есмь человекъ какой-то партіи, я членъ галицко-русскаго народа”. — ”Такъ?! То идите себе, идите! Мы знаемъ васъ добре не отъ ныне!” — И я пошелъ, зная уже, что меня не выпустятъ, но радъ все таки, что меня знаютъ не отъ ныне, хотя и не съ хорошей стороны въ мазепинскомъ смысле, т. е. въ безсмысліи. Спасибо и за это.

Черезъ несколько месяцевъ после этого прочли „циммеркоменданты” по баракамъ, что въ такой-то день отъедутъ изъ Талергофа на свободу, такіе-то „украинцы”, — и назвали около 120 фамилій разъ, a затемъ несколько разъ еще известное количество ихъ на иные дни.

Стали мазепы въ телячьемъ восторге намъ, русскимъ, на досаду, собираться къ отьезду. И ударилъ часъ отбытія. Некоторые изъ нихъ прощались съ нами даже словами: „дай Богъ и вамъ скоро отсюда выбратися”, но, когда вышли все съ багажемъ за ворота, чтобы пешкомъ пойти на станцію Абтиссендорфъ, то и кликнули намъ громко съ дикимъ злорадствомъ: „А бодай-бысьте, москвофилы, все тутъ пропали!” После этого запели они свое „Ще не вмерла Украіна”…

Всей осенью и зимою, появлялись въ Талергофе авдиторы, то на площади посреди бараковъ, то где-то въ бараке, чтобы допрашивать интернованныхъ, за что они въ Талергофъ попали. Меня не допрашивали тамъ уже ни разу, нaпротивъ, 15 ноября пришелъ офицеръ Лайсъ (Laiss) на площадь раздавать почту и многихъ о чемъ-то осведомлять, онъ и прочиталъ несколькимъ десяткамъ интернованныхъ весть, что военная прокуратура признала ихъ совсемъ невиновными, — между прочими прочитанными фамиліями была и моя. Я весьма обрадовался, ибо думалъ, что наконецъ, выпустятъ меня на свободу, но г. Лайсъ добавилъ въ конце сообщенія еще слова: „Aber aus uns unbekannten Grunden bleiben Alle freigesprochenen auf unbegranzte Zeit hier”. (Ho пo неведомымъ намъ поводамъ, все освобожденные останутся здесь на неопределенное время). Вотъ, какъ моментально убита была моя радость! Позже узнали мы, что освобожденіе интернованныхъ изъ талергофскаго заточенія зависитъ не отъ военной прокуратуры, a отъ д-ра Ганкевича и его конторскихъ помощниковъ, стоящихъ подъ командою „украинскихъ” верховодовъ во Вене. Кроме извещенія о невиновности, отдалъ мне г-нъ Лайсъ и пакетъ со всеми бумагами, которыя забралъ мне, было, жандармъ во время обыска и арестованія. Какъ опечатали оба мы, т. е. я и жандармъ, нашими оффиціальными печатями пакеть тогда, такъ невскрытымъ и непрочитаннымъ отдала мне его прокуратура, которая, по-видимому, этихъ бумагь не хотела видеть и не видела.

Допросы

Съ некоторыми интернованными производились допросы очень интересно и замечательно. Примера ради упомяну о некоторыхъ. Одну крестьянку изъ Надворной (а можетъ быть изъ села отъ Н.) спросилъ прокуроръ: „Вы изъ которой партіи?” — ”Я отъ коровъ” — ответила баба. — „Какъ же отъ коровъ?” — спросилъ удивленный авдиторъ. — „Ну такъ, прошу пана „сендзього”: я служу въ дворе, то тамъ делимо всехъ слугъ на партіи, одна при коняхъ, друга при волахъ, еще инча при безрогахъ (свиньяхъ), a я при коровахъ и яловнику”. — На такой простой ответъ улыбнулся авдиторъ и отпустилъ бабу.

Иную крестьянку отъ Бродовъ (летомъ 1915 года) спросилъ авдиторъ: ”На васъ донесено, что вы впустили въ свою хату ”москалей”. Почему сделали вы это?” — Крестьянка съ крайнимъ волненіемъ ему ответила также вопросомъ: ”А пощо впустили австрійски вояки „москалей” до Галичины?” — Авдиторъ мотнулъ только головой безпомощно и отпустилъ ее.

Однажды, былъ я допрошенъ по делу обвиненнаго о. Северіана Ильницкаго. При допросе помогалъ авдитору адвокатскій конципіентъ изъ Дрогобыча. Авдиторъ спросилъ меня: „Что вы скажете о томъ, что о. Ильницкій основалъ въ своемъ приходе читальню О-ва им. Мих. Качковскаго?” — „Скажу только, то, что это хорошо; ничего преступнаго въ этомъ не было, я имелъ у себя тоже такую читальню; — ихъ было въ Галичине около тысячи” — ответилъ я. — „Такъ? И вы говорите это такь смело?.”- ”И почему же мне объ этомъ не говорить смело? Ведь я, о. Ильницкій и все прочіе, мы получили разрешеніе на основаніе читаленъ О-ва им. М. Качковскаго, отъ наместничества во Львове чрезъ староства, на бумаге. Самовольно и тайно мы этого не делали”.— На эти мои слова приметилъ адвокатскій конципіентъ (офицеръ): „Ja, ja, an Allem ist die Lemberger Statthalterei schuldig”. (Да, да, во всемъ этомъ виновно львовское наместничество).

Чрезвычайно характерны были допросы советника суда Богдана Б. Дедицкаго, надсоветника суда Влад. Литинскаго и секретаря староства въ Сяноке г. Андрея Бугеpы.

Первыхъ двухъ, узнавъ, кто они, спросилъ авдиторъ: Когда были вы именованы советникомъ и надсоветникомъ суда? — „Въ іюне 1914 года”. — ”И сейчасъ по повышеніи въ чине, васъ арестовали? Удивительно! Ведь же для повышенія по службе, признали васъ совершенно лойяльными. Нетъ никакой последовательности въ делопроизводстве галицкихъ верховодовъ. Идите; вы, господа, черезъ неделю будете свободны”. Такъ и вышло.

Между нами въ Талергофе было еще одно замечательное лицо, славный мужъ, д-ръ Николай Антоневичъ, выслуженный учитель гимназіи, писатель к широкоизвестный сеймовый депутатъ. Сколько молодежи воспиталъ онъ! Какимъ славнымъ и любимымъ педагогомъ былъ онъ, и все же очутился въ Талергофе и пробылъ тамъ свыше пяти месяцевъ! Насъ, учениковъ его, было много съ нимъ въ Талергофе, мы очень жалели его. Онъ претерпелъ много въ талергофскомъ аду физически и нравственно, пока его освободили. Онъ, правда, не авансовалъ такъ быстро, какъ чиновники суда; его вообще какъ славноизвестнаго русскаго патріота политиканы не любили и боялись, хотя и высоко почитали, но все таки ему въ лойяльности безпречному, только законнымъ путемъ шедшему, не должно было случиться такого преследованія, гоненія и униженія, какимъ онъ былъ подвергнутъ. Если бы не Талергофъ, д-ръ Н. Антоневичъ въ 1919 г. еще не умеръ бы; въ Талергофе несомненно здоровье его пошатнулось, несмотря на то, что былъ по своей русской природе, весьма твердъ и выносливъ. Д-ръ Людкевичъ не смогъ заточенія перенести. Не вынесъ униженія, оскорбленій и заточничества и вскоре умеръ въ Талергофе. Андрей Бугера предсталъ предъ авдиторомъ въ чиновничьемъ мундире, съ крестомъ заслуги на груди, ибо такъ одетымъ арестовали его 2-го августа 1914 г., когда выходилъ, въ парадной форме изъ церкви.

— Вы кто такой?— спросилъ авдиторъ.

— Я служилъ 12 летъ въ арміи. Въ чине фельдвебеля поступилъ я на службу въ старостве, секретаремъ староства служилъ я 28 летъ. Теперь я вь отставке съ пенсіей, съ крестомъ заслуги за верную службу, и здесь, въ Талергофе!

— Удивительно, какъ съ вами поступили. Идите. Постараемся, чтобы вы вышли скоро отсюда.

Черезъ несколько недель были все они отпущены на свободу, хотя не въ одно время, ибо и не въ одно время, впрочемъ, ихъ допрашивали.

Патріархъ заключенныхъ о. Дольницкій

Необыкновенная исторія вышла и съ арестованіемъ о. Дольницкаго, духовника львовской дух. семинаріи и папскаго шамбелана, 83-летняго старика, лойяльнейшаго подданнаго, быть можетъ, более чемъ министръ-президентъ и более папскаго, чемъ кардиналъ-примасъ. Его арестовали мадьярскіе солдаты, где-то недалеко австро-русской границы и вымучивъ его порядочно, посадили на пушку и везли его на ней привязаннаго далеко, въ какую-то команду, которая затемъ и доставила его въ Талергофъ.

И была-жъ у какихъ то тамъ верховодовъ совесть продержать старика-ветерана, столь заслуженнаго и много молодежи къ священническому званію воспитавшаго въ Талергофе, до половины зимы! Где онъ ютился, какъ сиделъ и какъ спалъ! Самый видъ и состояніе этого старика выжимали изъ глазъ слезы. Но при всемъ этомъ униженіи какъ бодро, крепко, безропотно, примерно и назидательно онъ держался! Священники оо. Мащакъ изъ Липицы, Петръ Подгорецкій и другіе, которые наиближе къ о. „патріарху” помещались, читали вместе съ нимъ ежедневно громко все Правило, a часто и Параклисъ ко Пресв. Богородице, a какъ только требовалось богослуженія для всехъ (вечерни, утрени, литургіи и параклиса), то онъ шелъ служить начальствующимъ.

Наконецъ пришло и о. Дольницкому освобожденіе изъ Талергофа. Многіе интернованные пришли его прощать къ воротамъ, — всякій радъ былъ ему въ чемъ нибудь прислужиться, a oo. Мащакъ и еще кто-то (и я несколькими словами) произнесли старику трогательные прощальныя и благодарственныя речи, за чудный примеръ терпенія и неупаданія духомъ.

Паденіе религіозности

Я заметилъ, что многіе изъ заточниковъ часто, долго и съ усердіемъ молились, но и немало было такихъ, которые проводили свои дни прямо таки безбожно.

Въ 8-омъ бараке помещался около меня отецъ съ тремя сыновьями. У нихъ было много денегъ, и вотъ они покупали много всякихъ съестныхъ припасовъ, готовили и „смажили” (жарили), и 6—8 разъ въ день ели. Ho o молитве они забыли совсемъ! Однажды утромъ въ бараке было такъ неспокойно, что я и сынъ лишь съ трудомъ могли молиться. Подумавъ, сказалъ я громко: „Братія — заточники! Великое постигло насъ горе, не следуетъ намъ заводить ссоръ и браниться, вотъ, лучше все успокойтесь и молитесь Богу о снятіи съ насъ тяжелаго креста”. После этого утихло въ бараке, но отецъ трехъ сыновей сказалъ съ яростью въ голосе: „Мне и моимъ сыновьямъ не надо молиться. Насъ везли жандармы восемь миль, съ закованными въ кандалы руками, пусть же это униженіе заменитъ всемъ намъ молитвы на весь годъ”. Отецъ и сыновья —рьяные „украинцы”, расчитывавшіе, конечно, на совсемъ иную участь. Отецъ этотъ, освободившись вместе съ сыновьями изъ Талергофа, поселился съ ними во Вене. Мазепинскіе верховоды пригласили однажды и этого отца на свои совещанія. Когда пришла бывшая на очереди точка совещаться о томъ, кого следовало бы освободить изъ Талергофа, предложилъ кто-то изъ менее завзятыхъ и враждебныхъ всему, что русское, чтобы освободить всехъ Полянскихъ, которые будь-що-будь, все же оказались самоотверженными діячами для народа”. Услышавъ это, отецъ трехъ сыновей, вскочилъ какъ ошпаренный и сталъ уедать на Полянскихъ, какіе-де они опасные, такъ что не лишь упало предложеніе, но и еще было решено придержать ихъ въ Талергофе до конца. Такъ Полянскіе и выдержали въ Талергофе до конца, до 7-го мая 1917 года! Пусть и радуется этотъ отецъ-„добродій”.

Общія молитвы и богослуженія

Переселившись изъ 8-го въ 4-ый баракъ, заметилъ я, что здесь интеллигенція и селяне были почти все наши, русскіе; циммеркомендантомъ былъ о. Влад. Вахнянинъ. Посоветовавшись съ оо. Сапруномъ, Кузыкомъ и сыномъ, представилъ я о. Вахнянину, что следовало бы известить всехъ товарищей недоли о томъ, что ежедневно и точно въ 6 ч. утра и 9 ч. вечера будетъ кто-то, давъ знакъ рукоплесканіемъ, громко, во всеуслышаніе, молиться, читать молитвы: ”0тче нашъ”, „Богородице Дево”, ”Подъ твою милость” и ”Ослаби, остави”. И о. Вахнянинъ сейчасъ согласился и известилъ о такомъ постановленіи сожителей.

Благодаря этому нововведенію, значительно окрепъ духъ всехъ заточниковъ въ бараке. И въ др. баракахъ, узнавъ о нашемъ новомъ порядке, люди ввели себе его также. Вообще общая молитва понравилась всемъ несказанно, на жаль, однако, видели мы и такихъ нашего обряда людей, которые на время молитвы, будто бы непросыпаясь, даже головы изъ-подъ одеяла не показывали! A какъ стали мы, т. е. некоторые священники, по баракамъ подъ воскресенья и праздники, т. е. накануне и въ воскресенья и праздники, служить вечерни, утрени и литургіи, a даже акафисты и парастасы, то мы были вынуждены видеть такихъ бездушниковъ, что, сидя въ барак, не лишь не переставали курить папиросокъ, но и въ карты себе дальше играть! A на упреки и увещанія изъ-за такого ихъ нелепаго поведенія, они отвечали, что они здесь не кто иные, a только — заточники, вотъ все.

*) Свящ. о. Олимпий Аф. Полянский – родился (сынъ о. Афанасия и Мелании изъ Венгриновичей) въ 1856 г. въ Яблонке нижней, уездъ Турка, въ Галичине. Гимназию посещалъ и окончилъ въ Самборе, богословский факультетъ во Львове и Перемышле. Хиротонизированный въ иереи (после бракосочетания съ Мальвиною, дочерью о. Иоанна Гамзы) былъ священникомъ сотрудникомъ въ Вислоке горномъ, затемъ въ Хирове; овдовевї рано и заменивъ сельское сотрудничество на городское, пробылъ 8 летъ въ Перемышле, где поработалъ много и успешно для русского дела подъ руководствомъ д-ра Николая Ив. Антоневича. Обладалъ недюжиннымъ проповедническимъ даромъ и умениемъ снискания себе доверия и симпатий народа.

Ставъ наконецъ настоятелемъ прихода въ Юровцахъ, сяноцкого уезда, о. Олимпий развернулъ энергичную деятельность въ Сяноччине, въ контакте и согласованно сотрудничая по просвещению и организации тамошняго русскаго крестьянства и мещанства съ такими видными народными деятелями, какъ оо. Генрихъ Полянский, Ф.Калужняцкий, Осипъ Москаликъ, Секержинский, д-ръ Искрицкий, нотариусъ Кокуревичъ и др., помогая въ работе сяноцкой вилии О-ва им. М.Качковского, основании кредитн. О-ва “Бескидї”, директоромї котораго сталъ впоследствии, приобретении «Народнаго Дома» въ Сяноке» и т.д.

При читальне въ Юровцахъ имъ же основанный и руководимый любительский драматический кружокъ ставилъ съ большимъ успехомъ рядъ пьесъ, въ ихъ числе и о. Олимпиемъ написанную и весьма популярную трагедию п.з. «Великомученница Варвара». Писалъ о. Олимпий много, подписываясь чаще всего псевдонимомъ «Всегорьевъ», статьи, пьесы, стихотворения, помещаемые въ гал-рус. Изданияхъ. Состоялъ продолжительное время вице-маршаломъ и маршаломъ сяноцкой уездной земской управы. Несмотря на это, всё-таки въ августе 1914 г., когда вспыхнула война, былъ австрийскими жандармами арестованъ и вывезенъ въ Талергофъ, в которомъ – какъ известно изъ печатаемыхъ здесь записокъ его брата Генриха – и скончался и похороненъ со многими другими на известномъ кладбище «подъ соснами».

Да и не такія еще нелепости и дерзости говорили они, но не стану приводить здесь всего этого, a укажу только, что доходило до того, что многіе даже званіе свое отрицали, но какъ лишь приходилось идти на почту за жалованьемъ, то они сейчасъ къ нему признавались!

Летомъ 1915 года достался я въ 31-ый баракъ. Съ перваго же дня сталъ я утромъ и вечеромъ для всехъ громко молиться, но уже на четвертый день я долженъ былъ переселиться въ XIII баракъ, ибо въ этоть день утромъ, когда я сталъ молиться, меня проклялъ одинъ интеллигентъ(!) во всеуслышаніе: „А шлягъ бы тебе трафивъ за твою молитву!” Вотъ до чего дошло это паденіе нравовъ. Есть, видно, люди на свете, которые ни своего ни чужого горя не ощущаютъ и, отвергая и удаляя отъ себя все выспреннее, духовное, божественное, служатъ только мамоне даже и тогда, когда занимаются науками или когда извлекаютъ себе пользу изъ своихъ наукъ. Весьма печальное явленіе.

Постройка церкви

Отсутствіе церкви въ лагере далось всемъ намъ, верующимъ и къ Богу стремящимся, особенно больно. Намъ, почему-то не давали возможности устроить въ лагере свою церковную жизнь, какъ следуетъ.

Еще въ ноябре 1914-го года распорядилась наша команда, чтобы былъ построенъ храмъ.—собственно костелъ, ибо безъ царскихъ вратъ, иконостаса и пр.—для верныхъ гр.-кат. обряда, но все-таки католиковъ. Для некатоликовъ же, именно для православныхъ, позволилъ полковникъ построить баракъ съ иконостасомъ и однимъ престоломъ въ пресвитеріи, даже съ небольшимъ куполомъ. Костелъ для насъ уже былъ покрытъ черепицами, но вдругъ была работа пріостановлена съ момента, какъ вспыхнула эпидемія тифа. До весны ничего по постройке не делалось,—за это время послужилъ незаконченный костелъ складомъ домовинъ (гробовъ) съ умершими интернованными. Были такіе дни, что уставлены были по середине храма по 5—8 и 10 гробовъ!

Весною не было уже пошести, и мастера принялись за завершеніе постройки храма. Въ конце мая 1915 г. состоялось торжественное благословеніе его делегатомъ лат. епископа изъ Граца, весьма пышно, съ участіемъ всей нашей команды и всего насъ стерегущаго войска, и въ присутствіи всехъ насъ. На окончаніе торжества пелъ нашъ хоръ подъ регентствомъ о. Петра Дуркота, державный гимнъ „Боже буди покровитель”, по-немецки и по-русски.

Намъ, несчастнымъ заточникамъ, отдали этотъ костелъ въ пользованіе. Хотя въ немъ многое было далеко не такъ устроено, какъ полагается въ русской церкви, все же мы возрадовались несказанно темъ, что сможемъ служить Литургіи, a по крайней мере, что будемъ присутствовать на св. Литургіяхъ, если кто будетъ намъ служить. Самопонятно, что радовались мы и служенію вечерень, утрень, молебновъ, акафистовъ и парастасовъ въ церкви, ибо, хотя служили мы эти богослуженія и по баракамъ, то все таки служеніе ихъ тамъ было далеко не то, что въ церкви.

Настоятель прихода

Но увы! Какъ же не легко давалось намъ служеніе св. Литургіи! Намъ объявлено, что будетъ служить Литургію и прочія богослуженія только поставленный для насъ „парохъ”, о. Ярославъ Карпякъ, окончившій богословскія науки въ Риме и тамъ рукоположенный, прослужившій одинъ годъ миссіонеромъ въ Канаде, a попавшій въ Талергофъ на постъ „пароха”, какъ беженецъ, съ поста катихизатора при ”выделовой” школе въ Дрогобыче. Несомненно о. Карпякъ, рукоположеный только въ 1906 г., ставъ нашимъ настоятелемъ, получилъ особыя инструкціи, какъ съ нами, столь для державы опасными людьми, поступать. И оказался о. Ярославъ K. „papstlicher als der Papst selbst und osterreichischer als Erzosterreicher”. (более папскимъ, чемъ самъ папа и более австріакомъ чемъ архиавстріецъ). Полковникъ постарался достать для насъ, правда, одну чашу съ дискосомъ, звездою и ложечкою для причащенія верныхъ, фелонъ, эпитрахиль, нараквицы, поясъ, наплечникъ и стихарь принятаго въ нашей церкви кроя, но o церковныхъ книгахъ велелъ намъ самимъ заботиться.

Равнодушіе ординаріатовъ

Все три наши епископскіе Ординаріата забыли о насъ совершенно, имъ даже совсемъ не было, ни желательно ни интересно, узнать, какъ обстоитъ дело съ нашей духовной жизнью въ заточеніи, какъ или кемъ удовлетворяются наши религіозныя нужды.

Выходили курьезы. Такъ нпр. о-цъ Ярославъ попросилъ кого-то въ Вене о присылке Служебника (Литургикона). И, вотъ, прислали друзья нашей Церкви и нашего народа малый Литургиконъ, свежо въ Вене на малой машине отпечатанный — фонетикою! На самый видъ такого литургикона охватилъ насъ великій жаль и досада на ничемъ неоправданную, безпричинную и безсмысленную ненависть нашихъ Австріей и пруссаками испеченныхъ „украинцевъ”, даже къ стариннымъ и полнаго уваженія достойнымъ церковнымъ книгамъ. Къ счастью огорчился этимъ фонетическимъ Литургикономъ и о. Ярославъ, — употребленіе такого Литургикона переходило вероятно границы его инструкціи, — и отправленъ былъ этотъ литургиконъ обратно въ Вену. Черезъ несколько дней прислалъ намъ прелатъ, о. Дольницкій, изъ Граца, свой малый Литургиконъ и, вотъ, началъ служить Литургію о. Ярославъ по воскресеньямъ и праздникамъ, съ начала только одинъ, a черезъ несколько недель съ двумя-тремя священниками безбородыми (такіе казались ему все таки подальше право-и-цареславія). Въ усердіи и вышколенности о. Ярославу по исполненію душпастырскихъ обязанностей, согласно римскому воспитанію и полученнымъ инструкціямъ, отказать нельзя было, но голоса къ пенію и проповедническаго дарованія у него не было. Да у него не было и здоровья, котораго вдобавокъ беречь не умелъ. Черный кофе пилъ слишкомъ часто, курилъ слишкомъ много и одевался, идя служить зимнею порою, такъ же, какъ и летомъ, по молодецки, словомъ, щеголялъ и — умеръ.

Принудительныя моленія

После каждой Литургіи и вечерни или молебна велелъ о. Карпякъ петь „Боже буди покровитель”. И народъ пелъ, ибо какъ же было не петь. Одни, можетъ быть, пели думая, что это поможетъ кое-что къ выходу изъ Талергофа, a иные, просто, ”стpaxa ради іудейска”…

Вероятно пелось это „Боже буди покровитель” повсюду и денно и нощно и во всей австрійской державе, ибо требовала этого державная политика, но къ чему было все это? Въ 1918 году Австрія разсыпалась! Въ польской газете „Depesza Lwowska” поместилъ кто-то къ сообщенію о распаденіи Австріи такія слова: „Австрія велела всегда и всюду молиться и служить Литургіи за свою целость и за свое величіе, a что ей помогли эти молитвы и Богослуженія? A неумолимый рокъ готовилъ ей неминуемое распаденіе”. На такія слова не могу не возразить: Молитвы и Литургіи за целость и величіе Австріи были бы ей наверно спасительны, если бы совершались оне не какъ „за панщину”, не по принужденности, не такъ, чтобы надо было бояться за немоленіе, непеніе „Боже буди покровитель” и за неслуженіе предписанныхъ молебновъ о сохраненіи и благополучіи цесарскаго дома, не изъ боязни быть обвиненнымъ въ нелойяльности, a только если бы возносились и совершались отъ искренняго и благодарнаго сердца всехъ гражданъ, затвореніе имъ добра и правды. Но именно этого не испытали, ни чехи, ни словаки, ни хорваты, ни словенцы, ни дальматинцы, ни сербы, ни румыны, ни италіанцы, ни галицко-угорско-буковинскіе русины. Ко всемъ этимъ своимъ верноподданнымъ народамъ относилось австрійское правительство крайне враждебно и вопіюще несправедливо. Въ Австріи добро и правда давались всецело только немцамъ, a после нихъ покровительствовало австр. правительство преимущественно евреямъ, дальше благоволило мадьярамъ ну и полякамъ.

Бородатые священники стали энергично требовать разрешенія служить литургіи и въ конце концовъ добились этого права. Но пока это наступило, многіе священники шли только къ исповеди и св. причащенію. Въ томъ же, въ сущности похвальномъ деле, поступали одни священники, какъ подобало ихъ достоинству, иные несоответственно: одни старались приступать къ св. причастію въ эпитрахили вместе со священникомъ, служащимъ Литургію при престоле, иные, стоя на коленяхъ вместе съ мірянами.

Богослуженія

Какъ только допущены были служить Литургію и бородатые іереи, оказалась крайняя необходимость иметь второй литургиконъ большого формата, чтобы можно было по немъ читать издали (были два служебника жолковскаго иаданія, но они изъ-за слишкомъ малыхъ буквъ были очень неудобны), такъ, вотъ, принялись два молодыхъ священника, о. Богданъ и о. Константинъ Пеленскіе, написать печатными большими буквами Литургію Іоанна Златоустаго, и написавъ ее и переплетши, отдали къ общему употребленію. A такъ какъ было очень неудобно служить проскомидію при жертвеннике изъ большого и малаго литургикона, то написалъ я печатными буквами „проскомидію” и уместилъ надъ жертвенникомъ. И ставало служить Литургію по трое и по пятеро священниковъ одновременно. Фелоны и прочія ризы нашлись скоро, ибо ревностные священники жертвовали охотно на покупку нужныхъ церк. ризъ, a o. Богд. Полянскому прислалъ шуринъ его, священникъ изъ Прелукъ, одинъ фелонъ съ прочими частями.

Со временемъ достались намъ еще два литургикона, одинъ малый более ранняго изданія, и одинъ большой — новейшаго Ставропигійскаго изданія. Последній привезъ намъ о. д-ръ Жукъ изъ Вены, действительный нашъ парохъ, ибо о. Карпякъ, какъ выяснилось, былъ только его заместителемъ.

Постепенно налаживалось служеніе Литургіи и прочихъ богослуженій, съ помощью ревнителя о. Василія Курилла, совсемъ какъ следуетъ, и могло происходить съ 5 ч. утра (а въ великіе праздники даже съ 3 ч. утра) до самого полудня, въ теченіе трехъ четвертей часа и по 8-ми священниковъ вместе, если столько ихъ къ служенію записывалось.

Служилось, разумеется, наибольше „читанныхъ литургій”. По воскресеньямъ и праздникамъ служилась съ 9 ч. утра всегда поемая, соборная литургія. Въ такой поемой литургіи былъ начальствующимъ всегда о.Карпякъ, по его заболеніи и смерти, о. Зарыцкій, a по отпущеніи его на конфинацію, о. Курдыдикъ, — все безбородые. Если явился къ намъ о. Жукъ, или присланный имъ о. Лижегубскій, то начальствовали они и проповедали. Священникамъ оо. Зарыцкому и Курдыдику не было разрешено произносить проповеди, но o. Курдыдикъ, иногда оповещая и объясняя кое-что о праздникахъ или постахъ, дерзалъ, размахнуться на речь характера проповеди.

Замечательный былъ одинъ случай съ фелономъ и эпитрахилью техъ священниковъ, которые пріехали къ намъ въ Талергофъ вместе со многими мірянами обоего пола изъ тюрьмы въ Терезіенштадте. Такъ — какъ было между всеми нами, заточниками, и множество православныхъ, — насъ не хотели или боялись называть православными — то они постарались о полученіи разрешенія на постройку особой, православной часовни. И они построили себе, стараніемъ братьевъ Киселевскихъ, Діонисія и Юліана, іерея и мірянина, часовню, a съ помощью большихъ мастеровъ, пленныхъ русскихъ солдатъ, снабдили и украсили они часовню хорошимъ иконостасомъ и престоломъ. Не имея съ начала церк. ризъ, брали они секретно наши фелонъ и эпитрахиль, привезенные изъ Терезина: Конечно, о. Карпякъ не зналъ о томъ, что выдавались иногда фелонъ и эпитрахиль изъ нашей церкви православнымъ оо. Кисилевскому или Гудиме къ употребленію въ ихъ часовне. Но однажды встретилъ o. Kapпякъ кого-то несущаго эти ризы въ нашу церковь. „Откуда ты это несешь?” — спросилъ о. Ярославъ. — „Изъ православной часовни”,—ответилъ несущій. ”Какимъ образомъ?” — „Мы заняли эти ризы къ нашему богослуженію”, — сказалъ несущій, — „Такъ? То отнеси ризы обратно въ часовню; я не позволю ихъ больше употреблять въ нашей церкви”.

Какой фанатизмъ — говорилось въ лагере — уже будто и ризы пропитаны „схизмою”. Удивительное опасеніе, смешное даже!…

Буковинскіе православные служили себе въ своей миловидной (особенно внутри) часовне все богослуженія, кроме св. Литургіи, ибо все ихъ старанія получить отъ своего архіерея изъ Черновецъ все нужное къ служенію св. Литургіи, кончились ничемъ.

Чтобы могли иногда буковинскіе православные причащаться, привозилъ имъ изъ Граца (кажется изъ сербской церкви о. Преличъ) освященные дары сюда въ Талергофъ и передавалъ ихъ о. Киселевскому, a онъ сохранялъ ихъ въ кивоте на престоле.

Живописцы и др. художники

Костелъ, служившій намъ церковью, умело и красиво расписалъ какой-то живописецъ изъ Граца, хорошо же и почти артистически живописали православную часовню два лица, именно: окончившій въ Черновцахъ богословіе г. Васильевичъ, женатый, но еще не рукоположенный, и о. Р. И. При семъ долженъ я заметить, что терроръ привелъ въ Талергофъ и несколько человекъ, настоящихъ художниковъ, изъ которыхъ укажу троихъ, т. е. о. Кулика, известнаго выставленными картинами на львовской выставке и двоихъ вышеупомянутыхъ. Въ Талергофе о. Куликъ былъ недолго и не занимался художественными работами, но о. И. и г. Васильевичъ, были въ заточеніи до

*) А.Г.Винничукъ, родился въ съ Княжье, у. Снятинъ (Покутье).

Въ 1914 г. вышелъ по мобилизации на войну въ качестве прапорщика запаса и уже 21-го августа 194 г. былъ арестованъ военными властями въ Мостахъ вел. въ штабе 2-ой кавалерийской дивизии, по указанию главной ставки австрийской армии. Основаниемъ для ареста послужилъ доносъ “Комитета украинскихъ офицеровъ” въ 3-мъ артил. полку въ Перемышле во главе съ некиимъ Мыгайлюкомъ, преподавателемъ “украинской” гимназии в Черновцахъ.

Обвинение гласило: “государственная измена по отношению Австро-Венгрии и – руссофильство”.

По арестовании былъ вместе съ судьей д-ромъ Вл. Решетиломъ заключенъ въ военную тюрьму во Львове, а затемъ при эвакуации Львова вывезенъ военно-полевымъ судомъ въ Венгрию и томился въ тюрьмахъ въ Мукачеве, Бестерцахъ, Колошваре и Будапеште. Военное следствие противъ него было, въ конце концовъ, прекращено, и въ мае 1916 г. онъ былъ освобожденъ.

конца (до 7-10 1918) и произвели за это время много прекрасныхъ вещей. A o. И. и г. Васильевичъ резьбили очень много, и то удивительно искусно и красиво; занимались еще этимъ и мн. др., а именно: о. Конст. Полянскій, о. Гудима, о. Чертежинскій, о. Копыстянскій, о. Чекалюкъ, одинъ карликъ (былъ!), о. Богданъ Полянскій и др. Но живописаніемъ, писаніемъ портретовъ, занялся о. И. на более широкую скалу, a живописаніемъ иконъ для церкви и для частныхъ лицъ потрудились много и успешно, именно двое: о. И. и г. Васильевичъ.

Плащаницу для насъ на Великій Пятокъ, плащаницу для православной церкви, и наместныя иконы для той же церкви, написалъ о. Р. И. преизрядно, a мы, бедные заточники, имели свое удовольствіе уже въ томъ, что могли обносить плащаницу вокругъ церкви въ Вел. Пятокъ и что могли ею устроить себе Божій гробъ.

Вышивальщицы

Если сказалъ я выше о произведеніяхъ нашихъ художниковъ-резьбярей и живописцевъ, то было бы несправедливо не высказаться съ признательностью о многихъ нашихъ женщинахъ за то, что принялись съ большимъ усердіемъ многое шить и вышивать, не жалея ни прилежнаго труда, ни хлопотъ, ни издержекъ. Прекрасныя вещи производили оне, дамы и девицы, женщины изъ интеллигенціи, мещанства и даже изъ селянства. Замечательные по красоте и изящности вещи выходили изъ рукъ г-жи Байковой, г-жи и двухъ красавицъ Раставецкихъ, девицъ Куцей, Лаврышъ, г-жъ Созанской, Чубатой, несколькихъ девицъ-патріотокъ изъ Галича, девицъ изъ Костеровецъ отъ Сянока и мн. др. Преизрядному нашему защитнику, поручику Осташевскому, белому ворону въ среде поляковь, вышили и пожертвовали наши русскія дамы на память большую скатерть, полотенце и салфетки, такъ красиво, художественно, что хоть на выставку ихъ подавай. Г-жа Байкова сшила намъ при содействіи барышни Лаврышъ и два фелона съ эпитрахилями, воздухомъ и покровцами, a также стихарь.

Подобно уже вышеупомянутымъ потрудились такъ въ Талергофе и многія другія, просто, чтобы только время не шло даромъ, и чтобы тоска по своимъ не разрывала сердца.

Певцы и певицы

Тутъ годится также высказаться о нашихъ певцахъ и певицахъ, относительно нотнаго пенія вообще и нашего церковнаго пенія въ частности.

Въ Талергофе нашлись такіе известные уже певцы и управители хоровъ, какъ студентъ Галушка, Феофилъ Подолинскій, оо. Петръ Дуркотъ, Юрій Генсерскій, Іосифъ Тиховичъ, студентъ Левъ Держко, о. Казиміръ Дутковскій, о. Богданъ Полянскій, Орестъ и Романъ Копыстянскіе, судья Ивануса, прав. свящ. о. Гудима, студентъ Юрій Вл. Полошиновичъ, одинъ слушатель богословія изъ Черновецъ, котораго фамиліи не помню, девицы-певицы изъ Буковины, девица Лаврышъ, д-ца Сушкевичъ изъ Стебника, одна замужняя крестьянка изъ Гуцульщины, девица Ева Соболевская изъ Костеровецъ, съ племянницею Анною Н. (сопранисткою) и мн. др.

Одни изъ нихъ пели иногда, во время праздничной литургіи, въ нашей церкви (но не женщины) по нотамъ, иные въ православной часовне—почти всегда.

Пенія выходили чудныя по стройности, колоритности и мощности. Одни слышалъ я въ церкви и восхищался, другія на пробахъ (во время репетиціи). Къ сожаленію, бывали некоторые студенты-певцы въ церкви только тогда, когда пелъ хоръ по нотамъ (они любили давать концерты), — впрочемъ же они церкви не знали и въ заточеніи, и въ горе.

Нравственная испорченность

Во всей огромной массе интернованныхъ въ Талергофе за время 30 месяцевъ, когда бывало насъ иногда по 8, 9 a то и 10 тысячъ, a иногда по меньше, 4, 5, 6, и 7 тысячъ, a въ самое последнее время можетъ быть только 3.000 лицъ, какъ же разочаровались мы и стыдились за поведеніе некоторыхъ нашихъ людей! Мы думали, что будутъ все глубоко чувствовать свое арестованіе и заточничество, и что именно и покинутъ всякіе свои дурные навыки и позорные поступки, но вышло иначе. Того, правда, никто изъ умныхъ и благочестивыхъ людей не желалъ, чтобы кто-нибудь упалъ духомъ и предался отчаянію, но и того не надеялись мы, что-бы кто-нибудь тамъ дальше велъ жизнь свою грешно, или чтобы кто-нибудь, кто дома жилъ порядочно, въ Талергофе испортился и попалъ на порочный путь. Но увы, было немало такихъ, которые продолжали свое пустожитіе и въ Талергофе, a некоторые порядочные здесь уже сбились съ праваго пути на безпутство.

Намъ, конечно не казалось страннымъ то, что взялись некоторые учиться игре на цитре, или что арестованная и въ Талергофъ привезенная барышня изъ Львова, ученица игры на скрипке изъ консерваторіи, содерживавшая себя и въ прежней жизни уроками игры на скрипке, привезла сюда съ собою и скрипки и ноты (съ нею привезли въ Талергофъ и мать ея), все это въ порядке вещей, но чтобы иные, женатые, отцы оставленныхъ въ Галичине детей и бывшіе тамъ на важныхъ постахъ, тутъ покупали себе скрипки, флейты, віолончели, и чтобы, составивъ себе оркестръ, играли (хотя бы и трудныя и хорошія аріи) вблизи самой церкви, и именно въ то время, когда въ церкви служились вечерня или молебенъ, это уже представлялось намъ не только безтактнымъ, но и соблазняющимъ и оскорбляющимъ всякое приличіе и религіозныя чувства.

Такого рода развлеченія нельзя было называть иначе, какъ только „Galgenhumor”-омъ, но на людей религіозныхъ и хорошей нравственности, благовоспитанныхъ и образованныхъ, такой Galgenhumor производилъ крайне тягостное впечатленіе.

„Ни евши, ни пивши, скачи, дурню, ошалевши”, — музыковавшіе плохо живились и плохо лежали-спали, и проказничали, просто, съ дури и убійственной скуки.

Когда 5 мая 1917 г. извещено насъ о томъ, что поедемъ все изъ Талергофа, увиделъ я, что кто-то, мужчина хорошаго общественнаго положенія, отецъ детей, которыхъ можно бы ставить хоть бы и сейчасъ подъ венецъ, громко пелъ и мальчишески плясалъ.

Я говорю ему: „Что делаешь, человече? Не шалей!”

— ”Не шалею, — говоритъ, — но радуюсь, ибо, вотъ, даютъ свободу”, и дальше подпрыгиваетъ.

Я говорю ему, что все рады тому, что выйдутъ наконецъ изъ неволи, но никто не поетъ и не пляшетъ, ведь же и тамъ, въ Галичине, будто на свободе, но не гараздъ, не рай, только нужда и горе, a кроме того и нетъ дома своихъ — они Богъ весть где.

Въ моментъ когда сіе пишу, у меня есть ведомость, что певшій и плясавшій тогда въ Талергофе за свободу, въ большой нужде съ семьей живетъ теперь. Сегодня, вотъ, уже 24 н. ст. января 1919 г., a свободы въ Галичине ни мира ни благополучія нетъ, — только домашняя война, идутъ грабежи и убійства, всюду голодъ, плачъ и рыданіе. Стало быть, уронившій тогда свое достоинство и безумно плясавшій, засталъ на родине иную пляску…

Въ одномъ бараке жили между прочими, одинъ священникъ съ женою и детьми. Жена и дочь этого священника своимъ поведеніемъ все время заточенія ставили своего мужа, респ. отца, священника, взаправду въ неловкое положеніе: оне не были въ состояніи между собою и къ своему мужу (отцу) священнику, говорить иначе какъ только, по-польски. Оне не являлись ни разу на богослуженіяхъ, служимыхъ по баракамъ, a также ни разу въ церкви. Мне пришлось однажды заговорить съ ними серьезно по этому поводу. Спpoсивъ ихъ, почему оне, русскія по происхожденію, дочери русскихъ священниковъ, вскормленныя и содерживающіяся русскимъ хлебомъ, живя на приходстве въ русской громаде, говорятъ всегда лишь по-польски, такъ оне ответили: „Мы такъ привыкли говорить сдавна, и отвыкнуть отъ этого не можемъ (вернее не стараемся, не хочемъ), но несмотря на то, мы, може, лучшія русинки чемъ те, кто говорятъ по русски”.

Я говорю имъ, что оне,—дочь и жена русскаго священника—оне все таки даже не читаютъ и не пишутъ по-русски, и что это весьма печально, a одна изъ нихъ ответила: „Въ этомъ мне не было и нетъ никакой надобности!”

Затемъ съ удивленіемъ я просилъ мать и дочку, прчему оне, въ неволе, на богослуженіяхъ никогда не бываютъ, a оне отвечаютъ: „Мы и дома никогда въ церкви не бывали”.

— „Что говорите? Возможно ли это? Я знаю, что церковь ваша близехонько приходского дома”.

— „Да, это верно, но мы не выносимъ запаха церковныхъ свечъ и кадила”, сказали оне.

— ”Но ведь же часто въ церкви светитъ немного свечей и не часто кадятъ”.

— „Можетъ быть, что такъ оно и бываетъ, но мы этимъ не интересовались”.

Я былъ пораженъ открытіемъ такой картины, изъ нашихъ приходовъ, въ какомъ-то медвежьемъ углу.

По прибытіи заточниковъ изъ Терезіенштадта

Еще въ марте 1915 года до насъ доходили слухи, что будутъ привезены къ намъ въ Талергофъ заточники изъ Терезіештадта (Терезина). И действительно прибыли они къ намъ весною, въ количестве около 400 лицъ. Ихъ не поместили въ карантинныхъ баракахъ, ибо было ихъ слишкомъ много, но имъ предоставила команда несколько нашихъ бараковъ между церковью и баней. Разумеется, что бараки съ терезинцами обвели кордономъ (проволокой и солдатами), a намъ нельзя было съ ними даже издали разговаривать, но мы все таки разговаривали съ ними и подавали имъ даже съестные припасы — это зависело отъ расположенія духа и бдительности карауловъ: между ними находились иногда хорошіе люди, особенно чехи.

Братское отношеніе чеховъ

Когда пришлось мне забирать еще зимою изъ карантина моего двоюроднаго брата, іерея Александра, умершаго отъ желтухи, чтобы заняться его похоронами, сказалъ мне караульный (чехъ): „Почему вы батюшка здесь?”

— Потому, что я заявлялся русскимъ, — ответилъ я.

— „Знаю объ этомъ и объ этомъ не спрашиваю, но почему дали вы себя арестовагь и сюда привезти; вы должны были заблаговременно бежать и скрыться”, — сказалъ онъ. На это его простодушіе, тронувшее меня до глубины души, въ ответъ пояснилъ я ему, что арестовали меня такъ скоро по объявленіи мобилизаціи, что не было времени и подумать о бегстве, a впрочемъ, я, какъ душпастырь, и притомъ не чувствовавшій за собой никакой вины, и не бежалъ бы, все равно — пастырю нельзя оставлять свою паству, — такъ пристойнее мне, что меня силою взяли.

Въ сентябре 1915 года поехалъ я съ др. интернованными въ Грацъ, въ судъ, въ качестве свидетеля, для подачи показаній по завещанію двоюроднаго брата Александра. Къ 8 лицамъ приставили двухъ солдатъ конвойныхъ, капрала (чеха) и рядового (словенца). Какимъ-же вежливымъ конвойнымъ оказался для насъ капралъ-чехъ! Какъ онъ понималъ насъ! По сложеніи свидетельства, a было уже около 12ч. дня, просили мы капрала, чтобы завелъ насъ въ хорошій ресторанъ обедать. — ”Конечно,—сказалъ онъ,—я поведу васъ въ хорошо мне известный ресторанъ, где хозяинъ и хозяйка — чехи, они будутъ вамъ очень рады, когда я имъ скажу, кто вы”,—сказалъ братъ чехъ и повелъ насъ. Хозяева приняли насъ действительно очень сердечно. Мы заказали хорошій обедъ для себя и для конвойныхъ, a после обеда сказалъ я шепотомъ капралу: Оставьте здесь словенца съ моими товарищами и будьте столь добры со мною пройтись по Грацу за покупками. — „Хорошо; я радъ послужить вамъ, отче; я пойду съ вами безъ „гвера” (ружья). Черезъ три часа отходитъ нашъ поездъ въ Талергофъ, два часа, значитъ, можемъ ходить по городу”,— сказалъ братъ-чехъ.

И мы пошли оба, — я виделъ всю среднюю часть города и купилъ кое-что для себя и для другихъ.

Но возвращусь къ терезинцамъ. Наконецъ-то выпустили ихъ изъ подъ карантина, или лучше сказать — сняли съ нихъ карантинъ, и, вотъ, пошли мы къ нимъ, a они къ намъ. И кого только не нашли мы между ними! Моего брата, виднаго народнаго деятеля въ Турке и въ турчанскомъ уезде и о. Мих. Петровскаго, вицемаршала турчанск. земской уездной управы, и о. Романа Чайковскаго, заместителя депутата въ венскомъ парламенте, и г. Курыловича, и ред. „Прикарпатской Руси” д-ра Ивана Льв. Гриневецкаго, и врача д-ра Влад. Антоневича и д-ра Цюка, д-ра Винницкаго, г-жу Матковскую, г-жу Ольгу Бай-ко и многихъ мн. др., самыхъ видныхъ и славныхъ нашихъ патріотовъ, интеллигенцію и селянъ (обоего пола), а между ними и о. Василія Ив. Скобельскаго и о. Киричинскаго, и мн. др.—и не перечесть всехъ.

И что мы отъ нихъ узнали! Чего только они не пережили и не перенесли также!

Въ Терезине (въ давней крепости) говорили имъ, что выедутъ оттуда, но куда, того не сказано имъ даже тогда, когда, разставшись съ крепостью, вошли уже въ вагоны. Только едучи уже въ южномъ направленіи, сказали имъ конвоирующіе ихъ солдаты, что пришелъ приказъ отставить ихъ въ Талергофъ (vulgo въ „Тайфельгофъ”). Услышавъ это, опечалились наши терезинцы ужасно, ибо слышали о нашемъ здесь пребываніи много нехорошаго. Во всей державе и вне ея пределовъ уже пошла нехорошая слава о Талергофе. Какъ ни старалась наша команда скрыть передъ міромъ свою надъ нами безчеловечность, всеже распространилась весть объ этомъ аде кромешнемъ всякими окольными путями въ свете далеко и широко, даже во Франціи, Англіи, Россіи и Италіи. За границами Австріи, читая въ газетахъ о Талергофе, люди думали себе, что описанія о безчеловечномъ об ращеніи съ нами преувеличены, но я только могу и долженъ здесь сказать одно: что все бедствія наши въ Талергофе не только не даются представить преувеличенно, но все описанія выходятъ крайне недостаточными и слабыми въ смысле яркости и полноты. И я не въ состояніи нарисовать даже приблизительно той кошмарной картины, которую представлялъ собой проклятый Талергофъ.

Кто-то изъ нашей команды представилъ въ министерстве войны въ Вене устройство Талергофскаго лагеря и порядки въ немъ такъ привлекательно, что пріехала въ Талергофъ комиссія съ целью его осмотра и поселенія въ немъ инвалидовъ. Какъ же ужасно разочаровалась комиссія! Она не только не признала Талергофа подходящимъ местомъ для инвалидовъ, но высказалась, что оно не могло бы служить даже помещеніемъ для собакъ.

И въ этотъ Талергофскій лагерь попали наши терезинцы, которымъ братья-чехи старались сделать ихъ пребываніе въ крепости по возможности сноснымъ, несмотря на предписанную строгую дисииплину и суровейшій тюремный режимъ.

Когда выходили наши терезинцы еще въ Терезине на прогулку, то встречавшіе ихъ чехи сердечно ихъ приветствовали, восклицая: „На-здаръ, братья-русове!”

Терезинская команда помнила симпатично о нашихъ заточенцахъ въ праздники Рожд. Христова, Богоявленія и въ светлые дни Пасхи, и всячески облегчала имъ удовлетвореніе своихъ религіозныхъ нуждъ и соблюденіе родныхъ обычаевъ. Не удивительно, поэтому, что, едучи въ Талергофъ, многіе жалели, что Терезинъ оставили.

Въ многомъ изменилась наша жизнь въ Талергофе съ прибытіемъ такого множества новыхъ нашихъ узниковъ. Они казались более бодрыми и крепкими духомъ и подняли у многихъ изъ насъ упавшій, было, духъ, хотя и терезинцы поняли, что всемъ русскимъ нечего надеяться. Война сложилась тогда для Антанты плохо, но и центральнымъ державамъ появилась новая угроза: Италія объявила имъ войну.

Генералъ Бачинскій

Еще пока разскажу о событіяхъ въ Талергофе по прибытіи терезинцевъ, долженъ упомянуть о благоволившемъ къ намъ генерале Бачинскомъ, котораго назначило министерство смотреть за нами, заточниками, въ Талергофе.

Зима 1914-15 г. была намъ страшна, но и вместе съ темъ очень нудна, ибо карали насъ не только за табачное куреніе, но и за чтеніе газетъ и книгъ. Запрещеніе курить было совершенно справедливо, ибо мы жили въ тонкихъ деревянкахъ, на соломе (до Пасхи 1915 г.); если бы вспыхнулъ пожаръ, пошли бы все бараки съ дымомъ въ теченіи часа, a тогда съ нами что было бы?

Но страстные курильщики, не только мужчины, интеллигенты и мужики, но и дамы, всячески тайно доставали себе табакъ, платили дорого и курили скрытно, даже въ своихъ логовищахъ, подъ одеялами! О хлебе-кушанье такъ не спрашивали, какъ о табаке! Кого поймали караулы на табачномъ куреніи, забирали все и доносили на кару, въ виде ареста, привязыванія на улице къ столбу, или заковыванія въ кандалы. Несмотря на все это, люди тратились, выносили все кары, и все-таки курили. Я виделъ однажды, какъ поймалъ караульный седоглаваго интеллигента какъ делалъ себе въ „капшуку” (кисете) изъ турецкаго табака папироску. Караульный хотелъ капшукъ съ табакомъ отобрать, интеллигентъ не давалъ, тогда солдатъ побилъ прикладомъ старика по рукамъ такъ сильно, что 8—10 дней были руки опухлыя. Черезъ несколько дней—смотрю, старикъ, скрывшись, куритъ,—неисправимый!

Въ томъ, однако, что нельзя было намъ подъ карою ареста или кандаловъ читать, делалась намъ самая большая обида.

Но явился въ марте 1915 г. на смотръ лагеря генер. Бачинскій. Шелъ онъ въ сопровожденіи полковника и офицеровъ главной улицей, все мы должны были стоять передъ бараками. Кто-то изъ нашихъ интеллигентовъ хотелъ приблизиться .къ генералу.

Одинъ офицеръ крикнулъ: Zuruck! zuruck ! Nicht gestattet!” (Назадъ! назадъ! не дозволено!)

На это генералъ: „Warum nicht gestattet? Darum bin ich ja hier, damit die Internierten in ihren Bedurfnissen sich an mich wenden. Kommen Sie, mein Herr, naher, und sagen Sie gerade heraus, was Ihnen am Herzen liegt.” (Почему не дозволено? Я же на то и здесь, чтобы интернованные ко мне обращались. Пожалуйте, господинъ, сюда ближе и скажите просто, что вамъ на сердце.)

Тогда подошелъ H.H. и пожаловался на запрещеніе чтенія книгъ и гaзeтъ.

— Ist es wahr, Herr Oberst, dass man hier nicht lesen darf? (Правда -ли, господинъ полковникъ, что здесь нельзя читать?)

— Ja, sie sind ja verdachtige Leute. (Да, они ведь подозрительные люди).

— Aber was wenn auch verdachtige Leute, aber immer Leute, und dazumal intelligente. Von heule an, wer nur will, darf alles lesen, was in der Zensur war, (Такъ что изъ того, что подозрительные люди, но все же — люди, и притомъ интеллигентные. Отъ сегодня, кто только хочетъ, можетъ читать все, что лишь прошло чрезъ цензуру).

Насъ озарила радость: мы доставали множество книгъ и всякія газеты. Я прочелъ отъ того дня по 7|5 1917 г. очень много и написалъ 10 повестей и 10 новеллъ. Даромъ время не прошло.

Терезинцы привезли съ собою много книгъ и мы у нихъ брали ихъ для прочтенія. Многіе покупали себе учебники французскаго и англійскаго языковъ, грамматики и словари, русскіе и иные, и учились прилежно; время сходило легче. Гимназисты покупали себе школьныя книги и стали приготовляться къ экзаменамъ.

Изъ терезинцевъ прибыли уже некоторые въ Талергофъ съ такими приписками въ документахъ тамошней команды, что могли выйти на конфинацію, и действительно затемъ вышли.

До прибытія нашихъ терезинцевъ вышли изъ Талергофа уже многіе изъ узниковъ, интеллигентовъ и крестьянъ, первые куда-то на конфинацію (въ Турахъ, Вольфсбергъ, Гроссъ — Флоріанъ, Гнасъ и иныя места), вторые куда-то на работы или въ Гминденъ. На ихъ место привезено множество лицъ изъ Галичины, русскихъ, поляковъ и евреевъ, за то, что во время русской оккупаціи жили по человечески съ русскими. Вотъ вамъ и преступленіе!

Терезинцы иначе относились къ нашей команде чемъ мы, значительно смелее, a подражая имъ, осмеливались и мы.

Издевательства Чировскаго

Но дали намъ новаго настоятеля, поручика, д-ра Чировскаго, изъ Бродовъ, рьянаго мазепу, съ виду только гладкаго и „масненькаго”. Охъ, онъ зналъ ужъ какъ за насъ браться — хуже чемъ въ солдатне!

Утромъ въ 6 ч. должны были безусловно все вставать; въ 9 ч. вечера ложиться спать. Сколько разъ пришелъ Чировскій на осмотръ утромъ или вечеромъ, a засталъ кого подъ одеяломъ (особенно женщинъ), то срывалъ одеяло, грубо выкрикивая, и поднимались крики и плачъ, ибо часто матери съ маленькими детьми, которыя ночью не давали имъ спать, засыпали утромъ, a это, ужасъ, какъ раздражало Чировскаго. Пошла жалоба отъ женщинъ къ полковнику, ну, и позже уже одеялъ не срывалъ.

Какъ то въ іюне 1915 г. пришелъ приказъ, чтобы все мужчины въ такомъ и такомъ возрасте предстали передъ военной комиссіей къ набору. Bсе удивились: Verrather-овъ будутъ брать въ солдаты! Но что делать! Приказъ, такъ приказъ. Начался наборъ рекрутъ, наборъ очень твердый и энергичный; брали молодыхъ и старшихъ, годныхъ и негодныхъ, ибо оказалась большая нужда въ солдатахъ для отправки на новый фронтъ,—италіанcкій, a въ дальнейшей перспективе еще и румынскій! Правда, русская армія оставила Галичину и Буковину и Варшаву, но она не была уничтожена, она все-таки осталась и то несколько милліонная…

Рекрутскій наборъ и слово „russisch”

Пришла очередь набора солдатъ и изъ интеллигенціи, молодежи и старшевозрастныхъ. И что тутъ оказалось? Почти вся къ набору вызванная интеллигенція записывалась при перекличке какъ русская (russiche Nationalitat) ;между набранными были доктора правъ, те оправдывались темъ, что у нихъ на докторскихъ дипломахъ вписано: „Nationalitat: russische”. Вотъ и возникъ сейчасъ конфликтъ: команда приговорила всехъ, которые записывали себя русскими, къ 21-дневному аресту, a затемъ и къ „anbinden” по два часа!

И пошли наши за это въ арестантскіе бараки. Одинъ седоглавый свяшенникъ, двухъ сыновей котораго посадили за „russisch” подъ арестъ, просилъ полковника о разрешеніи подавать имъ несколько лучшую пишу. Полковникъ сказалъ: „Fur diese Bitte haben auch Sie drei Tage Arrest”. (За такую просьбу и Вамъ три дня ареста).

И бедный старикъ действительно просиделъ три дня въ заключеніи.

Обо всемъ этомъ происшествіи какъ-то узналъ генер. Бачинскій. Явился онъ снова въ Талергрфъ. Ровно въ полдень идетъ онъ вместе съ полковникомъ и офицерами главною улицею вдоль бараковъ и встречаетъ случайно большую массу крестьянъ-рабочихъ, идущихъ съ поля въ бараки къ обеду. Вероятно у генерала былъ разговоръ съ офицерами о слове „russisch”, ибо внезапно остановился и велелъ остановить всю массу рабочихъ. Одного мужика въ одномъ изъ первыхъ рядовъ спросилъ генералъ: „Ты изъ Галичины?”

— Изъ Галичины.

— Ты полякъ?

— Нетъ, я—русинъ.

Какъ того мужика, такъ, проходя вдоль рядовъ рабочихъ, онъ спрашивалъ еще несколькихъ человекъ, и все они отвечали: я—русинъ.

Наконецъ обратился генералъ къ офицерамъ и сказалъ: „Da sehen Sie, meine Herren, die rechte Wahrheit; alle diese aus Galizien nennen sich „rusini”, Russen, deswegen hat sich so auch die assentierte Intelligenz schreiben lassen”. (Такь видите, господа, сущую правду: все изъ Галичины называютъ себя „русинами”, русскими, потому и взятая въ армію интеллигенція такъ себя велела записать).

Такъ понималъ дело генералъ, но мазепа Чировскій, не признавая этого все бесновался.

Что дальше говорилъ генералъ объ этомъ, мне неизвестно.

И много нашихъ неустрашимыхъ патріотовъ попало въ строгую тюрьму за это слово „russisch”, и почти все затемъ были поочередно привязываемы къ столбамъ, и подвешиваемы на нихъ, почти половина изъ всехъ нихъ не выдерживала наказанія: падали въ обморокъ.

A что было съ ними въ полкахъ! Марка „aus Thalerhof” была для нихъ осужденіемъ къ преследованіямъ. Имъ прикреплялись позорные значки на шапкахъ или на рукавахъ, повышеній никакихъ не получали, въ боевой огонь должны были идти первыми, если же не пошли бы, то отъ стоявшей сзади за ними команды имъ пуля въ спину!..

Большимъ счастьемъ было для насъ то, что только въ одной части бараковъ велъ надзоръ г. Чировскій. Но онъ, хотя рьяный мазепа и большой врагъ интернованныхъ, за хорошія деньги былъ — заочно усерднымъ помощникомъ некоторымъ интернованнымъ въ ихъ стараніяхъ освободиться изъ Талергофа, и въ такихъ случаяхъ уже безъ различія ихъ національности или политическихъ убежденій. Кто далъ ему секретно 200, 400, 600 и 1000 кронъ (а то и выше), того онъ съ помощью „украинской комиссіи” въ Граце вырывалъ изъ Талергофскаго ада. Долгое время ему это удавалось, но, наконецъ, все таки ножка поскользнулась и онъ завершилъ свое талергофское поприще коллоссальнымъ скандаломъ. Его арестовали, посадили въ Граце въ тюрьму и отдали подъ судъ. За его нечестное, неофицерское дело, за взяточничество и за освобожденіе техъ, которыхъ онъ прежде ухитрялся и успевалъ сажать въ тюрьму и подвергать наказаніямъ и оскорбленіямъ, его осудили на деградацію въ рядовые и на служеніе въ арміи въ первыхъ рядахъ италіанскаго фронта, a былъ онъ женатъ и у него были дети.

Носилъ волкъ, понесли и волка.

Если въ этой главе говорилъ я о нашей радости по поводу разрешенія читать книги и газеты, то съ прискорбіемъ долженъ я высказать и ту горькую правду, что именно въ Талергофе имели мы случай познать, какъ некоторые некогда въ гимназіи и въ университете учились, для просвещенія ли себя и для общаго блага, или же только для хлеба. Немало мы тамъ узнали такихъ, которые недолго въ школахъ учились, не окончили гимназіи и университета, a все же любили книги доставать и читать, иные же съ университетскимъ образованіемъ прямо отворачивались отъ всякаго чтеній. И не то еще: они после сдачи университетскихъ экзаменовъ, такъ таки дальше ничего никогда не читая, въ научныхъ спорахъ, будучи невеждами, не только не давали себя разъубедить, но на приведеніе документальныхъ данныхъ еще и гневались.

Зашелъ, было, однажды въ одной кабине споръ о томъ, который городъ больше, Станиславовъ ли, или Коломыя. Одинъ, окончившій университетъ, утверждалъ, что решительно по всемъ признакамъ Коломыя больше Станиславова. Я былъ противоположнаго мненія, но меня закричали, и я умолкъ, но пошелъ принести Бедекера, принесъ и показалъ всемъ имъ документъ, что Станиславовъ значительно больше. И что же изъ этого получилось? Еще больше теперь на меня стали, кричать, говоря: ”Ты очень невежливъ; ты все на своемъ хочешь поставить; Бедекеръ — это не документъ; мы стоимъ при своемъ мненіи: Коломыя больше”, Такъ какъ все въ заключеніи лишены возможности и средствъ къ переведенію доказательствъ въ аргументаціи, то можно себе представить, до какихъ курьезовъ такіе споры иногда доходили.

Всякія напасти и непріятности

За все время нашего пребыванія въ Талергофе сколько напастей и непріятностей испытали мы!

Въ первомъ году, отъ сентября 1914 г. до сентября 1915 г„ считала насъ поставленная надъ нами команда последними людьми на свете, бродягами, и ни въ чемъ намъ не доверяла.

Однажды полковникъ приказалъ произвести обыскъ во всехъ баракахъ и у всехъ за деньгами, за большими суммами, не отданными въ депозитъ команде. На обыскъ шелъ капитанъ, оберъ-лейтенантъ и лейтенантъ, въ обществе рядовыхъ съ заряженными ружьями. Мы все должны были стоять, не шевелясь, возле своихъ логовищъ (кроватями ведь места нашихъ помещеній никакъ назвать нельзя и „берлога” названіе еще слишкомъ деликатное; наши места для лежанія, и сиденія и спанья были хуже техъ, что для собакъ*) [*) Впоследствіи отъ Пасхи 1915 г., стали намъ по баракамъ выделывать я ставять ”причи” (нары) и давали намъ на эти нары соломенники (тюфяки); потому мы съ того времени уже не лежали такъ плотно другъ возле друга, какъ прежде.]—и никуда не выходя. И мы были вынуждены отдавать въ депозитъ все наши запасы денегь (кроме какихъ нибудь 10—20—50 кр.). A затемъ были мы вынуждены черезъ нашихъ комнатныхъ настоятелей ежемесячно по 20—50—100 кр. выпрашивать (выклянчивать).

Иной разъ было приказано снова быть каждому на своемъ месте, ибо будутъ поиски за какими-то уворованными деньгами, кольцами, серьгами, бельемъ и платьемъ.

Еще иной разъ данъ былъ приказъ находиться на своихъ берлогахъ, ибо будетъ ревизія за скрытыми револьверами, браунингами, пулями, порохомъ, — совесть у команды была нечистая, такъ боялась и того, чего не было и быть не могло.

Ревизіи бывали, но никогда ничего не нашли, кроме нашихъ собственныхъ денегъ.

Еще бывалъ терроръ и ревизіи за переметными письмами и за табакомъ, a иногда и за укрытымъ топливомъ (необходимо нужнымъ для семействъ, для пригретія молока, чайку, кофе), и за самоварами и примусами!

Было очень много непріятностей и скандаловъ изъ-за воровъ и проститутокъ, помещенныхъ, очевидно, нарочно въ баракахъ, и изъ-за спанья. Женщины старались отделяться отъ другихъ капами, пледами, но что иногда творилось —ужасъ!

Одинъ еврей (ахъ, эти евреи! никто на насъ такъ усердно жандармамъ и полицейскимъ не указывалъ, какъ евреи; никто насъ везомыхъ въ тюрьмы и въ места заточеній такъ не оплевывалъ, и насъ такъ не безчестилъ, какъ евреи; они были на насъ поистине діавольскими доносчиками) выпросилъ себе комнатку-сепаратку. И зачемъ? А, вотъ сталъ онъ въ лагере посредникомъ по профессіи между проститутками и требующими ихъ! Такимъ парамъ отступалъ онъ свою сепаратку. Команда этого будто и не видела.

Въ первомъ году выходили странныя исторіи съ провизорическими нужниками. Выкапывали длинные рвы, давали вдоль рвовъ круглыя перила, чтобы на нихъ садились узники и эти рвы съ перилами возле всехъ бараковъ безъ всякаго прикрытія и служили отхожими для лицъ обоего пола, для интеллигенціи и простонародья. Рвы эти засыпывали рабочіе часто землею, доколь рвы не закрылись совсемъ; после этого копали новые рвы.

Однажды вывелъ караулъ 20лицъ садиться на перила надъ рвомъ. Они сели и — о горе! перила перегнулись въ сторону рва, и все 20 лицъ очутились въ мерзкой грязи! Ужасъ. Плакать хотелось надъ бедняками.

Но солдаты, которые возле палатки на главной улице все время просиживали, чтобы сменять караулы, узнавъ о „прыжке” несчастныхъ въ ровъ, целую неделю смеялись надъ „событіемъ”, показывали подобными вывертасами на своей скамье, какъ интернованные падали въ грязь и безъ удержу радовались. Вотъ люди! Подъ конецъ 1915-го года построены были порядочныя цементныя отхожія.

Еще следовало бы мне описать здесь въ одной главе множество горькихъ и странныхъ исторій, которыя я узнавалъ отъ товарищей по недоле (обоего пола), исторіи ихъ арестованія, заключенія по арестамъ и тасканія ихъ въ товарныхъ вагонахъ или на платформахъ въ места заточенія, но этому посвящу, если Богъ позволитъ, особый трудъ.

Дамокловъ мечъ и надъ „освобожденными”

Выше уже было сказано о томъ, что и интернованнымъ кое-кому изъ нашей партіи удавалось какъ-то выходить изъ Талергофа еще зимою и летомъ 1915-го года, a позже также. Многимъ изъ нашихъ, которымъ судилось выйти изъ Талергофа въ Гминденъ, не повелось тамъ хорошо; ихъ узнавали какъ членовъ О-ва им. М. Качковскаго, ихъ всячески тамъ бранили, a многихъ, на которыхъ были сделаны доносы (своими на своихъ!) возвращали снова въ Талергофъ.

Смотрите, какихъ имели мы опекуновъ! Одинъ интеллигентъ, освободившись изъ Талергофа сталъ жить въ Вене (Ф.С), но не долго онъ тамъ жилъ; такъ злостно надоедали ему тамъ знакомые „украинцы”, что онъ по нужде переселился куда-то въ Моравію,— Проф. Труша изъ Ст. взяли какъ офицера въ армію, въ Грацъ; тамъ доносъ сделалъ на него жидъ, и отдали его обратно въ Талергофъ, где пробылъ до мая 1917г.

Злоупотребленія на почте

Все мы, талергофцы, терпели много весь первый годъ изъ-за беды, вызываемой задержкой посылокъ. Не знаемъ, кто, собственно,—виновникъ этихъ почтовыхъ безпорядковъ, наше ли ближайшее начальство, или же почтовые чиновники.

Все интернованные хотели, разумеется, къ своимъ писать часто и отъ нихъ часто получать известія, но увы, наши письма и письма къ намъ где-то совсемъ пропадали. Но когда въ марте 1915 г. довелось нашимъ свыше 150 чел. поступить подъ карантинъ, чтобы вырваться изъ Талергофа, то случилось карантинникамъ что-то невероятное: многимъ изъ нихъ вручено всякихъ писемъ (открытокъ и др.) по 15—20 штукъ. Вотъ и выяснилась злоба нашего начальства. Наша канцелярія всю переписку задерживала, a теперь—не стыдились всю ее выдать. Когда вышли одни, освободившіеся изъ-подъ карантина, на свободу, a пришли многіе другіе, то и имъ давали корреспонденцію, собранную за всю зиму. Какая безчеловечность!

Летомъ 1915 года принялся было, на некоторое время за продажу всякихъ товаровъ одинъ инженеръ, полякъ, очень милый и вежливый человекъ. Черезъ пару недель закрыли кантину, почему? Пошелъ инженеръ и др. подъ арестъ. За что? За то, что передалъ онъ и др. черезъ гостей, посещающихъ насъ изъ Граца или изъ иныхъ местностей, письма на Грацкую почту. Следовали допросы. Инженеръ, допрошенный, почему дерзнулъ подать письмо не черезъ почту „Цеттлингъ-Талергофъ”, ответилъ: „Я писалъ уже много писемъ къ жене правильно, но ответа не получалъ, такъ, вотъ, и выслалъ я инымъ путемъ письмо. Прошу этому не удивляться; къ жене я всякія дороги буду искать, чтобы только съ ней переписаться. Если считаете это преступленіемъ, я кару приму, но писать къ жене буду такъ снова, какъ мне удастся”.

Инженера и др. за почту арестованныхъ, выпустили и не карали. Въ 1916—17 году шли письма, денежныя посылки и пакеты живее и правильнее, но съ посылками съестныхъ припасовъ отъ родныхъ къ намъ, вышла новая и пренепріятная беда, вызванная дороговизною и голодомъ: на почте стали изъ пакетовъ выбирать сыръ, масло, солонину, колбасы, ветчину, хлебъ, крупу, сушеные фрукты и иное, — или все или до половины. Мы тамъ въ Талергофе голодали, наши тянулись съ последняго, чтобы намъ кое-что послать, a незванные благодетели безнаказанно наше добро похищали!

Наша команда часто списывала наши потери изъ посылокъ, но пользы отъ этого не было.

Голодъ

Посылки съестныхъ припасовъ въ 16 и 17 г. были намъ несказанно желанны, ибо тогда кантины хлеба уже не продавали, a казарменнаго хлеба давали намъ очень мало и то недоброкачественнаго кукурузно-ржаного, или ржано-ячменнаго, или ржаного съ примесью меленаго тополя или иного какого-то дерева.

*) Владимиръ Яковлевичъ Трушъ родился 21-го апреля 1869 г. въ Золочеве, там окончилъ начальную школу и гимназию.

Будучи студентомъ философскаго факультета львовскаго университета, отстаивалъ въ университете права русскаго литер. языка, состоялъ въ 1890 г. секретаремъ, а затемъ нескольколетнимъ председателемъ студенч. О-ва “Академический Кружокъ” и принадлежалъ къ партии такихъ решительныхъ и неустрашимыхъ борцовъ и пионеровъ въ деле полнаго приобщения Галицкой Руси къ общерусской культуре, какъ О.А.Мончаловский, В.Ф.Дудыкевичъ, Ю.А.Яворский и др. Принималъ всегда живое участие въ общественно-народныхъ делахъ и, пользуясь уважениемъ и симпатиями въ кругахъ молодежи, съ успехомъ воспитывалъ ее въ русскомъ духе.

Въ начале войны (авг. 1914 г.) былъ австр. жандармами арестованъ и пробылъ долгое время въ Талергофскомъ узилище, только въ мае 1917 г. изъ него освобожденный, даже во время конфинации претерпелъ много из-за доносовъ на него. Оказался после войны однимъ изъ первыхъ будителей павшаго, было, народнаго духа въ крае и принялся въ 1922 и въ 1923 гг. за возстановление русской политической организации въ Галичине и сталъ первымъ преджседателемъ Русской Народной Организации (РНО).

Особено многимъ обязана ему Станиславовщина, въ которой неусыпно и энергично трудился съ 1899 г. въ течение свыше 30-ти летъ, какъ попечитель двухъ русскихъ ученическихъ бурсъ, председатель «Русскаго Народнаго Дома», директоръ банка «Самопомощь» и др. О-въ и организаций. Умеръ 6-го июня 1931 г. въ Станиславове.

Въ трактирахъ тотъ, у кого были деньги, могъ до половины 16-го года покупать съестные припасы всякіе и кусокъ хлеба, но съ половины 16-го года и въ трактирахъ давали къ мясу только картошку, капусту или фасоль, хлеба же не давали. Торты подавались всегда после обеда какъ пирожное, a хлеба не было!

Съ осени 1916 по 7.5 1917 насталъ въ Талергофе для безденежныхъ грозный голодъ. Потому и писали все къ своимъ: „присылайте, Христа ради, что есть”, свои присылали, a посылки не доходили!

На Пасху 1916 г. прислала мне жена окорокъ въ 5 клг., но я его не виделъ! О. Ковалю прислалъ кто-то 2 кгл. сушеныхъ белыхъ грибовъ, но въ посылке ихъ не было!

Отъ голода померло въ последнемъ году много нашего селянства; команда питала ихъ самими юшками (похлебками), мы не могли имъ дать есть, ибо сами еле-еле жили, a своихъ такихъ у насъ не было, чтобы можно было отъ нихъ что-то получить, ибо большая часть Галичины и вся Буковина были снова русскими войсками заняты.

Голодающіе собирали всякіе кухонные отбросы на дворе и съедали ихъ жадно!

Большіе праздники и похороны

Во всемъ свете, кажется, не умеютъ святковать (праздновать) Рождество Христово и Пасху такъ величаво, какъ на Руси, a также и похороны въ восточно-греческомъ обряде гораздо величественнее похоронъ у другихъ христіанъ.

Когда приходилось намъ святковать наши годичные великіе праздники въ Талергофе, то невзирая на всякіе недостатки и трудности, мы старались все-таки соблюсти многое самое существенное въ нашихъ обычаяхъ обрядахъ поелику возможно, конечно.

Рождественскій праздникъ въ первомъ году былъ убогъ, но хлеба и булокъ и мяса еще можно было достать, ну и торты были еще дешевы, то по возможности все старались запастись ими, чтобы съ своими поделиться и порадовать другъ друга, но праздникъ Пасхи вышелъ несказанно скуднымъ и печальнымъ; для большинства было утешеніемъ одно Божіе слово по баракамъ и пеніе „Христосъ воскресе!”

Мне пришлось служить пасхальную утреню и обедню въ пяти баракахъ и благословить тамъ пасхальныя брашна. Но увы! когда посмотрелъ я на кровати мужиковъ, где они положили свои пасхальныя яства, то невольно заплакалъ. У всехъ почти не было къ благословленію ничего больше какъ только кусокъ хлеба и одно яйце!

О, какъ жаль было мне нашего крестьянства, мужчинъ и женщинъ, и у некоторыхъ и ихъ детей! Но какой крепкій духъ былъ у нихъ! Они въ заключеніе неповинно взятые перенесли геройски все это горе.

Но въ 1916 на 1917 годахъ виделъ я уже гораздо большее обиліе пасхальныхъ яствъ; кому то поприсылали кое-что лучшее родные, иные, получивъ значительныя деньги за воловъ, коровъ и лошадей, взятыхъ у нихъ для войска, кое-чего купили себе, и, вотъ, было всемъ отраднее.

Въ 16 и 17 гг. вышли наши праздники почти величаво, ибо была уже церковь, a она была нашими не только по воскресеньямъ и праздникамъ, но и въ будни, утромъ и вечеромъ, по берега и за стенами, наполнена: въ богослуженіи и въ Божьемъ слове находили многіе отраду и утешеніе. Но были и такіе, которые не умели вести себя достойно, a лишь о томъ помышляли, чтобы есть, пить, курить, въ карты играть, и безобразничать.

О, Господи! Горбатыхъ не выпрямитъ и могила, грешниковъ не исправятъ ни тюрьма, ни заточеніе, ни далекая чужбина, ни разлука со своими.

Особенно горестно было намъ всемъ видеть тамъ совершеніе похоронъ. Бедные безусловно были наши все те, которые шли въ могилы где-то на далекихъ фронтахъ, не весть для кого и за что, но такихъ смерть косила въ теченіе многихъ тысячъ летъ, смерть же заточниковъ, взятыхъ изъ дому, похищенныхъ оть семействъ ни за что и вывезенныхъ такъ далеко, на чужбину, — большое горе и тяжелая печаль.

Облегчало сердечную боль осиротелыхъ родныхъ разве лишь то, что иногда оказывалось возможнымъ похоронить покойниковъ своими священниками, при полномъ отпеваніи въ церкви и съ похороннымъ шествіемъ.

Что до умершихъ тамъ священниковъ и более видныхъ лицъ изъ нашей интеллигенціи, надо сказать, что выходили ихъ похороны не такъ ужъ примитивно. Правда, невозможно было укладывать іереевъ въ гробы въ церковныхъ ризахъ и нельзя было держать ихъ хоть бы одну ночь въ церкви, но за то дозволено было хоронить ихъ въ порядочныхъ гробахъ и перевозить ихъ на кладбище даже въ сопровожденіи стройнаго хорового пенія. На такіе похороны являлись иногда гости даже изъ Граца, и они высказывались о нашихъ певцахъ весьма признательно.

Освобожденіе изъ Талергофа

Насталъ 1917 годъ. Печали, оскорбленій, обидъ и униженій испытали мы немало. Много-премного насъ перебывало, одни прибывали, другіе выбывали, наконецъ осталось насъ тамъ еще около 3.000 чел., особенно стойкихъ русскихъ, несколько сотъ поляковъ, столько же, кажется, румынъ и евреевъ. Изъ этихъ 3,000 была тамъ большая половина съ самого начала.

Во время всего нашего тамъ пребыванія произошли въ міре великія перемены: папа одинъ умеръ, новый насталъ; нашъ епископъ Константинъ въ Перемышле упокоился, новаго еще не назначили; нашего митрополита Андрея вывезли на северъ, a епископъ Григорій то управлялъ своею епархіею, то оставлялъ ее; нашъ цесарь Францъ-Іосифъ I умеръ, и сейчасъ же сталъ править новый императоръ Карлъ І, a война между темъ охватила всю Европу и распространилась на Малую Азію, и лилась человеческая кровь неповинно струями, реками, на суше и на море, оказалась вынужденною вмешаться въ войну и Америка, — она решила за всякую цену подавить войну, и обо всемъ этомъ узнавали мы въ Талергофе только случайно и съ опозданіемъ изъ газетъ, a какая была въ нихъ правда, известно было всякому.

Однако, что узнали мы какъ правдивый и ужасный фактъ, это то, что судили нашихъ наилучшихъ патріотовъ два раза военные суды за шпіонство, за измену цесарю, и приговорили ихъ къ смерти!

Зимою 1917 г. явился къ намъ талергофскимъ священникамъ, делегатъ изъ Вены, митратъ. Собравъ насъ въ церкви, сказалъ намъ: „Можетъ быть и выйдете отсюда, но такими, какъ васъ вижу, нетъ. По какому праву отрастили вы себе бороды и усы? После того, какъ ихъ сбреете, будутъ власти васъ иначе судить”.

На это сказалъ о. Р. Ч.: ”Все мы были безбородые, a насъ повезли сюда. Если мы отпустили здесь бороды, то не потому, чтобы уподобляться священникамъ въ Россіи, только нужды ради: насъ ведутъ караулы часто передъ судъ, для составленія всякихъ протоколовъ, такъ вотъ, мы съ бородами и въ штатскомъ платье, чтобы не знала публика, кого солдаты ведутъ. Такого принятія меръ никто во зло вменять намъ не можетъ”.

Я сказалъ делегату: „Кто васъ къ намъ послалъ, не интересовался нашею и всехъ нашихъ верныхъ долею, ни нашими душевными нуждами. Какія перемены произошли въ епархіяхъ, объ этомъ насъ никто не поведомилъ. О смерти еп. Константина консисторія намъ тоже не сообщила”.

Делегатъ перерываетъ: „Объ этомъ могли вы узнать изъ газетъ”.

Я: На газеты полагаться нельзя. Больше года газеты читать намъ было запрещено, a недавно принесли газеты, что митрополитъ умеръ. Опроверженія же въ нихъ небыло. Должны мы верить, что митрополитъ умеръ? Почему духовныя власти оставили насъ на произволъ судьбы? A изъ-за такой мелочи, какъ бороды, васъ къ намъ посылаютъ! Если борода что-то страшное, то почему митрополитъ ходитъ съ бородою и такимъ везде на портретахъ мы его видимъ?

После этого делегатъ ушелъ.

И такъ томились мы дальше въ заточеніи, нашими духовными властями какъ-бы совсемъ забытые.

Но пошла молва, что молодой цесарь Карлъ хочетъ умилосердиться надъ нами.

Но что значитъ молва! Spes alit, но spes и falіt.

Около праздниковъ Пасхи сталъ бывать въ Талергофе чиновникъ, баронъ Райнлендеръ; онъ сказалъ, что действительно мы выйдемъ изъ Талергофа, ибо дана почти всемъ амнистія, но не смогутъ поехать въ Галичину, ибо не все уезды освобождены отъ непріятеля, и проходитъ еще чрезъ некоторые уезды боевая линія. Вотъ, для насъ радостная весть. Мы стали ходить все къ барону, чтобы узнать о своей судьбе. Я пошелъ тоже и уладилъ дело за себя, за сына и за двухъ братьевъ.

Черезъ несколько дней велели намъ приходить за маршрутами и легитимаціями, a на 7-ое мая назначенъ былъ выездъ.

Все мы интернованные зашевелились и радовались, что, наконецъ, оставляемъ место нашего заточенія. Но не все радовались, ибо и не все ехали въ Галичину, a многіе изъ техъ нашихъ которые ехали въ Галичину, знали, что не найдутъ своей семьи, ибо семьи ихъ беженцами жили еще где-то въ Ростове на Дону или въ др. городахъ Россіи. Я и мой сынъ, мы радовались полностью, ибо мы ехали къ своимъ женамъ и детямъ.

И 10-го мая были мы уже на месте у своихъ. Слава Богу! ”Кто терпенъ, той спасенъ!” Мы вытерпели съ Божьей помощью всю горечь гоненія и интернированія, и вышли изъ Талергофа, не переписываясь въ „украинцы”.

Генрихъ Полянскій

(См. также: „Автобіографія о. Г. А. Полянскаго” въ жур. ”Наука” за II. и III. кварт. 1931 г.)

Талергофская кантина подъ судомъ

Описанныя въ Дневникахъ Куриллы (въ III вып. Талергофскаго Альха) и оо. Мащака и Полянскаго въ этомъ выпуске злоупотребленія въ кантине Талергофскаго лагеря завершились интереснымъ эпилогомъ въ уголовномъ суде въ Граце. Ходъ и результаты относит. судебныхъ разбирательствъ представлены были въ грацкихъ немецкихъ газетахъ.

Одинъ изъ б. талергофцевъ, бывшій управитель народной школы въ Раковце, ныне въ отставке, Матфей Феодоровичъ Квасникъ, прислалъ намъ любезно для использованія вырезку одного такого газетнаго сообщенія изъ залы суда въ Граце, именно изъ газ. Gratzer Tagblatt, кот. здесь и приводимъ:

Gerichtssaal, Graz, am 17 Juli 1916. Ausbeutung in einer Interniertenkantine!

Im Interniertenlager Thalerhof, wurden in letzter Zeit die Insassen in der Kantine schandvoll ausgebeutet. Beim Rapport beklagten sie sich ьber die ungebuhrlich hohen Preise. So wurden fur ein Kilogram Kartoffeln 36 Heb, fьr Apfel l Krone, fur Mehl l K 80 h. fur Zucker l K 80 h, fur Butter, die im Einkaufe 8 K 80 h kostete— 12 K verlangt.

Angeklagt sind die Kantinepachterm Julie v. Duval, die Unterpachterin: Veronika de Thoma, ihr Geschafsfuhrer Franz Maier, ferner die Bauerin Paula Kragl. Diese wurde aber freigesprochen, weil sich die Angabe, sie hatte Kartoffeln zu unzulassig hohen Preisen geliefert, als ungerechtfertigt erwies. Die de Thoma entschudgte sich damit, das sie an die Duval einen hohen Pacht zahlen muste und die Zufuhrkosten hoch waren. Auf den Vorhalt des Richters Landesgerichtsrates Dr. Plankensteiner, das sie trotzdem nicht so unverschamt hohe Preise verlangen durfte, erklarte sie das ihr die Weiber fur jedes Kilogram Kartoffeln, die Hand gekust hatten.

Richten Umso trauriger, wenn sie die Not der Internierten so ausnutzten.

Auch der Angeklagte Maier antwortete auf die Frage ob es wahr sei, das er fur einen Laib Brot zwei Kronen verlangte. Ja — die Internierten waren froh, wenn man ihnen welches verkaufte. Richter: Wer die Notlage armer Menschen so ausnutzt, gehort wirkuch an den nachsten Baum geknupft zu werden.

Das Brot war um 80 h eingekauft worden. Maier kaufte ferner Rum um l K 80 h fur den Litr und verkaufte ihn im kleinen um 12 K 80 h weiter, obwohl der Ausschank verboten war.

Der Richter erkennt bei Duval und Maier auf zu drei Wochen strengen Arrest, verscharft mit einem Fasttage in jeder Woche, gegen de Thoma auf 14 Tage strengen Arrest und 500 K Geldstrafe.

In der Urtheilsbegrundung hob er hervor, das die Angeklagten eintrachtig zusamengehalten haben, um die schamlose Ausbeutung der Internierten zu betreiben. Ein Preis von 2 K fur den Laib Brot steht bisher einzig da. Deshalb muste eine strenge Strafe verhangt werden.

Въ переводе:

Изъ залы суда.

Грацъ, 17-го іюля 1916 г.

Грабительство въ кантине лагеря для интернованныхъ.

Въ последнее время интернованные обитатели лагеря въ Талергофе обираются скандальнымъ образомъ. Въ рапортахъ жаловались они на непомерно высокія цены. Итакъ: взимались за клгр. картошки 36 гел.. яблокъ l кp., муки 1 кр. 80 гел., сахаръ 1 кр. 80 гел., масла, покупаемаго по 8 кр. 80 гел., даже 12 кр.

Въ качестве обвиненныхъ выступаютъ: нанимательница кантины Юлія фонъ-Дуваль, подъ-нанимательница Вероника фонъ-Тома, ея приказчикъ Францъ Майеръ, a затемъ крестьянка Павлина Крагль. Последняя была освобождена, ибо донесеніе, что будто она доставляла картошку по не допустимо высокимъ ценамъ, не подтвердилось. Обвиненная фонъ-Тома оправдывалась темъ, что она вынуждена была платить слишкомъ высокую наемную плату г-же Дуваль да и подвозъ продуктовъ обходился дорого.

На замечаніе судьи, советника су-да д-ра Планкенштейнера, что все таки она не должна была требовать столь безстыдно высокихъ ценъ, она заявила, что женщины за каждый килограмъ картошки целовали бы ее въ ручку.

Судья: Темъ печальнее что вы, пользуясь бедственнымъ положеніемъ интернованныхъ, такъ ихъ эксплоатировали.

Также обвивенный Майеръ, на вопросъ, правда-ли, что требовалъ за хлебецъ 2 кроны, ответилъ: Да, интернованные радовались, когда вообще какой-нибудь имъ продавался.

Судья: Кто такъ использовываетъ бедственное положеніе несчастныхъ людей, действительно долженъ бы быть повешенъ на любомъ дереве.

Этотъ хлебъ покупался по 80 гел. за штуку.

Затемъ Майеръ покупалъ румъ по 1 кр. 80 гел, литръ, a продавалъ его по по 12 кр. 80 гел., хотя продажа на выносъ была запрещена.

Судья приговорилъ фонъ Дуваль и Майера къ 3-недельному строгому заключенію, обостренному однодневнымъ постомъ каждую неделю, a фонъ-Тома къ 14-дневному строгому аресту и пене въ 500 кронъ.

Въ обоснованіи приговора подчеркнуто, что обвиненные действовали по сговору: чтобы сообща грабить интернованныхъ безстыднымъ образомъ. Цена 2 кроны за хлебецъ — это что то доселе небывалое. Потому и приговоръ долженъ быть более строгимъ.

—

О степени этой строгости въ данномъ случае можно судить различно, но что эта строгость весьма и весьма запоздала, это ясно. Почти два года продолжалось этo — какъ судья самъ называетъ — безстыдное обираніе интернованныхъ арендаторами кантины съ дворянскими фамиліями (де, фонъ), пока австрійскія власти додумались привлечь ихъ къ этой „строгой” ответственности.

Отношеніе къ талергофцамъ высшихъ австр. властей и
гнусная роль „украинск.” партіи

Въ Дневнике о. I. Мащака особенно полностно и ярко представлены хлопоты, старанія, ходатайства и безпокойство талергофскихъ узниковъ, все время добивающихся у властей всевозможными путями и способами освобожденія изъ лагернаго ада, или по крайней мере разследованія и разбора ихъ (мнимаго) „дела”. Но все ихъ ходатайства, жалобы, прошенія, протесты и мольбы были напрасны и не удостаивались даже ответа. Въ полной неизвестности относительно своей дальнейшей судьбы, заключенные томились долгіе месяцы и годы и бились и терзались догадками, чемъ все это и — что самое главное — когда кончится.

Между темъ тифъ и другія заразительныя болезни косили заключенныхъ десятками, сотнями и тысячами, a несмотря на все это, количество узниковъ въ Талергофе отнюдь не уменьшалось, но, напротивъ, все увеличивалось, ибо, по распоряженію властей, постоянно прибывали все новыя и новыя ихъ партіи (транспорты). Талергофскій лагерь сталъ, такимъ образомъ, какимъ-то не то пропускнымъ, не то сортировочнымъ пунктомъ по отправке несчастныхъ, сгоняемыхъ со всего Прикарпатья русскихъ людей (за исключеніемъ немногихъ освобождаемыхъ или отправляемыхъ на конфинацію), преимущественно, въ гарнизонныя и другія тюрьмы и чаще всего на другой светъ, на вечное упокоеніе „подъ соснами”.

Сознавая свою правоту и все еще уповая и расчитывая на справедливость австр. властей, русскіе узники все время обманывали сами себя предположеніемъ, что высшія власти плохо осведомлены о положеніи вещей въ Талергофе и о массовыхъ арестованіяхъ невинныхъ людей и что, следовательно, если бы только удалось поставить ихъ обо всемъ этомъ въ известность, все эти пытки распоряженіемъ свыше прекратились бы, А между темъ, по распоряженію этихъ самыхъ высшихъ властей въ Талергофе принимались столь крутыя меры по отношенію заключенныхъ и происходили столь прискорбныя явленія, что, по-видимому, это место ставало пунктомъ истребленія русскаго народа, a этотъ „долинный дворъ” — Іосафатовой долиной русской интеллигенціи и русскаго простонародья. Властями были они обречены на погибель отъ эпидемическихъ болезней, голода, холода, насекомыхъ, антисанитаріи и грязи, дикаго произвола и жестокой расправы съ ними со стороны лагернаго начальства.

Прибывшая вь Талергофъ „украинская комиссія” д-ра Ганкевича освобождала „украинцевъ”, находящихся въ ея партійномъ списке, или же техъ, кто решился бы у ней записаться „украинцемъ”. Кто не решился отречься отъ своего русскаго имени и русской національности, остался въ Талергофскомъ аду до конца, т. е до роспуска этого лагеря весной 1917 г. Видно это особенно ясно изъ записокъ о. Генриха Полянскаго, который, вместе со многими другими русскими узниками, оставался въ Талергофе по 7-ое мая    1917 г.

Чемъ руководились и что замышляли сделать съ талергофцами высшія австр. решающія сферы, оставалось для отрезанныхъ отъ внешняго міра нашихъ братьевъ и сестеръ страдальцевъ непроницаемой и мучительной тайной до конца ихъ заключенія.

Ныне, однако, въ нашемъ распоряженіи находится подлинникъ одного такого тогдашняго оффиціальнаго австрійскаго документа, который эту тайну разоблачаетъ совершенно.

Въ этомъ документе, действительно какъ въ зеркале, верно отображается отношеніе австрійскихъ бюрократическихъ высотъ къ талергофскимъ мученикамъ и къ массовымъ арестованіямъ и расправамъ полиціи и солдатни съ невинными жертвами во всемъ Прикарпатьи.

Документъ этотъ темъ паче важенъ и замечателенъ, что изданъ былъ теми самыми высокими властями, отъ которыхъ все эти безчеловечныя меропріятія исходили, и притомъ былъ изданъ уже после широчайшаго размаха ихъ палаческой деятельности, именно въ начале ноября 1914 г., т. е. когда и вдоволь насытились и полюбовались разстрелами и виселицами въ Галичине, Буковине и Угорской Руси, и въ тоже время заняты были вопросомъ, что делать со многими тысячами арестованныхъ и интернованныхъ, для которыхъ — какъ видно и изъ этого документа — решительно не хватаетъ въ тюрьмахъ и лагеряхъ места.

Приводимъ его здесь полностью и на немецкомъ языке и въ переводе:

K. und k. Kriegsuberwachungsamt

K. U. A. 8896

Verschlus

An

die k. k. S t a t t h a l t e r e i

in

Wien, am 9. November 1914.

G r a z.

Aus verschiedenen Klagen und Beschwerden, namentlich aus Eingaben des Prasidiums des Ruthenenklubs ist zu schliesen, dag sictrunter den aus Anlas der militarischen Operationen in Galizien und in der Bukowina wegen politischer Bedenklichkeit in Gewahrsam genommenen und nach dem Hinterlande zur Internierung gebrachten Personen („Russophilen”) — da bei der Dringlichkeit der Masnahmen weitgehende Erhebungen gewohnlieh nicht durchfuhrbar waren — auch solche befinden, die nur infolge Misverstandnisse oder falscher Denunziationen mitbetroffen wurden.

Um nun die letzterwahnten Personen aus den Internierungsorten auszuscheiden, ist die sofortige Einleitung einer entsprechenden Aktion notwendig.

Dermalen befinden sich — soviel h. o. bekannt — internierte „Russophile”

Am Thalerhjfe bei Graz ….. ca. 5.700,

Theresienstadt in Bohmen ……. ca. 890,

Schwaz in Tirol ………. ca. 40,

Kufstein in Tirol ………. ca. 50,

Niederosterreich und Oberosterreich . . . ca. 20.

Auserdem sollen auch noch bei einzelnen Landwehrgerichten — namentlich in Ungarn — angebliche „Russophile” interniert sein, gegen die das gerichtliche Verfahren bereits eingestellt wurde, beziehungsweise mangels eines positiven Tatbestandes uberhaupt nicht gefuhrt wird und die nur wegen Zweifels bezьglich ihrer politischen Bedenklichkeit bisher weiter in Gewahrsam gehalten wurden, sonach gleichfalsin die Kategorie der vorerwahnten politischen Haeftlinge gehoren.

Da sich die meisten angeblichen Russophilen am Thalerhof befinden und auch die Abtransportierung der in anderen Internierungsorten befindlichen „Russophilen” nach diesem Orte in Aussicht genommen ist, wird eine Untersuchungskommission eingesetzt, deren Aufgabe es ist, in raschester und verlaslichster Weise festzustellen, welche von den aus Galizien, bezw. der Bukowina nach anderen Orten behufs Internierung unter dem Verdachte der russophilen Gesinnung gebrachten Personen aus der politischen Haft zu entlassen waren.

Uber die Entlassung selbst entscheidet die k. k. Statthalterei in Graz, an welche die Kommission ihre Antrage zu leiten hatte und an welche auch die Korrespondenz in dieser Angelegenheit zu richten ware.

Die Kommission hatte zu bestehen: Aus einem alteren Beamten der Statthalterei in Graz als Leiter, ferner aus dem militarischen Kommandanten des Internierungslagers am Thalerhof und einem vom Militarkommando in Graz zu bestimmenden Offizier fur den Justizdienst, dann aus zwei politischen, beziehungsweise Polizeibeamten der galizischen Statthalterei, die mit den Agenden der russophilen Bewegung vertraut sind. Der Kommission wird ein verlaslicher Vertrauensmann der ukrainichen Partei beigegeben, der die Kommission mit seiner Personalkenntnis zu unterstutzen, eventuell auch wegen der weiteren Behandlung und Unterbringung der Freigelassenen vermitteln soll.

Die notigen, die Zivilfunktionare betreffenden Personalverfugungen werden vom k. k. Ministerium des Innern getroffen.

Die Grundlage fur die Amtshandlungen der Kommission sollen insbesondere bilden:

1.) Die vom Prasidium der ukrainischen Partei vorgelegten Listen der verlaslichen Anhanger dieser Partei;

2.) die Feststellung, ob gegen die betreffenden Personen nicht noch eine gerichtliche Untersuchung im Zuge ist;

3.) die Feststellung, ob sie nicht in den Vormerkungen der Behorden als russophile Parteigaenger verzeichnet sind;

4.) die Feststellung, ob sie nicht wahrend ihrer Internierung zu misliebigen Wahrnehmungen in politischer Beziehung Anlas gegeben haben;

5.) eventuelle weitere Erhebungen, namentlich dann, wenn es sich um Personen handelt, die nicht ausgesprochene Anhanger der ukrainischen Partei sind, daher in den vorerwahnten Listen nicht vorkommen.

Wenn die sub 2, 3 und 4 erwahnten Voraussetzungen nicht zutreffen, und wenn sonst keine begrundete Zweifel vorliegen, so wird der Nachweis der Nichtzugehorigkeit zur russophilen Partei dann als erbracht anzusehen sein, wenn der betreffende Internierte in den erwahnten Listen des Prasidiums der ukrainischen Partei angefuhrt ist.

Aber auch bezuglich der ubrigen nicht in diesen Listen angefuhrten Internierten hatte die Kommission auf Qrund der vorzunehmenden Perlustrierung und namentlich auf Grund der einlangenden Gesuche und Beschwerden zu prufen, ob eine weitere Internierung dermalen noch notwendig erscheint und eine Entlassung ohne Gefahrdung der militarischen und gesamtstaatlichen Interessen erfolgen kann.

Die etwa notigen Erhebungen werden durch direkten Verkehr der Kommission bezw. der Statthalterei in Graz mit in Betracht kommenden politischen bezw. Polizeibehorden, eventuell militarischen Stellen, auf kurzestem Wege zu pflegen sein. Die befragten Stellen haben die Antwort ungesaumt in der Regel telegraphisch zu erteilen, damit die etwa unschuldig betroffenen Personen nicht langer in Haft gehalten werden-Was die an anderen Orten — nicht bei Landwehrgerichten — internierten, in die Kategorie der politisch verdaechtigen Inlander gehorigen russophilen Ruthenen anbelangt, so sind zunachst die ohnedies wohl vorhandenen Listen dieser politischen Haftlinge unverzuglich der Statthalterei in Graz zu ubermittelten (должно быть: ubermitteln), welche, soweit als moglich, die weitere Amtshandlung durch die Kommission veranlassen und die Entscheidung treffen wird, als wie wenn sich diese Personen am Thalerhof befinden wurden. Die etwaige Abtransportierung nach Thalerhof, soweit nicht schon fruher die Freilassung verfugt wurde, erfolgt erst uber besondere h. o. Weisung.

Bezuglich der bei den Landwehrgerichten noch in Gewahrsam befindlichen politisch Verdaechtigen hat inzwischen das k. k. Ministerium fur Landesverteidigung den abschriftlich mitfolgenden Erlas vom 3. November 1914, ZI. 9651-V an die Landwehrgerichte gerichtet.

Da jedoch einzelne der dort genannten Gerichte in Ungarn aufgestellt sind, wird es manchmal zweifelhaft sein, welcher osterreichischen politischen Behorde die aus gerichtlicher Haft entlassenen Personen zu uberstellen sind.

Fur diesen Fall wird verfugt, das — insoweit es sich um „Russophile” aus Galizien handelt — zunachst Listen der betreffenden gerichtlich nicht, bezw. nicht mehr verfolgten Personen samt den etwa vorhandenen Strafakten der Statthalterei in Graz ubersendet und jene Personen, die von den Gerichten nicht ohnedies direkt auf freien Fus gesetzt werden, vorlaufig auf kurze Zeit zuruckzuhalten waren, bis die Statthaltererei in Graz, welche in dieser Beziehung mit der grostmoglichsten Beschleunigung vorzugehen hat, auf Grund der Feststellung der Thalerhofer Untersuchungskomission den bezuglichen Landwehrgerichten die Verstaendigung zukommen last, ob die Freilassung auch aus der politischen Haft erfolgen kann oder nicht, Diejenigen Individuen, die fur weitere politische Internierung bestimmt erscheinen, sind dann nach Thalerhof zu instradieren; ihr Abtransport ist rechtzeitig der Statthalterei in Graz zu avisieren und Transporte uber 30 Mann auch der Zentraltransportleittmg in Wien anzumelden.

Bezuglich der etwa bei der Landwehrgerichts-Expositur Besztercze in Gewahrsam befindlichen Russophilen aus der Bukowina hatte sich diese Expositur mit der k. k. Landesregierung in der Bukowina in das Einvernehmen zu setzen.

Den auf freien Fus gesetzten Personen ist in allen Fallen von jener Behorde, in der die Internierung stattgefunden hat, eine Legitimation auszustellen, welche nebst der genauen Personsbeschreibung sowie die Unterschrift des Entlassenen die Bestaetigung enthalten soll, das der Beireffende als politisch unbedenklich aus der politischen, bezw. gerichtlichen Haft entlassen wird. Diese Legitimationen, welche in deutscher Sprache nebst einer polnischen und ruthenischen Ubersetzung zu verfassen waeren, haben den Zweck, den Freigelassenen vor etwaigen neuerlichen Masregelungen aus dem gleichen Anlasse, der zur ursprunglichen Internierung Anlas gab, zu schutzen.

Die Freigelassenen werden stets nach den gleichen Grundsaetzen wie die Fluchtlinge aus Galizien und der Bukowina zu behandeln sein.

Die in Osterreich entlassenen unbemittelten Ruthenen wurden sonach — soweit eine anderweitige Versorgung untunlich und soweit auch eine Unterbringung in Wolfsberg in Kaernten nicht mehr erfolgen kann — nach Bruck a. d. Leitha kommen.

Das kgl. ung. Ministerium des Innern wird zugleich um die Zusimmung (очевидно: Zustimmung) ersucht, das die in Ungarn von den Landwehrgerichten auf freien Fus gesetzten Personen auch dort nach den gleichen Grundsaetzen wie die sonstigen Fluchtlinge aus Galizien oder der Bukowina behandelt werden.

Zugleich werden der k. k. Stalthalterei die vom Praesidiurn des Ruthenenklubs h. o. vorgelegten Listen der internierten ukrainischen Parteigaenger, fur deren politische Verlaesslichkeit das genannte Praesidium die vollste Garantie ubernimmt, zur weiteren Veranlassung ubermittelt.

Ergeht an die k.k. Statthalterei in Graz, abschriftlich zur Kenntnisnahme an die Statthalterei in Wien, Linz und Biala, an die Landesregierung in Dorna Watra, an die Bezirkshauptmannschaften in Leitmeritz, Kufstein und Schwaz, an das k.k. Gericht des Mьitaerkommandos in Munkacs, an die k.k. Landwehrgerichte, Expositur Iglo, in Marmaros-Szigez (очевидно: Sziget) und Besztercze, an die Militaerkommanden in Graz, Leitmentz, Munkacs, Pozsony 2 und Krakau, an das k.k. Ministerium des Innern, an das k.k. Ministerium fur Landesverteidigung, an das k.k. Mi-nisterratspraesidium und an den kgl. ung. Minister des Innern.

Schleyer m. p. Fmlt.

Praesidium der k. k. steierm.

Statthalterei eingelangt am 10.November 1914, Pr. 2616/11.

Въ переводе:

Имп. и кор. военно-охранное ведомство. Доверительно.

№ 8896.

Въ Имп. кор. Наместничество

въ Граце. Вена, 9-го ноября 1914 г.

Изъ разныхъ жалобъ и протестовъ, въ частности же изъ заявленій президіума рутенскаго клуба явствуетъ, что между лицами, арестованными изъ-за военныхъ действій въ Галичине и Буковине и эвакуированными для интернированія въ тылъ („руссофилами”) — въ виду того, что по спешности меропріятій надлежащаго разследованія производить было некогда — находятся и такія личности, кои попались только по недоразуменію или же ложнымъ доносамъ.

Съ целью выделенія таковыхъ изъ местъ заключенія необходимо начать соответствующія действія немедленно.

Въ настоящее время находятся — посколько здесь известно — интернированные „руссофилы”:

въ Талергофе возле Граца . . . . ок. 5.700 чел.

„ Терезине, въ Чехіи …… „ 890 „

„ Шваце, въ Тироле ……. 40 „

„ Куфштеине, въ „ …… „ 50 „

„ Нижней и Верхней Австріи …….. „ 20 „

Кроме этихъ, кажется, находятся еще въ заключеніи также при отдельныхъ военно-ополченскихъ судахъ — въ частности венгерскихъ — такіе мнимые „руссофилы”, противъ которыхъ судебное следствіе уже пріостановлено или же за неименіемъ никакихъ положительныхъ данныхъ вообще не ведется и которые содержатся до сихъ поръ дальше въ заключеніи только по сомнительнымъ соображеніямъ относительно ихъ политическаго образа мыслей и, следовательно, такъ же точно принадлежатъ къ той же категоріи политическихъ узниковъ.

Такъ какъ наибольшее число предполагаемыхъ руссофиловъ находится въ Талергофе и имеется въ виду также перевезеніе туда же и „руссофиловъ”, интернированыхъ въ другихъ местахъ, то назначается особая следственная комиссія, заданіемъ которой будетъ установить скорейшимъ и надежнейшимъ образомъ, кого изъ лицъ, вывезенныхъ изъ Галичины и Буковины въ другія места для интернированія по подозренію въ руссофильскомъ образе мыслей, следовало бы освободить изъ политическаго ареста.

О самомъ освобожденіи решало бы имп. кор. наместничество въ Граце, къ которому комиссія должна бы направлять свои предложенія и къ которому должна бы также адресоваться вся переписка по этому делу.

Комиссія должна бы состоять изъ: старшаго чиновника грацкаго наместничества какъ руководителя (председательствующаго), затемъ изъ военныхъ комендантовъ Талергофскаго лагеря интернированныхъ и одного офицера-судьи (авдитора), котораго назначитъ военная команда въ Граце, затемъ изъ двухъ политическихъ, респ. же полицейскихъ чиновниковъ галиційскаго наместничества, сведущихъ въ проявленіяхъ руссофильскаго движенія. Къ комиссіи присоединяется надежное и доверенное лицо (конфидентъ) украинской партіи, которое будетъ помагать комиссіи своими личными сведеніями и оказывать свои посредническія услуги также въ деле и на случай дальнейшаго поступленія и обращенія съ лицами уже освобожденными.

Надлежащія, гражданскихъ чиновъ и личнаго состава касающіяся распоряженія издастъ имп. кор. министерство внутреннихъ делъ.

Основаніемъ для исполнительныхъ действій комиссіи должны служить въ частности:

1) президіумомъ украинской партіи предложенные списки надежныхъ сторонниковъ этой партіи;

2) выясненіе вопроса, не ведется ли еще судебное следствіе противъ относ. лицъ;

3) выясненіе, не представлены ли (аттестованы ли) эти лица въ актахъ (записяхъ) властей какъ сторонники руссофильской партіи;

4) выясненіе, не дали ли эти лица какого-нибудь повода къ отрицательнымъ замечаніямъ въ политическомъ отношеніи во время ихъ интернированія;

5) возможныя дальнейшія разследованія, въ частности въ такихъ случаяхъ, когда дело будетъ касаться лицъ, которыя не являются открытыми сторонниками украинской партіи и потому въ вышеуказанныхъ спискахъ не значатся.

Если подъ 2) 3) и 4) приведенныя предпосылки не находятъ примененія и если, впрочемъ, никакихъ обоснованныхъ сомненій нетъ, можно непринадлежность къ руссофильской партіи считать доказанной, если относительный интернованный находится въ означенныхъ спискахъ украинской партіи.

Но также относительно прочихъ, въ этихъ спискахъ не названныхъ интернованныхъ должна бы комиссія на основаніи производимой проверки и въ частности на основаніи поступающихъ прошеній и жалобъ установить, является ли ныне дальнейшая ихъ интернація нужной и можетъ ли наступить ихъ освобожденіе безъ ущерба для военныхъ и вообще государственныхъ интересовъ.

Такъ или иначе нужныя разследованія комиссія или же грацкое наместничестно должны производить путемъ прямого сношенія съ относительными политическими или полицейскими властями и незамедлительно. Опрошенныя ведомства должны немедленно и по правилу давать ответы по телеграфу, дабы сколько-нибудь невинно пострадавшія лица не содержались дальше въ заключеніи.

Что же касается интернованныхъ въ другихъ местахъ, — не при военно-ополченскихъ судахъ — включенныхъ въ категорію политически подозрительныхъ руссофиловъ-русинъ, то прежде всего следуетъ и подавно имеющіеся подъ рукой ихъ списки безотлагательно переслать въ наместничество въ Граце, которое, поскольку это возможно, распорядитъ дальнейшее делопроизводство черезъ комиссію или же вынесетъ постановленіе такъ точно, какъ если бы такія лица находились въ Талергофе. Перевезеніе ихъ въ Талергофъ въ случае, если ихъ освобожденіе не было уже раньше распоряжено, можетъ наступить только по особому указанію отсюда.

Относительно заключенныхъ при военно-ополченскихъ судахъ политически заподозренныхъ имп. кор. министерство ополченія обратилось отношеніемъ отъ 3 ноября 1914 г.за № 9651 — V къ военноополченскимъ судамъ.

Въ виду того, однако, что таковые отдельные суды установлены въ Венгріи, иногда окажется сомнительнымъ, которой именно австрійской политической власти следуетъ передать освобожденныхъ изъ судебнаго заключенія арестантовъ.

На такой случай дается распоряженіе, чтобы — поскольку дело въ галиційскихъ „руссофилахъ”— списки такихъ изъ нихъ, которые ни судебнымъ порядкомъ, ни вообще никакъ не преследуются, были пересланы вместе съ возможно имеющимися следственными актами наместничеству въ Граце, a лица, которыхъ эти суды все таки не выпустили на свободу, были покаместъ на короткое время задержаны, пока грацкое наместничество, которое въ этомъ отношеніи должно действовать возможно наиспешнее, не сообщитъ относ. военноополченскимъ судамъ на основаніи разследованій талергофской следственной комиссіи, могутъ ли эти лица быть освобождены также изъ-подъ политическаго ареста или нетъ.

Те арестанты, которые кажутся подходящими для дальнейшей политической интернировки, должны быть доставлены въ Талергофъ. О ихъ предстоящемъ перевезеніи должно быть заблаговременно предъупреждено грацкое наместничество, a o транспорте партій по свыше 30 человекъ следуетъ докладывать также центральному эвакуаціонному ведомству во Вене.

Относительно находящихся въ заключеніи при военной судебно-ополченской экспозитуре въ Бестерче буковинскихъ руссофиловъ должна эта экспозитура войти въ сношенія съ политическими властями въ Буковине.

Для лицъ выпускаемыхъ на свободу во всехъ случаяхъ та власть, при которой они были интернированы, должна выготовить легитимаціи, въ которыхъ, кроме точнаго описанія личности и подписи освобождаемаго, должно заключаться потвержденіе, что относительное лицо политически не заподозрено и изъ политическаго или судебнаго ареста освобождается. Эти летитимаціи, которыя должны быть составлены на немецкомъ языке при польскомъ и малорусскомъ переводахъ, имеютъ своей целью защиту уже освобожденныхъ отъ возможныхъ новыхъ преследованій по тому же поводу, по которому первоначально уже были арестованы.

Съ освобожденными следуетъ всегда обращаться такъ точно, какъ съ беженцами изъ Галичины и Буковины.

Въ австрійской половине освобожденные и неимущіе русины должны затемъ — поскольку поселеніе и устроеніе ихъ такъ или иначе въ Вольфсберге въ Каринтіи уже невозможно — направляться въ Брукъ на р. Лейте.

Одновременно у венгерскаго кор. министерства внутреннихъ делъ испрашивается согласіе на подобное же третированіе освобожденныхъ венгерскими ополченскими судами лицъ какъ и другихъ беженцевъ изъ Галичины и Буковины.

Одновременно имп. кор. наместничеству препровождаются предложенные здешнимъ президіумомъ рутенскаго клуба списки интернованныхъ сторонниковъ украинской партіи, за политическую благонадежность которыхъ названный президіумъ совершенно ручается, на дальнейшее распоряженіе.

Отправляется имп. кор. наместничеству въ Граце, въ копіяхъ для сведенія наместничествамъ во Вене, Линце и Бялой, краевому (буковинскому) правительству въ Дорне Ватре, староствамъ въ Литмерице, Куфштейне и Шваце, имп. кор. военному суду въ Мункаче, имп. кор. ополченскимъ судамъ и ихъ экспозитурамъ въ Игле, Мармарошъ-Сиготе и Бестерче, военнымъ командамъ въ Граце, Литмерице, Мункаче, Пошоны 2 и Кракове, имп. кор. министерству внутр. делъ, имп. кор. ополченскому мин-ву, ц. к. президіуму совета министровъ и венгерскому кор. министерству внутр. делъ.

Шлейеpъ, соб. р., фельдмаршаллейтнантъ

Президіумъ имп. кор. Стирійскаго наместничества, вошло 10-го ноября 1914 г., Пр. 2616|11.

Комментаріи излишни. Критика и объясненіе этого документа, впрочемъ, принадлежатъ исторіи. Здесь же теперь остается только указать на вытекавшіе изъ него неизбежно и обусловленные имъ факты. Итакъ:

Во вступленіи признается фактъ, что арестованы были и содержатся въ заключеніи многіе „руссофилы” только „по недоразуменію или же ложнымъ доносамъ”.

Замечательно употребленіе терминовъ: „руссофилы” и „украинцы” (или „украинская партія” и ея президіумъ). Первый изъ нихъ („руссофилы”) значитъ, какъ видимъ, то-же самое, что преступники, изменники, и потому обреченные на осужденіе, содержаніе въ заключеніи и погибель, — второй (”украинцы”), это все равно что синонимы: люди благонадежные, заслуживающіе безусловно полнаго доверія, a потому имеющіе право и подлежащіе немедленному освобожденію, если по ошибке или недосмотру были арестованы, и долженствующіе играть доверительную и полномочную роль въ деле решенія дальнейшей судьбы настоящихъ и мнимыхъ „руссофиловъ”. Здесь впервые въ австр. оффиціальномъ документе употребляются термины „украинцы” и „украинскій” въ національномъ смысле. Только во время войны Австро-Венгрія решилась на это нововведеніе и решилась самой себе на горе, отъ этого ей не поздоровилось. Но видно еще некоторое колебаніе въ этомъ отношеніи: упоминается еще парламентскій „рутенскіи клубъ”, фактически, какъ известно, „украинскій”. За то совсемъ неопределена національность ненавистныхъ „руссофиловъ”. Было бы ошибкой предполагать, что отсутствуетъ это определеніе потому, что преступниками — „руссофилами” были люди разныхъ національностей. Отнюдь нетъ. Хотя въ талергофскомъ лагере и содержалось известное (сравнит. небольшое) количество интернованныхъ поляковъ,евреевъ и др., но въ документе подъ „руссофилами” подразумеваются люди русской національности изъ Галичины, Буковины и Угорской Руси.Что это несомненно такъ, явствуетъ изъ сл. „русины” дальше и изъ др. соврем. австр. оффиц. документовъ: въ частности, нпр., въ обвинительныхъ актахъ и приговорахъ I и II венскихъ полит. процессовъ означены „руссофилами” все обвиненные, исключительно одни только русскіе галичане. Объясняется здесь эта странность темъ, что хотя, ввиду признанія особой „украинской” національности, темъ самымъ требовалось признаніе русской національности (терминъ „рутены” не могъ ведь идти въ расчетъ, ибо относился и къ русскимъ и къ „украинцамъ”), все же Австро-Венгрія, съ ослинымъ упрямствомъ, такъ и до последняго своего издыханія не признавала наличія русской націи въ Прикарпатьи. Въ этой разительной непоследовательности и нелогичности австро-венгерская бюрократія руководилась прямыми указаніями нашихъ;„украинцевъ”, которые тогда уже да и ныне, сами отреклись отъ русскаго имени, желаютъ и силятся, во что-бы то ни стало, лишить его и русскихъ, и потому называютъ ихъ москвофилами, москалями, кацапами и др. под. прозвищами, только не русскими, въ печати и всякихъ заявленіяхъ, съ такимъ же ослинымъ упрямствомъ. Какь панически трепетала Явстро-Венгрія предъ русскимъ именемъ до самой своей постыдной кончины, можно судить по той жестокой расправе съ галицко-русскими студентами, которая была описана въ Дневнике Куриллы и запискахъ К. Чижа въ III вып. Талергофскаго Альманаха, где 48 чел. были наказаны подвешиваніемъ къ столбу за то, что при рекрутскомъ наборе въ талергофскомъ лагере назвали свою національность русской („russisch”).

Въ комиссіи, заданіемъ которой будутъ постановленія объ освобожденіи или дальнейшемъ содержаніи въ заключеніи отдельныхъ „руссофиловъ”, должно служить своими личными сведеніями, надежное и доверенное лицо (конфидентъ) украинской партіи. О вывезенныхъ же изъ Галичины и Буковины узникахъ выразительно сказано, что арестованы и интернованы они „по подозренію въ руссофильскомъ образе мыслей”.

Пункты 1—5 документа показываютъ, что немедленно освобождались изъ заключенія сторонники „украинской” партіи, фигурирующіе въ спискахъ, предложенныхъ президіумомъ этой партіи, но что безусловно содержались дальше въ тюрьмахъ и лагеряхъ заключенные сторонники „руссофильской” партіи.

Названные „украинскіе” конфиденты оказываютъ свои услуги, какъ видимъ, также „въ деле и на случай дальнейшаго поступленія и обращенія съ лицами уже освобожденными” (и находящимися уже на конфинаціи — добавимъ на основаніи данныхъ матеріаловъ). И действительно они, эти конфиденты, следили и доносили и на конфинованныхъ и освобожденныхъ русскихъ.

Изъ документа видно, что то „безголовье”, которое царитъ все время въ талергофскомъ лагере изъ-за все прибывающихъ новыхъ транспортовъ, для которыхъ тамъ не было ни места, ни бараковъ, ни одежды, ни пищи, выходило изъ относительныхъ распоряженій высшихъ властей.

Если сообразить, съ какимъ удареніемъ подчеркивалась въ этомъ распоряженіи высшихъ австр. властей „украинская” благонадежность и какое важное значеніе придавалось „партійнымъ украинскимъ” спискамъ, то становится уже до некоторой степени понятнымъ то издевательское нахальство, то хамство, съ которымъ отдельные „украинскіе” конфиденты приставали къ русскимъ узникамъ съ предложеніемъ записаться у нихъ въ „украинцы” и добиться такимъ путемъ освобожденія. Вместе съ темъ, съ истиннымъ удовлетвореніемъ приходится отметить, что крайне мало нашлось такихъ русскихъ узниковъ, которые поддались этому соблазну. Огромное ихъ большинство, почти все, гнали этихъ нахаловъ вонъ, неустрашимо исповедуя свою принадлежность къ Руси, и, держа въ тюрьме, даже на процессахъ, передъ виселицей и разстреломъ, русское національное знамя высоко, геройски перенесли все тяжкія испытанія, все страданія, до конца. За то, съ другой стороны, если учесть и взвесить все довоенныя преследованія русскихъ и покровительствованіе и поддерживаніе „украинцевъ” со стороны властей, a затемъ военный терроръ по отношенію первыхъ и безпредельное доверіе и благоговеніе ко вторымъ, то какой безстыдной ложью и какимъ діавольскимъ цинизмомъ были все эти „украинскія” заявленія, въ печати, парламенте, на вечахъ и собраніяхъ въ крае и въ разныхъ переднихъ заграницей, о томъ, что къ „украинской” партіи присоединяются многіе изъ-за „живучости, правды и чистоты украинской справы” и вообще изъ идейныхъ побужденій!

Краткія записки изъ воспоминаній отдельныхъ узниковъ

Бережанскій уездь
(Сообщеніе свящ. о. Гр. Качалы)*)

[*) Начало см. Тал. Альм,, I. вып., стр. 33.]

Наше путешествіе въ Талергофъ длилось съ понедельника до пятницы вечеромъ.

После оставленія вагоновъ пошли мы ускореннымъ шагомъ на талергофскую равнину. Многіе изъ насъ падали отъ усталости a задніе ряды проходили по упавшимъ, ибо никому не разрешалось посторониться изъ колонны, въ какую кто былъ определенъ. Въ случае несоблюденія этого приказа ударъ прикладомъ сшибалъ нарушителя этого порядка съ ногъ и провинившійся попадалъ подъ ноги следовавшихъ за нимъ. Подобный случай произошелъ со свящ. Чубатымъ изъ Жукова.

Двое сутокъ провели мы подъ голымъ небомъ. Не разрешалось разговаривать, ни двигаться съ места. Люди лишались чувствъ, и падали отъ голода и жажды. Я лично какъ то голода совершенно не ощущалъ, не смотря на то, что ничего не елъ, я забылъ о голоде, но страшно томился жаждой, такъ что предполагалъ уже близкую смерть.

Тутъ былъ я свидетелемъ, какъ конвойные убили скованнаго въ цепи церковнаго старшаго брата изъ села Болотны. Фамиліи его не помню*). [*) Смотри „Временникъ на 1925 г, „Звонарь Матвей”!]

Некоторое время спустя я былъ посланъ за водой вместе со свящ. о. Хилякомъ, кажется лемкомъ по происхожденію. Онъ то и дело съ непонятнымъ для меня упорствомъ доказывалъ солдату, что мы невиновные. Однако солдатъ съ не меньшимъ упорствомъ подгонялъ насъ прикладомъ въ теченіи несколькихъ часовъ, выкрикивая: „Roscha” (rascher-скорее).

Воду носили мы въ ушате. Мой коллега былъ высокаго роста, я низкаго, вследствіе чего ушатъ постоянно накренивался въ сторону и вода выливалась черезъ край, Это приводило въ ярость сопровождавшаго насъ солдата и онъ за убытокъ воды поминутно потчивалъ насъ прикладомъ винтовки.

Не помню сколько разъ мы обернули съ этой водой; вконце концовъ я отъ изнеможенія упалъ на лестнице. Тутъ нашъ конвоиръ понялъ несуразность своего усердія и уволилъ насъ отъ дальнейшаго водоношенія.

Однажды были вызваны 195 человекъ и отправлены въ Градецъ на допросъ и судъ. Тамъ былъ я посаженъ въ камеру вместе съ священниками: старенькимъ Билинкевичемъ, изъ Бурштинскаго района, Чубатымъ изъ Жукова, Томовичемъ, Пилипцемъ, двумя молодыми Дуркотами и двумя словинскими священниками — всего 18 челов. Толъко 27-го октябряя былъ оправданъ (freigesprochen, aber nich freigelassen — оправданъ, но не освобожденъ), и переданъ подъ надзоръ гражданскихъ властей, но фактически былъ я обратно водворенъ въ Талергофъ, въ баракъ №-6, где я прожилъ до весны 1915 года.

Дальше жилъ я три года въ Градце, a весной 1918 года благополучно вернулся домой.

Свящ. Григорій Качала

Самборскій уездъ

I.
(Сообщеніе свящ. Іоанна Шемердяка*)

[*) Другія сообщенія объ арестованіяхъ и пр. см. Талергоф. Альм. I. вып. стр. 125-131.]

После мытарствъ въ галицкихъ тюрьмахъ, мы очутилисьвъ Талергофе.

На второй или третій день после пріезда дали мне и свящ. o. І. Ольшанскому изъ Хирова работу: велели чистить лопатами отхожія места, устроенныя на ладъ походныхъ военныхъ отхожихъ.

Жизнь въ палаткахъ и ангарахъ, надеюсь, опишутъ другіе, я вспомню лишь несколькими словами о своихъ родныхъ и близкихъ.

Вместе со мной арестовали въ Гуменце моего шурина Фому Петр. Витошинскаго, старшаго жел.-дор. ревизора вь Станиславове. Изъ Гуменца былъ онъ вывезенъ въ станиславовскій острогъ Дуброву, a оттуда доставленъ въ Талергофъ раньше меня, и былъ назначенъ надсмотрщикомъ въ 4 омъ бараке. Затемъ оклеветанный однимъ полякомъ, былъ посаженъ полковникомъ Штадлеромъ въ одиночную камеру на неделю.

Не знаю, много ли найдется такихъ семействъ, которыя пострадали бы столько во время всемірной войны сколько мы. Въ Талергофе было насъ четыре брата: Іоаннъ Шемердякъ изъ Гуменца, Василій изъ Стараго Самбора, Феодоръ Шемердякъ, съ двумя сыновьями, и Петръ Шемердякъ, съ сыновьями, Григоріемъ и Львомъ, и отчимомъ, Дмитріемъ Волчикомъ изъ Стараго Самбора.

Феодоръ Шемердякъ и Дм. Волчикъ умерли въ Талергофе. Семья Василія Шемердяка, состоявшая изъ четырехъ лицъ, опасаясь участи постигшей ихъ отца, отступила съ русскими войсками и пропала безъ вести, a сынъ его Владиміръ, погибъ добровольцемъ въ арміи Колчака. Самъ отецъ Василій, вернувшись прибитый горемъ изъ Талергофа, умеръ въ 1919 году.

Пятый братъ, Андрей Шемердякъ, вернувшійся изъ Кіева, былъ посаженъ местными мазепинцами въ Перемышльскую тюрьму.

Когда я вернулся изъ Талергофа, не засталъ дома никого изъ своихъ родныхъ. Мои также бежали въ Россію, откуда вернулись въ 1918 году, за исключеніемъ двухъ сыновей, студентовъ Осипа и Евгенія. Первый погибъ въ арміи Врангеля, второй въ арміи Колчака.

И. Ш.

II.
(Сообщеніе Антона Бачинскаго*)

[*) См. объ арестованіяхъ Талергоф. Альм. I. вып. стр. 129-131.]

После четырехнедельнаго карантина мой отецъ, Іосифъ Бачинскій, былъ помещенъ въ Талергофскихъ баракахъ. Тамъ встретился онъ съ г-жей Байко, д-ромъ Цюкомъ, г, Мудреемъ — все изъ Самбора — и съ свящ. о. Куцеемъ изъ Ленины.

Пока были деньги, отцу жилось сносно. Позже его положеніе сильно осложнилось. Харчи ухудшились качественно и количественно, a съ сокращеніемъ до минимума казеннаго продовольственнаго пайка, пришлось посылать ему изъ дому посылки.

Въ Талергофе промучился отецъ два года. Стараніями родныхъ былъ онъ освобожденъ 27 апреля 1917 года.

Отецъ вернулся домой совершенно больной. Перенесенныя имъ физическія и моральныя страданія свели его въ могилу 7 апреля 1919 года.

A. Б.

III.
С. Ленина, Самборскаго уезда
(Сообщеніе свящ. Даніила Куцея*)

[*) Начало описанія арестованія и путешествія см. Талергоф. Альм, I. вып., стр. 127-8.]

8 сентября, остановился нашъ эшелонъ въ Вадовицахъ. Изъ поезда, приветствуемые яростными криками местныхъ жителей, собравшихся на вокзале, подъ тучей бросаемыхъ на насъ камней, мы были отправлены въ вадовицкую тюрьму. При входе въ нее тюремный сторожъ, стоя въ дверяхъ, билъ каждаго интернированнаго, входящяго въ тюрьму, по голове. Въ тюрьме построили всехъ въ коридоре и подали воду.

Вдругъ выступаетъ передъ нами фельдфебель-украинофилъ съ назидательной речью и, ругая насъ изменниками и виновниками войны, указываетъ на кучу патроновъ, лежавшихъ въ коридоре, которые по его словамъ были назначены для нашего разстрела. Онъ обратился съ призывомъ къ находившимся съ нами крестьянамъ, разсказать во время следствія все, о чемъ говорили имъ въ церкви бунтовщики священники.

Только 12 сентября эшелонъ выехалъ изъ Вадовицъ и направился на западъ.

Было насъ всего четыреста человекъ, по большей части изъ Сяноцкаго, Стрыйскаго и Дрогобычскаго уездовъ.

Везли насъ двумя поездами, изъ которыхъ одинъ направился въ Вольфсбергъ, въ Каринтіи. Тутъ мы простояли двое сутокъ въ какомъ-то старинномъ зданіи, по слухамъ, бывшемъ іезуитскомъ монастыре, a оттуда мы были отосланы въ Талергофъ.

Я ехалъ все время со своимъ сыномъ Николаемъ. Въ Талергофъ пріехали мы вечеромъ 17 сентября. Намъ навстречу вышелъ отрядъ солдатъ съ зажженными факелами. Мы выгрузились и, построившись въ два ряда, пустились въ известный потомъ адъ. Немецкому ”pfuj” не было конца, a „храброе австрійское воинство” весь путь подгоняло насъ прикладами.

Въ Талергофе были мы размещены въ палаткахъ по 30 человекъ въ каждой.

По истеченіи месяца прибыла въ Талергофъ свежая партія арестованныхъ изъ Старосамборскаго и Турчанскаго уездовъ, a среди нихъ моя жена, дочь Ярослава и второй сынъ, Левъ. Они бы ли арестованы по доносу войта с. Вел.-Ленины, Андрея Бучковича, и писаря-украинофила Ивана Герича; остальные мои дети, одно 8-ми, другое 10-ти летъ, были оставлены дома на произволъ судьбы.

Все мы переболели въ Талергофе, где младшій сынъ, Левъ, умеръ и тамъ же похороненъ.

С. Залуче, Снятинскаго уезда
(Сообщеніе Залучанъ*)

[*) Объ арестованіяхъ и пр. см. Талергоф. Альм. 1. вып, стр. 138-40.]

Въ Талергофе жили мы не лучше и не хуже другихъ русскихъ галичанъ Перенесли тотъ же голодъ и холодъ и тифъ, те же солдаты и офицеры издевались надъ нами, и были мы свидетелями общаго горя и недоли нашихъ земляковъ.

Уезжая изъ Талергофа, мы оставили изъ нашихъ односельчанъ подъ талергофскими „соснами”: Костика Солована, его сына Ивана, Юрія Вирстюка. Никиту Нагорняка, Прокофія Ерійчука, Николая Болетинюка, М. Гуньку, Григорія и Николая Кобевокъ. Все умерли отъ тифа.

Двумя словами следовало бы вспомнить и о нашихъ предателяхъ, которые дали первый толчокъ къ арестамъ залучанъ. Жандармъ Пушкарь понесъ жестокую смерть изъ рукъ петлюровцевъ, a Димитрій Гоянъ кончилъ на виселице.

С. Курыповъ, Станиславовскаго уез.
(Сообщеніе свящ. Луки Корвацкаго*)

[*) Начало сообщенія см. Талергоф. Альм, l вып., стр. 147-5.]

Мы прибыли въ Вену въ товарныхъ вагонахъ, a затемъ были отправлены въ пассажирскомъ поезде на станцiю Herzogenburg, возле St.Poelten. После сортировки молодые были помещены въ Walpersdorf, a старики и женщины въ Wiliensthal.

Двадцать пять дней ждали мы дальнейшей отправки, a въ Талергофе очутились мы 2-го октября.

Тяжело приходилось мне въ Талергофе съ четырьмя детьми, въ летней одежде, безъ гроша въ кармане.

Трудно было дождаться разследованія дела и суда, ибо въ первую очередь пропускались украинофилы, по ошибке заподозренные въ русскости, a также те, кто страха ради отреклись отъ своихъ убежденій и вписались на мазепинскую листу. Меня съ детьми заподозрили въ шпіонстве, доказательствомъ сего должны были быть частыя посещенія детьми Галича.

После разследованія дела и доказанной невиновности мне предложена была конфинація,отъ которой я по скудности матеріальныхъ средствъ отказался и только после взятія на военную службу старшихъ сыновей Александра и Ярослава, я выехалъ съ младшимъ сыномъ и дочерью въ St. Peter am Ottarsbach, где, къ моему счастью, встретился съ зятемъ, Эммануиломъ Подлесецкимъ, настоятелемъ прихода изъ Утеховичъ, возле Перемышлянъ.

Тамъ прожилъ я съ детьми, въ семье зятя до осени 1917года, a по полученіи разрешенія, вернулся въ Галичину.

Л. К.

С. Лядское Шлях., Толмачскаго уез.
(Сообщеніе свящ. о. Іосифа Кустыновича*)

[*) Начало см.Талергоф. Альм. I. вьш. стр. 152]

Въ Талергофъ прибылъ я изъ Терезина 7-го мая 1915 года.

Тутъ жизнь моя переменилась къ лучшему, по крайней мере въ томъ отношеніи, что я очутился среди своихъ людей, подъ опекой сына и друзей. Но увы! Здоровье моего сына Юліана, подорванное непосильными лишеніями, свело его въ могилу октября 13-го дня 1915 г. Похороненъ мой сынъ „подъ соснами”, въ могиле №-1421. Тяжелой была наша разлука.

Въ Талергофе узналъ я впервые о принудительномъ введеніи Грегоріанскаго календаря въ Станиславовской епархіи.

Вспомню еще о другомъ сыне, Амвросіи Іос. Кустыновиче, ныне железно-дорожномъ контролере въ Kiralyhaza, въ Чехословакіи. Въ 1915 году былъ онъ арестованъ и посаженъ въ Teufelsthurm во Вене, какъ заподозренный въ шпіонстве. После оправданія, былъ онъ отправленъ на русскій фронтъ и тамъ вскоре тяжело раненъ. Затемъ, после излеченія, побывалъ на италіанскомъ фронте, откуда благополучно вернулся домой.

С. Комарники, Турчанскаго уезда
(Сообщеніе Феодора Комарницкаго-Павликовича*)

[*) Начало сообщенія, именно объ арестованіи и путешествіи въ Унгварь

см. Талергоф. Альм. 1. вып., стор. 154-5.]

Путешествіе изъ Ужгорода (Унгвара) въ Талергофъ продолжалось целую неделю.

Въ первый день получили мы на обедъ по одному яичку, на второй день по два яичка, a пять сутокъ ехали безъ пищи и воды. Въ вагонахъ ехали стоя, въ убійственномъ воздухе и смертельномъ изнеможеніи.

Въ Талергофъ прибыли мы ночью. Когда высели изъ вагоновъ, окружили насъ солдаты съ фонариками и, построивъ въ четверки, погнали въ талергофскіе бараки.

Какой-то интернированный старикъ после двухъ шаговъ упалъ замертво на дороге. Прискочившій солдатъ толкнулъ его ногою, приказывая встать и идти съ другими, но разглядевъ бездыханный, холодеющій трупъ, выкрикивая проклятія, отступилъ отъ покойника.

Утромъ получили мы котелки, кофе и хлебь, въ полдень обедъ, a вечеромъ кофе безъ хлеба. Такъ жилось два съ половиной месяца.

Днемъ и ночью лежали мы въ страшной грязи на стертой соломе. Въ баракахъ, въ которыхъ мы разместились, хранились раньше аэропланы.

Въ новыхъ баракахъ, куда мы были переведены уже зимой, было хуже. Ветеръ и дождь проникали сквозь щели въ помещеніе, замороживая узниковъ, одетыхъ по большей части въ летнюю одежду. Въ баракахъ развелось такое множество насекомыхъ, что лагерь былъ похожъ на большой муравейникъ. Одного больного нашли однажды подъ утро мертвымъ. Его обсели вши сплошною массою, даже ротъ былъ полонъ насекомыхъ.

Массовыя заболеванія тифомъ уносили ежедневно по несколько десятковъ жертвъ, которыя отвозились интерниро ванными на кладбище „подъ соснами”. Начиная съ марта месяца, ухудшилась пища, за то санитарныя условія переменились къ лучшему. Были получены белье и верхняя одежда. Одежда отдавалась еженедельно къ дезинфекціи и мы сами купались въ бане. Каждую неделю заметно уменьшалось количество паразитовъ, а темъ самымъ и узники чувствовали себя лучше. Подъ конецъ выдавался хлебъ съ

отрубями. Такъ про жили мы въ нужде до конца августа.

Въ августе былъ я отправленъ въ Гминдъ. Изъ Гминда однихъ пускали на свободу, другихъ высылали обратно въ Талергофъ

Я прожилъ въ Гминде еще три съ половиной месяца, а затемъ благополучно вернулся домой

Ф. К.

Подлинникъ
и форма распоряженія

Снимки документа, помещеннаго на стр. 125—129 сего выпуска

Означенное распоряженіе военно-охраннаго ведомства написано принятымъ тогдашнимъ (1914 года) австрійскимъ канцелярскимъ машиннымъ письмомъ на обыкновенной, вдвое сложенной белой писчей бумаге, въ размеръ 34X21 цм., т. е. на 1 1/2 лл. Текстъ написанъ на 1—5 (пагин.) страницахъ, последняя (6-ая) пуста.

Повидимому, это одинъ изъ экземпляровъ, тогда строго секретно разосланныхъ имп. и кор. военно-охраннымъ ведомствомъ всемъ подлежащимъ и въ конце текста означеннымъ властямъ.

Въ значителъно уменьшенномъ виде тутъ помещено клише съ 3 частей документа, именно: противъ I. начало его (1-ая стр), закон. сл….. „Russophile”; противъ II, съ 3-ей стр. 5. пунктъ инструкціи комиссіи и законч. сл…. nicht in diesen Listen ange-;—и противъ III конецъ текста со словъ: zugleich werden.., до конца.

Одинъ изъ священниковъ, неволенныхъ въ Талергофскомъ лагере кь непосильной
физической работе

(Душпастырь-просветитель о. Феофилъ Соневицкій)

Свящ. о. Феофилъ Ив. Соневицкій, настоятель прихода въ Тудорове, уездъ Копычинцы. (Снимокъ сделанъ въ 1915 году въ Вене, после освобожденія изъ Талергофа).

Родился 10-го августа 1857 г. въ селе Пасечной, возле Станиславова.

Происходя изь известной русской и патріотической священнической семьи Соневицкихъ, образованный и воспитанный въ русскомъ духе, долгое время до войны трудился успешно какъ просветитель и воспитатель прежде всего и особенно своихъ прихожанъ въ селахъ Станиславовской епархіи.

Арестованъ былъ австр. жандармами на приходстве 21-го августа 1914 г., по доносу местнаго „украинца” Ивана Ганчарика, перевезенъ въ Станиславовъ и посаженъ тамъ подъ арестъ въ гарнизонномъ арестномъ доме, въ которомъ просиделъ 10 дней.

Страшнейшими и опаснейшими особенно были переходы арестованныхъ партіями, подъ конвоемъ, въ тюрьму и изъ тюрьмы на железнодорожную станцію, ибо одичалая толпа бросалась на арестованныхъ, метала въ нихъ камнями и чемъ попало, всe порываясь всехъ ихъ убить, a железнодорожники, какъ последніе уличники, крича, ругали ихъ всевозможными непечатными прозвищами и бранью.

Вместе съ другими узниками былъ вывезенъ 1-го сентября 1914 г. въ Талергофъ. Первые 4 сутокъ пробылъ тамъ подъ открытымъ небомъ, на голой земле, перенося днемъ жару, ночью холодъ, жажду и голодъ и сплошныя надругательства и насильства стражи. Потомъ былъ помещенъ въ пустомъ, т. е. лишенномъ какой бы то ни было домашней утвари, гангаре, въ которомъ находился до конца октября, сидя или лежа на истертой и протухлой соломе.

Затемъ о. Ф. Соневицкій очутился въ почти такомъ же пустомъ IV бараке и оставался въ немъ уже долго, заставленный исполнять ежедневно тяжелую и непосильную физическую работу: носить въ кухню мешки съ картошкой, весомъ въ 50 килогр. и больше и др. съестные припасы, набирать изъ глубокаго колодезя и носить воду, возить въ тачкахъ камни и т. п. Лагерная стража обращалась съ нимъ грубо и немилосердно. Однажды .солдатъ-немецъ ударилъ его сильно прикладомъ штыка и отъ этого удара старикъ-священникъ долго не могъ оправиться.

Только въ конце февраля 1915 г. былъ освобожденъ изъ Талергофа и 1 марта переехалъ въ Вену, где и жилъ дальше подъ полицейскимъ надзоромъ.

После войны вернулся на свой приходъ въ Тудоровъ, где душпастырствуетъ и ныне.

(Объ арестованіи его старшаго брата, также священника, настоятеля прихода въ Скоповке, толмачскаго уезда, см. Талергофскій Альманахъ I. выпускъ, стр. 151).

Изъ дневника свящ. д-ра о. Тита Мышковскаго,

профессора львовск. университета, имъ писаннаго со дня его арестованія.*)

[*) Военная разруха застала о. д-ра Мышковскаго въ горахъ долинскаго повета, въ деревне Луги, где онъ пребывалъ на каникулахъ, Тамъ прожилъ онъ безъ особенныхъ потрясеній періоды съ начала австрійскаго, a затемъ и русскаго владеній. Но когда австрійцы снова заняли эту местность 8. (21.) февраля 1915 г., сейчасъ, въ тотъ же день арестовали его, и наконецъ после 20-дневнаго походнаго ареста конфинировали его, съ начала въ Ягріи (Eger, Erlau) на Угорщине, a затемъ въ селе Файстенау въ горахъ Сальцбурга. По рекламаціи львовскаго университета венское центральное ведомство по военному порядку (Kriegsuberwachungsamt) въ марте 1916 г. отменило его конфинацію и разрешило ему возвратиться во Львовъ, къ большому недоуменію и смущенію т. зв. украинцевъ.

Тогда для полученія разрешенія возвратиться въ Галичину нужно было прежде всего получить оть министерства внутреннихъ делъ свидетельство о благонадежности (Loyalitatszeugtniss), a таковое жителямъ русской народности министерство давало только Съ согласія и по порученію „Украинской Народной Рады”, шатавшейся тогда въ Вене. Но въ семъ случае центральныя власти какъ-то о. д-ру Мышковскому дали разрешеніе на возвращеніе въ Галичину не только безъ согласія, но даже безъ ведома „украинцевъ”. Не мало они были озадачены, увидевъ его въ Светлое Воскресеніе въ церкви св. Варвары въ Вене, где онъ проездомъ задержался на Пасху. Сейчасъ послали на него въ гостинницу полицейскую ревизію, чтобы проверить, есть-ли у него въ порядке его личныя грамоты, по предписаніямъ военнаго положенія, a затемъ предполагалось недопустить его во Львовъ къ занятію своей должности въ университете. Действіе готовили устроить ”снизу”. Слушатели — студенты богословія должны были „не принять” его въ университеть. Только решительное заявленіе директора полиціи, Райялендера, что на военномъ положеніи безусловно недопустимы никакія публичныя буйства, и что всякая демонстрація, устроенная въ университете студентами-богословами, сейчасъ повлекла бы за собою лишеніе демонстрантовъ льготъ духовнаго положенія (Klerikalver band), и что они безотлагательно были бы привлечены къ военной службе и отправлены на фронтъ, — удержало зазнавшихся. Проф. д-ръ Мышковскій не встретилъ въ университете никакихъ препятствій.]

Луги, 10 фepaля (cm. cm.) 1915, вторникъ

Въ полдень снова пріехалъ сводъ гусаръ, въ виде патруля, и многіе изъ нихъ ночевали, грелись и нагревали консервы въ нашей комнате. То же приподнятое настроеніе духа по причине удачъ австрійскихъ войскъ. Одинъ болтливый капралъ разсказывалъ, между прочимъ, какъ около Перегинска отличились храбростію особенно боснійцы, a также венгерскіе кроаты, что боснійцы отлично храбрый и бойкій народъ, но притомъ и заелый: когда однажды были взяты въ полонъ около 300 человекъ русскихъ, боснійцы хотели всехъ переколоть, и перекололи бы, если бы имъ не было запрещено.

Другой разъ вели пленныхъ, около 20 человекъ, и встретились съ боснійцами. Боснійцы, чемъ кто могъ, ударяли пленныхъ и каждому изъ нихъ досталось порядочно. Когда босніецъ идетъ на штыки, a если проколетъ непріятеля, то сейчасъ заело и распоретъ его штыкомъ, помянувъ известною славянскою грубо неприличною фразою его „русскую майку” (мать). Какъ жутко было слышать такія вещи! О, дети Славы, дети Славы, — думалъ я, — подлые Sklav-ы, что будетъ о васъ говорить исторія, особенно славянская!

Тотъ же капралъ разсказывалъ, что осенью ихъ полкъ былъ въ окрестности Турки, что тамъ по стороне нашихъ людей оказалось много измены, отъ которой много страдали австрійскія войска, вследствіе чего пришлось весьма многихъ (riesig viele) перевещать. Въ особенности разсказалъ о какомъ-то мельнике, который вечеромъ зажегъ лампу въ верхней части своего дома и темъ-же далъ знакъ непріятелю, который сейчасъ и началъ пальбу въ ту сторону. Мельникъ — говорилъ онъ — съ притворнымъ страхомъ прибежалъ къ Haшимъ войскамъ, крича, что стреляеть непріятель на его мельницу; но наши познались на его предательской затее, и уже на следующій день утромъ онъ былъ повешенъ.

Много досадовалъ онъ (капралъ) на италіанцевъ (тогда еще не было войны съ Италіей). Утверждалъ, что какъ только окончится эта война, австрійцы тотчасъ справятся съ Италіей.

Мармарошъ-Сигетъ, 21 февраля (6  марта) 1915,  суббота

Въ аресте пограничной стражи.

Намъ сказали, что обратились въ министерство съ запросомъ, куда насъ отправить, и мы должны ждать до полученія ответа.

Около полудня пришелъ къ нашему фельдвеблю тотъ детективъ, который днемъ раньше осматривалъ мой молитвословъ, a оттуда зашелъ ко мне. Разсказывалъ мне, какъ много у насъ оказалось изменниковъ, священниковъ, адвокатовъ, судейскихъ чиновниковъ, что многихъ пришлось казнить, что въ одной деревне недалеко (названія не помню) повесили священника, начальника громады и писаря его *) [*) Пок. о. Корнилій Гумецкій, парохъ Спаса, Долинскаго повета, читавшій дневникъ о. д-ра Мышковскаго, приписалъ тутъ на поле листа: Я виделъ фотографію этихъ трехъ лицъ въ Пильзне, у респиціента финансовъ.] (сколько я понялъ, откуда-то изъ Галичины), что черезъ Мармарошъ-Сигетъ вели одного священника, скованнаго вместе съ паламарихою.

Въ Керешъ-Мезе — говорилъ — повесили мы пятерыхъ.

Разсказывалъ, что одинъ Геровскій теперь состоитъ управителемъ Галичины, a другой состоитъ полномочникомъ при генерале. На его вопросъ, какъ вели себя казаки въ Галичине, я ответилъ, что такъ, какъ везде, что были они и въ Мармарошъ-Сигете, и наверно онъ ихъ виделъ. На это онъ сказалъ, что тогда его не было въ Мармарошь-Сигете, ибо русскіе наложили на его толову 20.000 кор. такъ какъ это онъ далъ починъ къ процесу Геровскихъ. Пришло мне на умъ, не Дулишковичъ ли это (известный изъ процесса Бендасюка и тов. во Львове), однако его интеллигенція не показывала этого, ни его наружность. Дулишковичъ былъ красивъ и щеголь, какъ я слышалъ отъ видевшихъ его во Львове.

Свящ. д-pъ T. Мышковскій

Примечанія:

Къ стр. 57 I. тома Талергоф. Альманаха.

Между делами жолковскаго уезда читаемъ тамъ, что въ с. Липовице жандармъ застрелилъ крестянина. Это случилось въ 1914 г. въ с. Липовице долинскаго уезда, a не жолковскаго. Убитый крестьянинъ назывался Степанъ Сеневъ, жандармъ называется Григорій Лацекъ и живетъ какъ пенсіонистъ въ Долине.

Къ стр. 141 II. тома Талергоф. Альманаха.

Внизу вместо с. Петрова Воля должно быть: с. Петруша Воля.

о. Т. М.

Изъ записокъ о. Александра Гелитовича, настоятеля прихода г. Косова*)

[*) Свящ. о. Александръ Гелитовичъ (см. портретъ на стр. 71 сего выпуска), заслуженный галицко-русскій народный деятель, деятельный членъ многихъ гал.-рус. О-въ и организацій и ревностный организаторъ Коломыйщины и Косовщины, родился въ 1852 г., рукоположенъ въ іереи въ 1876 г.]

Предлежащей записке о Талергофе не лишнимъ будетъ, быть можетъ, предпослать краткую заметку о моихъ переживаніяхъ и положеніи до арестованія меня въ начале войны въ 1914 г.

Въ 1894 г. сталъ я настоятелемъ прихода въ г. Косове (на Покутье), где и засталъ еще въ 80-ые годы радикалами посеянный и сильные корни уже впустившій бурьянъ безбожія, особенно въ среде мещанства.

Пришлось съ этимъ зломъ энергично бороться и, конечно, подвергаться злостнымъ и оскорбительнымъ нападкамъ со стороны агитаторовъ-радикаловъ. На почве этой борьбы въ мещанстве возникли два враждебныхъ другъ другу стана: одинъ продолжавшій стоять за церковь, Русь, заветы предковъ и историческія традиціи, другой — за безбожіе, „украину безъ хлопа, попа и пана”, безсовестную демагогію и игру на низменныхъ инстинктахъ.

Первый сосредоточивался съ 900-хъ гг. въ основанныхъ мною и адвокатомъ бл. п. д-ромъ Романомъ Юліан. Алексевичемъ русскихъ организаціяхъ: читальне О-ва им. М. Качковскаго и кредитномъ О-ве, другой — въ местномъ ”Народномъ Доме” и „Бесіде”.

Корыстолюбивые и слабохарактерные мещане поддались радикально-самостійнической агитаціи и желали выжить изъ города и священника и адвоката. Замечательно при этомъ и то, что, несмотря на свое серьезное обезпокоеніе наступательнымъ разлагательнымъ радикальнымъ движеніемъ, австрійскія административныя власти все же предпочли стать на его сторону противъ русскаго, лойяльнаго и мирно-консервативнаго, столь силенъ былъ животный испугъ передъ Русью въ предсмертный часъ у обреченной уже тогда на погибель Австро-Венгріи. Видно это было, между прочимъ, и изъ позиціи, занятой жандармскимъ комендантомъ В. Тк., съ момента занятія имъ своего поста въ Косове за 2—3 года до войны. Этотъ действительно неожиданный новый партизанъ „украинскаго” радикализма, въ своей фанатической ненависти къ русскимъ и въ борьбе съ ними, нисколько не стеснялся ни своимъ жандармскимъ мундиромъ, ни требованіями такта или простого приличія. Приблизительно за годъ до войны, по всемъ воскресеньямъ и праздникамъ, онъ, вместе съ семьею, ходилъ въ русскую церковь, по тогдашнему нахальному обычаю входилъ въ алтарь, садился тамъ на стулъ и не спускалъ глазъ съ совершающаго богослуженіе священника, неморгающимъ василискомъ следилъ за каждымъ его движеніемъ, словомъ, шагомъ и жестомъ, a когда священникъ, стоя въ царскихъ вратахъ, произносилъ проповедь, онъ, жандармъ, поднимался со стула, ставалъ тутъ-же за царскими вратами, возле священника, чтобы не пропустить незамеченнымъ ни одного сказаннаго въ ней словечка, чтобы все разслышать, удержать въ памяти и донести начальству!

Когда же въ іюле 1914 г. была объявлена мобилизація и пошли одновременно массовыя арестованія русскихъ, этотъ жандармскій комендантъ хвастливо уверялъ своихъ единомышленниковъ радикаловъ: „Ажъ теперь попа посбудетесь. Долго я слушалъ его наставленія, иногда и полчаса длившіяся, а теперь я ему скажу всего только три слова: православіе, цареславіе и москалефильство, и — будетъ по немъ”.

И когда затемъ въ августе почти все въ косовскомъ уезде русскіе были арестованы, въ ихъ числе и сыновья и зять священника, этотъ комендантъ обратился къ старосте уезда съ просьбой о разрешеніи арестовать и священника. Но староста г. Вичковскій, знавшій ближе священника, не нашелъ возможнымъ и не виделъ никакой причины для арестованія и разрешенія на него не далъ. Въ конце августа, однако, комендантъ выступилъ со своимъ наглымъ домагательствомъ снова и закончилъ такой угрозой: Jesli pan starosta nie kaze ksiedza aresztowac, to ja go aresztuje na swoja odpowiedzialnosc, a pana staroste przedstawi przed komenda, jako obronce moskalofila”. (Если вы, г. староста, не прикажете священника арестовать, то я арестую его на мою ответственность, a васъ представлю команде, какъ защитника москвофила). Староста сдался, согласился и — я былъ арестованъ.

Ho стapocтa не скрывалъ того, что никакой вины за мной нетъ, что арестованъ я безпричинно, и что въ этомъ противозаконномъ акте онъ уступилъ подъ давленіемъ и угрозой коменданта. Вышедши изъ канцеляріи староства и встретивъ меня, староста пригласилъ меня къ себе и сказалъ:

— Niech ksiadz bedzie gotow, bo bedzie aresztowany, na naleganie komendanta zandarmerji, ktory mi powiedzial… (какъ выше) i zagrozil… a podziekowac za to ma ksiadz swoim ludziom, ukrainskim radykalom, ktorzy przeztego komendanta nieustannie sie tego domagali (Приготовьтесь, батюшка, ибо будете арестованы по настоянію жандармскаго коменданта, который сказалъ мне… и пригрозилъ… a поблагодарите за это, батюшка, таки своихъ людей (прихожанъ), украинскихъ радикаловъ, которые чрезъ этого коменданта безостановочно этого добивались).

Арестованъ былъ я 1-го сентября, раннимъ утромъ. По распоряженію старосты извощикъ заехалъ передъ мой домъ въ 4ч. утра. Одинъ старшій, корректный жандармъ разбудилъ меня, велелъ мне одеться и сейчасъ же садиться съ нимъ на извощика, чтобы выехать изъ Косова, пока еще люди спятъ, и такимъ образомъ не дать одичалой черни случая и возможности проявить свои хулиганскія выходки. Я былъ доставленъ въ тюрьму въ Коломые, где засталъ уже арестованными очень много русскихъ людей изъ всего округа. Несколько дней спустя мы были вывезены въ Угорщину, въ Шатмаръ-Немети, позже въ Мискольчъ, въ военную тюрьму, a въ первые дни ноября въ Талергофъ.

Въ талергофскомъ лагере особенно зимой съ 1914 на 1915 г.,, наша жизнь была до последней крайности невыносима и опасна.

Однажды вечеромъ шелъ я спокойно по середине дороги между нашими бараками. Расхаживавшій тамъ, до зубовъ вооруженный постовой солдатъ вдругъ крикнулъ: стой! — и въ тотъ же моментъ съ протянутымъ штыкомъ бросился на меня, намериваясь проколоть меня. Я инстинктивно отскочилъ въ сторону и только благодаря этому прыжку спасъ себя отъ изувеченія или отъ смерти — солдатъ штыкомъ не досталъ меня.

Случай этотъ наглядно показавшій, какъ ни во что ставится лагерной стражей человеческая жизнь узниковъ, особенно глубоко и на всю жизнь врезался мне въ память.

Не менее разительнымъ и незабвеннымъ воспоминаніемъ на всегда въ моей жизни осталось жестокое наказаніе въ Талергофе нашихъ студентовъ (ок. 50 чел.) за то, что при рекрутскомъ наборе, летомъ 1915 г., на вопросъ комиссіи, какой они національности, ответили правдиво, что русской — Russe или russische Nationalitat. По наущенію офицера-мазепинца Чировскаго, лагерныя власти наказали всехъ этихъ студентовъ истязаніемъ т. наз. anbinden, т. е. подвешиваніемъ на столбу до обморочнаго состоянія. Въ числе такъ тамъ наказанныхъ былъ и мой сынъ Ярославъ, тогда уже адвокатскій конципіентъ. He moгy передать, что я пережилъ тогда… После отбытія этого наказанія онъ вместе съ другими галицко-русскими студентами былъ включенъ въ такъ зов. Strafkompagnie (караемую компанію) и отправленъ на италіанскій фронтъ. Раненый тамъ во время боя шрапнелью, онъ скончался отъ ранъ въ военномъ госпитале 10-го марта 1916 г. Посбывшись изъ лагеря нашихъ студентовъ, тотъ же Чировскій принялся освобождать старшевозрастныхъ узниковъ — за взятки. Говорилъ имъ, что отъ него зависятъ освобожденіе изъ Талергофа и переведеніе ихъ на положеніе конфинованныхъ, но каждый желающій добиться этого, долженъ дать ему, Чировскому, не меньше 50—100 кронъ и выше.

Потребовалъ высшей платы и отъ меня, но, когда я ему сказалъ, что у меня больше нетъ, поторговавшись немного, удовлетворился и суммой 50 кронъ. Я ему ее уплатилъ и въ результате перешелъ на положеніе конфинованнаго и въ качестве такового поселился въ м. Пассайль за Грацемъ (въ Стиріи).

Тамъ пребывалъ я круглый годъ и затемъ вернулся въ Косовъ, на свой приходъ.

Въ Косове за время войны многое изменилось. Также изменилось, и къ лучшему, отношеніе прихожанъ ко мне. Многіе изъ нихъ, бывшихъ солдатъ австрійской арміи, попали въ пленъ въ Россію, пожили въ ней и поездили продолжительное время, ознакомились ближе съ жизнью, бытомъ, обычаями русскаго народа, въ результате этого ознакомленія изменили свои прежніе руссоедные взгляды и убежденія и вернулись на родину другими, более культурными людьми.

Немало нашлось между ними и такихъ, которые не только навсегда разстались съ „украинскимъ” радикализмомъ, но и стали убежденными, искренними русскими патріотами.

Свящ. Aлeксaндръ Гелитовичъ

Сообщеніе чуть ли не похороненнаго живымъ

Талергофецъ, крестьянинъ Иванъ Михайловичъ Боднаръ изъ с. Ольшаницы, Толмачскаго у., изъ своихъ воспоминаній о Талергофе*) [*) Его сообщеніе объ арестованіи его и др. изъ Толмаччины см. „Талергофскій Альманахъ”, II. вып., стр. 30.] сообщаетъ следующее:

Недостатокъ пропитанія и невозможныя санитарныя условія были причиной почти поголовнаго заболеванія тифомъ интернированныхъ талергофцевъ.

Австрійскія власти злонамеренно предоставили насъ въ Талергофе самимъ себе, позаботившись единственно объ окруженіи сильной охраной внешнихъ загражденій Талергофскаго лагеря. Десятки ежедневныхъ смертныхъ случаевъ были обычнымъ явленіемъ въ лагере.

И я заболелъ тифомъ. Теченія своей болезни я не помню, a изъ разсказовъ знакомыхъ я узналъ, что я былъ уже положенъ могильщиками въ гробъ для отправки на кладбище, и только слепой случай спасъ меня отъ погребенія заживо. Могильщикамъ хотелось воспользоваться моей жилеткой. Снимая съ меня таковую, одинъ изъ могильщиковъ сильно рванулъ жилеткою и отъ толчка я пробудился отъ омертвенія и открылъ одинъ глазъ. Счастье хотело, что возле гроба стояли мои знакомые; увидевъ, что я еще живъ, знакомые подняли крикъ, a сконфуженные могильщики не замедлили отнести меня въ жилетке обратно въ лагерь, восполъзовавшись только несколькими сотнями коронъ, припрятанными въ кармане жилетки.

Крестъ. Иванъ Мих. Боднаръ

Краткая записка б. приговореннаго
къ смертной казни

Въ виду того, что полученныхъ отъ Луки Константиновича Старицкаго*) [*) Объ арестованіи его и др. изъ Знесенья возле Львова см. Талергофскій Альманахъ, вып. I., стр. 85-86.] подробныхъ записокъ использовать уже для этого выпуска не удалось, приходится ограничиться покаместъ помещеніемъ его следующей краткой записки:

Вспоминая незабытый Талергофъ, не стану описывать ни техъ лишеній, которыя пришлось претерпеть въ продолженіи долгихъ дней моего заключенія, ни надругательствъ уличной толпы и власть имущихъ надъ беззащитными. Вкратце только упомяну имена техъ товарищей недоли, съ которыми вместе страдалъ. Я ободрялъ себя темъ, что наше несчастье будетъ искуплено радостью оставшихся дома родныхъ, радостью освобожденія русскаго Прикарпатья уже наступавшей арміею Державной Руси.

Въ последнихъ дняхъ августа отправлены были мы изъ Львовской тюрьмы въ Талергофъ, но уже черезъ десять дней перевели меня съ партіей въ 200 человекъ въ военную тюрьму въ Градцъ. После 6-тимесячнаго заключенія отставили меня въ Вену, где уже сидели г.г. Марковъ, Буликъ, Черлюнчакевичъ, Куриловичъ, свящ. Винницкій. Поименованныя лица сидели въ такъ зв. дьявольской башне, где и я былъ помещенъ, какъ разбойникь, въ темной и холодной камере. Здесь провелъ я другихъ пять месяцевъ.

Въ первыхъ числахъ іюля 1915 г. перевели меня въ общую камеру, между воровъ и дезертировъ, где просиделъ круглый годъ, a после, по настойчивой просьбе земляковъ, перешелъ съ разрешенія начальства, по полученіи обвинительнаго акта, въ общую камеру во второмъ этаже.

Здесь встретился я съ д-ромъ Буликомъ, Цуркановичемъ, свяшенниками Богатырцемъ, Мащакомъ, Станчакомъ, Раставецкимъ, Дуркотомъ, Гнатишакомъ, Сеникомъ, Винницкимъ и г. г. Мохнацкимъ, Трохановскимъ, Громосякомъ, Миляничемъ, Вислоцкимъ, Андрейкомъ, д-рами Гасаемъ, Секаломъ, Цюкомъ, свящ. о. о. Прислопскимъ и Гадюкомъ.

Разбирательство наше началось 4 сентября 1916 г. и длилось до 3 февраля 1917 г., a закончилось моднымъ тогда приговоромъ къ смертной казни 17-ти человекъ.

Последовавшая вскоре после приговора амнистія освободила насъ отъ страшнаго, незаслуженнаго наказанія, и мы были отправлены на итальянскій фронтъ защищать австрійскихъ палачей.

После полуторалетняго пребыванія на фронте я вернулся счастливо къ своей семье, въ Знесенье, возле Львова.

Л. К. Старицкій

Свидетельство одного изъ священниковъ, сравнительно рано освобожденныхъ
(Сообщеніе о. Феодора Мерены изъ с. Репника, Кроснянскаго уезда)

Мы пріехали въ Вену вечеромъ 26 сентября 1914 г.*) [*) Сообщеніе автора объ арестованіи его и др. въ кроснянскомъ уезде см. Талергоф. Альм. вып. I., стр. 37—38.]

Персоналъ питательнаго пункта Краснаго Креста на вокзале встретилъ насъ горячимъ чаемъ и кофе въ предположеніи, что нашъ эшелонъ прибылъ съ фронта. Но после краткой замешки, узнавъ отъ вагоновожатыхъ и конвоя, кто мы такіе, отказалъ намъ затемъ даже въ холодной воде. Поездъ нашъ былъ оцепленъ войскомъ, занавеси на окнахъ были спущены и намъ строжайше приказано не выглядывать изъ вагоновъ, такъ какъ: „Wer nur wagt hinauszuschauen, wird auf der Stelle erschossen werden” (кто только осмелится выглянуть, будетъ застреленъ на месте).

Въ такомъ положеніи находились мы, безъ пищи и воды, въ теченіи 22 часовъ и только 27 сентября, въ 5 час. пополудни, нашъ поездъ двинулся дальше, a 28 сентября, въ 7 часовъ утра, мы очутились въ Талергофе.

По пути изъ Кросна, въ Галичине, и до Талергофа, въ Штиріи, встречавшее насъ населеніе было къ намъ враждебно настроено. Только въ Силезіи и Моравіи населеніе охотно продавало намъ съестные продукты. Крестьяне, какъ более практичные, съумели припрятать часть своихъ денегъ во время арестованія, потому и сейчасъ могли воспользоваться продаваемымъ продовольствіемъ, интеллигенція же, вполне доверяя тюремной администраціи, сдала все свои наличныя таковой на храненіе и въ результате осталась безъ гроша въ кармане и, конечно, потеряла возможность запасаться пищей по пути следованія.

Въ Талергофе были мы размещены по большимъ ангарамъ. Казенная пища, въ начале весьма непривлекательная и въ недостаточномъ количестве, пополнялась нами позже покупками на собственный счетъ. Именно деньги, отобранныя у насъ въ моментъ арестованія, были намъ тутъ возвращены.

Ha другой день после пріезда въ Талергофъ скончался въ соседнемъ отделеніи за стеной благочинный о. Кушнеръ. Онъ былъ первымъ, котораго хоронили въ деревянномъ гpoбе, сколоченномъ на скорую руку изъ тонкихъ досокъ.

На тяжелыя физическія работы наряжались въ первую очередь священники. Конвойные узнавали ихъ по бритымъ бородамъ, потому каждый изъ насъ для предохраненія отращивалъ усы и бороду.

Свежіе эшелоны прибывали въ Талергофъ почти ежедневно. Нашъ транспортъ нашелся уже въ более благопріятныхъ условіяхъ. Къ моменту его прибытія была уже построена часть бараковъ; прибывавшіе раньше нашего были принуждены по несколько сутокъ ночевать на дворе въ слякоти и холоде, не смея переступить обставленную штыками границу.

Изъ ангаровъ были мы переведены въ палатки, a после дезинфекціи, въ новые бараки, Тутъ было просторнее, поудобнее, хотя морозъ доходилъ порой до 28 градусовъ. Бараки были длиной въ 60, a шириной въ 12 шаговъ, a помещалось въ нихъ по две съ половиной сотни жильцовъ. Во время перемены температуры вода лилась изъ потолка на наши головы, въ результате чего весь баракъ покрылся плесенью, a подстилочная солома совершенно прогнила. Были случаи, что во время морозовъ волосы интернированныхъ примерзали къ стене. Подобныя происшествія случились съ г-жей Дьяковой и священникомъ Федьевымь изъ Мшанца. Въ целомъ Талергофе не было въ баракахъ для интернированныхъ ни одного стула, ни одной скамейки.

Интернированные были совершенно изолированы отъ внешняго міра. Г-же Прислопской, нарочно пріехавшей изъ Галичины, не было разрешено повидаться съ отцомъ, г-же Шандровской не разрешено принять участіе въ похоронахъ мужа. Письма изъ лагеря не высылались, присылаемыя въ лагерь не доручались. Мое заказное письмо, сданное въ лагерномъ почтовомъ отделеніи, было мною обратно получено по истеченіи 7 недель съ примечаніемъ: wegen Kriegslage unbestellbar, zurueck. (По обстоятельствамъ военнаго времени недоставимо — обратно).

Въ Талергофе находились люди разныхъ сословій и возрастовъ. Были тамъ священники, пралаты, адвокаты, судьи, доктора, преподаватели, частные и государственные чиновники, учителя, крестьяне, мещане, псаломщики, писатели, студенты, актеры, военные судьи, военные священники — все русскіе галичане, за исключеніемъ незначительнаго процента румынъ, цыганъ, евреевъ, поляковъ, мазепинцевъ и 3 блудницъ изъ Перемышля. Не было польскихъ ксендзовъ. Впрочемъ уже 10 декабря явился одинъ въ Талергофъ; это былъ россійско-подданый графъ, ксендзъ Замойскій.

По возрасту Талергофская публика была также весьма разнообразна, начиная почти столетними стариками (пралатъ Дольницкій 94 л.) и кончая грудными младенцами.

Въ отхожіе места интернированные сопровождались конвоемъ. Не было тутъ различія между мужчинами и женщинами. Естественныя потребности отправлялись по команде, a не успевавшихъ справляться прокалывали штыками. Такимъ образомъ были заколоты 2 человека, a 17 ранены, между ними одинъ адвокатъ. Интернированные украинофилы находились подъ опекой адвоката Ганкевича, зятя известнаго довереннаго австрійскаго правительства, Костя Левицкаго. И действительно скоро они были освобождены и оставили лагерь.

Не предвидя конца страданіямъ, несколько человекъ изъ нашей среды решили подать прошеніе папскому нунцію въ Вене и имп. Францу Іосифу о нашемъ положеніи и объ ускореніи разсмотренія дела талергофцевъ. Отъ папскаго нунція не последавало никакихъ надеждъ относительно нашего освобожденія. Тамъ были заняты въ то время (пишу на основаніи тогдашнихъ слуховъ) пропажей важныхъ римскихъ документовъ по установленію въ г. Луцке уніатскаго епископства.

Бумага прсланная нами въ надворную канцелярію, возъимела некоторое действіе. Администрація прекратила издевательства, a полковникъ Стадлеръ вызывалъ даже къ себе на авдіенцію подписавшихъ бумагу.

На 12 декабря былъ назначенъ допросъ всехъ, кто былъ старше 60 летъ, a 14 декабря я былъ признанъ невиновнымъ. Получивъ 17 декабря паспортъ съ отметкой „von Galizien und Bukowina fernzuhalten” (держать подальше отъ Галичины и Буковины) я былъ окончательно освобожденъ и поселился на жительство въ Градеце, a домой вернулся въ мая месяце 1917 г.

Свящ. Феодоръ Мерена

Сел. ІВАН ТЕРНОПОЛЬСКІЙ

ВІД БРОДЩИНИ ДО КАРПАТ

(B двайцяту річницю мук Галицкоі Руси.)

Ген далеко — на край світа

Думками сягаю

B двайцятіі роковини

Мук рідного краю.

I своіми думоньками

Стрілою літаю

Над тобою мій ти любий,

Дорогий мій раю.

I.

Наче в вирій відлетіли,

Так крильцями злолотіли

Моі думи-ластівки.

Й через время двайцятьлітне

Пролетіли гей би вітер

Крізь осикові листки.

I пропали як дим в полю,

Як човен у чорнім морю,

B моіи любій вітчині

I в грізних войни об’ятях,

B крови, в слезах і в проклятях,

Страшних, як Антихрист в сні.

Думки вперед, я за ними

Пориваюсь й — мов дитина

На відпусті — одурів;

Бо ногою нігде стати,

Всюда трупи, кров, гранати —

Брат на брата озвірів.

Від Бродщини по Карпати

Гук армат і взрив гранатів

I свист куль і бряск штиків, —

Руска земля дрожит-стогне,

Сотні тисяч трупів горне —

Своіх синів й ворогів.

Колиж я глип, — a за фронтом

Женут товпу під екскортов —

Стариків, дітей, жінок.

Женут, мов несамовитих,

Окровавлених, побитих —

B мені дух вмер і замовк.

Дивлюсь, a ім з очей сльози,

3 побоів кров по дорозі

Тече цюрком. Боже мій!

Що за люди? Що зробили,

Що так страшно іх побили,

За який злочин-розбій?

Ідут діди, сини, внуки,

Шнури в’ілись всім у руки,

A матерям із дітьми

Руки мліют, ноги хлянут,

Ледви лізут, гей би пяні,

Обливаючись слізми.

Священники і студенти,

Селяне, інтелігенти,

Женщина і мущина, —

Bсi повязані, закуті,

3 горя до землі пригнуті,

Мов підкошена трава.

B гущу товпи я поглянув

Йдут і наші пониквяне :

Сохор Степан, Батенчук

Максим й Прокіп Андрусишин —

Старесенький похилившись —

I Кирило Горпинюк.

Bсi, як та мала дитина,

Хиба Богу духа винні,

Більш нікому ні на крок.

„Боже, буди покровитель”

Співав гречкосій-кормитель,

Тепер ведут на шнурок.

II.

Пройшла товпа, аж курява

Дорогою стала.

A по боках жалом змія

Ескорта сичала.

Австріяцкіі жандарми,

Запінені німці

Мадяри і яничари —

Брати-перекінці.

„Распни, распни ! То шпіони!

Здрадники держави!

Они рублі, телефони

Московскіі мали!”

„То зрадники-москвофіли.

Австрію продали.”

Й з звірским реготом на гилі

Вербів підтягали

Галицкого селянина,

Політика-шпіона,

Що й не знав, що то за річи

Рублі, телефони.

Він знав тілько, що він Русин

Й за Русь-свою маму

Збитий, кровью об’юшений

Для себе рив яму.

Хто щасливий був у долі,

Ставили до гліду —

Від сальв кінчив без мук болів

Годину послідну.

Закипіла й бризнула кров

3 мужика-шпіона

На австрійску подлу фану,

Безчесну корону.

Свідком смерти лишилася

Могила і верба,

Душа-ж Русина безсмертна

Взлетіла до неба.

A багнети, кольби, шнури,

Муки, кров, і слези

B оден вічний слави вінец

На Русь святу сплелись.

III.

Від Бродщини по Карпати

Понад гук страшних гранатів,

Шрапнель йойкіт, пожар хат.

Скрежет зубів, зойк ранених,

”Ура” борців закалених,

Понад рев в огню звірят

Чий то голос і плач чути?

Так печальний і так смутний,

A все пекло то глушит.

То Мати — Русь свята плаче

По могилоньках дитячих,

B судорогах вся дрожит.

Поранена і без сили

Від могили до могили

сліз гірких пливе.

Із розпуки ломит руки:

”3а що мучили звірюки

Дитя мое дороге?”

B Талергофі під соснами

Крестом встала над синами

Плакала в день і в ночі.

I так жалібно ридала,

Що із могил повставали

Єі синів тисячі.

„Чого плачеш, рідна Мамо.

Тут над нами, над вмерцями,

B чужині, в краю проклять?

Іди Русе-Мать єдина,

Роди нові поколіня

Від Бродщини до Карпат!”

Пониква, 10 липня 1934 р.

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВІЕ КЪ IV ВЫПУСКУ………………………………………………………………………………… 1

Дневникъ о. Іоанна Мащака……………………………………………………………………………………………..

(изъ Липицы дольной, у. Рогатинъ)……………………………………………………………………………….. 2

Декабрь 1914 г……………………………………………………………………………………………………………….. 2

Январь 1915 г………………………………………………………………………………………………………………. 22

Февраль 1915 г…………………………………………………………………………………………………………….. 33

Мартъ 1915 г……………………………………………………………………………………………………………….. 43

Апрель 1915 г………………………………………………………………………………………………………………. 57

Май 1915 г…………………………………………………………………………………………………………………… 71

Дополненія, объясненія и поправки къ Дневнику о. I.Мащака,…………………………………………..

получен. уже после отпечатанія отдельныкъ листовъ……………………………………………………. 82

Пребываніе въ Талергофе B. P. Ваврика………………………………………………………………………… 83

О своемъ арестованіи и пребываніи въ Терезине и Талергофе……………………………………….. 83

Предательство на два фронта……………………………………………………………………………………….. 85

(Сообщеніе свящ. О. Александра Гелитовича изъ Косова)…………………………………………….. 85

ЗАПИСКИ О ТАЛЕРГОФЕ………………………………………………………………………………………………

свящ. о. Генриха А. Полянскаго……………………………………………………………………………………. 87

Подробности жизни въ Талергофе………………………………………………………………………………… 93

Купля съ приключеніями……………………………………………………………………………………………… 95

Гангары какъ жилища…………………………………………………………………………………………………… 96

Кладбище…………………………………………………………………………………………………………………….. 97

Жизнь въ баракахъ……………………………………………………………………………………………………….. 97

Смерть и похороны……………………………………………………………………………………………………… 98

Удовлетвореніе религіозныхъ нуждъ…………………………………………………………………………….. 99

Самопожертвованіе о Владиміра Венгриновича и врача……………………………………………………

д-ра Владиміра Могильницкаго……………………………………………………………………………………. 99

Наше житье-бытье въ Талергофе…………………………………………………………………………………. 101

Роль мазепъ……………………………………………………………………………………………………………….. 102

Допросы……………………………………………………………………………………………………………………. 103

Патріархъ заключенныхъ о. Дольницкій………………………………………………………………………. 104

Паденіе религіозности………………………………………………………………………………………………… 105

Общія молитвы и богослуженія…………………………………………………………………………………… 105

Постройка церкви………………………………………………………………………………………………………. 107

Настоятель прихода……………………………………………………………………………………………………. 107

Равнодушіе ординаріатовъ………………………………………………………………………………………….. 107

Принудительныя моленія……………………………………………………………………………………………. 108

Богослуженія……………………………………………………………………………………………………………… 109

Живописцы и др. художники……………………………………………………………………………………… 110

Вышивальщицы…………………………………………………………………………………………………………. 111

Певцы и певицы………………………………………………………………………………………………………… 111

Нравственная испорченность…………………………………………………………………………………….. 111

По прибытіи заточниковъ изъ Терезіенштадта…………………………………………………………….. 113

Братское отношеніе чеховъ…………………………………………………………………………………………. 113

Генералъ Бачинскій……………………………………………………………………………………………………. 114

Издевательства Чировскаго………………………………………………………………………………………… 115

Рекрутскій наборъ и слово „russisch”……………………………………………………………………………. 116

Всякія напасти и непріятности……………………………………………………………………………………. 117

Дамокловъ мечъ и надъ „освобожденными”……………………………………………………………….. 118

Злоупотребленія на почте…………………………………………………………………………………………… 118

Голодъ……………………………………………………………………………………………………………………….. 119

Большіе праздники и похороны………………………………………………………………………………….. 120

Освобожденіе изъ Талергофа………………………………………………………………………………………. 121

Генрихъ Полянскій…………………………………………………………………………………………………….. 123

Талергофская кантина подъ судомъ…………………………………………………………………………….. 123

Отношеніе къ талергофцамъ высшихъ австр. властей и……………………………………………………..

гнусная роль „украинск.” партіи………………………………………………………………………………….. 124

Шлейеpъ, соб. р., фельдмаршаллейтнантъ…………………………………………………………………… 130

Краткія записки изъ воспоминаній отдельныхъ узниковъ…………………………………………….. 132

Бережанскій уездь………………………………………………………………………………………………………. 132

(Сообщеніе свящ. о. Гр. Качалы)*)………………………………………………………………………………. 132

Самборскій уездъ……………………………………………………………………………………………………….. 133

(Сообщеніе свящ. Іоанна Шемердяка*)………………………………………………………………………… 133

(Сообщеніе Антона Бачинскаго*)……………………………………………………………………………….. 134

С. Ленина, Самборскаго уезда…………………………………………………………………………………….. 134

(Сообщеніе свящ. Даніила Куцея*)……………………………………………………………………………… 134

С. Залуче, Снятинскаго уезда……………………………………………………………………………………… 135

(Сообщеніе Залучанъ*)……………………………………………………………………………………………….. 135

С. Курыповъ, Станиславовскаго уез……………………………………………………………………………. 135

(Сообщеніе свящ. Луки Корвацкаго*)………………………………………………………………………….. 135

С. Лядское Шлях., Толмачскаго уез……………………………………………………………………………… 136

(Сообщеніе свящ. о. Іосифа Кустыновича*)…………………………………………………………………. 136

С. Комарники, Турчанскаго уезда……………………………………………………………………………….. 136

(Сообщеніе Феодора Комарницкаго-Павликовича*)……………………………………………………. 136

Подлинникъ…………………………………………………………………………………………………………………….

и форма распоряженія………………………………………………………………………………………………… 137

Одинъ изъ священниковъ, неволенныхъ въ Талергофскомъ лагере кь непосильной……………

физической работе……………………………………………………………………………………………………… 138

Изъ дневника свящ. д-ра о. Тита Мышковскаго,…………………………………………………………… 139

Изъ записокъ о. Александра Гелитовича, настоятеля прихода г. Косова*)……………………. 140

Свящ. Aлeксaндръ Гелитовичъ…………………………………………………………………………………… 142

Сообщеніе чуть ли не похороненнаго живымъ……………………………………………………………. 143

Крестъ. Иванъ Мих. Боднаръ……………………………………………………………………………………… 143

Краткая записка б. приговореннаго…………………………………………………………………………………..

къ смертной казни……………………………………………………………………………………………………… 143

Л. К. Старицкій………………………………………………………………………………………………………….. 144

Свидетельство одного изъ священниковъ, сравнительно рано освобожденныхъ………….. 144

(Сообщеніе о. Феодора Мерены изъ с. Репника, Кроснянскаго уезда)…………………………… 144

Свящ. Феодоръ Мерена………………………………………………………………………………………………. 145

ВІД БРОДЩИНИ ДО КАРПАТ (сел. І.Тернопольський)………………………………………………. 146

 

купить иконную полку